Принцесса Элли

Эмма Чейз (2017)

Семнадцатилетняя Элли, младшая сестра герцогини Оливии Фэрстоун, много лет была без ума от королевского телохранителя. Логан Сент-Джеймс. Невероятно крутой. Самый сексуальный парень, которого Элли видела в своей жизни, — и это включая книги, фильмы и телепередачи. Для нее Логан — идеальное сочетание красоты и чего-то горячего, мучительно таинственного. Для него Элли — часть его работы, член королевской семьи и… запретный плод, который безумно манит Логана. Он мечтает о ней, рискнет всем ради ее защиты, но никто не должен узнать о его чувствах. Но теперь, когда Элли исполнилось двадцать два, она намерена воплотить свою сказочную мечту в реальность. И даже королева Весско не сможет помешать ей на пути к счастью.

3. Логан

В течение следующих двух недель мы привыкаем к новому ритму. Я выхожу на дежурство в кафе рано утром, вместе с Элли, а потом, как только Томми уезжает с ней в школу, помогаю Марти на кухне готовить заказы, мыть посуду. Не слишком благородная работа, но она достаточно напряженная, энергичная, и время идет быстро. Я остаюсь до ужина, когда кто-то из парней — Кори или Лиам — выходит на ночное дежурство.

Мне нравится рутина — она стабильна, предсказуема, проста в управлении. Одно и то же изо дня в день.

За исключением песен. Тех, которые Элли врубает на кухне в четыре утра, пока печет. Они всегда разные, как будто у нее бесконечный плей-лист. Некоторые из них ей, кажется, нравятся больше других, и она ставит их на повтор. Сегодня это «What a feeling» из фильма о стриптизершах восьмидесятых. Вчера было «I Want You to Want Me», а до этого была «Son of a Preacher Man».

И она постоянно танцует. Скачет вокруг, как солнечный зайчик, отражающийся от зеркал.

Однажды я спросил:

— А музыка обязательна?

И она просто улыбнулась своей милой улыбкой и ответила:

— С музыкой пироги вкуснее, глупый.

Однако этим утром Элли выглядит особенно усталой, с темными кругами — почти синяками — под своими детскими голубыми глазами. И на краю прилавка у нее разложены книги и записи, на которые она время от времени бросает взгляд, бормоча что-то себе под нос, пока готовит тесто для пирога.

— Ты много учишься, — говорю я.

Она хихикает:

— Приходится — я на финишной прямой. Я и Бренда Рэйвен отвечаем за прощальную речь. Осенью меня уже приняли в Нью-Йоркский университет, но выпуститься первой из всего класса было бы вишенкой на моем академическом торте.

На первый взгляд Элли Хэммонд выглядит… ветреной. Как будто у нее в голове слишком много воздуха. Но в ней сложно ошибиться. Она не пустоголовая; она просто… невинная. Доверчивая. Счастливая. Наверное, самая веселая девушка, которую я когда-либо встречал.

— Ты учился в колледже? — спрашивает она.

— Нет.

Воспитательница сказала мне, что у меня дислексия, когда мне было девять. Было облегчением узнать, что я не просто тупица. Она научила меня кое-как справляться, но даже сейчас чтение дается мне нелегко.

— Я был не особо хорош в школе.

Я подхожу ближе к стойке, кладу руку на ручку ее скалки.

И Элли замирает, как нежный белокурый олень.

— Дай я, — говорю я. — А ты иди готовься. Я много раз видел, как ты их делаешь, так что справлюсь.

Она смотрит на меня так, словно я только что предложил ей весь мир на блюдечке.

— Правда?

— Конечно. — Я пожимаю плечами, игнорируя поклонение в ее глазах. — Я же стою тут без дела.

Я не люблю быть бесполезным.

— Ах… ладно. Спасибо. — Она открывает ящик стола и протягивает мне белый фартук. — Но тебе стоит надеть это.

С таким же успехом она могла бы протянуть мне таракана.

— Я похож на парня, который носит фартук?

Элли пожимает плечами.

