Покаяние

Элоиса Диас, 2021

1981 ГОД, БУЭНОС-АЙРЕС Аргентина во власти военной диктатуры. Инспектор полиции Хоакин Альсада ежедневно сталкивается с реалиями жизни при репрессивном режиме и множеством напуганных и отчаявшихся людей. Самые трудные дела – о пропавших людях, их с каждым днем становится все больше. Альсада старается держаться подальше от политики, но когда бесследно исчезает его революционно настроенный брат, профессор Хорхе Родольфо, инспектор не остановится ни перед чем в стремлении его спасти. ДВАДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ Страна охвачена очередным разрушительным кризисом. В Буэнос-Айресе то и дело происходят уличные беспорядки. Альсада дорабатывает последние месяцы перед выходом на пенсию, по-прежнему стараясь «не высовываться», помня, что именно эта линия поведения спасла многим жизнь. Однажды к нему попадает дело об исчезновении молодой женщины из привилегированной столичной семьи. Его расследование станет для Альсады болезненным напоминанием о его причастности к событиям самого мрачного периода в истории страны и последним шансом покаяться.

7

2001 год

Среда, 19 декабря, 11:15

В подвале, где проводили допросы, связь была неважной — на телефоне у Альсады высветилось только две палочки, — и все же он набрал номер Паулы. Послышались долгие гудки, а затем — приветствие автоответчика. Наверное, занята домашними делами и не слышит. Альсада оставил ей сообщение: «Querida^[10], это я. Утром так торопился, что совсем забыл кое-что тебе рассказать. Не хотелось тебя беспокоить, но так вышло, что по пути из дома я наткнулся на соседского кота и… — Тут Альсада отвернулся к стене и понизил голос: — Спрятал его у них в саду, в гриле, чтобы он Соролье на глаза не попался. — Инспектор покосился по сторонам. Эстратико все не шел. — Знаю, знаю, что ты скажешь. Можешь перезвонить мне попозже и накричать, если хочешь. Но ты ведь и сама знаешь, что творится с Сорольей, стоит ему только завидеть этого самого кота. Воздуха ему хватит. Я проверил. Сможешь его освободить, пока Тересита не хватилась? Ладно. Спасибо. Люблю тебя. Пока».

Наконец молодой полицейский появился в коридоре.

— Ну и где он? — осведомился Альсада.

— В допросной номер три, — доложил Эстратико.

— Надеюсь, бегать за ним не пришлось? — поинтересовался инспектор, хотя Эстратико, судя по виду, мог обогнать большинство людей на планете, даже не запыхавшись.

— Я застал его в здании — у него смена еще не кончилась, — пояснил помощник комиссара. — Я бы хотел кое-что с вами обсудить, сеньор, пока вы…

— Позже, — отрезал Альсада и хотел уже было открыть дверь с надписью «tres»^[11], выведенной мелом, но вдруг замер. — А в каком он вообще настроении?

— В Кастексе был спокойным. А когда я последний раз к нему заглядывал, он весь взмок, но сидел тихо.

— Отлично. — Альсада двинулся к двери.

Человек невиновный, угодив в допросную, до хрипоты орал бы о собственной невиновности. Во всяком случае, пока не убедишь его в обратном. А раз консьерж никакого сопротивления не оказал, выходит, не так уж он и чист — во всяком случае, не на сто процентов. Рыльце в пушку. Если задержанный взмок, значит, почти дошел — на допросах Альсада предпочитал среднюю степень прожарки.

Эстратико выступил вперед, загородив инспектору путь.

— Эстратико, не надо. Нет у нас сейчас времени на разговоры, — одернул его Альсада.

— Знаю, сеньор. Но дело в том, что его адвокат еще не прибыл.

— О чем ты? — Альсада обвел его внимательным взглядом. Эстратико словно стал выше ростом. Куда девалась его неловкая сутулость! Парень распрямился и смотрел с вызовом. Глазам своим не верю.

— Я все сделал, как нас учили, — пояснил он. — С самого начала я был с ним обходителен. Предложил воды. Посидел с ним немного в камере, чтобы получше его изучить. Попытался вызвать у него доверие, понимаете?

Что ж, это объясняет, почему у федералов такие низкие показатели раскрываемости.

— Но стоило мне задать первый вопрос — и он точно язык проглотил. Тогда я позвонил Помаде.

— Что-что?

— Позвонил в службу государственной юридической помощи.

— Эстратико, я в курсе, кто такой Помада. Послушай, у нас правда нет на все это времени. Давно ты ему звонил?

