Нация прозака

Элизабет Вуртцель, 1994

Это поколение молилось на Курта Кобейна, Сюзанну Кейсен и Сида Вишеса. Отвергнутая обществом, непонятая современниками молодежь искала свое место в мире в перерывах между нервными срывами, попытками самоубийства и употреблением запрещенных препаратов. Мрачная фантасмагория нестабильности и манящий флер депрессии – все, с чем ассоциируются взвинченные 1980-е. «Нация прозака» – это коллективный крик о помощи, вложенный в уста самой Элизабет Вуртцель, жертвы и голоса той странной эпохи. ДОЛГОЖДАННОЕ ИЗДАНИЕ ЛЕГЕНДАРНОГО АВТОФИКШЕНА! «Нация прозака» – культовые мемуары американской писательницы Элизабет Вуртцель, названной «голосом поколения Х». Роман стал не только национальным бестселлером, но и целым культурным феноменом, описывающим жизнь молодежи в 1980-е годы. Здесь поднимаются остросоциальные темы: ВИЧ, употребление алкоголя и наркотиков, ментальные расстройства, беспорядочные половые связи, нервные срывы. Проблемы молодого поколения описаны с поразительной откровенностью и эмоциональной уязвимостью, которые берут за душу любого, прочитавшего хотя бы несколько строк из этой книги. Перевод Ольги Брейнингер полностью передает атмосферу книги, только усиливая ее неприкрытую искренность.

Elizabeth Wurtzel

Prozac Nation

Copyright © 1994 by Elizabeth Wurtzel All rights reserved

Cover photo © Amy Guip

Перевод с английского Ольги Брейнингер

© Брейнингер О., перевод на русский язык, 2023

© Издание на русском языке, оформление. Издательство «Эксмо», 2023

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет за собой уголовную, административную и гражданскую ответственность.

***

«Я ненавижу себя и хочу умереть».

Курт Кобейн

«Нация прозака» демонстрирует редкую честность калибра эссе Джоан Дидион, раздражающий эмоциональный эксгибиционизм в духе «Под стеклянным колпаком» Сильвии Плат и сухой, темный юмор песен Боба Дилана.

The New York Times

«Нация прозака» для меня — о любви, о большой любви переводчицы Ольги Брейнингер к творчеству Элизабет Вуртцель. У книги сложная переводческая и издательская судьба в России, скажу только, что путь «Нации» здесь начался в 2019 году, однако все эти годы и усилия не зря. Дерзкие мемуары наконец попали к русскоязычному читателю.

Мария Головей, редактор

In Love with Prozac

признание переводчика

Обожаю спорить (…)

Мне не нужно, чтобы вы были на моей стороне — я сама на своей стороне.

Все имеют право на мое мнение^[1].

Элизабет Вуртцель(Но я позаимствую эту фразу в качествежизненного девиза. И вы можете.)

У дебютного романа Элизабет Вуртцель «Нация прозака» было множество шансов стать литературным фиаско. Много ли шансов на успех у двадцатисемилетней писательницы, за плечами у которой из опыта только Гарвард, любовь к винилу и музыкальным рецензиям, награда журнала Rolling Stone за эссе о Лу Риде, красота (и привычка постоянно напоминать о ней всем вокруг) относительно беспечная жизнь и не проходящая обида на развод родителей.

И депрессия.

«Нация прозака» и не слишком богатый жизненный опыт Вуртцель могли не заинтересовать читателей.

«Нация прозака» могла оказаться обычным campus novel.

«Нация прозака» могла называться I Hate Myself and I Want to Die^[2].

«Нация прозака» могла обернуться нарциссической хроникой страданий обеспеченной белой девчонки, раздумывающей о самоубийстве между лекциями, вечеринками и наркотиками в Гарварде^[3].

«Нация прозака», как и все, что когда-либо делала Элизабет Вуртцель, могла вызвать привычное раздражение критиков, писателей и друзей, и остаться просто книгой — одной из сотен тысяч книг, изданных в 1995 году.

Но «Нация прозака» стала национальным и международным бестселлером, а со временем превратилась в культовую книгу. К русскоязычным читателям роман приходит с опозданием почти в тридцать лет — серьезный отрыв, который мог бы сильно притушить, если даже не убить интерес к книге. Многие авторы, чьи имена, казалось, определяли литературу тридцать лет назад, сегодня словно застыли в бронзе и пыли. Темы теряют актуальность. Язык не то чтобы устарел, но словно потерял витальность и способность жить в голове у читателя.

С «Нацией прозака» ничего из этого не произошло — наоборот, кажется, что именно сейчас роман Вуртцель может стать “the It Book”^[4] для русскоязычных читателей. За тридцать лет она не утратила ни остроты темы, ни смелости подачи и ощущения вызова, что Вуртцель бросает всему миру, ни своей исключительной литературной харизмы.

