Цирк чудес

Элизабет Макнил, 2021

«Атмосферная викторианская история с отсылками к классическим произведениям. «Франкенштейн» – фаворит манипулятора Джаспера, владеющего цирком. «Русалочка» – пример жуткой судьбы, в отголосках которой видит себя главная героиня Нэлл». – The Guardian «Чувство тревоги пронизывает роман… Когда Нелл раскачивается в воздухе, ее чувства – это эскстаз, но и мрачные размышления об артистах, которые погибли в результате несчастного случая. Мои персонажи… их жизнь – отголосок историй реальных людей прошлого». – Элизабет Макнил, интервью для Waterstones.com «Блестяще… Абсолютно завораживающе». – Daily Mail 1866 год. В приморский английский поселок приезжает цирк – Балаган Чудес Джаспера Джупитера. Для местной девушки Нелл, зарабатывающей на жизнь сбором цветов и имеющей родимые пятна по всему телу, это событие становится настоящим ударом. Собственный отец продает Нелл Джасперу, чтобы она стала еще одной артисткой цирка, так называемой «леопардовой девушкой». Но с величайшим предательством в ее жизнь приходит и слава, и дружба с братом Джаспера Тоби, который помогает ей раскрыть свои истинные таланты. Цирк – лучшее, что происходило с Нелл? Но разве участие в шоу «человеческих курьезов» – это достойная судьба? Сколько боли скрывается за яркими афишами?

Часть II

Фотограф становится фотографом не более случайно, чем укротитель львов становится укротителем львов.

Доротея Лэнг, цитата из книги Сьюзен Зонтаг «О фотографии», 1971

Тоби

В фургонах погасили последние свечи, но Тоби до сих пор подкармливает огонь. Сырое дерево трещит и дымится. Пока одна веточка сереет, другая вспыхивает. Животные ворочаются в своих клетках. Львица расхаживает взад-вперед.

Он думает о Нелл, думает о Нелли и старается отмахнуться от этой мысли.

Он прилаживает труп зебры, чтобы копыта не торчали наружу. Это старый самец, павший на дороге. Их зверинец часто прореживается из-за болезней или потому, что животные не могут адаптироваться к чуждому климату. Утром тройняшки освежуют тушу, выскребут и обработают шкуру, чтобы Джаспер смог продать ее в один из фешенебельных лондонских магазинов. Хорошие куски пожарят на вертеле, остальное потушат. Тоби протирает стеклянную пластину яичным белком и вставляет в фотографический аппарат. Пожалуй, свет слишком тусклый, но ему кажется важным запечатлеть это, быть свидетелем правды жизни и ее безобразного окончания. Он ныряет под накидку и отсчитывает одну минуту. Грива зебры откинута в сторону, черные губы разошлись, обнажая плоские зубы. По остекленевшему глазу ползает муха.

В нескольких милях отсюда его брат едет к ним по ухабистому проселку и везет с собой испуганную девушку. Тоби знает, что Джаспер добьется своего, потому что так бывает всегда.

Тоби смотрит на караван своего брата и испытывает внезапное желание покарать Джаспера. Ему хочется разорвать цирковые афиши, отпустить животных на волю. Хочется причинить боль своему брату, как тот причинил боль девушке. Он вспоминает ту ночь, когда разбил микроскоп брата, — погнутые медные лимбы, раскрошенное стекло, постыдное удовольствие от осознания того, что ты причинил душевную боль ближнему.

Они несколько недель сгибались над этим аппаратом, и Тоби чувствовал себя польщенным вниманием брата, как будто на него пролился особенный свет с горных вершин. Так было всегда: сколько он себя помнил, Джаспер был для него укрытием, внешней защитой от мира. Когда они были маленькими детьми, их мать умерла от скарлатины, и после ее смерти Тоби обратился внутрь себя, а Джаспер направил свои чувства наружу. Если Джаспер мог ответить за него на любой вопрос, приказывать слугам готовить нужные пироги и сладости, развлекать гостей и любопытных, то что он мог сделать, кроме как оставаться в стороне и наблюдать за происходящим? Вскоре он почти перестал разговаривать. Когда речь заходила о дружбе, его голос казался ломким и незнакомым, а его жесты были дурной имитацией ловких движений его брата. Джаспер очень много делал для него, и со временем Тоби поверил, что он ничего не может делать для себя. Просто было искусство правильно заказывать еду, говорить нужные вещи и делать многое другое, которым он не мог овладеть. Иногда ему казалось, что воздуха в комнате хватает только на одного брата, но он не обижался: как он мог, если он безраздельно любил Джаспера?

В школе он смотрел, как его брат уверенно расхаживает вокруг и смешит учителей, тогда как он всегда старался пройти мимо с опущенной головой.

— Джаспер Браун — мой брат, — говорил он. — Вот так-то. И однажды у нас будет собственное шоу, лучшее в мире!

Когда он один сидел за столом, один заходил в классную комнату и один ел в столовой, то думал об их цирковой мечте — об одинаковых красных плащах и серебристых цилиндрах, — о том, как они вдвоем выезжают на арену под глас оркестровых труб. Этого было достаточно, чтобы превозмогать ноющую боль одиночества; достаточно для надежды на будущее, которое обещает нечто большее, чем скудное настоящее.

Однажды ранним вечером, когда Джаспер отправился с другом на верховую прогулку, Тоби прокрался в его комнату и снял кожух с микроскопа. Металл был холодным, как трубы миниатюрного органа. Он протер бронзовые циферблаты и перебрал маленькие стеклянные слайды с раздавленными насекомыми, которые приготовил Джаспер. Он представил, что все это принадлежит ему, что жизнь его брата была его собственной жизнью, что это он был остроумным и обаятельным, что отец подарил ему микроскоп, а не фотокамеру, которая делала его обычным наблюдателем событий.

Тоби услышал, как вернулся его брат со своим другом, и спустился к ним в гостиную. Мальчики лущили грецкие орехи, раскалывая их бронзовым молотком.

— Подбери это, — сказал друг Джаспера и указал на ореховую скорлупу, валявшуюся на полу.

Сначала Тоби подумал, что он обращается к дворецкому, но тот находился в вестибюле.

— Подбери это, — повторил он.

Тоби вздрогнул.

— Я? — спросил он.

Мальчишка залился клекочущим смехом. Тоби посмотрел на Джаспера, но его брат внимательно рассматривал каминную полку.

Ореховая скорлупа попала в плечо Тоби. Вторая ударила его в переносицу. Затем полетели засахаренные миндалины, похожие на серебристую гальку.

Тоби смотрел на Джаспера. Тот открыл и закрыл рот, но ничего не сказал.

— Он жирный, как лондонский олдермен^[8], — крикнул мальчишка, заливаясь смехом. — Что за дурак! Отменный дурак!

Тоби видел, как его брат посмотрел на ковер и стал возиться с кисточками своего красного бархатного сюртука. Тоби подумал, с какой гордостью он говорил «Джаспер Браун — мой брат, вот так-то», но щеки Джаспера покраснели от стыда.

Через двадцать минут Тоби стоял в комнате своего брата, а куски микроскопа валялись на полу. Длинная бронзовая трубка была погнута от удара об стол, линзы разбились. Он слышал мальчишеский смех в гостиной внизу и не сомневался, что они смеялись над ним. Когда стемнело, он взял сломанный аппарат и выбросил его в ближайшем переулке.

В ту ночь Тоби не спал. Его тревожил не страх перед наказанием, а открытие своей способности к неуправляемому насилию. Утром он ожидал скандала после того, как брат обнаружит пропажу микроскопа. Но дни сменялись ночами, полными раскаяния, и ничего так и не было сказано. В конце концов отец спросил Джаспера, где его микроскоп, и Тоби, сидевший за столом для завтрака, прикусил губу.

