Кудис

Элеонора Бостан, 2023

Семен – обычный житель мегаполиса. Много лет проработав в городской больнице, он так часто видел борьбу жизни и смерти, что она стала привычным фоном его жизни.Но однажды вечером, выйдя в магазин, он становится свидетелем явления, которое полностью разрушает привычную картину мира. А вскоре после этого он получает приглашение в загадочный клуб, где ему предлагают поделиться пережитым в кругу таких же свидетелей необъяснимого…

Книга 1

Предисловие автора

Я никогда не пишу предисловия. Наверное, потому что сама не люблю их читать. Обещаю, я буду краткой.

Я писала эту книгу дольше, чем планировала. Я бы хотела работать быстрее, но в начале 2020г., когда я села ее писать, мир погрузился в страшный сон и до сих пор не проснулся.

Ха! Человек — самое опасное существо именно потому, что умеет привыкать ко всему, умеет всё растворять в своей несокрушимой жажде жить.

Надеюсь, этот темный период скоро закончится… А если не скоро — то я привыкну.

Надеюсь, вторая часть романа будет и дойдет до читателя.

Надеюсь, вы полюбите эту историю так, как люблю ее я.

Всё, заканчиваю. Один из героев, которых вы встретите на страницах, сказал, что нет никакого Добра и Зла, так видят мир только люди в силу своей ограниченности. Есть лишь Равновесие.

Но я — человек, и вижу мир черно-белым, поэтому скажу так: Добро есть, а со Злом надо бороться. Хотя бы для того, чтобы сохранить то самое Равновесие.

P.S. Тем, кто читал мой роман Дар, возможно, будет приятно вновь оказаться среди знакомых районов и улиц южного мегаполиса (которому я пока так и не дала названия). Тем же, кто собирается побывать там впервые хочу сказать: добро пожаловать в город, где всегда происходит что-то волшебное…

Элеонора.

17.10. 20203г.

Глава 1

Знаете, ночи в больнице такие длинные, что кажется, будто ты попал в чистилище, и время остановилось. Чернота за окном, чернота в душе… беспросветно. Ты куришь и ждешь, когда взойдет солнце, или когда придет сон, или когда медсестра, судорожно постучав в дверь ординаторской, сообщит, что кому-то плохо. Я не вел специальную статистику, но за 10 лет работы в муниципальной городской больнице мегаполиса убедился: ночь — время смерти, как будто в отсутствие солнца тьма пытается пожрать беспомощных и больных, и те, у кого не достает сил отстоять свое право увидеть рассвет, погибают. Я видел много смертей, и подавляющее большинство случалось именно ночью.

Смерть приходит бес стука, это я тоже усвоил, работая в районной больнице Александрита, а это крупный район огромного мегаполиса. Это в красивых голливудских фильмах врачам выдают пейджеры, которые начинают тревожно пищать, у нас же до появления смартфонов не было вообще ничего — проводной телефон или не работал, или его никто не брал, а в эпоху мобильников тарифы были слишком дорогими, чтобы звонить ради какого-то очередного пациента, так что медсестры просто бегали по этажам и кабинетам, вылавливая врача, а потом еще выслушивая от него порцию ругательств — не у всех медиков проблемы со сном. Я тоже частенько бурчал, что, мол, всем им вечно плохо, поэтому они пытаются отравить жизнь и другим, дергают врача по пустякам… но это когда я шел неспешным шагом после осторожного стука в дверь, тогда я точно знал, что сейчас дам таблетку, назначу укол и отправлюсь в свою обшарпанную обитель дожидаться рассвета. Если стук был неровным и быстрым, мой шаг ускорялся, кому-то действительно требовалась срочная помощь. А вот когда стука не было… дверь просто распахивалась, и взволнованный голос быстро и отрывисто сообщал ситуацию. И я бежал, наперегонки со смертью, и, надо сказать, выигрывал больше таких гонок, чем проигрывал… но я очень хорошо запомнил, что смерть не стучит и не спрашивает разрешения войти.

Я бился на стороне человека, моего пациента, за жизнь которого я нес ответственность, пока он или она находился в этих жутких стенах, и я бился честно и изо всех сил. Это всегда было в моем характере, я всегда был больше драчуном и задирой, чем исследователем или наставником. Мои коллеги обычно посмеивались, коротая бесконечные ночи в одной ординаторской: некоторые врачи — менторы, объясняющие с высоты своих познаний, как человеку победить болезнь; некоторые — няньки, опекающие и контролирующие пациента, пока он не пойдет на поправку; кто-то мнит себя господином, свысока дарующим здоровье… А я всегда был воином, драчуном, закатывающим рукава и вступающим в бескомпромиссную драку с болезнью.

Я и в медицину-то попал исключительно потому, что в мединституте была военная кафедра, а мама всегда говорила, что в армии меня убьют на первой же неделе. В итоге я сохранил жизнь и получил еще и диплом, в котором напротив многих предметом стояла отметка «отлично». Отработав положенные 3 года в небольшом селе в средней полосе, я решил, что огни большого города мне милее крупных звезд, отлично видимых из-за отсутствия фонарей, так я оказался в больнице номер 3 жилого района Александрит. Молодого терапевта гоняли в хвост и в гриву, но я влюбился в город и в свою новую жизнь, даже обшарпанная больница казалась мне дворцом Медицины после убогой амбулатории в селе.

Пережив лихие 90-е как жестокую болезнь, грязный и обветшалый город стал понемногу набирать, а концу нулевых даже приобрел некоторый лоск. Стали открываться частные больницы и медицинские центры, меня неоднократно звали в такие заведения, мой характер драчуна, как ни странно, сослужил мне хорошую службу — меня считали сильным специалистом, не оставляющим болезни ни шанса. Но я любил эти стены, этот огромный мир из 8-ми этажей, здесь была своя жизнь, здесь люди рождались и умирали, обретали надежду и теряли всё. И всё это на моих глазах, а иногда еще при моем непосредственном участии. Я была драчуном, задирой, да, им и остался, но еще я был врачом, человеком, давшим клятву, а все эти новенькие частные центры были больше бизнес-центрами, чем центрами медицинской помощи… А если бы у меня был дар коммерсанта или желание продавать, я бы пошел в другой ВУЗ с военной кафедрой. Нет, я был там, где и должен был быть, и свято верил, что уйду на пенсию из моей больницы… но характер, сделавший меня уважаемым врачом в таком большом городе, всё-таки выстрелил, как чертик из табакерки, круг замкнулся, и я снова там, откуда и начинал — в крошечной сельской амбулатории, только теперь на юге. Начало и конец в чем-то удивительно схожи, а в чем-то так пугающе отличаются. Я уже не тот долговязый юнец с копной каштановых волос и горящими глазами, верящий, что ему всё по плечу, теперь в зеркало на меня смотрит уставший 46-летний мужик с залысинами и мешками под глазами, видевшими так много удивительного, красивого и ужасного… Этот мужчина уже не так слепо верит в себя и знает, что в мире есть силы, способные раздавить его как клопа. Но вот он снова сидит в крошечном кабинетике, исполняя обязанности «врача от всех болезней», потому что на ближайшие 30 км нет ни одного медика, он снова принимает роды, зашивает раны и отчитывает деревенских пьяниц, только здесь его пациенты всё больше говорят с акцентом, его карьера движется к закату, и ему некуда больше стремиться. Звезды здесь гораздо крупнее, хотя ночи такие же длинные и тягостные, но теперь, закуривая горькую ночную сигарету, этот мужчина погружается не в мечты о светлом будущем, а в такие же тягостные мысли о прошлом. А ему есть, что вспомнить и о чем подумать. И огни больших городов уже совсем не манят его.

Глава 2

Из окна моей ординаторской открывался совершенно потрясающий вид, еще бы, терапевтическое отделение располагалось на 6 этаже, а сама больница номер 3 стояла на холме, так что, коротая бессонные ночи или наспех обедая днем, я, то есть, я и еще 4 врача, с которым я делил эту комнату, могли любоваться раскинувшимся районом. Александрит обновился одним из первых в городе, так что мы смотрели, как на месте хрущевок вырастают современные высотки, как стремительно тянутся к небу торговые центры, по сравнению с которыми деревья в парках казались низенькими кустами. Район был далеко от реки, и местность всё время плавно поднималась, так что наша больница стояла на самой вершине, как некий храм Жизни и Смерти. Мы курили прямо там, невзирая на все запреты, да и кто бы нам запретил, это был наш дом, наша вотчина, наша территория, и порой дым от множества выкуренных сигарет становился таким густым, что я едва мог видеть, что творится за окном.

Мне тогда был 41 год, я всё еще верил, что молод, и что всё лучшее — впереди. Говорят, это самый опасный возраст для мужчины, тело начинает сдавать, а душа вроде как только-только распрощалась с детством. Ты не понимаешь, что молодость уже прошла, и когда вдруг обнаруживаешь очередное доказательство этого горького факта — просто закрываешь глаза и прячешься за бодрящими фразами типа «после 40 жизнь только начинается» или «40 — это вторая молодость, только лучше». И когда врачи — эх, а сколько раз я сам был среди тех, кто повторял эту фразу — говорят «вам ведь уже не 20…», все как один возмущаются, удивленно таращат глаза и восклицают: да я еще полон сил, да я еще молодой и здоровый, да я любому сопляку фору дам… Ха, давать советы всегда легче, чем им следовать, вот почему многие «гуру отношений» одиноки, бизнес тренеры бегут с семинаров на последнюю маршрутку до своей глухомани, а врачи — сами больны. Я активно призывал сверстников притормозить, вспомнить, что они уже перевалили через вершину жизни и теперь медленно спускаются, а кто-то и вовсе катится кубарем по склонам жизни. Но сам я? Нееет! Я молодой и полный сил мужчина в расцвете карьеры и личностного развития… Как же плоско я видел жизнь, несмотря на то, что за годы работы в больнице навидался всякого. Просто мы, люди, даже самые образованные, довольно примитивные и глупые создания, мы почти ничего не знаем о мире и о самих себе, а если из окружающего наш крохотный островок знания тумана что-то вдруг выплывает, мы просто закрываем глаза и говорим себе, что этого не было… или я просто всё неправильно понял. Конечно, объяснение есть всему, просто мы еще на том ничтожном уровне развития, что это объяснение нам недоступно, как пещерному человеку — физика.

Однако мы уже развились настолько, чтобы спорить и утверждать — как истинные дураки, не зная ничего, мы мним, что знаем так много, и каждый отдельный индивид твердо уверен, что именно он прав, что именно он видит Истину, что правда на его стороне. Я и сам был таким. И в тот памятный вечер в конце марта я готов был спорить до хрипоты, доказывая, что знаю жизнь лучше других.

Глава 3

— Бред собачий, — выдыхая дым, бескомпромиссно заявил Юра, — читай по губам, если не воспринимаешь на слух: инопланетян не существует; привидений не существует; загробной жизни не существует; нет ангелов или демонов; нет ничего, что не подчинялось бы законам науки…

И, точно зная, что я собираюсь возразить, он предостерегающе поднял палец, давая себе секундную паузу, чтобы сделать очередную затяжку, и с видом постигшего Истину добавил:

— Просто не все законы нам известны и изучены на данный момент. И не говори, что такой образованный человек, проучившийся хрен знает сколько в меде, прошедший ординатуру и перечитавший хренову тучу книг, может всерьез полагать, что за гранью этого всего что-то может быть.

Я хмыкнул и покачал головой, мы сидели в терапевтической ординаторской, почему-то мы всегда собирались именно там. Терапия делила 6-й этаж с кардиологией, и все врачи дружно коротали часы бодрствования именно в этой задымлённой комнате с потрясающим видом и продавленным диваном, в углу как металлическое чудовище тарахтел холодильник, на нем стоял перенесённый бог знает кем старенький СD проигрыватель с оторванной крышкой дисковода, но в эпоху МР3 и флэшек его использовали только как радиоприемник. Причем ручка настройки частоты была замусолена и почти оторвана — каждый, кто входил в эту комнату, считал своим долгом настроить музыку под себя. Я предпочитал станции, передающие поп, и, наверное, был единственным во всей больнице врачом-любителем такого стиля музыки. Из-за маленького приемника постоянно разгорались нешуточные споры, нередко переходящие в затяжные конфликты, но мы быстро положили этому конец — если нас было 2, мы просто кидали монетку, если больше — слушали то, что выбирало большинство, ну а если у всех был разный вкус — тянули жребий. Смешно, скажете вы, но знаете, что я выяснил за 46 лет жизни? Взрослые — это те же дети, только получившие больше свободы и гораздо больше обязанностей. Люди не взрослеют, они лишь стареют, вернее, стареют их тела, а души, они неизменны от первого дня жизни и до последнего. Просто, чем дольше пребываешь в этом мире, тем больше знаний накапливаешь, делаешь больше выводов, замечаешь больше закономерностей… или выбираешь не забивать себе голову и порхать по жизни, как в 6 лет, так и в 16, так и в 60.

Итак, возвращаясь к тому дню, когда всё это началось, я могу точно сказать, что в тот день, переходящий в вечер, в ординаторской играла «моя» радиостанция, я выбрал решку, и она принесла мне возможность наслаждаться танцевальными ритмами и приторными балладами в стиле Бритни Спирс, и я замолк тогда, потому что как раз зазвучала моя любимая песня — I gotta feeling от Black Eyed Pease, а за окном сквозь завесу табачного дыма проглядывал фантастический закат, было самое начало весны, снег только-только сошел, и в воздухе наконец запахло влажной, проснувшейся землей. Солнце оттенка красного золота погружалось в сиреневые облака, окрашивая небо в фантастическую палитру — от золотого до зеленоватого. Мне всегда казалось, что в эти минуты мир замирает, понимая, что еще один день прошел, его уже не вернешь, к лучшему это или нет, но время движется в одну сторону, и все мы, живые, стали еще на день ближе к концу. Это не мысли, окрашенные в обреченность, просто легкая грусть из-за понимания того, что всё в этом мире конечно. Абсолютно всё.

Я встал и подошел к кону, Юра, щурясь от сигаретного дыма, следил за мной с видом зверька, подвергшегося атаке хищника — он готов был защищаться. Нам как раз недавно поставили новые окна на всем этаже, зимой это гораздо дешевле, и сетка стояла в углу за холодильником, дожидаясь своего часа. Наградив собеседника лукавым взглядом, я открыл окно и глубоко вдохнул ворвавшийся в комнату холодный воздух, вместе с ним влетели шум машин, вой сирен и гул большого района, торопящегося завершить очередной трудовой день, сделав несколько вдохов, я поморщился и закрыл окно, привалившись к подоконнику. Дыма меньше не стало, Юра по-прежнему молчал, делая глубокие затяжки.

— Знаешь, меня всегда забавляли люди вроде тебя, — начала я, — потому что ваша теория не выдерживает даже самой элементарной критики. Даже ребенок, задавая вопросы по наитию, разнесет такое мировоззрение в пух и прах.

— Ой, не начинай, — закатил глаза Юра, выпуская дым к потолку.

— Это ты начал, — упрямо напомнил я ему, — так что теперь получай.

Я злорадно улыбнулся и потёр руки, изображая, как предвкушаю свою расправу над оппонентом.

— Начнем с простого. — И я уставился на него в упор. — Если ничего сверхъестественного нет, а есть только наука, и все мы произошли от обезьян, то почему за тысячи лет ни одна обезьяна не стала человеком? Мм? Почему не один макак не взял вдруг палку и не начал пахать ей землю или не попытался развести огонь? А наука ведь даже пыталась форсировать этот процесс, ты сам читал все эти статьи, но ни одна мартышка человеком так и не стала…

— Потому и не стала, что это место уже занято! — как дурачку пояснил он, — ты не сможешь изобрести велосипед, который уже изобретен. Законы природы удивительно точны и сбалансированы, в экосистеме уже есть звено, превосходящее всех, других миру не надо…

— Тогда почему все обезьяны не стали людьми? Как так получилось, что часть стали, а часть — остались в мире животных. Они что, жребий тянули, кому эволюционировать?

— Не прикидывайся глупым, тебе не идет, — хмыкнул он, и эта ухмылка сделала его похожим на подростка, хотя ему было уже 39 лет, и он был довольно крупного телосложения. — Люди не образовались одномоментно по всей земле, они возникли там, где были для этого благоприятные условия, а потом расселились, как доминирующий вид, может, в той местности все макаки стали людьми, никто этого не знает, но условий в других регионах очевидно не было, вот они и не эволюционировали…

— А Йети — это отстающие, надо понимать, — засмеялся я, но Юра оставался совершенно серьезным, — второгодники эволюции, застрявшие в веках?

— Нет никаких Йети, — твёрдо заявил он, — вот мы и вернулись к началу. Люди от совей необразованности любят выдумывать то, что основано на фактах, но в сами факты никак не укладывается. Сам подумай, как может быть двухметровое существо, наполовину разумное, наполовину всё еще животное, и при современных технологиях, когда спутники видят каждый сантиметр земли, до сих пор не обнаруженное? А я скажу тебе как: нельзя обнаружить то, чего нет.

— Ну, предположим, я тоже не фанат Йети, — ухмыльнулся я, — но есть вещи, которые ты и твоя слепая вера в науку не объяснит. К примеру, сны. Я тоже читаю научные статьи, и даже ученые признают, что не знают, что это такое и откуда берется. Тем более, так называемые вещие сны, или дар предвидения….

— По версии Нострадамуса мы все давно покойники, — радостно перебил он, — а всё это, — он обвел руками комнату и город за окном, — как-то не тянет на рай, а? Как и на ад тоже не тянет. Бред собачий.

— Оставим в покое Нострадамуса, потому что никто так и не расшифровал то, что он там напредсказывал, поэтому данные не могут считаться достоверными, это не аргумент. Но вот Менделеев, или Пол Маккартни, который во сне услышал мелодию песни Yesterday…

— Все очень даже в рамках науки, мой темный, суеверный друг, — злорадно объявил он, распаляясь от спора всё больше. Мы с ним частенько спорили на разные темы, сам не знаю, зачем, иногда во время наших полемик в кабинет робко заглядывала медсестра и сообщала, что мы орем на весь этаж, и больные волнуются. — Хоть с работами Фрейда ты знаком, я надеюсь? Слышал о такой штуке как подсознание? Оно всегда работает, оно всегда видит и знает больше, чем «кабинетные крысы» наверху. Так вот. Собирая и анализируя гораздо больше потоков информации, оно, не отвлекаемое окружающим миром во время сна сознания, обрабатывает данные и выдает готовый продукт, скомпонованный из всего, что накопил мозг, и что прошло мимо сознания. Оно ведь как ветреная девочка-подросток, кидается на всё, что попадает в поле зрения, чтобы тут же бросить и увлечься новым; а подсознание, это как ЦРУ, собирает данные со всего мира и там в тени, вдали от посторонних глаз всё это анализирует и хранит. И так же незаметно руководит сознанием, между прочим, подбрасывает ему нужные стимулы или раздражители время от времени…

— Вот это да, — протянул я с деланым восхищением, — что ты делаешь в кардиологии, друг? Ты ведь светило совсем в другой области, как оказалось.

— Сарказм тебя не спасет, — прищурился он и погрозил мне пальцем сквозь завесу дыма, которая становилась всё плотнее.

— А меня и не надо спасать, — победно улыбнулся я, — это ты явно заблудился. Если всё возникло из эволюции, первая клетка образовалась при благоприятных условиях из химических соединений, потом она размножилась, а потом рыба вышла на сушу и т.д. и т.п.…То самый фундаментальный вопрос: откуда, черт возьми, взялись эти пресловутые химические соединения? Откуда началась Вселенная, кто создал первую в мироздании молекулу?? И почему, сколько мы ни пытаемся, так и не можем оживить мертвую материю, ну не может человек вдохнуть жизнь в то, что не сотворено живым.

— Только не надо религии!

— Не будет, я и сам от нее далек, как ты знаешь. Но откуда взялись молекулы, свет? Что такое Вселенная?

— На данном этапе наука не может ответить на этот вопрос, — недовольно признал он, как будто это было его личное поражение, — но это временно, можешь не сомневаться…

— Ты ведь и сам врач, ты видел не раз, как умирают люди, — я пошел в наступление. — Секунда — и что-то уходит из них, и, как ты ни бейся, как ни используй науку — всё насмарку, это что-то ушло, и мы не в силах это вернуть в тело, чтобы оно снова жило. Франкенштейн так и остается фантастикой, потому что есть что-то больше нас. Что-то, что подчиняется совсем другим законам. Может быть, это какая-то антинаука или просто другая ее ветвь…

Я осекся, вспоминая случай, который и заставил меня так яростно спорить в этот раз. Это случилось месяц назад, и я никак не мог решить, как к этому относиться. Я подумал, не рассказать ли ему, но, пока я раздумывал, он захватил инициативу.

— Нет никакой другой ветви, — твердо, как фанатик, повторяющий молитву, произнес он, затушив сигарету в переполненной тарелке, которая заменяла нам пепельницу. — Есть физика, есть химия, есть математика. И вряд ли в каком-то из миров, 2+2 будет равняться 5. Они умирают, потому что повреждения критичны, если они не критичны, тело справляется и «оживает», просто мы не обладаем рентгеновским зрением или зрением, как у микроскопа, поэтому не видим всей картины. А если бы мы увидели, ничего сверхъестественного в смерти или жизни не осталось бы — ты просто заметил бы, что большинство клеток повреждены и уничтожены, следовательно, организм не может продолжать функционировать. Если же он балансирует между, всё решают опять же эти мельчайшие частицы — в каких клетках больше целых и неповрежденных…

— Так вот что ты делаешь, — поинтересовался я, грустно ухмыляясь, — ты не живешь, ты «функционируешь»?

— Тебе не говорили, что философия — наука для неспособных к настоящей науке?

— Угу, — хмыкнул я, закуривая и откидываясь на спинку продавленного дивана, — а хитрость — ум дураков, а наглость — храбрость для трусов.

Я сделал затяжку и подался вперед, наставляя на него пальцы с сигаретой.

— В Индии, по-моему, родился мальчик, об этом много писали в свое время. Едва научившись говорить, он сообщил, что его зовут совсем не так, как назвали родители, сказал, что живет в каком-то городе, в соседнем штате, и что у него есть жена и дети, что он работал каменщиком, причем он произносил название и термины, ни разу не звучавшие в доме.

Юра открыл было рот, глаза его сверкнули, но я знаком попросил его помолчать.

— Родители, по просьбам малыша, отвезли его туда, куда он говорил, причем он показывал дорогу, потому что они сами ни разу там не бывали. И что же? По указанному адресу проживала женщина, которую звали так, как он сказал, она стала вдовой в тот самый день, когда малыш появился на свет. Он спрашивал ее о таких вещах, которые знать не мог никто, кроме супруга и отца, вырастившего детей, которых, кстати, звали так, как он и говорил. А? Каково? Где тут место твоему подсознательному ЦРУ??

— Ага. Я слышал кучу таких историй. И тебя не настораживает, что такое частенько происходит в Индии, где все слепо верят в эту чушь? — снисходительно поинтересовался Юра, глядя на меня, как на недоразвитого ребенка. — А почему, скажем, в Европе или Америке, да хоть в России таких случаев как-то не наблюдается? Может потому, что у нас верят в другое и рассказывают истории об ангелах, которые подхватывают тебя, когда ты бухой падаешь с полки в поезде, или про ад и рай, которые видят те, кто балансирует на грани жизни и смерти, или про лики Иисуса, которые то в облаках, то в листве, то в песке… Я могу еще долго продолжать. Родители того мальчика захотели легких денег, там ведь все нищие, а дети с их пластичной психикой всегда готовы верить во всё и делать то, что хвалят родители. Вот они и придумали эту историю. Легко ошибиться, когда не знаешь всех фактов. А в нашем мире крайне редко можно узнать и увидеть полную картину, вот мир и обрастает суевериями, заполняя нехватку знаний криками о чуде. Пугает, другое: что ты, образованный человек, врач, веришь в такие наивные и глупые сказки.

Он наставил на меня указательный палец и твердо и произнес, ставя победную точку, как ему казалось.

— Любое «чудо» — это неполная картина или неправильно понятые факты. Вот и всё. Любое, абсолютно любое.

Он триумфально глянул на меня, явно придерживая козырного туза в этом споре.

— Расскажу тебе одну историю, между прочим, это исторический факт, а не сплетни из газетенки или интернета. Итак, знаешь, кто такой Христофор Колумб?

— Не перегибай, — бросил я. Он понял.

— В общем, колонизация нового континента — процесс небыстрый. И на первых этапах колонизаторы полностью зависели от местных жителей, пахать и сеять они еще не могли и нечем было, поэтому кормились тем, что добывали и обменивали у местного населения. Однажды вождю местного племени надоело их кормить, и он заявил, что больше иноземцы ничего не получат. Это грозило голодом. Тогда Колумб, образованный европеец, понимающий, что знания — сила и преимущество, нашел гениальны выход. Он пригласил вождя к себе в день солнечного затмения, астрология ведь была очень развита уже тогда, он рассчитал время так, что вождь оказался у него за несколько минут до начала явления. И тогда он прямо сказал вождю, что европейцы — союзники богов и что он умеет управлять солнцем, и если вождь не даст ему всё, что он хочет, он закроет солнце и погрузит мир в вечную тьму. Вождь послал его подальше, а Колумб, усмехнулся и говорит: «Ну, сам виноват», хлопнул в ладоши или произнес «заклинание», никто точно не знает, но солнце действительно стало исчезать. Необразованный суеверный вождь упал на колени и стал молить вернуть светило, каяться и сулить всё, что пожелает такой могущественный человек. Ну, и когда Колумб «простил» его, солнце вернулось. Вот тебе и чудо. Как и любое другое.

Я хмыкнул и кивнул. Это был сильный аргумент. Но одна история обмана не может быть мерилом целого мира, в котором мы — как человек со свечкой в подземном лабиринте, и если на то пошло, я тоже видел кое-что чудесное, по крайней мере, мне оно показалось именно таким, поэтому я не сдавался.

— Ну, а про клиническую смерть я даже знаю, что ты скажешь: мол, наш мозг устроен-то по одному принципу, и по каким-то еще неоткрытым причинам, в момент кислородного голодания он продуцирует совершенно одинаковые галлюцинации или видения….

Юра активно закивал и развел руки в стороны, как бы говоря, вот видишь, ты не такой глупый, сам дошел наконец до истины.

— Но ты не учитываешь одну решающую мелочь, — я хитро улыбнулся, — почему-то все люди, из разных стран с разными вероисповеданиями, или полным его отсутствием, и культурным опытом, видят неизменно какое-то существо, решающее, останется ли душа в том мире или вернётся в этот. И вот пока мы с мольбами и проклятиями реанимируем тело, кто-то решает, оживет оно или нет. Причем тут мозг или кислородное голодание? Факт: как только душа или личность, назови как хочешь, получает разрешение или приказ вернуться в тело, оно оживает, а до этого, несмотря на все наши сверхнаучные усилия — оно мертво.

— Ну и что? — упрямо сказал Юра, хмурясь, он и сам слышал пару таких признаний из первых уст — в кардиологии люди иногда оказываются между двумя мирами.

— А то, — я сладко улыбнулся, — что ты проиграл…

И тут дверь ординаторской вдруг распахнулась, на пороге стояла взъерошенная медсестра, этот взгляд и эту ситуацию мы оба знали уже наизусть. Сценариев в нашем театре не так уж много, и все они поставлены и сыграны миллионы раз.

— В приемном — Армагеддон! — выпалила она, — автобус со школотой съехал с дороги, никто не умер, но они все там и все орут. А у учительницы и у чьей-то бабки, кажется, инфаркт. По крайней мере, они так говорят.

— Предупреждения не было… — рассеяно проговорил Юра, всё еще не отойдя от нашей дискуссии.

— Потому что ничего катастрофического там нет, — молоденькая медсестра закатила глаза, — у меня парень в полиции, он как раз туда выезжал, говорит, они еще полчаса там орали, не могли решить, в какую больницу поедут.

— Я нужен? — спросил я, обреченно вздыхая, мы с Юрой сегодня дежурили, шел уже седьмой час, и кроме нас и еще нескольких запертых в этих стенах на ночь дежурных врачей из других отделений, рассчитывать было не на кого.

— Нужны все, кто имеет медицинское образование, — отчеканила она, подмигнула нам и унеслась прочь.

— Я с тобой еще не закончил, — усмехнулся Юра, тяжело отрываясь от стола, на котором сидел. Работать никому из нас не хотелось.

— Зато я закончил, — я наставил на него указательный палец, имитируя пистолет, выстрелил и сдул воображаемый дым из ствола. — Ты готов, приятель. В следующий раз подумай дважды, прежде чем свяжешься с папочкой.

— Ну ты и говнюк! — засмеялся Юра, качая головой.

Закат погас, сумерки жадно захватывали комнату, как будто знали, что в ближайшие часы никто не потревожит их покой. Мы замкнули дверь и поплелись к лифтам, готовясь к большому скоплению недовольных людей. А на первом этаже, едва дверцы поползли в стороны, я подумал, что более удачного слова, чем Армагеддон, не подобрать. Весь этаж заполнился детьми, родителями и учителями вперемешку с сотрудниками полиции. Все они орали, что-то требовали, кто-то плакал и благодарил Господа, кто-то звонил родственникам или друзьям и орал в трубку, стараясь перекричать гвалт. Две медсестры пытались как-то организовать толпу, пока безуспешно. Из второго лифта появились дежурный хирург и травматолог, обменялись короткими красноречивыми взглядами.

— Твою мать. — С чувством бросил пожилой хирург и, тяжело вздохнув, шагнул в толпу.

Мы с Юрой не стали отставать. Из стеклянного перехода показался гинеколог в развевающемся халате. Голос у него был как у оперного певца, и поэтому, когда он возопил: «Есть тут беременные?», это услышали все, даже сквозь шум множества галдящих голосов. На какое-то мгновение все, кто был в коридоре приемного отделения, повернулись к нему. Под белым светом больничных ламп их лица казались мне лицами мертвецов, еще не знающих, что они мертвы и не желающих с этим мириться. До конца смены оставалось почти 11 часов.

Глава 4

Ночью я решил заполнять истории болезни, никогда не любил это дело, просто ненавидел, и ничего до сих пор не изменилось. Днем обычно бывает некогда, то больные, то разговоры с коллегами, так что свои я почти всегда писал по ночам. В моей вотчине прибавилось — двоих из той толпы оставили под наблюдение в моем отделении: бабушку одного мальчика, у которой, как выяснилось, был вовсе не инфаркт, а обострение желчекаменной болезни, если бы не очередь из пациентов и нервозная обстановка, я бы от души посмеялся, когда она начала убеждать меня, что у нее «взорвалось» сердце, показывая на свой левый бок.

— У вас сердце в боку? — совершенно серьезно поинтересовался я, а вокруг меня толкались и галдели люди, в смотровые забирали только тех, у кого были видимые повреждения или по настоянию врачей.

— А где ему еще быть! — заявила она с таким видом, как будто я самый непрошибаемый неуч, по какой-то чудовищной ошибке напяливший белый халат. У нее был звучный грубый голос и необъятных размеров грудь, увешанная иконками на цепочках, как иконостас в церкви.

— В верхней левой половине груди, — пояснил я, — а теперь: ваше дело — рассказать, что болит и как, а ставить диагноз — мое.

Нисколько не смутившись, она начала описывать события дня, начиная с того момента, как прозвенел будильник, и никак не приближаясь к нужной мне информации. Вот поэтому мы все и вздыхали, и ругались тихонечко самыми грязными словами — когда времени нет, и тебя ждет толпа таких же больных людей, обязательно найдется идиот, начинающий рассказывать про что угодно, кроме того, о чем ты его спрашиваешь. Я узнал про соседку с диабетом, про ее сестру с пороком сердца, про то, как она предчувствовала, что случиться недоброе, потому что ей приснилась тухлая рыба, а это всегда к неприятностям… Опыт — я понял, что меня ждет еще час подобных россказней, поэтому прервал ее:

— Вы слышали мой вопрос? Вы его поняли? Я спросил: что у вас болит. Мне не нужно знать про ваши сны и диабет соседки, вы видите, какая толпа, и всем нужна помощь, отвечайте по существу, пожалуйста.

Обычно в такие монеты они недоуменно возражают: ну так я и рассказываю! И начинается:

— В 56-м, помню, погода была отличная, мы поехали на дачу, и там жарили шашлык…

Я: так, я спросил вас: давно у вас камни в желчном?

Он или она: ну так я и рассказываю! Так вот. Мы пожарили шашлык, поели, сестра так шутила в тот день, потому что выходила замуж через неделю, она умерла 7 лет назад от инсульта… ну, я поел, и потом вдруг во время смеха меня что-то кольнуло.

Я: и тогда у вас обнаружили камень?

Он/она: неет! Просто тогда я переел, а это же тоже важно. А камень обнаружили в 63-м, я тогда на море был…

В общем, вы поняли.

Устроив наконец эту бабку и одного подростка 16-ти лет с подозрительными хрипами в легких в палате, я сделал вечерний обход, выслушал с десяток всевозможных жалоб и недовольств, узнал, что все мы, медики, алчные сволочи от одного милейшего дедушки с гипертонией, а потом, раздав указания медсестрам, наконец закрыл за собой дверь ординаторской. Есть не хотелось, я заварил чай, но после первого глотка почувствовал тошноту, чай на пустой желудок для меня никогда не был хорошей идеей. Попытался закурить, тоже не пошло, и тогда я понял, что тянуть бесполезно, всё равно мне придется их писать.

Включив радио, я устроился за столом, доставая из шкафа целую кипу незаполненных историй, за окном завораживающе горели огни района, как россыпь самоцветов на черном бархате ювелира, даже сквозь неприятный белый свет в ординаторской я видел это великолепие, по радио передавали какой-то хит-парад, я понял, что заслужил немного удовольствия. Меня ждала еще целая ночь, и неизвестно, чем она будет наполнена — но точно не сном, это я уже успел усвоить за годы работы — так что, надо ловить эти редкие моменты тишины и покоя, использовать время для себя, когда мир бывает так щедр, что дает его тебе. Я встал и открыл окно, это была моя вишенка на торте — ночной весенний воздух, уже начавший освобождаться от вони машин и прочей активности людей. После полуночи он станет таким пьянящим, что я буду вдыхать его до головокружения и никак не смогу надышаться… всё это я уже знал и проживал неоднократно, и в этом тоже видел удовольствие — когда тебя окружает мир, знакомый до мелочей, предсказуемый и понятный, и такой комфортный. Еще одна песня, говорил я себе, завороженно глядя в окно и ловя прохладный ветер, залетающий с улицы, еще одна, а потом — писать.

В интернете я прочитал про прокрастинацию, и тут же нашел все симптомы у себя, как это обычно и бывает, но почему-то она обострялась у меня только в отношении того, что мне делать не хотелось, поэтому я вывел свою теорию: нет никакой прокрастинации, есть то, что нашим душам не по нраву, а наше общество почему-то устроено так, чтобы максимально закабалить и лишить радости человеческое существо. В общем, в этой статье говорилось, что помочь в борьбе с нежеланием делать нелюбимые дела — звучит уже как форма издевательства, да? — помогает награда. Да-да, как для дрессировки животных. Выполнил команду — молодец, вот тебе угощение. Поощряйте себя, призывал автор статьи, такой же садист, сделавший бы карьеру в нацистском концлагере, не хочется убирать квартиру — купите себе пирожное и не позволяйте себе есть его до окончания уборки. Короче, я решил, что узникам общественного концлагеря, каким я чувствовал себя каждый раз, садясь за эту нудную писанину, полагается чем-то себя порадовать, вот я и решил, что как только напишу, хотя бы 5 штук, сварю себе кофе — кофеварка у нас была, даже совсем новенькая, подарок администрации района на прошлогодний день медработника — достану свои съестные припасы, может быть, даже сгоняю в буфет на первом этаже и прикуплю что-нибудь сладкое, выключу свет и буду любоваться огнями и вдыхать свежий, пахнущий новой жизнью ночной ветер…. Я так далеко зашел в своих приятных мечтах, что даже позволил себе надежду на короткий сон на продавленном диване. Юра, в отличие от меня, никаких проблем со ном на работе не испытывал, так что я точно знал, что он меня не потревожит. Если наши дежурства совпадали, и мы были свободны, мы гоняли чаи и спорили или просто болтали о всякой ерунде до полуночи, потом он, как ребенок, начинал зевать и потирать глаза, а где-то в половине первого я всегда оставался в блаженном одиночестве. Было уже почти 12, и я решил, что вряд ли он придет, у него тоже хватало бумажной работы, а возможно, он уже устроился в своей ординаторской и болтает по скайпу с женой. Мне болтать было не с кем, за 41 год жизни я так не испытал желания видеть рядом одну и ту же женщину постоянно. Иногда я в шутку называл себя Джорджем Клуни, хотя, конечно, и по внешним данным и по стоянию банковского счета и близко к нему не стоял. Однако Джорджа всё-таки окольцевали, ехидно напоминали мне дамы или семейные мужички с нескрываемым злорадством. Поговорим об этом, когда и мне будет за 50, усмехался я в ответ.

А теперь не уверен, что проживу так долго.

Но, возвращаясь к той ночи перед поворотным днем в моей жизни, я могу вспомнить полную цепочку моих мыслей, я помню всё теперь, потому что След всё еще на мне, и я помню даже, как ветерок, влетающий в окно, шевелил листы истории, которую я заполнял. Я изо всех сил пытался концентрироваться на работе, но от скуки и однообразия этого занятия мысли всё время разлетались прочь, в голову лезли самые несущественные мелочи: обрывки песен, воспоминания о школьных годах, студенческие похождения, даты ближайших распродаж в магазинах, разговоры с коллегами, мечты об отпуске… и наконец мысли закономерно вернулись к последнему спору с Юрой. Точка ведь поставлена не была, поэтому мой мозг радостно ухватился за возможность сразиться сам с собой.

Любое чудо — это неполная картина или неправильно понятые факты.

Эта фраза, должен признать, крепко засела у меня в голове. В ней был смысл, была сила, и я понял, что если буду мерить жизнь именно такой мерой — найду доказательства того, что это и есть Истина. Но тут я вспомнил слова Эйнштейна: есть 2 способа прожить жизнь: считать, что никаких чудес нет, или считать всё чудом. Гениальнейший человек.

Сам я перед собой такой выбор не ставил, но теперь, после той истории, я подумал, что должен наконец решить, на каком из двух берегов я. А ведь я так и не решился никому рассказать, сам не знаю, почему, может, из страха быть осмеянным или из страха, что мне не поверят… а может, я просто сам не мог решить, во что верю и что со мной произошло, поэтому, не имея своей точки зрения, не решался впустить в эту историю посторонних судей. Я хотел сам сделать выводы и сомневался, что кто-то, не видевший и не переживший этого, сможет судить вернее меня.

