Малый дом в Оллингтоне. Том 1

Энтони Троллоп, 1864

Сельская Англия середины XIX века. В оллингтонском поместье живут две сестры, которые не прочь выйти замуж, но красота и добрый характер – единственное их приданое. Обе, несмотря на юный возраст, проявляют большую мудрость, искренне полагая, что не в деньгах счастье и что ни под каким видом не следует соглашаться на брак по расчету. Однако стремление к бескорыстной любви не спасает от ошибок. Одна из сестер увлечена столичным франтом, который мыслит слишком приземленно, чтобы оценить ее бескорыстие, а другая в поисках любви настолько слепа, что рискует не заметить достойного поклонника, который находится совсем рядом… Так в романе «Малый дом в Оллингтоне» классик английской литературы Энтони Троллоп (1815–1882) раскрывает тему невест-бесприданниц, которую ранее затронули Джейн Остин и Шарлотта Бронте. В основе данного издания – анонимный перевод романа, предположительно выполненный В.В. Бутузовым и опубликованный в 1860-х годах в журнале «Современникъ». Для облегчения восприятия в тексте заменен целый ряд устаревших слов и выражений. Перевод сверен с оригинальным английским текстом и в ряде случаев исправлен ради большей точности. В первый том вошли главы I–XXX.

Глава VI. Прелестные дни

Я знаю, что до сих пор не обрисовал еще наружность Белл и Лилианы Дейл, как знаю и то, что, чем дольше буду откладывать это описание, тем более встретится трудностей. Я бы желал, чтобы читатели без всякого описания поняли, что это были две хорошенькие блондинки, из коих Белл выше ростом и красивее, а Лили — чуть менее красива, чем сестра, но зато, возможно, более привлекательна.

Это были блондинки, похожие одна на другую, их портрет у меня перед глазами, но я боюсь, что не в состоянии передать читателям верную копию. Рост каждой — несколько менее обыкновенного, стройный стан, тонкая талия. Лили — пониже, но разница так ничтожна, что если смотреть на них отдельно, то она незаметна. Упомянув, что Белл была красивее, я, может, выразился бы вернее, если бы просто сказал, что ее черты правильнее, чем у сестры. Обе девочки были до того светленькие, что самый легкий румянец, разбавлявший белизну их лица, оставался едва заметен. Но этот румянец все-таки говорил об их здоровьи, тогда как совершенное его отсутствие свидетельствовало бы о нынешней или будущей болезни. Волосы сестер и по цвету, и по локонам выглядели так похоже, что никто, даже мать, не могла бы сказать, что в них есть какая-нибудь разница. Это были волосы не совсем льняного цвета, но все-таки очень светлые. Не подходили они и под определение «светло-каштановый», а между тем в них заметен был золотистый оттенок, придававший им особенный блеск. Впрочем, у Белл они были гуще, чем у Лили, и потому Лили постоянно жаловалась на свои локоны и постоянно восхищалась локонами сестры. Несмотря на это головка Лили казалась так же мила, как у сестры. Совершенство ее формы и простота прически, которую они носили, не требовали никаких дополнений. Глаза их были светло-голубые, но глаза Белл — продолговаты, кротки и нежны, так что она редко решалась поднять взгляд на чье-нибудь лицо, между тем как глаза Лили — круглее и светлее, и в них редко недоставало смелости смотреть, на что вздумается. Лицо Лили не имело такой идеальной овальной формы, как у сестры. Форма лба, мне кажется, — совершенно одинакова, а вот подбородок у Белл отличался большей правильностью и нежностью, зато он ничем другим не был отмечен, тогда как на подбородке сестры виднелась ямочка, которая вполне восполняла в красоте всякий другой его недостаток. Зубы Белл были ровнее, и потому, вероятно, она чаще их показывала. Губы ее были тоньше и, надо сказать, менее выразительны. Нос по своей красоте — более правильный, а нос Лили — несколько шире, чем следовало бы. Из всего этого можно заключить, что Белл считалась в семействе красавицей.