— Я одолжил его Хоулетту, — сказал Джаспер. — Он хотел изучить какой-то особенный листок в своем саду.

Тоби опустил голову. Джаспер прикрыл его с такой небрежной легкостью, что это могло быть правдой и стало правдой. Вероятно, Джаспер понял, что одна измена была расплатой за другую, и это был его способ принести извинения. Правда об этой истории отошла в область преданий, пока Тоби не начал гадать, не привиделось ли ему все это. Вся его жизнь была сплошным подводным течением.

Через несколько часов он слышит топот лошадиных копыт и еще какой-то звук вроде детского плача. Тоби не поднимает голову. Он слышит скрип сапог на мокрой траве, лязг упряжи, когда лошадей распрягают и уводят прочь.

— Тоби, — окликает его брат. — Выпьешь со мной?

Тоби делает вид, будто ничего не слышал. Он думает, что Джаспер повторит вопрос, но дверь его фургона со стуком захлопывается.

Вскоре даже животные окончательно затихают. Ничто не движется, кроме амбарной совы, пролетающей низко над полем. Ее фургон неподвижен, черная коробка в темноте. И все-таки он слышит тихий плач.

Звук будоражит его. Он подходит ближе. Плач усиливается и превращается в сдавленные, хриплые рыдания.

Тоби нащупывает длинный засов.

Он может поднять засов и освободить ее. Есть много вещей, которые он может сделать, множество развилок в его жизни, с которыми он столкнется, если поможет ей. Они могут сбежать вместе. Он может оседлать Гримальди и отвезти ее домой. Ее горизонты будут сужаться до тех пор, пока не останется ничего, кроме ветхого деревянного дома и рухнувшей каменной стенки. Ее жизнь сожмется до размеров булавочной головки.

Он помнит этот голод, это неясное томление в ее взгляде. Запах зажженной спички, как будто она сама была огнем.

— Нелли, — шепчет он, прижимаясь лбом к деревянной створке.

— Кто там? Кто это?

Он прикасается к засову и замирает в нерешительности. Если он выпустит ее, Джаспер придет в бешенство. Брат защитил его там, где другой человек мог бы бросить его на растерзание голодным псам за то, что он сделал. И он едва знаком с этой девушкой; возможно, она даже не помнит его.

— Кто там?

Он сдавленно откашливается.

— Кто там? — Пауза, потом удар в дверь, который заставляет его отскочить назад. — Выпусти меня.

Он не может этого сделать, правда не может. Он вспоминает жаркий день в Севастополе, городе руин; вспоминает человека, упавшего с бастиона, и ужас, написанный на лице его брата. Он убегает, прижимая ладони к ушам, по мере того как ее призывы становятся все более отчаянными. Падает у костра и бросает в огонь сосновые иглы, которые трещат и лопаются, как патроны.

Языки пламени обретают форму.

Трус.

Трус.

Сотни, тысячи людей умерли из-за него. Он был профессиональным обманщиком, лжецом, делавшим лживые фотографии. Джаспер велел ему забыть обо всем. Убийство было их занятием, смыслом их существования в тех местах. «Ты просто сделаешь несколько фотографий согласно инструкции, — сказал его брат. — Ты получил приказ от правительства. Что касается Дэша… — Он ненадолго замолчал. — Что сделано, то сделано. Нельзя вернуть человека к жизни».

Тоби жестко протирает глаза. Эта ночь тоже пройдет. Возможно, скоро ему захочется спать. Он так устал; каждую ночь ему приходится спать не более пяти часов. Утром будет новая работа: целый день на возведение шатра, расстановку скамей и уборку за животными. Он будет разбивать яйца и отделять белки для своих фотографий, а селяне будут платить по шиллингу за свои портреты.

Нелл здесь, в их труппе.

Рассвет занимается узкой красной полосой на востоке. Когда начинается утренняя цирковая симфония и рычит львица, он по-прежнему слышит эхо ее рыданий.

Нелл

Нелл просыпается внезапно, с пересохшим ртом. Ее брат распевает во дворе снаружи.

Вот охотник на воров,

Писаный красавец,

Джона Булла захватил.

Пусть поет, мерзавец.

Слова не имеют смысла. Ничто не имеет смысла. Она мигает. Какие-то перья над головой, нет окон, только полоски света. Запах разогретого жира, навоза и конского пота.

Теперь она вспоминает — танец, мужчин и фургон, — а потом мгновенно встает и налегает плечом на дверь. Дерево скрипит, хрустит, но не поддается. Она одна, оторвана от брата. Она начинает расхаживать со сложенными руками и представляет, как ее проводят через деревню. Она ничего не умеет, только собирать цветы, и даже в этом деле она лишь мелкая шестеренка. И она не умеет выступать в цирке; она представляет арену на колесах, запряженную лошадьми. Руки, пихающие и подталкивающие ее. Пыль на коленях. Злобные ухмылки, гнилые яблоки, летящие в нее из толпы, визгливые трели шарманки. Акробаты, выписывающие головокружительные пируэты, крики мартышек, кусок вонючего мяса на засаленном шесте.

Отец продал ее.

Ее купили, как срезанную фиалку.

Ярость закипает в ее груди, и она снова набрасывается на дверь. Все вокруг становится добычей для ее хищных пальцев. Она рвет подушки, и перья разлетаются вокруг, как от схваченного гуся. Она кричит, пока не начинает саднить в горле. Она скребет родимые пятна на руках и расчесывает их, пока они не начинают кровоточить. Она рывком выдвигает ящик, и три книги падают на пол.

Книги.

У нее никогда не было собственных книг. Она держала в руках только две книги: «Волшебные сказки и другие истории» в рваной мягкой обложке и Библию, единственную книгу в их церкви — тяжелую, как каменная плита. Она научилась читать, листая пергаментно-тонкие страницы Библии. Истории о сотворении, о чудесах и волшебных превращениях. Темно-зеленый кожаный переплет, пятнистый от времени, золоченые уголки. Книга, драгоценная, как дыхание.

Но потом она вспоминает, и ее руки снова превращаются в разрушительный механизм, книги становятся мякиной для ее ярости. Она корежит корешки, рвет и комкает страницы, пока они не рассыпаются, словно бумажные пушечные ядра.

Я здесь, внушает она себе, сжимая израненные ладони. Я настоящая.

Женские голоса приближаются к ней.

— Кто там?

— Судя по звукам, небольшое стадо слонов.

— Новое чудо?

Нелл делает паузу в своем неистовстве; волосы прилипли к лицу, руки поцарапаны щепками от разломанного комода. Смех. Они уходят, и она снова остается в одиночестве.

Она приникает глазом к щели между досками. Туман и древесный дым низко стелются по полю. Женщины тихо уселись в кружок, словно отгородившись от мужчин, которые расхаживают вокруг, кричат и тянут веревки, воздвигая шатер. Великанша, которая ныряла через ножи, режет красный шелк и продевает нитку в иголку. Миниатюрная женщина, которая ехала в коляске, чистит цирковой горн. Тройняшки бегают друг за другом между фургонами с вытянутыми руками, играя в салочки. Я тебя осалил!

Не грохочут барабаны, и никакой циркач не рассказывает ей об этих новых и незнакомых женщинах. Нет ликующей толпы. Эти люди похожи на женщин из ее деревни, которые сидят вокруг кухонной кастрюли или складывают нарциссы в коробки. Нелл осторожно пробует пальцем синяк на щеке и садится, подтянув колени под подбородок.

Отец продал ее.