Чудо или обычное заблуждение? Перед моими глазами встала картина той ночи, свет фонаря, отражающийся от блестящего асфальта, потому что весь день шел мокрый снег, и тот парень, лежащий на дороге. Я вспомнил, как бежал к нему, зачем-то выкрикивая: «Я врач!», хотя никого, кроме нас двоих, там не было. Пустая улица, глубокий вечер последнего зимнего месяца, пьяный водитель и неудачно оказавшийся на дороге пешеход. И один одинокий врач, решивший, что ему жизненно необходимо выпить банку пива перед сном. Если бы я остался дома в тот вечер, этой истории не было бы вообще, то есть, она была бы, но без моего участия. И уж точно мне не пришлось бы уезжать к черту на рога, в крошечную поселковую амбулаторию. Так что, прокручивая в голове тот странный период моей жизни, я прихожу к выводу, что на самом деле всё это началось именно в тот влажный зимний вечер. Этот как подхватить вирусную инфекцию — ты заболеваешь не мгновенно, ты продолжаешь жить, строить планы… а вирус, уже проникнув в твой организм, внедряется всё глубже, захватывает тело, набирается сил, чтобы рвануть. И однажды ты просыпаешься с температурой и обнаруживаешь, что не можешь встать с кровати, а все твои планы пошли коту под хвост. Вот примерно так же мне видится вся эта странная история. Тот парень, случай с ним, был вирусом, который я, еще не ведая, уже впустил в свою жизнь.

Я тряхнул головой, пытаясь сосредоточиться на историях болезни, я ведь решил работать, как бы скучно и неприятно мне ни было занятие. Какое-то время мне удавалось концентрироваться на написании диагнозов и планов лечения, но потом заскучавший разум снова соскользнул в тот зимний вечер и наш сегодняшний спор. Человек, никогда не видевший гигантскую волну-одиночку, может до хрипоты спорить, утверждая, что ее нет и по законам физики быть не может, но выжившие моряки знают, что это не миф и не байка. Юра так легко спорил и стоял на своем, потому что за всю свою жизнь не видел ничего, что не укладывалось бы в его привычную концепцию мира, такие ситуации обычно любят киношники: религиозный фанатик вдруг встречает инопланетянина, высмеивающий страх перед призраками сам становится их жертвой, врач-психиатр вдруг получает по башке от терминатора и т.д. Но кино не жизнь, там всё происходит для простых целей: двигать сюжет вперёд и держать зрителя у экрана; в жизни зрителей нет, а сюжет нам, участникам представления, не известен.

Почему это произошло с мной, а не с Юрой? Почему это вообще должно было произойти? Я никогда не был суеверным или религиозным, не был и атеистом, я верил во что-то, сам не знаю, во что. Никогда не задумываясь над этой темой — у врачей, знаете ли, не так уж много времени на самокопание, и обычно, когда оно появляется, мы тратим его на профессиональное нытье (Что я сделал не так? Почему он умер? Мог ли я его спасти? Может, мне не место в медицине?) или на личные драмы (Я так одинок. Работа забирает всё время. Это мое служение человечеству или проклятье? Меня ждет одинокая старость и дом престарелых, где я буду всем рассказывать, что в прошлой жизни был врачом, и всем будет плевать, еще один старый пердун, считающий, что ему кто-то что-то должен только потому, что он умудрился не окочуриться в положенный срок, то есть сразу после выхода на пенсию), после той ночи я поневоле стал размышлять о мире, и о том, как мало нам известно о его устройстве. Я мог бы рассказать то, что случилось со мной тем поздним вечером, переходящим в ночь… да только не мог. Как рассказывать то, что сам не понял и не до конца принял? Когда ты не имеешь твердого решения, каждый может легко перетянуть тебя на свою сторону, а где гарантии, что тебе туда надо?? Опять же, услышанная из чьих-то уст, история теряет свою истинность, но приобретает красоту. Когда солдаты ползают в крови и грязи, превозмогают боль, страх, или жертвуют жизнью, смотрят в глаза умирающим друзьям — вряд ли это ощущается ими как нечто интересное, душеподъемное и красивое, а вот истории об этом, покрытые правильными оборотами речи и пафосными словами, идут на ура в книгах, фильмах или просто за пьяным столом. Если тебя там не было — ты не можешь знать Истину, и это закон. И те, кому эту историю потом преподносят в причесанном парадном виде, вовсе не обязаны в нее верить, тоже факт. Юра высмеял бы меня, осквернил своим неверием и зашоренностью то, что я, возможно, сочту чудом или своим глупым заблуждением — в этом случае насмешники тоже ни к чему. Поэтому я и промолчал, ввязался в этот спор, надеясь в нем найти Истину, принять наконец решение… Но знаете, что я усвоил за годы жизни? Истина в спорах не рождается, а вот разобщенность — да.

И снова блестящий асфальт, я бросил свои банки с пивом — благо, они были железными — прямо на тротуар и бросился на дорогу, даже не подумав, что там могут быть и другие машины. К счастью, их не было, не было никого, кроме молодого парня в оранжевом пуховике и зеленой шапке, лежащего на проезжей части с раскинутыми руками. Водитель скрылся, а я не запомнил марку машины… черт, я ведь не смотрел даже туда, пока не услышал визг тормозов и глухой, объемный какой-то звук удара. Когда я повернул голову, машина уже уносилась прочь, сверкая задними огнями, а я, быстро преодолев секундное оцепенение, бросился к пострадавшему, сообщая пустой улице, что я врач. В сыром воздухе февраля время как будто остановилось, адреналин ворвался в мою кровь, я не видел ничего, кроме лежащего на дроге тела, и одновременно видел всё, что касалось этого парня — его острый нос, букву N на белых кроссовках, темные капли мокрой грязи на штанах и рукавах крутки, я искал глазами кровь, ощупывая взглядом каждый миллиметр асфальта и его тела, но так ничего и не нашел.

Стоп. Так я до рассвета не напишу ни одной истории, строго сказал я себе, и не останется время на сладкое — созерцание ночного города, на чай с пирожным из буфета… мы зачастую сами крадем у себя жизнь, вернее, ее остатки, после того, как основную ее часть уже украла система. Не надо форсировать события, сказал я себе, это как содрать корочку до того, как процессы восстановления под ней будут завершены. Понимание придет само, со временем, когда наш великий подсознательный ЦРУ, по мнению Юры, проанализирует все данные, сопоставит с опытом и имеющимися знаниями и вынесет вердикт. Вот тогда и буду думать: согласен я с ним или нет. А пока — за дело.

Я склонился над ненавистным документом — заведующий отделением любил повторять, что мы пишем их не для себя и не для больного, а для прокурора — и начал выводить название медикаментов и набившие уже оскомину фразы типа «самочувствие удовлетворительное, жалоб нет» и «лечение по плану», по радио Джо Кокер запел о простых вещах, которые ничего не стоят, но делают нашу жизнь по-настоящему счастливой, я вздохнул и погрузился в работу, грезя о тех самых простых вещах вроде чашки кофе и блаженного безделья. Приняв решение не думать больше о той ночи, по крайней мере, сегодня, я испытал настоящее облегчение, ответ не был найдет, но никто и не требовал его от меня, еще одна простая и такая приятная вещь.

Когда я подходил к концу 3й истории, дверь распахнулась — дурной знак, а через минуту я уже бежал, забыв о той ночи, о ночных огнях и кофе из новенькой кофе-машины. Мальчик, которого я оставил под наблюдение из-за хрипов, умирал, и я бежал, не проклиная всё, а боясь, что эту гонку со смертью мне не выиграть. Сначала он проснулся от удушливого страха, так сказали его соседи по палате, попытался вскочить с кровати, но упал, разбудив остальных 2 — всего их было 5 человек — он успел сказать, что ничего не видит, а потом вместо членораздельной речи остальные напуганные больные услышали бульканье и тянущиеся звуки. Влетев в палату, где он всё еще лежал на полу — медсестра не решилась его трогать и перемещать, даже не перевернула — я понял, что проиграл, хотя он был еще жив. Наклонившись над ним, я увидел, что его лицо превратилось в маску, левая половина поплыла вниз, как будто одной стороной он угодил во временную бурю, которая состарила левую часть его тела на 50 лет, левая рука лежала рядом, но превратилась в скрюченную клешню. У него ведь были хрипы, сраное подозрение на бронхит, думал я, отдавая распоряжения набежавшим медсестрам, я делал это на автомате, а какая-то часть меня продолжала недоумевать: у него ведь совсем не было жалоб! Черт возьми, ему всего 15 лет! Мы отвезли его в реанимацию, поставив на уши всю больницу, вернее, всю, кроме гинекологии, эту область хоть можно было исключить, ха-ха. Я сидел над ним, молясь неведомым богам и ему самому, просил не делать глупостей, не сдаваться, но к утру он умер, время смерти: 5 часов 3 минуты.

Ночь забрала еще одного.

Я брел к себе на этаж по лестнице со 2-го этажа, где была реанимация, и накрытое простыней не выросшее еще тело стояло у меня перед глазами. Что я скажу его родителям? Что вообще можно сказать людям, потерявшим ребенка на фоне полного здоровья? Они даже не хотели оставлять его в больнице, он и сам не хотел, понятное дело, подумаешь, немного кашляет, немного хрипит… сейчас они спят и не знают, что больше у них нет сына, что вчера был последний раз, когда они говорили с ним, что он уже не вырастет, ему не придется выбирать ВУЗ или идти в армию, он стал еще одним павшим на поле боя жизни и смерти, его сражение пришлось на ночь, а это заведомо проигрышное время.

Я отшвырнул ненавистные истории, чувствуя ватный камень в груди, звучит как бред, но именно так я и чувствовал — тяжелый и какой-то мягкий ком, распирающий там, где мне всегда казалось, должна быть душа — в середине грудной клетки. Я знал, что не виноват, но знал также, что он умер, и все пирожные и огни ночных городов не могли свалить этот ватный камень с моей души.

Не зажигая свет, я сидел и смотрел на огни за окном, как и мечтал, но радость моя была отравлена. Вот вам и вся суть жизни.

Я ждал рассвета и курил, как тысячи ночей до и после, и спрашивал себя: стоила ли военная кафедра всех этих горьких предрассветных часов? Я зал, что это пройдет: в глубине души знал, что я на своем месте и в случившемся нет моей вины… но в такие минуты я также знал, что проклят, и проклят навсегда.

В этот раз, как сотнях до него и сотнях после, не было никаких чудес — или неправильно понятых фактов, если хотите — мальчика отвезли в больничный морг, патологоанатом выяснил, что у него была не выявленная патология сосудов головного мозга, финал был неизбежным, и в любом случае был бы неожиданным. Но вряд ли это принесло хоть какое-то облегчение его рыдающей матери и враз постаревшему отцу.

Сменившись утром, я не ушел, пока не приехали родители этого мальчика, я считал своим долго сообщить им лично. Его мать, такая милая и улыбчивая вчера, сегодня напоминала королеву проклятых, не дав мне сказать и двух слов, она накинулась на меня, хотела ударить по лицу, но муж успел перехватить руку. Такое случается, и чаще, чем вы думаете, так что у меня хорошая реакция, а иногда я и сам могу угомонить слишком буйно переживающего, но в тот раз я просто стоял, устало глядя на них обоих. Я не знаю, что чувствует мать, теряя ребенка, но я понимал, что не смею ее судить. Хотя бы потому, что ее горе было искренним.

Глава 5

Большие города не спят, а к 9 утра они окончательно стряхивают себя остатки ночи. Я вышел из больницы в начале 10-го, чувствуя себя как инопланетянин, попавший во враждебную среду. Дежурные врачи почти все разъехались, Юра предложил подождать меня и отвезти домой, но я отказался. Мне хотелось пройтись пешком, хотелось, чтобы свежий утренний ветер выдул эту ужасную ночь из моей головы. Я никогда не брал машину на дежурство — после бессонной ночи реакция в любом случае не та, и я слишком уставал, чтобы напрягаться и следить за дорогой, так что я ездил на автобусе или маршрутке. Перед воротами больницы как раз была остановка, но я прошел мимо. Широкий проспект, на котором располагалась наша больница, уже был забит машинами, людьми и шумом, день начался, а для меня он только закончился — неприятное чувство даже после самых спокойных дежурств, а сегодня я просто физически ощущал, как иду против «потока», против самой природы. Я прошел мимо маленького семейного кафе, где мы обычно собирались после смены и отмечали все дни рождения или другие праздники, не требующие сбора всего коллектива больницы. Из открытой двери пахнуло кофе и свежей выпечкой, но я снова не остановился, кофе за эту ночь я напился, а к выпечке на голодный желудок был равнодушен. Солнце было таким ярким, что, казалось, выжигало мои глаза, и подумал, что к этому утру больше подошли бы тяжелые черные тучи… но когда природа нас слушала?

Я жил в этом районе, но довольно далеко от больницы, и мне приятно было думать, что я могу вот так идти и идти, не ограниченный маленьким пространством поселка или городка, поэтому я и перебрался в большой город — не выношу ограничений. Я снимал двушку в новостройке, и в отличие от больницы, из окна моей домашней обители открывался «чудесный» вид на соседние дома, натыканные, как иголки на спине ежа, и это, не смотря на 7 этаж. Чем-то всегда приходится жертвовать, да? Конечно, на окраине и в пригородах был большой частный сектор, где селились совершенно разные слои населения, там можно было увидеть и маленькие домики с покосившимися заборами и огромные дома на полквартала. Я не беру в расчет такие сомнительные района как Речной, там-то сплошь частные дома, но это гнездо нищеты и криминала. Не знаю, почему так вышло, историей города я как-то не интересовался, и никто сам меня на эту темну не просветил. Были и районы средней паршивости вроде Трех Мостов, от которого нас отделяла железная дорога, и Южного Склона, но там тоже преобладали высотки, а у ж ближе к центру невозможно было встретить ничего ниже 6 этажей. И я любил эти каменные джунгли, это была моя стихия, и мне нисколько не жаль было переплачивать за тесную двушку в приличном районе, хотя до центра всё равно приходилось добираться поездом. Александрит — район уверенно удерживающий репутацию обители среднего класса, мои соседи работали либо в банках, либо в частных компаниях, во дворе стояли хорошие иномарки, стены и подъезды не были исписаны, а по вечерам подростки собирались на лавочках разве что потравить байки и похвастать дорогими телефонами, все они были нацеленными на светлое будущее и большие достижения, хотя почти никто не учился в частных школах, но все учились хорошо и стремились оправдать свои в первую очередь большие ожидания. Правда, это был хороший район, этакая мини-версия современного мегаполиса, где каждый занят своим делом, и жизнь кипит; многие ездили на работу в центр, вторая половина работала здесь, почти никто не выезжал в другие районы, разве что по единичным делам. Хотя, сколько ни пытаюсь, не могу представить своих чистеньких соседей с активной жизненной позицией, едущих по делам в Речной… какие у них могут быть там дела? Я и сам предпочитал в свободное время гулять по району или в центре, иногда бывал в Серебряном Парке — резиденции городской элиты, вот там было на что посмотреть! А сомнительные и грязные сектора города я оставлял без внимания, на разруху и безысходность я уже насмотрелся в поселковой амбулатории.

Как я предполагал, по мере удаления от больницы и событий, произошедших там, мое настроение начало улучшаться, солнце, хоть и слишком яркое и вообще не греющее, всё равно дарило энергию, и пройдя до пересечения улиц Мира и Свободы — почти таких же широких, наполненных деловой жизнью — я уже почти избавился от ощущения своей инородности в этом дне. Я решил, что пройдусь еще немного, может быть, куплю себе какой-нибудь фаст-фуд, такой восхитительно жирный и вредный для здоровья, но не для души. Я знал одно местечко, как раз на улице Свободы, небольшой ларек с тремя столиками пред ним, причем стояли они круглый год, там часто останавливались полицейские и врачи скорой помощи, чтобы быстро выпить чаю и подкрепиться чем-нибудь очень калорийным. Я и сам любил бывать там, правда места за столиками мне редко доставались, но у меня было свое любимое место. Обычно, взяв чай и двойной гамбургер, я шел в сквер чуть ниже по улице, и там, наслаждаясь тишиной, ел свой обед или ужин, в зависимости от времени дня. Да, подумал я, вот что мне сейчас нужно — много калорий, насыщенный вкус и тихое место на свежем воздухе. Плечи мои расправились, на лице даже заиграла легкая улыбка, я устремился к ларечку с необычным названием Бахр-Юсуф, хозяин, пожилой египтянин, сам обслуживал клиентов, всегда улыбался и говорил, что мечтает открыть большой ресторан. Я покупал у него еду уже лет 5, но пока он даже не расширил свой бизнес.

Я шел по правой стороне, уворачиваясь от прохожих, как и они от меня, все куда-то спешили, никто ни на кого не смотрел, и я вновь ощутил себя дома: вот за это и я любил больше города, за возможность быть в потоке жизни, но быть изолированным. Улица плавно спускалась, уводя глубже в район, я почувствовал в ветре запах еды, желудок приветственно заурчал. Мимо меня прошли два подростка, несущие стряпню из Бахр-Юсуфа, я понял, что уже завидую им, до этого момента я и не осознавал, насколько голоден был.

Места за столиками снова не было, и это снова не расстроило меня. Доставая бумажник из рюкзака — да, я хожу с рюкзаком, в кроссовках, и часто отдаю предпочтение широким штанам, хотя понимаю, что на мою долговязую фигуру всё это не очень — я встал в короткую очередь из работников офиса и стайки студентов. На этой улице было училище дизайна, поэтому разноцветные волосы, обилие пирсинга и странные стилистические решения в одежде молодых людей никого не удивляли.

— Привет, Бакари! — я совершенно искренне улыбнулся хозяину, как всегда пребывающему за прилавком, — как жизнь?

— А, доктор Симеон! — он расплылся в золотой улыбке, седые волосы резко контрастировали со смуглой кожей и совершенно молодыми лучистыми глазами. Вообще-то, меня зовут Семён, но он ведь был иностранцем, поэтому я его никогда не поправлял. — После ночного? Гиро или двойной гамбургер?

— После сегодняшней ночки, — я надул щеки и с силой выдохнул, — мне хочется побольше и пожирнее…

— Королевская шаурма для вас! — радостно не то заявил, не то предложил он, — кофе в подарок!

— Благодарю, но кофе с меня хватит, — усмехнулся я, протягивая деньги, — сдачи не надо.

— Много благодарности, доктор Симеон. — улыбнулся он, — когда я с сыновьями открываю ресторан, вам всегда быть скидка! Он и на ваши чаевые будет открываться!

— Удачи тебе и твоим сыновьям, Бакари, — пожелал я, я всегда оставлял чаевые и слышал про ресторан примерно с первого посещения.

— Храни вас Аллах. Что вам, юный девушкэ? — он уже переключился на стоящую за мной девицу с ядовито розовыми косичками и серьгой в брови.

Когда я добрался до сквера, моя огромная щаурма с говядиной еще даже не начала остывать. Свободных лавочек было предостаточно, но я подумал, что сидеть еще холодно, и пошел к мемориалу Матери и Ребенка, его окружало широкое каменное заграждение примерно мне по пояс высотой, я намеревался использовать его как стол. В этой части сквера было совсем пусто и тихо, только птицы выводили радостные трели — лучше просто быть не могло. Я кинул рюкзак на светлый широкий каменный полукруг и, облокотившись на локти, начала свой завтрак. Конечно, было бы лучше завтракать, как и полагается, после сна, но в дни дежурств весь распорядок дня летел к черту. Зато я наемся, приеду и сразу завалюсь спать, с блаженством думал я, не буду тратить время на разогрев еды, на скучные посиделки в маленькой кухне в одиночестве… вместо этого я вдыхал чистый воздух, пахнущий весной, и любовался пронзительным синим небом, а передо мной трехметровая бронзовая женщина нежно тянула руки к гигантскому ребенку.

Пока я ел, мыслей в голове не было, кровь, как и всё внимание, покинули мозг и переместились к желудку, я и не заметил, как уничтожил огромную порцию фаст-фуда, даже укусил салфетку напоследок, ветерок трепал мои почти не тронутые сединой волосы, даже телефон ни разу не запиликал, я как будто выпал из суматошного и полного печалей мира, и это было именно тем, о чем и я мечтал. Я посмотрел на набирающее яркость небо и пожалел, что не взял чай, попью дома, решил я, но мне еще не хотелось уходить, здесь было так хорошо, мне не хотелось прерывать эту иллюзию. Где-то шумели машины, люди спешили и опаздывали, политики врали и призывали к чему-то, террористы убивали, кто-то умирал, кто-то оплакивал мёртвых… а я просто был вне этого хаоса, один на один с весной.

Я зажмурился и сделал глубокий вдох, подставляя лицо солнцу, деревья еще не обзавелись листвой, так что оно свободно проникало сквозь ветки деревьев вокруг монумента. Голуби ворковали и собирали крошки, оставленные кем-то до меня, вдруг один из них, совершенно белый, вспорхнул и уселся на голову бронзовой Матери, еще секунда, и у нее на лице появилось то, что обычно оставляют после себя птицы. Белая клякса немного сползла и остановилась точно под глазом с моей стороны. И эта маленькая смешная деталь враз изменила мое восприятие — теперь мне казалось, что Мать плачет, птичий помет до жути напоминал слезу.

Всё мое настроение вдруг куда-то улетучилось, события ночи снова накатили. Жизнь — мерзавка, если ты получил рану, она сделает всё, чтобы насыпать туда побольше соли, и не важно, царапина ли это или огромная дыра с рваными краями. Я снова подумал о мальчике, который умер у меня на глазах, его мать сейчас наверняка льет слезы или сидит безучастная, накачанная успокоительными, и тупо смотрит в одну точку. Монумент передо мной стал казаться мне памятником всем матерям, потерявшим своих детей, а это так противоестественно, и потому так жутко. Она плачет и тянет руки к ребенку, которого больше не обнимет…

Я тряхнул головой, кляня голубя последними словами и в глубине души понимая, что он не виноват, никто не виноват в том, что мы смертны и так пугающе уязвимы.

Сосед по палате говорил, что мальчик проснулся от кошмара, что ему было страшно, а потом он просто упал. И эта мысль не давала мне покоя: почему за мгновения до катастрофы его душа или сознание, в общем, его личность, почувствовала ужас? Он видел Смерть? Она пришла к нему во сне и предупредила, что заберет его с собой куда-то во тьму и неизвестность? Или его душа слишком поздно получила предчувствие беды и стала жать на тревожную кнопку, но опоздала? Почему он просто не впал в кому во сне? Почему он проснулся, чувствуя этот дикий страх?

Мозг не спит, подсознание, этот великий ЦРУшник нашего тела, сканирует свои владения каждую секунду. Он выявил катастрофические необратимые процессы в теле, сразу дал знать, но сделать уже ничего было нельзя. Одна версия. По другой, уже поврежденный и некорректно работающий мозг стал продуцировать кошмары, которые и разбудили мальчика за мгновение до полного отказа.

Так сказал бы Юра.

А я бы сказал: иди к черту.

Рывком забросив рюкзак за спину, я нахмурился и побрел домой.

Глава 6

В почтовом ящике скопилось столько макулатуры, как будто меня не было неделю, а не сутки — еще одна прелесть больших городов. И никакие домофоны или консьержи не останавливают тех, кто набивает ящики всеми этими навязчивыми рекламными буклетами и брошюрами. А ведь среди них есть еще счета и скидочные купоны, поэтому, обреченно вздохнув, я вытащил всю кипу и побрел к лифту. Усталость вдруг навалилась на меня, как валун, сорвавшийся с горы, я уже не хотел ничего, кроме горячего душа и, хотя бы, 5 часов сна — больше я себе не разрешил, понимая, что ночью не усну, а утром мне опять на работу. Лифт ехал целую вечность с 16-го этажа, а в то утро я был уже не в состоянии ползти пешком на свой 7й. В зеркале кабины на меня уставился осунувшийся мужик с мешками под глазами, белый свет, льющийся с потолка, сделал их особенно резкими и темными, а нос — огромным, как и уши. Гоблин, заключил я, такой рожей только детей пугать… А может, хватит уже про детей, одёрнул я сам себя и вышел из кабины.

Лестничная клетка была пуста, 4 запертые двери, но я всё равно с опаской покосился на соседнюю от моей, там проживала пенсионерка, еще одна достойная представительница племени халявщиков, считающая, что если я врач, значит, я уже не человек, а робот, обязанный круглые сутки консультировать ее по любому пустяку, забыв про личную жизнь и естественные потребности организма. Знаете этот прикол: бабушки у подъезда называли Лену/Катю/Люду проституткой и наркоманкой, но она не возражала — лишь бы не узнали, что она врач. До боли жизненный прикол.

Я начал доставать ключи, сонливость, видимо, сделала свое дело, координация моя явно сдала, ключи я уронил. Они загромыхали на весь подъезд, как будто обрушилась крыша мира, а не связка ключей, поморщившись, я наклонился и тут услышал гораздо более ужасный звук — соседняя дверь открывалась.

— Семен? — выкрашенная в ядовито-рыжий цвет голова соседки выглянула и начала поворачиваться в разные стороны. Почему так быстро, вертелся в моей голове вопрос, она что, караулила под дверью, что ли?! — Семен, это ты шумел?

Подавив сильный приступ раздражения, я сделал глубокий вдох и только потом подцепил ключи и разогнулся, в глазах немного потемнело, нехорошо.

— Да, Марья Геннадиевна, — сухо ответил я, всем своим видом демонстрируя, что не настроен вести беседы. Надежда, она ведь умирает последней, помните? — Уронил ключи, засыпаю на ходу после дежурства.

— Ой, а у меня пищеварение опять сорвалось, наверное, — напрасно я надеялся, как говорится, от пиявки просьбами не избавишься, как, впрочем, и от любого паразита. А эта женщина была паразитом в человеческом обличие, я таких много повидал в силу профессии. — Слабость какая-то, всё лень, вот сижу весь день у телевизора…

Там бы и сидела, подумал я, вставляя ключ в замочную скважину. Я знал, что за этим последует и уже начал злиться.

— Ты должен меня выслушать Семён. А то в поликлинику не прорвешься…

Я повернулся к ней и подчеркнуто внимательно всмотрелся в лицо, надо сказать, пышущее здоровьем.

— Я сейчас уже мало что соображаю, давайте… — начал было я, но она меня перебила.

— Я недолго. И потом, ты же врач, ты же должен помогать людям!

— Я должен был быть дома 2 часа назад, но задержался, потому что после бессонной ночи я вынужден был сообщать родителям о смерти их ребенка. Я еле стою на ногах, и если у вас не критическое состояние, а я вижу, что это не так, я выслушаю и дам вам рекомендации, когда отдохну.

Она явно заметила, что я разозлился, но не отступала, и это еще больше взбесило меня. Пока она решала, какая реплика будет наиболее эффективной — в ее арсенале было 2 оружия: наглый напор и, если первое не срабатывало, она начинала бить на жалость — стоя за дверью с упрямым лицом, я наконец отпер замок и попытался проскользнуть на свою территорию.

— Я зайду вечером! — крикнула она мне вдогонку, невероятная наглость. — У меня там куча анализов, я принесу…

Ответом ей стала захлопнувшаяся дверь.

Вот так, опять подумал я, когда ты хочешь забыть о чем-то, жизнь вынуждает тебя повторять это снова и снова. Бросив пачку корреспонденции на тумбочку, я начал стаскивать куртку и кроссовки и с раздражением заметил, что координация снова меня подвела — конверты и рекламные буклеты рассыпались веером на ковер в прихожей, часть всё же осталась на положенном месте. Я протянул руку, чтобы сгрести их, и тут увидел среди пестрых рекламных рассылок и знакомых бело-синих счетов абсолютно черный конверт из матовой бумаги. Таких я раньше не видел. Какая-нибудь пафосная компания или элитный магазин, подумал я, но почему-то протянул к нему не всю руку, как собирался, а лишь погладил пальцем. Бумага была как будто бархатная. Приятное ощущение.

— Ладно, и что там? — пробормотал я, собирая все валяющиеся бумаги, кроме черного конверта. — Опять магазин? Или что…

Я, не глядя, вернул всю кипу на тумбочку, на этот раз ничего не упало, а второй рукой взял конверт. Где-то за спиной только сейчас хлопнула дверь — Марья Геннадиевна наконец свалила в свою обитель. Этот звук захлопывающейся металлической двери был как удар гонга. Невероятно, но на конверте стояла восковая печать, белоснежная, а на ней выдавлен какой-то символ вроде согнутой трёхлистной веточки. А они не мелочатся, подумал я, сам не зная, кто эти «они». С возрастающим любопытством и некоторым сожалением я сломал печать и открыл конверт.

В нем была небольшая картонная карточка, но она была глянцевой, в отличие от конверта. Я вытряхнул ее со всевозрастающим любопытством, она тоже была абсолютно черной, по крайней мере, фронтальная поверхность, на ней изображалась изящная женская рука с единственным перстнем — большим и овальным с каким-то темно-синим камнем, блёстки в этом непрозрачном камне сияли и были выпуклыми — тоже не мелочь. Несколько секунд я любовался картинкой, лаконично и красиво, вот что я тогда подумал, и эти блёстки на темном фоне — очень удачное решение. Ювелирный магазин для богатых, пришла догадка, но я не стал тратить время на ее додумывание, просто развернул карточку тыльной стороной, она была белоснежной, как и печать. И никакой рекламы ювелирных изделий.

Здравствуйте, странник!

Интересное начало, подумал я, буквы были объемными, их легко можно было прощупать на бумаге, и цвет чернил — золотой. Я аж выдохнул от восхищения.

Вы верите в чудеса? А может, вы их видели?

Или задумывались о том, что знаете об этом мире слишком мало?

Наверняка вы — сосуд, носящий в себе великое сокровище — Историю, которую стоит рассказать и которую стоит услышать.

Поделитесь ею в кругу таких же Искателей и разделите их богатства, ибо Знание — это величина, которая умножается, делясь.

Окажите нам честь своим визитом, мы работаем каждую пятницу по адресу ул. Тенистая, строение 9.

Ждем вас в 19.00.

Клуб Удивительных Историй

— Черт возьми! — выдохнул я, любопытство зажглось во мне, как пожар. Тысяча вопросов закрутилась в голове, более странного приглашения или рекламы я не получал никогда.

Что это за Клуб? Я привык, что в нашем мире все что-то продают… что продают они? Места в своем подобии элитного дискуссионного клуба? Но об оплате не было ни слова. Как не было и контактов, только адрес. И такая дорогая реклама, или приглашение, не знаю, чем это было. Странно и очень любопытно. Интересно, кому еще прислали такие? И как умело они зацепили за живое — я всегда искал ответы, искал нечто, может, Истину, а посоле той истории с парнем на дороге… да, я видел что-то, чего не понял до конца и мне страсть как хотелось поделиться этим и получить мнения других людей, не таких упертых приверженцев одной теории, как Юра. Приглашение обещало, что в этом загадочном Клубе я смогу найти именно таких.

Но почему в эру интернета и коммуникаций нигде не было указано ни одного контакта, ни телефона, ни сайта, ни адреса электронной почты? Может, мошенники, тут же мелькнула мысль, опять же, в нашей реальности все либо что-то продают, либо воруют, так что невольно начинаешь подозревать что-то из двух зол нашего времени. Но что они могли украсть? Ни о чем материальном не было и слова, это было приглашение, без указания оплаты за вход, или членский взнос, или формы одежды наконец.

Надо спросить у кого-нибудь еще, получали ли они такие, подумал я. Почему-то мне не хотелось выпускать конверт и это изящное приглашение из рук, поэтому я так и прошел на кухню, держа их, как нечто хрупкое и дорогое. Сонливость как рукой сняло, и это меня совсем не радовало, но мой мозг устроен был таким образом: как бы сильно я ни устал, искра любопытства всегда превращалась в пожар, разгоняющий сумерки в моем сознании. И я никогда не отказывался от приключений, такой уж у меня характер. Иногда они выливались в неприятности, но, видя манящую своей неизвестностью дорожку, я всегда сворачивал на нее.

Я не святоша, и то, что я врач с хорошей репутацией, вовсе не означает, что я живу под колпаком, питаюсь варенными на пару овощами, не делаю глупостей и порицаю всё, что выходит за рамки моего скучного пыльного существования. Нет, я ввязывался в драки, я пробовал запрещенные вещества — у меня хватило ума и силы воли не пристраститься, это был эксперименты по познаванию жизни, которые я никому не советую — я прыгал в пропасть на резиновом тросе, я напивался до беспамятства и спал с едва знакомыми женщинами из баров… в общем, моя жизнь уж точно не была серой и правильной с точки зрения обывателя. Просто во мне всегда горел какой-то огонь, и этот огонь помогал мне со всей энергией бросаться во всё, за что я брался, будь то учеба, работа или досуг. И нет, я не дерганый экзальтированный холерик, я не размахиваю руками при разговоре и не таращу глаза, да и голос я повышаю всего раза 2 в год — кричу «С Новым Годом!» и «Ура!» на параде 9 мая со всей больницей. Этот огонь внутренний, глубокий, и это, как мне кажется, гораздо лучше, но и трудней — если передо мной встает вопрос, который я не могу решить, я буду биться, не спать, не есть и ставить на уши всё вокруг, пока не решу его. Без истерик и отчаяния, просто я должен переть, как танк, на проблему, пока не раздавлю ее. Точно как и стрессы, я не рыдаю и не швыряю вещи, мое сознание никогда не затуманивает горе или злость, но я не могу оставить ситуацию позади еще очень долго время. И какие бы мощные процессы ни происходил внутри, я умею держать их там, не позволять влиять на поведение и принятие решений.

Всё это я рассказал, чтобы вы поняли, что вопрос идти или нет в этот загадочный Клуб даже не стоял… во всяком случае, недолго. Неизвестность и жажда приключений поманили меня, а я редко мог противиться этому зову. И еще мне хотелось выяснить, что это за организация, так странно формулирующая свои приглашения — они ведь попали в саму суть, у меня была история, которую я хотел бы рассказать там, где ее услышат и поймут правильно. И да, я искал ответы, я искал знания.

Возможно, это какое-нибудь собрание двинутых на НЛО или всемирном заговоре, или рептилоидах, я этого не исключал, но это также могло быть и собранием интеллектуалов, которым так трудно найти подходящий контингент для общения. А может, это вообще какое-то тайное общество вроде масонов, заключил я, наливая чай, спать расхотелось, хотя усталость давила, а глаза начали слезиться и щипать — мой верный признак переутомления. Я устроился в кухне за столом, заливая свою королевскую шаурму горячим чаем, а мысли летели, несмотря на вторые бессонные сутки. Кого мне с собой взять? У меня было много приятелей, но ни одного близкого друга, даже не знаю, почему, наверное, как сказала мне одна из моих бывших, я не умею впускать людей в свою жизнь. Видимо, она права, мне всегда хватало общения, и всегда находилась компания, чтобы скоротать пятничный или субботний вечер, я без проблем знакомился и мог поддержать любой разговор, но ни с кем не сближался. А если все мои приятели были заняты, я прекрасно обходился без них, вот и весь показатель ценности наших отношений. И тогда, сидя в своей уютной кухне холостяка, я вдруг понял, что, благодаря этому приглашению, осознал, что никому не доверяю — вот в чем причина моей манеры общения, я радостно впускал-таки людей в свою жизнь, но не дальше прихожей, ха-ха. Маленькими глоточками отпивая чай, я ясно понял, что никому из моих знакомых не могу доверить свою историю, а ведь в Клубе мне предложат ее рассказать, черт, я ведь за этим туда и собираюсь! Никто из них не сможет меня понять, никто из них не будет допущен дальше прихожей, туда, где начинается по-настоящему личное пространство.

Это было мое первое прозрение, благодаря Клубу.

Какой-нибудь занудный психолог, не вылезающий из-за своего стола и видевший жизнь только в сериалах на Netflix, мог бы сказать: но как ты можешь это утверждать, ты ведь даже не попытался, не дал людям шанса проявить себя, ты просто сразу установил границы и отказался пропускать всех… Ну да, я просто не давал им шанса разочаровать меня, и это мой выбор. Как говорит народная интернет-мудрость: не хочешь разочарований — не очаровывайся. Я видел жизнь не в экране монитора, поэтому принял свод законов и правил для себя, которым и следовал, и меня всё устраивало. Оказавшись в моей «прихожей», люди галдели, толкались и вели себя как дома, ничего удивительного, что дальше я их не впускал, чтобы они топтали грязными ногами мои ковры, хватали грязными руками мои хрустальные вазы, открывали шкафы с личными вещами и спрашивали: «А это что?», «А это откуда?»… можно не продолжать, думаю, вы поняли аналогию.

Но вопрос: кого взять с собой, так и остался открытым. Никто из моих приятелей для этого не годился, идти одному было как-то… неуверенно, что ли. Я понятия не имел, что там может быть, а учитывая пугающую реальность большого города, я совершенно справедливо опасался, пусть и сам не зная, чего. Жители мегаполисов не зря осторожны и пугливы как мыши, нигде больше вы не встретите такое количество грабителей, насильников и просто психов, как в больших городах, видимо, их тоже манят огни и большие возможности. А аферистов всех мастей здесь так же много, как и банкиров… хотя лично я разницы не вижу, ха-ха. В общем, один я идти опасался, а компанию подобрать не мог, и тут меня осенило, когда я уже почти допивал чай, а время приблизилось к часу дня: почему бы не пригласить Рину!

Мы встречались уже чуть больше года — да, я из тех «бесчувственных мужланов», которые, хоть убей, не помнят дату первого поцелуя и первого секса, не говоря уж об остальном — она мне нравилась, и сильно, возможно, я плавно подходил к тому, чтобы сказать «люблю». Ей было 38, разведена, детей нет, идеальная пара такому волку-одиночке, как я. Мне кажется, да нет, я, собственно, уверен, что идеальную совместимость нам обеспечивала ее натура — она была художницей, рисовала рекламные плакаты и макеты для открыток и сувениров, неплохо зарабатывала, но главное: могла заниматься тем, что любила — рисовать картины. Она мечтала устроить выставку, мечтала показать людям, как видит мир, и вполне возможно, это был случилось, она была талантлива — на мой совершенно неопытный в живописи взгляд — и чертовски упорна. И как любому творческому человеку, ей просто необходимо было уединение, она любила бывать одна и никогда, ни разу за всё время наших отношений не названивала мне и не требовала внимания, не заваливала меня тупыми эсэмэсками типа «что делаешь?» или «соскучился?», или «почему не пишешь?». У нее была своя жизнь и я был в ней гостем, а не богом, и это мне нравилось. Она совершенно естественно понимала, что работа врача — это не с… до…, а столько, сколько потребует ситуация, и я восхищался этими качествами и был так благодарен ей за то, что она такая. Возможно, совокупность этих нежных чувств успешно и заменяла мне любовь, не знаю, как ей. Мы оба были зрелыми, уже понявшими, что нам нужно и чего мы хотим, а влюбленность — она для малолеток, когда гормоны кипят, и страсть рвется из штанов. Нам было хорошо друг с другом, комфортно и уютно, и большего мы не хотели на данный момент.

Да, вот кого я мог бы взять, ей, как художнику, постоянно ищущему новых впечатлений и образов, это могло быть интересно. Я потянулся к телефону, но так и не взял его в руки. Начинать сейчас переписку — значило, опять потерять время, а умом я понимал, что моему организму давно пора зарядить батарейки. Нам дается одно тело на всю жизнь, так что в наших же интересах следить за ним и держать в наилучшем состоянии, нам ведь из него никуда не деться. Сколько времени уйдет на объяснения, что это за Клуб, а я ведь и сам толком ничего не знал. И конечно, она спросит, как дежурство… Нет, решил я, это подождет до вечера. Сегодня мы не планировали видеться, но всегда созванивались, вот тогда я и мог бы рассказать ей об очередной моей сумасшедшей идее.

