Игра в игру

Эллина Наумова, 2012

Елена Калистратова, успешная деловая леди, чувствовала в своем любовнике Эдуарде Шелковникове тень охлаждения. Вроде бы случайно, вскользь Эдуард обмолвился о встрече с бывшей женой Лизой и с симпатией отметил то, как хорошо она выглядит и уверенно держится… И опыт ведения бизнеса, и хотя и не длинный, но разнообразный жизненный опыт научили Елену обращать внимание даже на самые мелкие детали и ничего не пускать на самотек…

Глава 2

Мои мама и отчим благодаря должностям могли доставать билеты на поезда и торты к праздникам «во времена всеобщего дефицита». И все друзья без конца обращались ко мне с просьбами о содействии. Надо признать, содействовали им крайне редко. Никогда в жизни я так не унижалась, моля о помощи другим людям. И ненавидела родителей. Да, тогда у меня были друзья. Толпа друзей. Я дарила все, что им нравилось, даже если это нравилось мне самой. И только тортами и билетами обеспечить не могла. А потом они перестали быть дефицитом, друзья быстро обзавелись всем своим и исчезли. А я очень хотела, чтобы со мной дружили просто так. Я верила, что они просто так.

Из дневника Веры Вересковой

Лиза Шелковникова, первая жена Эдуарда, оставила его фамилию, чтобы быть однофамилицей дочери Маши. Но все следующие дамы ловеласа Эдика полагали, что она надеется его вернуть. Последняя любовница Елена Калистратова была того же мнения.

Лиза — невысокая, светловолосая, большеглазая, хорошенькая, тощенькая, слегка угловатая, непоседливая. А дочку родила не в себя.

— Поздравляю, мамаша, у вас мальчик. Богатырь! — сказала Лизе санитарка в роддоме. С минуту изумленно глядела на уложенное к кислородной трубочке тельце и виновато воскликнула: — Ой, да это же девочка!

За несколько секунд уверенности в рождении сына сквозь юную Лизу пронеслась сотня мыслей: «Эдик будет счастлив, он мечтал о мальчике, напьется, наверное, сегодня от радости, нет, а я как же? Я дочку хотела, я всю беременность ее моей маленькой девочкой называла…»

«Обратный ход» Лиза восприняла как восстановление справедливости, зато стало жалко мужа, и она разревелась.

— Да вы извините, мамочка, огромная-то она какая! Разве девчонки такими рождаются? Господи, миленькая, как же ты ее выносила? Она ж вполовину тебя самой!

— Кефир пила, — всхлипнула молодая мать.

— Да где ж это видано, чтобы от кефира… — уже почти плакала немолодая баба в перепачканном кровью халате, вероятно полагая, что молодуха от разочарования свихивается.

— Не обращайте внимания. Акушерка в консультации поклялась, что будет мальчик. Сорок лет стажа, говорила, ни разу не ошиблась.

— Так и наши, роддомовские, на тебя ставок не делали. Какой толк, если мужик должен был быть. Мы вашу сестру каждый день видим, насобачились без УЗИ. Иногда точнее работаем. А тут опростоволосились.

Гинекологический тотализатор позабавил Лизу, она перестала слезомойничать.

— Кефирчику хочется? — спросила работавшая с другой роженицей сестра.

— Нет. И никогда больше не захочу. Я только его девять месяцев пила по милости, нет, по садизму участкового. «Быстро вес растет, на диету…» А дочка просто большая была. А если бы я ребенка голодом уморила? Вон какая худющая.

— Они все худеют в родах, — осторожно сообщила сестра. И, как-то неуверенно взглянув на акушерку, подняла и прижала к груди двух младенцев: — Справа-то парень, тоже крупнее нормы мама раскормила. А твоя слева.

И тут до Лизы дошло все. Ее девочка была сантиметров на десять длиннее мальчика. Явно пошире в плечах. И спинку густо покрывали светлые волосы.

Эдуард однажды чуть не убил участкового педиатра, простодушно сказавшую:

— У вас девочка мальчикообразная.

— Ты сама мальчикообразная тетенька! Ты вообще не тетенька! — орал молодой отец.