Она думает о море и хочет снова погрузиться в воду, ощутить ее всепоглощающую силу. Она вспоминает мужчину, который смотрел, как она плавала, и гадает, где он может быть, способен ли он помочь ей. В нем была какая-то непривычная учтивость, обходительность и нервозность.

Но она уверена, что его помощь не понадобится; скоро Чарли придет за ней. Он вытрясет правду из их отца и одолжит лошадь у Пиггота. Он пойдет по следу, который они оставили: блестки, разбросанные как хлебные крошки, сухие кучи слоновьего навоза на тропах, по которым они проходили. Если понадобится, он будет драться с ними, сражаться за ее освобождение. Дева, заточенная в башне. Отважный герой, освобождающий ее.

На полу рядом с собой она видит рисунок на вырванной из книги странице. Она подбирает листок со сгорбленным существом, которое состоит из сшитых вместе частей тела. Прищуривается и читает текст внизу.

«Я был добрым и благожелательным, но страдание превратило меня в демона».

Ее отец…

Он продал ее.

Утренние звуки слышны повсюду. Громкие приказы, стук заколачиваемых шестов, огромный шатер, распускающийся в небе. Через щель между досками Нелл наблюдает за миниатюрной женщиной, которая несет палку с крюком, чтобы открывать двери фургонов и опускать поводья до высоты собственного роста. Она огрызается на каждого, кто пробует помочь ей: Ты мне и задницу подтирать будешь, да?

Когда шатер поставлен на место, она чует запах готовящегося мяса, густой и соблазнительный пар. У нее бурчит в животе, и она поглаживает живот ладонью, словно успокаивая его. Если ей принесут еду, она откажется. Ей ничего не нужно от них.

Она вздрагивает от стука в дверь. Это главный циркач, который плечом открывает себе путь и несет тарелку с двумя дрожащими яичными желтками и стейком, порезанным на мелкие кусочки размером с куриное сердце. Стейк. Она видит хрустящий коричневый жир и розовое мясо. Над тарелкой летает муха, садится на край и начинает чистить передние лапки.

Это высокий мужчина с чисто выбритым подбородком и лицом, которое иные могли бы назвать привлекательным. Его фрак расшит красными блестками, вельветовые бриджи такого же серо-голубого оттенка, как и его глаза. Его сапоги блестят, как мокрые камни. Он стоит прочно, как статуя, расставив ноги в стороны.

— Еда, — говорит он.

— Я не голодна, — отвечает она сквозь голодные спазмы. Она отворачивается так, чтобы он не видел родимое пятно на ее щеке. Ей не хочется, чтобы он рассматривал и оценивал ее, словно призовую телку. Она чувствует дуновение ветерка из-за открытой двери. Могу ли я убежать и как быстро?

— Ты можешь стать звездой нашего цирка, если захочешь это сделать, — говорит он.

Она пренебрежительно фыркает, но он не обращает внимания. Муха жужжит и бьется о стенку фургона.

— Когда ты будешь готова к выступлениям, я стану платить тебе десять фунтов в неделю. Я справедливо отношусь к членам моей труппы.

Он небрежно прислоняется к стене, как будто такие громадные деньги ничего не значат для него.

Десять фунтов? Она накручивает на палец прядь волос и дергает. За выступления?

— Мне не нужны ваши деньги.

Он смеется, кончики его усов подергиваются в воздухе.

— Готов поспорить, ты не зарабатывала таких денег и за целый год. А здесь у тебя будут кров, нормальная еда и друзья. А также, надеюсь, успех. Настоящая слава. Может быть, уже скоро.

Он говорит так, словно произносит речь, заученную наизусть. Как будто он считает, что слава — это все, о чем она мечтала. Он не понимает, как упорно она трудилась ради того, чтобы оставаться незаметной.

— Моя карлица даже не могла дотянуться до катушек на ткацкой фабрике, где работали ее братья. От нее избавились, выбросили ее на улицу. А здесь я превратил ее в важную особу. — Он кладет тарелку на стол. — Я могу сделать тебя блестящей циркачкой. Мы оба можем быть полезны друг другу.

У него отстраненный вид, как будто он смотрит мимо нее на кого-то еще. Он говорит с твердой убежденностью, с интонацией человека, который знает, о чем идет речь. Его уверенность почти успокаивает, каждое его движение хорошо рассчитано.

Ей хочется сказать: я просто Нелл, обычная девушка. Вы ошибаетесь насчет меня. Верните меня туда, где я буду на своем месте.

— Мой брат приедет сюда, — говорит она вместо этого. — Он увезет меня домой.

Мужчина смеется, его эполеты переливаются на солнце.

— Буду с нетерпением ожидать его. Если, конечно, он не захотел получить долю от тех денег.

— Нет. — Она встает. — Он придет… вот увидите.

Но ее слова звучат как детские отговорки, и он пожимает плечами, как будто знает о чем-то неведомом для нее.

Америка. Возможно, теперь Чарли может купить билеты на пароход. Фермерское хозяйство, дом с колоннами. Мэри с растущим животом, заполняющая собой то место, которое раньше занимала Нелл.

Нет, не может быть, думает она, но яд этих мыслей уже начинает распространяться и заражать ее воспоминания о нем.

— Я видел, как ты танцуешь, — говорит Джаспер. — Тогда я понял, какой обворожительной ты можешь быть.

Он делает шаг к ней, и она отступает назад. Еще один шаг. Ей некуда идти; стены смыкаются вокруг нее. В фургоне тесно, темно и душно, пол усеян комками вырванных страниц и перьев со сломанными черенками. Он облизывает губы, как бы собираясь поцеловать ее. Внезапная тошнота ощущается как удар под дых. Он без труда сможет одолеть ее. Всю свою жизнь она привыкала к запаху мужского насилия и училась рассеивать его, делать себя маленькой и незаметной. Улыбка мистера Пиггота легко могла обернуться взбучкой. Улыбка путника могла превратиться в жестокое изнасилование. Умение распознавать такие признаки вросло в ее жизнь, сделалось частью ее натуры. Куда бы ты ни ходила, выбирай торные тропы и возвращайся домой до наступления темноты. Лучше всего — вместе с братом.

Он не может хотеть меня, думает она, но страх комом стоит в горле.

Муха пробирается в щель между досками и улетает.

Беги, думает она. Сейчас же.

Нелл устремляется к двери. У него нет ни единого шанса схватить ее. Она перепрыгивает порог и бегом спускается по ступеням, мимо группы женщин — Стеллы Певчей Птички и маленькой женщины с крючковатой палкой. Крики и свист. Слон слегка поворачивается, наполовину свернув хобот ко рту. Туда, к лесу! Жаркое дыхание; ее легкие в огне, воспламененном отвагой. Она не бежит, а летит, уверенно и не оступаясь. Стайка скворцов взлетает с ветвей.

Крик и треск за ее спиной, быстрый топот ног.

— Остановите ее!

Нелл виляет налево и направо. Она уже в лесу и перепрыгивает через упавшие стволы. Спрятаться в кустах или продолжать бег? У них есть лошади, много лошадей. Она рвется вперед: он слишком близко. Воздух обжигает горло, ноги работают как поршни. Свобода. Свобода!

Ветви режут небо на тысячу осколков, и ее рука кровоточит, когда она задевает кусты ежевики. Но она мчится дальше, все быстрее и быстрее. Отрыв увеличивается, его шаги стихают. Она легко перегоняет его.

Нелл начинает улыбаться. Верхушка лета, брызги и пена налетающих волн с океана. По узкой тропе вдоль побережья, туда, где пологий склон и нет утесов. Светло-коричневое, переливчатое море. Скоро она вернется домой, где стоят ящики с адресом «Лондон, Паддингтон» — таким далеким, что он с таким же успехом может оказаться на Луне. Снова вместе с Чарли…

…ее отец…

Нет, думает она. Нет.