Приняв решения, я, как обычно, расслабился, теперь я мог себе это позволить. Поставив чашку в раковину, я почистил зубы, взял телефон и направился в спальню, но, не дойдя до комнаты, вернулся и взял приглашение с собой. Не могу объяснить, почему я так сделал, просто мне хотелось держать его поближе к себе. Оно было красивым и таким необычным, само оформление ласкало глаз. Не расстилая постель, я разулся и улегся на покрывало, заведя будильник на 17.30, потом выключил телефон, мне итак оставалось три часа сна, и я не собирался позволять миру обворовывать меня. В ногах лежал пушистый плед в тонах моей спальни, серо-голубой — подарок Рины на 23 февраля, очень удачный подарок (других она не дарила, никаких носков и пены для бритья), после бессонной ночи я всегда заваливался на постель прямо так, укрываясь иногда собственной курткой, она это подметила и подарила мне это чудо. Я потянулся к нему, с удовольствием зарылся пальцами в длинный шелковистый ворс, укутался в него и закрыл глаза, думая о Рине, о том, что в ней, возможно, и нашел идеальную спутницу, компаньона во всем, понимающего и заботливого. И как ей понравится это приглашение, уж она точно оценит его красоту. Только бы у нее получилось пойти, думал я, настраивая тело на расслабление и отдых, я не думал, что она откажется или поднимет меня на смех, просто у нее могли быть свои дела, и я это уважал. Пойдем разок, посмотрим, думал я, может, там обычный клуб по интересам, кто-то играет в монополию под пивасик, кто-то дискутирует о книгах, кто-то о марсианах. А может, это вообще очередной лохотрон, где тебе предложат купить членство за бешенные деньги, а потом ты будешь смотреть трансляции футбольных матчей и обсуждать чьих-то баб в прокуренном помещении и удивляться, в какой момент ты стал таким дураком, что заплатил за это?

Так, укутавшись в плед и приятные легкие мысли, я незаметно соскользнул в сон. И мне ничего не снилось.

Глава 7

Проснувшись, я совершенно не понял, где нахожусь и какой сейчас день — вокруг была абсолютная темнота, почему-то было трудно дышать. Я шевельнулся, скорее инстинктивно, чем обдуманно, и нашел ответ на второй вопрос — дышать было трудно, потому что я укрылся с головой, а под пледом уже скопилось достаточно углекислого газа. Как только я стянул его с головы, стало светлее, но ненамного, комната была погружена в почти полную темноту. Я прожил в этой квартире уже достаточно времени чтобы знать, что такое освещение бывает лишь поздней ночью. Вот и еще один ответ. Я повернулся на спину — обычно я сплю в позе зародыша, сворачиваюсь в такой клубок, что могу поместиться в чемодан при моем-то росте под 2 метра — и провел рукой по лицу, разгоняя остатки сна. Почему я проснулся? Почему я в одежде? И тут я вспомнил, и это заставило меня подскочить и сесть, я лег поспать после дежурства, я завел будильник… не глядя, я протянул руку и схватил телефон с тумбочки, часы на экране показывали 3.19…

— Черт! — воскликнул я, ударяя себя по лбу, — вот черт!

Будильник либо не сработал, либо я его не услышал. И телефон был в автономном режиме, никто мне позвонить не мог. Рина! Она ведь, наверное, волнуется. Я выключил автономный режим, телефон тут же завибрировал и запикал, сообщения посыпались, как град весной. Я пролистывал список, ища весточку от нее, и нашел.

Привет, мартышка! Телефон выключен… знаю, дрыхнешь после дежурства. Ладно, выспись хорошенько, у меня на тебя планы на завтра… И смайлик купальника, шампанского и парочки. Чего уж тут не понять. Я улыбнулся и нежно провел по экрану пальцем. Из миллионов женщина в этом городе я всё же выбрал лучшую.

Я уже открыл строку сообщения, чтобы написать ей прямо сейчас, но замер, не зная, с чего начать. Пока я раздумывал, экран погас, и я снова остался в темноте, на этот раз кромешной — после яркого экрана я ничего не видел. Ладно, решил я, напишу позже, всё равно сейчас она спит. А вот мне спать этой ночью уже не придется, это я хорошо понимал, и в данный момент меня это ничуть не расстраивало. Я проспал больше 12 часов, и пусть пока я чувствовал себя коматозником, очнувшимся после 100-летнй комы, но я знал, что встану, разомнусь, приму душ и почувствую себя суперменом. Такое бывало, и не раз, когда ты работаешь черт-те по какому графику, организм, дорвавшись до сна или еды, начинает хватать по полной. В 8 утра я уже должен быть в больнице, так что я проспал почти всю полагающуюся мне часть ночи, просто отлично, я считал. И у меня было время в тишине, чтобы подготовиться к новому дню, чтобы привести мысли в порядок и просто насладиться тихой музыкой и чашкой кофе, увидеть рассвет, слушать шелест ветра и пение первых птиц, а не рев автомобильных сигнализаций, гудки, крики соседей и бесконечно гоняющийся по этажам лифт. Стены в моем доме весьма хорошо проводили звук, гораздо лучше, чем мне бы того хотелось. Самое большое удовольствие — никуда не спешить, это врачи очень редко могут себе позволить.

Притворно кряхтя, я спустил ноги с кровати, радуясь, что живу всё-таки один — я не был в душе почти 2 суток, и сам себе уже начинал быть противен. Посидел пару минут, потянулся, а потом резко отбросил плед и встал. Включать свет надобности не было, я знал своё жилище как свои 5 пальцев, на ходу сбрасывая одежду, которая вдруг показалась мне не просто грязной, а как будто радиоактивной, я направился в туалет. Первые мгновения сидел на унитазе, зажав руками кричащие от возмущения глаза, и убеждая себя, что это всё равно пришлось бы сделать, солнце взойдет только через 2 с половиной часа, не мог же я всё делать на ощупь.

Стоя под душем (сначала я минуты 3 спускал адский кипяток, так уж устроена наша система водоснабжения), я уже чувствовал, как будто заново родился, вот за это и я любил ранние пробуждения после дежурств — я как будто рождался вместе с новым днем, ощущая невероятный подъем и какое-то очищение души, что ли. Мне хотелось петь, но я понимал, что меня услышит весь дом, и даже если отбросить столь ранний час, ни голосом, ни слухом я не обладаю, так что сам стесняюсь порой своих песнопений. Но я улыбался, подставив небритое лицо под горячие струи. Умерший мальчик, раздражающее упрямство Юры, прошедший не по плану вечер — всё это улетучилось, растаяло, как мыльная пена под струями воды. Но кое-что осталось, и эти мысли были любопытными, поэтому как-то незаметно заняли мое взбодрившееся и наслаждающееся жизнью сознание. Я вспомнил, что не все события вчерашнего дня были неприятными, например, на прикроватном столике, сливаясь с чернотой ночи, лежало приглашение, самое таинственное и интригующее из всех, которые я получал. Сейчас, на свежую голову, я уже не думал, что это аферисты или клуб с сигарами и спиртным, почему-то сейчас, в эти предрассветные часы внутри меня зародилась какая-то светлая уверенность, что там я найду именно то, что они и обещают — людей, переживших нечто, чего они сами не поняли до конца. Что-то вроде группы поддержки для тех, кто столкнулся с необъяснимым, чтобы разобраться, было ли чудо или просто непонимание. Неполная картина, как сказал бы Юра.

Но кто мог организовать такой клуб и зачем? И как они узнали, что у меня как раз есть, с чем туда прийти? Да, надо порасспросить соседей, решил я, не могли они прислать это только мне. И даже если закинули случайно, то явно не в один ящик, рекламщики так не работают.

Я вылез из душа и, протерев полотенцем зеркало, начал бриться, а мысли мои от Клуба плавно переместились к той, кого я хотел позвать. Хотел — вот ключевое слово. Почему-то сегодня, выспавшись и глядя на мир трезво и позитивно, я вдруг почувствовал некоторое внутренне сопротивление. Примерно такое же, как при попытке людей пройти в мою жизнь дальше прихожей. Я хотел пойти один. Другими словами, Рина больше не казалась мне идеально кандидатурой для похода в таинственный Клуб. И не было такого человека, которого я хотел бы видеть с собой рядом в пятницу вечером в 19.00.

Ну вот, опять ты отгораживаешься, разочарованно подумал я, глядя, как из седеющей щетины проступает знакомое мне лицо. Это же Рина, самая понимающая и умная женщина из всех, которых ты встречал! Но уговоры или доводы разума не имели силы против воли сердца, а оно не хотело спутников, оно утверждало, что в это приключение я должен отправиться один.

Я вдруг представил, что там собираются люди, чтобы поделиться сокровенным, и я в их числе, и вот очередь доходит до меня… нет, я не мог рассказать это при Рине. Не знаю, почему, просто ощутил барьер. Я не хотел рассказывать свою историю при ней, не хотел, чтобы она пока об этом знала, может, потом, когда я сам найду ответы. А может, никогда. Но в любом случае, я не хотел вопросов «почему ты не рассказал мне раньше?», не хотел ее суждений, ее неверия или веры. Я просто не хотел делить с ней это чудо или это заблуждение, как не хотел делить всё слишком личное. Тай уж я человек.

Эта история не давала мне покоя с самого февраля, она стала мои внутренним бременем, а то, что нас мучает сильнее всего, почему-то легче всего доверить незнакомцам, тем, кого мы видим первый и последний раз. Они не останутся в твоей жизни, чтобы напоминать тебе о минутах слабости или стыда, они не станут лезть и что-то менять или на чем-то настаивать, они просто выслушают и исчезнут навсегда, как одноразовый пакет для рвоты. Ты выплеснул то, что не смогла переварить твоя душа, и избавился от этого, вместо того, чтобы хранить и травиться этим снова и снова. Так я это воспринимал.

И я был несказанно рад, что экран погас, пока я подбирал слова, чтобы написать ей. Тогда, еще не проснувшись толком, я мог совершить ошибку, о которой потом очень бы жалел. Она мне нравилась, возможно, я даже ее любил, и я точно не хотел ее терять, поэтому решил не превращать ее в «пакет для рвоты».

Поставив чайник, кофе мне как-то не хотелось, я прошел в гостиную и открыл балкон. Это было еще одно маленькое удовольствие, которое я не намеревался упускать. Выглянул, холодный предрассветный ветер тут же неласково прошелся по мокрой голове, но до чего же прекрасно он пах! Не закрывая дверь, я вернулся в кухню и начал приготовление своего холостяцкого завтрака: яичница, бекон, булочка с маслом, пара сушеных бананов — в моем возрасте уже надо думать о калии в продуктах, сердце ведь не молодеет. Поставив еду на стол, я тихонько включил радио, помня о том, что для всех остальных день начнется минимум через час. Ди-джей бодрым голосом желал всем легкого пробуждения и отличного дня, и в ту секунду я не сомневался, что день будет именно таким.

Пока я завтракал, волосы высохли, и я решил пить чай на балконе. Феном я редко пользовался, не люблю этот шум в самые уши, да и не вижу смысла трать время на такую ерунду, мой почти «ежик» высыхает сам по себе за 20 минут полностью, так что за то время, пока я ел, а потом еще слушал любимую песню по радио, я не толок высох, но и остыл после душа. И всё же я накинул плед из спальни, снова вспомнив о Рине и ощутив неприятный укол вины, совсем слабый, но мне не понравились эти ощущения, как будто я сделал что-то неправильное, что-то постыдное. Надеюсь, это не первая трещинка, едва заметная, похожая на волосок, но способная разрастись и расколоть наши такие удачные отношения, подумал я, и тут же отогнал эту мысль. Какого черта?! Я ведь не в стрип-бар собирался, и я не обязан отчитываться о каждом своем шаге и о каждом решении, касающемся исключительно меня. Я не собирался ей изменять или посягать на ее свободу, а в остальном… всё, что лежало за гранью наших отношения, было моим личным делом.

Мне стало лучше, накинув плед на плечи, я вышел на балкон и прикрыл за собой дверь. Боже, это было чистое наслаждение! Пар из чашки смешивался с ветром, таким свежим после целой ночи без людей. Едва уловимый аромат свежей травы и первых цветов окутал меня, проникая, кажется, во все поры и клеточки, выдувая из них всё мрачное, всё темное и негативное. Небо надо мной еще было ночным, но темнота уже не казалась такой густой, мир вокруг начал приобретать серый оттенок, чтобы потом окраситься в нежно розовые краски зарождающегося дня. Напротив, слишком близко по всем правилам безопасности (но кого в России это волнует), высилась соседняя многоэтажка, и там, что совсем не удивительно в большом городе, горело не так уж мало окон. Большие города никогда не спят, только дремлют, замедляясь и сокращая активность, но никогда не прекращая полностью. Глотнув чаю, такого горячего в это холодное утро, я запрокинул голову и улыбнулся прямо в это тёмное небо, наслаждаясь холодными потоками ветра на свежевыбритых щеках. Я чувствовал себя свободным, спокойным и живым, всё встало на свои места, всё виделось мне гармоничным и правильным, даже если я не мог понять всего замысла… не видел всей картины в целом.

Я больше не ощущал вины перед Риной, потому что понимал, что сам себе внушил это чувство из-за того, что изначально собирался ее позвать. Если бы я сразу решил, что пойду один, никакой вины бы не было. И не должно быть, сказал я сам себе, у тебя своя жизнь за пределами вашего общего круга, у нее — своя. И это попахивает серьезными отклонениями контролировать жизнь друг друга, просматривать все письма и приглашения… нет, до такого опускаться нормальный человек никогда не станет. Я верил ей, я верил, что она не изменит, и я верил себе, знал, что не изменю сам, а остальное значения не имело. Без того комфорта и уюта, которые дает доверие, нет смысла вообще вступать в какие бы то ни было отношения, вот моя позиция.

Я простоял на балконе, кутаясь в плед, пока свет вокруг не стал светло-серым, как и небо надо мной, окна напротив зажглись, и это послужило мне сигналом к возвращению в квартиру, всё равно вся прелесть, вся красота момента, который принадлежал только мне, была потеряна. Новый день начался, теперь по-настоящему, и меня тоже ждала работа. Дверь соседнего балкона слева открылась, но вместо человека появился окурок, стремительно вылетевший за перила. Всё, хватит, подумал я и удалился до появления такого же мусора, только на двух ногах.

Я загрузил в пластиковый контейнер пару вареных картошек и котлету из магазина — мой обед, и я очень надеялся, что сегодня ничто не помешает мне всё-таки спуститься в кафетерий и добавить к нему что-нибудь очень сладкое и неполезное. Радио всё так же тихо играло, песню на половине прервал местный прогноз погоды и реклама, я с обычным раздражением снова поразился, как бездарно работают региональные СМИ, они никогда не прерывали федеральную рекламу и блок объявлений, зато песни — всегда. Я выключил радио со странным злорадством, так и не дав местным недотепам сообщить мне о «невероятных скидках» и «заманчивых предложениях», оделся, выбрал подходящую по цвету пару кроссовок, при этом отметив, что Рина точно закатит глаза и скажет, что я одеваюсь как подросток, когда увидит меня вечером, улыбнулся. Часы в прихожей показывали 7:14, мой четверг официально начался. Я подхватил рюкзак и вышел из квартиры, даже не удостоив взглядом дверь назойливой соседки, в такую рань она наверняка еще спала.

На улице уже вовсю заводились машины, школьники и их родители выходили из подъездов, кто-то махал руками, приветствуя соседей, кто-то молча спешил в новый день. Я поздоровался со знакомыми, кивком поприветствовал почти незнакомых и пошел своим путем, надеясь, что маршрутка приедет не совсем полной, и мне не придется стоять, согнувшись в три погибели. Ветер стал гораздо холоднее, а небо, как и прогноз местного метеоцентра, предвещало дождь. Я поднял воротник куртки, а потом надел на голову капюшон от толстовки. Ну, всё, подумал я, выходя за пределы двора, теперь я точно как подросток-переросток… ах, черт, я же забыл написать Рине, тут же ворвалась мысль. Напишу, как только удастся сесть, решил я и отправился в новый день под тяжелым серым небом.

Глава 8

Вечерний ритуал почти полностью повторял утренний, только прокрученный в обратном порядке. Я шел домой с двумя полными пакетами, спешил, чтобы успеть приготовить всё до прихода Рины, во дворе те же самые лица приветствовали меня теми же взмахами рук или кивками, только теперь все мы заходили в дома, а не покидали их. Я оказался в лифте с толстым подростком, по-моему, его звали Савва, он внимательно и совершенно без стеснения разглядывал содержимое моих пакетов, а потом спросил:

— У вас что, свидание?

— Ты это заключил по шампанскому и фруктам? — задал я встречный вопрос и ухмыльнулся.

— Ну, да, — совершенно серьезно ответил он, — это же классика.

— Смотри и учись, сынок, — поддразнил я, — смотри и учись.

— Вы женитесь на ней? — неожиданно спросил неугомонный пацан.

— Возможно.

— Тоже классика, — со знанием дела ухмыльнулся он и, невероятно, подмигнул мне.

— Как и это, — совершенно серьезно сказал я и показал ему краешек презерватива, вытянув его из нагрудного кармана, — советую не забывать.

И подмигнул ему в ответ. На этот раз он густо покраснел и до 5-го этажа мы ехали в блаженной тишине, а потом, едва открылись двери, он пробурчал что-то вроде «досвднь» и исчез из моей жизни.

Оказавшись дома, я бросил сумки прямо в прихожей и, что мне самому показалось странным, но я всё равно не перестал, первым делом бросился в спальню, приглашение лежало на прежнем месте. Я выдохнул, шумно и с облегчением, а потом взял его в руки, ощутил приятную бархатистость бумаги, выпуклые золотые буквы…

— Ты ведешь себя как псих, — прошептал я, искренне удивляясь, что стою сейчас обутым в своей спальне и поглаживаю странный кусок бумаги вместо того, чтобы готовиться к горячему свиданию с прекрасной женщиной. — Ещё начни шептать «моя прелесссть».

Шептать я не начал, но обнаружил, что бегаю взглядом по комнате в поисках укромного места для моего сокровища. Нет, здесь негде, решил я, ящик с бельем или полка в шкафу — глупое киношное клише…

— В отличие от книг, да? — с издевкой спросил я сам себя, но пошел в гостиную, снял с полки толстый справочник лекарственных средств (самое скучнейшее чтиво для непосвященных, ха-ха) и положил приглашение вместе с конвертом туда, чувствуя себя не просто дураком, но и немного чокнутым дураком. А когда сильный порыв ветра распахнул форточку, я подпрыгнул — самый верный признак нечистой совести и натянутых нервов.

Я быстро поставил книгу на место и подошёл к окну, ветер пах дождем, и это был очень холодный ветер. Я подставил лицо под струю влажного воздуха, думая о том, что надо приготовить всё к приходу Рины и, самое главное, стереть это виноватое состояние из своего сознания. Лучший способ — заняться делом, решил я и начал с разгрузки пакетов, включил радио, звучала какая-то безликая современная песня: тыц-пыц, повторяющаяся фраза и никакой изюминки. Но мне было без разницы, я принялся за дело, подтанцовывая и мыча непонятные мне слова под музыку. А когда пошел дождь, я вовсе забыл о приглашении и о неприятном осадке, который оставляют секреты.

Глава 9

Женщины — ведьмы, клянусь! Как они умудряются знать то, что знать не могут по всем законам логики?! А ведь знают, чувствуют своим легендарным шестым чувством, радаром, от которого нет спасения.

— Так, а теперь отложи вилку и расскажи, что тебя мучает.

Она сидела напротив в моей маленькой кухне, горели свечи, а снаружи дождь барабанил по стеклам, самая романтическая атмосфера, а я всё портил, сам того не ведая. Между нами почти остыл наполовину съеденный ужин, состоящий из мяса на углях (баранина для Рины, свинина для меня), печеной картошки и овощей. Я всегда брал шашлык в кафе недалеко от дома, нам с Риной очень нравилась и кухня, и хозяин — пухлый коротышка с черными вьющимися волосами, вечно торчащими в красивом беспорядке. Иногда ему помогала 14-летняя дочь, просто неописуемая красавица с миндалевидными черными (не карими, именно черными) глазищами и такими же блестящими, волнистыми как у отца волосами. Рина просто глаз не могла отвести от девчонки и всё повторяла, что хочет ее нарисовать.

— О чем ты? — я попытался прикинуться дурачком, именно так себя и чувствуя. Ну хоть выиграю время, подумал я, еще один затёртый до дыр трюк всех обманщиков.

— Ты прекрасно знаешь, о чем, вот и скажи мне. — Такие игры с ней не проходили, уж я-то это знал, поэтому ухмыльнулся и опустил глаза.

— Я чувствую, понимаешь, — она говорила без нажима, но твердо и уверенно, как и все женщины, получившие сигнал с проклятого радара, которым их наградил не то Бог, не то сам Дьявол. — Ты какой-то отстраненный. Как будто что-то обдумываешь или пытаешься пережить.

Она потянулась вперед, над столом мелькнула изящная рука, а потом ее ладонь нашла мою и нежно сжала.

Я поднял глаза. Боже, как она была прекрасна в тот момент! Она всегда была красива, она из тех женщин, которые так естественны и свободны внутренне, что прекрасны даже в халате и бигуди, хотя она никогда не носила бигуди, имея от природы вьющиеся волосы. Но в тот вечер… мягкий свет свечей сделал кожу еще более гладкой и бархатистой, игра теней на лице подчеркнула пухлые губы и прямой нос, а серо-голубые глаза стали отливать зеленью и как будто светиться своим собственным внутренним светом.

— Я никогда не видел тебя такой красивой как сейчас, — выдохнул я, пожирая глазами ее лицо.

— Не уходи от ответа, — мягко улыбнулась она, явно польщенная.

— И не думал. Просто… хочу зарядиться твоей красотой, этим моментом.

Она снова улыбнулась, тряхнула головой, ее светло-каштановые кудряшки, рассыпались по плечам. Ей часто говорили, что она очень похожа на Уму Турман, и если осветлит и выпрямит волосы — мать родная их не различит. Конечно, она никогда этого не делала, Рина, которую я знал и которую, скорее всего, любил, меньше всего на свете хотела быть чьей-то копией. А уж индивидуальности ей было не занимать.

— Тогда смотри, — она подняла голову и придвинулась вперёд, не сводя с меня своих чистых, сияющих глаз. — У меня нет от тебя секретов. Нет тайн. Нет умысла. Нет ничего, кроме желания быть с тобой счастливой и делать счастливым тебя.

Я тоже подался вперед и поцеловал ее, слушая, как ее участившееся дыхание накладывается на шум дождя. Это было красиво, я почувствовал, что десерт мы будем пробовать уже в постели.

— Сейчас, — прошептал я, нежно положив ладонь на ее лицо, кожа была как шелк, а потом спустившись ниже, по шее, и еще ниже, — сейчас наше время…наше… время…

Она тоже так считала.

Мы любили друг друга под шум дождя, влажный холодный ветер иногда врывался в спальню и гладил наши разгорячённые тела, трепал пламя свечей, которые мы принесли из кухни. Я старался доставить ей удовольствие, как будто это был последний раз в моей жизни, сказалась вина, которую я почему-то так и не смог побороть. У меня нет от тебя тайн, ее слова крутились в моей голове, ее чистые глаза, она говорила с открытым сердцем, а я… у меня была тайна, и черт его знает почему, но мне было тяжело скрывать что-то от нее и невозможно признаться.

Не поймите меня неправильно, я не из тех мужиков, которых называют «всунул-высунул и захрапел», но в тот вечер я, по моему скромному мнению, превзошел сам себя. Доказательством стала ее довольная улыбка и тяжелое дыхание, когда она растянулась возле меня, глядя из-под полуопущенных век, как сытая кошка. Дождь снаружи усилился, а нам было так спокойно и уютно в нашем маленьком мире, наполненном светом свечей и разлившимся по телам удовольствием. Комната наполнилась нашим теплом, нашей энергией, и я чувствовал себя так умиротворенно в коконе этого блаженства и безмятежности. Мне хотелось закурить, но она не выносила запах табачного дыма, а покидать этот кусочек рая ради сигареты я ни в коем случае не хотел.

— Дежурства идут тебе на пользу, — промурлыкала она, водя длинными пальцами по моей груди.

Я поднял ее ладонь и поцеловал, потом вернул на место.

— И всё же, — медленно, лениво, как будто засыпая, сказала она, — даже такой восхитительный секс не избавит тебя от того, что ты носишь в душе и никак не можешь выплеснуть. Расскажи, если хочешь и можешь, это помогает. То, что снаружи — уже не внутри.

— Хорошо сказано, — я переплел ее пальцы со своими, задумчиво глядя на тени, отбрасываемые светом свечи возле кровати.

Она молчала, не мешая мне думать, дождь барабанил в стекла, ветер всё так же стремился прокрасться в наш оазис тепла и уюта.

— Он умер, — неожиданно сказал я, продолжая смотреть на пляску теней на стене, ветер колыхнул пламя, и тени стали мутировать в каких-то чудовищ. — Мальчик, мой пациент. Ему было всего 15, фатальная сердечно-сосудистая патология. А ведь его положили просто с кашлем….

— Боже, — она приподнялась на локте, глядя на меня большими и такими искренними глазами. А вот я лгал. Опять. — Мне так жаль…

— Мне тоже, — отозвался я, имея в виду совсем не это. Вернее, это тоже, но в тот момент мне было искренне жаль, что я как-то неконтролируемо скатывался в темный участок бытия, где люди лгут, разрушают свое счастье и ненавидят самих себя.

— Пойдем, — она встала, похожая на обнаженную богиню в мягком свете свечей, — это надо заесть, подсластить тем заманчивым тортиком, который я видела в холодильнике.

Рина накинула мой банный халат, она всегда надевала его, когда оставалась у меня, она была высокая, но я — еще выше, так что мой халат доходил почти до пола.

— Поверь любительнице мелодрам и страстей, есть два безотказных средства от жизненных гадостей: десерт и…, — она подмигнула и спустила халат с одного плеча, — и десерт.

— А можно сразу второе? — улыбнулся я, пожирая глазами эту красоту, точеная фигурка, которую я знал наизусть, скрытая в метрах пушистой ткани, это атласное плечо и растрёпанные кудряшки, обрамляющие горящие глаза. Нет, торта мне совсем не хотелось.

— Тебе не говорили, что хорошее вино смакуют, а не пьют залпом? — игриво спросила она, пританцовывая под слышную одной ей мелодию, — а ты сегодня — просто Каберне Совиньон, которое я собираюсь смаковать до рассвета.

Дождь на улице усилился, с какой-то природной яростью поливая город, я ждал, что услышу раскаты грома, такой дождь, да еще весной, обычно перерастал в грозу, но ничего, кроме ливня, не слышал, даже ветер стих. Я всё же выбрался из кровати и закрыл балкон, с наступлением ночи стало тянуть холодом. Рина достала торт, я заварил чай, она уселась на свое обычное место напротив меня, подняв одну ногу на скамейку, так что из халата теперь выглядывало не только плечо, но и коленка. Свечи сгорели, а новые нам обоим не хотелось доставать, так что мы включили свет. И, как ни странно, при этом привычном электрическом свете мне стало легче, как будто он разгонял тени и в моей душе.

— Ммм! Ты знаешь, как порадовать девушку! — она обмакнула тонкий палец в крем и слизнула, закатив глаза.

— Ещё раз так сделаешь — останешься без торта, — пропыхтел я, глядя на нее голодными глазами и изображая последнюю степень сдерживания себя.

— Как? — она невинно захлопала глазками и повторил всё в замедленном темпе, — вот так?

— Сжалься! Дай хоть немного поесть, восполнить силы! — простонал я.

Оказалось, силы мои были потрепаны сильнее, чем я предполагал, поглотив еще пару кусков мяса, я лениво жевал торт, она смаковала свой кусочек, медленно, игриво, как умеют есть только женщины.

— Это всё? — спросила она, не поднимая глаз от десерта, — я насчет мальчика. Просто у меня такое чувство, что тебе всё еще тяжело… ну, не знаю, как будто что-то еще не дает тебе покоя.

Ну не ведьма, а? А потом удивляются, почему большинство мужчин боится женщин! Да как их не бояться с такими-то способностями?! Они как кошки — одной ногой в каком-то потустороннем мире, и с этим надо смириться или жить без них.

Я задумался. Это мой шанс, сказал я себе, скажи правду и не мучай себя больше. Но жизненный опыт научил меня давным-давно, что правда — это тонкий лед, и прежде, чем ступать на него обеими ногами, надо хоть как-то проверить его прочность.

— Есть одна деталь, которая не дает мне покоя. — Согласился я. — И мне хотелось бы знать твое мнение.

И я рассказал ей о том, как, по словам соседа по палате, мальчик проснулся в ужасе от кошмара, а потом его уже так и не смогли привести в сознание.

— То есть, либо он чувствовал свою смерть, может, видел ее во сне, его душа или его сущность предчувствовали страшное, — заключила она, игривое настроение пропало, на меня смотрели умные глаза человека, ищущего истину. — Либо мозг получил сигнал, что в теле серьезные неполадки, и выдернул его из сна, создав чувство страха?

— Именно. Как врач я понимаю, что необратимые процессы в теле начались задолго до пробуждения, просто тогда, скорее всего, они набрали критическую массу, и мозг дал команду проснуться. Но…

— Но ты сам в это не веришь, да? — закончила она за меня, — или веришь, но в оба варианта?

Я благодарно сжал ее руку и кивнул.

— Я задумался, не вчера, конечно, просто этот случай — еще одна монетка в копилку моих размышления и поисков: что управляет нашей жизнью и смертью? Какие силы остаются за кадром того, что нам доступно? Мы ведь ничего не знаем о мире, даже о собственном мозге нам почти ничего не известно…

Я зашел на опасную территорию, можно полностью разделять светские взгляды друг друга, иметь кучу общих интересов и погореть на таком щекотливом вопросе как вера. И если правда — это тонкий лед, то вера — это прыжок с закрытыми глазами в пропасть, есть только два варианта: либо ты обнаружишь, что умеешь летать, либо разобьешься в лепешку. И я очень надеялся, что общность наших взглядов подарит мне крылья, потому что я только что прыгнул.

Она молчала, задумчиво ковыряя вилкой остатки торта, стало так тихо, что я слышал ее дыхание сквозь шум дождя.

— Знаешь, — тихо сказала она, не поднимая глаз, — когда я была совсем маленькой, где-то лет до 9, не больше, я верила, что я — особенная. Понимаешь, я не просто верила, я твердо знала, что если я спрыгну с крыши — то полечу. Я знала, что если я окажусь на борту самолета — он точно не разобьется, даже если попадет в эпицентр шторма. Я жила в этом ощущении, как в коже, каждый день я как будто грелась в лучах своего собственного солнца, и этот свет делал меня неуязвимой. Я так же верила в привидения, единорогов и во всё, во что верят нормальные дети.

Она замолчала, и грустная улыбка чуть тронула ее губы. Я тоже молчал и ждал, когда человек погружается в свою память, лучшее, что ты можешь сделать — молчать и ждать.

— А потом однажды мы возвращались из гостей, было поздно, фонари еще горели, это я хорошо помню, значит, 11 еще не было, но мне уже очень хотелось спать. Было лето или поздняя весна, и я радовалась, что уроков нет, и я могу завтра играть с подругами на улице или что-то в этом роде. Я помню голубой свет фонарей, он просвечивал сквозь листву, ветер играл тенями, родители беседовали о чем-то взрослом и иногда смеялись. Я держала маму за руку, шла и наслаждалась прогулкой, обычно в это время я уже была в кровати, а тут гуляла среди ночи. Я помню чувство абсолютного счастья и умиротворения, то есть, это теперь я могу охарактеризовать эти чувства взрослыми словами, а тогда мне просто было хорошо, на полную катушку хорошо, понимаешь? Мы шли по дороге, машин не было, в моем городке после 9 вечера жизнь исчезала с улиц, на обочине росли большие деревья и кусты кое-где. И вот впереди прямо под одним кустом я увидела сгусток черноты, я не боялась, просто мне стало интересно. В тенях кто-то сидел, на корточках, с опущенной головой. Родители или не видели этого человека, или не думали, что он может представлять угрозу, у нас никогда ничего не случалось, а чья-то пьяная потасовка обсуждалась год. Мы приближались, человек не двигался. Наверное, пьяный, решила я, а потом увидели длинные волосы — это была женщина. А потом всё произошло так быстро…

Она вздохнула и снова улыбнулась своим воспоминаниям, не мне.

— Мы поравнялись с ней, между нами было не больше метра. — Рина подняла на меня глаза, они были холодными. — И когда я проходила мимо, она вдруг подняла голову. В свете фонаря на меня смотрело страшное лицо ведьмы, тени плясали на ее исковерканных щеках и горбатом носе. Она посмотрела прямо на меня черными провалами глазниц и ухмыльнулась, издав тихий, но жутковатый звук вроде «гы-гы». Волосы свисали по бокам, спутанные и темные.

Она снова опустила глаза и принялась водить вилкой по тарелке — остатки торта были уже успешно размазаны в кашу.

— Я не закричала, даже не отшатнулась. Но этот ледяной ужас помню до сих пор, он пронзил меня с головы до ног, как гигантская сосулька. Тело даже начало ломить от силы этого страха. Я прижалась к маме и стала оглядываться, боялась, что она пойдет за нами. Но она осталась сидеть, снова опустила голову.

Я оглядывалась до самого дома. Даже не знаю, почему не сказала родителям сразу, возможно, привыкла, что, если они заняты, их нельзя беспокоить. Не знаю. Но я не сказала ничего, и очень боялась, что она найдет меня по запаху и ночью проникнет в дом или будет стоять за окном…

Этот ужас, не дал мне уснуть той ночью, я просыпалась в полной уверенности, что она под кроватью или в шкафу, или стоит на улице возле дома…

А утром я рассказала маме. Она, конечно, выслушала, а потом сказала то, что говорят 99% родителей: не бывает никаких ведьм. Я настаивала, я описывала снова и снова, я была уверена в том, что видели мои глаза. Она не спорила больше, лишь равнодушно пожимала плечами, но я чувствовала, что мне не верят, что меня бросили один на один с этим страхом и с этим испытанием.

— Рина…, — я сжал ее руку, она рассеянно сжала мою в ответ. Она всё еще была там, в стране воспоминаний.

— Эта ведьма преследовала меня всё лето и часть осени, пока однажды после школы я не зашла с подругами в магазин за сладостями. Мы покупали чипсы, леденцы на палочке и прочую ерунду, на которую дети тратят карманные деньги. Тогда еще не было таких супермаркетов, по крайней мере, в нашем захолустья, так что мы стояли возле прилавка спиной к выходу. Дверь открылась, колокольчик звякнул, я инстинктивно повернулась… в магазин зашла она — та самая ведьма. Она была молодая, стройная, длинные волнистые темные волосы, и это лицо… оно как будто взорвалось изнутри, понимаешь? Не знаю, как объяснить, но череп был деформирован, как и все черты лица, и кожа как будто в рытвинах…

Она снова вздохнула и покачала головой.

— «Ведьма» уверено прошла к полкам и стала набирать крупы или что-то еще. Мои подруги повернулись вслед за мной, остолбенели, начали пялиться.

— Девочки, — твердо одернула нас продавщица и добавила, явно, чтобы привести нас в чувство, — вы что-то еще хотели?

Мы покачали головами и медленно вышли. Всю дорогу мы обсуждали, что с ней могло случиться, думали, что она инопланетянка, я сказала, что считаю ее ведьмой, моя подруга Алина сказала, что это наверняка радиация, ей мама рассказывала про Чернобыль. А дома я не выдержала и рассказала маме о встрече в магазине.

Рина хмыкнула и дернула бровями. И столько разочарования было в этом коротком движении, что я почувствовал неприятную тяжесть в душе. В тот день она окончательно утратила веру в волшебство, то есть, повзрослела.

— Можешь поставить последний рубль и выиграть — она не была ведьмой, конечно, нет. Мама усадила меня перед собой и объяснила, что это племянница нашей соседки по району, что прошлой осенью она попала в страшную аварию и потеряла родителей и сестру. Она чудом выжила, но ее лицо… Мы ведь жили не в Голливуде, а в крошечном провинциальном городке, и ее тетя, к которой она вынуждена была переехать, не ворочала миллионами, так что такой эта девушка останется на всю жизнь.

Порыв ветра швырнул в стекло порцию брызг, Рина подняла на меня ледяные глаза, в глубине которых я видел боль, так бывает всегда, когда дети понимают, что в этом мире есть вещи страшнее троллей и ведьм. Я хотел снова взять ее за руку, но не решился под этим ледяным взглядом, сейчас она была недоступна для тепла, сейчас ее душа стала Арктикой.

— Вот в тот день всё волшебное вокруг меня и во мне рухнуло. Я вдруг поняла, что не являюсь неуязвимой, что если прыгну с крыши — упаду и разобьюсь, и стану как эта девушка. Я поняла, что мир плоский и злой, что в нем нет правил, нет чести или наград за добродетель. Однажды ты выходишь из дома и теряешь близких в аварии. Однажды утром ты смотришь на свое лицо в последний раз, а дальше на тебя будет смотреть чудовище, под маской которого всё та же молодая девушка, понимаешь?

— И нет волшебства, чтобы вернуть ей семью или красоту. Нет феи-крестной, а волшебство мог бы сотворить толок мешок денег, но в этом подлом мире они не падают с небес. Есть реальность, из которой ты не можешь выбраться, как из ловушки, и ее реальность такова, что за всю жизнь она не заработает столько, чтобы поехать на другой конец земли к высокооплачиваемым врачам.

— Да, — кивнул я, так и не решаясь прикоснуться к ней, как будто холод, идущий от нее, мог обжечь или убить. — Я видел немало таких историй.

— Не сомневаюсь, — холодно ответила она, — а насчет твоих размышлений, в них ведь прозвучал скрытый вопрос, так? Верю ли я… верю. Верю, что есть что-то волшебное, неуловимое, прекрасное и ужасное, верю, что чудеса живут где-то. Где-то, но не здесь. После того дня я просто не могу обманывать себя, здесь, рядом с нами, в городах, нет ничего, что выходило бы за рамки телевизионных репортажей или законов рынка. Здесь правят другие силы, люди убили волшебство, если оно и было, заменив его политикой, экономикой и общественным мнением.

Теперь настала моя очередь чувствовать смятение и разочарование. Совершив свой прыжок в пропасть, я не разбился, но и не взлетел. Скорее, я валялся сейчас на дне этого ущелья с поломанной ногой, спрашивая себя, какого черта я вообще это затеял.

— Ааа, ладно, к черту всё это, — я тряхнул головой, старясь игнорировать мутную тяжесть в душе, старясь поверить, что трещина между нами не стала шире и глубже. — Пациенты умирают, все люди умирают, почему-то этот так. Я и сам не понял, куда больше тянется моя душа. В мире много страшных вещей, давай оставим их за порогом. Я это пережил, как и ты свою историю, не хочу портить наш вечер и впускать в него тьму.

Она улыбнулась мне, еще не прежней улыбкой, но намного теплее.

— Ты ведь знаешь, что тебе не в чем себя винить? Просто хочу еще раз это сказать.

— Знаю, — ответил я, и это было правдой, трещина сократилась. Возможно, мне удастся замазать ее, наклеить красивенькие обои, подумал я, и постараться забыть, что она вообще там была. Это была моя игра, и больше прыгать в пропасть мне не хотелось. — Может, посмотрим кино?

— Только без глубокого смысла! — засмеялась она и в миг стала прежней Риной, женщиной, которую я, кажется, любил.