Волоски на спинке через месяц сами собой исчезли. Машка давно превратилась в привлекательную девушку. То, что когда-то принимали едва ли не за уродство — большие голову, стопы, кисти рук, — оказалось всего лишь потенциалом роста. Дитя вымахало на метр восемьдесят. Причем немалую долю занимали ноги. И ни грамма лишнего веса — Лиза следила, сочувственно воя, отнимала пирожные. За мать и дочь их никогда не принимали. За сестер тоже. Они привыкли к любопытным взглядам и недоуменно поднятым бровям.

В то отмытое дождиком и празднично высвеченное солнцем июньское утро дочка изводила маму болтовней об актере Игнате Смирнове, с которым вчера познакомилась в баре. Поскольку рассказывать толком было нечего, Машка брала числом повторений. Лиза больно прикусила язык, чтобы не сказать: «В твоем возрасте я уже тебя родила. Когда ты в подоле, наконец, принесешь»? И уже таким языком рассказала про идеального отца. Мужику сообщили, что пятнадцатилетняя дочь рожает, он вздохнул и согласился: «В дом же, не из дома».

— Ты на что намекаешь? — удивилась Машка.

— Я — хорошая мать, имей в виду. И не боюсь твоих беременностей.

— Я знала, что ты меня любишь! — завопила Машка.

«Внуки отменяются», — поняла Лиза.

Тем не менее этот невозможный в девятнадцатом, а то и двадцатом веке диалог заставил влюбленную дочь замолчать и впасть в мечтательность.

Лиза Шелковникова наслаждалась тишиной.

* * *

Лиза была женщиной умной и сильной. И неизменно трезвой, после того как однажды, неумело нахлебавшись шампанского, орала дочери:

— Толстой, Достоевский, Чехов и даже Пушкин по сравнению со мной никто!

Вот уж наутро ехидная Машка, которую с детства учили завышать самооценку лишь чуть-чуть, порезвилась. Особенно ее интересовали взаимоотношения матери с Александром Сергеевичем. Но так как мания величия больше не обострялась, дочь милосердно объявила заболевание хроническим в стадии глубокой ремиссии. Она тогда готовилась поступать в Медицинскую академию и читала много лишнего.

Хотя отказать Лизе Шелковниковой в одаренности было нельзя. Во-первых, красный диплом Литературного института. Во-вторых, у нее был неимоверный темперамент, выражавшийся в какой-то патологической, как у вечно недоедающих, двигательной активности. Но что-то пригвождало ее к стулу месяца на три пару раз в год. Остальное время она бегала по чужим делам — кого-то куда-то устраивала, кого-то от чего-то спасала.

Доходило до курьезов. У нее обнаружилась аллергия на табак, хотя в юности она покуривала. Ее лечащий врач тогда много слов потратил, отвращая пациентку от вредной привычки. А стоило ей бросить, как на вечеринке она увидела своего доктора с зажженной сигаретой в руке. Хуже того — он затягивался! Мгновенно забыв о приличиях, а ведь ее неплохо и умело воспитывали, Лиза ринулась к несчастному отступнику. Фурии отдыхали на пляжах Средиземноморья. Она повторила все, что от него слышала о смертельной опасности никотина. Половина гостей позеленела, у гостий начались обмороки. Она воззвала к его совести и чувству ответственности перед обществом. Эскулап кое-как отбился, мол, много вы, госпожа Шелковникова, святых лично знаете? Присутствующим за Лизу было неловко. Но она продолжала повторять свой рассказ в компаниях с бестактностью новообращенной фанатички.

И упряма была. После вечеринок ее хлебосольной подруги всегда оставалось много еды. И рачительная Лиза повадилась забирать «разные разности и вкусные вкусности» для Машки. Пока домработница хозяйки сурово ей не выговорила:

— Вы все можете купить. А у меня пьющий муж и пятеро детей.

Вот за то, что сама не подумала о бедных, Лизе было по-настоящему стыдно.