Неужели она оступилась намеренно? Она увидела пенек, но не перепрыгнула и не свернула в сторону. Боль мимолетна, трава вырастает ей навстречу. Когда она падает, то вспоминает его слова: Я могу сделать тебя блестящей циркачкой. Новая боль в подвернутой лодыжке и плече, ободранном на спрессованной земле. Он уже здесь, стоит над ней. Она выдергивает побеги крестовника и дикого чеснока, швыряет их в небо.

— Вставай, — говорит он и хватает ее за руку.

В другой руке он держит кнут. Нелл съеживается в ожидании щелчка и быстрого удара. Она ощущает на щеке его жаркое дыхание.

— Только глупец выберет эту деревню. Только глупец выбросит то, что у него есть.

Море снова и снова накатывает на галечный берег.

— Вставай, — повторяет он.

Она поднимает голову. Он не собирается бить ее.

Она снова думает, что споткнулась по ошибке. Но когда она видит первые яркие цвета на поле — раскрашенные фургоны, детей, делающих растяжку и кувыркающихся на поле, — в ней просыпается нечто близкое к облегчению.

Там есть фотографический фургон, стоящий немного в стороне от остальных. Слон со связанными передними ногами. Словно стреноженная лошадь. Запах жареного лука и имбирного хлеба.

Хорошо знакомый горизонт здесь выглядит по-другому. Он почему-то стал шире, разделен незнакомыми холмами, и все вокруг новое.

Джаспер

Джаспер опускает железную задвижку фургона Нелли.

— Я не запер его, — говорит он, но она не отвечает. Он приоткрывает дверь на дюйм-другой и уходит. Она больше не убежит; он знает, что волшебство этого мира уже запустило в нее свои невидимые коготки.

Сегодня выдался очень долгий день. В шатре слишком жарко, и зрители настроены агрессивно. Они готовы испортить любой номер градом оскорблений и гнилых фруктов. В конце концов Виоланте вынужден расквасить нос одному парню, чтобы утихомирить публику. Время от времени взгляд Джаспера обращается к фургону Нелл и он думает: Дело в шляпе. Он отрезает лучшие куски мяса зебры, которую они жарят на ужин, и велит Стелле оставить тарелку на крыльце ее фургона. Минуту спустя рука заносит тарелку внутрь. Пока стрекозы порхают над застойными лужами, он вспоминает, как она танцевала среди толпы этих неотесанных крестьян. Развевающиеся волосы, грациозные движения рук, природный магнетизм.

Он знает, что может испугать ее, если слишком скоро повторит свой визит к ней, поэтому, когда вечернее представление заканчивается и лошадей уводят в стойла, он лежит на траве рядом с Тоби и Стеллой. Работники разожгли костер, цирковые карманники складывают свою добычу в кепку. Брунетт шьет новый головной убор для Минни; когда она замечает его взгляд, ее пальцы начинают сновать еще быстрее.

Он поворачивается к Тоби.

— Положи свою лапу на землю.

Его брат беспрекословно подчиняется, кладет мясистую ладонь на землю и растопыривает пальцы.

Джаспер втыкает нож между пальцами Тоби, все быстрее и быстрее. Крошечный серебристый шрам на большом пальце Тоби напоминает о его единственном промахе. Это игра на доверие. Каждый день он ведет одну и ту же игру со своими зрителями, но они этого не понимают. Актеры летают над их головами, бросают ножи, стреляют из пистолета, выпускают льва. Но они сидят на месте и сосут свои карамельные тянучки, поскольку верят, что это лишь иллюзия.

— Ты мне доверяешь? — спрашивает он, поворачиваясь к Стелле.

Она убирает руку.

— Ни на грош. Я продам тебя за леденец.

— Так было не всегда, когда у тебя был Дэш, — говорит Джаспер и втыкает нож в пучок травы.

Он видит, как вздрагивает Тоби при звуке этого имени. Дэш. Стелла опускает глаза и срывает пригоршню одуванчиков.

— Помнишь, когда мы были мальчиками и отец назвал нас «братьями Гримм»? — спрашивает Джаспер. — За наши идеи, наши истории. — Он игриво подбрасывает локон Стеллы. — Я могу придумать любую историю о ней. Могу превратить ее во что угодно. Скажем, в леопардовую девушку.

— Кого? — спрашивает Стелла.

Он указывает на фургон Нелл.

— Да, но что она такое? Где ты нашел ее?

— Под валуном. Она вылупилась из яйца. Ее принесла птичка. Я еще не решил.

— Где ты на самом деле нашел ее?

— В последней деревне. Одна будет моей звездой. Я куплю специальную шкуру для нее, а Брунетт сделает мне плюмаж для головного убора.

— Не знаю, — говорит Стелла. — Леопардовых девушек хоть пруд пруди. Тебе нужно что-то другое.

— Я могу выдать копченую селедку за кита.

— Только если не все остальные делают то же самое.

— Возможно. — Джаспер снова берет нож и прижимает острие к пальцу. — У нее есть грация, но нет выучки.

Он пробует думать о других пятнистых существах: курах и собаках, жирафах и гиенах.

— Ты можешь… можешь отправить ее в полет, — предлагает Тоби и заливается краской. — Или научить прыгать, как летнюю фею.

— Фея! — фыркает Джаспер. — Любая девчонка хочет стать феей!

Но в тот вечер, когда в весеннем небе восходит луна и на поля нисходит зябкая прохлада, он задумывается над этим и вспоминает причудливые отметины на ее лице. Он сидит на крыльце своего фургона и смотрит на острые иголки звезд над горизонтом, пока серебристые облака дрейфуют перед луной и затмевают ее. Силуэт пролетающей ласточки похож на узкую букву V. Он закусывает губу и щелкает пальцами.

Джаспер уже может представить зрительский ажиотаж и шепотки, хлопок воздуха, когда он стремительно выходит из-за занавеса. Тишина, только хруст опилок под его сапогами с позолоченными шпорами. Я представляю… Что же он представляет?

Тоби предложил фею. Идеи его брата часто оказываются полезными, но он высказывается так неуверенно, что их легко опровергнуть. Летающая фея. Джаспер рассматривает идею как предмет, который он мог бы поднести ближе к свету. Он барабанит пальцами по колену.

Королева Фей — нет, Королева Звезд, потому что ее отметины похожи на созвездия. Она может раскачиваться и летать вокруг арены с крыльями на спине. Воспарять на десять футов с веревкой вокруг талии. Если бы только его шатер не был таким низким, она бы могла летать над целым полем!

Он вскакивает и начинает рисовать на любой подручной бумаге, обертке от масла, куске обоев. Его мысли щелкают, как механизм. Он рисует лебедки, которые им понадобятся, и сами крылья. Сосредоточенно размышляет об углах и траекториях. Его ум всегда с легкостью хватался за инженерное проектирование. Еще мальчиком он рисовал лошадиные повозки и гидравлические насосы, кузницы и подъемные краны. Он знает, при каких температурах металлы сплавляются друг с другом; его радуют такие задачи, как починка парового двигателя. На войне он строил мосты из шестов, канатов и бочек из-под солонины. Его вызывали для устранения поломок на пароходах. По вечерам солдаты приносили ему сломанные винтовки и он разбирал и снова собирал оружие с такой же легкостью, как женщина штопает наволочку.