Мы посмотрели «Век Адалин», укрывшись тем самым сине-серым пледом, потом медленно и как-то отстраненно занялись любовью. Огонь страсти погас и так и не разгорелся снова, очень уж это пламя капризное, когда вам больше 35 и вы имеете больше одной извилины в голове. Дождь и не думал прекращаться, Рина уснула у меня на груди, а я лежал, глядя в темноту, и думал о черной бумаге, на которой было напечатано приглашение в странный Клуб. Я сказал, что не хочу впускать тьму, но ее кусочек уже вошел в мою жизнь без спроса и теперь прятался в толстой и скучной книге от женщины, в которой был мой свет.

Завтра, думал я, завтра я поставлю точку в этой неприятной истории. Схожу туда, раз уж решил, но только разок, чтобы увидеть, не ошибаюсь ли я в своих немного наивных надеждах. Почему-то при мыслях о завтрашнем вечере я чувствовал сильное волнение, какую-то вибрацию в груди или даже легкий страх. Мне и самому такая реакция казалась глупой и нелепой, но когда это чувства слушались разума?

Я осторожно встал, чтобы не потревожить ее, вышел в кухню, всмотрелся в редкие горящие окна, дождь всё шумел, окно было приоткрыто, и влажный холодный воздух неприятно холодил голое тело. Я обхватил себя руками и уставился в ночь за окном невидящим взглядом. Что-то ждало меня завтра, что-то, к чему я, наверное, не был готов. Но не это меня пугало, я всегда бросался навстречу всему, к чему явно готов не был и быть не мог. Меня пугало то, что наличие такого приглашения уже склоняло чашу весов мировоззрения в сторону ведьм, единорогов и всего того, во что взрослым верить не полагается. Во что верить становится опасно с приходом определенного этапа жизни.

И еще я понял, что трещина между нами никуда не делась, она всегда будет там, даже под слоем штукатурки и красивыми обоями. Потому что я чувствовал так же явно, как холодный воздух, дующий мне в грудь и живот, что поступил правильно, не сказав Рине о Клубе и о моей истории.

Глава 10

На работе мне приходилось несколько раз уединяться и, строго глядя на себя в зеркало, требовать от этого бледного мужчины с яркими глазами собраться и перестать, черт возьми, валять дурака, от него ведь зависят жизни! Такого волнения я не чувствовал с 10 лет, когда впервые подрался с мальчиком из параллельного класса. Тогда я понимал, что дело идет к рукопашной, но не знал, как себя вести, как драться и как выйти из ситуации с наименьшим позором. Проще говоря, мне было страшно, как и тогда.

Мысли о проклятом приглашении и загадочном Клубе не выходили у меня из головы, особенно фраза «Вы верите в чудеса? А может, вы их видели?». Она, как трек на повторе, крутилась в моей голове, вызывая всё новые волны удушающего волнения, переходящего в страх. И это как магнит притягивало меня туда, так что о том, чтобы просто выбросить приглашение и забыть о Клубе, и речи не шло. Так уж я устроен, если меня что-то волнует, я должен броситься в бой и победить источник неприятностей или оказаться побежденным. Неопределённость — вот мой худший кошмар. Я вступил в драку с тем пацаном тогда на школьном дворе, несмотря на сдавленное ужасом горло, и сердце, бухающее где-то в голове, он разбил мне нос и испачкал одежду, а потом вмешалась учительница. Но в тот момент я понял о себе 2 вещи: первое — мир не рухнет, если тебе дадут по лицу, и второе — нет ничего лучше поставленной точки.

Я и сам не мог сказать, чего боялся, что именно так пугало меня во всей этой истории с Клубом, но точно знал, что пойду и поставлю точку, как привык. Машина ждала на парковке для персонала, сегодня мне нужен был личный транспорт, утром Рина удивилась, когда я потянулся за ключами и предложил подвезти ее, обычно я ездил на маршрутке. И я солгал, снова, но теперь более легко и уверенно… а чего уж там, если ты покатился по склону негативизма, то по пути ко дну ты только набираешь скорость. А потом шмякаешься и разбиваешься в лепёшку.

И это падение грозило мне не только в личной жизни, но и в профессиональной. Первый раз, во время утреннего обхода, я назначил пациенту с воспалением легких амоксициллин, не заметив, как удивленно взлетели брови сопровождающей меня медсестры.

— Лечение по плану, — уверенно сказал я и хотел переходить к следующему, протягивая руку в требовательном жесте — просил передать мне его историю болезни. И тут медсестра, тактичная и опытная Таисия Павловна, тихонько тронула меня за рукав халата и отвела в сторону.

— Семен Сергеевич, — зашептала она, когда мы вышли в коридор, — вы ведь вчера его отменили, у пациента аллергия…

Дожился. Наверное, я густо покраснел, потому что она понимающе улыбнулась и спросила, какой антибиотик применять. И правда, в истории болезни моим почерком было написано, что вчера препарат был отменен. Если бы я думал о работе, а не о предстоящем вечере и о том, как утром украдкой, словно вор, вытащил черное приглашение из Справочника лекарственных средств и запихнул в рюкзак, пока моя женщина была в ванной, заметил бы это. Я сослался на плохую ночь, выдавил улыбочку и вернулся к обходу, и некоторое время мне удавалось держать свой фокус на том, что я делаю.

А после обеда, где я рассеяно жевал резиновую котлету из нашего кафетерия и слушал, как парни из скорой за соседним столиком обсуждали женщин и машины, я едва не проморгал сдвиг в лейкоцитарной формуле в анализах. Благо меня отвлёк один из терапевтов, поговорив с ним, я забыл, что там было в просматриваемых данных, и решил снова просмотреть. И чуть не упал со стула. После этого я второй раз забежал в уборную для персонала и едва удержался от того, чтобы не отвесить себе оплеуху.

— Соберись, придурок! — прошипел я, глядя на бледное лицо и странно блестящие глаза, — хочешь, чтобы кто-то помер? По судам захотелось? Соберись, идиот.

Собраться мне удалось ровно на 2 часа — время приема поступающих. Пока я беседовал с людьми, осматривал их и заполнял историю болезни, я почти не думал о Клубе, о Рине, о фразе «Вы верите в чудеса?», а потом снова оказался в уборной, покурил без всякого удовольствия, просто потому, что привык делать это, выкинул недокуренную сигарету в урну, глядя на свое потрёпанное отражение. До конца рабочего дня оставалось 1.5 часа, и я строго сказал этому хмырю в зеркале, чтобы он собрал свою тощую задницу в кулак и доработал без лаж.

— Что, ночка выдалась жаркая? — подмигнул мне Армен, один из наших терапевтов, ему было 32, но выглядел он на все 50, вся больница пилила его за бесконечные и беспорядочные связи и нежелание жениться, ему все подыскивали невест, это уже стало нашей игрой, в которую мы все время от времени с удовольствием играли. — Староват вы для заездов на длинные дистанции.

И он пошло подмигнул мне.

— Глядя на твое пузо, братан, — ничуть не смутившись, ответил я, — могу поставить свою тачку, что дам тебе фору.

Он заржал, наставил на меня палец пистолетом и отправился, куда шел. Остаток дня я провел за историями болезни, рассеяно слушая разговоры в ординаторской, радио играло какой-то тюремный шансон, так что я рад был отключиться от этого мира и погрузиться в работу. Но мысли мои уже были не здесь, мысленно я уже колесил по городу в поисках Тенистой улицы и строения номер 9. Я не представлял, где это может быть, и очень надеялся, что не в Речном — там после захода солнца выжить мог только местный. И то, неточно.

План был простой: заехать куда-нибудь поесть и найти по навигатору нужное место. Я знал, что вряд ли уйду с работы вовремя — так не бывало практически никогда, поэтому взял машину сразу. Я мог бы и раньше найти в интернете это место… но что-то удерживало меня, со мной всё время была Рина, и хотя почти все из нас теперь берут с собой в туалет не книги и газеты, а гаджеты, я читал новости, разбирал почту, делал обычные пустые мелочи, но не искал Тенистую улицу. Я представил себе, как буду сидеть в каком-нибудь тихом уютном местечке и искать маршрут, прямо как герой фильма накануне большого приключения. Мне понравилась эта картинка, так что я был полон решимости воплотить ее в жизнь.

Из больницы я буквально выбежал уже в половине пятого, привезли пациентку с гипертоническим кризом, как вовремя, да? Хотя такие вещи не бывают вовремя. Но мне пришлось задержаться, пока мы не накачали ее лекарствами и не оставили под наблюдение дежурного врача. Всего полчаса задержки дорого стоят в больших городах, где пробки — такая же проблема как психи и плохая экология. Я мог добраться до искомой улицы за 20-30 минут, если она была где-то в центре, и я пошел бы пешком, а мог потратить больше 2х часов, стоя в бесконечных рядах замерших машин и озверевающих водителей. В нашем городе, конечно, сделали выделенки для общественного транспорта, но водители почти всегда игнорировали это нововведение, так что автобус или маршрутка меня тоже бы не спасли. На стоянке для персонала было многолюдно, из больницы почти никто не уходил вовремя, так что я напустил на себя серьезный вид сильно спешащего человека. Мне удалось отделаться от разговоров парой дежурных фраз, после чего я забрался в свой Форд и с великим наслаждением захлопнул дверцу, отсекая отвлекающий мир.

Когда я влился в плотный поток машин на Больничной улице, часы показывали уже 16:45, времени оставалось не так много, а трафик был крайне медленным, так что при первой возможности я свернул на улицу — ей оказалась Кузнечная — с более спокойным движением. Я решил не уезжать далеко от центра района, я ведь понятия не имел, в какую сторону мне предстоит ехать, а еще надо было поесть, так что я стал высматривать подходящее кафе. Хочу отметить, что даже не включил музыку, такое со мной случалось крайне редко, и это лишь подчеркивало степень моего волнения.

Центр района был оживленным и деловым, поэтому кафешек и столовых было так же много, как и офисов, яркие вывески и приглашения проплывали мимо меня, я бывал во многих с коллегами или приятелями, но сейчас все парковки были забиты, так что пришлось позволить потоку увлечь меня вперед. Справа проплыл и величественный купол ресторана Султан, там мы с Риной отмечали ее день рождения, парковка была пуста — ничего удивительного, в такие заведения не ходят перекусить после рабочего дня, особенно с нашими зарплатами. Я снова свернул, теперь на Виноградную, там было еще немного свободнее, и я подумал, что сделал правильный выбор, здесь я уже имел реальные шансы найти место для машины и наконец поесть.

Мои ожидания оправдались не сразу, однако мне посчастливилось найти маленькое семейное кафе с парой свободных мест на парковке. Я запер машину и почти бегом направился ко входу под зеленым парусиновым навесом. Семейные Рецепты — сообщали ярко-желтые буквы, а из приоткрытых окон вырывался дивный запах сдобы и жарящегося мяса. Желудок одобрил мой выбор радостным урчанием.

Внутри было тесновато, но уютно, свободный столик был только 1, в самом углу, но меня это не смущало, прямо напротив входной двери — колокольчики так нежно звякнули, оповещая о моем прибытии — была широкая стойка, за ней пожилая женщина с крашеными в противный коричневый цвет волосами, убранными в тугой пучок, и крупными рубинам в таких же крупных ушах. Леди-Дамбо, окрестил я ее, знаю, что это некорректно, недостойно уважаемого человека, врача, и вообще — ребячество, но именно так я и подумал. А почему нет? Мысли ведь не зря принадлежат только нам, и нам выбирать, какие из них озвучивать.

— Вы вовремя, — вместо приветствия сказала дама, — как раз одно место еще есть. Или вам навынос?

Я быстро обдумал эту идею и отверг, не было такой картинки в моей мини-мечте: я, запихивающий в рот еду из одноразовой посуды в машине.

— Нет, я буду есть здесь, — сообщил я и попросил меню

— Садитесь, пока не заняли, — ухмыльнулась Леди-Дамбо, — я сейчас принесу.

Я сел, прямо рядом со столиком была дверь в уборную, но она, к счастью, плотно закрывалась. Я повернулся лицом к окну, которое было от меня не так уж далеко в силу небольших размеров помещения, и уставился на свой Форд цвета «мокрый асфальт». Свет за коном уже приобрел этот неповторимый золотой оттенок угасающего дня, как будто время собирало всё лучшее, что было этим днем, обращало это в золото и прятало на ночь, чтобы перенести в день следующий. Чтобы назавтра гарантировано было что-то хорошее, и мир окончательно не утонул в хаосе и черноте.

Чернота… Я аж вздрогнул, подумав о приглашении на черной бумаге… Господи, я действительно собирался туда! Только пока что получалось: туда-не знаю-куда. С гулко бьющимся сердцем я достал телефон, с трудом отрывая застывший взгляд от игры золотисто-оранжевого света на капоте моей машины, и открыл навигатор. Телефон еще раз спросил: разрешаю ли я определить мое местоположение, как будто без моего ведома не определял, и предоставил мне строку поиска. Руки не дрожали, нет, но в груди поселилась знакомая тяжесть — волнение и легкий страх неизвестности.

— Только не в Речном, пожалуйста, — пробормотал я, и пожилая пара, ужинающая за соседним столиком, покосилась на меня.

Вы верите в чудеса? А может, вы их видели?

Ты идиот, внутри меня истерически смеялся мой внутренний двойник, душа, или сознание, кто как называет, но этот внутренний Я сейчас заходился истерическим хохотом, глядя на значок загрузки данных — скорость интернета оставляла желать лучшего в некоторые часы. Я не отрывал напряженного взгляда от экрана, ожидая вердикта, успел подумать, что если всё же улица Тенистая окажется в Речном, то я скорее всего не поеду… ну, если она только не на самой границе района. Рассуждай здраво, сказал я сам себе, то есть своему внутреннему двойнику, это подростки бросаются бездумно в любые авантюры, а тебе уже по возрасту положено обзавестись парой извилин и научиться ими шевелить. В Речной даже полиция не ездит, а такому как ты, обычному человеку, не Рэмбо и не Стивену Сигалу, там точно делать нечего. Особенно вечером.

— Меню. — Леди-Дамбо положила на стол большой ламинированный лист, и я снова вздрогнул от неожиданности, я так ушел в себя и поиск улицы, что не замечал уже ничего вокруг. — Чайная карта.

Еще один лист поменьше.

— Когда будете готовы сделать заказ, махните рукой, я подойду.

— Я уже готов, — сказал я, даже не глянув на листы передо мной. — Я очень спешу. Что у вас самое быстрое?

— Первые блюда, — она окинула меня укоризненным взглядом светло-карих глаз, однако достала блокнот и ручку из кармана фартука, выглядевшего как домашний. — Пюре, котлеты по-киевски.

Если тебе нужен фаст-фуд, говорили эти глаза, так какого ж черта ты приперся сюда, где мы так бережно и по-домашнему относимся к пище, ее приготовлению и приему.

Я взял чечевичный суп и пюре с грибами в сливочном соусе, котлет я уже наелся. Чай попросил с собой.

Когда она отбыла, я рискнул посмотреть в телефон, чувствуя, как ком в груди начинает давить на дыхательное горло. Глупо, но почему-то я нервничал. Возможно, это был инстинкт, или интуиция, в общем, всё то, что современный человек гордо игнорирует. Экран, разумеется, уже погас, я с трудом вдохнул и нажал на кнопку, нетерпеливо мазнул пальцем по экрану… и вот! Синяя змейка бежала от кафе Семейные Рецепты на северо-восток, то есть, вполне возможно, что в Речной. Или это в центре, попытался надеяться на лучшее я, но где именно? Я пошел по синей линии, передвигая карту, и брови мои удивленно взлетели вверх — улица Тенистая располагалась в обширной промзоне, занимающей кусок между Центром и рекой, этот нежилой почти район называли Коробки за застройку складами, цехами и другими производственными зданиями. Еще там были гаражи, заброшенные дома, пустыри и вечно сдающиеся в аренду помещения и участки. Очень таинственно, как раз под стать приглашению, подумал я, но на сердце полегчало, честно говоря. В глубине души я хотел в этот Клуб, меня заинтриговало и зацепило за живое их приглашение, и я был рад, что мне не придется рисковать жизнью в Речном или вовсе отказаться от этого приключения. Время в пути: 35 минут, сообщил мне навигатор, но это без учета пробок. Я глянул на часы вверху экрана: 17:19, и снова от сердца отлегло — поесть я точно успевал.

В ожидании заказа я вернулся к созерцанию стоянки, но глаза видели не завораживающий закатный свет, настраивающий на загадки и тайны предстоящей ночи, а черный кусочек бумаги, который теперь лежал в моем бардачке. В приглашении ни слова не было сказано о том, что вход строго по приглашениям, но я ведь не из леса вышел, я знал, что некоторые заведения подразумевают это, когда отправляют тебе эти самые приглашения. Я чудом успел вытащить его и сунуть в рюкзак, пока Рина красилась в ванной, я чувствовал себя идиотом, причем, нечестным идиотом. И всё равно сделал так. И это тоже отравило мой день, будьте уверены. Любые близкие отношения — это определенная территория с четкими границами: вот мы, а вот — мир. И всё хорошо, пока на этой территории вас двое, но если появляется кто-то или что-то третье, оно начинает забирать себе всё больше пространства, когда-то бывшего вашим общим, пока не вытесняет одного или обоих. Сейчас я впустил чужака в наш маленький мир, и этот чужак очень активно начал захватывать территорию.

Мои размышления прервал золотисто-коричневый джип, пытающийся втиснуться на парковку перед кафе. Водитель всячески старался вместить свою громадину, но места явно не хватало. Права была Леди-Дамбо, подумал я, я вовремя — успел-таки занять местечко. После нескольких бесплодный попыток, водитель джипа сдался, припарковался параллельно парковке, заблокировав въезд, и буквально выпрыгнул из машины. На нем была кожаная куртка в цвет джипа, очень оригинально, подумал я, а потом водитель обогнул свою громадину, и я снова удивился — этим невысоким лысым, как бильярдный шар, мужчиной оказался наш бывший гинеколог Женя, ему было чуть за 50, он всегда мечтал о детях, но на моей памяти так и не завел. Он уволился из больницы 3 года назад, перешел в частную клинику и, судя по его тачке, не прогадал — в больницу он приезжал на старенькой Ауди. Я уже расплылся было в улыбке, с радостью перекинулся бы с ним парой слов, он всегда был весельчаком и душой любой компании, а за моим столиком места хватило бы на двоих… но тут он резко повернул назад, как будто сам не мог решить, что ему делать, дошел до машины, секунду постоял возле переднего колеса с пассажирской стороны, а потом решительно направился к своей двери, сел за руль и уехал, как-то слишком стремительно выруливая на улицу. Наверное, бывал тут раньше и понял, что сесть не получится, предположил я, а брать навынос передумал. Жаль, интересно, как он живет? Завел ли наконец детей?

Я всё еще слегка улыбался, когда Леди-Дамбо принесла мне суп, горячий, как котел в аду. И как спешащий человек должен это есть, подумал я, но, конечно же, ничего не сказал, кроме «спасибо». Он выдавила в ответ дежурную улыбочку, видимо, так и не простив мне такого наплевательского отношения к их кулинарным изыскам, и удалилась. Мне захотелось курить, дневные сигареты не принесли ничего, кроме горького вкуса и хоть какого-то успокоения от соблюдения привычного ритуала, но в кафе я этого сделать не мог — современная история вошла в период триумфа некурящих. Я быстро прикинул варианты и решил, что потрачу больше времени, выходя на улицу или ища закуток, где нам, убогим, позволено еще делать со своими телами всё, что нам угодно. Придется курить в машине, понял я, но после еды сигарета всё равно будет лучше, так что я начал мелкими глоточками есть суп, а мысли снова улетели к странному поведению Жени — какой-то он был дерганый, его движения никак не ассоциировались с образом счастливого и спокойного человека — к предстоящей поездке в Коробки, а потом к Рине.

За весь день я лишь прислал ей какую-то безликую картинку вроде «хорошего дня» или «обнимаю», такими тебя заваливают все твои знакомые, близкие и не очень, как будто людям нечем больше заняться или они настолько деградировали, что сами уже не могут сформулировать такие простые фразы, если уж хотят пообщаться. Я хотел, просто у меня не было времени писать ей что-то от души в ответ на ее сообщение, и за это мне тоже было стыдно. Я обещал перезвонить вечером и так и не нашел времени для звонка. Похоже, чужак в черном, ворвавшийся в наши отношения по моей вине, еще больше укрепил позиции. Да, мне было стыдно за вранье, за свое отношение к ее откровениям о той «ведьме», я сам не понял, как начал эту дерьмовую игру в двойную жизнь, но остановиться уже не мог… по крайней мере, пока, до сегодняшнего вечера, пока не поставлю точку в этой истории с Клубом. Поэтому я ее избегал, из-за стыда и из-за того, кем чувствовал себя сейчас рядом с ней.

Я ел и не чувствовал вкуса еды, как будто жевал пластик или котлеты из больничного кафетерия, слишком много мыслей о слишком разных вещах забрали всё внимание, на то, чтобы обрабатывать вкус, видимо, ресурсов уже не хватало. Теперь я понял, почему в фильмах про бурное будущее люди едят вместо настоящей еды таблетки или какую-то похожую на блевотину питательную смесь и довольны — просто, когда вокруг происходит слишком много, и слишком много требуется от тебя, тебе уже не до гурманства, мозг, сознание — становятся главными, а тело… ему нужна лишь энергия, чтобы огонь жизни не угас. Тоже научный факт: чем выше развит интеллект, тем меньше потребностей в физических удовольствиях у тела. Ну, если так, гением я явно не был, но сейчас мой мозг всё же забрал всё на себя, пока тело продолжало машинально кормить систему жизнеобеспечения.

Когда хозяйка, или кем она была, принесла мне чай в высоком стакане с крышкой, я уже едва мог усидеть на стуле, волнение, как электрический ток, прокатывалось по телу, заставляя мускулы сокращаться и требовать активности. Я с трудом удержался, чтобы не выхватить папку со счетом из ее рук, грядущее приключение уже звало меня в путь, а я редко мог противиться этому зову.

— Вам понравилось? — совершенно без эмоций спросила она. Ее огромные рубины горели в свете ламп над стойкой.

— Да, — так же ответил я, открывая папку и заглядывая в счет.

— Надеюсь, в следующий раз вы не будете так спешить и сумеете насладиться нашей кухней в полной мере, — однако ее глаза оставались такими же укоризненными.

С таким отношением к гостям — вряд ли, подумал я, уровень радушия в этой кафешке — как столбик термометра в Антарктиде. Я положил деньги в папку, захватил свой стакан с чаем и поспешил к выходу. Было уже 18:07, а опаздывать в самый первый раз — значит, сразу испортить первое впечатление, которое, как говорят умные люди, невозможно произвести дважды. Конечно, тот факт, что мне не нужно было ехать в центр или в отдаленный район, добавляло мне очков, как и то, что из Александрита в Коробки можно было добраться, минуя центр по не слишком загруженным улочкам… но я всё равно сильно нервничал. Сел в машину, молясь неизвестно кому, чтобы на моих дорогах не оказалось пробок, поставил нестерпимо горячий чай в подставку, вставил ключи в замок зажигания, и тут зазвонил телефон. Рина.

И представьте себе, до чего я дошел — я заколебался, отвечать или нет. Просто держал телефон, смотрел на сердито дергающиеся ползунки, красный и зеленый, и не мог принять решение. Из глубины сердца вновь поднялся стыд, полыхнул краской на лице.

— Дааа, — протянул я в трубку, выбирая зелёный ползунок, красный, цвет агрессии, цвет запрета, я пока решил проигнорировать.

— Ну, что мартыш мой, совсем заработался сегодня?

На заднем фоне играла какая-то легкая музыка, какую обычно можно услышать в салонах красоты. Сам я туда не ходил, мне достаточно было парикмахерской в соседнем доме, но вот Рина любила такие заведения, и я много раз забирал ее, так что звуковой фон узнал безошибочно.

— Ты же знаешь, больница — филиал дурки, только побольше. — Я издал почти искренний смешок. — Ты как? Слышу, пошла на гульки?

— Ну, мы как идеальная пара — всё синхронно, — засмеялась она, утром я сказал ей, что давний приятель, которого я давно не видел, вернулся в город и хочет собрать компанию на вечер.

— Надеюсь, ты не в стрип-баре…, — шуточно-грозно спросила она, — а то я знаю, как развлекаются мужики, когда собираются без своих женщин — идут к другим женщинам.

И она захихикала.

— Я как раз подъехал к кафе, сижу в машине, — честно говоря, мне не терпелось закончить этот разговор, но с ней я не мог, не посмел бы допустить в голос ни единой нетерпеливой интонации. И да, я опять врал, стоит ли удивляться. — Семейные секреты. Недалеко от больницы…

— Брось, ты же знаешь, я не из тех дамочек, что прячутся по углам и выслеживают или шарят по карманам.

Новая волна стыда, горячая и горькая, накрыла меня с головой. Она верила мне, как оказывалось, зря. Я прижал телефон плечом к уху и потянулся за сигаретой.

— А я как раз их тех мужиков, кому нужна одна, но самая лучшая, — усмехнулся я, — видишь, как удачно мы притянулись.

— Какой же ты льстец! — захихикала она, но голос звенел неподдельной радостью. Меня это тоже порадовало, хоть немного притупив вину и стыд. Я не врал, я не из тех, кто поставит под угрозу налаженный и счастливый уклад жизни из-за минутного порыва. Называйте это эгоизмом или благородством, мне без разницы.

Мы еще немного поболтали ни о чем, обсуждали ее работу и приглашение на ужин от наших общих друзей, планы на выходные, а потом я четко услышал звук открывающейся двери и женские голоса.

— Ладно, моя очередь подошла, — заспешила она, я вздохнул с облегчением, снова испытав укол стыда. — Веселись. Целую!

— Ты тоже, мартышка! — и я смачно чмокнул трубку.

В ответ раздалось хихиканье, и я наконец остался один на один с предстоящим приключением. Докуривать не было ни времени, ни желания, поэтому я безжалостно затушил почти половину сигареты в пепельнице на дверце и, глубоко вдохнув, завел машину. Как будто собираюсь в поход по Маршруту Тихоокеанского хребта, а не в соседний район по приглашению, подумал я и начал выруливать с парковки. Вспомнил, что без навигатора точно опоздаю, чертыхнулся, достал телефон, включил навигатор, установил последний найденный маршрут, и вставил его в крепление. Синяя змейка тотчас протянулась через город, а в конце меня ждало нечто, чего я так ждал и боялся. Я изучил первый отрезок пути и двинулся, первые улицы были загружены, но не так сильно, чтобы мне пришлось стоять или терять время, пропуская большой поток машин. И чем ближе к выезду из Александрита я подъезжал, тем свободнее становились улицы. Я проехал мимо Центра, оставив его слева, высотки врезались в облака, закатное солнце — уже кроваво-красное, а не золотое — отражалось от стеклянных зданий. Там-то наверняка сейчас улицы забиты людьми и транспортом, подумал я, испытывая почти физическое удовольствие, доступное только жителям больших городов при мысли о том, что их дорога свободна.

Сумерки сгущались в сиреневатую дымку, кое-где уже начали зажигаться первые фонари, люди заходили в кафе, бары и танцевальные клубы, сегодня была пятница, и не просто пятница, но весенняя пятница, и каждый житель города собирался урвать свой кусок удовольствия. Кружки и клубы по интересам, вечеринки, свадьбы, тусовки в барах, релакс в спа, домашние посиделки и прогулки по городу — всё это сегодня набирало обороты, чтобы в субботу выйти на пик и пойти на спад в воскресенье. И я тоже собирался в свой пятничный клуб, правда мое развлечение щекотало мне нервы… но я ведь это любил.

Я проезжал мимо деловых зданий, магазинов и кафешек, открывая новые места — именно это мне и нравилось в большом городе, тут всегда можно было найти место, где ты впервые — мимо частных домов и небольших квартирных построек, не выше 5 этажей; миновал очень симпатичный сквер, забитый людьми и собаками, справа грозно высилась больница №2, серая и мрачная, как тюрьма, я бывал там по работе, на конференциях, и сопровождал больного на врачебную комиссию. Ночь опускалась на город, но людей на улицах становилось всё больше, и как же я это любил! Возле кафешек собирались группы курильщиков, вынужденные покинуть зал, откуда-то вырывалась зажигательная музыка, с веранды на втором этаже ресторана Олимп — я никогда там не бывал и решил это исправить — ясно слышалось пианино, я подумал о Рине, ей бы здесь понравилось, если она не бывала тут раньше, до меня.

А потом яркая жизнь осталась позади, плавно уступая место спальным улицам, где частные дома стояли вперемешку с высотками, я никогда не любил такие вот пограничные места, ни то, ни сё, так мне всегда казалось, и эти улицы, такие пустые и серые после яркой жизни в центре района, только укрепили мое мнение. Огнями здесь горели только магазины — супермаркеты и небольшие торговые центры — аптеки и ларьки. Попалась даже одна поликлиника с горящими казенным белым светом окнами. Дрога стала почти пустой, в это время редко кто мог ехать в Коробки. Мне стало как-то снова тревожно, эти сумерки, это приглашение и пустеющая дорога… Воображение тут же начало рисовать жуткие картины: группа бандитов с битами, мое окровавленное тело, валяющееся посреди нежилой улицы — а таких в Коробках было большинство — машина угнана, кошелька и сотового нет, и я корю себя за бездумность и юношескую порывистость в последние минуты жизни… А потом я подумал о приглашении, оно лежало сейчас бардачке, так что я мог в любую минуту достать его и убедиться еще раз — оно не из дешевых. Какой смысл тратиться на приглашения, ограбить можно и на парковке, и в подъезде, да и в центре полно проулков между зданиями, где порой находят мертвые тела. Нет, слишком много хлопот ради возможно пустого бумажника и пары банковских карт с неизвестным тебе балансом. Да и машину угнать можно сейчас откуда угодно, нет смысла приглашать человека, тем более, водящего далеко не «Бентли», в какой-то пустой район, хоть и близко к Центру.

Тогда что? Сатанисты? Тревожность, навеянная пустой дорогой, сумерками и волнением от неизвестности, не желала уходить. Может, меня и еще нескольких, если они, конечно, вообще получили приглашения и приедут, принесут в жертву какому-нибудь древнему кровожадному божку? Нашу кровь выпьет из черепа какое-нибудь псих с замазанными черным глазами и произнесет какую-нибудь абракадабру?

Бредово, но эта версия совсем не казалась такой нелепой, как с ограблением.

— Хватит, — глухость собственного голоса только усилила волнение, хотя этой фразой я собирался его прогнать. — Угомонись уже.

Темнота уже почти сгустилась и захватила город, когда мимо меня пронесся последний жилой квартал, граничащий с большой территорией какого-то завода. Я въехал в Коробки.

Возле ворот завода стояли несколько грузовиков, группа мужчин в ярких жилетах курила, они с удивлением проводили взглядом мою машину, а мне было так приятно увидеть здесь людей, глупо, но мне было не по себе в одиночку в этом пустом скоплении складов, заброшенных зданий и пустырей. Я четко следовал маршруту, поэтому от завода повернул налево, улицы здесь были асфальтированы, но совершенно пусты, фонари горели, никто их не разбил, что тоже вселяло некоторую уверенность. По обочинам росли деревья, хотя здания по обеим сторонам явно были давно заброшены, окна заколочены, ролл-ставни исписаны уже выцветшей краской. Чуть дальше было какое-то действующее предприятие, высокие ворота с проволокой по верху и прожектора явно свидетельствовали об этом, как и чистый целый асфальт перед воротами и вдоль забора и громкий лай собак. Есть еще живые в этом городе призраков, подумал я, проезжая мимо, устремляясь в самую сердцевину этого странного района.

Я видел строительные организации с рядами тяжелой техники, стоящей за решетчатыми заборами, видел высокие давно заброшенные здания, неизвестно, офисные или жилые, я видел стройку, застывшую на стадии возведения стен, и теперь прямо через нее пророс довольно высокий лес молодых деревьев. Видел еще какой-то давно не функционирующий завод, раскинувшийся на две стороны улицы и соединенный переходом под крышей, часть досок пола провалилась, остался лишь железный каркас с перилами и металлическая крыша, окна были выбиты, за красивым кованым забором — настоящие джунгли. Почему никто не выкупает эти здания, задался вопросом я, почему город не приспособит их под свои нужды? Должен сказать, что добротных и вполне функционирующих зданий было всё же больше, склады, какие-то промышленные предприятия и фирмы, на одних красовались вывески «Бетон и стройматериалы», на других — «Металлоконструкции», «Кирпич, дерево, асфальт», здесь хранили и производили сантехнику, мебель, и еще бог знает что, попался даже обувной цех. Так что жизнь здесь кипела, но только в рабочие часы.

Я снова свернул, на этот раз направо, и проехал через длинный жилой квартал, такой чужой и неуместный здесь, состоящий сплошь из частных домов, больших и крошечных, зато утопающий в зелени. Дорога всё время петляла, зато точка на карте почти слилась с конечным пунктом. В синем свете фонарей этот район казался мне павильоном для съемок какого-нибудь мистического фильма с не очень высоким бюджетом.

Из жилого участка я выехал на перекресток, за ним начиналась улица Тенистая.

По левую руку еще теснились несколько жилых домов, старых, построенных, наверное, еще в начале прошлого века, с крошечными окошками и аркообразными воротами для карет, справа — высокий, выше двухэтажного дома бетонный забор с прожекторами, за ним высились какие-то вышки и трубы, я понятия не имел, что там находится, но видок был внушительный. Цепочка домиков обрывалась пустырем, заросшим травой и несколькими чахлыми деревцами, а по ту сторону пустыря высилось такое же старинное здание, 4 этажа, высоченные окна, посаженные рядком старые клены вдоль тротуара — да-да, на этом участке он был — и огромная площадь перед ним, упирающаяся в ряды гаражей.

— Вы прибыли в пункт назначения, — возвестил электронный женский голос, сопроводив послание мелодичным позвякиванием.

Внутри всё похолодело. Часы показывали без пяти 7. И я был совершенно один на этой странной улице.

Все-таки ловушка, со смесью отчаяния и злости подумал я, и как я мог попасться? Дурак. Если это прикол, то какой-то совсем идиотский, хотя в больших городах даже самое абсурдное и дебильное предположение может оказаться (и чаще всего оказывается) правдой. Подобные конторы были и у нас, создающие такие вот дурацкие приколы, тогда следовало доиграть сценарий до конца, чтобы твои не отличающиеся хорошим вкусом приятели вышли из укрытия со смехом и камерой в руках.

Если этот Клуб действительно существовал, то где другие гости? Горечь разочарования была такой сильной, что мне уже не просто хотелось выйти из машины, мне хотелось выскочить, найти того, кто всё это устроил, и надавать ему пару оплеух. Хотя в глубине души — под штормом эмоций, в спокойных водах глубины — я понимал, что это идея не из лучших, в машине я был в относительной безопасности, а сейчас темно, район пустой и совершенно незнакомый… и кто-то же назначил мне встречу здесь. И что делать? Ехать домой?

Нет, этот вариант меня точно не устраивал. Я ждал приключений, я на них настроился и не собирался отваливать ни с чем. Извините, не сегодня. Поэтому я завел машину и медленно покатил вдоль здания номер 9. Ни одно окно не светилось, и как иначе, здание ведь явно давно забросили. Новая волна раздражения и разочарования обожгла сердце. Я выехал на площадь, ограниченную рядами гаражей — непонятно, для кого были все эти гаражи, если для бывших жителей дома №9, то их явно было слишком много, а других многоэтажек я тут не видел — и вдруг заметил свет, падающий на асфальтовое покрытие со стороны дома. Глупо, но мое настроение резко взмыло вверх, как у ребенка, которому пообещали парк, потом отменили прогулку, а через несколько минуту вдруг сказали: «Собирайся, пойдем». Там точно кто-то был, либо приколисты из агентства и мои приятели, либо бандиты… либо организаторы Клуба.

Я поравнялся со светом, он лился из-за ворот, широкий подъезд вел к таким же широким кованым воротам, вдоль подъездной дорожки густо росли неухоженные кусты сирени, еще совершенно голые. Яркий и теплый свет слепил глаза, я прикрыл их рукой, попытался разглядеть, что там, за воротами, но ничего не увидел. Ладно, после секундного раздумья решил я, если сегодня вечер глупых поступков, то мой вполне оправдан. И я решительно свернул к воротам.

Хотел посигналить, но почему-то не решился, как будто боялся громко заявить о своем присутствии, хотел сохранить хоть часть тайны моего визита. Подождал несколько секунд с гулко бьющимся сердцем, никто не вышел мне навстречу, свет не погас, ворота не открылись. Совершенно не думая больше ни о чем, я открыл дверцу и вышел, борясь с желанием оставить ее широко открытой. Ключи я вытащил и держал в руке, второй заслоняясь от слепящего света. Двинулся вперед, ощущая себя маленьким мальчиком в стране злых колдунов, обстановка вокруг как раз была какой-то мрачно-сказочной. За стеной сиреневых кустов высились деревья, явно выросшие дичком на заброшенном палисаднике какого-то не то склада, не то ангара — длинная стена без окон тянулась от широких ворот дома номер 9 за пределы моей видимости. Воздух пах просто восхитительно, несмотря на промзону — весна наступала на город, подавляя своей свежестью людское зловоние. С востока тянуло рекой, едва уловимый водяной запах, добавляющий в общий аромат весенней ночи нотку таинственности и грусти. На другом берегу в Речном сейчас начиналось самое интересное — хотя, насколько я знал, там оно и не прекращалось — и я порадовался еще раз, что мне не пришлось ехать туда или домой.

Я шел, как мотылек на свет, совершенно не зная, что ждет меня, просто стена, через которую я не пройду, или пламя, которое сожжет меня. До ворот оставалось несколько шагов, теперь я мог разглядеть, что там — большой двор и, вроде бы, несколько машин. Еще один хороший знак. Я ускорил шаг и подошел вплотную, уже собираясь искать звонок или ручку калитки, слепящий свет прожектора затруднял поиски, и я невольно подумал, что это сделано специально — они видят пришедших, мы их — нет. Хотя, кого это их? Организаторов Клуба, ответил я сам себе, и тут от ворот послышался негромкий гудящий звук. Я стоял, заслоняя рукой лицо, и пытался разглядеть хоть что-то.

— Добрый вечер, — раздался низкий голос, говорил он мягко и очень вежливо. Я вздрогнул, вскрикнул бы, но онемел от неожиданности. Я совсем не видел обладателя голоса, хотя, судя по звуку, он стоял напротив меня.

— Вы в Клуб, — не то спросил, не то констатировал он, — я открою ворота, поставьте машину во дворе.

— А… да, спасибо, — выдавил я. Будь они бандитами, я бы уже угодил в ловушку.

— Я получил приглашение… — начал я, но меня перебили.

— Разумеется, — всё тот же низкий, мягкий голос, но теперь я различил в нем твердость, скрытую под этой вежливостью, как кинжал под бархатной подушкой. — Мадам ждет вас.

— Мадам? — спрашивал я скорее себя, чем его, но в ответ получил такую же вежливо твердую реплику.

— Пожалуйста, поторопитесь, вы опоздали.