— Бога не боится, ей же в кухне на целый полк остается, — разъярилась подруга. — Совсем уже не соображают, с кем разговаривают. Знаешь, еще у моей бабушки семья няньки кормилась: хозяева за дверь, вся орава в дверь и целый день лопают. И одежду портят, чтобы им отдали. Вечные проблемы с обслугой. Бери для Маши все лучшее, а эту «сиротку» я на место поставлю.

— Не надо. Следующая может оказаться гораздо хуже, — вздохнула Лиза. И навсегда прекратила угощения дочери за дружеский счет. А это надо уметь — прекращать навсегда.

После умеренно-скандального расставания с Эдуардом Лизе Шелковниковой действительно повезло с издательством. Вместо бахвальства она скромно процитировала одну попадью: «На детей Господь всегда посылает». На Бога в смысле ращения Машки надежд и впрямь было больше, чем на Эдика.

В общем, ее романы начали издавать. Это было добротное женское чтиво на модные темы. Если Лиза и хотела большего, то молча испаряла желание с потом, бегая по чужим делам.

Нынешний день не предвещал ей ничего, кроме рутины, с чем писательница готова была смириться. Надо править рукопись — значит, надо. Но после неумолчного трепа Маши о каком-то Игнате Смирнове, который она слушала, в основном разглядывая в окно нарядное июньское небо, Лизу осенило. В прекрасном мире, созданном всем на радость, она жила неполноценно. У нее не должно оставаться свободного от положительных эмоций времени. Надо получать удовольствие каждый миг от всего, что послала судьба. А она месяцами унывает. Это было клеветой на себя, но, наверное, править рукопись все-таки не хотелось.

По своему обыкновению, приступила Лиза Шелковникова немедленно. Заварила очень полезный, по уверениям Маши, зеленый чай. Уселась в кресло. И попыталась получить удовольствие от восточного эликсира жизни. В свои тридцать восемь лет могла бы быть и менее доверчивой. Оказалось, что как ненавидела она этот растительный отвар, вкуса и аромата которого ни разу не удосужилась уловить, так и ненавидит. Нет, минут через десять после чашки этого чая в ней начали бурлить силы. Их и так было с избытком, но все чудилось — мало для сворачивания гор и сплющивания троллейбусов голыми руками. Но радости, которой предстояло стать смыслом жизни, не было!

Рок, впрочем, не на ту нарвался. Испытав очередное бурное разочарование, Лиза не сдалась. Необходимо было просто занять активную позицию, перестать ждать милости от коварной жидкости и насильно извлечь из нее это самое удовольствие. Вон всему Китаю удается. А чем Лиза ущербнее? Она заварила еще и начала повторный эксперимент. Вроде стало получаться. Но тут до нее дошло: это удовольствие от самой себя — такая несгибаемая, современная, следящая за здоровьем, зарабатывающая на элитный сорт этих мерзких листьев, ценимых во всем мире… «Елизавета, — строго обратилась она к себе, — просто не делай того, чего не любишь. А если приходится, не ищи там наслаждения. И с озарениями осторожней, ну их».

Лиза быстро вымыта посуду. Никогда раньше она не получала большего удовольствия от завтрака. То есть от его окончания. Крикнув дочери, что отправляется на обязательную утреннюю прогулку, писательница выбежала на улицу так быстро, будто за ней гнались с молотками все соседи по подъезду. Слов нет, многим часто хотелось. Шелковникова ведь не в состоянии была миновать случайно выпавшую из чужого мусорного ведра бумажку. Сразу: уберите, подъезд — тоже наш дом. Молодняку за оставленные на подоконниках пивные бутылки влетало основательнее — тридцатиминутная лекция и посещение родителей. А за чужими хулиганами мат на стенках в лифтах свои добровольно смывали. Ибо, как поведет себя ненормальная писательница при виде рисунка или надписи, не всякий маньяк мог вообразить.