Впрочем, в общем впечатлении, производимом этими девушками, и во всей их наружности было что-то более одной красоты их лиц или грации их фигур. В обращении они проявляли достоинство, чуждое всякой натянутости или гордости, и — девственную скромность без малейшего кокетства. Эти две девушки никогда не боялись мужчин — вернее, никогда не показывали вида, что боятся. Впрочем, я должен сказать, что не было и повода для подобного страха. Может, на долю которой-либо из них и выпадет дурное обращение мужчины, но отнюдь не оскорбление. Лили, как уже читатели, вероятно, заметили, была очень бойка и шаловлива, но в своих шалостях она держала себя так, что едва ли кто позволил бы себе забыть о дани уважения, ей полагающейся.

Теперь же, когда Лили Дейл объявлена невестой, дни ее шалостей должны кончиться. Приговор этот отзывается грустью, но он справедлив. А когда я думаю, что он справедлив, и вижу, что резвость, смех и игры девического возраста должны прекратиться, и что девушка должна навсегда распроститься со всеми невинными удовольствиями этого возраста, мне невольно становится жаль, что прекрасный пол всегда так торопится с замужеством. К облегчению такого недуга, если только можно назвать его недугом, нет никакого средства. Впрочем, в этом недуге поспешность проявляется не собственно к супружеству, но к любви. А лишь только пробудится любовь, супружество становится почти неизбежным, и затем начало недуга.

Итак, Лили предстояло выйти замуж за Адольфа Кросби — за Аполлона Кросби, как она в шутку называла своего жениха, позволяя себе, впрочем, так шутить только наедине с собой. Для нее он был действительно Аполлоном, каким должен быть любимый мужчина в глазах любящей его девушки. Он был красив, изящен, умен, уверен в себе и всегда весел, когда вызывали его на веселость. Бывали и у него серьезные минуты, и он умел говорить со своей невестой о предметах серьезных. Он читал для нее и объяснял вещи, которые до этой поры были слишком трудны для ее молодого понимания. Его голос был тоже очень приятен, и Кросби умел им управлять, голос этот был патетичен там, где требовался пафос, а иногда звучал таким смехом, как смех самой Лили. Неужели же подобный человек не способен быть Аполлоном для такой девушки, которая призналась самой себе, что полюбила его всей душой?

Она призналась в этом не только себе, но и ему — как, возможно, заметит читатель — нисколько не медля. Со своей стороны мы заметим, что в деле этом не требовалось особенной медленности. Этим делом восхищался весь свет. Когда Кросби в качестве друга Бернарда явился в Оллингтон, то в первые же дни, как это всем казалось, обратил на Белл особенное внимание. Белл, в свою очередь, скромно приняла его восхищение, не сказав, однако ж, никому ни слова и думая сама об этом очень мало. Сердце Лили было свободно в то время. Первая тень крыльев любви еще не пронеслась над ее непорочным сердцем. Совсем не то было с Белл — совсем не то было, в строгом смысле этого выражения. История Белл тоже должна быть рассказана, но не на этой странице. Прежде чем Кросби сделался близким знакомым, Белл для себя решила, что любовь, которую она питала, надо победить, уничтожить. Мы можем сказать, что она была побеждена и уничтожена и что Белл нисколько бы не согрешила, выслушав признание и клятвы от этого нового Аполлона. Грустно подумать, что такой человек мог полюбить и ту и другую девушку, а между тем я должен признаться, это было действительно так. Аполлон, при полноте своего могущества, скоро изменил намерение, и прежде чем кончился его первый визит, перевел свою слабую преданность, в которой признавался, со старшей сестры на младшую. В качестве гостя сквайра он еще раз приехал в Оллингтон на более продолжительное время и к концу первого месяца своего пребывания был принят в Малом оллингтонском доме как будущий супруг Лили.

Надо было видеть и любоваться переменой обращения Белл к Кросби и к своей сестре, лишь только она заметила, как повернулось дело. И требовалось немного времени, чтобы заметить это, стоило только уловить первые проблески перемены в тот вечер, когда Лили и Белл обедали в Большом доме, оставив дома свою мать разбираться с горохом. В течение шести — или семинедельного отсутствия Кросби Белл откровеннее своей сестры говорила о нем. Она присутствовала при прощании с Кросби и слышала, с какой горячностью объявил он Лили, что снова возвратится в Оллингтон в скором времени. Лили выслушала слова мистера Кросби очень спокойно, как будто они ее вовсе не касались, но Белл видела в них правду и, веря в Кросби как в истинно благородного человека, всегда отзывалась о нем с особенным чувством, стараясь поддержать склонность к любви, которая могла родиться в сердце Лили.