— Будь по-твоему, мистер я-слишком-сексуален-для-моего-фартука. Но твоя черная рубашка не будет выглядеть такой крутой, если ее заляпать мукой.

Я фыркаю. Но оставляю чертов фартук на прилавке. Ни за что.

* * *

В занятии выпечкой есть странное удовольствие, в котором я никогда бы не признался вслух. Это приходит мне в голову, когда я кладу последний из двух дюжин пирогов на охлаждающий стеллаж в центре прилавка. Они выглядят хорошо — с золотистыми, слегка коричневыми корочками, — а пахнут еще лучше. Элли захлопывает свой большой учебник и убирает бумаги с яркой белозубой улыбкой, занимающей половину ее лица.

— Боже, мне это было нужно. Теперь я смогу запросто сдать экзамен.

Она чувствует облегчение. И мне от этого тоже хорошо.

Мы направляемся в передний зал и снимаем стулья, стоящие вверх ножками, со столов. Ее пристальный взгляд следит за каждым моим движением — она пытается остаться незамеченной, — отводит глаза, когда я оглядываюсь, но меня так оглядывали достаточно женщин, чтобы я понял, что происходит. Интерес Элли отягощен любопытством и очарованием, как исследующее прикосновение мягких рук к моей коже. Она распахивает штору на окне, открывая толпу покупателей, которые уже собрались на тротуаре. Их меньше, чем было несколько недель назад, — общественность уже знает, что наследный принц Весско покинул здание и страну.

Элли возвращается на кухню… и орет так, как будто там кого-то убили.

— Не-е-е-е-ет!

Адреналин бьет мне в голову, и я бросаюсь на кухню, готовый к бою. Пока не вижу причину ее крика.

— Боско, неееет!

Это собака-грызун. Он пробрался на кухню, каким-то образом смог вскарабкаться на стеллаж и сейчас уничтожает четвертый пирог.

Черт возьми, впечатляет, как быстро он их слопал. И как дворняга его размера вообще могла съесть столько. Его живот выпирает от нечестно нажитого — как у змеи, проглотившей обезьяну.

— Вороватый ублюдок! — кричу я.

Элли сгребает его со стойки, и я тычу пальцем ему в морду.

— Плохая собака.

Маленький придурок просто огрызается в ответ.

Элли бросает дворняжку на ступеньки, ведущие в квартиру, и захлопывает дверь. Затем мы оба поворачиваемся и оцениваем масштаб катастрофы. Два яблочных и вишневый полностью съедены, он пооткусывал края персикового и яблочно-карамельного и оставил крошечные отпечатки лап на двух лимонных меренгах.

— Придется перепекать все семь, — говорит Элли.

Я складываю руки на груди.

— Похоже на то.

— Это займет несколько часов, — говорит она.

— Да уж.

— Но мы должны. Другого варианта нет.

Повисает тишина. Тяжелое, многозначительное молчание.

И как будто нас пронзает одна и та же мысль, в одно и то же время.

Я искоса бросаю взгляд на Элли, а она уже поглядывает на меня.

— Или… есть? — лукаво спрашивает она.

Я смотрю на то, что осталось от испорченной выпечки, взвешивая все варианты. — Если мы отрежем пожеванные кусочки…

— И разровняем меренгу…

— Положим облизанные в духовку, чтобы они высохли…

— Вы что, мать вашу, с ума сошли?

Я оборачиваюсь и вижу Марти, стоящего в проходе за нами. Он все слышал, и он в шоке. Элли пытается прикрыть нас. Но у нее плохо получается.

— Марти! Когда ты приехал? Мы не собирались делать ничего плохого.

Операции под прикрытием явно не для нее.

— Ничего плохого? — передразнивает он, входя в комнату. — А как насчет закрытия кофейни чертовым департаментом здравоохранения? Например, за то, что кормим людей пирогами с собачьей слюной — ты что, совсем сдурела?

— Это была просто мысль, — клянется Элли, начиная смеяться.

— Минутная слабость, — говорю я, поддерживая ее.