— Прошу прощения, — все мы дрессированы, с самого младенчества нас муштруют и обучают правилам игры, так что нет ничего удивительного в том, что мы выдаем вбитую в нас реакцию в ответ на соответствующий раздражитель. — Я просто…

Широкие ворота совершенно бесшумно поползли в стороны, испытав укол стыда и немного раздражения, я вернулся к машине и вдруг услышал звук приближающегося автомобиля. Интересно, подумал я, кого-то еще занесло в эту «страну чудес»? Или это какой-нибудь житель? Звук приближался стремительно, водитель явно не экономил силы, нажимая на газ. Любопытство взяло верх, я замедлился и повернул голову в сторону звука, кто-то ехал по той же дороге, что и я. Я открыл дверцу, влез в салон одной ногой… и тут на площадь влетел большой джип, резко затормозил, шины протестующе зашипели, а потом снова двинулся вперёд и резко свернул на подъездную дорожку дома номер 9. И хотя фары тоже били мне в глаза, я всё же сумел разглядеть, что это золотисто-коричневый Ниссан, тот самый, что я видел из окна кафе всего пару часов назад. От удивления и какого-то странного волнения я начал часто дышать, застыл на месте, как кролик, парализованный светом фар. Боги всех миров, что делал Женя здесь?? Так вот куда он торопился после работы, как и я! Может, это не он, мелькнула мысль, но я знал, что не ошибаюсь, как знал в глубине души и то, что здесь меня не ограбят и не расчленят, чтобы потом сбросить в реку.

Фары погасли, двигатель заглох. Дверца водителя резко распахнулась.

— Сема??

Он выскочил из машины, тот самый Женя, который так и не попал в Семейные Рецепты, из-за чего вынужден был тратить время на поиск другого места трапезы, поэтому, видимо, так сильно опоздал. Он был так удивлен, как будто увидел меня в костюме Бэтмена или в компании яйцеголового пришельца. Хотя, чего там, я был удивлен не меньше. Просто я уже видел его сегодня, а он меня — нет, подумал я, но тоже вынул ногу из салона и направился к нему.

— Женя? Что ты…

Я осекся, сообразив, как глупо прозвучит мой вопрос. Что он еще мог здесь делать? Явно не жить.

— Сто лет тебя не видел! — закончил я как-то фальшиво.

— Черт возьми! — он тоже как-то неуверенно шагнул ко мне, явно сбитый с толку и смущенный. — Это же надо…!

— Господа, — голос за нашими спинами стал громким и властным, он без труда перекрыл наши возгласы, но по-прежнему оставался вежливым. — Время.

Мы как дети, получившие замечание от строгого учителя, тут же отстранились, обменявшись виноватыми и обескураженными улыбками.

— Надо загнать машину, — сказал я, а потом подумал, что возможно — вполне ведь может быть, черт возьми — что он вовсе не в Клуб приехал, и добавил:

— Ты — сюда? — и кивком указал на здание номер 9. Он на секунду замялся, а потом коротко кивнул, глядя мимо меня в слепящий свет, и мы двинулись к своим машинам.

Я первым заехал в широко раскрытые ворота, поражаясь, какой большой двор скрыт за ними. Между стеной соседнего здания и самим домом номер 9 был достаточно широкий проезд, как раз на ширину ворот, или на 3 машины, а дальше, за светом прожектора я видел целый парк с высокими деревьями и просторным местом для парковки. И еще я наконец разглядел обладателя голоса, не очень хорошо, конечно, но в свете впервые проступила огромная фигура с гулькой на голове. Честно говоря, картина была пугающая. Фигура амбала указала на парковку, занятую машинами — неужели все эти люди приехали по приглашениям, подумал я — я проехал вперед, оказавшись вне досягаемости слепящего прожектора и поставил машину на свободное место. Женя ехал прямо за мной.

Выключив мотор, я невольно застыл, с горячим интересом пожирая глазами новое место. Парковка занимала угол заднего двора, примыкающий к тому не то складу, не то ангару, здесь была высокая, примерно в два этажа побеленная стена с колючей проволокой поверху. А слева от меня был целый лес. Деревья росли густо и имели раскидистые кроны, и ни одного фонаря, так что я видел звёздное небо над вершинами и темную громадину здания позади меня — ни одно окно не горело. И снова тревога прошлась холодком по телу, во что я позволил себя втянуть?! Еще и загнал машину… как я теперь сбегу, если вообще успею хоть что-либо предпринять…

Цепочку моих жутких размышлений прервал стук дверцы джипа, Женя, в отличие от меня, времени не терял. Ладно, по крайней мере, нас двое, утешил себя я, и поскольку психике свойственно хвататься за любую соломинку надежды, я немного успокоился и вышел из машины. Женя поставил свой джип рядом с моей машиной и теперь с интересом разглядывал заполненную парковку.

— Вижу, мы не одни такие дураки, — кивнул он на ряды машин и издал нервный смешок, он тоже боялся и прекрасно понимал, как глупо мы в сущности поступаем, два взрослых мужика.

Я не успел ответить, на границе заднего двора возникла та самая огромная фигура, свет прожектора за ее спиной сиял, как ореол, и знакомый голос сказал:

— Прошу за мной, господа.

Мы вышли с бетонного прямоугольника парковки и, едва не держась за руки, двинулись к амбалу. Когда подошли так близко, что свет на переднем дворе позволил мне разглядеть его, я едва не наложил в штаны — это был настоящий головорез! Ему бы в фильмах сниматься! Ростом под 2 метра с огромными ручищами и ногами, похожими на два столба, с совершенно круглым лицом, заостренной бородкой и щелками раскосых глаз, а на макушке торчала туго затянутая гулька. Этот азиат как будто сбежал из какого-нибудь боевика 90-х, и я готов был спорить на свою машину, что под черной курткой у него пистолет. Мне стало жутко, до дурноты жутко, я понял, что только что совершил самую роковую ошибку… и самую последнюю, судя по всему.

— Будьте осторожны, — вежливо предупредил он, — здесь темно, но дорога ровная.

И он бесшумно скользнул в темноту под деревья, ветки тянулись к темному дому, образуя зеленую крышу над нами. Мы с Женей переглянулись, точно как дети, угодившие в логово людоедов, а потом пошли за ним как под гипнозом. Когда глаза привыкли к темноте (она не была кромешной, в городах такой темноты не бывает, даже в таких полуживых районах) я понял, что мы идем по дороге вдоль дома, а впереди — нечто, очень похожее на обычный подъезд. Заброшенный многоквартирный дом, осенило меня, должно быть, когда-то здесь было здорово — такой большой двор, весь в зелени. Здоровенный азиат шел уверенно, чувствовалось, что он знает территорию как свои пять пальцев… или он видит в темноте, подумал я и хихикнул про себя, вот вам и чудеса.

Наш проводник направился к первому подъезду, мы послушно проследовали за ним, а когда подошли на расстояние в несколько шагов, я понял, что это не подъезд — перестроенная квартира, в таких обычно делают магазины или салоны красоты, вынося выход на улицу. Широкая лестница заканчивалась небольшой площадкой, на ней стояли горшки с какими-то цветами, в темноте невозможно было разглядеть, а прямо по центру располагалась резная двустворчатая дверь. Почему они не зажигают здесь свет, задался вопросом я, перед воротами же горит прожектор?

— Так как здесь нет необходимости в постоянном освещении, — как будто прочитав мои мысли, сказал вдруг громила, — на крыльце мы используем датчики движения, берегите глаза.

И как по команде вдруг вспыхнул ослепительный свет, как будто выжигающий глаза. Я вскинул руки, пытаясь спасти себя от этого холодного безжалостного освещения. А вот наш проводник как будто даже не испытывал дискомфорта, выждав несколько секунд, пока наши глаза более-менее привыкнут, он так же вежливо предложил нам подниматься. По лестнице запросто могли одновременно пройти 4 человека, но мы пошли по одному, сначала Женя, адаптировавшийся быстрее меня, потом я, всё еще прикрывая рукой глаза. Послышался звук тяжелой массивной двери, открывающейся для нас, сердце мое забилось, как бабочка в паутине, всё это было так странно и так нереально… но и так завораживающе волнительно.

— Опоздавшие, — услышал я голос амбала, по-прежнему спокойный, никакого раздражения, он просто сообщал кому-то о прибытии новых гостей.

А потом я услышал голос, от которого мое сердце сделало сальто, а нервы зазвенели, как струны под рукой умелого гитариста.

— Спасибо, Рафаэль.

Женский голос дивной красоты, в меру низкий, льющийся, как весенний ручей под ночным небом, с плавными интонациями и четким выговором. Мне не терпелось увидеть, какому же прекрасному созданию может принадлежать такой голос, разве что королеве эльфов, не иначе.

Я торопился войти и увидеть ее, готов был толкнуть нерасторопного Женю… хотя, возможно, он уже увидел ее и остолбенел, подумал я и начал протискиваться в дверь мимо него. В итоге мы вошли одновременно, дверь была настолько широкая, что с нами в ряд мог бы зайти и наш проводник, но он уже был внутри, стоял слева от меня, сложив руки в замок перед собой — типичная поза телохранителя. Переступив порог, я тут же поднял глаза, здесь царил полумрак, разгоняемый мягким теплым светом, напоминающим свет свечей. Я не стал рассматривать обстановку, хотя любопытство прожигало дыру в моей голове, но сейчас важнее было найти ее, «королеву эльфов», поэтому я вращал глазами, как бешеная лошадь, и, наверное, смотрелся очень комично, потому что голос вдруг произнес:

— У вас будет время осмотреться. А сейчас — прошу минуту внимания.

Я перестал шарить глазами и устремил взгляд на источник этого прекрасного звука, но увидел только стену таких же громил. Господь всемогущий! Ими была полна целая комната — широкая и круглая прихожая-холл. Разных рас и национальностей, но все как на подбор здоровенные, широкоплечие, высокие, мускулистые и… невероятно красивые. Как будто я попал в модельное агентство, а не в какой-то загадочный Клуб Удивительных Историй. Мои глаза невольно бегали от одного совершенного лица к другому, и все они были молодыми, хотя, какого возраста — определить не представлялось возможным. И все они смотрели на нас, бесстрастно, спокойно, как хорошо натасканные псы, которые не гавкают и не скалятся без повода или команды хозяина, зато потом кидаются и убивают. Их было никак не меньше 20, чернокожие гиганты с как будто высеченными из камня лицами, азиаты, у одного шикарные волосы спадали ниже плеч, один индиец с невероятными черными глазами, горящими как будто каким-то сверхъестественным огнем, и благородным лицом. Я видел блондинов-близнецов, похожих на ангелов, и мужчину с тонкой бородкой и лицом киношного султана, настолько он был красив своей восточной красотой; рыжий громила с дредами как будто сошел с рекламного баннера какого-нибудь дома моды — высокие четкие скулы, аккуратный нос, широкий подбородок, слегка впалые щеки; а рядом с ним стоял мужчина, олицетворяющий собой словосочетание «прекрасный принц», с интеллигентным лицом — таким же идеально красивым — и темными волосами, идеально подстриженными и зачёсанными на боковой пробор. Я с глупым изумлением и любопытством разглядывал этих красавцев, это сборище совершенных людей, забыв, что пялиться невежливо, забыв думать о том, как я выгляжу, я просто не мог оторвать от них взгляд.

Я, наверное, так и стоял бы весь вечер, загипнотизированный безупречностью человеческой красоты, но прямо передо мной стена красавцев-громил начала расступаться, я жадно устремил взгляд туда, и через секунду мое нетерпение было удовлетворено. Я не помню, что подумал, когда увидел ее впервые, скорее всего — ничего. Я не мог дышать, не то что мыслить. В мягком полумраке из-за высоких могучих тел к нам вышла богиня, не киношная имитация совершенства, а настоящее чудо во плоти. Высокая китаянка, не такая высокая, конечно же, как ее телохранители, идеально сложенная, изящная, как пантера или как змея, а лицо…. Нет в человеческом языке слов, чтобы описать хотя бы бледный образ этой красоты. Причем красота была не только в гармоничных и правильных чертах лица и пропорциях, что-то шло изнутри, какая-то мощная, сокрушающая энергия, что-то загадочное, неземное, возвышенное. Черные глаза со вздернутыми уголками горели мудростью, в них был свет и сила; струящиеся как шелк волосы были уложены в прическу, убраны от прекрасного лица и спадали на спину и на грудь. Эта царственная осанка, изящные руки с длинными, нежного оттенка ногтями, длинные ноги, восхитительно красивые, точеная фигурка в облегающем элегантном платье черного цвета, дорогие украшения… передо мной стояла королева, но не эльфов, а всего сущего, Богиня, сошедшая на землю в окружении ангелов. Да, именно так я и подумал, когда ко мне вернулась способность хоть как-то мыслить. Мне захотелось упасть перед ней на колени, убить и умереть за нее, все женщины, которых я когда-либо видел, казались серыми и невзрачными простушками по сравнению с ней. И ее легкая улыбка ясно говорила, что она прекрасно знает, какое впечатление производит.

— Я приветствую вас в Клубе Удивительных Историй, — проговорила она своим неземным голосом и слегка развела руки в стороны в приглашающем жесте. — Вы получили приглашения…

Бог ты мой, я чуть не хлопнулся в обморок у ее ног — я ведь совсем забыл про приглашение! Оно осталось в машине! Краска стремительно начала заливать лицо, я это чувствовал, надо же так облажаться пред этой совершенной леди в первый же раз! Она заметила всё, что со мной происходило, она вообще видела и замечала всё, а понимала еще больше.

— Не беда, если вы забыли его взять, — взгляд черных глаз сместился на меня, и я понял, что если она продолжит вот так смотреть, я скорее всего умру на месте. Не спрашивайте почему, просто умру и всё. Женя уже протягивал руку с зажатым в ней черным кусочком бумаги, так мне знакомым. — Я вижу, когда человек несет в себе сокровище — историю, которая должна быть рассказана. А вы, — ее глаза вспыхнули, и мое сердце сбилось с ритма, — вы определенно член нашего Клуба.

Я улыбнулся, как слабоумный, чувствуя, что попал под ее чары и что мне не выбраться, не справиться с ее энергетикой и силой, и это радовало меня, это приносило наслаждение.

Она отвела взгляд, и я смог наконец сделать вдох.

— Однако, — в голосе появилась твердость и прохлада, и мне сразу захотелось разбить себе голову или вскрыть вены, лишь бы не огорчать ее, я готов был на всё, лишь бы голос снова стал мягким и доброжелательным. — Опоздания в нашем Клубе недопустимы. Это — Правило. С остальными правилами я ознакомлю вас, когда вы присоединитесь к другим членам.

— Простите…

— Извините, пожалуйста…

Мы с Женей забормотали, как два школьника, но на задворках сознания мелькнула мысль: значит, есть и остальные, мы здесь не одни. Машины на парковке могли принадлежать и этим «ангелам», что охраняли ее, так что мне принесло немалое облегчение сообщение о других членах этого странного Клуба.

Мысли летели как ураган, сталкивались, смешивались, налезали одна на другую. Что это за место? Кто эти странные люди? Почему они так выглядят? Кто эта богиня? И зачем ей столько охраны? Что, что, что, почему, почему, почему… Я понял, что потом смогу обдумать и хоть как-то проанализировать весь этот нереальный калейдоскоп впечатлений, а пока моя задача — не отвлекаться и собирать их как можно больше. Так что я захлопнул дверцу разума, где бушевал мысленный ураган, и в блаженной тишине отдался судьбе.

Глава 11

В кольце охраны, как будто мы какие-то важные шишки или особо опасные преступники — честно говоря, разницы на самом деле нет, почитайте новости, и сами всё поймете — мы прошли из большого круглого холла в первую же дверь, такую же широкую. Но сначала пара гигантов взяла наши куртки, едва одежда перешла к ним в руки, они тут же исчезли в толпе высоких коллег. Хозяйка — а то, что она здесь правит безраздельно, было ясно без сомнений — шла первой, за ней двое громил-близнецов, похожих на ангелов с картин, потом мы в компании остальных гигантов. Дверь была почти напротив входной, прекрасной хозяйке Клуба нужно было сделать шаг в сторону — дверь была прямо у нее за спиной. Мне было немного неуютно в плотном кольце могучих телохранителей, но они совершенно не смотрели ни на кого из нас, просто окружили и повели за хозяйкой, как свора собак самое маленькое стадо в мире. Я и чувствовал себя барашком, беспомощным и глупым, но эти чувства утонули под волной, нет, цунами любопытства. Пока они не окружили нас — я не маленького роста, 183 см, но они возвышались надо мной, как баскетболисты из какой-нибудь супер-сборной — я успел увидеть еще 2 двери справа от меня и уходящий куда-то коридор почти напротив входа. Везде было чисто, ремонт под старину, на полу — настоящий паркет, не ламинат, не жалкая имитация дерева. Солидно, успел подумать я, видно, они тут любят повыпендриваться. А потом наша проводница дошла до широкой резной двери, тоже из цельного дерева, взялась за массивные ручки и распахнула ее.

Оттуда полился такой же мягкий, теплый, приглушенный свет, за спинами громил я ничего не мог увидеть, но ясно слышал негромкие голоса, которые замолкли, едва открылась дверь. И еще я уловил божественный аромат каких-то благовоний, чем-то похожим пахнет в лавках, которые торгуют амулетами, травами и ароматическими палочками, только здесь запах был более тонкий и более чистый. Мне сразу вспомнились грядки с белыми лилиями, что росли у моей бабушки во дворе и перед домом, они расцветали в середине июня и пахли на всю улицу. На душе вдруг сразу стало как-то спокойно и легко, как в детстве, когда я приезжал к бабушке в село, этот запах всегда означал одно — учеба закончилась, меня ждет целое лето радости и беззаботности. Выходит, не только музыка — лучшая машина времени, но и запахи.

Я втянул в себя воздух, стараясь вобрать как можно больше этого блаженного аромата, пахло не только лилиями, но доминирующая нота была именно такой, как мне показалось. Рядом со мной Женя тоже задышал как бегун после марафона, на лице затеплилась совершенно искренняя улыбка, его напряжение тоже уходило. Магия какая-то подумал я, не имея в виду настоящее колдовство. Мне уже хотелось удобно расположиться в комнате, которую я всё еще не мог разглядеть, может быть, выпить чашечку чая или чего покрепче и просто вдыхать этот аромат, растворяясь в приятных ощущениях.

Когда хозяйка переступила порог, телохранители стали расходиться в разные стороны, один вправо, другой влево, открывая наконец обзор. Это была большая гостиная с высоченными потолками и камином с правой стороны, окна были завешаны тяжелыми темными шторами, почти на всю комнату раскинулся ковер с замысловатым орнаментом, с потолка свисали 2 хрустальные люстры, сейчас они не горели, свет давал лишь огонь в камине и несколько настенных бра, мебели почти не было, только стол возле окон, диван перед камином и — что меня поразило — целые ряды кресел, мягких и изысканных, как и остальная мебель, с резными изогнутыми ножками и бархатом на сидениях. Они стояли вдоль всех свободных стен, иногда в два ряда, все одного цвета — темно-зеленые, под цвет штор. Большего я рассмотреть не успел, потому что мое внимание привлекли люди, конечно, это было самым важным — рассмотреть остальных гостей Клуба, тем более, что все они повернули головы и с не меньшим любопытством смотрели на нас.

Их было около 10, все разных возрастов, один мужчина в костюме держался как-то странно, как будто ждал, что все должны обратить внимание на него, а он — выступить или что-то в этом роде. Его лицо показалось мне знакомым, но я не стал задерживать на нем взгляд и пытаться вспомнить, мог ли я его видеть или знать, или он просто похож на какую-то известную личность. Я скользил глазами по остальным, чувствуя, как губы растягиваются в дежурной вежливой улыбке: «всем привет, а вот и я, я славный парень». Пожилая дама с высокой прической и крупной брошью на строгом платье; типичный городской хипстер с бородой и выбритыми висками; молодая девушка с тонкими светлыми волосами и невыразительным лицом; мужчина со знакомым лицом, который вроде как ждал внимания; пожилой мужичок в джинсах и майке Deep Purple, лицо у него было как у героя вестерна; пузатый нацмен в ослепительно белых кроссовках; молодой мужчина, явно пропадающий в спортзалах, майка на нем почти лопалась, не выдерживая натиска мышц под ней. Они сидели полукругом пред камином в креслах, диван почему-то пустовал. Я сразу подумал, что на диване придется сидеть нам с Женей, но потом заметил еще 3 свободных кресла и обрадовался — я большой ценитель личного пространства.

Телохранители хозяйки встали возле стен, кроме близнецов, они шли по обе стороны от нее, держась чуть сзади, как приклеенные. Она подошла к дивану, стук каблучков по паркету сменился приглушенным топотом, когда ее туфельки ступили на ковер, развернулась лицом к камину и гостям, боком к нам с Женей, мы застыли на пороге, как оробевшие дети. Близнецы развернулись вместе с ней и стояли теперь за спиной, как два ангела-хранителя.

— Прошу, господа, садитесь, — и она рукой указала нам на свободные кресла. Всего их было по 5 с каждой стороны камина, в ближнем к нам ряду пустовали два соседних кресла рядом с диваном и одно почти у самого огня.

Мы послушно шагнули вперед и прошил к креслам, они оказались невероятно тяжелыми, я с трудом отодвигал свое, хотя на отсутствие физической силы пожаловаться не могу, всё это время на нас смотрели остальные гости, и меня это одновременно нервировало и успокаивало — я не любитель быть в центре внимания незнакомых людей, но, с другой стороны, присутствие гостей успокаивало, притупляло опасения и подозрения. Такие уж мы, социальные животные, видя, что в незнакомом месте есть наши сородичи, мы устремляемся туда уже не с такой опаской.

Наши кресла были ближайшими к дивану, но она указала именно на кресла, весьма недвусмысленно, так что мне не пришлось переживать о нежелательном соседстве. Женя после недолгой возни занял левое, рядом с диваном, я сел между ним и накачанным парнем. Теперь, влившись в ряды гостей, я чувствовал себя почти спокойно.

— А теперь, когда все готовы слушать, — подала голос хозяйка, обводя каждого взглядом своих загадочных глаз, в которых невозможно было ничего прочитать, — я представлюсь и изложу вам Правила нашего Клуба, прежде чем мы перейдем к тому, ради чего собрались — к историям.

Все смотрели на нее, пожирали ее глазами полными восхищения, преклонения или просто спокойного смирения — дама в платье с брошкой сидела с неестественно прямой спиной, и по ее лицу я понял, что она привыкла смотреть на людей свысока, но не в этот раз, сейчас она напоминала послушную школьницу. Телохранители, выстроившиеся вдоль стен, смотрели на нас с тем же спокойным равнодушием. Однако я чувствовал их готовность, их внимательность, их силу. Один кивок, и они вышвырнут отсюда любого, кто посмеет не угодить госпоже. Что будет дальше с этим беднягой? Я не хотел об этом думать.

— Называйте меня Мадам, — она слегка наклонила голову и улыбнулась легкой, вежливой улыбкой гейши, — я буду встречать вас каждый раз и буду хозяйкой каждого вечера.

Свет от камина и мягких светильников делал ее то совсем юной, я мог поклясться, что ей не больше 25-ти, то женщиной в расцвете сексуальности — 33-38-ми лет. Но в любом виде она была прекрасна, шикарна, недостижима.

— В решении любых вопросов вам следует обращаться ко мне.

Мы молча слушали, как завороженные глядя на нее. Я ждал, что сейчас она представит своих охранников, хотя бы близнецов (которые так и стояли у нее за спиной, как два ангела, такие же прекрасные и могучие), может, объяснит, кто они и какую функцию выполняют, но она перешла к следующему пункту повестки.

— А теперь о самом главном — о Правилах нашего Клуба.

Она сделала паузу и остановилась взглядом на каждом госте, скажу честно, под ее взглядом мне стало неуютно, в душе снова забилась тревога, как пойманная в сети птичка. Этот взгляд был твердым и холодным, как оружейная сталь.

— Хочу подчеркнуть: эти Правила незыблемы, они не будут обсуждаться и не будут игнорироваться. Ни одного раза.

В ее голосе, всё таком же красивом и отнюдь не громком, было столько силы и повеления, что меня пробрал ужас при мысли, что кто-то может хотя бы задуматься о том, чтобы ослушаться ее.

— Если гость позволит себе нарушить хоть одно из правил — он более не будет допущен в Клуб. Это понятно?

Все кивнули, едва она успела договорить.

— Общение в нашем Клубе построено на уважении и вежливости. Это неписаное Правило, которое так же надлежит строго соблюдать.

Ее взгляд смягчился, всего на секунду, чтобы снова стать жестким. Эта смена эмоций завораживала.

— А теперь перейдём к писаным.

Она всё так же стояла за диваном, отгороженная от нас темно-зеленой бархатной громадиной, ее лицо было волевым, но бесстрастным, а вот близнецы у нее за спиной слегка улыбнулись — совершенно синхронно и одинаково.

— Правило первое, — она возвысила голос, слегка, но он заполнил всю комнату, каждый ее уголок, — НЕ ОПАЗДЫВАТЬ.

Она выразительно посмотрела на нас с Женей, и я почувствовал, как краска заливает лицо, щеки как будто раскалились, я тут же отвел взгляд, краешком глаза заметив, что Женя тоже опустил голову.

— Двери нашего Клуба открыты ровно до без пяти 7 и ни секундой позже со следующего раза. Уважайте рассказчика и историю, прерывать — невежливо, наверняка вы это знаете.

— Правило второе: НЕ ОБСУЖДАТЬ КЛУБ С ПОСТОРОННИМИ. Всё, что говорится и делается в этих стенах — не выходит за их пределы.

— То есть, наши визиты сюда — тайна? — спросил пузатый нацмен, поднимая брови и выпучивая глаза, видимо, такая уж у него была манера разговора. — Я должен врать, где провел вечер?

— При необходимости — да. — И она в упор уставилась на него. — И отсюда как раз вытекает следующее правило: НИКАКИХ ВОПРОСОВ. Ни об истории, ни о Клубе, ни об участниках. Здесь мы только слушаем и делимся историями. Рассказчик вправе рассказать всё, что сочтет нужным, но не более. Расспросы недопустимы.

Ловко она заткнула нам рот, подумал я, испытывая смешанные чувства: раздражение и любопытство в равных долях. И тут вдруг мой внутренний бунтарь неожиданно прорвался наружу. Я услышал свой голос и понял, что это говорю я сам, уже на половине фразы, когда давать задний ход было поздно.

— Простите, но пока мы еще не дали свое согласие остаться здесь, я могу всё же поинтересоваться? — это был риторический вопрос. — А какой тогда во всем этом смысл? В чем суть, если мы даже не сможем обсудить то, что услышим и расскажем?

Глаза Медузы Горгоны сместились на меня, мне было так неловко и вместе с тем жутковато, что я с радостью проглотил бы эти проклятые слова, но они были уже сказаны. И я всерьез опасался, что превращусь в каменный столп или сгорю заживо под этим взглядом. Нет, злости в нем не было, была лишь сила, сокрушающая энергия, которая сейчас вся текла на меня. А вот лица близнецов так же синхронно посуровели, что тоже совсем не радовало.

— Смысл в том, господин Семен, — она знает мое имя?! Взорвался в голове вопрос, но ответ тут же нашелся: конечно, знает, она ведь прислала мне приглашение, — чтобы поделиться тем, что вы носите в душе, что мучает вас, не дает покоя по ночам и в минуты одиночества. Смысл в том, чтобы приобщиться к тайнам и обогатить свой опыт. Вам этого мало?

В тот момент я бы согласился со всем, чем угодно, готов был признать себя даже гуманоидом-шпионом, только бы она отвернулась, только бы забыла про мой идиотский выпад. Плохое начало, подумал я и расстроился еще больше.

— Наверное, нет, — промямлил я, чувствуя себя деревенским идиотом на рыночной площади, все глаза смотрят и потешаются.

— Нет, — согласилась она, — как и нет больше места для выходок. Или вы принимает эти Правила, или покидаете нас.

Я замолчал, как отруганный и наказанный ребенок. А она продолжила.

— И хочу пояснить, что вы можете высказывать свои предположения и умозаключения, в стенах Клуба, разумеется. НО! Не вопросы. Вопросы здесь запрещены. Это — ПРАВИЛО.

Она окинула всех взглядом учителя, объясняющего урок нерадивым ученикам.

— С этого момента я прошу полной тишины. Когда я оглашу весь список правил, каждый из вас сможет решить: будет ли он или она нашим гостем или гостьей, или покинет нас.

— Итак, мы прошли ровно половину списка. Следующие правила касаются уже непосредственно рассказываемых историй. — Она снова выдержала необходимую паузу, лицо вновь стало выражать эдакую вежливую твердость. Я видел людей с такими лицами, обычно они управляли большими корпорациями и занимали высокие строчки в рейтингах Форбс. — Правило номер 4: ИСТОРИЯ, КТОРУЮ ВЫ РАССКАЗЫВАЕТЕ, ДОЛЖНА БЫТЬ О ВАС. Тут необходимы пояснения.

Она обвела взглядом каждого из гостей. Мне тоже достался очередной энергетический удар этих глаз. А я ведь еще не совсем оправился от предыдущего.

— То, что вы собираетесь рассказать, должно было произойти с вами. Или вы лично стали свидетелем чего-то необычного, чего-то удивительного. Истории, рассказанные вам кем-то, здесь не уместны и приняты не будут.

Как она собирается это проверить, поинтересовался мой внутренний бунтарь. На этот раз про себя, слава Богу.

— Следующее Правило: НИКАКИХ НАСТОЯЩИХ ИМЕН, если на то есть причины и ваше желание, НО МЕСТА — ВСЕГДА НАСТОЯЩИЕ. Не важно, с кем вы разделили опыт, о котором собираетесь рассказать, но важно — где именно.

Быстренько окинув взглядом моих сотоварищей, я понял, что сбит с толку и растерян не только я. На лицах отражались самые разные эмоции, от возмущения на лице пухлого нацмена, до легкой презрительной улыбочки бородатого хипстера. Пока она полностью игнорировала эту радугу эмоций.

— И последнее Правило, — объявила она и понизила голос, заставляя нас податься вперед и прислушаться. — НИКОГДА НЕ ВРАТЬ.

Ледяная улыбка расцвела на ее красивом лице. Она была прекрасна во всех проявлениях. Даже с этой ядовитой улыбкой. Возможно, потому, что за этим предупреждающим фасадом действительно скрывалось нечто опасное и могущественное. Не знаю, почему я был в этом уверен, но интуиция, все ощущения говорили именно так. Перед тобой опасное существо, кричали мои инстинкты, ее яд смертелен, она беспощадна и могущественна, как сам Дьявол.

— Поверьте, я узнаю, если это правило, как и все вышеизложенные, будет нарушено.

А вот и ответ на мой невысказанный вопрос, подумал я, но по-прежнему не мог понять, как она может утверждать такие вещи. Снова всплыли мысли о розыгрыше, вся эта напряженно-торжественная обстановка, загадочные приглашения и заброшенное здание в почти необитаемом районе, эти красавцы-телохранители, эта жесткая и прекрасная Мадам, которая сама нас пригласила, а теперь еще ставит условия, на которых нам будет позволено остаться… Может, это какое-то новое реалити-шоу? Новая, извращенная версия теледерьма, потому что обычные говно-передачки народ уже не хавает?

А потом перед глазами всплыла картина: парень, лежащий на проезжей части в оранжевом пуховике, свет фонарей, отражающийся от мокрого асфальта, потемневшая от мокрой грязи штанина («это не кровь, только бы не кровь!», — думал я), острый нос, торчащий из-под зеленой шапки… Всё это действительно было со мной. И это точно не было фальшивкой. И я сдался. Я понял, что останусь, что приму все правила, только бы разобраться в этой истории, не для кого-то, для себя самого, чтобы наконец сбросить этот тяжелый ком сомнений и раздумий, когда логика и здравый смысл тянут в одну сторону, а факты — в противоположную. Я хотел рассказать ее. Как любила повторять Рина: то, что снаружи — уже не внутри. Эта история как кислота разъедала мне душу, и мне просто необходимо было сделать надрез и выпустить этот яд из себя.

— Итак, господа, — она развела руки в стороны, ладонями вверх, — теперь ваше слово. Артем?

Она повернулась к хипстеру, сидящему в первом от дивана кресле напротив меня. Она всех знает по именам, снова изумился я, обычно я не мог запомнить людей, если только не контактировал с ними каждый день, как и большинство из нас, а она точно знала каждого по имени, видя нас впервые. Еще одна загадка с налетом волшебства.

— Я остаюсь. — Быстрый взгляд и снова опущенные глаза, вся бравада этого парня осталась за дверями этого зала.

— Леди Роза?

— Остается. — Твердо, но без вызова ответила дама в строгом платье. Она сидела рядом с хипстером.

Так, по одному, Мадам спросила каждого из гостей, пока все отвечали согласием. Блондинку с невыразительным лицом звали Диана, пожилого ковбоя в майке Dееp Purple — кажется, Николай, он тоже принял решение остаться. Опрос переместился на наш ряд кресел, следующим был пузатый нацмен, и тут снова случился сюрприз. Не дожидаясь, пока к нему обратятся, он вскочил и, опять выпучив глаза, громко заявил:

— Я не остаюсь! Что я должен — врать жене? Всем врать? Ради чего? Что за цирк вы тут устроили? ЦРУ, что ли? Превратили обычный развлекательный балаган в тайное общество! Может, еще кровью расписаться?!

Лицо Мадам никак не изменилось. А вот от стены отделились трое громил. Одни чернокожий красавец, индус и тот, кого я про себя прозвал Султаном.

— Что?! Убьете меня теперь?! Я сказал дома, где буду…

— Держите себя в руках, господин Артак. — Похоже, вся эта сцена ее забавляла. — В развлекательных балаганах людей не убивают. И хорошо, что вы озвучили свое решение до того, как расписались кровью, в противном случае вам бы не позволили уйти, это ведь тайное общество. Или всё же балаган?

Пузан стоял, таращил глаза и дышал, как загнанная лошадь. Было видно, что он не знает, что делать дальше… и боится.

— Я… ухожу!

И он нерешительно направился к двери, под любопытными взглядами гостей и холодными — телохранителей.

— Азалиах, — не оборачиваясь произнесла Мадам, и тот, кого я звал Султаном, выступил вперед и кивнул своим коллегам — чернокожему гиганту с каменным лицом и индусу с горящими глазами. — Проводите гостя.

Все трое кивнули и в миг взяли мужчину в кольцо — Султан стал перед ним, двое других — чуть сзади.

— Прошу. — Азалиах с легкой улыбкой, от которой у меня лично прошел мороз по коже, открыл перед нацменом дверь и жестом пригласил выйти. От пузана так несло страхом, что это почувствовал даже я, совершенно обычный городской человек. — Не спешите, там темно. Мы проведем вас к воротам.

В тот момент я порадовался, что остался, что мне не придется выходить в темноту с этими жутковатыми громилами, такими безупречно вежливыми и такими опасными.

— Я… я сам…, — пытался отделаться от пугающей компании нацмен, голос его дрожал и срывался, и никто бы его за этом не винил. — Оставьте меня…

— Вас пока никто не трогает, — услышал я шелестящий голос Султана, это был голос тигра, играющего с барашком перед тем, как его съесть. — Осторожно, ступенька…

Что было дальше, мы не услышали, от стены отделился еще один гигант и мягко закрыл дверь, как бы подчеркивая, что всё, что находится за ней, нас не касается. Но меня касалось. Я был здесь, в этом месте, с этими людьми, я мог быть на месте этого неприятного мужчины… что могло ждать меня за этими дверями в темноте? Что еще может поджидать?

— Господа, — могу поклясться, что улыбочка на ее лице сияла злорадством, хотя налет вежливости был таким большим, что почти скрыл это неприглядное чувство.

Все повернулись к ней, ставя точку в этой сцене.

— Продолжим. Господин Денис? — как ни в чем не бывало спросила она качка рядом со мной

— Я остаюсь. — Здоровенный парень смотрел в пол и пытался стать как будто меньше и незаметней.

Я следующий, успел подумать я, и тут она назвала мое имя. По телу как будто пробежал ток, в горле пересохло, а сердце завибрировало и стало огромным, на всю грудь. Момент истины, сказал беспристрастный голос в сознании, от твоего ответа зависит, какой будет твоя жизнь…

— Я…, — голос подвел меня, горло превратилось в наждачную бумагу. И хотя я чувствовал себя совершенно обескураженным, и колокольчик тревоги звенел в моей голове, я ни секунды не колебался с ответом.

Я кашлянул и твердо и громко ответил:

— Я остаюсь.

А через секунду Женя повторил мои слова. Назад дороги не было, мы стали членами Клуба.

Глава 12

— Итак, вы приняли решение. — На этот раз улыбка была полна удовлетворения и какого-то торжества, она получила, что хотела. Мы? Не знаю.

Мадам едва заметно кивнула, и от стены бесшумно как тень отделился очередной громила, легко, как ветер, он подошел к камину, держа в руке какой-то ларец или шкатулку, ближайшее к камину кресло в нашем ряду оставалось пустым, а после ухода пузатого нацмена их стало даже 2, но я всё равно невольно вжался в боковину своего кресла, стараясь держаться подальше от этого огромного мужчины с красивым и бесстрастным лицом каменной статуи. Его длинные черные волосы сияли в мягком свете ламп, а отблеск огня в камине на секунду превратил его в юнца, потом в зрелого мужчину, а потом он снова стал человеком без возраста, как и его госпожа. Это может быть ее брат, подумал я, каким-то образом точно зная, что никто в этой комнате не имеет кровных связей, привычных нам, людям, и так же точно я знал, что у этой компании связь ближе и неразрывнее, чем любая доступная нам, смертным.

Высокий азиат на секунду застыл возле камина, я успел рассмотреть красивый резной ларец в его руках, потом он повернулся и едва заметно поклонился, то ли нам, толи своей госпоже — я ставил на второе — медленно открыл ларец, запустил в него руку и быстро бросил что-то в огонь. Пламя взорвалось фиолетовым фонтаном, женщины вскрикнули, мужчины ахнули, все заслонили лица руками, и сквозь ткань рукава моего свитера до меня долетел чудесный аромат. Я не смогу его описать, ничего подобного я раньше не нюхал, он был свежим и сладким, горьким и обволакивающим, в голове тут же замелькали образы: ночное небо весной и фиалка, спрятанная в траве, под звездной россыпью; свежий морской ветер, развевающий белоснежные занавески в доме на скале, когда солнце играет на бирюзовой поверхности южного моря; туманное утро и запах дождя над бескрайними лугами; горящие свечи и запах хвои, аромат ванили и шоколада, комната, залитая уютным светом гирлянд; осенний дождь, накрывший мегаполис, запах опавшей листвы и большого города, готового к праздникам…

— Прошу вас взяться за руки, — ее голос вырвал меня из этих чудесных грез, я осторожно открыл глаза, остальные члены Клуба делали то же самое.

Мадам больше не стояла за диваном, теперь она сидела на нем, два ее ангела-хранителя сидели по бокам, не смея оставить свою хозяйку ни на секунду. Она сидела между ними, элегантно сложив ноги, и держала руки сложенными на коленях. Пламя в камне по-прежнему было фиолетовым, хотя горело теперь совершенно ровно, аромат стал слабее, но от этого еще прекраснее.

— Смелее, возьмите руку соседа в свою.

Хипстер напротив меня робко протянул руку даме в платье, после секундного раздумья она вложила свою маленькую ладонь в его, потом повернулась к мужчине в костюме, лицо которого казалось мне знакомым, и протянула руку. Я почувствовал, как меня легонько толкают справа, качок протягивал мне свою лапищу, одновременно рука Жени нашла мою с левой стороны. Я повернулся, чтобы увидеть, как Женя будет брать за руку близнеца, порадовался, что сел именно в это кресло, почему-то мне не хотелось прикасаться ни к кому из этих странных людей. И еще меньше хотелось, чтобы они прикасались ко мне. Близнец едва заметно улыбнулся, но улыбка была теплой и ободряющей, и вместе с протянутой рукой, повернутой ладонью вверх, он прямо выглядел воплощением добра и света.

