Темная Дейзи

Элис Фини, 2021

Семья, которая много лет избегала друг друга. Бабушка, собравшая их в одном месте, ради своего юбилея. Дом на острове, во время прилива отрезанный от остальной земли на долгие восемь часов. Что может пойти не так? Ровно в полночь одного из членов семьи убивают. Через час – еще одного. До конца прилива остается совсем немного. Всего несколько часов для того, чтобы понять, что за тайны скрывает каждый, и какая из них сейчас важнее всего. Незабываемые повороты сюжета в лучших традициях Агаты Кристи, в новом романе Элис Фини.

Восемь

30-е октября 22:00 — восемь часов до отлива

Отец откидывается на стуле, Нэнси охает, Лили взвизгивает, а бабушка чертыхается, когда дверь распахивается. Пламя свечей на столе подрагивает, отбрасывая на наши лица зловещий узор, и только Роуз держит эмоции на коротком поводке в то время как в дверном проеме появляется мужчина. Свет из коридора подсвечивает его сзади, и у меня уходит несколько секунд, чтобы узнать фигуру человека, наложившего новую тень на этот вечер.

Конор входит в кухню. Мужчина, которого я тайно любила с детства, слишком давно оставался чужим. Я провела бо́льшую часть жизни в зале ожидания любви, где меня не замечали те, чьего внимания мне хотелось. Другим как будто так просто это дается — у Лили никогда не было проблем с привлечением внимания противоположного пола — но я всегда была немного неловкой. Я никогда не знаю, что сказать или сделать, когда мне кто-то нравится, поэтому обычно я вообще ничего не говорю и не делаю. И все же никто здесь не одобрил бы моих отношений с Конором. В каждой семье есть черная овца, а с фамилией вроде Даркер^[7], кажется весьма справедливым, что в нашей она не одна. Я собираюсь что-то сказать, думаю, как и каждый из нас, но бабушка всех опережает.

— Добро пожаловать, Конор. Я не знала, появишься ли ты.

— Ты его пригласила? — спрашивает моя мать.

— Может, Конор и не из Даркеров, но он часть семьи, — говорит бабушка.

— Это как посмотреть, — говорит отец, уставясь в стол.

Конор игнорирует его слова: — Я пытался позвонить, предупредить об опоздании — я застрял на работе — но у тебя что-то не так с телефоном.

— Да. Он все время звонил, поэтому она его отключила, — говорит Лили, делая еще один большой глоток шампанского, словно это лимонад.

— Ну, я хотел прийти, — говорит он.

Лицо бабушки загорается как новогодняя елка. Она всегда обожала Конора, как и все женщины в этой семье в какой-то момент. Мужчина, которого я теперь вижу у двери — выглядящий немного потерянным — напоминает мне мальчика, каким он был во время нашего знакомства. От некоторых воспоминаний нельзя убежать.

Мы впервые увидели девятилетнего Конора Кеннеди с ведром и лопатой в один жаркий летний день. Он сидел один на нашем — как мы считали — пляже, как раз напротив Сигласса. Он как будто вторгся на нашу территорию. Бухта Блексэнд это общественная часть береговой линии, но никто никогда не наведывается на эту полоску черного песка. Сюда слишком сложно добраться, не карабкаясь по скале, и кругом достаточно знаков об опасности плавания в море. Я не верю в любовь с первого взгляда, но что-то с первого взгляда случилось с женщинами нашей семьи в тот день. Со всеми.

Мне было четыре, Лили — восемь, Роуз — девять. Мы жили в своем мире в летние месяцы, проведенные в Сиглассе, пока мой отец был слишком занят, путешествуя по настоящему. Нэнси привозила нас в июле и появлялась в августе, оставляя нас с бабушкой на все недели между этим. В редких случаях, когда мы осмеливались спросить, куда отправилась мать, оставив нас, ответ всегда был один и тот же: в другое место. Мои сестры скучали по ней больше, чем я. Но я всегда любила Сигласс, это единственное место, которое было для меня домом.

Незнакомцы были странным зрелищем в бухте Блексэнд. В тот день мы остановились и уставились на него, включая бабушку, на этого идеального мальчика, сидящего на нашем пляже. Настолько не на своем месте, что он отлично вписывался. Лили заговорила первой, как обычно.

Это были слова не шекспировского уровня, но все мы хотели задать этот вопрос: — Ты кто?

Мальчик невозмутимо взглянул на нас.

— А тебе какая разница?

— Мы тут живем. — Руки Лили сжались в кулаки и уперлись в бока.

