Лето сумрачных бабочек

Энн-Мари Конуэй, 2012

До этого лета Бекки думала, что знает о своей семье всё. Но когда они с мамой переезжают в небольшой город Оукбридж, Бекки случайно находит шкатулку со старыми семейными фотографиями. На одной из них мама держит на руках маленькую девочку в розовом одеяле, а на обороте указана дата. И этот малыш точно не Бекки… Бекки бежит в Сад Бабочек, чтобы рассказать о находке своей новой подружке Розе-Мэй, но та ведёт себя так, будто ей всё равно. С этого момента количество тайн и странностей только множится, и Бекки кажется, что Роза-Мэй тоже что-то от неё скрывает, как и мама. И очень скоро выясняется, что эти опасения не напрасны…

Anne-Marie Conway

Butterfly Summer

© Anne-Marie Conway, 2012

© Смирнова М. В., перевод на русский язык, 2023

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023

* * *

Маме, со всей моей любовью

Глава первая

Мы прожили в нашем новом доме в Оукбридже лишь немногим больше недели, а я уже ненавидела всё вокруг.

Когда мы с мамой переезжали в эту деревню, я представляла себе красивый старомодный коттедж с розами, окружавшими калитку… Ну, то, что дом оказался старым, я угадала верно, но вдобавок он был тёмным, мрачным, и в нём водились огромные пауки, которые заплели всё настолько густой паутиной, что сквозь неё не проникал даже свет. Мы тратили каждую свободную минуту на то, чтобы привести дом в порядок, но он по-прежнему казался мне жутким.

— Новый дом, новая работа, новое начало, — постоянно твердила мама, стараясь, чтобы голос её звучал радостно. Но с «новым началом» всё было сложно — по крайней мере для меня.

У мамы-то всё было нормально — она жила в Оукбридже до моего рождения, так что для неё это в любом случае не было таким уж новым началом. Но я едва успела окончить седьмой класс, а потом мне пришлось упаковать свою прежнюю жизнь в кучу коричневых картонных коробок и оставить позади всё знакомое и родное.

— Я вообще не понимаю, зачем нам понадобилось сюда переезжать, — ворчала я, сидя за обедом в первую неделю — опять пицца, лежащая в крышке от коробки. С самого приезда сюда мы питались только пиццей. Горячая пицца на обед и холодные остатки пиццы к чаю. Я никогда не думала, что пицца может надоесть мне до тошноты, — но это произошло, серьёзно!

Мама, сидевшая по другую сторону стола, посмотрела на меня и нахмурилась:

— В каком смысле — ты не понимаешь? Сколько раз мне ещё объяснять?

— Знаю, знаю: «Это хорошая работа, слишком хорошая, чтобы от неё отказаться». Но ты же была довольна своей прежней работой, верно? И что насчёт меня? Что я должна делать без Лоры? И как насчёт моего курса по ландшафтной фотографии? Ты же знаешь, как я любила ходить на…

— Послушай, мне очень жаль, Бекки. — Мама прижала пальцы к виску, как будто у неё болела голова. — Я знаю, что тебе тяжело, но я уверена, что Лора приедет к нам гости этим летом, только попозже, и у вас будет масса возможностей пофотографировать природу здесь, в округе. — Она начала убирать пиццу со стола. — Ты же знаешь, что такая работа подворачивается нечасто, особенно в моём возрасте. Я возглавлю собственный отдел. Это большой шаг вперёд.

Мы были так заняты в эти первые дни, что у меня не нашлось времени подумать — а что я буду делать, когда мама действительно возьмётся за свою крутую новую работу? Были летние каникулы, синоптики постоянно твердили, что это самый жаркий июль за всю историю наблюдений, и мне предстояло как-то скоротать шесть пустых недель. Наш дом ещё не был подключён к интернету, и я едва могла поймать сигнал мобильной связи достаточно надолго, чтобы кому-то позвонить. Вот это и называется — застрять в полной глуши.

Большие коробки мы разобрали в первые же выходные после приезда. Мы распаковывали их целых три часа, и я уже готова была рухнуть на пол от жары и усталости, когда появилась мамина давняя подруга, Стелла, чтобы помочь нам.

— Трейси Миллер, поверить не могу, что ты вернулась! — воскликнула она, врываясь в дом и заключая маму в объятия. — Я так рада тебя видеть! А ты, должно быть, красавица Бекки! — Она повернулась ко мне, схватила меня за обе руки и крепко сжала их.

Я покачала головой, краснея. Никто раньше не называл меня красавицей. Прямые каштановые волосы, вздёрнутый нос и веснушки — это не то, что можно считать красивым. Милым — может быть, но не красивым.

— Мы с твоей мамой знакомы много лет, — продолжила Стелла, её глаза озорно блестели. — Я знаю её с начальной школы, ты можешь в это поверить?..