«Прозак» был моим первым антидепрессантом, а сегодня кажется мне фармацевтической рухлядью, давно уступившей место фарме, что «быстрее, выше, сильнее»^[5]. «Нация прозака» была моей первой книгой-двойником, книгой, непонятным образом забравшейся мне в голову и рассказавшей все за меня раньше, чем я набралась бы смелости. С первой страницы и до последней, с решения перевести книгу и нескольких лет в поисках издателя до знакомства с кем-то, кто верит в «Нацию прозака» так же, как и я, — все это время, открывая наугад любую страницу, я понимала, что Вуртцель так же продолжает говорить про меня, про тебя, про Zeitgeist. Удивительно для книги, о которой критики наперебой твердили: все, о чем Вуртцель говорит, — это я, я, я. У истории литературы неплохое чувство юмора.

Сильвия Плат с эго Мадонны^[6]

Элизабет Вуртцель ворвалась в литературу как «девочка-скандал». Провокационным в «Нации прозака» было все: «неудобная» тема депрессии, неожиданная для двадцатисемилетней дебютантки литературная смелость и, наконец, наглая, местами непристойная и убийственно обаятельная откровенность Вуртцель, равно как и манера ее письма.

Двадцатисемилетняя писательница не постеснялась назвать главную героиню собственным именем, а книгу — мемуарами. И настояла на том, что на обложке может — нет, обязана — быть только она сама, чтобы у читателя не оставалось никаких сомнений: перед нами не выдуманная история, перед нами — абсолютно откровенный рассказ Элизабет Вуртцель о себе и о своей борьбе с депрессией. Сегодня смелость этих жестов может казаться неочевидной, но в 1994 году дебютный роман Вуртцель «взорвал» литературный мир. Мемуары в двадцать семь лет — какая дерзость! Мемуары на триста с лишним страниц о собственной депрессии — невообразимо! Роман, основанный на личном опыте депрессии, особенно написанный женщиной, нарушал негласное литературное табу. В сочетании с формой исповедальной литературой — а Вуртцель взяла в ней настолько высокую ноту, что пронзительнее текста, кажется, и не представить — все это было, без преувеличения, настоящим прорывом. Вуртцель в одиночку совершила литературную революцию.

Депрессия, дерзость и харизма — именно они превратили Вуртцель в литературную рок-звезду. «Нация прозака» быстро приобрела статус культовой книги, а сама Элизабет — финансовую независимость и уверенность в том, что ей, культурной легенде, дозволено все. А еще тот особенный жизненный опыт и мировоззрение, которые неизбежны для «иконы поколения»: ощущение, что весь мир вокруг и ненавидит, и одновременно пресмыкается перед тобой^[7]. Но, пожалуй, важнее всего было то, что ее публичная исповедь перед всем миром, «Нация прозака», «подарила ей свободу», и всю свою жизнь она «расходовала эту свободу беспечно и с огромной благодарностью»^[8] — в том числе и как писательница. «Я пишу только то, что мне хочется», «я могу писать так, как пишу только потому, что я такая, как есть», — напишет Вуртцель в одной из своих самых знаменитых поздних статей^[9].

И свою жизнь она прожила так же, как писала — свободно делала только то, что хотелось, целовала только тех мужчин, которых любила, и с любовью же принимала себя и собственный нарциссизм, превратив его в визитную карточку и одновременно — в лучшую защиту, обеспечивавшую ей неизменную веру в себя и полнейшую неуязвимость перед комментариями критиков. Она не читала рецензий на свои книги и смеялась, когда ей пересказывали самые колкие моменты. В этом она проявляла удивительную душевную щедрость: никогда не обижалась на своих критиков, некоторым позже помогала, а кому-то даже становилась другом.

И как эта девица вообще получила контракт на книгу?^[10]

Представлять книгу фразой о том, что ее или обожают, или ненавидят — страшная банальность. Но что делать автору этого предисловия, если клише в прямом смысле оживает: ведь odi/amo распространяется не только на «Нацию прозака», но и на ее автора? Немногим критикам, как Митико Какутани, удалось сохранить нейтральный, аналитический тон, говоря о дебюте Вуртцель: «Одновременно выворачивающая наизнанку и смешная, полная самовлюбленности и осознающая свое несовершенство, “Нация прозака” демонстрирует редкую честность калибра эссе Джоан Дидион, раздражающий эмоциональный эксгибиционизм в духе «Под стеклянным колпаком» Сильвии Плат и сухой, темный юмор песен Боба Дилана»^[11]. Впрочем отдав должное стилю Вуртцель, Какутани отметила, что ее мемуарам не помешала бы серьезная редактура, особенно по части «упивающихся жалостью к себе пассажей, где читателю хочется потрясти автора за плечи и напомнить ей, что вырасти в Нью-Йорке семидесятых и отправиться в Гарвард — далеко не худшая судьба»^[12].

