Пьяная Россия

Элеонора Александровна Кременская

Эйфория, отсутствие ответственности, грезы наяву – вот любимое дело всех пьяниц. Но мало того, алкогольное опьянение дает эффект мистификации, сказочности, фантастичности окружающего мира. Хорошо ли это, правильно ли, рассматривается в мистических повестях и рассказах третьего тома серии книг «Пьяная Россия», написанных, как и в предыдущих двух томах, искрометно, с юмором и многочисленным обилием невероятных историй, призванных сбить точку сборки у читателей.

© Элеонора Александровна Кременская, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Междумирье

1

На стене, прямо перед взором поверженного жестокой болезнью Анатолия Сергеевича Колесникова расцветало алым светом огромное солнце. Он мог бы поклясться всеми святыми, что это невозможно, так как окно выходило в больничный сад, где за долгие годы существования клиники успели вымахать дубы и тополя, березы и осины едва ли не с пятиэтажный дом, если не выше. Палата же находилась на втором этаже, стало быть, следуя логике, никак не могла быть озарена солнечными лучами восходящего светила.

Тем не менее, на зеленой стене украшенной всего-навсего одной картинкой, изображающей неповторимую природу красок знаменитого Шишкина, расцвело огромное солнце.

Под сонный храп соседей, Анатолий Сергеевич применив все силы, приподнялся и оглянулся на окно, которое было позади, метрах в пяти от его изголовья. За окном, как и следовало ожидать, была темень непроглядная. Анатолий Сергеевич протянул руку за сотовым телефоном, что лежал рядом, на тумбочке, чтобы убедиться, взглянув на циферблат, в своих подозрениях о ночном времени суток. Но тут услышал испуганное бормотание с соседней койки, где лежал особо тяжелый, старик по фамилии Чудинов. Чудинов бормотал молитвы.

— Вы тоже это видите? — шепотом, чтобы не разбудить соседей по палате, спросил Анатолий Сергеевич.

Вместо ответа Чудинов захрипел и, издав резкое «ах», содрогнулся и вытянулся.

Анатолий Сергеевич поднял тревогу, принялся стучать алюминиевой кружкой по ножке кровати, досадуя, что в российских больницах, как не было кнопок вызова, так и не будет, вероятнее всего никогда.

Солнце на стене, между тем, гасло, и когда дежурная медсестра таки соизволила придти на стук, со стены мигнул и погаснул последний луч света.

Примерно через час, на зов медсестры в палату приперлись пьяненькие студенты-медики, подрабатывавшие в больнице и заменявшие, как видно, врачей. Распространяя тяжкий запах перегара, от которого Анатолия Сергеевича немедленно затошнило, они констатировали смерть, переложили Чудинова на каталку, вывезли из палаты и оставили у лифта. Сами же, пересмешничая с молоденькой сестричкой, направились обратно, в ординаторскую, как видно, продолжать пьянствовать.

Анатолий Сергеевич, сдерживая дыхание, дотянулся до освежителя воздуха, что вынужден был применять в своей палате постоянно, он делил комнату с умирающими, часто не контролирующими себя людьми и соответственно тяжелый дух перемежающийся с активно применяемой в условиях больницы хлоркой постоянным облаком висел в воздухе, растекался по палатам, пропитывал постельное белье и пижамы больных.

Освежитель подействовал и успокоенный запахом хвойного леса, измученный необъяснимым событием и смертью соседа, Анатолий Сергеевич забылся тяжелым сном, в котором к нему нежданно-негаданно явился Чудинов. Светлый и радостный, в белом исподнем белье, он летал под потолком палаты, мурлыкая нечто мелодичное, а после, кивнув Колесникову на прощание, вылетел в открытую форточку, навстречу огромному солнцу, что вставало над темным горизонтом Земли.

Анатолий Сергеевич очнулся весь в слезах, уже разносили завтрак и нянечка, привычно вытерев его лицо и шею влажными салфетками, уселась рядышком, на табуретку, кормить его жидкой овсяной кашей без чешуек.

— Чудинов помер! — сообщил ей Анатолий Сергеевич и махнул рукой в сторону пустой и уже перестеленной свежим бельем, койки соседа.

— Не бормочи, а ешь! — сказала ему нянечка, неодобрительно покачивая головой и вытирая подбородок.

— Пьяные студенты его к лифту отвезли! — произнес Анатолий Сергеевич.