Пока он рисует полукруги и оси, то думает обо всех людях, имевших великие идеи в прежние времена. Он гадает, что испытывал Виктор Франкенштейн, когда делал наброски своего существа на клочках бумаги и копался в склепах и на кладбищах, собирая фрагменты плоти и кости. Его возбуждает электрический потенциал на кончиках пальцев; он заворожен видениями будущего. Он думает об игле, сшивающей воедино части монстра; он думает о Дедале, заключенном в башне, который ловит жаворонков и ястребов, общипывает перья с розовых тушек в воздухе, насыщенном ароматом оплывших восковых свечей. Синтез двух великих изобретений: крылья Дедала и чудовище Франкенштейна. Гордость Виктора, завершившего свои труды. Дедал, замерший на краю перед головокружительным провалом и готовящийся к прыжку; он не знает, но надеется, что воздух примет его, поднимет в небо и изменит его жизнь. Еще в школе они обсуждали мораль обеих историй. Тоби, которого учитель заставлял сказать хоть что-то, пробубнил, что эти истории были предупреждением: не нужно переоценивать свои силы и летать слишком высоко. Джаспер презрительно посмеивался над братом. Для него эти истории были стимулом к созидательному творчеству. Лучше изобрести удивительное чудовище, чем коротать жизнь в серости и безвестности. Лучше летать и падать, чем оставаться заключенным в башне.

Когда рисунок завершен, Джаспер поспешно идет к кузнецу. Здоровяк с лицом, багровым от жара, откладывает в сторону подкову, по которой только что колотил своим молотом. Джаспер тычет пальцем в бумажки, рисует фигуры в воздухе. Тут нужно спаять сочленения, здесь обрезать каркас, там вывести спицы, которые будут раскрывать и закрывать механические крылья. Они будут огромными, но узорчатыми, как у дрозда.

Джаспер потрясает своими рисунками.

— Я хочу, чтобы ты приступил прямо сейчас, Гэлем.

Кузнец смотрит на него и утирает лоб мясистой рукой.

— Уже поздно, — начинает он. — Совсем темно…

— Сейчас же! — требует Джаспер, поигрывая кнутом у его башмаков, и Гэлем берет рисунок. — Мне это понадобится через два дня. Мне наплевать на недостающие подковы и сломанные хомуты. Сначала нужно сделать это.

В конце концов кузнец кивает и оглядывается на раскаленную добела плавильную кузню. Джаспер тоже будет переплавлен в этой кузне и вознесется еще выше вместе с успехом Нелл. Когда он уходит, то момент вдохновения в его сознании связан уже не с робким предложением Тоби, а с работой его собственного воображения, когда он смотрел на звездное небо. Это его собственная идея! Она обретает форму в виде тщательно сконструированного механизма.

Он мысленно перескакивает в будущее и видит оживленную толпу вокруг рекламных афиш о его представлении в Лондоне. Неважно, пусть даже пройдет целый год, прежде чем он сможет себе это позволить; это время все равно наступит.

Мы представляем Королеву Луны и Звезд — воздушную фею, которая завершает представление и знаменует окончание дня, — и сегодня вечером она будет летать, как ни одно другое чудо на свете…

Он представляет, как стремительно распространяются новости и как сама королева приглашает его на аудиенцию. Блестящее завершение его шоу пробудило в ней прежнюю любовь к цирку и чудесам природы, утраченную, как ему говорили, после смерти принца Альберта. Он почти чует аромат залов Букингемского дворца, куда его обязательно пригласят после представления. Запахи полироля для серебра, свечей из пчелиного воска и старинных книг. «Вы настоящее чудо, — скажет ему королева. — Вы создали великолепное представление».

Его труппа разошлась по жилым фургонам. Кроме него и кузнеца, только тройняшки еще не ушли на покой; их фигурки исчезают в лесу, когда они идут проверять свои ловушки на зайцев и фазанов.

Он подходит к фургону, который теперь принадлежит Нелл. Всматривается через щель между досками и мельком видит волну ее волос на подушке. Он рад, что не сталкивается с обвиняющим взглядом ее зеленых глаз. Во сне ее черты становятся нежными и миловидными, выпяченная нижняя губа выглядит почти по-детски. Он испытывает судорожное желание, но не физическое влечение, а предвкушение того, что она может ему принести.

Он поворачивается и смотрит на все сразу: на собрание отдельных вещей, составляющих его блестящее представление. Деревянные шесты, туго натянутый барабан циркового шатра. Животные, набитые в фургоны как сельди в бочку. Он знает имена всех актеров, грумов и работников, даже имя арендованного младенца, которого они выдают за незаконного отпрыска его карлицы Пегги. Цирковое шоу похоже на хорошо смазанный механизм. Когда Джаспер смотрит на горизонт, он испытывает такой восторг, как будто окрестные деревья и холмы тоже принадлежат ему вместе с береговой полосой океана, усеянной разбитыми ракушками и тысячами мидий, лепящихся к скалам. Он думает об амфитеатре Эстли и о музее Ф. Т. Барнума, сгоревшем дотла, о крушении Пабло Фанка^[9] и не понимает, как они могли выжить после таких катастроф. Банкроты. Ничтожества.

Он поднимает руку и проводит пальцем по запястью. Интересно, чувствует ли себя кто-то еще таким же бессмертным, как он? У него слишком много мыслей, слишком много идей и устремлений, чтобы просто взять и умереть. Когда его дядя был похоронен на Хайгетском кладбище, он прошел по Египетской аллее с ее ухоженными дорожками, мавзолеями и темными гробницами и услышал мужской голос, непринужденно сказавший: «Скоро это кладбище наполнится людьми, которые считали себя незаменимыми». Джаспер замер в лучах предвечернего солнца и целую минуту не мог сдвинуться с места.

Он проводит ладонью по подбородку. Сияет луна, и мир неощутимо поворачивается вокруг своей оси. Он неслышно входит в фургон Стеллы.

— Подвинься, моя маленькая избранница, — говорит он. Она зевает и принимает его в свои объятия. Он налезает на нее сверху и спускает бриджи.

Когда он входит в нее, то думает о чернилах, сочащихся с перьев литературных поденщиков на Флит-стрит, о своем имени, кочующем из уст в уста. Балаган Чудес Джаспера Джупитера. Его имя наполняет живое пространство Лондона, распространяется по улицам и переулкам и достигает слуха королевы. Джаспер Джупитер, Джаспер Джупитер. Деньги сыплются в его цилиндр.

Он представляет Нелл, летающую над головой королевы; ее металлические крылья хлопают за спиной, руки раскинуты в стороны. Это я все придумал, — скажет он королеве Виктории в ее дворце. — Я создал ее. Я нашел эту девушку в прибрежной деревушке и наделил ее крыльями. Это мое творение.

— М-м-м, — бормочет Стелла, прикрыв глаза в экстазе, и он смотрит на нее. Он знает это выражение лица; он видел такое же выражение, когда она раздевалась перед клиентами под красным фонарем. Голова запрокинута назад, зубы кусают нижнюю губу.

Он гадает, совокупляется ли она с ним потому, что тоже хочет ощущать след Дэша, — близость, которую они оба потеряли.

Он закрывает глаза, стонет и наваливается на нее.

— Подвинься, — говорит она, зажигает сигару и выпускает клуб дыма. — Я тут думала… — продолжает она, словно подбирая оставленную нить разговора, — я подумала, что могу выманить твою леопардовую девушку.

— Королеву Луны и Звезд.

— Что?

— Так ее будут называть. Я уже решил.

— Хм-м-м, — бормочет Стелла и выпускает дым из уголка рта. Она перекатывается набок. — Ты что-то уронил.

Он думает, что речь идет о деньгах, потому что она вытаскивает купюры из его кошелька каждый раз после того, как он кончает, и говорит: «Жизнь — это сделка, и я буду худшим клоуном, чем Уилл Кемп^[10], если не получу вознаграждение за мои труды». Но она подбирает что-то маленькое и блестящее. Кольцо; должно быть, оно выпало у него из кармана. Он сует кольцо обратно.