Рецензию Publishers Weekly на общем фоне тоже можно принять за почти умеренную: «Временами эмоционально захватывающая, а временами утомляющая своим солипсизмом, книга [Вуртцель] балансирует на грани между увлекательным автопортретом и кокетливой претензией на всеобщее внимание»^[13]. Но по большей части критики, стандартно отмечая эмоциональную силу и искренность повествования, предпочитали в деталях обсуждать и осуждать эмоциональную нестабильность главной героини и едва ли не соревновались в остроумии, подчеркивая зацикленность Лиззи на самой себе. Вальтер Кирн из The New York Magazine отмечал, что, хотя «Нация прозака» и не лишена «хорошо написанных, убедительных эпизодов», в целом книга «абсолютно невыносима» и «поразительно эгоцентрична»^[14]. Эрика Вернер на страницах Harvard Crimson задавалась вопросом: «И как эта девица вообще получила контракт на книгу? Почему ей разрешили написать эту дрянь?» — полную «непристойного эксгибиционизма», «у которого нет другой цели, кроме как заставить нас попеременно скучать или испытывать неловкость»^[15].

Kirkus Reviews обвинили Вуртцель в том, что она пытается получить все и сразу: «Ей хочется и того, и другого: одновременно быть и Главной среди Чокнутых, и голосом поколения». При этом «поочередно то умаляя свою депрессию, то придавая ей слишком много значения, Вуртцель теряет всякое доверие читателя: она или несносный подросток, который никак не повзрослеет, или правда нуждается в фарме. В конечном счете тебе на это наплевать»^[16].

Но победителем в этом конкурсе критики ad hominem, пожалуй, стал Кен Такер, предположивший на страницах The New York Times, что «можно было бы проникнуться к мисс Вуртцель большим сочувствием, если бы ее собственная жалость к себе так не действовала на нервы»^[17]. «Не удивлюсь, если читатели станут пролистывать страницы одну за другой в тщетной надежде найти пару бесплатных капсул “Прозака”, запрятанных в книгу, чтобы их отпустило»^[18].

Я хотела рок-н-ролла в тексте

Впрочем, никто не был безжалостен с Вуртцель так, как она сама. «Мне кажется, что себя саму я сделала худшим из персонажей. Мне кажется, я неприятнее всех», — признавалась Вуртцель — и в этом признании нет ни игры, ни кокетства. Плохие книги о депрессии часто романтизируют болезнь, выстраивая грубую связь между депрессией и артистическими наклонностями. Или же превращают депрессию в своего рода универсальную индульгенцию, оправдание любых поступков героя.

Вуртцель не выдает себе никаких индульгенций. Наоборот, чем больше ее героиня жалеет и оправдывает себя, чем больше требует того же от каждого, кто окажется с ней рядом; чем с большим упоением и вниманием к мельчайшим деталям она описывает свои страдания — тем заметнее ее нарциссизм, эгоистичность и самовлюбленность. Депрессия превращает Лиззи в невыносимое, монструозное существо и лишает ее симпатии друзей, равно как и читателей.

Эти метаморфозы облечены в интонационно безошибочный, точный текст. Вуртцель не допускает ни единой фальшивой ноты, описывая мысли и поведение Лиззи. Тем удивительнее, что, не стесняясь обвинений ad hominem, авторы разгромных рецензий так убежденно и подробно пишут о самолюбовании и самовлюбленности, эксгибиционизме и эгоцентризме Вуртцель, но не задают очевидного вопроса: почему же она столь нарочито и бескомпромиссно жестока со своей героиней — альтер эго?

Рейчел МакЛеннан очень точно замечает, что борьба против стигматизации депрессии создала вокруг Вуртцель ореол писательницы-бунтарки, нарушающей все возможные правила, а, может, и вовсе не замечающей их, ведь она так увлечена рассказом о себе. Акцент на сопротивлении, нонконформизме справедлив, но в то же время этот образ затмил собственно литературный талант Вуртцель, сложность ее письма и существенный вклад в развитие традиции американской автобиографической прозы. МакЛеннан настаивает на том, что и голос, и образ Лиззи — то есть ее нарциссизм, эгоцентричность и потребительское отношение к другим — все это тщательно сконструировано стилистически^[19]. Голос Лиззи не идентичен голосу Элизабет Вуртцель, его гротескные, отталкивающие интонации придуманы и продуманы автором. В написанном в 2015 году специальном послесловии к роману Вуртцель объясняет, что ее творческая задача — максимально точно передать состояние депрессии, не смягчая изображения Лиззи и не пытаясь сгладить острые углы, — и эта установка напрямую определили стилистику «Нации прозака». Вуртцель сравнивает себя с Уильямом Стайроном: в «Зримой тьме» он пишет так, словно стесняется пережитой депрессиии и пытается замаскировать самые темные ее проявления. А писательница-бунтарка делает все по-другому:

«Но мне хотелось просто взорваться. Я хотела писать, как лихорадочная. Хотела забыть все литературные условности, и сомнение, и самообладание, и соображения разумности, которые, как меня всегда учили, были признаками хорошего текста (…) Мне хотелось рок-н-ролла в тексте».