— Но ведь ты знаешь, он такой Аполлон, — говорила Лили.

— Я знаю, что он джентльмен.

— Разумеется, неджентльмен не может быть Аполлоном.

— И к тому же он очень умен.

— Я полагаю.

О том, что он ни более ни менее как клерк, не было и помину. В этом отношении Лили совершенно изменила свой образ мыслей. Джонни Имс тоже был клерк, между тем как Кросби если его и надо называть клерком, то он был клерк особенного рода. Между одним служащим и другим может быть огромная разница! Клерк Генерального комитета и клерк какого-нибудь прихода — две весьма разные особы. Лили крепко держалась этой мысли, всеми силами стараясь придать Кросби более высокое значение в правительственной службе.

— Я бы желала, чтобы он не приезжал, — говорила мистрис Дейл старшей дочери.

— Мне кажется, мама, вы ошибаетесь.

— Но если она полюбит его, а потом…

— Лили никогда не полюбит человека, если он не даст к тому должного повода. А если она нравится ему, то почему бы им ни сблизиться?

— Она еще так молода, Белл.

— Ей девятнадцать лет, если они будут обручены, то год-другой могут подождать. Впрочем, мама, нехорошо говорить в этом духе. Если вы запретите Лили подавать ему надежды, она не будет с ним говорить.

— Я в это дело не собираюсь вмешиваться.

— И прекрасно, мама. Пускай оно идет своим чередом. Что до меня, то мне очень нравится мистер Кросби.

— Мне тоже, душа моя.

— И дяде он нравится. А я бы не хотела, чтобы Лили выбрала себе мужа не по нраву дяди.

— Ей так поступать не следует.

— Согласитесь, ведь очень важно, что ее выбор будет ему нравиться.

В таком роде бывали беседы между матерью и старшей дочерью. Но вот приехал мистер Кросби, и, не прошло и месяца, как он признался в любви к Лили, и это подтвердило предположения сестры. Сквайр сразу же объявил себя довольным этой партией, дав понять мистрис Дейл с обычною холодностью, что мистер Кросби — джентльмен, располагавший доходом весьма достаточным, чтобы жить семьянином.

— Его дохода едва ли будет достаточно для семейной жизни в Лондоне, — сказала мистрис Дейл.

— Он имеет больше, чем имел при женитьбе мой брат, — заметил сквайр.

— О, если бы только он мог доставить ей столько же счастья, сколько доставил мне ваш брат… хоть это счастье было так скоротечно! — проговорила мистрис Дейл, отвернувшись, чтобы скрыть слезы.

После этого между сквайром и его невесткой ничего больше не было сказано о будущем молодых людей. Сквайр не говорил ни слова о денежном вспомоществовании, даже не намекнул о своей готовности благословить молодых людей на новую жизнь, как следовало бы родному дяде сделать в подобном случае. Разумеется, и мистрис Дейл ничего не сказала по этому предмету. Сквайр ни под каким видом не хотел открывать мистрис Дейл своих намерений. Положение было неприятное, это понимала та и другая сторона.

Бернард Дейл все еще находился в Оллингтоне и оставался там во все время отсутствия Кросби. Все, что мистрис Дейл хотела бы высказать, вероятно, было бы ему высказано, если бы Бернард не оставался таким же замкнутым, как и дядя. Кросби по возвращении большую часть времени проводил с Бернардом, и, весьма естественно, между ними происходили откровенные разговоры о двух девушках, причем Кросби старался показать своему приятелю, что его расположение к Лили становится сильнее.

— Я полагаю, тебе известно желание моего дяди, чтобы я женился на старшей кузине, — говорил Бернард.

— Я уж давно догадался.

— И мне кажется, что брак наш состоится. Она милая девушка и хороша без изъянов — прямо как золото.

— Да, правда.

— Без притворства скажу: я влюблен в нее. Притворяться не в моем характере. На днях, может, сделаю ей предложение и надеюсь, что оно будет принято. Сквайр твердо обещал мне восемьсот фунтов из доходов своего поместья и сверх того содержать нас в течение трех месяцев ежегодно, если мы этого пожелаем. Я твердо ему сказал, что меньше взять не могу, и он согласился.