— Это же от Дэша… — Она подносит ладонь ко рту.

— Оно мое, — слишком поспешно говорит он. — Оно принадлежало моему отцу, просто выглядит так же.

Он натягивает бриджи и выходит из фургона, прежде чем она успевает что-то добавить.

Нелл

Через два дня цирк движется в ночи. Шатер аккуратно разобран, ткань свернута и убрана, деревянные шесты собраны в связки. Нелл видит и слышит, как циркачи расхаживают перед ее фургоном, — Джаспер раздает приказы, маленький мужчина чистит когти у сонного тигра, высокая женщина смеется над шуткой, которую она не уловила, — но она ждет Чарли. Где ее брат? Почему он не нашел ее? Нетрудно оседлать лошадь, а цирковые афиши должны быть прибиты к деревьям и расклеены на мили вокруг.

Может быть…

Она одергивает себя.

Нет, думает Нелл, это не может быть из-за денег. Он не может так поступить с ней.

Она слышит скрип и снова выглядывает в щель между досками. Рядом появляется повозка с клеткой, где расхаживает львица. Большая кошка тихо рычит и ходит взад-вперед. Львица находится на расстоянии вытянутой руки, отделенная от Нелл только деревянной стенкой фургона и прутьями клетки. Ее черные зрачки поблескивают, зубы сверкают в лунном свете. Нелл смотрит на свои родимые пятна и думает о том, где они поймали львицу и как им удалось запихнуть ее в маленькую клетку.

Что-то стучит по ее фургону. Она вздрагивает и подается назад, потом видит, кто это. Это Стелла, и какой-то крестьянин тискает ее, держа ее бороду в кулаке.

— Почему ты ее не отрежешь, сучка? — шипит он и отводит руку, сжатую в кулак.

Везде шум — лязг хомутов, командные выкрики, — и Нелл понимает, что если она закричит, то никто не услышит. Она осматривается по сторонам в поисках импровизированного оружия. Ножка сломанного стула, деревянный ящик? Но потом она слышит звонкий смех. Крестьянин падает, хватаясь руками между ног. Стелла достает сигару из нагрудного кармана.

— Хочешь валяться в навозной куче вместе с этими крысами вместо того, чтобы выступать на сцене?

Пока мужчина хромает прочь, Стелла поворачивается и говорит:

— Знаешь, никто не держит тебя взаперти. У нас есть пунш, если хочешь выпить.

Нелл кусает щеку изнутри.

— Поступай как знаешь.

Она смотрит, как Стелла уходит прочь, демонстрируя непринужденное владение своим телом. Нелл ходила через свою деревню как по натянутому канату, с каждым шагом опасаясь упасть. Но эта женщина свободно размахивает руками и широко шагает. Она наклоняется, чтобы сорвать лютик, и втыкает цветок себе в бороду. Как ей это удается? — дивится Нелл. — Как она может гордиться собственным уродством и смотреть миру в глаза?

Но Стелла права; ее фургон не заперт. Она уверена, что Стелла не стала бы прятаться. Нетрудно выйти на улицу, хотя бы на минутку. Она нажимает на дверь, и створка распахивается настежь. Пульс тяжело стучит в ушах. Она выходит на крыльцо и натягивает рукава пониже. Львица продолжает расхаживать в клетке, ее желтая шкура натянута на узкий костяк. Мимо пробегает девушка с корзиной капусты. Силач и великанша укладывают в фургоны отрезы ткани и кухонную посуду. Никто не глазеет на нее и не указывает пальцем. Она думает о том, что Джаспер сказал о карлице: ее выгнали с фабрики, разрушили ее жизнь потому, что не смогли найти места для нее. Раньше ей не приходила в голову такая мысль. Она могла заработать на жизнь, пока работала в поле, и ее тело все равно считалось способным к деторождению. Она смотрит, как высокая женщина прислоняется к бочке и чешет голову, и ее посещает незнакомое чувство, близкое к стыду.

Вскоре после того, как Нелл возвращается внутрь, ее фургон рывком приходит в движение, скрипят колеса, топают копыта. Она лежит на матрасе и смотрит на высокие темные кусты в щелях между досками. У нее спирает грудь. Она представляет туго натянутую веревку, которая привязывает одну ее руку к дому, а другую — к цирку. С каждым мерным топотом копыт ее тело корчится, как на дыбе, кости вырываются из суставов, плоть рвется, разум разделяется пополам.

Когда они останавливаются на постоялом дворе, чтобы набрать воды, она слышит название незнакомой деревни. Теперь, если она убежит, то не найдет дорогу домой.

Стук в дверь будит Нелл. Она не спала до рассвета, а сейчас, наверное, давно за полдень. Она вскакивает на ноги. Это Джаспер, который держит в руках большой пакет из коричневой бумаги. Он обозревает разрушения, которые она так и не потрудилась прибрать: рваные книги, поломанные перья. Нелл выставляет подбородок.

Джаспер кладет пакет на стол и берется за бечевку.

— Можно показать?

Не дожидаясь ответа, он разматывает бечевку, и пакет раскрывается.

— Это для твоих выступлений, — говорит он. — Ты не можешь вечно носить старые тряпки.

Нелл собиралась сказать что-то обидное, уязвить его, швырнуть подарок обратно. Но когда она видит одеяние из зеленого шелка, которое так аккуратно шила высокая женщина, то замирает в нерешительности.

— Я знал, что тебе понравится, — говорит он. — И это только половина. Я хочу, чтобы ты сейчас надела это платье, а мой брат сфотографирует тебя. У каждого актера должна быть визитная кар-точка.

Только половина? Джаспер ждет снаружи. Нелл разглаживает ткань тыльной стороной ладони. Она такого же цвета, как зимнее море. Спереди нашиты разные фигуры: крошечные звезды, большая белая луна — отголоски черт ее собственного лица. Сначала ей хочется разорвать аккуратные стежки, но потом она видит кучу истерзанных книг и ее окатывает быстрая волна печали. Она встряхивает ткань. Там два предмета одежды: короткие панталоны и дублет-безрукавка такого же фасона, как у Стеллы. Ее руки и ноги будут голыми. Нелл одергивает свое старое платье, подавляя желание заплакать и присесть на корточки, укрыться от невидимых глаз. Она проводит рукой по своим родимым пятнам. Она так тщательно прятала их, а теперь они должны стать частью ее роли.

— Поспеши, пока солнце не зашло за облака, — говорит Джаспер. — Нам нужен свет.

Нелл сглатывает слюну. Она устала сопротивляться; она вообще очень устала. Но за ее покорностью проглядывает любопытство. Как она будет выглядеть в этом наряде? Ее грязное, заштопанное платье падает на пол.

Я могу сделать тебя блестящей актрисой.

Она облачается в шелк, возится с пуговицами и крючками, а потом распахивает дверь, пока не передумала. К счастью, ее родимые пятна чешутся уже не так сильно, как раньше. Она выходит на крыльцо, навстречу желтому свету дня.

— О да, — говорит Джаспер, пожирая ее глазами. — Именно так я себе это представлял. — Он обезглавливает одуванчик взмахом своей трости. — Пошли.

Туман обернулся утренней росой на траве, и она видит других членов труппы, хотя и старается не смотреть на них. Дети вытряхивают на землю мешки опилок и расклеивают афиши с лицом Джаспера. Мальчик, подручный конюха, рубит топором тушу молодого бычка и кидает куски в клетку львицы. Зверюга жадно вцепляется в голову теленка, грызет кости и пожирает требуху.