Придуманный ею рок-н-ролл — нарциссизм, отсутствие самоиронии, постоянное самовозвеличивание — явно выдает свою искусственную природу, сделанность, в послесловии, где голос Вуртцель звучит совершенно иначе. Драматизм интонации не уходит окончательно, но внимание рассказчицы здесь направлено не на себя, а вовне. Ее взгляд не прикован к зеркалу, но, наоборот, пристально изучает «Соединенные Штаты Депрессии» — мир, состояние которого Вуртцель пытается проанализировать и объяснить.

Объяснение, найденное МакЛеннан, как будто, лежит на поверхности — достаточно внимательно прочитать послесловие к изданию 1995 года. Но если критики это и делали, то предпочитали — случайно или намеренно — игнорировать объяснения автора. Тем более, что сама Вуртцель, кажется, наслаждалась возможностью играть в саму себя, стереть грань между собой и Лиззи, реальностью и «Нацией прозака». И эта игра тоже была частью ее бунта.

Икона Gen X^[20]/Что-то вроде гарвардской Бритни Спирс?^[21]

В «Нации прозака» Лиззи очаровательно называла себя «сплошным беспорядком» — и Элизабет Вуртцель, несомненно, тоже им была. Она всегда опаздывала, говорила о себе и почти никогда о других, могла проспать фотосъемку, не сдать вовремя обещанный текст или напрочь о нем забыть. Во время книжного тура заказывала наркотики почтой FedEx, прямо в гостиницу, и не раз выводила из себя ведущих телевизионных шоу, игнорируя сценарий ради новой порции неприлично откровенных рассказов о себе. Например, о своей зависимости от кокаина и жизни в рехабе.

Она постоянно опаздывала на собственные чтения и встречи с читателями, даже не пытаясь придумать правдоподобные объяснения. В них, впрочем, необходимости не было: фанаты всегда были готовы ее ждать и прощали все, лишь бы Вуртцель оставила подпись на книге или аптечном рецепте на «Золофт».

Ее жизнь состояла из хаоса, нелепостей и спонтанных решений — как и положено «иконе поколения». Например, учеба в Йельской школе права, куда Элизабет пошла «просто так». Например, работа в юридической компании, начавшаяся за два года до того, как она, со второй попытки, сдала официальный экзамен штата Нью-Йорк на адвоката.

Например, судебное разбирательство с Penguin, которые подписали с Вуртцель контракт на 100 000 долларов, чтобы та написала «книгу для подростков, которая помогала бы им справляться с депрессией». Вуртцель получила аванс в 33 300 долларов, но, несмотря на все напоминания от издательства, так и не написала книгу. И не возвращала аванс до тех пор, пока суд не признал иск Penguin справедливым.

Например, экранизация «Нации прозака» — на редкость несчастливый фильм со скандальной судьбой (он был допущен к показу в Норвегии, но так и не попал на экраны кинотеатров в США, предположительно из-за противоречивого комментария про 9/11, который Вуртцель дала прессе), но зато — с гипнотической юной Кристиной Риччи в главной роли.

Например, обложка ее второй книги Bitch, для которой Вуртцель снова позировала сама. Правда, на этот раз — с обнаженной грудью, которую едва прикрывает протянутая к читателю рука, демонстрирующая средний палец.

«Я всю жизнь занималась тем, что сводила людей с ума», — позже напишет Вуртцель. «Если о чем-то нельзя говорить вслух, то я уже жду не дождусь прокричать об этом в окно. Я невозможна. Я никогда не понимала, откуда во мне вся эта необузданность. Не знала, почему именно мне вечно нужно быть провокатором. Я думала, что со мной что-то не так. Но однажды поняла, что со мной все так. Теперь я знаю, что такой родилась»^[22].

После публикации второго романа, USA Today назвали Элизабет «чем-то вроде гарвардской Бритни Спирс»^[23] — ей это понравилось. «Если худшее, что обо мне можно сказать — что я Бритни Спирс литературного мира… Ну правда, кто заполнит эту нишу, если не я?»^[24].

Но если сравнение с Бритни Спирс и позабавило Вуртцель, вряд ли она приняла его всерьез. Ведь сама Элизабет проводила совершенно другую параллель — с Куртом Кобейном. Его слова открывают книгу, он — герой эпилога «Нации», ему посвящены последние строчки. Кобейн — пожалуй, главная икона поколения X — покончил с собой в 27. Вуртцель не вошла в «клуб 27» — наоборот, в этом возрасте она и опубликовала «Нацию прозака». Но она, очевидно, примеряла на себя этот миф и придавала значение совпадению чисел. Курт выбрал уйти, Элизабет — избежать «клуба 27» — но всю свою жизнь прожила так, будто была его частью. И в романах она представляет себя как трагическую героиню, которая обречена жить легко, красиво, невозможно страшно — на грани между жизнью и смертью. Но страшно только нам. А Лиззи Вуртцель даже нравится жить так, словно смерть — не будущее, смерть — часть настоящего.