— Да что же это такое? — рассердилась нянечка, снова вытирая губы, подбородок и грудь своего пациента и велела. — Не говори ничего, все равно я тебя не понимаю!

Колесников смолк. После обычных процедур по смене памперсов, пришли врачи с трезвыми студентами.

— Как вы себя чувствуете? — наклонился к нему молодой доктор с живым озорным блеском в глазах.

— На стене, ночью солнце расцвело, а после помер Чудинов! — сказал ему Колесников.

— Чудно, батенька, чудно! — обрадовался доктор и обернулся к сопровождающим его белохалаточникам. — Записывайте, пациент, Колесников Анатолий Сергеевич, от роду восьмидесяти двух лет, пришел в сознание и даже пытается говорить, правда, речь пока нечленораздельная, но будем надеяться на лучшее, ведь, правда?

Подмигнул он Анатолию Сергеевичу и отправился к другим старикам.

2

— Ну вот, папочка, я тебе йогурты принесла, детское фруктовое пюре, минералку, — говорила Вера Колесникова, дочь Анатолия Сергеевича.

Он молчал, пристально рассматривая ее некрасивое широкое лицо с курносым носом и яркими веснушками на щеках.

Она, так и не вышла замуж, а спелась с одним алкашом, жалея его, терпела побои и унижения, забеременела, родила. Сын, истерик, тщедушный, болезненный продолжил дело папаши — «пить кровь» из матери. Тринадцати лет бежал из дома и обнаруженный в банде малолетних преступников был препровожден милицией в колонию для несовершеннолетних.

Вера Колесникова нашла тогда силы оставить алкаша, папашу своего сына и взялась робить, чтобы поставлять «передачки» в колонию.

Сын вышел, ограбил чью-то квартиру, попался и снова сел, теперь уже в зону. И так, и пошло, без конца и без края.

Анатолий Сергеевич разменял квартиру на две однокомнатные: себе и дочери. Он не мог и не хотел видеть вечно бегающие глаза внука, не мог слушать вральные истории, не желал участвовать в деле спасения пропащей души. Есть такие люди, от которых хочется бежать и, несмотря на родство, сразу тянет вымыть руки от рукопожатия или объятия близкого человека. Они, как змеи, как противные жабы, как прикосновение к шелку, от которого передергивает в омерзении.

Анатолий Сергеевич перестал открывать внуку дверь, тем более внук сделался неотличимо похожим на своего отца. Особенно стало пугать это сходство после смерти непутевого алкоголика, но Вера ничего не замечала, таких тонкостей душевных переживаний она не знала и говорила, перекладывая из сумки в тумбочку очередную пачку памперсов:

— А, Сереженька (внука Колесникова звали Сергеем) тебе привет передавал. Ему осталось два года. Он в зоне с женщиной познакомился, по переписке, выйдет, может, жениться и у тебя правнуки появятся!

Анатолий Сергеевич дернулся, с отвращением проговорил:

— Правнуки? Какое! Да его кастрировать надо, твоего Сереженьку! В сумасшедший дом надо посадить, он же больной на всю голову, клептоман и алкоголик!

— Я знала, что ты обрадуешься, — улыбнулась Вера, заботливо вытирая рот отцу, и всплакнула, — может, я внуков дождусь!

— Дура! — выкрикнул Анатолий Сергеевич.

— Я тоже люблю маленьких! — растроганно поцеловала она в щеку отца и шепнула ему на ухо. — Если родиться мальчик, назовем Толей, если девочка, как маму, Аллой.

— Идиотка! — рявкнул Анатолий Сергеевич.

— Я знала, что тебе понравиться! — довольная рассмеялась Вера и встала с табуретки. — Ну, теперь, спи, отдыхай, а мне пора на работу!

Колесников проводил ее злым взглядом.

В палате, между тем, то и дело появлялись люди. Пришла маленькая, аккуратная старушка. Открыла створки окна, смочила тряпку в ведре с хлорированной водой, вытерла подоконник, вытерла спинки и ножки кроватей, вымыла тумбочки, наклонилась к Колесникову:

— Не надо ли чего?

— Воды! — попросил он, указывая слабой рукой на бутылку минералки.

Старушка налила в алюминиевую кружку, поднесла ко рту, одновременно, бережно поддерживая голову Анатолия Сергеевича.

— Глаша! — позвал с койки у стены, тучный старик. — Мне бы тоже попить!