— Ты, кажется, с ним в хороших отношениях.

— Еще бы! Между нами никогда не было пустых разговоров о родственной любви, долге и т. п. Мы понимаем друг друга, и этого достаточно. Он находит удовольствие быть в хороших отношениях со своим наследником, а я нахожу удовольствие быть в таких же отношениях с ним.

Думаю, следует признать, что в словах Бернарда Дейла было много здравого смысла.

— Что же он сделает для младшей сестры? — спросил Кросби. — При этом вопросе внимательный наблюдатель заметил бы в его голосе легкое волнение.

— Гм! Ничего не могу сказать тебе по этой части. На твоем месте я бы спросил его. Дядя мой — прямой человек и любит делать все напрямик.

— Нельзя, кажется, нельзя. Я уверен, однако же, что он ни под каким видом не отпустит ее с пустыми руками.

— И я так думаю. Однако помни, Кросби, я ничего не могу сказать тебе, на что ты должен рассчитывать. Лили тоже хороша, как золото, и если ты любишь ее, я на твоем месте спросил бы дядю, — так, знаешь, в нескольких словах, — что намерен он сделать для нее. Хотя это и послужит в ущерб моим интересам, потому что каждый шиллинг, который он подарит Лили, пойдет из моего кармана, но, ты знаешь, я не такой человек, чтобы думать об этом.

Не станем разбирать, какой был взгляд у Кросби на вещи подобного рода, но можем сказать, что для него решительно было все равно, из чьего бы кармана ни выходили деньги, лишь бы только попадали в его собственный. Когда Кросби вполне уверился в любви Лили, то есть когда получил от нее позволение объясниться с дядей и обещание Лили переговорить со своею матерью, он объявил сквайру свое намерение. Кросби сделал это откровенно и благородно, сделал как человек, который, требуя многого, предлагал со своей стороны тоже немалое.

— Ничего не могу сказать против этого, — отвечал сквайр.

— Я должен же, однако, получить ваше позволение жениться на ней.

— Зачем же, если на это согласны она и ее мать: я думаю, вам известно, что я не имею над ней никакой власти.

— Она не выйдет замуж без вашего благословения.

— Лили очень добра, если оказывает такое уважение дяде, — сказал сквайр, и слова его прозвучали в ушах Кросби леденящим холодом.

Кросби ничего еще не говорил о деньгах, боясь начать подобный разговор, как он сознавался в этом самому себе. «И какая была бы польза?» — думал он, желая извинить себя в том, что считал слабой стороной своего характера. Если сквайр и откажется дать ей какой-нибудь шиллинг, то, во всяком случае, я не могу теперь отступиться от своего намерения. Потом у него мелькнула мысль о несправедливости положения мужчин в деле женитьбы. Без предварительного осведомления о состоянии невесты мужчина не должен бы делать предложения, но если он его сделал, то подобного рода осведомления бесполезны. Это размышление некоторым образом отравляло его счастье. Лили Дейл действительно очень мила, очень хороша, столько свежести в ее невинности, чистоте и живом уме. Никакое удовольствие не может быть восхитительнее любви к Лили Дейл. Ее ласковое обращение к нему, без всякой лести и натянутости, уносили Кросби на седьмое небо. «Вы можете быть уверены в этом, — говорила она. — Я вас люблю всем моим сердцем, всеми силами моей души». Как восхитительно! Но чем же они будут жить? Неужели ему, Адольфу Кросби, придется поселиться где-нибудь к северу от Новой Дороги^[21] как женатому человеку с восемьюстами фунтами годового дохода? Если сквайр будет так же добр к Лили, каким он обещал быть к Белл, то, может быть, дела устроятся сами собой.