В вечной тени дебютного романа

Чтение «Нации прозака» можно сравнить с поездкой на автомобиле, где Вуртцель, не давая пассажирам ни единой передышки, постоянно вдавливает в пол педаль газа, увеличивая скорость и драматизм. Ее фирменная манера повествования — неровный, ломкий, словно задыхающийся голос, лихо закручивающий один за другим бесконечные обороты сложноподчиненных предложений. Злая наблюдательность, броские, острые фразы — Вуртцель пишет сложно, насмешливо, нагло. Вуртцель пишет о депрессии и еще раз о депрессии — необъяснимым образом, впрочем, оставаясь интересной для читателя и не повторяясь ни разу за все триста с лишним страниц.

Чрезмерно впечатлительную натуру «Нация прозака», правда, доведет до головокружения или временного безумия; что касается самой Вуртцель, то она готова продолжать так до бесконечности: педаль тормоза в ее машине не предусмотрена.

И она продолжала, не изменяя своей фирменной манере, — во всех книгах, написанных и опубликованных после «Нации». Вот только читателям оказалось достаточно и одной книжной гонки с Элизабет за рулем. Ее новые книги привычно вызывали раздражение, но уже не очаровывали.

Вторая книга Вуртцель, Bitch: In Praise of Difficult Women (1998), собрала под обложкой неожиданный ряд героинь (среди которых — Джин Харрис, Энн Секстон, Сильвия Плат, Кортни Лав, Эми Фишер, Николь Симпсон, Лорен Бэколл, Рита Хэйуорт, Мадонна, Шер, Грейс Келли, Одри Хепберн и Одри Хепберн), а в прессе — крайне противоречивые отзывы. Годы спустя, просматривая рецензии на Bitch, хочется отдать должное сдержанной оценке и проницательности Карен Лерман в The New York Times. По мнению Лерман, несмотря на то что Bitch — «полна чудовищных противоречий, эксцентричных отступлений и лишенных логики выпадов, это также и одна из самых честных, проницательных и остроумных книг о женщинах, что выходили за последнее время»^[25].

Возможно, Лерман одна из немногих разглядела в книге нетривиальный и действительно смелый взгляд на женскую сексуальность и власть. Перебирая выбранных Вуртцель героинь — «сложных женщин», Лерман отмечает оригинальный тезис о том, что «их сила и амбиции существуют не за счет их женственности. Особенно важный вклад Вуртцель состоит в том, что она не считает нужным оправдываться за то, что женская сексуальность дает огромную власть и считает, что женщины должны чувствовать себя вправе ею пользоваться»^[26].

Это утверждение не только сближает Вуртцель с так называемым do-me феминизмом — «крайне сексуализированной версией power feminism, в рамках которого сексуальная свобода является ключом к независимости и эмансипации женщин»^[27], но и в очередной раз приводит нас к столь важной для нее теме свободы. А возможность говорить о ее творчестве сквозь призму идеи do-me феминизма, «важным элементом [которого] является принятие и использование иронии как пространства игры и неоднозначности»^[28], дает спасительную и желанную для поклонников Вуртцель возможность пересмотреть практически единогласные в своей негативной оценке рецензии на ее новую книгу, выпущенную в 2001 году.

Чтобы найти на More, Now, Again положительные отзывы, придется потратить немало времени и сил: третья книга Вуртцель не понравилась практически никому, а The Washington Post прямо назвали ее «литературным фиаско»^[29]. More, Now, Again поначалу кажется вторичным текстом, во многом дублирующим «Нацию прозака», с той лишь разницей, что Кембридж сменяет Майами, а «Прозак» — «Риталин» и кокаин. Что же касается главной героини — она стала старше, но ничего не изменилось.

Даже название книги звучит переиначенной цитатой из первой главы «Нации», где Лиззи не может остановиться, приняв первую дозу кокаина: “MORE! COKE! NOW!” Но вот что любопытно: почему мне, как и многочисленным критикам книги, повторение кажется авторской неудачей? Ведь и для меня, и для критиков и рецензентов, должно быть очевидным, что Вуртцель прекрасно осознавала, что в каком-то смысле создает книгу-реплику. Ее всегда возмущало мнение, что писатель не может возвращаться к исхоженным литературным тропам. Почему Джони Митчелл разрешено бесконечно петь об одном и том же, спрашивала она, а писатель не может себе этого позволить?^[30]

Конечно же, может. И чтобы доказать это (и вызвать у всех раздражение — ее любимое занятие) — Вуртцель создает книгу, которую так легко обвинить в самокопировании и так сложно прочитать с «чистым» сознанием, отказываясь от сравнений с «Нацией прозака» (а их Вуртцель максимально явно, «удобно» предлагает нам на каждой странице).