— Иди сюда, — зовет Джаспер, и она торопится, почти бежит за ним. Он останавливается у черного фургона и стучит в стенку.

— Тоби, двигай сюда! — кричит он.

Нелл читает витиеватый шрифт: «Закрепляй тени, пока материал не выцвел. Тобиас Браун, крымский фотограф».

— Тоби! — с неожиданной теплотой произносит Джаспер, когда открывается дверь. Это парень, похожий на медведя, которого она видела на пляже. Нелл запоздало сознает, что они братья; она начинает видеть сходство в миндалевидном разрезе глаз, слегка выпяченной нижней губе. Он моложе, чем она запомнила, едва ли старше тридцати лет. И он смотрит на нее, как и раньше, долгим, печальным взглядом, заставляющим ее внезапно занервничать и отвернуться.

— Подожди, пока сама не увидишь, Нелл, — говорит Джаспер. — Вот вторая часть твоего костюма!

Он театральным жестом сдергивает ткань с громоздкой конструкции. Сначала Нелл думает, что это какая-то механическая ловушка для животных с челюстями для перемалывания мягкой плоти. Это каркас из тусклого металла со спицами и шестеренками, покрытый белыми перьями. Снаружи свисают три кожаных шнурка. Конструкция такая же большая, как она сама, нечто спаянное из кованого и гнутого металла.

— Ты будешь носить их, — говорит он и поднимает механизм. Тянет за рычажок, и металл скрипит, распадаясь на два сегмента, которые движутся вперед-назад. — Это крылья.

— Для чего они?

— Для чего? — повторяет Джаспер. — Ну, ты будешь владычицей луны и звезд. Королевой, которая перемещает луну по небосводу.

Нелл смотрит на него. С таким же успехом он мог бы сказать ей, что небо зеленое.

— Я? — спрашивает она. — Как?

— Вот так. — Он улыбается, даже смеется, и она замечает его ребячливость, как будто он на мгновение забыл о своем положении. — Подними руки. Вот так, да. Да.

Его пальцы прохаживаются по ее спине, и она старается не отпрянуть в сторону. Он укрепляет застежки на ее животе и под мышками, и она склоняется под весом металла. Крылья выпирают у нее за спиной, прямо как у бабочки: четыре симметричных сегмента с острыми и блестящими кончиками. Ей хочется увидеть свое отражение, хотя бы в луже, но она не уверена, что сможет себя узнать.

— Великолепно, — говорит он и ровно дышит. — Великолепно. Настоящее чудо, как думаешь, Тоби? Просто чудо. Веревки пройдут вот здесь, и она поднимается вверх. Ты будешь летать, Нелл. Мы хотим, чтобы ты летала.

Ей хочется, чтобы он говорил помедленнее, дал ей время понять смысл его слов. Летать. Нелл. Королева. Она выпрямляется, опершись на фургон, вспоминая о том, как стояла на краю утеса и смотрела, как море поглощает прибрежные валуны. Чарли умолял ее не дурачиться и отступить от края. Она пихнула ногой комок земли и посмотрела, как он летит вниз, пока желание упасть не начало превозмогать потребность оставаться на месте.

— Что скажешь, Тоби? — спрашивает Джаспер.

— Очень хорошо, — отвечает Тоби, но не глядит на нее.

— Принеси мне фотографию, когда закончишь. — Джаспер хлопает в ладоши и кричит: — Загоните эту зебру обратно или я размозжу ваши тупые головы!

Он отходит от них и срывается на бег.

Очень просто делать то, что тебе велят. Тоби говорит ей, как нужно встать и как долго нужно стоять, хотя по-прежнему не смотрит на нее. Крылья тяжелые. Голые руки и ноги кажутся беззащитными. Даже Пиггот не позволил бы сделать такой снимок, но вот она: фотографический ящик уставился на нее, фоновый занавес развернут у нее за спиной. Она внезапно представляет, что односельчане видят ее, — видят, как она проходит по улице в этом дерзком наряде, хлопая крыльями за спиной. Были бы они потрясены или пришли в ужас? Наверное, они бы не поверили, что это она.

Она поднимает руки, как просит Тоби, смотрит вверх, пытается сдержать дрожь в руках и ногах. Он возится с дублетом, высвобождая складки шелка из-под ремешков и неуклюже извиняясь, когда задевает ее обнаженное плечо. Ее сердце стучит в уши. Он отступает назад, вставляет стекло в камеру и скрывается под накидкой. Черный глаз объектива смотрит ей в лицо.

Он отсчитывает секунды.

— Самая новая — самая красивая! — кричит какой-то мальчишка.

Нелл не шевелится. Ее переносят на этот кусок стекла, делают визитную карточку, которую люди могут купить. Что скажет ее брат, если она пришлет ему такую карточку? А Ленни? Будет ли он восхищаться ею или посмеется над ней?

— Девять, десять, — говорит Тоби и вынимает стеклянную пластину. Потом он отстегивает ее крылья. Она чувствует его затрудненное дыхание и запах сигарного дыма. Он опускает металл на землю и накрывает одеялом.

— Потом я принесу это Джасперу, — говорит он.

Он начинает подниматься по крыльцу фургона, но она хочет, чтобы он остался, задержался подольше.

— Можно мне посмотреть? — спрашивает она.

Он машет стеклом.

— Сейчас еще ничего…

— Можно посмотреть, как ты это делаешь?

Он дергает ртом.

— Не знаю, — говорит он и смотрит вдаль. — Только если побыстрее, — добавляет он, и она дивится: от кого он хочет это скрыть?

Когда он закрывает дверь у нее за спиной, Нелл понимает, что здесь нет окон и все щели наглухо заделаны. Внутри тесно, тепло и темно. Пахнет пилюлями лекарей-шарлатанов, густой и незнакомой горечью. Она спотыкается обо что-то мягкое, звенит склянка.

— Осторожно! — говорит он. Она слышит его прерывистое дыхание. Он проталкивается мимо нее и снова извиняется.

Постепенно появляются серые формы. Верстак. Какие-то горшки. Бутылки с пробками, крошечные снимки, свисающие с веревки. Масса химикалий. Матрас, сдвинутый в сторону. Должно быть, он спит на полу.

Он рассказывает ей, как протирать стекло яичным белком, и она шепотом повторяет новые слова. Коллоидный способ, нитрат серебра. Потом он берет пузырек и омывает стекло прозрачной жидкостью.

— Что это? — спрашивает она, перебирая флаконы. — А это?

— Почему ты говоришь шепотом?

— А ты?

Темнота кажется такой же необъятной и запретной, как в церкви на Сретение. Она видит книги на полке и щурится, пытаясь прочитать буквы на корешках. Она не знает эти названия, но потом… «Волшебные сказки и другие истории». Она вынимает книгу с ноющей болью в животе.

— Мы с братом читали ее, — объясняет она.

Потом она ставит книгу на место и листает альбом с визитными карточками. Джаспер, упершись руками в бедра, стоит на размытом слоне. Карлик рядом с великаном. Однорукая женщина. Снимки кажутся очень личными; люди позируют перед камерой, но без напряжения. Их взгляды вонзаются в объектив.

— Тебя нет на снимках.

— С какой стати? Во мне нет ничего интересного.

Нелл могла бы возразить, но, очевидно, в этом странном мире существуют свои правила. Она смотрит на воротник его простой кожаной безрукавки, потом на свой шелковый дублет.

Он раскрывает альбом на последних страницах.

— Сюда я вклеиваю мои афиши. Посмотри, как красиво!

«Величайшая живая диковина! Женщина-медведица, каких до сих пор не бывало!» Он переворачивает страницу. Она видит, как он замечает свое отражение в зеркале и досадливо морщится.