Для полноты счастья Лили ничего подобного не требовалось. Ее мысли о деньгах были очень туманны, но с тем вместе и очень основательны. Зная, что у нее их не было, она относила к обязанности мужа найти, что окажется необходимым. Она знала, что у нее не было денег, и потому знала также, что ей не следует ожидать особенной роскоши в небольшом жилище, которое должно быть для нее приготовлено. Она надеялась, собственно, для своего мужа, что дядя сделает какое-нибудь вспомоществование, но в то же время вполне приготовилась доказать, что может быть доброй женой и бедного человека. Раньше, беседуя со своей сестрой об этом предмете, она всегда заявляла, что для поддержания любви необходимо небольшое состояние. Восемьсот фунтов стерлингов годового дохода считалось более чем достаточным для выполнения этого условия. Белл имела более сентиментальные понятия и отдавала преимущество безусловной прелести нищеты. Она говорила, что в деле любви деньги не должны иметь никакого значения. Полюбив человека, она вышла бы замуж за него даже в том случае, если бы он вовсе не имел денег. Таковы были их мысли относительно денег. Лили была совершенно довольна своим взглядом на этот предмет.

В эти прелестные дни ничто не омрачало ее счастья. Мать и сестра Лили единодушно говорили, что она поступила прекрасно, что она счастлива в своем выборе и безукоризненно верна в своей любви. В тот день, когда Лили рассказала своей матери о своей любви, она блаженствовала от радости, с которой было принято ее признание.

— Ах, мама, я должна вам кое-что сообщить, — сказала она, войдя в спальню матери после продолжительной прогулки с мистером Кросби по оллингтонским полям.

— Верно, что-нибудь о мистере Кросби.

— Да, мама.

И потом все остальное было рассказано не столько словами, сколько нежными объятиями и счастливыми слезами.

В то время, когда Лили, приникнув личиком к плечу матери, изливала душу, в комнату вошла Белл и опустилась на колени подле Лили.

— Милая Лили, — говорила она, — если бы ты знала, как я рада!

Лили, вспомнив, что она похитила жениха у Белл, обвила руками ее шею и крепко поцеловала любимую сестру.

— Я знала ход всего этого дела с самого его начала, — сказала Белл. — Не правда ли мама?

— Я ничего не знала, — возразила Лили. — Мне думать об этом и в голову не приходило.

— А мы все знали… мама и я знали.

— Неужели? — спросила Лили.

— Белл говорила мне, что это непременно сбудется, — сказала мистрис Дейл. — Сначала, признаюсь, я не могла привыкнуть к мысли, что он достоин моей милой девочки.

— Ах, мама! Зачем вы это говорите? Он вполне достоин всего на свете.

— Я буду считать его хорошим человеком.

— Да и кто бы мог быть лучше него! Особенно если вы представите себе все, от чего он должен отказаться для меня! Что же я могу сделать для него взамен? Что могу ему подарить?

Ни мистрис Дейл, ни Белл никак не могли согласиться с этим, думая, что Лили приносила ему в дар совершенно столько же, сколько от него получала. Впрочем, они обе уверяли, что Кросби во всех отношениях был прекраснейший человек, они знали, что подобными уверениями увеличивали счастье Лили, и Лили с ними была совершенно счастлива. Ее любви было оказано всякого рода поощрение, а сочувствие и одобрение матери и сестры служило пищей для ее нежной страсти.

Как некстати этот визит со стороны Джонни Имса! В то время, когда бедный молодой человек выбежал из гостиной, не дав даже времени сказать «прощайте», мистрис Дейл и Белл обменялись грустными взглядами, они ничего не могли придумать в оправдание такой поспешности, потому что Лили, перебежав через лужайку, стояла уже перед открытым окном.

— Мы подошли к окраине кустарников, — сказала она, — и услышали, что рядом находятся дядя Кристофер и Бернард; я сказала Адольфу, чтобы шел к ним один.

— А как ты думаешь, кто был здесь? — спросила Белл.

Мистрис Дейл не сказала ни слова. Если бы было еще время немного подумать, то, может быть, в эту минуту не было бы и помину о визите Джонни.

— Неужели без меня кто-нибудь был? — спросила Лили. — Кто же это такой торопливый гость?

— Бедный Джонни Имс, — сказала Белл.

На лице Лили выступил яркий румянец, в один момент она вспомнила, что старый друг ее юных дней любил ее и что он, в свою очередь, имел надежды на ее любовь, и что теперь услышал вести, которые должны были разрушить эти надежды. Она все сообразила в один момент, как сообразила и то, что ей необходимо скрыть происходившее в ее душе.

— Милый Джонни! — сказала она. — Зачем же он не подождал меня?