Что мы хотим видеть в Элизабет Вуртцель, кроме поставленной на репит с иронической усмешкой «Нации прозака»? Что на самом деле разворачивается в «пространстве игры и неоднозначности» ее третьей книги? Возможно, это книга о любви и невозможности любви. О женщине, которая сеет вокруг себя хаос и, обводя взглядом завоеванные территории, улыбается нарциссической улыбкой. Она влюблена в себя, она знает, что влюблена в себя, она знает, что все знают, что она влюблена в себя, она знает, что все влюблены в нее, потому что все знают, что она знает, что влюблена в себя. И она улыбается, ведь она всегда побеждает. И улыбается, чтобы никто не знал: она всегда несчастна.

Элизабет Вуртцель [никак не по]взрослеет

В январе 2013 года Вуртцель написала один из лучших своих текстов: откровенный лонгрид для New York Magazine, в котором с обычной патологической честностью рассказала о неприкаянной взрослой жизни, под которой задыхается так и не повзрослевшая двадцати с чем-то летняя бунтарка: «Впервые за долгое время почувствовала себя в Нью-Йорке уязвимой, потому что в сорок четыре оказалось, что моя жизнь не так уж и отличается от той, что я вела в двадцать четыре»^[31].

Несмотря на волну Schadenfreude, которую вызвал этот текст, поразительно, что даже в моменты саморазоблачения стиль и интонация Вуртцель по-прежнему способны захватывать дух и влюблять в себя. Напоминая, что она одна может с первой строчки вскружить голову и не отпускать никогда, что умеет сцеплять предложение за предложением запятыми и тире так, что пауз не остается, и приходит чувство полета. Удивительное писательское дыхание. И финальное признание Элизабет — «больше всего я ценю свободу» — показывает ее не жалкой взрослой женщиной, внутри которой живет потерянный и испуганный подросток.

«Я всегда делала выбор, не задумываясь о последствиях, потому что я знаю, что все что у меня есть — это здесь и сейчас. Может, позже меня тоже что-то ждет, но и разбираться с этим я буду позже. Я предпочту удовольствие чему-то практичному. Я, вероятно, единственный человек, который пошел на юридический просто так. Знать бы, о чем я думала со всеми этими “просто так”, прекрасными “просто так”, разлетающимися^[32] в разные стороны, словно птицы»^[33].

Это слова взрослой, но отказывающейся взрослеть женщины, взрослой — и отказывающейся врать, что взрослеть — так прекрасно, так легко. Это слова Элизабет Вуртцель — той самой, что всю свою жизнь нарциссически посвятила бесконечному рассказу о самой себе и собственном нарциссизме, и ни разу не сфальшивила, превращая самолюбование в харизму, а харизму — в читательскую любовь — всю свою жизнь она посвятила тому, чтобы быть абсолютно свободной, и в своей свободе тоже ни разу не сфальшивила, не ошиблась, не пошла на компромисс и не попыталась скрыть от читателей ни единого своего взлета или падения.

Место на книжной полке

В «Нации прозака» Вуртцель сама называет книги, рядом с которыми ее роман должен встать на книжную полку. В первую очередь, это Вирджиния Вулф, Сильвия Плат и Энн Секстон, с которыми часто себя сравнивает Лиззи; почти так же часто критики упоминают «Над пропастью во ржи» Джерома Сэлинджера. Обязательно должна оказаться на «полке книг о депрессии» вышедшая на 4 года раньше романа Вуртцель «Зримая тьма» Уильяма Стайрона, с которым Элизабет не столько себя сравнивала, сколько спорила. (Впрочем, она яростно спорит и с Толстым и знаменитой первой строчкой «Анны Карениной» — и ее аргументы стоит послушать.) Дальше с уверенностью можно назвать «Прерванную жизнь» Сюзанны Кейсен, «Девственниц-самоубийц» Джеффри Евгенидиса и блистательную Mount Misery Сэмюэла Шема. А, впрочем, не только их. Как справедливо заметила в The Guardian Эрика Вагнер, роман Вуртцель открыл множество литературных дорог — и это не только тема депрессии, но и исповедальная проза, доходящая до «бесчеловечного саморазоблачения», и мемуары, написанные молодыми женщинами, и истории зависимости, и книги, которые борются с другого рода стигмами. Вагнер называет свой список книг, на страницах которых чувствует незримое присутствие Элизабет Вуртцель: The Kiss Кэтрин Хэррисон, A Million Little Pieces Джеймса Фрая, и Aftermath Рейчел Каск, и The Noonday Daemon: An Atlas of Depression Эндрю Соломона, и даже «Мою борьбу» Карла Уве Кнаусгора^[34].