Маша Лизу не слышала. Она думала об Игнате Смирнове. Вернее, теперь о своих подругах. Умрут ведь от зависти. Вслух мечтают об олигархе, но глаза туманятся при упоминании любого молодого актера. Вдруг станет великим и богатым. Ох, мавр, то есть мать сделала свое дело — выслушала — и может идти на все четыре стороны. Маша впервые в жизни так нуждалась в одиночестве. Ее даже заискивающее тиканье мирных настенных часов раздражало. Они всегда так тикают, когда никуда не опаздываешь. Девушка вынесла их в соседнюю комнату, завернула в плед, закрыта подушкой. Она была не из тех, кто попросту вышвырнул бы часы в окно: они могли убить случайного прохожего, и человека было жалко. Предметы — мелочь. Машка воду выключала, когда надраивала зубы пастой, — нехватка же пресной, один раз посмотришь репортаж из Африки, совсем мыться перестанешь, пусть уж пьют вволю, бедолаги. Естественно, душ и ванну она принимала каждый день, но принцип ясен.

Удивительно, но при вечной готовности сорваться с места задолго до выстрела стартового пистолета Лиза Шелковникова не терпела в собственной жизни отсутствия традиций. И в чужих жизнях тоже. То есть терпела, но злилась очень. За ней невозможно было угнаться, но легко застать. В постели, душе, сауне, за чаем, за обедом, на прогулке — ежедневно в одно и то же время. При этом ей было наплевать, на чем спать, каким гелем пользоваться, что есть и по каким районам мотаться.

Машка, к примеру, рано наловчилась договариваться о «секретных» звонках, когда мать точно не могла ничего услышать, и визитах, когда не могла ничего увидеть. Поэтому велела Игнату Смирнову звонить ровно в десять утра. И только услышав в трубке его поставленный баритон, очнулась и поняла, что Лиза ушла дефилировать по окрестностям.

Связанный с едва знакомой, выбранной ему девушкой только вибрациями голосовых связок, молодой артист понял, что они ему очень нравятся на слух. Задорная искренняя девчонка, рада с ним общаться без кокетства и пошлости. Женский какой-то голос. Он такой тембр слышал у хороших актрис, независимо от возраста — будто они тебя по проводу насквозь видят и принимают, какое там, любят всяким. У Елены был похожий. Ох, добилась своего, ведьма. Вот он с девочкой болтает, а думает только о ней. Ему теперь ни на миг не расслабиться. Всегда будет ощущение подвига Елены ради. И все-таки голос Маши завораживал.

— Ты не психиатр? — насторожился Игнат. — Гипноз на расстоянии не практикуешь?

— Да у меня второй курс! Я только что анатомию сдала.

— Удачно?

— Пятерка. Я вообще отличница. Из школы ничего, кроме золотой медали, не вынесла.

— Страшный человек.

Посмеялись. Еще раз договорились о свидании. Трубку первой положила она. Игнат Смирнов не испытал ни сожаления, ни воодушевления. Маша же впала в бесчувственность, как в сугроб с торчащим на пути головы деревом.

Игнат снова размечтался о Елене Калистратовой. Вот выдержит все с этой Машкой, приползет на коленях и спросит: «Леночка, ты меня проверяла? Не нужна мне молодая, высокая, стройная, отличница. Только ты — злая, жестокая, прекрасная, даром отдавшая меня в рабство. Продала бы, я знал бы, что какой-то твой каприз выкупаю. Нет, все не так. Люблю. Хочу. Дождусь. Не пойду завтра с Машей. Но ведь ты расстроишься. Леночка-а-а…» Проревевшись, Игнат Смирнов умылся и отправился на съемку второго своего сериала.

Тем временем в кабинет к Эдуарду Шелковникову входила заказчица. И, случись Елене Калистратовой увидеть его восхищенное и мечтательное лицо, она, вероятно, сама отменила бы встречу Игната с Машей. И все получилось бы иначе. Но чего не видим, того для нас не существует. О чем только слышим, существует лишь наполовину. И так далее.

Лиза Шелковникова упруго двигалась по пересеченной местности. Это было чревато, потому что голова ее редко была занята ориентированием в пространстве. Люди творческих профессий много думают обо всем сразу и ни о чем от избытка свободного времени. Мысля, они функционируют, как станки. И не умеют себя выключать. Это всегда делает кто-то или что-то извне.