— Мы сказали, что ты вышла, — отвечала мистрис Дейл. — Без сомнения, он скоро опять будет здесь.

— И он знает?

— Да, я объявила, думая, что ты не рассердишься на это.

— Нет, мама. Конечно, нет. И он уехал назад, в Гествик?

На этот вопрос не было ответа, да и вообще, после него о Джонни Имсе ничего больше не было сказано. Каждая из этих женщин вполне понимала, в чем дело, и каждая знала, что понятия других были совершенно одинаковы. Молодой человек был всеми ими любим, хоть и не той любовью, которая была теперь сосредоточена на мистере Кросби. Джонни Имс не мог быть принят в доме как молодой человек, ищущий руки любимого в семействе создания. Мистрис Дейл и дочь ее Белл очень хорошо это знали. Они любили его за его любовь и за то спокойное, скромное уважение, которое удерживало его от выражения этого чувства. Бедный Джонни! Впрочем, он еще молод, он только что вышел из поры юношества и, следовательно, легко мог перенести этот удар. Так думают женщины о мужчине, который страдает от любви в молодые годы, и страдает напрасно.

Между тем Джонни Имс, возвращаясь в Гествик, забыл о шпорах и лайковых перчатках, засунутых в карман, он думал о своем положении совсем иначе. Он никогда не обещал себе успеха в любви своей к Лили и действительно всегда сознавался, что не мог иметь на это никакой надежды, но теперь, когда Лили обещана была другому, была невестой другого, он тем не менее сокрушался, что его прежние надежды не распространялись так далеко. Он никогда не решался говорить Лили о своей любви, в полной уверенности, что она знала это, и потому теперь не смел показаться перед ней как обличенный в напрасной любви. Потом он вспомнил о другой своей любви, вспомнил не без тех приятных размышлений, которым с таким удовольствием предавались донжуаны при созерцании своих успехов. «Положим, я женюсь на ней, и тогда конец со мной», — сказал он про себя, вспомнив короткую записочку, написанную им однажды в припадке сумасбродства. В доме мистрис Ропер был небольшой ужин, мистрис Люпекс и Эмилия готовили пунш. После ужина он по какому-то случаю остался в столовой наедине с Эмилией, и тогда, разгоряченный щедрым богом^[22], признался в своей страсти, Эмилия печально покачала головой и побежала в верхние комнаты, решительно отвергнув его распростертые объятия. Но в тот же вечер, прежде чем голова Джонни склонилась на полушку, к нему пришла записочка, написанная тоном полусожаления, полулюбви и полуупрека. «Если вы поклянетесь мне, что ваша любовь честная и благородная, тогда, быть может, я еще… загляну в щелку дверей, чтоб показать, что я вас простила». Коварный карандаш лежал под рукой, и Джонни написал требуемые слова: «У меня единственная цель в жизни — называть вас моею навсегда». Эмилия сомневалась в ценности подобного обещания, потому что оно было написано не чернилами и в случае чего не могло служить доказательством. Сомнения были тяжкими, но несмотря на это она была верна своему слову и взглянула на Джонни в полуоткрытую дверь, простила его за пылкость, быть может, с большим милосердием, чем того требовало обыкновенное извинение. «Боже! как хороша она с распущенными волосами!» — сказал Джонни про себя, склонившись наконец на подушку и все еще разгоряченный дарами Бахуса. Но теперь, когда он, возвращаясь из Оллингтона в Гествик, вспомнил об этой ночи, распущенные волнистые локоны Эмилии потеряли для него всю свою прелесть. Он припомнил и Лили Дейл, когда она прощалась с ним накануне его первого отъезда в Лондон. «Одну вас я только и желал бы видеть!» — сказал он и впоследствии часто вспоминал эти слова, старался разгадать, не приняла ли она их за большее, чем уверение в обыкновенной дружбе. Он припоминал даже платье, в которое она была одета в тот день. Это было старое коричневое мериносовое^[23] платье, которое знакомо было ему и прежде и которое, по правде оказать, ничего не имело в себе особенного, чтобы произвести впечатление. «Ужасное старье!» — вот приговор, который произносила над этим платьем сама Лили, даже раньше дня разлуки. Но в глазах Джонни оно было священно, он был бы счастливейшим человеком, получив лоскуток от него, чтобы носить на сердце как талисман. Как удивительна бывает страсть, о которой говорят мужчины, сознаваясь себе, что они влюблены. При одних условиях это самая грязная, при других — самая чистейшая вещь из всех вещей в мире. При этих различных условиях человек показывает себя или зверем или богом! Пусть же бедный Джонни Имс едет по своей дороге в Гествик, душевно страдая от сознания, что любовь его низка, и в то же время страдая не менее от того, что любовь его благородна.