— Сейчас, сейчас, мой хороший! — старушка, напоив Колесникова, заторопилась к старику, своему мужу.

Мелькали люди, санитарки переменяли памперсы, обтирали тело Анатолия Сергеевича сырой марлей, переворачивали, смазывая пролежни специальными мазями.

Нянечка, строго поджимая губы, чтобы не разговаривал, кормила его куриным супом и пшенной кашей, поила компотом из сухофруктов.

В полдник нянечка непреклонно скормила ему две баночки фруктового пюре, что притащила дочь и парочку йогуртов. Анатолий Сергеевич ел, только потому, что не хотел капельницы, через которую его уже кормили, когда болезнь по имени старость, взяла верх над телом.

Перед ужином он заснул, и нянечке пришлось его будить, чтобы кормить рисом, сваренным на молоке.

После ужина, без звука перенеся шестой за день, укол и проглотив горький порошок лекарства, призванного поддерживать в нем жизнь, Анатолий Сергеевич вздохнул, наконец-то, наступило затишье!

— Затишье перед бурей! — пробормотал он и увидел улыбающееся личико маленькой девочки, заглядывающей в палату.

— Ты кто? — спросил он у девочки.

— Никто! — ответила она тотчас.

— Ты меня понимаешь? — удивился Анатолий Сергеевич.

Девочка, без слов, захихикала. Совершая ужимки, демонстрирующие ее стеснительность, она все же прошла в палату, взобралась с ногами на табуретку и присев на корточки, принялась с любопытством разглядывать Анатолия Сергеевича.

Он поискал, чего бы такого ей дать, чем угостить, но ничего не осталось, кроме минералки.

— К кому же ты пришла? К бабушке или дедушке? — думая, что она в числе поздних посетителей, спросил Анатолий Сергеевич.

— Ты что? — удивилась девочка. — Не знаешь, что ли про детское отделение больницы?

— Я — лежачий, откуда мне знать? — усмехнулся Колесников и более внимательно оглядел свою гостью.

Действительно, на девочке была больничная пижама.

— Как тебя зовут? — неожиданно спросила девочка, сняв вопрос с языка у Колесникова.

— Анатолий Сергеевич, — назвался он, — а тебя?

— Не помню, — призналась девочка.

— Ты потеряла память? — догадался Анатолий Сергеевич.

— Не-а, — покачала головой девочка.

— Ну как же, раз не помнишь? — горячился Колесников.

— Опять бормочешь, старый черт? — заглянула в палату нянечка. — Ишь разболтался, тихо сам с собою я веду беседу?

— И ничего не сам с собою! — возразил ей Колесников, указывая на девочку.

Но та медленно растаяла в воздухе, оставив Анатолия Сергеевича с разинутым ртом и мыслями о внезапно наступившем безумии.

3

Наступила ночь, оглашаемая вздохами и стонами страдающих больных, как в насмешку тут же, в ординаторской, звенели стаканы, сопровождаемые смешками студентов-медиков и очередной медсестры.

Колесников с отвращением прислушивался к звукам пьющих и вспоминал себя молодым, когда изредка гурманил в компании себе подобных, блестящих ученых, пил коньяк, закусывая шоколадом.

Отец его жены, Аллы трудился крупным начальником строительного треста и молодые, не больно-то нуждались, по общагам не скитались, а жили в двухкомнатной квартире, которую отец, пользуясь своим высоким положением, выбил для перспективных ученых вне очереди.

Тем более, Алла сразу же забеременела и родила свою единственную дочь, Веру, такую же некрасивую, как она сама. Но притом, Алла была умницей, хоть и в очках, а вот Вера, Колесников вздохнул, имела психическое отклонение, некую недоразвитость и пришлось отдать ее в школу для тупых детей. Отучившись положенные десять лет, Вера, как ни странно отлично вписалась в разваливающееся хозяйство некогда великих Советов. В то время как родители ее, никому не нужные ученые погибали от безденежья, она, словно рыба в воде, сновала между базарными торговками, предлагая им пироги и чаи. Пироги Вера научилась печь очень ловко, и Алла вынуждена была ей помогать. После смерти Аллы, с заключением медиков о внезапной остановке сердца, Анатолию Сергеевичу, наконец, предложили место в научном институте и зарплату. Вера же ушла к алкоголику…

Колесников потянулся за сотовым, не спалось, на экране телефона крупно высветились цифры, показывающие час ночи.