— Но процедура требует…

— Ну заладил! Неужели не видно, что он виновен? Его обязанность — это двенадцать часов пялиться на дверь и записывать каждого, кто заходит в здание и покидает его. Вот, по сути, и вся его работа. И прошлой ночью он видел, как эта женщина…

— Норма.

— Да, Норма. Спасибо… — Альсада старался не потерять мысль. — Так вот, он видел, как Норма Эчегарай — возможно, не по своей воле — выходит из здания, — но и палец о палец ударить не соизволил! Просто сидел и смотрел на дверь, пока ты не приехал. А может, подсчитывал dolaritos^[12], которые ему всучили, чтобы он в нужный момент отвернулся. Так что, как бы ты ни втирался к нему в доверие, сам он доверия не заслуживает — если только ты мне не собираешься сообщить, что он слепой. Такой будет врать тебе в глаза, пользуясь тем, что ты уважаешь закон. Кстати сказать, с чего ты так всполошился? Я только задам ему парочку вопросов. Помада мне для этого точно не нужен.

С математикой-то у всех порядок, особенно у молодежи. Альсада всегда исходил из этого. Он где-то читал, что в Боснии люди сразу же после знакомства прикидывают год твоего рождения — не из праздного любопытства, а чтобы понять, чем ты занимался во время войны. Мог ли по возрасту держать в руках оружие? И если да, на чьей стороне сражался? Даже Эстратико, прямой и честный Эстратико, и тот наверняка уже догадался, где был инспектор в 1970-е, каково было служить в полиции в те дни. Тут не надо быть семи пядей во лбу.

— При всем уважении, сеньор… — произнес Эстратико чуть ли не со стыдом в голосе. — Если мы пойдем на это, станем совсем как они.

Овладев собой, Альсада тихо ответил:

— Сынок, ты понятия не имеешь, о чем говоришь.

О, это молодое, смышленое, основательно подготовленное поколение — до чего же Альсаде хотелось в него поверить. Но их чопорность, честность, их безукоризненное поведение выглядело несколько демонстративным. Пожалуй, непреднамеренно — просто давала о себе знать их полная уверенность в собственной правоте. Эти ребята любили делать заявления о том, что закон един для всех и что все сложилось бы иначе, будь у руля они. Уж они-то точно ничего подобного не допустили бы.

А на самом деле тот же Эстратико и шагу не смог бы сделать без инструкций. Откуда ему знать, каково это — допрашивать человека, которому нечего терять, или обнаружить зверя в себе самом и стянуть ему пасть намордником. Каково просыпаться от кошмара и понимать, что это вовсе не сон, а воспоминание.

— Понятия не имеешь, — повторил он.

Альсада наклонился вперед и похлопал Эстратико по плечу:

— Ничего с ним не случится. Стой тут и смотри. Учись, как дело делается.

— Доброе утро, сеньор. Я — инспектор Альсада, — произнес он и решительно протянул консьержу ладонь.

Но тот так и остался сидеть на стуле, скрестив руки на груди.

Ладно. Будь по-твоему.

— Как пожелаете. — Альсада придвинул поближе металлический стул, усеянный шрамами от наручников, и сел по другую сторону стола, напротив задержанного.

Тому на вид было лет тридцать. Точно не из Буэнос-Айреса. Индейские черты, так что, возможно, с севера. Эль-Чако?

— Вы новости смотрите? Видели баррикады, протесты? А своими глазами? Я вот сегодня утром по пути на работу проезжал мимо такого. Жуткий хаос, правда? Знаете что…

— Я второму уже говорил. Пока мой адвокат не приедет, я буду молчать.

Ишь ты, помалкивать мозгов хватает, а забрать денежки и скрыться не додумался.

Консьерж положил руки на стол. Большинство людей в такой ситуации не отнимают рук от тела. Некоторые даже ноги скрещивают. А этот держится слишком уж уверенно. Чересчур спокойный. Видно, уже бывал в камере.

— Кажется, кто-то меня невнимательно слушает. — Альсада понизил голос. Ему живо представилось, как Эстратико прильнул к двери. — Я тут с тобой не светские беседы вести пришел, дерьма ты кусок. О беспорядках я упомянул лишь по одной причине. Знаешь, сколько времени уйдет у твоего адвоката, чтобы сюда добраться?

Инспектор так и видел, как задержанный считает в уме. Альсада нисколько не сомневался, что в этой арифметической задачке на выживание консьерж не учтет двух важных факторов. Во-первых, время относительно, оно протекает крайне субъективно. Одна минута. Если ты думаешь, как выжить в пределах минуты, а потом следующей и так далее, еще не все потеряно. А вот если начнешь заглядывать дальше, то песенка твоя спета. А во-вторых, в допросных Буэнос-Айреса недаром нет окон. В итоге-то, конечно, сюда все же проникли и понаставили камер, но по зернистым пленкам мало что поймешь. Главное — видимых следов не оставлять… Эстратико наверняка не согласится с его методикой, но доносить на сослуживца не станет. Себе дороже.