Я не могла представить себе маму в начальной школе. Она всегда была невероятно рассудительной и взрослой. Больше похожей на директора школы, чем на кого-либо ещё.

— Она много озорничала? — спросила я, заранее зная, каков будет ответ.

— Озорничала? — расхохоталась Стелла. — Да твоя мама собственной тени боялась! Она бы даже гусю не сказала «бу-у-у»!

Стелла мне сразу же понравилась. Она была того же возраста, что и мама, но казалась намного моложе. У неё были волнистые каштановые волосы с высветленными почти добела прядями, и она постоянно улыбалась. Она ворвалась в наш тёмный пустой дом, наполнив его шумом и смехом. Когда ей надоело разворачивать чашки и блюдца и протирать шкафы, она поставила в проигрыватель старый CD-диск с диско-музыкой и стала танцевать по комнате — по очереди подхватывая меня и маму и кружа нас, пока мы не запыхались и не вспотели.

— Слишком жарко, Стелла, — простонала мама, отталкивая её, но я видела, что она совсем не против.

— Когда-то мы танцевали всю ночь напролёт! — воскликнула Стелла. — И я не помню, чтобы ты тогда жаловалась!

— Это ты танцевала всю ночь, — со смехом возразила мама. — А я пыталась утащить тебя домой! Но я по тебе скучала, — добавила она. — Это всё было так давно…

— Я тоже скучала по тебе, Трейс, — отозвалась Стелла, на несколько секунд став серьёзной.

Было круто познакомиться с кем-то из маминого прошлого. Она никогда особо не рассказывала о том, почему покинула Оукбридж. Она разошлась с моим отцом и уехала ещё до того, как я родилась, и любое упоминание о нём — или о «тех временах», как она это называла, — гарантированно вызывало у неё головную боль. Я знала, что это звучит странно, но знакомство со Стеллой было всё равно что крошечный шаг к тому, чтобы узнать, что же на самом деле случилось тогда.

— Давай я попрошу своего сына Мака показать тебе окрестности? — предложила она мне перед уходом. — Когда он безвылазно торчит дома всё лето, то только путается у меня под ногами и сводит меня с ума!

Я кивнула и улыбнулась, хотя желудок у меня сжался в комок. Я представить себе не могла, как буду гулять по деревне с каким-то парнем, которого никогда раньше не видела.

После этого к нам зачастили гости. Должно быть, Стелла рассказала всем о мамином возвращении. Этим и отличаются маленькие поселения — новости в них расходятся быстро. К концу недели к нам зашла некая миссис Уилсон из церкви. Она была низкой, костлявой и застёгнутой на все пуговицы сверху донизу, хотя день был самым жарким с начала лета.

— Вы обе намерены ходить в церковь? — без обиняков спросила она, пока мама наливала ей чашку чая. Я заметила, что она взяла лучшие чашки и такой же чайник. — В следующее воскресенье в церкви будет очень хорошая служба, быть может, вы захотите её посетить?

Мама чуть заметно кивнула.

— Мы очень постараемся, хотя завтра я должна приступить к своей новой работе, а ведь ещё нужно распаковать вещи и так далее… — Она умолкла, и некоторое время мы сидели в тишине.

В присутствии миссис Уилсон мне было не по себе. Она была какой-то кислой — как будто ела слишком много лимонов. Она всё время очень пристально смотрела на меня, а когда мама предложила ей печенье, она пробормотала что-то непонятное насчёт чревоугодия и греха. Я сразу представила, как Лора сказала бы: «Что за проблемы у этой леди?» — и едва удержалась от того, чтобы фыркнуть в чашку.

— Как ты полагаешь, тебе понравится Оукбридж, Бекки? — спросила миссис Уилсон некоторое время спустя. — Это не самое весёлое место для девочки твоего возраста.

— С ней всё будет хорошо, — быстро ответила мама. — Мы всегда жили вдвоём, так что Бекки привыкла обходиться без шумной компании, а когда начнётся школа, у неё быстро появятся подруги. Я записала её в старшую школу в Фарнсбери, она считается очень хорошей.

Миссис Уилсон хмыкнула:

— В наши дни у подростков нет никакой дисциплины, не то что в те времена, когда я училась в школе.

«И когда это было? — захотелось мне спросить. — В ледниковый период?»

В конечном итоге миссис Уилсон осталась ещё на одну чашку чая, неустанно болтая об этом доме, о том, насколько он старый, и о других скучных вещах. Мама постоянно поглядывала на часы и очень многозначительно покашливала, но старую леди это, похоже, ничуть не трогало.

— По-моему, мне ещё надо закончить распаковывать вещи, — заявила я при первой же возможности и удрала наверх.