Женя сжал мою руку, наверняка не замечая этого, а потом медленно и не очень охотно взял за руку близнеца. Я окинул взглядом нашу компанию, теперь за руки держались все.

— Ишим, — обратилась она к стоящему возле камина японцу с длинными волосами, — помоги нам.

Дальнейших объяснений не понадобилось, азиат осторожно поставил резной ларец на пол, а потом так же быстро и легко двинулся к креслу возле камина в противоположном ряду, там сидел пожилой фанат Deep Purple, держащий за руку блондинку. Не обращая внимания на его недоуменный взгляд, телохранитель Мадам легко, как игрушку, подхватил кресло и, не размыкая цепь из рук, передвинул его в центр, поближе к нам. Так как 2 последних кресла в нашем ряду пустовали, мы не могли замкнуть цепь, догадался я, и снова мурашки пробежали по коже.

— А теперь Николай, возьмите, пожалуйста, за руку Дениса.

Моя догадка подтвердилась. Седой мужчина протянул руку, вытягивая ее на всю длину, качок рядом со мной сделал то же самое, и цепь замкнулась.

Мадам взяла за руки близнецов, сидящих по обе стороны от нее, и в ту же секунду странная волна энергии пробежала по телу, сердце вдруг сбилось с ритма, воздух застрял в груди, я почувствовал, как каждая клеточка моего тела вдруг завибрировала, запела какую-то песнь, о существовании которой я и понятия не имел до этого момента. Это как поднять случайно половицу в старом доме и найти тайник с золотом, оно всегда было там, просто ты не знал и не пользовался им до этого момента. Я не смог сдержаться и шумно прерывисто выдохнул, замечая теперь, что эта волна накрыла всех без исключения. Кто-то часто дышал, кто-то глупо и растеряно улыбался, по щеке дамы в платье тихонько ползла слезинка, качок рядом сом ной не то застонал, не то пытался что-то сказать.

— Господи, — выдохнул мужчина в костюме, — что это…?

— Связь, — не дала ему закончить Мадам. — Пожалуйста, не размыкайте рук, пока я не скажу.

Это будет непросто, подумал я, ощущая, как нарастает энергия в каждой клеточке тела, пока они пели, но скоро начнут кричать, вопить от перенапряжения, понял я и стиснул руку качка посильнее.

— Вы все дали свое согласие поделиться тем, что принесли в душе, — сказала Мадам, ее это напряжение совсем не беспокоило, либо она виртуозно держала себя в руках. Я бы уже ничему не удивился. — Теперь, когда наши энергетические потоки связаны, пусть каждый скажет от души, повторит свое согласие. Вслух или про себя. Но пусть ваша чистая эмоция отразится в энергии, идущей от вас к окружающим и возвращающейся к вам, вобравшей частички тех, с кем пересеклась.

И это было первое настоящее чудо, я вдруг понял, что знаю, что Женя подумывает изменить жене, а еще через доли секунды узнал, что ее зовут Инесса, она администратор в фитнесс-клубе, куда он ходит после работы. Знание вливалось в меня и утекало, точно, как сказала Мадам, энергии других людей приходили и приносили знание, обрывки информации о своих хозяевах, и так же быстро уходили. Дама в платье очень гордилась своим происхождением, она была из старинного дворянского рода и так и не вышла замуж — не смогла найти достойного такой родословной; у пожилого рокера разболелось бедро — последствия падения с мотоцикла 10 лет назад, иногда перед дождем нога так болела, что он уходил в ванну и лупил по ней в бессильной злобе, обливаясь слезами; мужчина в костюме провернул удачную махинацию, продал городской участок под застройку за гроши, получив боле чем солидный откат, завтра он собирался праздновать с партнерами это дело, однако боялся дотошности молодого помощника прокурора какого-то западного района… Он политик, вот где я его видел, вот почему его лицо было мне знакомым, а его манера держаться — такой самоуверенной….

А что они узнают обо мне, прострелила голову ледяная мысль, и тут я услышал нестройный хор голов, шепчущих и бормочущих.

— Я согласен… я остаюсь… я приняла решение…я останусь…

— Я останусь, — тихо проговорил я, чувствуя, как циркулирует энергия, как приходят и уходят всё новые сведения о людях, сидящих со мной в этой комнате. Но не о Мадам и не о ее близнецах, ничего от них.

Какую-то долю секунды я еще чувствовал этот поток, а потом напряжение вдруг скакнуло, клетки моего тела завопили, лицо непроизвольно скривилось в гримасу, я выгнулся дугой, сжимая изо всех сил руки своих соседей, они отвечали мне тем же, но сейчас меня это мало волновало, люди вокруг меня стонали и ахали, кто-то вскрикнул… а потом всё прошло, закончилось резко, как будто кто-то выдернул шнур из розетки или щелкнул выключателем.

— Всё, — выдохнула Мадам, впервые ее голос выражал что-то, присущее простым смертным, и это было облегчение.

На глаза навернулись слезы, поэтому я не сразу увидел четкую картину происходящего, медленно отпустив руки — пальцы сжал спазм, так что высвободиться нам удалось не сразу — я шумно вдохнул и стал протирать глаза.

Члены клуба выглядели потрёпанными и растерянными, как дети, проснувшиеся после тихого часа в детском саду, из носа блондинки текла тоненькая струйка крови, но она пока не замечала этого, растеряно моргая и глядя в пустоту перед собой. От стены бесшумно отделился еще один гигант с кофейной кожей и множеством косичек до плеч, опустился на одно колено перед блондинкой, в руке у него была салфетка.

— Позвольте, я помогу, — мягко проговорил он, она лишь медленно моргала, непонимающе глядя на него.

Не дожидаясь ее согласия, он нежно стер кровь с ее лица, она испугано ахнула при виде покрасневшей салфетки, но его улыбка успокоила ее.

— Иногда так бывает, — его низкий, полный теплоты и заботы голос обволакивал, весь его облик излучал доброту и понимание, но я знал, что они могут быть другими, они могут быть солдатами и палачами, не знающими пощады, идущими вперед по приказу своей госпожи. Эта двойственность делала их еще прекраснее и таинственней.

— Ничего, уже прошло. Всё в порядке. — И он грациозно поднялся, одаривая растерянную девушку улыбкой ангела.

— Что за…, — начал было хипстер, в эту секунду он выглядел как студент после бурной вечеринки. Уж я-то знаю, сам таким был.

— Теперь вы — официальные и полноправные члены нашего Клуба, — не дала закончить ему Мадам, а ее предостерегающий взгляд пригвоздил язык парня. — Пожалуйста, верните кресло в прежнее положение и перейдем к тому, ради чего собрались — к рассказыванию историй.

Откуда-то снова возник азиат с длинными волосами и переставил кресло с пожилым рокером на прежнее место, как будто оно было пустым. Близнецы легко поднялись с дивана, их лица были такими же прекрасными и бесстрастными, как лица моделей на показе или манекенов в магазине. Они прошли в глубь комнаты, целеустремлённость их движений ясно говорила о том, что они не собираются раствориться в тенях возле стен, как остальные гиганты. Еще трюки? Подумал я, хотя прекрасно понимал, что это не трюки, это было то самое необъяснимое, сверхъестественное, которое люди так страстно ищут всю жизнь, чтобы потом так же яростно от него бежать и отрицать. А отрицать становилось с каждой секундой труднее. После этого энергетического вихря, закрутившего нас всех, как смерч, я уже не мог относиться к происходящему со скепсисом, я чувствовал себя Фомой неверующим, который только что просунул палец в дыру на руке Христа — всё, во что ты привык верить, во что правильно было верить, вдруг рухнуло… А что теперь будет в этой пустоте?

И еще я вдруг подумал, что наша психика удивительным образом напоминает мне глупых красоток средневековья из фильмов для дамочек: когда их постоянно захватывали в плен то пираты, то султаны, и склоняли к близости, они заявляли: «я лучше умру, чем отдамся…», тогда покоритель говорил: «ну так умри, бросить ее за борт» или «казнить», и тут дамочка прямо на ходу меняла мнение и говорила, закатив глаза: «ладно, будь по-твоему, будь ты проклят!». Тут прослеживалась та же линия — психика упорно отрицала факт чего-то необъяснимого, фыркала и подкатывала глаза, искала логическое объяснение, списывала всё на обман или сумасшествие… а когда получила «нож к горлу» в виде этого вихря, когда все мы вдруг стали немного телепатами, тогда деваться стало некуда, и она просто сдалась. Ну так, значит так, сказало мое сознание, будь по-твоему, если правила игры теперь такие, ну что ж, я изменю настройки и будем играть. Вот и всё.

И по лицам остальных членов, я понял, что их «дамочки» тоже не желали быть брошенными за борт или казненными, они решили отдаться тому, что их захватило.

В камине потрескивало сиреневое пламя, и в образовавшейся паузе все уставились на него, осмысливая происходящее или просто пытаясь заполнить неловкую пустоту. Все ждали команды, но Мадам молчала, сидя на диване с абсолютно прямой спиной. Я тоже старался не смотреть на нее. Она внушала страх, она подчинила нас своей воле, все мы это понимали, но лично я даже не думал о том, чтобы оспорить эту власть. Она была хрупкой и изящной, не то что ее телохранители, но сила, исходившая от нее, подавляла, подминала чужую волю под себя настолько жестко и ощутимо, что никто не смел поднять глаз.

Внезапно краем глаза я уловил легкое движение, Мадам кивнула или тряхнула головой, и тут же от стены отделилась очередная громадная тень, двери в комнату открылись, один из телохранителей покинул зал. Я не успел задаться вопросами, куда он пошел и зачем, и насколько это может быть опасным для нас, из глубины зала вернулись близнецы, ступая мягко и плавно, как танцоры или как убийцы высшего класса. На этот раз все повернулись к ним, на них смотреть было легче, чем на их хозяйку.

— Благодарю, — произнесла она, когда один из близнецов вложил в ее руку зеленый бархатный мешочек, перевязанный золотой лентой, тот же темно-зеленый бархат, что и на обивке кресел и на шторах, отметил я.

Они снова стояли у нее за спиной, и то, как она изящно вытянула руку, не поворачиваясь к ним, точно зная, что всё будет так, как должно быть, как у них было отрепетировано, меня завораживало. Один из близнецов отдал ей мешочек, второй держал в руках еще один из коричневой кожи.

— Всё готово, Мадам, — слегка наклонившись к ней, произнес тот, что отдал бархатный мешочек.

— Спасибо, Эрелим.

Что за имена, успел подумать я, а потом она встала, как змея, готовая к атаке, резко, но пластично. Мешочек она держала перед собой, подхватив одной ладонью под дно. Он был небольшим, примерно 20 см в высоту и 10см в диаметре дна.

— Господа, — она снова улыбалась улыбкой гейши, мешочек в ее руках зашумел, в нем что-то было, камешки или бусины, судя по звукам. — Каждый из вас несомненно желает поделиться своей историей, и для вашего удобства порядок такой: в этом мешочке собрано 8 шариков, ровно по числу гостей. 7 шариков одного цвета — белого, и один — черный. Сейчас я обойду каждого из вас и предложу вытянуть один шарик. Несложно догадаться, что тот, кто вытащит черный, и будет нашим рассказчиком на сегодняшний вечер

Все молчали, глядя на нее, как дети на волшебницу, вышедшую со страницы сказки к ним в спальню.

— Прошу, Артем. — Она потрясла мешочек, развязала тесемки и двинулась по часовой стрелке, первым был хипстер.

С большими блестящими от возбуждения глазами он осторожно просунул руку в мешочек, как будто был уверен, что там змея или ядовитые пауки, шарики загремели, он несколько раз перебрал их пальцами, а потом нервно улыбнулся и вытащил белый шар. Было видно, какая мешанина из чувств твориться у него в душе, но мне кажется, преобладало всё же облегчение. И я его понимал, трудно быть первым, трудно рассказать что-то очень личное перед незнакомыми людьми. Я вдруг испугался, что черный шарик достанется мне… готов ли я вытащить на свет свою темную историю? Ответ был скорее отрицательным.

— Что ж, значит, не сегодня, — улыбнулась она и двинулась дальше. — Держите шарик у себя пока.

Дама с брошкой манерно запустила наманикюренную руку и вытащила шарик, зажатый в кулаке. Открыла, посмотрела, холодно улыбнулась.

— Покажите его всем, Роза, — властно сказала Мадам, дама тут же подхватила шарик двумя пальцами и подняла над головой. Он был белым.

Таким же, как у политика, сидящего рядом с ней. С азартом заядлого игрока он запустил руку в мешочек и уже через секунду продемонстрировал всем свой жребий.

— Белый, — тоненьким неуверенным голосом проговорила блондинка, сидящая рядом с ним, когда ее рука вынырнула из мешочка, а потом подняла над головой свой шарик.

Пожилой фанат Deep Purple что-то пробурчал себе под нос, нервно хихикнул и запусти руку в мешочек под пристальным взглядом Мадам. Шарики вновь загремели, напряженная улыбка проступила на морщинистом лице, а потом рука выскользнула из мешочка, и все мы услышали, как ахнула блондинка.

— Черт возьми, — вырвалось у мужчины, кажется, его звали Николай.

— Возьмет, если предложите, — холодно улыбнулась Мадам. — Покажите всем свой жребий.

— Черный, — хрипло проговорил мужчина, поднимая над головой шарик. — У меня черный.

Несказанная волна облегчения прокатилась по моему телу, остальные, по-моему, чувствовали то же самое. Да, я знаю, что все мы, люди, настолько эгоцентричны, что склонны наделять других своими чувствами и мыслями, даже за вещи мы иногда думаем и говорим… но, например, дама с брошкой шумно выдохнула, закатила глаза и даже робко улыбнулась, явно довольная, что честь рассказать свою историю первой выпала не ей. Качок рядом со мной хмыкнул и провел огромной ладонью по волосам, откинувшись на спинку кресла — явный признак ушедшего напряжения. Я повернулся к Жене, но он во все глаза таращился на мужичка с черным шариком, как будто это была черная метка, и теперь его прилюдно казнят.

Может, и казнят, змеей прокралась в голову холодная мысль, откуда нам знать, что будет, когда все мы расскажем свои истории. Да что так далеко ходить, что будет сегодня, после того, как этот бывалый рокер облегчит перед нами душу?

Пока я размышлял, Мадам вернулась на диван, села, приняв очередную элегантную позу, мешочек всё еще был у нее в руках, второй близнец начал обходить гостей, собирая шарики в кожаный мешочек. Фанат Deep Purple перед тем, как бросить свой черный шарик ко всем остальным, поднял его на уровень глаз, оценивающе посмотрел и, криво улыбнувшись, бросил в мешочек.

— Судьба выбрала вас, Николай, — сказала Мадам, — порадуйте нас своей историей.

— Мне… кхм! — мужчина прочистил горло и закончил предложение, — мне нужна минута, собраться с мыслями, я не думал…

— Разумеется, — уважительно кивнула Мадам, и тут двери открылись.

Все гости как по команде тут же повернули головы, в зал вошел рыжеволосый громила с дредами, я его хорошо запомнил, с такой-то внешностью. Перед собой он катил тележку, на таких в отелях развозят еду в номера, только эта была побольше, целый стол на колесах, на нем стояли высокие белоснежные чашки и какие-то вазочки. Богатую гамму ароматов в помещении тут же пополнили запахи чая, трав и фруктов, ванили и шоколада. И восхитительный запах сдобы. Мой желудок, как последний предатель, громко заурчал и выдал меня.

— Прошу, угощайтесь, — изящным жестом указала на стол Мадам. — А вам, Николай, это поможет настроиться на историю.

— Благодарю, — проговорил он, когда рыжеволосый гигант протянул ему первому красивую чашку с дымящимся напитком.

Все молчали, пока телохранитель, временно взявший на себя обязанности прислуги, раздавал чай. После рассказчика чаши получили дамы, сначала Роза, затем блондинка, а потом все остальные. Мы с Женей получили напитки последними, и я с нетерпением склонил лицо над широкой чашкой, выполненной из тончайшего фарфора. Аромат был дивный, пахло травами, фруктами и немного ванилью. Пар поднимался и приятно гладил лицо, я несколько раз глубоко вдохнул, держа изящную ручку и наслаждаясь и тактильными ощущениями тоже. Тут всё по высшему разряду, подумал я, не сомневаясь, что на вкус этот напиток будет ничуть не хуже, чем на вид — темно-красная жидкость, цвета рубинов в свете свечи. Внезапно мне стало неловко, я лихорадочно пытался вспомнить все правила приличия, какие-то обрывки знаний об этикете… мне не хотелось выглядеть быдлом в этом пафосном месте, здесь уж точно знали, как себя вести и что такое высший уровень. От нас этот и не ждут, попытался оправдаться мой внутренний бунтарь, мы — простые люди, принесшие сюда свои истории, мы не дипломаты и не потомки царских семей. Но это была тщетная попытка, в этом роскошном месте с этими безупречными людьми мне тоже хотелось быть лучше, чем я есть. Что, наверное, не так уж плохо.

— Ну, я готов рассказать вам мою историю, — продал голос пожилой фанат Deep Purple, ставя чашку на подлокотник кресла, только тогда я заметил, что они специально отделаны деревом, ширина — как раз для чашки и блюдца.

— А мы готовы слушать, Николай, — с довольной улыбкой кивнула Мадам и сделала аккуратный глоток из своей чашки.

Кто-то из громил щелкнул выключателем, и весь свет погас, осталось лишь странное фиолетовое пламя в камине.

Пока Николай делал глубокий вдох и прочищал горло, я успел заметить, что чай произвёл-таки на всех впечатление. После первого осторожного глотка брови поднимались, губы растягивались в улыбке, а последующие глотки были уже жадными. Я тоже осторожно приложился к чашке, подавив желание подуть на чай. Да, это было восхитительно! Аромат заполнил меня изнутри, богатый и обволакивающий, я не дегустатор, но явственно почувствовал какой разнообразный и какой гармоничный букет собран в этом напитке — травы, дающие свежесть и терпкость; нотки черного чая, как основа; какие-то фрукты с кислинкой и самая малость ванили. Я бы купил такой чай, подумал я, сколько бы он ни стоил, купил бы хоть щепотку, чтобы побаловать себя иногда. И Рина бы его точно оценила.

Глава 13

— Эта случилось не со мной, но я был свидетелем, — начал Николай, — хотя отчасти и со мной тоже. — Добавил он после секундного раздумья.

— Это случилось почти полгода назад, я тогда жил в Эрманске, вы знаете, небольшой город к западу отсюда. Там особо заняться нечем, но у нас был объект… Да, я же не сказал, я строитель. Теперь уже больше прораб, возраст уже не тот, чтобы таскать мешки и месить растворы, а вот опыта хоть отбавляй. Так вот, нашу компанию наняли строить административное здание, новую налоговую, мы выехали нашей обычной бригадой, нас расселили.

Он глотнул из чашки и уставился куда-то сквозь нас, возвращаясь в те дни. Блондинка робко протянула руку и взяла булочку из красивой тарелки на тележке. Политик сделал то же самое, только с таким видом, как будто это все мы у него в гостях. Однако только после нее, отметил я, подавив усмешку, вот и вся суть никчемного племя чиновников — они всегда прикрываются кем-то, как шавки, которые смелые только за забором.

— Работяг — в общагу, административных сотрудников — по квартирам, мне достался небольшой домик в частном секторе. Саманная халупа в общем дворе с пристроенной ванной, в которой я один с трудом мог повернуться, и крошечными комнатушками. Зато двор был большой, утопающий в зелени, правда там стояли еще 3 домика, но из-за густой растительности соседи друг друга не напрягали. Мне там понравилось, конечно, я бы такое не купил, разве что весь участок вместе с домами, и всё под снос… Но как временное жилье — уж точно лучше общаги или душной квартиры. Домики-то низкие, понимаете, а над ними — высоченные деревья, орехи, тополя, акации. Возле каждого домишки — беседка или просто навес, а под ним столик, по вечерам все выходили пить чай, но всё получалось как-то обособленно, площадь-то большая, и кусты везде, клумбы с цветами, и деревья шумят над головой. Лучше и не придумаешь.

У него приятный голос, отметил я, отпивая восхитительный чай и протягивая руку за каким-то причудливым пирожным, хрипотца выдает в нем курильщика с большим стажем, как и изрезанное морщинами лицо. Хотя годы жизни на стройках тоже немало этому поспособствовали.

В камине потрескивал огонь — пусть и фиолетовый, — хрипловатый голос Николая успокаивал, а вкус горячего чая дополнял эту картину полного блаженства, и я вдруг понял, что мне хорошо, что я наслаждаюсь и не хочу, чтобы этот вечер заканчивался. Удовольствие получали все мои органы чувств — тело наслаждалось комфортом и мягкостью кресла, великолепным чаем и десертом, теплом огня и волшебными ароматами, наполняющими помещение, а мой разум утолял вечную жажду — любопытство, желание познавать новое, решать логические задачи и накапливать знания. Ну а душа моя пребывала в покое и умиротворении, как будто всё, что могло меня тяготить, осталось за дверями этого зала, в каком-то другом мире, посредственном и несовершенном. Здесь же было только удовольствие и волшебство.

— С соседями я быстро познакомился, я вообще довольно общительный и простой человек, профессия обязывает, где вы видели прораба-тихоню? Где надо — иду первым на контакт, где не надо инициативничать — умело поддержу беседу. Так вот, с соседями я нашел общий язык, все они были люди простые, работяги, как и я. В одном домике жила бабулька, на вид — древнее самого Бога, но безобидная и веселая, не знаю, почему, она звала себя баба Нина, хотя всегда добавляла, что родители нарекли ее Евдокией. В том, что напротив моего домика стоял — отец и сын, оба работали на хлебзаводе, хорошие мужики, я с ними не одну бутылку выпил…кхм… ну, это к делу-то не относится, это я так…

Он смутился, спешно глотнул чай и продолжил.

— А вот в четвертом доме, том, что в глубине двора стоял, жила семья с дочкой 5 лет. Очень приятные люди, он такой трудяга и такой добряк, работал в такси, жена его в продуктовом работала. Мне бог детей не дал, да я и не хотел особо никогда, но вот когда вижу, как люди с детишками сюсюкают, так прямо сердце тает. Не знаю, приятно мне это, я вроде как сил даже набираюсь, глядя на такое. А вот если вижу, как орут на детей или, не дай Бог, бьют… один раз даже не удержался и смазал одному такому «отцу года»… ну, это тоже к делу не относится.

— Так вот, Вика и Лёша так свою дочку любили, так тряслись над ней, что у меня душа пела. Ни разу, пока я там жил, я не услышал крика или ругани из их дома, и девочка всегда была такая довольная, такая счастливая, доверчивая. Несчастные дети всегда запуганные какие-то, напряженные, слишком робкие, я много детей повидал, в силу профессии со многими людьми-то пресекался, а большинство обзаводилось-таки детьми, не все же как я, так что я сразу видел, когда ребенку в семье хорошо, а когда — не очень. А Лера — так звали малышку — была всем довольна и думала, что весь мир любит ее так же, как мама с папой.

— Она как из садика придет, так начинает по двору круги нарезать на своем велике или кукол вынесет и давай им чаепития устраивать. И если кого из соседей увидит, так сразу без всякого стеснения подходит и то свой кукольный чай предложит, то что-нибудь спросит, то попросит. Особенно отношения у нее ладились с бабой Ниной, что понятно, конечно, своих бабушек девочка не видела — одна умерла, вторая жила на другом конце страны, так мне сказали — а баба Нина в ней души не чаяла, то ватрушек ей напечет, то покажет, как с котом играть. Старушка не была одинокая, ее навещали и дети, и взрослые внуки, просто она жила одна, и так и собиралась до самой смерти, так и говорила: я в этом доме жизнь прожила, здесь и помру.

— В общем, хорошая там была атмосфера, приятная, без напряга. Хотя иногда эта девочка умела заставить мужиков покраснеть. Бывало сядем со Славиком и Никитой — это отец и сын, те самые, соседи мои — ну, выпьем, поговорим, увлечемся… и тут вдруг из кустов маленькое круглое личико вылазит, и глаза такие шкодные-шкодные. «Вы, — говорит, — плохие слова говорите, ай-ай-ай!», и пальчиком нам грозит. И мы, взрослые мужики, краснеем, смущаемся.

Он усмехнулся, на лице появилась теплая и немного грустная улыбка. Мне он нравился всё больше и больше, этот Николай.

— До чего забавная девчушка! И добрая, животных очень любила, вечно жучков из луж вытаскивала, а когда Лёша ей показал, что можно кормить крошками птиц — всё! Недели две у нас весь двор был в крошках. — Он снова усмехнулся, — правда птицы к нам не прилетали, собак-то во дворе не было, но у Никиты с отцом был кот, совершенно дикий, а у бабы Нины был Колокольчик, любимец Леры, жирный и ленивый котяра. Лёша с Викой пока живность не заводили, времени следить еще и за животным не было. Я говорю: «Так Лерка подрастет, всё равно притащит кошака или песика». А они: «Ну, притащит, значит, возьмем, будем ее к ответственности приучать, а пока — пусть Колоколя тискает».

Нежная улыбка затеплилась на губах блондинки, ей, похоже, история нравилась. По крайней мере, начало. Остальные тоже слушали с любопытством и вниманием, и это мне тоже нравилось.

— И она тискала! Не пеленала его, конечно, как бывает делают дети, просто гладила, с трудом, но поднимала на руки, — Николай засмеялся, хрипло и искренне, — такую тушу, каким был этот котяра, даже взрослому человеку было непросто поднять. Иногда во двор забредали соседские коты и кошечки, устраивали свои свадьбы и мордобои, летними ночами иногда мне тоже приходилось выходить и кидать в кусты чем-нибудь тяжелым, вроде картошки или камешка — невозможно было спать под эти песнопения. Но обычно кроме Колоколя — как звали его Вика с Лёшей по примеру своей дочери — никого во дворе не было.

— Сейчас поймете, почему я так подробно об этом рассказываю, — добавил Николай и сделал еще глоток. — Один раз, это уже в августе было, чья-то кошка окотилась, слава Богу, Лерка этих котят не видела, они, видать, из дома не выходили, а то затискала бы всех. Ну вот, короче, один раз откуда-то влез к нам мелкий котенок и забрался на акацию, что в центре двора росла. Когда это произошло, никто не видел, а вечером уже он начал орать благим матом, видимо, просидел там весь день, оголодал, страшно стало. Он пытался слезть, но боялся, и как начнет вопить. В тот вечер там дурдом был! Баба Нина охала, пыталась приманить его, Славик голову чесал и ругался. А Лера…, — он замолк и тепло улыбнулся своим воспоминаниям, — Лера всё бегала вокруг дерева и звала его: «кис-кис-кис!», потом стала просить отца спасти котика, а потом, когда стемнело уже, расплакалась. Вот так прямо села под дерево, закрыла лицо ручонками и давай рыдать.

— Ну невозможно же смотреть на это было! Тут любой, у кого есть внутри что живое, сам на дерево полезет.

— Я вышел на шум, смотрю, Лерка под деревом плачет, рядом Вика и Лёша, котенок орет, как резаный… Они ее пытались в дом увести, отвлечь, но какой там! Доброе сердечко у этой девочки, и еще такое сильное, чистое, понимаете? Пока ее никто не научил, что помогать — не ее забота, что надо мимо проходить, что жизнь несправедлива, жестока, и прочее дерьмо, которым мы, взрослые, отравляем детей… а потом сами от них же плачем, когда они мимо нас проходят и пожимают плечами, мол, не моя это забота, тебе помогать… ну ладно, это я так, отошел от темы.

— В общем, я говорю: «Может, МЧС вызовем?». А Лёша так горько усмехнулся, и отвечает: «Вы, Николай не местный, не знаете… у нас МЧС и к людям-то не едет, а вы хотите к коту…». Тут Вика с бледным лицом говорит: «Но что-то делать надо, она не успокоится. Да и кота жалко». Славик привычно почесал голову и предположил, что сам слезет. Лера услышала, что взрослые обсуждают, как спасти кота, замолкла, подняла голову и…, — он осекся, вздохнул, — с такой надеждой, такой чистой, сильной, режущей на части надеждой на нас смотрит, поочерёдно на каждого. И ни слова, не хотела мешаться, наверное, просто сидела и ждала с огромными заплаканными глазами на осунувшемся личике. Ой, господи! Да я сам готов был лезть на это проклятое дерево за этим долбаным котенком! Я предложил заплатить МЧСникам, видя, как напрягся Лёша — лишних денег-то нет, да еще когда ребенок в семье — сказал, что сам заплачу, мне всё равно одному много не надо, а тут еще доброе дело сделаю. Вроде, на том и порешили, но тут Славика осенило: у него лестница высокая была, а котенок сидел не на самой верхушке, к счастью. Просто акация старая, первые ветки начинаются метрах в 3 над землей, вот там этот маленький мерзавец и сидел, в переплетении веток. В общем, решили ждать Никиту с работы, там молодому надо лезть, худенькому, Лёша хотел, но Вика его не пустила, и правильно, наверное, ей виднее.

— В общем, мы стали ждать. Вот прямо там, во дворе, представляете? — он засмеялся. — Это всё Лера, кому был бы нужен этот котенок, если бы не плачущая девочка, душа нашего двора. Слез бы он, конечно, они всегда слезают…

Он осёкся, и на этот раз лицо стало каменным, никаких теплых улыбок.

— Короче, Никитос пришел около 10 вечера, испугался даже сначала, увидев, что все высыпали во двор и стоят. Но времени пугаться ему никто не дал, — на этот раз мы снова увидели добрую улыбку, — все прямо накинулись на него с порога, наперебой рассказывая про злополучного кота. Но решающее слово опять было за Лерой, она подбежала к нему, запрокинула голову, ручки перед собой сложила, как для молитвы, и охрипшим от слез голосом говорит: «Никита, пожалуйста-пожалуйста, спаси котика! Он там! Он умрёт! Пожалуйста!», — и снова заплакала. Ну, вы понимаете! Никита прямо так, в чем был, полез и снял этого пушистого гаденыша. Ему весь двор аплодировал, из-за Леры, конечно. Когда котенка вручили девочке, я было хотел сказать, что теперь-то они от него не избавятся, но баба Нина меня опередила: «Ну всё, — говорит, — теперь мой Колокольчик совсем разжиреет, некому будет его гонять да тискать». Но нет, не судьба, на следующий день пришла какая-то женщина и забрала котика, это ее были котята, она их на продажу разводила. Удивительно, но Лера не сильно расстроилась, ангел, а не девочка, сказала, что раз его мама и братики там, то ему одному будет грустно, и отдала без всяких слез.

— На том эпопея с котенком и закончилась. Жизнь потекла своим чередом, я работал, как и все, иногда по вечерам мы пили чай, иногда — кое-что покрепче. В сентябре Лере исполнилось 6, я был приглашен самой именинницей, как и все соседи, я подарил ей набор кукол и целую коробку платьев для них — это мне Вика посоветовала, сам-то я откуда мог знать, что именно понравится маленькой девочке. Мы достраивали свой объект, в ноябре-декабре уже должны были вернуться.

— Это случилось как раз перед отъездом, в середине ноября.

Николай замолчал, глядя куда-то пред собой, в помещении воцарилась абсолютная тишина, нарушаемая лишь потрескиванием фиолетового пламени, ни вздоха, ни покашливания, все затаили дыхание, как природа перед грозой. Даже Мадам сидела задумчивая и отстраненная.

— Ноябрь выдался сухим, но ветреным и холодным. — Начал Николай, обхватывая чашку двумя руками, как будто даже сейчас еще мог чувствовать тот холод. — И небо было серое и тяжелое, но никак не могло пролиться доджем, как будто набухало с каждым днем всё больше от воды, а пролить ее не могло. Поганая погодка была, ветер прямо резал до костей, небо тёмное, давящее, на стройке у нас так вообще холодно, как на какой-нибудь арктической станции, а делать нечего, торчишь там весь день.

— Многие из наших заболели в тот месяц, при таком-то холоде — не мудрено, сырость страшная, ветрище, а с неба ни капли не упало. Я тоже приходил домой замерзший, аж почерневший иной раз от ледяного ветра, ну и двор наш опустел, конечно, на таком холоде уже посиделки не устроишь. Но Лера всё равно ненадолго выходила, то Колокольчика по кустам ловила, то кукол в коляске катала. Моих, тех, что я подарил, — в его голосе слышалось такое удовольствие, что я невольно растрогался.

— У нее ярко-оранжевая шапка была и шарфик в тон, так она мельтешила среди голых кустов, как солнечный лучик. И ее погода нисколько не напрягала, судя по всему. Даже сквозь закрытые окна я слышал ее смех, звенящий и такой искренний. Последний смех ее нетронутого детства.

— А потом она вдруг пропала. — Николай поджал губы и спешно добавил, — в смысле, перестала выходить во двор. Ну, думаю, наверняка тоже заболела, многие тогда подхватили грипп, обычное дело при такой погоде. Я к ней привязался немного, понимаете? Я, ясное дело, понимал, что скоро уеду, да и вообще, она мне никто… но умела эта девочка забираться в сердца, без спроса туда забиралась, и всё — ты уже в числе ее поклонников.

Он усмехнулся и покачал головой.

— В общем, когда и на 3й день она не вышла с куклами или с Колокольчиком, я не удержался и спросил у Лёши. Оказалось, я был прав, в садике детишки ее наградили гриппом. Температура, кашель, сопли, все дела. Я спросил, что можно ей передать, а он улыбнулся так по-доброму и говорит: «Дядь Коль, привет ей передайте, она рада будет». Ну, конечно, я всё равно купил ей фруктов, сладостей немного, я ведь уже собирал вещи, хотел на прощание сделать ей приятное. Боялся даже, что не успею увидеть ее и попрощаться. Привязался я к ней, даже сам не заметил, как.

— Мда… Тут надо кое-что пояснить: прямо у них возле дома орех рос, старый, большой, раскидистый. Его ветки домик накрывали, как вторая крыша. А нижние самые спускались прямо в окно Лериной спальни, до стекол не доставали, но окно закрывали полностью, особенно летом — так вообще ничего не видно было. В общем, где-то на 4й, наверное, день ее болезни, на этот орех забрался кот. Какой-то не наш, я такого не видел, хотя, кто его знает, они ведь везде шляются, может, соседский какой. Ну, мы так думали вначале.

— И залез прямо напротив окна, только наверху, на самых верхних ветках уселся. Если налетал ветер, а он налетал часто и сильно, кота вместе с ветками прямо болтало из стороны в сторону. Но он в ветки вцепился и сидел, как будто прибитый к этому дереву. Должно быть, залез ночью, потому что утром я точно помню, как вышел и увидел его, когда уходил на работу. Я еще подумал, что история повторяется, только вот Лера пока его не видит, так что сидеть ему там до победного. И даже порадовался, что она его не увидит и не начнет плакать опять. Да и на такую высоту, да еще на такие тонкие ветки никто бы не смог залезть, так что, да, хорошо, что Лера не видела. И я даже искренне пожелал, чтобы она не смотрела в окно и, не дай Бог, не заметила этого кошака до того, как он насидится и свалит.

— Это был обычный кот, серый с белым, типичный дворовой «мурзик», насколько я мог видеть, не тощий и не ободранный, на вид вполне себе домашний кот. Листва уже почти вся опала, а остатки ветер срывал каждый день, так что видно его было очень даже хорошо. Я еще подумал, что если этот глупый кот не спустится, его снесет к чертям очередным порывом. С этими мыслями и ушел на работу, вернулся уже затемно и, конечно, и думать забыл про какого-то там кота на дереве. А на следующее утро выглядываю в окно, и что бы вы думали? Кот на том же месте сидит. Знаете, вот тогда что-то темное и нехорошее впервые шевельнулось у меня в душе. Как будто какая-то темная волна прошла по сердцу. Не должно его быть там, сутки уже прошли, какого черта он не спускается?

— Я вышел, позвал его, он даже не шелохнулся, даже головы не повернул. Мне стало совсем не по себе, больной, наверное, думаю, еще не хватало какую-нибудь заразу принести сюда. И опять подумал, что Лера очень удачно заболела, если так вообще можно сказать. Ну, мы же, люди, сами себя утешать умеем лучше всего, выходя со двора, я был уверен, что уж к вечеру его и след простынет. Ну, засиделся, но есть-пить захочет — спустится. Он ведь уже не котенок, да и не орал он и не выглядел напуганным или больным… обычный кот, усевшийся на дереве.

— Но тем вечером меня ожидал неприятный сюрприз — кот всё еще сидел на том же месте. Даже позу не сменил, представляете?! Как будто это чучело, приклеенное к дереву. Ну как так может быть? Я специально, едва зашел во двор, так сразу к ореху, и стал всматриваться. И точно, там он, темное пятно в свете фонарей. Неприятно, совсем не приятно. У меня даже настроение испортилось. Я решил, что надо бы с остальными поговорить, может, кто-нибудь знает этого кота или что делать в таких ситуациях. Но на самом деле я просто хотел переложить эту проблему на кого-то другого… почему-то я чувствовал ответственность за этого проклятого кота и не хотел нести ее один. А больше всего я хотел услышать от кого-нибудь «да, я такое видел, у котов бывает. Посидит еще денек и сам слезет, ничего необычного тут нет». Но никто так не сказал.

— В тот вечер я постучал к Лёше и показал на кота, тот сидел так же неподвижно. Я понимал, что у него сейчас есть проблемы поважнее, но опять-таки, если его дочка это увидит… в общем, Лёша тут был вдвойне заинтересованным лицом: орех-то был его, рос возле его дома. Оказалось, он тоже видел этого кота, но тоже надеялся, что тот сам слезет. «Да куда ему деваться, — заключил Леша, — заклинило его, видать, но инстинкты никуда не денешь, жрать захочет — как миленький слезет». Я тоже так думал вчера, мог бы сказать я, но не сказал, потому что очень надеялся на правоту его слов.

— Эх. Утром следующего дня уже все соседи стояли возле ореха, задрав головы и задумчиво почёсывая их. Кот сидел всё там же, всё в той же позе. Честно говоря, мне уже стало как-то даже страшно и… не знаю, хотелось уехать оттуда почему-то. Вот прямо подхватить уже собранные мои сумки и уехать, оставить навсегда позади этот двор, этих людей, даже маленькую Леру… лишь бы быть подальше от этого кота на дереве. Было в этом что-то неправильное, что-то раздирающее душу.

— Я не хотел смотреть, как этот кот будет умирать там, на дереве, не хотел, чтобы он наградил нас какой-нибудь болезнью. И мне было жалко его, в конце концов! Живое существо, ему надо есть, пить, спать, а он сидит в одной позе без еды и воды на самой вершине дерева под порывами ледяного ветра. И как долго может животное прожить без воды? Пить-то ему неоткуда.

— Я с замиранием сердца искал Леру глазами, но она не вышла, всё еще болела. Прозвучит странно, но меня это порадовало.

— Короче, ни к чему путному мы не пришли, разошлись по работам, но, черт возьми, этот кот не давал мне покоя весь день. Отравлял мое настроение, всё валилось из рук, а вечером я понял, что не хочу идти домой… вот до чего дошло!