— Мы просто очень устали и…

— И слишком долго пробыли на этой кухне. — Он указывает на дверь. — Пошли вон, оба.

Когда мы не двигаемся, он идет за метлой.

— Давай-давай!

Элли хватает свой рюкзак, и я веду ее к задней двери, в то время как Марти бросается на нас, как на паразитов.

* * *

На тротуар капает дождь — легкая, противная дымка. Краем глаза я вижу, как Элли натягивает капюшон, но мой взгляд остается устремленным вперед. Если твои глаза направлены на человека, которого ты охраняешь, ты все делаешь неправильно.

Я обращаю внимание на тех, кто находится на улице, читая язык их тел, — пешеходы по дороге на работу, бездомный на углу, я не отхожу далеко от Элли, держа ее в пределах досягаемости, сканируя местность слева направо на предмет потенциальных угроз или любого, кто по глупости решит подойти слишком близко. Это как вторая натура.

— Тебе нужно уже бежать в школу?

— Еще нет. Это последняя неделя, так что у меня первый и второй уроки факультативы.

Не глядя на телефон, я пишу Томми, что отвезу Элли в школу — он должен встретить нас там.

Дождь усиливается, в сером небе вспыхивает молния.

— Есть какое-то конкретное место, куда ты хочешь пойти?

Я не хочу, чтобы она промокла и заболела.

— Я знаю одно место. — Ее маленькая ручка хватает меня за запястье. — Пошли.

К тому времени, как мы проходим через каменную арку Метрополитен-музея, уже льет как из ведра, вода стекает по ступенькам сотнями маленьких ручейков. В фойе с мраморным полом тепло и сухо. Элли стряхивает воду со своей толстовки и отжимает длинные, разноцветные волосы, и я улавливаю ее запах. В нем сладкий персик, флердоранж и дождь.

— Моя мама часто приводила сюда меня с Оливией.

Я тянусь за кошельком, но Элли показывает студенческий билет и протягивает два ваучера билетеру.

— У меня гостевые абонементы, — говорит она, — утреннее посещение для студентов.

Я никогда не был в музее — во всяком случае, не в качестве посетителя. Королевская семья посетила больше музейных мероприятий и гала-концертов, чем я могу сосчитать, но мое внимание было приковано не к экспонатам. Я иду рядом с Элли из одной похожей на пещеру комнаты в другую, и она болтает без умолку, как будто ее рот не может оставаться без движения ни секунды.

— Ты всегда хотел быть телохранителем?

— Нет, — бурчу я.

— Кем ты хотел быть?

— Хотел делать то, в чем я хорош.

Она наклоняет голову и смотрит на меня.

— Как вышло, что ты стал телохранителем Николаса?

— Я служил в армии. У меня это хорошо получалось — меня отобрали для специальной стажировки.

— Типа Джеймс Бонд, морской котик, да?

— Что-то вроде того, да.

Элли качает головой, когда думает. Ее золотистые волосы сейчас высыхают, и на них появляется мягкая волна. Она останавливается перед египетской экспозицией, свет, отраженный от саркофага, отбрасывает на ее черты теплые тени.

— Ты убивал кого-нибудь, когда служил в армии?

Я осторожен со своим ответом.

— Какая там поправка в вашей Конституции защищает людей от показаний против себя?

— Пятая.

Я киваю.

— Я ей воспользуюсь. Это окончательный ответ.

Она моргает своими длинными светлыми ресницами, глядя на меня.

— Значит, да. Черт, Логан, ты как крутой убийца.

Я фыркаю.

— Я этого не говорил.

— Ты и «нет» не сказал.

Через несколько шагов она добавляет:

— Я не думаю, что могла бы убить человека.

— Ты бы удивилась, узнав, на что ты способна в определенных ситуациях.

— Если бы ты кого-то убил… тебе было бы плохо?

Я провожу языком по внутренней стороне щеки и отвечаю честно, не заботясь о том, как это прозвучит:

— Нет. Я бы не чувствовал себя плохо. Некоторых людей нужно убивать, Элли.