Свою новую комнату я терпеть не могла. Она была маленькой, тёмной и душной, даже при открытом окне. Но меня тревожил не столько её размер и даже не нехватка света, а то, как я в ней себя чувствовала. То, что мне пришлось расстаться со своей прежней комнатой, было одним из самых тяжёлых моментов переезда — как будто потерять часть себя. Я пыталась объяснить это маме, но она не понимала. Она сказала, что к концу лета я привыкну и даже не буду помнить о том, как выглядела моя старая комната.

Ночь перед отъездом была самой худшей. Я начала думать обо всех тех людях, которые будут жить в моей комнате после меня, и она уже не будет моей, и никто не будет знать, что я провела здесь первые двенадцать лет своей жизни. В какой-то момент я вылезла из кровати и нацарапала на подоконнике «Бекки Миллер». Для этого я выдернула из двери комнаты старый гвоздь, на котором когда-то висела моя ночная рубашка. Я кучу времени потратила на то, чтобы процарапать буквы в дереве по-настоящему глубоко. Я просто хотела сделать так, чтобы крошечная часть меня осталась здесь — пусть даже это будет только моё имя.

На самом деле распаковывать мне больше ничего не было нужно; это был просто предлог для того, чтобы отвязаться от миссис Уилсон. Я лежала на кровати, слушая, как они с мамой разговаривают. Они стояли у входной двери, и миссис Уилсон снова спрашивала маму насчёт церкви. Я не расслышала, что ответила мама — она говорила слишком тихо, — но я знала, что она пытается поскорее избавиться от старой леди. Мама вообще как-то странно относилась к тем, кто заходил к нам, — если не считать Стеллы. Мама сказала, что именно это она больше всего ненавидит в деревне: люди считают, будто могут просто заявиться в гости, не позвонив предварительно и не удостоверившись, что их визит не будет некстати.

Я нашла коробку в тот же вечер, но уже позже, когда миссис Уилсон ушла домой. Коробка была втиснута под мамину кровать вместе с уймой других вещей — должно быть, её засунули туда при распаковке. Я искала журнал — почитать что-нибудь перед сном, — и чтобы дотянуться до того, который был мне нужен, пришлось вытащить коробку наружу.

Она была похожа на одну из старомодных шкатулок для украшений — ну, когда открывается крышка, то играет музыка и внутри шкатулки кружатся балерины. Она была сделана из очень тёмного полированного дерева с красивым золотым узором, выгравированным на крышке, и с крошечным замочком. Я провела рукой по поверхности. Шкатулка не выглядела новой, но я была уверена, что никогда раньше не видела её.

Я слышала, как мама в гостиной гладит свою блузку на завтра. Она собиралась занять должность начальницы нового отдела в «Хартоне», большой бухгалтерской компании, поэтому ей следовало выглядеть как можно лучше. Я подумала о том, чтобы убрать шкатулку на место и спросить у мамы, можно ли мне её взять, но сначала откинула крышку, чтобы посмотреть, нет ли внутри чего-нибудь интересного.

Не знаю, что я ожидала найти — может быть, мамино обручальное кольцо или какие-нибудь серьги, которые можно будет позаимствовать, — но там не было ничего, даже музыки и балерин, только ветхий кусок ткани и старое фото. Ткань была мягкой, по краям махрились нити. Посередине была вышита фраза: аккуратные, сделанные от руки стежки выцветшими красными нитями складывались в надпись «Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ». Такие вещи делают в начальной школе на уроках рукоделия.

Я положила лоскут обратно в шкатулку и взяла фотографию. Она была старой и немного старомодной, и я сразу же поняла, что в ней есть что-то странное. На снимке была мама, лежащая на больничной койке и держащая на руках младенца. Крошечную девочку, закутанную в розовое одеяльце. Мама улыбалась в объектив, глаза её восторженно сияли. Я поверить не могла, какой молодой она выглядела. Кажется, я никогда не видела её настолько молодой или настолько счастливой.

Я сидела, сжимая в пальцах фотографию, и миллионы вопросов громоздились у меня в голове. Потому что я знала о том, как я родилась. Не очень много, но достаточно, чтобы осознать: что-то тут не так. Я знала, что появилась на свет слишком быстро, так что не было времени доехать до больницы. Это было в конце июня, и тогда было невероятно жарко, как этим летом. Я родилась дома и осталась дома — акушерка сказала, что никогда не видела ребёнка, так стремящегося поскорее родиться. Мы с мамой были дома. Никакой больницы. Никакого розового одеяльца. Разве только после моего рождения маму заставили поехать в больницу, чтобы убедиться, что с нами всё в порядке? Может, её вынудили это сделать, а она почему-то забыла мне об этом рассказать?

Я перевернула снимок, и мои руки внезапно задрожали. В правом верхнем углу была дата. Дата, написанная мелким, аккуратным маминым почерком. Слова и цифры прыгали у меня перед глазами, и мне пришлось несколько раз моргнуть, чтобы сфокусировать взгляд.

23 апреля 1986 г.

За двенадцать лет до моего рождения.