— И не зря не хотел. Ох, — Николай тяжело вздохнул и провел пятерной по седым волосам, — кот сидел там же, а вокруг — ни души. Не знаю, волновало ли еще кого-нибудь это так же сильно, как меня, видимо, нет. И от этого мне становилось еще тяжелее. Я подошел к дереву, снова попробовал его позвать — ничего, он даже не шелохнулся. Я бы ухватился за возможность подумать, что это чучело, не живой кот, а ветром принесенное чучело, ветер-то был все дни сильный, порывистый… а человек в чем угодно себя может убедить ради собственного удобства… но хвост у него иногда двигался, и если порыв ветра уж совсем сильно тряс дерево, он прижимался к веткам сильнее. Это был живой кот. Пока еще живой.

— Так прошел 3й день. И, ложась в кровать, я твёрдо решил, что если утром увижу его там же — вызову МЧС. Только так и смог уснуть, найдя хоть какое-то решение. Утром, едва рассвело, я уже подскочил, еще до будильника, сразу к окну, и стал вглядываться. И черт бы его побрал! В сером утреннем свете я увидел темное пятно в ветках. Кот был там. Настроение мое сразу рухнуло куда-то ниже плинтуса…кхм… испортилось очень. Этот кот стал моей проблемой, а почему? Потому что никому больше дела не было. Я даже немного разозлился. Вот подохнет, думаю, свалится к Лёше под дверь, тогда посмотрим, как он сможет и дальше игнорировать этого кота. Или Лера вдруг увидит, что папочка палец о палец не ударил ради спасения котика. Но злость моя проблему никак не решала. Я не мог ходить с этим камнем на душе, поэтому даже не позавтракав, приступил к решению проблемы. Благо, еще со вчера план у меня был.

Кривая и холодная усмешка искривила его губы.

— Я позвонил 112. Мне ответил бездушный женский голос, как будто я говорил с роботом, а не с человеком. Она спросила, что у меня случилось, я рассказал… И тут я снова вспомнил Лёшу, как он горько усмехнулся и сказал, что МЧС теперь даже к людям не ездит. Эта бездушная холодная тварь на том конце провода отчитала меня и посоветовала не занимать линию из-за всякой ерунды. Я пытался сказать, что животному нужна помощь, что он может быть больным и заразным, в ответ услышал: «Так звоните в ветслужбу». И бросила трубку. Мразь. Кхм! Извините.

— Просто зло берет. Живут на наши налоги, а свою работу делать не хотят. Вот искренне желаю всем таким тварям: чтобы когда им понадобится помощь, все точно так работали — сантехник не приедет из-за «такой ерунды», пусть дом заливает прорванная труба, скорая не возьмет в больницу «с такой ерундой», помрешь от аппендицита, менты не приедут на вызов, когда к ним в дом кто-нибудь лезть будет… Это справедливость, так и должно быть, что посеешь, то и пожнешь. И всем им этого желаю, всем никчемным работникам из всех профессий. Вот пусть как ты свою работу для других делаешь, так пусть и для тебя все остальные свою работу делают.

Николай замолчал и раздраженно провел пятерней по волосам, восстанавливая спокойствие.

— Ладно, это было небольшое отступление. В общем, остался я с еще большим камнем на душе, а хотел ведь избавиться от него, — невесело усмехнулся он. — Ну, я стал думать, куда дальше звонить и что вообще делать. Ветслужба кота точно укокошит, я этого зрелища не хотел, а еще меньше такое надо было видеть маленькой девочке, так что этот вариант я сразу отмел, либо кот сам сдохнет там, либо они убьют…, лучше уж природа, как по мне, этот как-то естественно, хоть и грустно. Вроде как один конец нас всех ждет, и он неизбежен… а тут люди, которые вообще-то могли помочь, идут и убивают невинную тварь… нет, погано.

— Это была пятница, и я подумал, что вечером уж Лёша от меня точно не открутиться, что-то придется решать и думать, в конце концов, это на его дереве под его окнами сидел кот. Хотя, как он мог там сидеть 4 дня — ума не приложу.

— Короче, вечером я постучал к нему решительно настроенный. Он, видимо, увидел мое лицо, потому что спорить не стал и отговорки свои оставил. Кивал и слушал, наверное, ради дочки, и это правильно, это как-то погасило мою злость. Я не мог не спросить, как Лера и видела ли она кота. Он ответил, что она еще болеет, но ей уже гораздо лучше, уже пошла на поправку. Вирус какой-то злой в ту осень ходил, даже здоровые крепкие мужики по 2 недели валялись, а тут маленькая девочка, ребенок. Я говорю: «А как это она до сих пор кота не увидела, неужели не встает с кровати?», а он: «Нет, ее в постели не удержишь! Как только температура чуть спала — всё, куклы раскраски, мультики. Правда она сейчас с нами в комнате спит, ночью у нее жар, страшно одну оставлять, да и она не спит тогда, боится. Так что мы ее к себе взяли, по очереди с ней сидим. А к окнам Вика ей не разрешает подходить, говорит, дует из кона, нельзя тебе, ты же хочешь быстрее поправиться и опять гулять и есть мороженное?». Вот, значит, какой они выход нашли. Ну, я тогда сказал: «Вечно ее не удержишь, да и кот вечно не просидит, или сдохнет и свалится, или она увидит. Да и жалко живое существо, надо что-то делать». В МЧС, говорю, звонил уже, и так выразительно на него посмотрел.

— Мы снова стали звать этого кота, хотя оба понимали, что толку будет ноль, просто надо же было с чего-то начать. Потом совместными усилиями решили попробовать его согнать, может, испугается и начнет наконец шевелиться. На возгласы и шиканье он никакого внимания не обратил, а громче шуметь мы не решились из-за Леры. Вышла баба Нина, поахала и поохала, зато подала неплохую, как нам казалось, идею: набрать камешков и покидать в него. Ну, мы так и сделали, набрали небольшой гальки, ею вся улица усыпана была, асфальта там не было, вот соседи себе гальку и подвозили, чтобы грязь под воротами не разводить. Честно говоря, настроение у меня даже поднялось, прямо захотелось обнять и расцеловать бабу Нину, я не сомневался, что теперь-то мы уж точно избавимся от этого кота. Не будет животное сидеть, если в него камнями кидают. И как я сам не додумался? Наверное, стресс сковал мозг, так оно и бывает, мне один знакомый психолог сказал, у него мальчишка лечился, он плохо в школе успевал, ну мать ему в наказание, вроде как, и говорит: мол, будешь с отцом теперь уроки делать… и всё, стало еще хуже, он даже 2 и 2 сложить не мог, а всё потому, что отца боялся…. Ну это я снова от темы отошел.

— Короче, набрали мы камней, небольших, чтобы не навредить животному, и стали кидать. Ой, смех и грех! Никто из нас попасть не мог, кот сидел высоко, плюс ветки вокруг, да и мы с Лёшей совсем мазилы, как оказалось.

Он засмеялся и закрыл лицо рукой в шуточном жесте.

— На шум вышел Никита, посмеялся, помялся и присоединился к нам. Надо сказать, он оказался гораздо лучшим стрелком, чем мы с Лёшей. Со второго раза попал точно коту в бок. Мы замерли в ожидании… И ничего! Кот даже не шелохнулся. Тогда мы усилили «огонь», даже одновременно попали я и Никитос, но кот как будто не чувствовал, что в него летят камни. Только хвост мотался из стороны в сторону, а так он даже головы не повернул, как неживой, ей богу! У меня прямо сердце упало, знаете, такое темное, давящее отчаяние, когда ты уже, можно сказать, смакуешь победу, и вдруг она уходит прямо у тебя из рук. Когда камни закончились, на лицах было написано одно и то же: недоумение и разочарование. Этот долбаный кошак становился серьезной проблемой. Нашей проблемой, что самое плохое.

— «Что будем делать? — спросил Лёша меня, и Никита смотрел именно на меня, как будто я был главным специалистом по ненормальным котам. А может, просто потому, что я всё это затеял и я был самым старшим из них. — Еще камней соберем?». Но я лишь тяжело покачал головой. Зачем? Видно же, что результата это не дает. Кот даже не посмотрел на нас, даже не шелохнулся. И еще всем нам стало понятно, что с этим котом явно что-то не в порядке, а если он больной чем-то, это может быть уже опасно и для нас.

— «Неужели он так и будет сидеть, пока не сдохнет от голода или жажды??», — совершенно отчаянно спросил Никита. Мы все молча переглянулись, ответа не было ни у кого, но он висел в воздухе.

— Но я не собирался сдаваться и просто ждать, пока мертвая тушка свалится к Лёшиному окну. Я человек деятельный, иногда даже слишком, наверное, — он усмехнулся и опустил глаза, — следующую идею я сам родил. Говорю: придется залезть на лестницу и попробовать его согнать, или дать ему воды и еды, или просто подставить палку, может, он на нее заберется… не знаю, что-то делать надо же! Нельзя просто пустить всё на самотёк.

— В субботу с утра пораньше мы все высыпали во двор, кроме Вики и Леры, конечно, даже баба Нина вышла, уперла руки в бока, как барыня, и молча наблюдала, как Никита с отцом лестницу несут. Но поставить-то они ее поставили, а вот лезть некому, Никите на работу надо, Славик, отец его, не в том возрасте, да и не в той форме, чтобы по деревьям лазать. Остались мы с Лёшей.

Он снова смущенно усмехнулся и развел ладони в стороны.

— Можете сказать: «чья бы корова мычала…», я ведь и сам давно не мальчик, но как-то всё равно покрепче буду, чем другие мои ровесники, да и люди помоложе, если уж на то пошло. Видно, удачный генетический билет я вытянул, потому что никогда себя не жалел, о здоровье особо не пекся, а так вышло, что и не болел серьезно ни разу в жизни, и на отсутствие сил пожаловаться не могу.

— В общем, лестницу совместными усилиями поставили в самом удобном месте, Лёша вооружился шваброй и приготовился лезть. Я тоже не с пустыми руками вышел, приготовил миску от лапши быстрого приготовления, приделал к ней проволоку, чтобы, если надо, на швабре закрепить и дать коту воду или еду. Но больше всего я надеялся, что мое «изобретение» не понадобиться, что кот слезет по палке или от палки… а уж внизу мы бы его и накормили, и напоили, и обогрели, если надо.

— Лёша так неуверенно подошел к лестнице, глянул на нее, на кота, вздохнул и говорит: «Дядь Коль, подержите лестницу, она как-то шатко стоит, по-моему,». Я прямо представил, как Вика клянет меня и кота последними словами. Она-то в прошлый раз ему запретила лезть, а сейчас выхода нет, и все мы это прекрасно понимали. Короче, он поднялся до середины лестницы и как-то судорожно вцепился в нее, побледнел. «Тут ветер такой, — говорит, — аж дерево под лестницей ходуном ходит». Я добросовестно держал внизу металлические боковины и на том моменте понял, что лезть придется мне, он высоты боялся, поэтому его жена и не пускала, она-то знала лучше нас. И баба Нина тоже всё поняла, усмехнулась и говорит: «Слезай, милок, высота твой враг, значит, нечего тебе там делать». Лёша смутился, понятное дело, мужику всегда стыдно, когда его слабости обнаружат, мы же так воспитаны, мол, мы — сильный пол, мы не должны испытывать какие-то чувства, кроме «хочу жрать, хочу трах…кхм… хочу секса, хочу завоеваний…», — он фыркнул, — как будто это есть сила. Ладно, о чем я говорил?

— Славик предложил дождаться Никиту. Но я ждать не собирался, никогда это не любил. Нечего там уже было ждать, это был наш последний шанс избавиться от кота, пока он еще живой. 5й день уже животное без воды и еды, чего еще ждать?!

— Перед тем, как залезть, я прикрепил миску к швабре, налил немного воды и, вооружившись всей этой конструкцией, полез к коту. Лёша встал на мое место внизу, держать лестницу у него получалось однозначно лучше, чем лезть по ней. Только бы Лера не вышла, почему-то думал я, ставя ногу на очередную перекладину, хотя знал, что Вика ее не подпустит к окну, не говоря уж о том, чтобы дать ей хоть нос высунуть на улицу. И я волновался, сам не знаю, почему, но внутри всё прямо трепетало. Я не знал, что не так с этим котом, а вдруг он кинется на меня и заразит чем-нибудь… В общем, наверху ветер действительно ощущался сильнее, дерево раскачивалось и скрипело под лестницей, но я всё равно продвигался вперед, хотя, когда преодолел уже примерно 2/3, понял, что до кота всё равно не достану. Дерево было высоким, а этот гад сидел на самых верхних тоненьких ветках. Я мог бы забраться по дереву, но у меня всего 2 руки, как вы можете видеть, — в комнате раздались робкие смешки, — а в одной итак была швабра. Нет, и эта затея провалилась, и я снова почувствовал на языке этот горький вкус разбившихся надежд. В последние дни, благодаря этому поганому коту, этот вкус прямо стал вкусом моей жизни.

— Я стал на самую последнюю перекладину, услышал, как ахнула внизу баба Нина, а Славик крикнул что-то предостерегающее. Но я не хотел признавать поражения, я встал на цыпочки, обхватил ствол свободной рукой, а вторую, со шваброй, вытянул как мог вверх, к коту.

— Но нет, — он разочаровано усмехнулся, — нас разделяли еще метры и метры и переплетенные ветви. Злость поднялась во мне так неожиданно, что я и сам не заметил и не понял, как разозлился. Я заорал на кота, стал махать шваброй, кричал что-то вроде «пошел отсюда!», даже пытался трясти дерево, но реакции, как вы понимаете, не было никакой. После того, как я выплеснул свою злость и разочарование, пришлось признать провал и спускаться.

— Внизу меня встретили растерянные и немного смущенные лица. Знаете, наверное, мужчины меня поймут… именно так себя чувствуешь, когда женщина гладит тебя по плечу и говорит: «ничего, в следующий раз получится». Полное фиаско.

— Мы немного помолчали, потом рассмотрели еще парочку таких же негодных идей, а потом Лёша под давлением общественности позвонил в полицию. Мы рассудили так, что если уж они не приедут — конечно, не приедут, мы же не вчера родились — так может, хоть оставят заявку в ветслужбе или еще где-нибудь, и кота наконец уберут с наших глаз.

Николай тяжело вздохнул, нам сразу стало понятно, чем закончилась и эта попытка. Но историю делают подробности, поэтому все новоиспеченные челны Клуба терпеливо ждали продолжения.

— В полиции с нами разговаривали ничуть не лучше, чем в МЧС, сказали, что если кот никого не ограбил и не убил, тогда мы не по адресу, — в комнате снова послышались смешки, — сказали, что если нам так мешает этот кот, обратиться в администрацию района, они пришлют ветслужбу и кота заберут. Лёша пытался сказать, что животное уже без воды и еды почти неделю, на что нам невозмутимо ответили, что тогда он уже скоро сдохнет и свалится — вот и никаких проблем.

— Иногда мне кажется, что этот мир населен сплошь уродами и выродками, — задумчиво сказала Николай, — и в такие моменты — особенно. Это проходит, и я вообще-то верю, что в мире гораздо больше добра… или оно просто сильнее. Мда, но в те мрачные напряженные дни я жил в коконе какого-то постоянного отчаяния и безысходности, когда все твои попытки выбраться приводят в тупик, и неоткуда ждать помощи, а вокруг только страдание и тьма.

— Все мы понимали, что коту вынесли приговор, сами мы его снять не могли, все службы наплевали на нашу проблему, а по заявке через администрацию ветслужба приедет тогда, когда этот кот уже десять раз успеет сдохнуть, и скелет истлеть успеет. Мрачные и подавленные, мы немного постояли и разошлись по домам. Я думаю, каждый втайне надеялся, что всё как-то разрешиться само собой, как иногда бывает в жизни, что кот куда-то исчезнет на следующий день, когда мы выглянем в окна. Я даже простил бы ему все эти ужасные дни, радость окупила бы всё.

— Я бродил по моему домишке, как мертвяк, не нашедший успокоения, я не мог есть, не мог смотреть телевизор, не мог сидеть в сети. Все мои мысли были о коте, о проклятом коте и о маленькой девочке, которая только-только оправилась от тяжелой болезни и не должна страдать еще и из-за кота. Но идей больше не было, они закончились, мы сделали всё, что могли… или не всё? Именно этот вопрос резал мою душу на части. А вдруг есть еще какой-то шанс, а мы его не увидели? Знаете, так бывает, когда сильно устанешь, вымотаешься, смотришь на цифры, отчеты, и ни черта не понимаешь, а потом выспишься, успокоишься, отвлечешься, и — раз! Всё сходится, все цифры на месте, все документы в порядке, и сам потом удивляешься: как же я не увидел, что накладная на камень — вот она, или что сумма не сходится, потому что ты на прошлой неделе докупал цемент и положил чеки в другую папку… Ладно, это я так, чтобы понятно было.

— Так я промаялся до вечера, а когда стемнело уже, меня осенила еще одна глупая, но всё же идея. Надо попробовать выкурить его другим котом, решил я, а вдруг он увидит «хозяина» территории и свалит от греха подальше? Да, я понимал, что это наивно и вообще очень сомнительно, но ничего больше не оставалось, а сидеть и ждать, когда он там сдохнет, я не мог.

— Я решил сразу пойти с козырей, буквально подбежал к дому Славика и Никиты, у них был совершенно дикий котяра, вот его-то мне и надо было. От нетерпения я аж трясся весь, постучал, молясь про себя, чтобы кот был дома. Он вообще-то редко бывал под крышей, но в холодные дни даже ему выходить бывало неохота, а те дни были на редкость пакостными и холодными.

— Мне открыл слегка удивленный Славик и, не поверите, первым делом бросил взгляд на дерево, хотя в темноте мало что мог разглядеть. Он тоже надеялся, что я как-то сумел прогнать кота или тот сам ушел, а я пришел сообщить радостную новость. Я изложил ему свою идею, он по обыкновению почесал в затылке и пошел искать Тигра, так они звали своего кошака. Я стоял у двери, хотя он предложил войти, просто я не хотел тратить время, не мог делать ничего, кроме как стоять у порога и дергаться.

— Тигр иногда спал в ванной, когда вообще позволял держать себя в четырех стенах, ему нравилось на подоконнике возле крохотного окошка, санузел был, конечно, совмещенным, и на мое несчастье окно там было старое, не пластиковое, обычная деревянная форточка, почти всегда настежь открытая. А если ее и прикрывали, этот пушистый засранец умел ее открывать, так мне потом сказал Славик. Короче, вы поняли, кота там не было, он своё поспал и свалил на гульки. И опять это поганое чувство, что сама судьба против тебя.

— Но я же неугомонный, вместе со Славиком мы пошли к бабе Нине, ее-то Колокольчик почти всегда обретался на диване или в кресле, как от бойца толку от него — ноль, но… надо же на что-то надеяться. Баба Нина скептически ухмыльнулась, потом понимающе посмотрела на меня и пошла за котом. Вам не передать, как радостно подпрыгнуло мое сердце, когда она вернулась, с трудом таща огромную серую тушу, кот совершенно безвольно висел у нее в руках, как будто игрушечный. Славик снова почесал затылок и говорит: «Ну, не знаю, по-моему, ты хоть швырни в него этим котом, толку не будет… если добросишь, конечно», и они с бабой Ниной начали смеяться. Но мне вот было не до смеха. Я взял кота, который действительно весил почти тонну, и решительно направился к дереву. Там всё еще стояла лестница, план у меня был простой — подняться и посадить кота поближе к чужаку, может, что-то и выгорит. Но… то, что случилось дальше, напугало нас всех.

Николай сделал глоток и продолжил, глядя куда-то в пол.

— Колокольчик, перейдя ко мне в руки, продолжал висеть, как тряпка, ровно до того момента, как я приблизился к дереву. А потом… я даже среагировать не успел. В одно мгновение он превратился из флегматичного бесхребетного толстяка в исчадие ада. С диким рёвом, он вдруг начал бешено изворачиваться, выпустил все когти и вцепился зубами мне в руку, от неожиданности я заорал и попытался отшвырнуть его, но его зубы уже впились в мою плоть, благо на мне была кожаная куртка, а то он бы изорвал меня на клочки. Все 4 лапы с когтями работали, как лопасти вентилятора, при этом он еще и рычал, именно рычал, а не мяукал, я такого еще не слышал. Пастью он пытался разорвать мне руку, как собака, которая ухватила тряпку и мотает из стороны в сторону, а лапы раздирали мою новую куртку на груди и на животе.

— Я хотел схватить его свободной рукой, но он так извивался, что я не мог ухватиться, что-то кричал Славик, то ли плакала, то ли кричала баба Нина… я начал лупить вслепую по коту, уже решил, что убью его, тут или я, или он… но вдруг он отцепился и с ревом и шипением убежал куда-то в кусты.

— На шум выбежал Лёша, все смотрели на меня как на жертву автокатастрофы, выбравшуюся из пылающей машины. Куртка моя висела лохмотьями, вся грудь и живот были исцарапаны, но неглубоко, благодаря кожаной куртке, а рука…

Он повернул левую руку, и все мы увидели блестящие широкие точки на внутренней стороне вместе с такими же блестящими линиями — шрамы, еще свежие.

— Повторю: могло быть гораздо хуже, если бы я не надел куртку, — сказал Николай.

— Скорую вызывать я не стал, я получал травмы и посильнее, а то, что кот мог быть бешеным… не знаю, интуиция говорила, что нет, дело там в другом, я это чувствовал. Конечно, я расспросил бабу Нину, ничего необычного в поведении Колокольчика не было, никто его не кусал, он даже из дома не выходил последние 3 дня. Знаю, знаю, он мог подхватить бешенство где угодно и когда угодно…но нет, тут было что-то другое. Почему-то он до жути испугался этого кота, может, действительно чувствовал какую-то болезнь, животные ведь лучше нас всё это улавливают…хотя даже нам понятно было, что с котом на дереве что-то очень сильно не так. В общем, Колоколь просто обезумел от ужаса, а ведь был как дохляк у меня в руках, пока я не понес его к дереву.

— Все ахали, охали, осматривали мои раны. Что очень приятно, все предлагали помочь перевязать. Но я это всё сам умею, на стройке за всю жизнь и не такое перевязывал. Баба Нина причитала, что ее Колокольчик сроду такого не вытворял, что он не бешеный, что он хороший кот… боялась, наверное, что я или сам его пришибу, когда увижу, или заявлю куда-нибудь, чтобы его забрали. Трогательно это было и немного смешно. Я ее уверил, что ничего делать с ним или против него не собираюсь, и с тем она меня отпустила, еще раз спросив, не нужна ли мне помощь в перевязке.

— Дома я хоть на время перестал переживать из-за этого долбаного кота, — он усмехнулся, — переживаний мне добавил другой его собрат. Кровь лилась, как будто в меня снаряд попал, и укусы уже начинали болеть, медленно, но серьезно, как разгоняется тяжелый состав, не спеша, но методично набирает скорость, а потом его уже не остановить. Вот так и эта боль, и я знал, что к полуночи рука будет пульсировать и выть, как сирена. Лет 10 назад я упал с байка, сильно, сломал ребра, руку и ногу. Так вот, нога — это было самым худшим, боль в ноге сводила меня с ума тогда, и иногда она до сих пор возвращает меня в тот кошмар, особенно в сырую холодную погоду. Так что я очень хорошо знал, что это за «тяжеловоз», и боялся, да, и мне не стыдно об этом говорить. Я боялся, что опять буду ворочаться в кровати до рассвета, не находя себе места и чувствуя, как вместе с усталостью нарастает отчаяние, а над всем этим полыхает болевое зарево…

— Ладно, кхм… это я немного отошел от темы, просто, чтобы было понятно. На байк я с тех пор и не садился, я свое уже, видно, отъездил. Мда…, — он грустно усмехнулся и опустил глаза, а потом вздохнул и продолжил.

А вот меня как будто током ударило, именно это знание о нем и принесла мне та энергетическая волна, и получалось, что всё это было правдой, и мы на самом деле оказались в центре совершенно необъяснимых сил, могущественных и совершенно непредсказуемых. Мне стало как-то совсем не по себе. Но история продолжалась и увлекала за собой, и я снова решил, что у меня еще будет время подумать об этом и пострессовать. А пока в моем мире осталась лишь эта странная комната, фиолетовое пламя в камине и Николай, посвящающий нас в свою тайну.

— Перевязав раны, я стал рыться в коробке от обуви, которая заменяла мне аптечку, нашел таблетки от кашля, еще один флакон перекиси, пачку пластырей, средство от отравлений — всегда вожу его с собой после жуткого отравления в очередной командировке, думал тогда, что отдам Богу душу после обеда в местном кафе — и найз гель. Обезболивающее или жаропонижающее либо закончилось, либо я его не брал, уже не вспомню. Я не дрожу над обезболивающими, потому что, если нога разойдется, на нее всё равно никакие таблетки не действуют, так что, наверное, я взял что-то дежурное, а потом благополучно кому-то и отдал — на стройке такое добро часто бывает нужно. Я не хотел просить, не люблю этого, но мой тяжеловоз в руке набирал скорость, не оставляя мне выбора. То есть, выбор был: либо я пойду попрошу у кого-нибудь таблетку пенталгина, либо боль в руке меня достанет. Я пошел.

— Открыл мне Лёша, у него, конечно, был полный набор всевозможных лекарств, когда в доме ребенок, да еще и болеющий, сами понимаете. Вышла Вика, приложив палец к губам, Лера уже засыпала в другой комнате. Она внимательно осмотрела мою повязку, тоже поохала, спросила, не нужно ли мне еще чего-нибудь, и отсыпала таблеток — полный набор раненого, — он снова усмехнулся, — от боли, жара, воспаления, даже тюбик с мазью вынесла, чтобы раны дезинфицировать и заживлять. Мы тихонечко поговорили, так и не придумали, что делать с этим котом, и разошлись, мне, честно говоря, хотелось поскорее принять таблетку, включить музыку или фильм и хоть на время вычеркнуть весь остальной мир из мыслей.

— Я так и сделал, и мне действительно полегчало. Я посмотрел кино, хотел выпить чего-нибудь покрепче, но не рискнул смешивать с лекарством, так что фильм смотрел под чай и конфеты. И, ложась спать, я почти верил, что завтра этот кот исчезнет, что ночью он уйдет, что теперь всё будет хорошо.

— А назавтра произошло то, ради чего я всё это рассказываю, — Николай поднял глаза и обвел взглядом каждого члена Клуба, даже Мадам достался быстрый взгляд. — Это было так быстро… и страшно, как один миг меняет жизнь, делит ее на «до» и «после». Жизнь — это бешеная горная река, а мы — слепые котята, которых бросил в воду какой-то жестокий человек. И мы барахтаемся, пытаемся держаться на плаву, а этот поток несет нас, кого-то разбивает о камни, кого-то-то накрывает с головой и топит, а кого-то выносит на берег… вы уж простите мне мою неумелую философию, но именно такие мысли приходят ко мне с того дня.

— Утром в воскресенье я не спешил вскакивать, как обычно делал это в рабочие дни и в те дни, пока этот кот сидел на дереве, я решил, что позволю своей вере в лучшее еще немного подержать меня в этом спокойном уютном коконе. Да и за окном выл ветер, судя по освещению, облака снова были низкими и тяжелыми, в такую погоду лучше всего — в теплой постели. Особенно сразу после пробуждения.

— Я прислушивался, очень надеялся, что сейчас услышу что-то вроде «Смотрите! Он ушел! Его нет!», но за окном шумел только ветер. В конце концов я встал и поплелся к окну, чувствуя уже знакомый горький привкус разочарования. И да, этот проклятый кот был там. Это был 6-й день! Как такое возможно? Ладно без еды, но без воды?? Теперь уже недолго осталось, подумал я, и вспышка какой-то душевной боли смешалась с облегчением — по крайней мере, все мы отмучаемся, не было у меня больше сил переживать. И то, что я испробовал, наверное, все возможные варианты для его спасения, тоже облегчало эту тяжелую темную тучу в сердце.

— Я заварил себе кофе и вышел с чашкой во двор, рука, кстати, почти не болела. Я закутался в пуховик, другого ничего у меня теперь всё равно не было, кожаную куртку-то порвал Колокольчик, а я с собой весь свой гардероб не вожу, но в пуховике было как раз тепло и уютно. Я смотрел, как ветрище болтает кота на тоненьких веточках, а он держался, не знаю уж, из каких сил, но сидел, как припаянный к веткам. «Что же ты делаешь?», — прошептал я, просто так, понимая, что кот меня не услышит… да и это ведь кот, животное, что толку с ним разговаривать. «Валил бы ты отсюда, — продолжил я, а ветер бессовестно воровал тепло моего кофе прямо у меня из рук, — подохнешь ведь. Слезай же и беги, черт бы тебя побрал!». И тут вдруг дверь Лёшиного дома распахнулась, и я услышал ее прежде, чем увидел — звонкий смех, который пронзил меня, как копье какого-нибудь воина массовки в фильмах про древность. Я аж похолодел весь и сжался. Нет, думаю, только не это, не сейчас… а когда? Дни этого кота сочтены, не может ни одно живое существо жить без пищи и воды, а убегать он явно не собирался.

— Не удержали, подумал я, надо было ее еще дома помариновать… но ведь это не могло продолжаться вечно, а ребенку нужен свежий воздух, особенно ослабленному, после болезни, ей надо иммунитет восстанавливать. Лера выбежала, смеясь, в толстом ярко-желтом пуховике и зеленой шапке с огромным бубоном. Остановилась возле дверей, замахала мне ручкой. На дерево она даже не смотрела. Я смотрел, уловил краем глаза какую-то мелькнувшую тень, а уже через секунду тот самый проклятый кот оказался уже не на дереве, а на земле, он несся к девочке, еще миг, и он застыл в прыжке, грациозном, плавном, как будто замедленном. И это тот самый кот, который неделю не ел, не пил и не шевелился! И он не рычал, не мяукал, ничего такого, он просто прыгнул, вцепился лапами ей в грудь, а потом укусил в лицо. Я ахнул и выронил чашку, сам этого не заметив, Лера заорала, но не пыталась бороться с котом, а вот я твердо знал, что разорву его голыми руками, и плевать, бешеный он или нет, в ту секунду мне было на всё наплевать, кроме девочки.

— Но пока я бежал, хотя расстояние между нашими домиками было совсем смешным, не больше 10 метров, кот так же молниеносно спрыгнул на землю и побежал в кусты, а потом к воротам, не знаю, куда потом, наверное, выскочил под ними, всё мое внимание было на плачущей девочке. Прямо дни котов и укусов, подумал я, лихорадочно разглядывая личико, на ее крик выбежали Лёша и Вика, наперебой спрашивали, что случилось, трясли ее и обсматривали лицо и порванную куртку. Я тоже толкался вместе с ними, обезумев от ужаса и злости. На нижней челюсти рядом с подбородком с левой стороны были видны 4 аккуратные дырочки, не то что у меня — лохмотья, слава Богу. Кровь вытекала тоненькими струйками, Вика тоже расплакалась, прижала девочку к себе, взяла на руки, Лера всё тоже плакала, просто ад какой-то! Они набросились с расспросами на меня, и я не помню, как, но объяснил, что произошло. Это напугало их еще больше, Вика побелела как мел, а Лёша стал каким-то черным, как будто его ребёнок закрасил карандашами. «Долбаный кот! — закричала Вика, прижимая дочку к себе, как будто это могло спасти ее от потенциального заражения, — надо было его пристрелить!». А Лёша впервые на моей памяти так зло ответил жене: «Не ори! Ребенка пугаешь, совсем мозгов нет?! Иди лучше рану ей промой». Вика, всхлипывая, пошла в дом с Лерой на руках, а Лёша остался ровно на столько, чтобы расспросить меня подробно, как всё было. Мы оба понимали, что это уже не случайные совпадения: 2 кота и оба напали на людей. Никто из нас не смог произнести слово «бешенство» вслух, но оно висело между нами, как висельник.

— А через 5 минут они поехали в больницу, я предлагал сесть за руль, Лёша был явно не в том состоянии, но он отказался. И я его понимаю, это была его семья, ему казалось, что только он сам сможет сделать для них всё лучше и быстрей. До их возвращения я не находил себе места, выглядывал в окна, как какая-нибудь девица, ждущая жениха. Зато кот пропал, а вместе с ним одна проблема, говорил я себе, прекрасно понимая, что добавилась другая, возможно, гораздо серьезнее.

— Когда они вернулись через 4 часа, я выскочил из дома, забыв накинуть пуховик, хотел перехватить их до того, как они войдут к себе. Вика уже не несла девочку на руках, я счел это хорошим знаком, Лера шла сама, рядом с мамой, держала ее за руку, а второй сжимала новенькую куклу. Она выглядела спокойной и даже довольной, как все дети, они ведь не умеют еще цепляться за плохое, как мы, взрослые, они живут моментом, и в этот момент ей явно было хорошо.

— Я окликнул ее, Вика остановилась, обе повернулись, на лице Леры была небольшая повязка-пластырь, и, невероятно, но она улыбалась, чем очень растрогала меня. «Ну как ты, принцесса?», — спросил я, наклоняясь и упираясь руками в колени, чтобы лучше видеть ее лицо и глаза. Она улыбнулась шире, поморщилась, пластырь пошёл волнами, но улыбка никуда не делась. «Хорошо, — отвечает, — а вы как?». Тут я не удержался, протянул руку и погладил ее по щечке. Едва касаясь, как будто боялся, что она сломается, что ли, от моего прикосновения, как будто она была хрупким цветком, понимаете? «Если у тебя хорошо, то и у меня — хорошо, — ответил я, — я очень за тебя волновался. Но теперь вижу, что всё будет хорошо, всё заживет быстренько, и ты станешь еще красивее». И тут она впервые сказала странную вещь. Посмотрела на меня так пристально и как-то по-новому, как-то пронзительно и взросло, и… холодно, что ли, оценивающе… «Теперь всё будет по-другому, — заявила она, — лучше, чем было. Я теперь умею много нового…». И вдруг она осеклась, как будто поняла, что вот-вот выболтает секрет. Загадочно мне улыбнулась и прижала куклу к груди. «Смотрите, дядь Коль, что мне папа купил!», — так по-взрослому ушла от темы она, я был немного сбит с толку, я всё думал о коте и об укусах, поэтому тогда ничего подозрительного не заметил, это я потом всё вспоминал и складывал по частям.

— Вика вымученно мне улыбнулась, давая понять, что они устали и хотят быстрее оказаться дома. Я намек понял, похвалил куклу и пожелал малышке быстрее поправляться. Но перед этим я хотел сказать ей то, что казалось мне очень важным, своих детей у меня нет, вот и тянет иногда передавать опыт чужим. — Он усмехнулся, — я наклонился к ней еще ниже, чтоб наши лица были на одном уровне, и говорю: «Знаешь, я хотел тебе сказать, что это был злой кот, плохой… но не все они такие….». И она снова сказала странную вещь: «Он не был плохим, и хорошим не был, — представляете, услышать такое от 6-летней девочки?! — Он просто ждал меня». И всё, больше она ничего не сказала, лишь улыбнулась своей новой загадочной улыбкой и пошла в дом, причем сама дернула маму за руку.

— Я смотрел, как за ними закрылась дверь, всё стоял и пытался понять, что она хотела сказать и почему так сказала. Лёша загнал машину и подошел ко мне, видя, что я так и стою между нашими домами. «Ну и денек! — говорит, — мало этого гребаного кота, так чуть на тот свет не попали! Чудо просто, сама судьба отвела!». И он весьма эмоционально рассказал, как они ехали из больницы, как решили порадовать дочку и купить ей что-нибудь, заехали в торговый центр, побродили, купили ей куклу, посидели в кафе, а когда сели в машину, чтобы ехать домой, Лера вдруг заволновалась и сказала, что хочет увидеть фонтан. Тут надо пояснить: городок маленький, и на центральной площади — единственный в городе большой фонтан со скульптурами коней и танцующих парней и девушек. Его хорошо видно, если проезжать мимо, вечером включают подсветку и музыку, в теплое время года, конечно… Но сейчас-то был ноябрь, смотреть особо не на что, а она уперлась, стала требовать буквально, чтобы ее повезли к фонтану. Ну, Лёша, понимая, что она много пережила, конечно, уступил, он ради нее на всё готов был, лишь бы она радовалась, а тут такая мелочь — всего лишь свернуть в другую сторону и сделать небольшой круг. В общем, они поехали к фонтану, и в то самое время, как они приближались к нему, на той улице, что вела от ТЦ к дому, водитель фуры заснул за рулем…об этой аварии потом в новостях еще 2 дня говорили, 7 человек погибли, 10 ранило, кафе, в которое влетели машины, разрушено было полностью… в общем, авария страшная… и если бы не Лера с фонтаном… Да, я аж за голову взялся, как баба из мелодрамы по ТВ. Лёша сказал, что едва они сели в машину, после того, как Лера подошла к фонтану и налюбовалась, по радио сразу передали экстренное сообщение.

— Вот и думайте. И это было только начало. До моего отъезда я еще на многие вещи успел наглядеться.

Николай допил остатки чая и удивленно заглянул в кружку, как будто искал продолжение истории на дне. Все замерли, не сводя с него по-детски любопытных глаз. Эх, много ты потерял, пузан, подумал я о том нацмене, который ушел. История была хоть куда, и самое волнующее — это была правда. И дело тут не в правилах Клуба или в Мадам, я чувствовал это, знал каким-то образом, что он не врет. Тем более, что я, как и все здесь собравшиеся, видимо, сам пережил нечто, что обычному обывателю покажется невозможным.

— Кот укусил ее в воскресенье, — продолжил Николай, — в тот же день произошла эта история с аварией, а в понедельник ее сила уже начала всерьез набирать обороты. Скажу сразу, я уехал в четверг. Но если бы не она, то не уехал бы вообще…

Он вздохнул, хмыкнул и провел пятерней по седым волосам.

— Я бы вообще не сидел здесь сейчас и не рассказывал эту странную историю, если на то пошло. Но до этого я дойду, это так, маленький спойлер, как сейчас говорят.

— Так, а в понедельник уже началось. Первым хлебнул Славик, сосед, отец Никиты. Как всё случилось, я не видел — понедельник, работы по горло, тем более, последние дни уже, сдаем объект, надо всё подготовить и перепроверить, собрать команду и наше оборудование… в общем, адские деньки. Я пришел домой около 7 вечера, вокруг уже просто ночь, темнеет-то рано, поэтому я издали заметил синие всполохи возле наших ворот. Сразу подумал, что это скорая, испугался, первая мысль — что-то с Лерой, потом подумал о бабе Нине, она ведь старше самого Господа… подъехал — действительно скорая, загородила подъезд. Я стал на обочине криво-косо и побежал во двор. Я хоть и уезжал сегодня-завтра, но привык к этим людям, проникся… жизнь в разъездах меня таким сделала, я пока живу с людьми, быстро привыкаю и как-то сближаюсь, а уезжаю — так же быстро забываю.

— Короче, я вбежал во двор, стреляя глазами, у бабы Нины даже свет над дверью не горел, значит, это не к ней, наверное; у Леши вроде тоже спокойно… и тут только я заметил сумку Никиты, он ее прямо посреди двора бросил, почти на одну из клумб. Сумка приметная, сочного бордового цвета, он ее выиграл в каком-то не то конкурсе, не то за какие-то баллы получил, в общем, необычная и очень заметная, такую не у каждого увидишь. А что могло случиться у них? Вот уже откуда не ожидал беды. Я подошел к своему дому, встал возле двери и стал ждать, мне было любопытно, да и помощь, возможно, понадобится. Идти к ним я не решился, там сейчас были врачи, не до меня, досужего зеваки.