Анатолий Сергеевич старался не думать о явлении огромного солнца на зеленой стене палаты, о смерти Чудинова и о девочке, растаявшей в воздухе, он был ученым и привык рассуждать логически. Ему не хотелось верить в галлюцинации, не хотелось думать о сумасшествии, но нет-нет, мысленно, он возвращался к произошедшим с ним чудесам, стараясь самому себе объяснить с точки зрения здравомыслящего человека, что же он видел? Запутавшись в ответах, он, в конце концов, под устал и, взглянув на часы сотового, отметил два часа ночи.

Смех и звон стаканов в ординаторской смолкли, а в дверях палаты тихо встала темная фигура.

Анатолий Сергеевич вгляделся, ничего не понимая. Всегда освещенный коридор должен был дать достаточно света, чтобы из темной палаты стало видно, кто вошел. Тем не менее, абсолютная чернильная темнота окружившая, будто облаком, фигуру вошедшего, не давала возможности понять, кто же это.

— Что за шутки? — пробормотал Анатолий Сергеевич и посветил телефоном. — Кто там?

Не отвечая, фигура направилась к стене, где лежал тучный старик. Тотчас, послышалась возня, слабый вскрик, в котором, с ужасом, Колесников узнал голос старика, мужа аккуратной старушки.

— Оставь его, ты! — шумел Колесников и, схватив кружку, принялся бить по ножке кровати.

Из ординаторской, как ни странно, услышали и, выскочив, поспешили на помощь. Зажегся верхний свет и Колесников успел увидеть, как фигура, облаченная в темный балахон с капюшоном, закрывающим не только голову, но и все лицо, метнулась к стене и пропала там вместе с тучным стариком, которого с трудом, но все же, фигура цепко держала в руках.

Медсестра склонилась над кроватью тучного старика:

— Готов! — сообщила она двум медикам-студентам, вбежавшим следом за ней.

— Да что это такое? — возмутились студенты, с трудом перекладывая тело тучного старика на каталку. — Вчера одного уже увозили!

И они указали медсестре на пустующую койку Чудинова.

— Старость — не радость! — съехидничала медсестра и приказала. — Давайте, к лифту, утром анатомы его заберут!

После того, как погас свет, Колесников побрызгал освежителем воздуха и напуганный затих, весь сжавшись от перенесенного страха.

4

Аккуратная старушка плакала над ложкой и чашкой своего мужа, тучного старика.

Колесников попытался было рассказать о фигуре, но его прервала нянечка:

— Не видишь, горе у нее и ты свои пузыри оставь пускать!

Вскоре, санитарки унесли матрац и постельное белье, оставив кровать с голой панцирной сеткой сиротливо стоять у стены. Какое-то время было тихо, и только последний сосед Колесникова, что лежал почти у самого окна вздыхал сквозь сон, он находился в забытьи и по всему видать, врачи поставили на нем жирный крест, изредка только проверяя его пульс. Весь опутанный проводами капельниц, сосед был недвижим и Анатолий Сергеевич со страхом подумал, кто же пожалует за ним, кого еще суждено увидеть? Но увидел свою дочь. Зареванную и от того более некрасивую. Он удивился, неужели его глупая Вера плакала о смерти тучного старика? Но нет, захлебываясь, беспрестанно сморкаясь, Вера рассказала о Сереженьке, убившем остро заточенным гвоздем кого-то в зоне. Кто-то нехороший, а Вера всегда стояла на стороне сына и даже мысли не допускала при всей абсурдности ситуации, что ее сын — преступник, так вот, кто-то нехороший вынудил Сереженьку защищаться! Какой кошмар, рыдала она, теперь ему увеличат срок, а сроки сейчас дают громадные и может, Сереженька не выйдет, потому как, высморкалась она в мокрый от слез, носовой платок, он написал письмо, что заразился туберкулезом!

— Есть бог на свете! — с чувством благодарности, поглядев в потолок, произнес Анатолий Сергеевич.

— Как хорошо, что ты меня понимаешь! — воскликнула Вера, выгружая из сумки йогурты и баночки с фруктовым пюре, которые с особой неприязнью встретил Колесников, но вспомнив про капельницы, смиренно вздохнул.

Санитарки принесли матрац и чистое постельное белье, перестелили кровать тучного старика, поглядели равнодушно на плачущую Колесникову и ушли, оставив двери палаты, как всегда, днем, раскрытыми.