На сей раз Лиза рассуждала конкретно. Эдик явно возвращаться собирается. С такой болью вслед смотрел последний раз в кафе, что спина чесалась. Понять можно — обрюзг, устал, мотор нужен. Чтобы не хнычущим голосом спрашивали: «Милый, куда пойдем?» — и во всю ивановскую орали: «Чего разлегся? Встал быстро и… ну, хоть в зоопарк»: он очень любит живность. Плюс к тому Эдуард — хороший отец. Ребенка двухлетнего бросил, но отец хороший. Только как ему втолковать, что девочки, из-за которой он однажды набросился на педиатра, больше нет. Красотка почти двухметрового роста, которая неделю назад себе на кольцо даже мелочь у него из бумажника вытряхнула, — есть. А той нет. Внуков он чует, что ли? Так разве Лиза будет препятствовать контактам? Только поблагодарит. Но ей самой он не нужен… Бац! Это был незамеченный вовремя фонарный столб. Лиза на него не обиделась — столкнулись кстати. Ход размышлений особенно плавно меняет направление при соприкосновении лба с твердым предметом.

И писательница занялась дочерью. Неужели вот так взяла и встретила парня? И никто не знакомил? Чудеса. Сама рано начавшая Лиза уже беспокоилась за свою великовозрастную девственницу. Маша всегда только училась. Так спокойнее, но все ли у нее с ориентацией в порядке? Есть, в конце концов, зов природы, и акселераты нынешние его рано слышат, с какой бы стороны ни звучал. Лиза постоянно намекала Маше на «секс вовремя». На осторожные вопросы матери дочь безмятежно отвечала:

— Просто так трахаться мне некогда. Любви, когда обо всем забываешь, никак не случается. Молодые, которые лезут под юбку, все поголовно нищие. У таких брошенные дети — вместо визитной карточки. Мне это надо?

Лиза успокаивалась. Ничего страшного, просто умница растет. То есть выросла. И ее опять несло:

— Доченька, Машенька, знаешь, в чем твои проблемы? К тебе мужчины боятся приблизиться — смысла не видят. Тело фотомодели, модная одежда и ну такое строгое, такое чисто-наивное личико. Нормальному мужику в голову не взбредет, будто ты можешь быть свободна. Ты уж веди себя как-то пококетливее.

— Мам, ты такую байду даже в романах своих не пишешь. А мне считаешь возможным говорить! — зверела Машка.

— Капельку поигривее. — Лиза обидчивой не была. Сказала дочь, что чего-то такого отрицательного не пишет, — уже комплимент.

— А СПИД и гепатит? Вознесенский сказал, что любовь умерла, когда презерватив стал обязательным для Ромео и Джульетты. Или ты только с Пушкиным соревнуешься, а остальных пиитов для тебя не существует?

Лизе надоели напоминания о том старом пьяном скандале. Начни реагировать — со свету сживет родная же дочь. Поэтому она всегда усмехалась. Машка считала ее веселой и светлой, а у матери подолгу болела ранка на месте содранного с памяти струпа.

— Но необходимо разок замуж сходить и, если не понравится, вернуться. Брак, Машка, — это не штамп в паспорте, а ни с чем не сравнимое состояние души и тела. Как подводное плавание: словами не выразишь, а нырнуть необходимо.

— Зачем?! — уже орала Машка.

Взрывная Лиза хлопала дверью.

Опять же удивительно: греша нудноватостью своих текстов и обладая тяжелой склонностью к повторениям сказанного, Лиза не выносила чужих сказок про белых бычков. Темперамент навязывал действия. Однажды, уловив из слов приятельницы, что в ее лечении время — жизнь, Лиза даже просьбы не выслушала. Задействовав неимоверные связи и оставшись должна кучу денег, перевела ту из хорошей больницы в прекрасную. И лишь через сутки выяснилось: женщина после долгой преамбулы всего лишь собиралась просить содействия, чтобы ее из первой, хорошей больницы на денек домой отпустили — внук родился…

Ширк… На сей раз боком о скамейку. Лиза Шелковникова неприязненно оглядела ее и села, как на пыточный агрегат. Как ни странно, ножи из него не повылезали, и бедняга чуть-чуть расслабилась. «Очень травматично сегодня гуляю. Пойду на бульвар», — решила она.