«Необыкновенно, — читает она. — Чудесно и невиданно».

Уголки его рта опускаются вниз. Он поворачивается к своим химикалиям и глухо говорит:

— Смотри, вот ты проявляешься на фотографии.

У него дрожат руки, как будто он нервничает из-за нее. Она с трудом подавляет моментальное желание обнять и утешить его. Вместо этого она наблюдает за листом фотобумаги, плавающим в кювете.

Призрачные тени. Сегодня вечером Нелли появится на сцене…

Он вынимает фотографию из маленькой кюветы и держит ее большим и указательным пальцами. С нее капает вода. Он передает фотоснимок Нелл, зажигает спичку, и она моргает от внезапного света.

Сначала изображение проявляется по краям, проступает из ничего. Треугольники крыльев, обнаженные ступни, густые волосы. Темные отметины родимых пятен. У Нелл перехватывает дыхание. Гибкие руки и ноги, носки слегка согнуты внутрь. Подбородок поднят, глаза расширены, уголки рта опущены. Из-за родимого пятна на щеке кажется, будто лицо наполовину в тени.

Она не верит своим глазам. Эта девушка — не она, а какое-то наваждение. Она годами избегала своего отражения в лужах и стеклянных окнах, пребывая в убеждении, что увидит там нечто безобразное. Односельчане рассматривали ее отметины как проблему, которую нужно решить, нездоровое отклонение от нормы или даже дурное знамение. Та девушка, Нелли-цветочница, старалась быть маленькой и незаметной. Она никогда не стояла бы так гордо, не смогла бы выглядеть такой, какой хотела стать.

Тоби закрепляет прищепкой ее фотографию на бельевой веревке между изображением горбатой женщины и заклинателя змей. Сколько Нелл себя помнит, у нее не было почти никаких шансов изменить свою жизнь. Она могла лишь превратиться в старую деву, коротающую свой век на задворках. Но здесь… здесь она могла превратиться в кого угодно. В фею, в сказочную королеву. В существо, летающее по небу. Она могла заработать собственные деньги, много денег и сделать свою жизнь шире и богаче, чем могла бы надеяться любая женщина ее положения.

Ей приходит в голову, что, наверное, она больше не вернется домой. Ее жизнь непоправимо изменилась. Собственный отец продал ее; как она могла снова жить в его доме?

Она пробует на вкус идею дома, но это все равно что нащупать языком гнилой зуб во рту. Протекающая крыша, монотонная работа на ферме, обнесенной низкой каменной стенкой, кислый запах горохового хлеба и вареных овощей — почему это раньше не казалось невыносимым? Не была ли ее жизнь такой же маленькой, как эти огороженные поля?

Уголок фотографии мнется в ее пальцах.

— Осторожнее, — говорит Тоби и накрывает ладонью ее руку, но она не отпускает снимок.

Девушка с механическими крыльями — это она, пойманная во времени, как насекомое в янтаре. Незнакомый человек может купить эту визитную карточку и поставить на своей каминной полке.

Она испытывает прилив глубокой внутренней силы, незнакомой уверенности в себе. Как будто девушка на фотографии может парить под куполом шатра, ощущая на себе взгляды сотен горящих глаз, и даже не думать об этом.

Нелл

Когда Нелл возвращается в свой фургон, то обнаруживает, что ее старое платье исчезло. Она ищет под матрасом, выдвигает ящики, но ничего не находит. Потом до нее доходит, кто мог это сделать. Она одергивает свой дублет, как будто рукава могут волшебным образом удлиниться. Утрата платья — последней ниточки, связывавшей ее со старой жизнью, — расстраивает ее больше, чем нужно.

— Ты можешь носить кое-какие из моих рубашек. — Стелла стоит в дверях, сжимая трубку в зубах. — И у меня есть достаточно маленькие штаны, чтобы тебе были как раз.

Стелла вынимает трубку изо рта и упирается рукой в бедро.

— Бонни жарит свинью. Все представления закончены до следующего вечера.

Доброта, звучащая в ее голосе, почти невыносима; Нелл хочется бросить ей в лицо бранное слово или захлопнуть дверь и свернуться клубком в этом тихом месте. Она цепляется за дверь пальцами ног, чтобы удержаться на месте. Ошеломительное желание упасть и зажмуриться.

— Не стоит так бояться. — Стелла смеется. — Это ты будешь есть жареную свинью, а не наоборот.

— Я лучше останусь здесь, — бормочет Нелл. Она пытается вспомнить, как выглядела на фотографии — металлические крылья, гордо вскинутый подбородок, — но вспоминает лишь неуклюже расставленные ноги носками внутрь.

— В этом есть сила, — говорит Стелла, покручивая на пальце прядь своей бороды.

— В чем?

— В твоей игре. Ты управляешь тем, как другие видят тебя. Ты выбираешь и становишься другой. Вокруг нет никого, кто был бы похож на меня, и я этому рада.

Нелл не может посмотреть ей в глаза.

— Чего ты ждешь? — спрашивает Стелла.

— Моего брата…

Стелла фыркает, но ее голос остается ласковым и доброжелательным.

— Думаешь, он придет за тобой? — она наклоняет голову к плечу. — У тебя есть возможность провести всю жизнь в семье, которая тебя обожает и считает особенной.

— Он не такой, — поспешно, слишком поспешно возражает Нелл.

— Присоединяйся к нам, — говорит Стелла.

Девушка с крыльями на фотографии не стала бы колебаться, и Нелл делает шаг вперед. Это не может быть хуже, чем сидеть в одиночестве.

Стелла улыбается, но Нелл не может ответить на улыбку. Она опускает глаза; деревянные ступеньки холодят ей ступни. Трава сырая, майский вечер суров не по погоде. Она ощущает внезапное тепло дружеского локтя, пожатие руки Стеллы. Что бы подумали односельчане… что бы подумал Ленни, если бы узнал, что этой женщине хочется быть с ней?

Чужие взгляды цепляются за ее кожу, как рыболовные крючки.

— Все смотрят на меня, — шепчет Нелл.

— Им просто интересно.

Интересно. Она процеживает эти взгляды через фильтр жалости и отвращения, но не находит ни того, ни другого.

Несколько циркачей расположились у костра возле колес повозки, натирая вытопленным жиром связки и сухожилия. Силач сует голову в бочку с водой, где плавают яблоки. Потом отступает с мокрыми волосами, держа яблоко в зубах, и торжествующе ревет.

— Дай попробовать, — требует одна из тройняшек, и он удерживает ее голову под водой, пока девушка не начинает колотить его по рукам.

— Козел! — вопит она, хватая ртом воздух и стараясь лягнуть его по голени. — Козел!

Жареный поросенок размером немного больше младенца. Его шкура ломкая и обугленная, во рту дымится печеное яблоко. Жир капает в огонь, и повсюду вспыхивают язычки пламени. Девушка, которая глотала горячие угли, поворачивает вертел. Нелл думала, что это ловкий трюк, но теперь она видит красные пузыри в уголках ее рта, окровавленные губы.

— Глаза по шиллингу, — говорит она, хмурясь на Нелл.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

8

Олдермен — член муниципального совета или собрания в Англии.

9

Пабло Фанк (1810–1871) — конный артист и первый чернокожий британец, ставший владельцем популярного цирка. Руководил им в течение 30 лет с разными партнерами и дважды терпел банкротство, но затем снова поднимался к успеху. Его афиша вдохновила Джона Леннона на создание песни Being for the Benefit of Mr. Kite.

10

Уильям Кемп (1560–1603) — английский актер и танцор. Известен прежде всего исполнением комических ролей в пьесах Шекспира. Был изгнан из труппы под предлогом того, что «прошло время для грубой клоунады».