На вид ему было столько же, сколько Роуз, но вел он себя намного взрослее. Он отряхнул ладони от песка и скопировал позу Лили.

— Да? Ну, я тоже здесь живу.

Он достал йо-йо из кармана и начал играть с ним, не сводя с нас взгляда.

После этого все немного туманно. Иногда наши воспоминания сами изменяются.

Бабушка сократила расстояние между мальчиком и нами, оставив нас позади. Она заметила синяки на его шее, мешки под глазами; детали, которые учишься интерпретировать с возрастом. Она спросила, где он живет, и он объяснил, что они с отцом недавно въехали в коттедж на берегу.

— А твоя мама? — спросила она.

Девятилетний Конор уставился на нее, а йо-йо подпрыгнуло еще несколько раз, прежде чем он решил, как ответить.

— У меня больше нет мамы.

— Наши родители тоже всегда не с нами, — сказала Лили, неправильно поняв.

Бабушка пригласила Конора попить с нами лимонада, она хотела позвонить его отцу и сообщить, что мальчик в порядке. Тогда все было по-другому; дети не знали, что им нужно опасаться незнакомцев, предлагающих им прохладительный напиток в жаркий день. Конор согласился. Иногда я об этом жалею. Я помню, как он впервые прошел с нами по перешейку, все еще играясь с йо-йо, будто от этого зависела его жизнь. Он был официально самым захватывающим существом, которое встречалось четырехлетней мне.

Наши новые соседи жили в миле от нас, но это недалеко, когда ты ребенок, ищущий друзей. Конору не с кем было играть, а сестер редко удовлетворяет компания друг друга, когда появляется кто-то поинтереснее. Он стал постоянной частью нашей жизни, и я думаю, я влюбилась в него еще в тот день. Мне нравился вкус его имени на языке натолько, что я шептала его в дни, когда он не приходил. Будто перекусывала между трапезами. Та случайная встреча с Конором и его йо-йо изменила мою жизнь навсегда.

Мы проводим молодость, строя песчаные замки амбиций, а потом смотрим, как жизнь заносит песком сомнений наши заботливо слепленные башенки мечтаний и желаний, пока мы больше не можем их разглядеть. Мы учимся довольствоваться плоскими жизнями, существуя в тюрьме компромиссов. Испытываем облегчение, что окна мира, с которым мы смирились, недостаточно большие, чтобы выглянуть наружу, потому что нам не нужно смотреть на замки фантазий о том, кем могли бы стать.

В мире существует два типа привлекательных людей: те, кто об этом знают, и те, кто этого не понимают. Конор Кеннеди это знает. Его привлекательность дала ему непоколебимую уверенность, которой обладает лишь малое количество смертных, а страх поражения ему не знаком. Он носит свою щетину как маску, всегда одевается в потрепанные джинсы со строгими рубашками, а его светлые волосы достаточно длинные, чтобы прикрыть его голубые глаза, когда спадают ему на лицо. Он не похож на журналиста, но именно им он является. Ему под сорок и у него зависимость от работы.

Сегодня белая хлопковая рубашка Конора липнет к его груди, а у его ног уже сформировалась небольшая лужа воды. Он выглядит, будто он плыл сюда с материка, но это невозможно — мы давно усвоили, что буйные приливы здесь опасны.

Мой отец — внезапно протрезвевший — задает интересующий всех вопрос: — Как ты сюда добрался?

— На лодке, — говорит Конор.

— На лодке?

— Да, это такое фантастическое изобретение, на котором можно плавать по морю, — говорит бабушка. — Теперь почту и продукты мне тоже доставляют на лодке раз в неделю. Чтобы мне не приходилось ехать на велосипеде в город или беспокоиться о приливе…

— Но, полагаю, они не делают доставку после десяти вечера в шторм, а? — перебивает отец, с прищуром глядя на Конора, как комедийный злодей, не имеющий чувства юмора. — На какой лодке?

— С веслами, мистер Даркер.

— Ты приплыл сюда на гребной лодке в шторм и в темноте?

— Да. Мне жаль, что я опоздал. Я задержался на работе из-за убийства. — Это звучало бы странно из уст большинства людей, но Конор работает репортером, освещающим преступления на BBC. Его журналистский пропуск все еще болтается у него на шее. — Я одолжил небольшую лодку у старого друга — Гарри из рыбной лавки. Шторм не такой серьезный, как кажется, и не то чтобы я раньше не переплывал бухту Блексэнд на лодке. У меня такое чувство, что я вас прервал, и не хочу портить вечеринку, но могу ли я подняться наверх и переодеться во что-то сухое?