Альсада выкатил грудь, поднял плечи до ушей, наклонил вперед голову. Точь-в-точь кот, готовый к прыжку. Он потянулся вперед, схватил правой рукой левую кисть консьержа и с силой притиснул к металлической столешнице. Глаза задержанного расширились.

— Вопрос был риторический. По моим прикидкам… учитывая демонстрации и все остальное… нужно минут тридцать-сорок. И это если он немедля выехал из своей конторы. А теперь настоящий вопрос. — Альсада крепче стиснул руку консьержа. — Ты в курсе, сколько пальцев я переломал за свою жизнь?

Тот попытался высвободиться — но тщетно. Вытянул вздувшуюся шею из форменного воротничка и сделал несколько шумных вдохов.

— Я к чему клоню-то? Ты ведь уже в допросных бывал, правда? И знаешь, что в них происходит, — тем временем продолжал инспектор. — Но мы не шибко любим, когда ситуация выходит из-под контроля. Для нас это чревато неприятностями. «Демократия», понимаешь. Поэтому приходится соблюдать приличия. Вот почему в какой-то момент мой начальник запретил мне приходить в эти камеры. Представляешь? — Альсада широко улыбнулся. — Но сегодня тебе повезло: он слишком занят, раздает указания отрядам, которые сдерживают беспорядки, — протестующие ведь уже на подходе к Каса-Росада. Он понятия не имеет, что творится в этих стенах. Так что пожалуйста, — Альсада прочистил горло, — не трать мое время понапрасну. Не хочу думать, будто ты нарочно меня раззадориваешь. А не то решу еще, что ты напрашиваешься в комнатку с раковиной… Ты же в курсе, чего я хочу. Возьми ручку и пиши все, что придет в голову.

Консьерж посмотрел на ручку, лежащую на исцарапанной столешнице, а потом на свою левую кисть, побелевшую в пальцах Альсады.

— Я левша, — слабо запротестовал он.

— Знаю, — ответил инспектор, выпустил его руку и сел на свой стул. Он не стал объяснять, что люди в большинстве своем кладут вещи поближе к ведущей руке. Стакан воды, принесенный Эстратико, все же пригодился.

Консьерж торопливо схватил ручку и начал писать. То-то же. Альсада подался вперед, чтобы лучше рассмотреть. Три буквы и три цифры. Номер машины.

— Это все?

Мужчина кивнул.

— Машина приезжала к дому не впервые, так ведь?

Он снова кивнул.

— И разумеется, вчера вечером, скажем после ужина, ты ничего особенного не видел, да? Никто не входил, не выходил?

— Ничего необычного, сеньор.

Альсада не решился спросить, что же считается обычным в элитной многоэтажке.

— Что ж, чудесно. А теперь выметайся отсюда. — Инспектор поймал себя на том, что прикидывает возможное будущее консьержа. С крысами всегда одна и та же история. По своему опыту он знал, что стукачи открывают рот лишь потому, что считают себя умнее подельников. Думают, будто смогут уйти живыми. Исключений тут не бывает. — Может, и нет нужды это говорить, но я скажу. Не дожидайся адвоката. Из отдела иди домой. Прямиком. Не заходя в кафе или к кому-нибудь в гости. Никому не рассказывай о своих планах. Собери вещи и отправляйся в приятный долгий отпуск. Уверен, у тебя найдется какой-нибудь двоюродный братец где-нибудь подальше от города, у которого можно будет залечь на дно, пока суд да дело.

— Да, сеньор. У меня родня в Ресистенсии, — подтвердил присмиревший консьерж.

Эль-Чако. Так и знал.

Альсада поднялся, скрежетнув стулом по бетонному полу, и вышел из допросной.

Проходя мимо Эстратико и Помады — надо же, какой проворный, — который не решился его расстраивать, Альсада сунул помощнику комиссара лист бумаги.

— Я отбуду на часик. К моему возвращению выясни, кто владелец машины. Причем лично, без этой вашей любезной телефонной трепотни, которую вы так любите, сволочи ленивые. — И добавил, не удостоив Эстратико взглядом: — Чего вытаращился? Тебя не учили, что это невежливо?

— Это правда? — Эстратико поспешил за инспектором вверх по лестнице, машинально взглянув на свою ладонь. — Насчет пальцев.

— Нет. — Альсада обернулся. — Мой профиль — коленные чашечки.

Примечания

10

Дорогая (исп.).

11

Три (исп.).

12

Долларчики (исп.).