Я открываю для нее дверь, и она что-то напевает себе под нос, проходя внутрь — в выставочный зал моды со слабым освещением и соблазнительными красными стенами.

— А как насчет темной одежды? — спрашивает она, когда мы идем по коридору. — Это что-то вроде обязательного дресс-кода, которому вас учат в школе телохранителей?

Я смотрю на нее сверху вниз.

— Ты задаешь много вопросов.

— Мне нравится все знать. — Она пожимает плечами. — Я общительный человек. Так что там с одеждой?

Я тереблю пальцем темно-синий галстук на шее — тот самый, который, насколько я помню, ей нравится.

— У рыцарей есть доспехи; у нас темная одежда. Мы должны смешаться с толпой.

— Невозможно! Ты слишком горяч, чтобы слиться с толпой.

Я сдерживаю улыбку. Она кокетливая маленькая штучка — дерзкая; она не умеет скрывать свои чувства и не стала бы, даже если бы умела. Если бы Элли была старше, если бы мы были другими людьми, я бы всерьез задумался о том, чтобы пофлиртовать в ответ. Мне нравится возвращать то, что я получаю.

Из любопытства я спрашиваю:

— Кем ты хочешь быть, когда окончишь школу?

Она вздыхает долго и глубоко.

— Это вопрос на миллион долларов, да? — Она мотает головой взад-вперед. — Если я хочу материальной устойчивости, мне следует пойти в финансы. Стать крутым аналитиком. Я хорошо разбираюсь в цифрах, а бизнесу всегда будут нужны аудиторы.

Я открываю для нее дверь в следующий зал.

— Звучит так, как будто сейчас будет «но».

Ее губы расплываются в улыбке.

— Ноооооо, финансы — это ведь не про меня.

— А что же про тебя, Элли Хэммонд?

— Я хочу быть психологом. Разговаривать с людьми, помогать им справляться с их проблемами. Я думаю, что это сделало бы меня счастливой.

Что-то сжимается у меня в груди, когда я смотрю на нее — на эту добрую девушку. Я хочу, чтобы у нее все получилось, она заслуживает быть счастливой.

Элли останавливается и поворачивается к экспозиции прямо перед ней. Это кровать с балдахином на четырех столбиках, богато украшенная и занавешенная замысловатой, отделанной золотом тканью королевского синего и фиолетового цветов. Она читает описание с таблички на стене.

— Постель Его Величества короля Реджинальда Второго и Королевы Маргариты Анастасии Весско. Это родители королевы Леноры, верно?

— Да.

Она снова смотрит на кровать и тоскливо вздыхает.

— Ух ты. Не могу себе представить, что можно жить так каждый день. Слуги, замки и короны — насколько это волшебно? — Она указывает на роскошную кровать. — Королева Ленора вполне могла быть зачата на этой кровати, прямо здесь!

Я вздрагиваю при этой мысли.

— Давай не будем об этом говорить.

Элли смеется — звук странный, словно мерцающий. Когда мы переходим к следующему экспонату, она спрашивает:

— Какая погода в Весско?

Я смотрю на стеклянный потолок, по которому все еще барабанит дождь.

— Вот такая. В основном мрачно, довольно прохладно — часто идет дождь.

— Я люблю дождь, — говорит она на выдохе. — От него так… уютно. Дайте мне ливень и огонь в камине, мягкое одеяло и чашку чая в крепком кирпичном доме — я бы не захотела уезжать оттуда.

Она рисует очень красивую картину.

Элли останавливается перед картиной с изображением наследного принца Весско, принца Николаса Артура Фредерика Эдварда Пембрука. Это его официальный портрет, заказанный на восемнадцатилетие. Он одет в военную форму, выглядит царственно. Но, поскольку я знаю его, я вижу отстраненность в его лице и равнодушие в его глазах.

Как заложник без надежды на освобождение.

Она пристально смотрит на портрет, и ее голос становится тихим.

— Он ведь собирается разбить сердце моей сестры на тысячу кусочков, правда?

Я делаю паузу, прежде чем ответить.

— Ненамеренно. И не только ее сердце.