— Конечно, — говорит бабушка. — Мой день рождения наступит только завтра, я просто рада, что ты подоспел к нему. Пока ты не ушел… я нашла кое-что, принадлежащее тебе. — Она подходит к боковому шкафу, открывает дверцу и достает старый Polaroid. Он похож на антикварный экспонат из музея, но я помню его еще совсем новым. — Ты не против быстренько нас сфотографировать? Кто знает, когда мы снова соберемся все вместе?

Конор берет у нее камеру, мы — нерешительно — склоняемся ближе, и он делает снимок, прежде чем передать белый квадратик бабушке. Она прикрепляет его к своему старому холодильнику магнитом в форме клубнички, хоть снимок еще не успел проявиться.

— Спасибо, Конор. Полагаю, тебе лучше всего переночевать в комнате Дейзи. Она единственная, где есть свободная кровать. Если только… это не слишком…

— Я не против, — говорю я, немного поспешно. Мысль о том, чтобы спать в одной комнате с Конором порождает маленькую фантазию у меня в голове, возникавшую и раньше. Лили кривится, но я не обращаю на нее внимания.

— Меня это устроит. Мы все взрослые. Это просто место для ночлега, — говорит Конор, и моя фантазия сдувается. Нельзя заставить кого-то влюбиться. Я не так много знаю, но в этом уверена. Остальные обмениваются взглядами, которые я решаю проигнорировать.

— Ты помнишь, где она находится? — спрашивает бабушка.

— Я уверена, Конор помнит о Дейзи все, — говорит Роуз.

Это один из немногих раз за вечер, когда она заговорила, и ее слова ощущаются как пощечина.

Я выхожу из-за стола и покидаю кухню, Конор следует за мной. Я не против разделить с ним комнату, если он согласен; когда-то он был мне как брат. Я не говорю ни слова пока мы идем по коридору и мимо чулана под лестницей. Меня когда-то в нем заперли, поэтому я обхожу его стороной.

Сама лестница довольно величественная, и уникальная, потому что вся стена возле нее украшена нарисованным от руки генеалогическим древом. Изогнутые временем ветви тянутся по потрескавшейся штукатурке от пола до потолка. Это сделала бабушка — естественно — проиллюстрировав наши жизни, как свои книги; еще одна история. Мы все там есть, свисаем с хрупких веточек. Она нарисовала нас в стиле всех своих книг, используя черные чернила и ручки с кистями разных размеров. Иногда — если она в «настроении» она рисует контуры персонажей тростинкой. Потом, когда чернила высыхают, она раскрашивает их акварелью. Ей нравится изображать людей, места и вещи такими, как она их видит, что редко соотносится с представлением тех, кого рисуют. Все ее персонажи такие же неидеальные, как и мир, где они живут, но дети обожают их, может, из-за честности, прослеживающейся в словах и картинках. Другие авторы детских книг смягчают свои истории в попытке показать мир менее пугающим. Но бабушка всегда писала правдиво, и читатели ее за это любят.

Миниатюрные лица прошлых и нынешних членов семьи Даркер, нарисованные в гигантских черных листьях дерева, постоянно смотрят свысока на все наши ошибки. Это нагоняет на меня всеобъемлющую тоску; мысль, что когда-то я не смогу навещать это место по желанию. У всех нас корни уходят в эту семью и дом. Не думаю, что кто-то из нас способен просто от этого отречься.

Мы с Конором поднимаемся по скрипучим ступенькам на второй этаж, и только когда мы подходим к двери моей спальни, закрываем ее за собой, я шепчу: — Зачем ты сюда приехал?

У дальней стены моей детской спальни стоит металлическая кушетка цвета слоновой кости. Бабушка купила ее с рук, чтобы спать здесь, когда боялась оставить меня одну на случай, если мое сердце остановится посреди ночи. Иногда я просыпалась и видела, как она смотрит на меня, шепча слова, которые я не могла разобрать. Конор ставит свою сумку на кушетку, словно помечая территорию, затем начинает снимать свои мокрые вещи, отвернувшись от меня. Я сажусь на самый край своей кровати и отворачиваюсь. Может, делить комнату все же было не такой хорошей идеей. Мне требуется много смелости, чтобы спросить:

— Мы могли бы поговорить о случившемся?