— Простоял я недолго, Вика, наверное, увидела меня из окна, потому что тоже наблюдала, и вышла. Растрёпанная какая-то, бледная, запахнула Лёшину куртку и вышла в ней, отчего стала казаться еще больше потерянной. И она прямиком направилась ко мне.

— Я сразу спросил, что случилось, а она так странно на меня посмотрела, пристально и как-то затравлено, потом опустила голову, как будто это была ее вина и говорит: «Мне страшно, дядь Коль, потому что, либо я схожу с ума, либо и правда происходит что-то жуткое». Я сразу подумал, что опять что-то коты натворили, может, не дай Бог, действительно бешенство в округе… Невольно рука потянулась к моему укусу, я утром всё перевязал, раны вроде заживали нормально, никакого воспаления… но при мысли о том, что вирус уже в моей крови, что он бежит по моим венам, делая меня ходячим мертвецом еще до того, как я сам об этом узнаю… бррр! Меня аж передернуло. А она продолжает: «Сегодня Славик, а завтра — кто знает? А вдруг мы ей чем-нибудь не угодим…? Или… бред какой-то! Сама не знаю, что говорю! Нет!», — и она тряхнула головой и плотнее запахнула куртку, но глаз так и не подняла и не ушла в дом, стояла, как будто ждала моего слова. Она как будто спорила сама с собой. Я подошел ближе, наклонил голову, чтобы заглянуть ей в глаза, и первым делом спросил: «Вика, что случилось? С тобой, с Лерой всё в порядке? Где Лёша?». «На работе он, — ответила она, кусая губы, чего раньше я за ней не замечал, — а в порядке ли Лера? Ну, это как сказать…», — и она как-то горько и истерически хохотнула. Терпение мое иссякло, я с трудом подавил желание схватить ее за плечи и встряхнуть, но вместо этого стал добиваться ответа. И добился, на свою голову.

— Рассказываю с ее слов, ничего от себя не добавлю. Дело было так: уже под вечер Лера гуляла во дворе, Вика была с ней, после того кота она боялась оставлять девочку одну. Вдруг из кустов появился Колокольчик — кстати, он вел себя как обычно, ничего нового в его поведении не появилось, никакой агрессии, никаких признаков болезни — Лера хотела подбежать к нему, схватить, как обычно, но Вика запретила, и в ту же секунду, как она говорит, почувствовала, как кружится голова, сердце сдавило, в глазах начало темнеть… неизвестно, чем бы это закончилось, хотя, по-моему, как раз известно, вы поймите из дальнейшего рассказа, но тут из дома вышел Славик. «Я схватилась за стену дома, опустила голову и старалась дышать, — сказала Вика, — поэтому не видела, как он пнул этого долбаного кота, а вот последствия увидела…».

Короче, Славик тоже увидел Колокольчика, а тот как назло поплелся к нему, он же привык, что его все гладят. Он бывает подойдет, потрется об ноги и плюхнется рядом, как пес. Вот он и решил в неудачный час пообщаться с соседом. Славик, видимо, заметил его только тогда, когда кот уже подошел вплотную и стал тереться о ноги, как обычно. И тут Славик допустил роковую ошибку. Он заорал на кота: «Пошел отсюда! Фу! Пошел!», — и пнул ногой. Он, видимо, боялся, что кот и на него нападет, что он бешеный или еще Бог знает что… Но дело было сделано. Опешивший Колокольчик отскочил и бросился на свою территорию, а там спрятался в клумбе под окном, но еще раньше двор огласил гневный детский голос: «Неет! Не бей его! Не смей бить Колокольчика!», — по двору как будто прокатилась молния, хоть и невидимая, но Вика сказала, что почувствовала какую-то мощь, энергию, как от удара молнии в грозу, когда она рядом ударит. А через секунду Славик захрипел и упал, изо рта и носа у него текла кровь, лицо перекосило… Вика, а ей стало гораздо лучше, как будто фокус этой силы сместился с нее на обидчика кота, подбежала к нему и говорит, что чуть не грохнулась в обморок от ужаса. А оставшаяся без присмотра Лера благополучно добралась до Колокольчика, взяла его на руки и вместе с ним наблюдала совершенно спокойно за происходящим. И это слова Вики: «Не хочу врать и брать грех на душу, но когда я подняла глаза на Леру, чтобы попросить ее принести мой мобильник, она стояла не только совершенно спокойная, но и как будто даже довольная, удовлетворенная… А вы же ее знаете, раньше от такого зрелища она бы сама уже билась в истерике». Но Вика всё же попросила ее принести телефон… но не попросила и не потребовала бросить кота. До приезда скорой она затащила, как могла, Славика в дом, положила прямо на полу в прихожей, ноги на улице, но это лучше, чем на бетоне в ноябре под ледяным ветром, а потом сидела возле него, вытирала ему кровь с лица и не знала, что думать и какой теперь будет ее жизнь, это тоже ее слова. Потом позвонила Никите, рассказала коротко, что случилось, разумеется, без подробностей. И всё это время Лера была предоставлена сама себе, она не мешала матери, не требовала внимания не лезла с вопросами. Просто тихо-мирно тискала кота и иногда наблюдала за ходом событий.

— Тогда я даже не знал, что и думать. Странностей хватало, это факт…. Взять хотя бы того кота, который укусил девочку, ну не может ведь животное неделю не пить, не есть и при этом совершенно нормально себя чувствовать! И потом то, как он ждал ее, как кинулся к ней и укусил… И эта история с фонтаном и аварией… В общем, я стоял под ледяным ветром совершенно сбитый с толку, а ночь вокруг разгоняли синие огни мигалки скорой помощи.

— Пока я собирался с мыслями, чтобы возразить или успокоить Вику, дверь Славикиного дома открылась, сначала показался первый санитар, или кем он там был, он тянул за собой каталку. Скажу честно, в то мгновение я был уверен, что сейчас увижу накрытое простыней тело, накрытое с головой…. Но нет, на каталке, прикрепленный ремнями, лежал Славик, а лицо его закрывала кислородная маска, а не простыня. Два медработника в синих комбинезонах быстро покатили его через двор, тот, что был сзади, держал в руке мягкий баллон капельницы. Плохи его дела, успел подумать я, и из дома выскочил Никита, даже под светом фонарей бросалась в глаза его бледность, он был весь какой-то взъерошенный и маленький какой-то, а глаза — огромные и по-детски отчаянные. Он промчался мимо нас, даже не заметив, это понятно, и побежал открывать ворота. Мы с Викой проводили всю процессию взглядами, а когда услышали хлопок дверей и шум заводимого мотора, Вика пошла и закрыла ворота, Никите, понятное дело, было не до того.

— «Если бы он не вышел, скорая увозила бы меня», — вот что она сказала, слов в слово. И при этом смотрела мне прямо в глаза, чтобы я понял, что это не просто слова. Да я и сам знал, в глубине души знал.

— Я спросил, что с ним случилось с медицинской точки зрения, она ответила, что медики и сами точно сказать ничего не могли, надо сделать анализы, какие-то обследования, но похоже, по их словам, это инсульт. Сильный, и прогнозов они не дают.

— Скажу сразу, я так и не знаю, что стало с ним, это был понедельник, а в четверг я уехал. Вы можете подумать, что я плохой человек, раз не позвонил и не побеспокоился… что ж, ваше право. Но, сказать честно, я не хотел ничего знать. Может, боялся, что узнаю о его смерти, может, вообще просто не хотел больше иметь ничего общего с той силой, которая вдруг поселилась в том дворе… глупо звучит, но я так чувствую. Какой-то инстинкт, что ли, говорит мне, что я итак уже замарался в ней по самые уши, и чем дальше, и чем меньше я об этом буду думать, тем будет лучше для меня. Как будто эта сила забудет про меня или ее след постепенно потускнеет, и я почему-то буду в безопасности… не знаю, слова тут бессильны, мир чувств и ощущений никогда не укладывался в 36 букв.

Он хмыкнул и помолчал, рассеяно водя пальцами по пустой чашке.

— А теперь мы наконец подошли к тому, что случилось непосредственно со мной.

Он снова сделал паузу, потом вздохнул и кивнул, как будто давая разрешение самому себе.

— Это было на следующий день, тоже вечером. Едва я зашел во двор, как ко мне бросился ярко-желтый шарик — Лера в своем пуховике, сегодня, похоже, ничто ее прогулку не потревожило. Скажу честно, хоть и прозвучит по-идиотски, я испугался. Ее испугался. Той силы, которая теперь жила в ней. Я верил в это. Я это знал. Можно ли доверить ребенку такую силу? И кто вообще ее доверяет кому-то…? Короче, я застыл, как будто ко мне бежала не маленькая девочка, а бешеная собака.

— Но я улыбнулся и приветливо раскрыл руки в объятиях, однако она остановилась, не добежав до меня. А еще раньше до меня долетел крик: «Она не хотела заходить домой, пока не увидит вас!», — Вика стояла возле их дома и куталась во что-то, в ее тоне я ясно услышал предостережение. Страх только усилился. А малышка стояла и просто смотрела на меня непонятным взглядом и грызла ноготь. Я сказал: «Привет, Лера! Гуляешь?», — просто чтобы как-то разрядить обстановку. Надеюсь, у Вики мобильник наготове, успел подумать я, возможно, и мне понадобится скорая… Но я-то ее ничем не злил….

— Вместо ответа я получил еще порцию этого странного взгляда, а потом она вытащила палец изо рта и сказала: «Не стойте под большой машиной. Завтра не стойте». Я просто опешил, меня как будто облили ушатом ледяной воды. Это было предсказание? Вроде того случая с фонтаном и аварией? Если так, то смерть моя ходила совсем рядом, кругами кружила, а я и не знал, как и все мы, собственно. Я стоял и смотрел на нее, чувствуя, что не могу сказать ни слова, да я и не знал, что сказать. Что вообще говорят в таких случаях?! И пока я приходил в себя, она добавила: «Вы — хороший, вы любите котиков, вы не злой», а потом, прежде, чем я успел хоть что-то сказать, она резко развернулась и убежала в дом. Вика открыла ей дверь, задержавшись на секунду, чтобы бросить на меня взгляд, который я не смог растолковать из-за темноты, а потом скрылась вслед за дочкой.

— Я еще немного постоял, напряженно думая, что это было и о чем она вообще. И мне было страшно, в груди как будто образовался тяжелый ком и давил изнутри. Я хотел бы постучать к ним и выяснить всё подробно, но боялся. Эта сила, что жила теперь в ней, жила по своим правилам, и я точно знал, что простым смертным она выдает ровно столько информации, сколько сочтет нужным. И я свою порцию уже получил.

— Я как сейчас помню, как поднял голову и посмотрел на небо, оно было белесо-серым в свете фонарей, и голые ветки, как скелеты на этом фоне. Я вдруг ощутил, каким слабым и уязвимым я был, что я в жизни вообще ничего не контролировал никогда, и мне так отчаянно захотелось жить. И еще мне хотелось быть подальше от этого двора, от этого города, от этой странной девочки. Мне хотелось бежать прямо сейчас, бросить всё, выбежать в ворота и нестись, пока не упаду.

— Той ночью я почти не спал. Тяжесть в груди не давала мне закрыть глаза, как бы сильно я ни устал. Я сидел в крошечной кухоньке, подперев голову руками в давящей тишине и думал. Обо всем и ни о чем, вся жизнь моя проходила пред глазами, и тогда я, помнится, подумал, что именно так чувствует себя заключенный накануне казни. Но мне вдруг дали второй шанс, сама Судьба в последний момент, как в кино, вмешалась и дала мне амнистию. Или выбор, что более соответствует всему тому, что говорят о мире духовные гуру. Я с тех пор как-то заинтересовался этой темой, так что… кхм… ладно, это не о том. В общем, не знаю, кто так решил, но мне дали выбор: прислушаться к предупреждению или проигнорировать. Выбор, казалось бы, очевидный, и не спал я потому, что мне было страшно от того, что я по сути проживал последние часы своей совсем заурядной жизни. И если бы не эта девочка и не эта сила, что поселилась в ней, я умер бы завтра, так же, как и большинство людей, строя грандиозные планы и считая, что у меня еще всё впереди.

— Понимаете, осознание того, что рядом с тобой ходит смерть, что ты был приговорён, но вдруг можешь ее обмануть… это сводит с ума. Мне не хотелось спать, не хотелось есть, не хотелось даже напиться — понимая, что завтра мне всё же надо идти на работу (пока ты жив, ты обязан крутиться в механизме жизни, по отведенной для тебя траектории), я должен был заставить себя немного поспать, но даже думать о том, чтобы лечь в кровать, было невыносимо, так что я решил прибегнуть к…кхм… алкогольному снотворному. Но ничего не вышло, этот ком в груди отравлял всё, я достал бутылку водки, там осталось больше половины после последних посиделок, посмотрел на нее и понял, что не сделаю ни глотка. Просто не смогу. Я хотел прожить эту ночь и следующий день до встречи со смертью, я хотел всё чувствовать и осознавать, я хотел быть собой и быть собранным. И потом, я мог проспать по пьяни и нарушить цепь событий… и что тогда? Не знаю уж, кто как, а я узнал, что свои последние часы я могу провести только с незатуманенным разумом. К своему несчастью.

— Пока стрелки кружили по циферблату, я думал собрать вещи и сбежать…но не сочтут ли высшие силы это нарушением правил неведомой игры? И тогда меня уже некому будет предупредить…. В итоге я решил, что раз уж смерть вышла на мой след, бежать от нее не получится, ее надо встретить и…обмануть, благо теперь у меня было оружие против нее — я был предупрежден. «Как» и «почему», это всё тоже приходило ко мне в голову, но безответно. И лишь понимание того, что раз уж пришел мой черед, значит, надо выйти лицом к лицу и попытаться использовать свой шанс, лишь это дало мне некоторый покой, и под утро я уснул прямо за столом, положив голову на руки.

— И даже не проспал, хотя, как проспишь, сидя на жесткой табуретке и согнувшись в три погибели над крошечным столом. Я проснулся в 6 утра, а обычно вставал в 6.40, руки и шея затекли, а тяжесть в груди — усилилась. Это мог быть мой последний рассвет, подумал я, хотя за окном было еще темно. Этот короткий сон, не более 2 часов, не принес отдыха, голова гудела, а страх внутри стремительно рос.

— Но жизнь и вправду как река, причем, с очень сильным течением. Она тащит вас, пока вы в ее русле, не спрашивая, чего вы хотите и каково вам там вообще. Я, конечно же, собрался и пошел на работу, перед выходом взгляд мой упал на запакованные сумки — завтра я должен был уезжать, и меня опять накрыла давящая волна ужаса. Если сегодня я не буду максимально собран, или по какой-то причине смерть окажется хитрее, вполне возможно, что завтра я уеду отсюда в черном мешке… вернее, это в кино всё так быстро делается, а на деле — лежать мне в морге, пока ленивые и расхлябанные работники не проведут вскрытие, не оформят всё как нужно… короче, я уже почти свихнулся от этих мыслей.

— А может, Лера всё выдумала, ухватился за соломинку мой мозг, может, всё это были совпадения… но нет, душам моя знала, что девочка не врала и не придумывала, душа моя чувствовала ту силу, что жила теперь в этом детском теле. В общем, весь день я был как бледная тень, даже мужики заметили, что я какой-то «дохлый», спросили, не подхватил ли я грипп, все ведь вокруг болели. Кто-то думал, что я уже отметил отъезд и просто с бодуна… я ничего не отрицали и ни с чем не соглашался, я вообще мало что слышал из происходящего вокруг, зато старался замечать всё. Это был наш последний день, мы сдали объект, осталось лишь вывезти остатки мусора и наших вещей, а вечером намечалась большая попойка. До обеда мы вывезли все наши оставшиеся вещи и оборудование, я лично загружал последние папки с документами в «Газель», стараясь не стоять возле нее слишком долго, Лера ведь так и сказала: не стой под большой машиной… а Бог его знает, что для маленькой девочки — большая машина? К часу дня отбыли почти все, кроме меня и главного инженера, мы ждали машину, чтобы вывезти последний мусор, 2 КАМАЗа уже уехали с утра, хлама оставалось еще на один точно. Пока ничего не предвещало беды, никаких там щекотливых ситуаций как в кино, когда ты вроде на волосок от гибели проходишь и понимаешь это. Я те КАМАЗы даже не видел, загружали их без меня, кран еще оставался, но я к нему и на 100 метров не подходил.

— А может, это и не на работе должно случиться, подумал я, тут уже и случаться-то нечему, сейчас вывезем мусор — и всё, разойдемся, чтобы больше не вернуться на эту площадку. Главный инженер болтал что-то без умолку, одновременно не отрываясь от телефона, переписывался с очередной «цыпой», как он их называл, я еще подумал, что зря, мол, говорят, что мужчины не могут делать несколько дел одновременно… наверное, могут, но только одно — хорошо. Мы сидели внутри, а снаружи бушевал ледяной ветер, и хотя отопление в здании еще не включили, здесь всё равно было лучше, чем на ветру.

— Примерно через час вернулся последний КАМАЗ, водитель и грузчик, что был с ним, стали бодро закидывать оставшийся мусор, ничего тяжелого вроде плит или блоков там не было, так, осколки, несколько железных листов от временного забора, остатки утеплителя, деревяшки, мешки со строительным мусором и обрывки пленки, которой мы укрывали технику. Главный инженер оторвался от своих «цып» и говорит: «Надо же подписать акт о выполнении работ», и так многозначительно на меня смотрит. А на улице ветрище просто с ума сошел, завывает, грохочет жестяным забором, который вокруг стройки еще стоял, того и гляди, завалит кран… при мысли об этом меня аж передернуло, вот, возможно, что должно случиться! В таком случае, буду ли я стоять рядом или сидеть здесь — разница невелика, если эта махина рухнет на здание, мало не покажется никому. Надо убираться отсюда, подумал я, но в ответ сказал: «Ну так пойди и подпиши, ты более молодой, а моим старым косточкам такой ветер противопоказан, я и ручку-то не сожму на таком холоде». Он что-то пробурчал, но неохотно поплелся к выходу, обычная рабочая «стычка» из серии «деды против желторотиков», а я поплотнее закутался в куртку и стал смотреть, я сидел на подоконнике, ну как сидел, так, слегка опирался. Как только он подпишет акт, машина уедет, и мы — тоже, и этот этап наших жизней закончится. А моя жизнь… я уже решил, что до конца дня из дома — ни ногой… если вообще доберусь до дома.

Николай поджал губы, качнул головой и продолжил.

— Налетел порыв ветра, здание аж содрогнулось, и я подумал, что в такой ветер лучше вообще нигде не стоять, кроме как возле камина или батареи. Мы ждали машину в угловой комнате, которая в скором времени станет чьим-то кабинетом, и из единственного окна я видел двор и КАМАЗ, он как раз остановился напротив ворот, груженный доверху последними свидетельствами нашего пребывания тут… не считая, конечно, самого главного свидетельства — самого здания. Знаете, в такие минуты всегда немного грустно и радостно одновременно, грустно от того, что очередной маленький этап жизни закончился, и все следы нашего пребывания исчезнут, как и минуты, когда мы смеялись здесь, проживали дни своих жизней, узнавали друг друга и вместе шли к конкретной цели… Это трудно объяснить, но я так всегда чувствовал, грусть от того, что обжитой мирок вдруг рушится и на глазах превращается во что-то новое и совершенно чужое. Когда каждый день проводишь свое время в каком-то месте, невольно привыкаешь, начинаешь его обживать…так уж устроены люди, даже на руинах они умудряются обустраивать себе уголки. Я вот, например, всегда обедал между двумя кучами строительных блоков, это было мое место, родное и уютное для меня, а когда их увезли, я облюбовал себе…кхм… смешно, но дамский туалет на втором этаже. Ничего такого там не было, здание ведь еще не было введено в эксплуатацию, но мне там нравилось, именно там, и нигде больше. Я всё это сейчас рассказываю, чтобы вы поняли, что я чувствовал тогда и почему так внимательно пялился в окно, а не в телефон, например. Да, предсказание Леры вертелось у меня в голове, но я считал, что удачно отделался от последней угрозы, не считая крана, конечно, отправив этот молодого бабника к машине. Я просто хотел увидеть, как эта последняя машина уедет, поставив точку в этом заказе. Это волнительно, знаете ли, мы строили здания и побольше, но каждый раз, покидая объект, завершённый и готовый к полной эксплуатации, испытываешь гордость и грусть. И волнения от того, что где-то тебя ждет очередной пустырь, который потом станет котлованом, потом туда зальют фундамент… а потом ты точно так будешь провожать последнюю машину и покидать территорию готового здания.

— В общем, я хотел увидеть, как будет поставлена финальная точка, а увидел нечто совсем другое. И от увиденного у меня перехватило дыхание, а в голове как будто ударил колокол. На куче мусора, возвышающейся над бортами кузова, на самой верхушке лежала жестяная пластина, кое-где торчали листы железа от забора, опасный груз, поэтому его поставили по бортам и завалили другим хламом, как и полагалось… но это! Почему, ради всего святого, они забыли или просто не стали упаковывать этот кусок жестянки?! Пластина размерами примерно 1.5 на 1 метр колыхалась на ветру на самой куче мешков и осколков бетона.

— И вдруг я всё понял, картина сложилась в голове, как будто кто-то осветил ее прожектором, всё сложилось: ветер, машина, лист жести… Только вот прямо под бортом стоял не я, а молодой главный инженер и водитель КАМАЗа.

— Надо ему сказать, понял я, надо крикнуть… но что я мог крикнуть? В таких случаях нападает ступор, ты просто не знаешь, что надо делать, что говорить… это глядя на такое по телеку или слушая со стороны, легко раздавать советы или красиво говорить, а тогда, когда счет шел на секунды, и я вдруг понял, что смерть всё равно пришла в свой час, только вместо меня она возьмет другого человека, и эта кровь будет на моих руках… в ту секунду я просто не представлял, что мне сделать.

— В итоге, пока мозг соображал, руки уже открыли окно, сетки на нем не было, все они хранились в отдельной комнате. Ветер тут же ворвался в комнату, выдувая то хилое тепло, которое произвели наши тела, и я услышал зловещий грохот железного забора на ветру и больше ничего — голос мой пропал, я что-то тихонечко хрипел, но даже если бы я заорал, это ничего не изменило — они не услышат меня за воем ветра и грохотом железа, да еще двигатель КАМАЗа работал… В общем, я быстро понял, что это результата не даст, и предпринял то единственное, что, на мой взгляд, могло помочь — начал вылезать из окна, чтобы помчаться к ним, благо, это был первый этаж. Я не буду долго описывать, как я цеплялся за все возможные выступы и неровности, как будто какая-то сила пыталась помешать мне, удержать меня на месте и дать случиться тому, что сейчас должно было случиться… конечно, где-то в глубине разума тоненький голосок смущенно посмеивался и спрашивал, понимаю ли я, какой всё это бред, и что я веду себя как идиот… сумасшедший идиот. Но я упорно шел вперед, понимая, что если даже ничего не случиться и они просто оборжут меня, я всё равно уеду и больше не увижу этих людей.

— В общем, я выбрался наконец из окна и помчался к ним через двор, размахивая руками и что-то крича, я уже не помню, помню только, что что-то кричал. Они стояли возле машины, главный инженер подписывал бумаги, кивая на какие-то реплики водителя, оба не смотрели в мою сторону и, конечно же, не слышали меня. Жестяной лист угрожающе размахивал свободным краем, как будто собирался взлететь, вторая его часть лежала на мешках, а я всё бежал, как во сне, когда стараешься изо всех сил и начинаешь двигаться как в замедленной съемке. Налетел порыв, загромыхал забор, заглушая мои крики, лист жести помахал мне своим краем и немного съехал к мужчинам — на бегу я не сводил с него глаз, и это сыграло сом ной злую шутку. Набрав полную грудь воздуха для очередного крика, я вдруг почувствовал, как моя нога становится на какой-то осколок кирпича или камень, подворачивается, а потом ноги, как будто они мне больше не принадлежали, заплелись как в косичку, и я рухнул вперед, неосознанно успев выставить руки… и это помогло, они меня заметили!

— Я не упал плашмя, благодаря реакции, я каким-то чудом оказался сидящим на грязном асфальте, руки горели, как и колени, но тогда я не обратил на это внимания, едва перестав падать, я тут же посмотрел на злополучный лист и на мужчин. Они оба смотрели на меня с испугом и замешательством. А вот я себе позволить такую роскошь не мог, я начал что-то кричать, слова опять тонули в ветре и грохоте, а потом вдруг меня осенило! Я поднял руку и стал жестом подзывать их к себе, а в голове кто-то победно кричал: «Эврика!». И не зря кричал — они наконец сдвинулись с места и бросились ко мне.

Николай замолчал, победно глядя на нас, его глаза хитро и возбужденно блеснули, а потом он продолжил:

— И, хотите верьте, хотите — нет, едва они отошли от борта машины, как налетевший порыв ветра сдул проклятый лист, он соскользнул с груды мешков и обломков и спланировал на землю, ударив острым боком в асфальт. Нет нужды пояснять, что если бы там стоял человек или двое, им бы срезало головы. Они это тоже поняли, когда обернулись на шум и увидели, что было его причиной.

В комнате послышались сдавленные ахи, кто-то пробормотал: «ни фига себе», одна Мадам сидела с непроницаемым лицом, однако мне показалось, что она была довольна.

— Вот так, — продолжил Николай, — всё сказанное девочкой оказалось чистой правдой. Всё сбылось. И если бы я стоял там, как должен был стоять в ее видении, или там стояли бы эти двое — эта история имела бы грустный конец. А так мы обменялись возбужденными репликами и разошлись. На вопрос «почему я вылез из окна», я честно ответил, что увидел, как ветер шатает жестяной лист, понял, чем это закончится, и поспешил спасти им жизни. Надо сказать, они оба горячо благодарили меня, водитель так вообще сказал, что сколько бы раз я ни был в Эрманске, за выпивку мне здесь больше никогда платить не придется.

Николай усмехнулся и покачал головой.

— А главный инженер клялся, что если заведет детей, сына назовет в мою честь, потому что если бы не я, никакого сына бы у него не было. Приятно, но вообще-то я понимал, что это не моя заслуга. Если бы не маленькая девочка, укушенная странным котом, я умер бы там, так что я фактически подставил их… и спас в последнюю секунду. Героем я себя не чувствовал, но не чувствовал и мерзавцем, а это для меня всегда было главным.

— И еще, все, наверное, смотрели фильм про смерть и ее план… как же он там назывался… «Пункт назначения», вроде. Так вот… не удивляйтесь, я смотрю много фильмов и читаю иногда, надо же как-то коротать вечера в чужих городах, а в моем возрасте… кхм… приключений иного характера уже всё меньше, остаются только экранные приключения. — Он смущенно засмеялся, — знаете, как говорят: пока ты молодой — ты участвуешь, когда ты старый — ты наблюдаешь.

Послышались смешки

— Ладно, я отошел от темы, так вот, что хочу сказать, ничего похожего как в том фильме не было. Смерть не охотилась за нами, как живое и разумное существо, мы просто зажили дальше. Почему-то мне был дан шанс… или я и не должен был умирать, а должен был что-то понять или пройти какое-то испытание, поэтому нечто вмешалось и дало мне выбор, развилку — верить или нет, жить или нет, спасать других или нет. А может, мы по глупости мним себя такими важными, а на самом деле живем мы или умираем — это ничего не значит для мира. Каждый день умирают тысячи, и что? Это как-то отражается на картине мироздания? Нет, мы — лишь букашки, одной больше, одной меньше. И всё, что нам кажется таким важным — на самом деле важно лишь для нас.

— Я хочу сказать, что моя жизнь не является чем-то великим и определяющим для мира, я мог умереть, а завтра точно так же взошло бы солнце, я выжил, и это тоже ничего не изменило. Понимаете, тысячи лет назад люди умирали и убивали за какие-то важные для них идеи и думали, что это на века… А сейчас на местах их могил и святынь стоят небоскребы, и подростки с айфонами ходят и плюют жвачку и думают о своих таких же крайне важных вещах, которые точно на века… Понимаете, мысль?

— Леру я больше не видел, придя домой после банкета — да, я всё-таки пошел, бояться больше было нечего… или, по крайней мере, я так думал — я пошел спать, было уже 2 часа ночи, а утром я проснулся как никогда поздно — в 10 часов, собрал свои немногочисленные пожитки и навсегда покинул этот двор. Лера, конечно, была уже в садике. Или не была, но, честно говоря, мне было страшно и как-то не по себе, я смущался и совсем не знал, как себя вести, если вдруг увижу ее. Я понимал, что она спасла мне жизнь, но не знал, как отблагодарить ее… и надо ли вообще это делать, примет ли она мою благодарность. В общем, я был только рад от того, что мне не надо специально избегать ее. Однако, дойдя до ворот, я всё же не удержался, повернулся, глядя на ее дом, и от всей души прошептал: «Спасибо. Храни тебя Бог, малышка». Хотя, возможно, у нее появились другие хранители, не хуже.

Николай задумчиво крутил в руках давно опустевшую чашку.

— И отсюда вытекает самый сложный вопрос, который до сих пор не дает мне покоя: что за сила вселилась в нее, откуда она пришла? От Бога она или от Дьявола? Девочка спасла мне жизнь, а Славика едва не убила. Может, и убила, я не знаю, я уехал и вычеркнул из жизни тот двор и тех людей. На что еще она способна? И как она будет использовать эту силу дальше, когда подростковый возраст сделает ее нервной и капризной?

— И знаете, чем больше я об этом думаю, тем больше в моей голове звучит ответ, как будто пришедший сам собой откуда-то из пространства: это не Бог и не Дьявол, потому что есть только Сила, та, что движет мир, а вот как ты станешь использовать эту силу, если сумеешь к ней прикоснуться — это уже вопрос нравственной чистоты твоей души. Смотря чего в этой девочке больше, добра или зла, она ведь может спасать жизни, а может отнимать их.

— А тогда мне на ум приходит новый, еще более глубокий вопрос: что определяет нашу личность? Почему, отчего одни люди хотят помогать, созидать и любить, а другие — калечить, уничтожать и причинять страдания? И не говорите мне, что это зависит от детства, наследственности или условий жизни, всё это — чушь собачья, я видел людей, прошедших через ад и живущих ради того, чтобы в этот ад не попали другие, обретших смысл жизни в помощи другим, в любви… и видел так же благополучных отпрысков любящих родителей, которые стреляли по птицам и избивали малышей, а став взрослыми, насиловали и грабили.

— Мне даже жутковато подумать, что может натворить человек, обладающий такой силой. И в то же время я аж задыхаюсь от восторга, представив, как сильно одна такая девочка может изменить мир к лучшему, если захочет…

— Знаете ту притчу про двух волков? Ну как дед рассказывал внуку, что в каждом есть 2 волка — добро и зло, и они постоянно дерутся, а мальчик спрашивает: «А какой волк побеждает?», а дед ему: «Тот, которого ты кормишь».

— Ну, вот и вся моя история, — Николай смущенно улыбнулся и обвел взглядом гостей Клуба, даже Мадам достался робкий быстрый взгляд. Все молчали, на лицах читалась задумчивость.

Несколько мгновений царила тишина, нарушаемая лишь потрескиванием фиолетового пламени, а потом Мадам негромко произнесла:

— Я благодарю вас за вашу историю и вашу откровенность. Эта история принята.

Я не понял, что это значит, как, думаю, и все остальные, но вопросы задавать здесь было не принято, об этом нам сказали с самого начала, и мы согласились на эти условия, так что все молчали, додумывая сами всё то непонятное, что оставил после себя этот вечер.

И тут в повисшей тишине снова произошло нечто удивительное. Мадам опустила голову, закрыла глаза, близнецы по бокам от нее поступили также, за остальных громил не поручусь — было темно, да и вертеть головой и пялиться по сторонам мне как-то не хотелось. Гости неловко заёрзали в креслах, мы с Женей успели переглянуться… и тут это случилось снова — энергетическая волна, накрывшая нас, сметающая, раздавливающая. Только на этот раз кое-что всё же было по-другому: она не принесла мне никаких обрывков знания, вроде того, что Женя подумывает изменить жене с какой-то Инессой, на этот раз волна как будто уносила что–то с собой, точнее описать не могу. Я стиснул зубы, чтобы не застонать, чувствуя, как вибрируют и ноют от напряжения нервы, а потом всё так же резко закончилось… только вот я не мог вспомнить, что я такого думал о Жене и.. о ком? Может, я хотел спросить его, как ему этот Клуб? Да, наверное.

Но я помнил историю, и я о многом хотел спросить, но опять-таки, не раскрыл рта. Политик в костюме тоже как-то мялся, было видно, что ему хочется поговорить, но здесь даже такие, как он, держали себя в руках и чувствовали себя неуверенно. Я даже испытал какое-то гадкое злорадство, и тут же устыдился — не место здесь таким чувствам, это я совершенно точно знал.

Несколько мгновений длилась неловкая пауза, Мадам молчала, видимо, ожидая обмена мнениями — не вопросов — или ожидая возможности снова поставить на место забывшихся и начавших спрашивать, но в этот, первый раз, все мы еще чувствовали себя скованно и неловко, как дети, впервые вышедшие на игровую площадку. Тишину нарушало лишь потрескивание фиолетового пламени в камине, а потом она неожиданно встала, близнецы тут же подскочили, стоя по бокам от госпожи.

— Господа, благодарю за этот вечер и ваши открытые сердца. На сегодня это всё. Окажите нам честь своим визитом ровно через неделю. И помните, наши двери открыты до без 5 семь.

И мне показалось, что при этих словах она метнула быстрый, острый взгляд на нас с Женей.

Глава 14

Мы все забормотали ответные благодарности и вежливые прощания, точно как дети, покидающие класс после первых в своей жизни уроков, гости вставали и ставили чашки на тележку, комната наполнилась звоном посуды, звуками отодвигаемых тяжеленных кресел и шагов, приглушенных ковром. Пока мы пробирались к выходу, пропуская дам вперед и всячески показывая, что мы люди воспитанные и деликатные, Мадам стояла так же неподвижно, пара гигантов открыла нам двери, еще несколько вышли перед нами, наверное, чтобы подать нам вещи и осветить путь. Я оказался последним, кто покидал комнату, мне было крайне неприятно стоять спиной к этоq загадочной женщине и ее ручным близнецам. И вдруг я услышал голос, даже почувствовал его кожей, как будто кто-то прикоснулся ко мне, погладил электрическим разрядом.

— Господин Семен, — этот голос повелевал и ласкал одновременно. Я дернулся и застыл, как будто меня действительно ударило током. — Теперь вы понимаете, почему мы держим свое заведение в тайне?

Я сглотнул, секунду колебался, а потом неуверенно обернулся уже в дверях. Она стояла на прежнем месте, ее черные горящие глаза сжигали меня заживо, уничтожали мою волю, заглядывали в самые потаённые уголки души. Ощущение, надо сказать, было не самым приятным. От неожиданности и растерянности я даже не нашелся, что ответить, я, собственно, и не подумал, что надо что-то отвечать, просто стоял там, как кролик в свете фар, и мечтал, чтобы она меня отпустила.

— Можно ли рассказывать подобное всем подряд?

— Эээм… нет, я…

А что «я»? Я так и не сумел закончить предложение, но она этого и не ждала.

— До встречи, господин Семён, — ее легкая улыбка была коварной и загадочной. — Приходите вовремя.

Я покраснел как рак, чувствовал, как кровь прилила к лицу и пульсирует там, пробормотал что-то в ответ, почтительно склонил голову на прощанье и вышел наконец из этой комнаты. И в туже секунду один из близнецов каким-то образом оказался прямо за мной и мягко закрыл дверь, отрезая нас от Мадам и от прошедшего вечера. Как он мог так быстро дойти до двери? Я решил, что об этом лучше не думать.

В круглом холле-прихожей было людно: громилы приносили одежду и раздавали ее гостям, дамам подали пальто в лучших традициях светского этикета, чернокожий красавец с косичками поухаживал за дамой с брошкой — она изящно надела пальто, явно привыкшая именно к такому обращению — а тот, кого я прозвал «Султаном», подал короткую дубленку блондинке, а вот ей это было явно непривычно, она смущалась и никак не могла попасть в рукав.

— Ваша куртка, — рядом со мной раздался глубокий красивый голос, я поднял глаза, громила, напоминающий мне прекрасного принца из сказки, протягивал мою куртку и слегка улыбался вежливой и пустой улыбкой манекена. — Позвольте, я помогу?

— Эээ… нет, спасибо, — я изобразил самую радужную улыбку и начал одеваться, ища глазами Женю. Впечатления переполняли меня, как и всех здесь, я не сомневался. А вот поделиться я мог только с ним.

Возле входной двери появился тот самый громила-азиат с гулькой на макушке и открыл дверь.

— Прошу за мной, господа, — его голос странным образом покрывал всё помещение, хотя он не кричал, — всех, кто приехал на своих авто, я провожу к стоянке.

А как же остальные…? Начал было формироваться вопрос, но его тут же перебил более интересный: неужели кто-то приехал сюда на такси? А как иначе?

И я получил ответ. Рядом со мной «Султан» негромко сказал блондинке, замявшейся после слов азиата с гулькой.

— Я отвезу вас обратно. — Сказал он с доброжелательной улыбкой.

Она робко улыбнулась в ответ и явно успокоилась. Вот это да! И на каких же машинах возят членов Клуба? Я задумался: хотел бы я быть на месте блондинки? Скорее нет, чем да.

Цепочка людей потянулась к выходу, я влился в нее, отметив, что в холле остались блондинка, дама с брошкой и качок. Наши безлошадные, успел подумать я и вышел в ослепительный белый свет — сработал датчик движения на крыльце.

Я опять шел последним, передо мной, слегка прихрамывая, шел главный герой сегодняшнего вечера. Готов, спорить, он приехал не на байке, подумал я и почему-то ухмыльнулся этой дурацкой шутке. Мы спустились с в абсолютно темный двор, теперь он казался мне еще больше, из-за ослепительного света на крыльце я почти ничего не видел. Мы все столпились, как стадо барашков, давая время глазам привыкнуть к темноте, но этого не потребовалось.

— Прошу за мной, господа, — услышали мы знакомый голос громилы, а потом такой же белый и беспощадный свет осветил дорожку, на которой мы стояли.

То, что держал в руках азиат, трудно было назвать фонариком, это был какой-то портативный прожектор, как раз подходящий по размеру такому гиганту. Мощный луч белого света разорвал темноту, и я увидел, что мы идем по широкой и идеально ровной дорожке вдоль дома. Над нами нависали ветки деревьев, по обеим сторонам дорожки росли аккуратно подстриженные кусты, я даже увидел лавочку. Неплохо они тут устроились, подумал я, даже не пытаясь продолжать мысль: кто эти они и зачем они вообще обосновались в этом здании. Зато с выбором района мне всё стало ясно — в такой глуши подобному заведению было самое место.

Мы шли быстрым шагом за нашим проводником, я искал глазами Женю, мне очень хотелось подать ему какой-то знак, что мне многое надо обсудить, думаю, он тоже горел желанием поделиться впечатлениями, благо, сегодняшний вечер был на них богат. Он шел прямо за азиатом, почти толкаясь плечами с политиком, тот важно вышагивал с видом хозяина всего этого поместья. Интересно, неужели этот «слуга народа» обошелся без водителя, ехидно подумал я, стараясь разглядеть свою машину в темноте. Самое забавное, я почти не помнил, куда поставил ее, так сильно я нервничал и так многое отвлекало мое внимание.

Конец ознакомительного фрагмента.