В это время как Лили весело пробиралась между кустарниками, опираясь на руку своего жениха и беспрестанно заглядывая ему в лицо, она завидела еще издали дядю своего и Бернарда.

— Стойте, — сказала она, нежно вынимая руку из-под руки Кросби, — я дальше не пойду. Дядя всегда надоедает мне своими обветшалыми остротами, притом же я сегодня много гуляла. Не забудьте же, что завтра, перед отправлением на охоту, вы придете к маме.

И Лили вернулась домой.

Здесь будет кстати познакомить читателя с разговором, который происходил между дядей и племянником, во время их прогулки по широкой песчаной дорожке позади Большого дома.

— Бернард, — говорил старик, — я бы желал, чтобы дело между тобой и Белл было улажено.

— Разве требуется поспешность?

— Да, требуется, или, вернее сказать, я враг всякой поспешности, но есть основание поторопиться. Помни, однако же, что я тебя не принуждаю. Если тебе не нравится кузина, скажи.

— Она мне нравится, только я такого мнения, что дела подобного рода делаются постепенно. Я вполне разделяю вашу нелюбовь к поспешности.

— Теперь, однако же, прошло порядочно времени. Дело вот в чем, Бернард, я намерен пожертвовать для тебя большей долей моего годового дохода.

— Как нельзя более признателен вам.

— У меня нет детей, и поэтому я всегда считал тебя моим сыном. С другой стороны, я не вижу ни малейшей причины, почему бы дочери моего брата Филиппа не быть так же близкой моему сердцу, как и сыну моего брата Орландо.

— Тут не может быть никого сомнения, даже обе дочери могут быть близкими к вашему сердцу.

— Бернард, предоставь мне судить об этом. Младшая сестра выходит замуж за твоего друга, который имеет достаточные средства для содержания своей жены, и потому, я думаю, невестка моя должна быть очень довольна этой партией. Ей не придется отделять какой-либо части от своего дохода, что она должна была бы сделать, если бы Лили выходила замуж за бедняка.

— Я полагаю, едва ли она в состоянии дать многое.

— Люди должны жить по средствам. Я не намерен выступить для них обеих вместо отца. Нет никакой причины к этому, и я не хочу поощрять ложные надежды. Я был бы совершенно доволен результатом своих действий, если бы знал, что дело твое с Белл улажено.

Из всего этого Бернарду следовало сделать вывод, что ожидания бедного Кросби относительно приданого от дяди не осуществятся. Он заметил также — или подумал, что заметил, — некоторую угрозу в словах дяди. Эти слова, по-видимому, выражали предостережение: «Я обещал тебе, когда женишься, восемьсот фунтов в год. Но если ты не примешь их немедленно или не дашь мне понять, что они будут приняты, то, может, намерение мое изменится, особенно теперь, когда выходит замуж другая невестка. Если я отделю тебе с Белл такую большую часть моего дохода, то для Лили ничего нельзя будет сделать. Но если ты не хочешь жениться на Белл, тогда…» И так далее. Так по крайней мере объяснял себе Бернард слова своего дяди, прогуливаясь с ним по широкой песчаной дорожке.

— Я не хочу откладывать это дальше и немедленно сделаю предложение Белл, если вы желаете, — сказал Бернард.

— Если ты решился, то я не вижу для тебя причины медлить.

Разговор на этом кончился, дядя и племянник встретили своего будущего родственника с веселыми улыбками и ласковыми словами.

Примечания

21

То же, что Нью-роуд. Платная дорога, построенная через поля вокруг северных границ Лондона, первая часть ее открылась в 1756 году.

22

То есть Бахусом, богом вина.

23

То есть из шерстяной ткани. Меринос — особая порода овец.