Но Конор не отвечает. Между нами уже давно так. Как бы я ни сожалела, он не забывает, как и мои сестры. Я знаю, он бы предпочел больше никогда меня не видеть, но я все равно рада, что он решил приехать в эти выходные ради бабушки. Случившееся точно не было ее виной.

Остаток вечера в лучшем случае размытый. Я устала, но в последнее время я не сплю, а атмосфера в доме кажется еще более загрязненной, чем раньше. Мы слышали, как остальные решили свернуться и тоже пойти спать, почти сразу после нашего ухода. Спальня бабушки самая большая в доме, находящаяся в задней части, и она шепотом желает мне спокойной ночи, проходя мимо. Лили с Трикси занимают комнату, где раньше жили Лили с Роуз. Моя мать поднимается последней. Я узнаю это по ее приглушенному разговору с кем-то на вершине лестницы.

— Уберемся отсюда на рассвете. Я знала, что старая ведьма не оставит нам ни пенни.

Я подслушиваю у двери, когда она крадется по коридору к гостевой спальне, где раньше спала с моим отцом. Роуз осталась внизу, решив спать на диване в библиотеке. Отец тоже предпочел остаться на первом этаже, заперевшись в музыкальном зале — убежище своего детства. Ему всегда нужно раствориться в музыке, когда настоящий мир становится слишком громким.

Но в Сиглассе больше не шумно, дом вернулся к своей особой тишине.

Я слышу море за окном, а также медленное, размеренное дыхание Конора. Я знаю, что он еще не спит. Оставаясь совершенно неподвижной и тихой, я улавливаю, как он встает и крадется через комнату к своему ноутбуку на столе в углу. Здесь нет интернета, но похоже Конор не может устоять перед работой. Он стал трудоголиком, получив работу репортера BBC. Может, потому, что когда с трудом чего-то добиваешься, иногда ты живешь в страхе утратить это.

Он прокрадывается из комнаты — предположительно в туалет дальше по коридору — и пока его нет я встаю, прохожу по изношенному ковру в его часть спальни и вглядываюсь в экран компьютера. Передо мной явно не работа, а что-то похожее на поэму. Что странно, потому что Конор никогда не баловался художественной литературой или чем-либо творческим, ему нравится иметь дело только с фактами. Или, по крайней мере, нравилось.

Я слышу шаги в коридоре, где поскрипывающий пол докладывает обо всех, кто не в кровати, и мне нужно торопиться. В ребяческой попытке привлечь внимание Конора и разрядить неловкость между нами, я печатаю хэллоуинское послание указательным пальцем. Я не могу нормально печатать и ужасно справляюсь с современными технологиями, но я улыбаюсь про себя, когда на экране появляются буквы.

Буу!

Потом я возвращаюсь на свою половину, наблюдаю и жду. Вернувшись, Конор таращится на слово, потом оборачивается, хмурясь в мою сторону. Я бы хотела, чтобы он что-то сказал, что угодно, но, как обычно, он молчит. Конор перестал разговаривать со мной примерно в то время, что и Роуз, и никакие мои слова или действия этого не меняли. Иногда его пристальный взгляд, прикованный ко мне, кажется болезненным. Я как слово, которое ему удается прочитать, или пазл, не поддающийся разгадке, вроде кубика Рубика, который он не мог решить в детстве, сколько бы ни поворачивал. Конор ложится на кушетку и без единого слова отворачивается лицом к стене. Я же отворачиваюсь от охватившего меня разочарования, гадая, почему он все еще не видит меня нынешнюю, или не говорит о произошедшем. Никто не может убежать от своей тени, но он всегда был намерен попробовать.

В этой части дома холодно, я дрожу на другом конце комнаты, лежа на своей кровати. Я моргаю в темноте, слушая дыхание Конора, пока он снова притворяется, что спит. Потолок усеян звездной галактикой. Это флуоресцентные стикеры, им почти столько лет, сколько мне. Думаю, они будут светиться еще долго, когда меня не станет, совсем как звезды в небе, и иногда кажется, что никто в семье не заметил бы моего исчезновения. Иногда я думаю, они жалеют о моем рождении. Я закрываю глаза, по щеке стекает единственная слеза, капая на подушку.

Через какое-то время я слышу шум внизу. Я никогда не спала крепко, я даже не уверена, спала ли только что. Знаете этот кошмар, когда людям снится, что они падают? Мне он видится все время. Взглянув на часы в комнате, я вижу, что уже почти полночь. Как только стрелка доходит ровно до двенадцати, до меня доносится ужасный вопль.

Примечания

7

В переводе с англ.: darker — темнее.