«Полка книг о депрессии» рискует оказаться столь же бесконечной, сколь и спорной: уверена, что «Нация прозака» легко может стать центром очередного скандала, если каждый читатель будет добавлять или снимать с полки «идеально подходящие или совершенно очевидно попавшие сюда по случайности» книги. И все же предположу, что с одной стороны «Нации прозака» совершенно точно должна стоять книга Сильвии Плат «Под стеклянным колпаком». А с другой — и тоже совершенно точно — «Бесконечная шутка» Дэвида Фостера Уоллеса.

Вуртцель и Уоллеса объединяют не только долгие годы без русскоязычного перевода и тема депрессии, но и дружба, и не лишенная флирта переписка, и [чуть-чуть не] случившийся роман, и общие друзья (человеком, который взял на себя тягостную роль сообщить миру о том, что Элизабет Вуртцель умерла от рака в возрасте 52 лет, был не кто иной, как Дэвид Липски, известный своей книгой Although of Course You End Up Becoming Yourself: A Roadtrip with David Foster Wallace). И, самое главное, тексты о депрессии друг друга. В 1997 году Уоллес опубликовал в Harper’s Bazaar рассказ «Личность в депрессии» (позже вошедший в сборник «Короткие интервью с подонками»), который принято считать (не самым лестным) литературным портретом Элизабет. Вуртцель же, узнав о самоубийстве Уоллеса, написала неожиданно сдержанный некролог Beyond the Trouble, More Trouble:

«Оборачиваясь назад, я просто очень сильно сожалею о том, что он не оказался менее хрупким, а я — менее сумасшедшей. Оборачиваясь назад, я не уверена в том, чей вариант жизненной философии надежнее: того, кто полон сожалений, или того, кто говорит je ne regrette rien. И еще меньше уверенности у меня в том, какой образ мышления однажды заставляет кого-то сказать: “Хватит — значит хватит”, чей подход в конце концов выматывает тебя сильнее»^[35].

Уверена, что для кого-то прямое соседство Вуртцель и Уоллеса станет очередным скандалом: чаще, чем нет, «Вуртцель отказывают в равном с Уоллесом статусе ключевого писателя эпохи девяностых»^[36] — впрочем, это «можно объяснить тем, что оценка литературной репутации часто определяется в соответствии со столь хорошо знакомыми иерархическими отношениями между настоящей «литературой» и ее бедной родственницей, “популярной культурой”, или же связанными с этим представлениями о гендере и значении в литературе»^[37].

Готовая броситься на защиту Элизабет Вуртцель, я вдруг вспоминаю: Элизабет Вуртцель защита не нужна. Элизабет Вуртцель не важно, будет ли кто-то на ее стороне — потому что она сама на своей стороне. И она уже все сказала.

«Некоторые писатели пишут лучше, чем я, но нет никого, кто писал бы так, как пишу я, лучше меня», — объяснила она однажды (и навсегда) в интервью^[38].

И это, конечно же, правда, абсолютная правда.

Признание переводчика

Когда я читаю Элизабет Вуртцель, мне хочется быть свободной.

А потом я вспоминаю, что я — свободна.

И вы тоже.

Примечания

1

Colin Dwyer. “Elizabeth Wurtzel, Who Stirred Conversation With ‘Prozac Nation,’ Dies At 52,” NPR, 7 January 2020. https://www.npr.org/2020/01/07/794233422/elizabeth-wurtzel-who-stirred-conversation-with-prozac-nation-dies-at-52.

2

Любимая фраза Курта Кобейна. Вы еще встретитесь с ней в самом начале книги, поэтому пока не буду спойлерить.

3

Walter Kirn. “For White Girls Who Have Considered Suicide”, New York Magazine, 5 September 5, 1994, p. 50.

4

«Той самой книгой» (сленг.) по аналогии с известным выражением “the It Girl”, которое идеально подошло бы Элизабет Вуртцель.

5

Хотя, конечно же, это моя ошибка восприятия, флуоксетин по-прежнему занимает место в топе самых часто прописываемых антидепрессантов.

6

Ken Tucker. “Rambunctious with Tears,” The New York Times, 25 September 1994, p. 11. https://www.nytimes.com/1994/09/25/books/rambunctious-with-tears.html.

7

Jia Tolentino. “The Chaotic, Beautiful Larks of Elizabeth Wurtzel,” The New Yorker, 10 January 2020.

https://www.newyorker.com/culture/postscript/the-chaotic-beautiful-larks-of-elizabeth-wurtzel.

8

Elizabeth Wurtzel. “Elizabeth Wurtzel Confronts Her One-Night Stand of a Life,” New York Magazine, 14 January 2013.

9

Там же.

10

Erica L. Werner. «Prozac Nation: Elizabeth Wurtzel’s Unofficial Guide to Whining,” The Harvard Crimson, 29 September 1994. www.thecrimson.com/article/1994/9/29/prozac-nation-elizabeth-wurtzels-unofficial-guide.

11

Michiko Kakutani. “The Examined Life Is Not Worth Living Either,” The New York Times, 20 September 1994, Section C, p. 19.

12

Там же.

13

“Prozac Nation,” Publishers Weekly. September. https://www.publishersweekly.com/9780395680933.

14

Walter Kirn. “For White Girls Who Have Considered Suicide,” New York Magazine, 5 September 5, 1994, p. 50.

15

Erica L. Werner. “Prozac Nation: Elizabeth Wurtzel’s Unofficial Guide to Whining,” The Harvard Crimson, 29 September 1994. www.thecrimson.com/article/1994/9/29/prozac-nation-elizabeth-wurtzels-unofficial-guide.

16

“Prozac Nation. Young and Depressed in America. By Elizabeth Wurtzel,” Kirkus Review, 14 September 1994.

https://www.kirkusreviews.com/book-reviews/elizabeth-wurtzel/prozac-nation/.

17

Ken Tucker. “Rambunctious with Tears,” The New York Times, 25 September 1994, p. 11. https://www.nytimes.com/1994/09/25/books/rambunctious-with-tears.html.

18

Там же.

19

Rachael McLennan. “Autobiography as Mediation and Mitigation: Elizabeth Wurtzel’s Prozac Nation (1994) and Porochista Khakpour’s Sick (2018),” Comparative American Studies, v. 18, 2, 2021, pp. 222. https://doi.org/10.1080/14775700.2021.1988293.

20

Alex Williams. “Elizabeth Wurtzel Finally Grew Up, Like the Rest of Gen X,” The New York Times, 8 January 2020. https://www.nytimes.com/2020/01/08/style/elizabeth-wurtzel-gen-x.html.

21

Цит. по: Karen Walby. More, Now, Again: A Memoir of Addiction. Entertainment Weekly, 1 March 2002. https://ew.com/article/2002/03/01/more-now-again-memoir-addiction/.

22

Elizabeth Wurtzel. “Neither of My Parents Was Exactly Who I Thought They Were,” Head Topics, 30 November 2019. https://headtopics.com/us/neither-of-my-parents-was-exactly-who-i-thought-they-were-9867126.

23

Karen Walby. “More, Now, Again: A Memoir of Addiction,” Entertainment Weekly, 1 March 2002. https://ew.com/article/2002/03/01/more-now-again-memoir-addiction/.

24

Там же.

25

Karen Lehrman. “I Am Woman, Hear Me Whine. Elizabeth Wurtzel Celebrates Women Who Are a Pain in the Neck,” The New York Times, 19 April 1998. https://archive.nytimes.com/www.nytimes.com/books/98/04/19/reviews/980419.19lehrmat.html.

26

Там же.

27

Genz, Stéphanie and Brabon, Benjamin. “5. Do-Me Feminism and Raunch Culture”. Postfeminism: Cultural Texts and Theories, Edinburgh: Edinburgh University Press, 2017, pp. 139–154.

28

Там же.

29

Carolyn See. “Waiting to Inhale,” The Washington Post, 1 February 2002. https://www.washingtonpost.com/archive/lifestyle/2002/02/01/waiting-to-inhale/4621053b-fb73–4d68-be8b-2da6d5cefeb4/.

30

Karen Walby. “More, Now, Again: A Memoir of Addiction,” Entertainment Weekly, 1 March 2002. https://ew.com/article/2002/03/01/more-now-again-memoir-addiction/.

31

Elizabeth Wurtzel. “Elizabeth Wurtzel Confronts Her One-Night Stand of a Life,” New York Magazine, 14 January 2013. https://www.thecut.com/2013/01/elizabeth-wurtzel-on-self-help.html

32

Игра слов: lark — жаворонок; do something on a lark — сделать что-то просто так, ради забавы.

33

Elizabeth Wurtzel. “Elizabeth Wurtzel Confronts Her One-Night Stand of a Life,” New York, 14 January 2013.

34

Erica Wagner. “With Prozac Nation, Elizabeth Wurtzel blew open the memoir as we know it,” The Guardian, 8 January 2020. https://www.theguardian.com/books/2020/jan/08/with-prozac-nation-elizabeth-wurtzel-blew-open-the-memoir-as-we-know-it.

35

Elizabeth Wurtzel. “Beyond the Trouble, More Trouble,” New York Magazine, 31 January 2008.

https://nymag.com/news/intelligencer/50515/.

36

Bran Nicol. “The ghosts of Elizabeth Wurtzel and David Foster Wallace: Depression, Sincerity, Hauntology,” Comparative American Studies, v. 18, 2, 2021, p. 247. https://doi.org/10.1080/14775700.2021.1977560.

37

Там же.

38

Цит. по: Karen Walby. “More, Now, Again: A Memoir of Addiction”, Entertainment Weekly, 1 March 2002. https://ew.com/article/2002/03/01/more-now-again-memoir-addiction/.