Заглянула девочка, та самая. Покосившись на Веру, подошла к Анатолию Сергеевичу с другой стороны, прислонилась теплым бочком к его плечу:

— А я узнала, как меня зовут, — сказала она Анатолию Сергеевичу.

— И как же?

— Маня! — торжествуя, сияя глазами, ответила она.

— Стало быть, Мария! — уточнил Колесников.

Девочка задумалась и покачала головой:

— Не знаю, только когда меня из морга забирали, мужчина и женщина, рухнули на колени и заблажили: «Маня, Манечка!»

Кожа рук Анатолия Сергеевича покрылась мурашками. А Маня к чему-то прислушалась, и удивленно поглядев на Колесникова, сказала:

— Меня кто-то зовет?

— Кто? — пересохшими губами, спросил Анатолий Сергеевич.

Маня прислушалась:

— Дядя зовет. Ласково. Говорит, где же ты потерялась?

— Что за дядя? — потребовал ответа Колесников, просто умирая от страха.

— Дедушка! — протянула руки к дверям, Маня.

В палату вплыл серебристый призрак, светящийся, в белых одеждах, но тем не менее, по виду, старый, наверное, ровесник Колесникова.

— Манечка, внученька! — улыбнулся он и потянулся за ней. — Пойдем домой, бабушка заждалась!

Девочка весело рассмеялась, и легко впрыгнув в воздух, последовала за дедом, послав на прощание воздушный поцелуй остолбеневшему Колесникову, и только когда они оба исчезли за дверью, Анатолий Сергеевич различил голос дочери. Оказывается, она рассказывала что-то несущественное о своем Сереженьке.

— Боже мой, да за что же мне это? — простонал Колесников и про мучившие его галлюцинации и про глупости своей дочери.

— Папочка, ты пить хочешь, да? — подскочила тут Вера и бросилась ухаживать. — Что же ты сразу не сказал?

5

— Анатолий Сергеевич, мы вас вылечим! Мы можем это сделать! — смеялись молодые ученые, потрясая перед его носом запечатанной колбой с голубой водой.

— Старость — это болезнь. Любую болезнь, как известно, можно вылечить. Так вот, мы изобрели эликсир молодости, а может даже, эликсир бессмертия!

Колесников смотрел с глубоким недоверием.

— Анатолий Сергеевич, рискните, чем черт не шутит, — уговаривали его ученые, — правда, пробы прошли только мыши, но успешно, весьма успешно!

Вскричали они, наблюдая его отрицательную реакцию.

— И ведь вам все равно, вас же сюда умирать привезли! — с жестокостью, присущей не только ученым, как правило, сплошь циникам и скептикам, но и вообще молодым людям, заявили они, откупоривая колбу.

Если бы Анатолий Сергеевич мог, он бы пожал плечами и выпил, не глядя, но понюхав содержимое колбы и ощутив явственный запах спирта, скривился от отвращения.

— Что такое? — вскричали ученые и догадались, все же они были учеными, сунуть огрызок карандаша в слабую руку Колесникова, услужливо подставили раскрытую записную книжку.

Анатолий Сергеевич, превозмогая слабость, написал одно слово: «спирт».

Ученые подтвердили и наперебой рассказали, как был выведен эликсир молодости, какие прошел испытания, как чувствуют себя подопытные мыши.

Колесников покачал головой в знак недоверия, но вспомнив про пугающие явления, произошедшие с ним в последнее время, согласился. И в самом деле, что он теряет, в лучшем случае, случае удачи — эту койку, душную палату, вечно пьяных медиков-студентов и смерти соседей, а в худшем опять-таки потеряет все это, но уже с правом на забвение или, что там происходит, после смерти? Теперь уже Колесников не смог бы с точностью утверждать, что и как происходит.

И потому, подумав, взвесив все «за» и «против», профессор Колесников под азартными взглядами своих болельщиков, молодых ученых, выпил содержимое колбы. Выпил и удивился, вкус показался ему знакомым, напоминающим вкус сладкого красного вина.

После, он уснул и потревоженный нянечкой, пришедшей кормить его обедом, вяло поел, снова уснул, чтобы проснуться к полднику, а потом и к ужину.

Ночь прошла без потрясений, наверное, потому что Колесников спал. Ему ничего не снилось, он ничего не слыхал, а утром увидал, что на место Чудинова уже положили новенького, чрезвычайно тяжелого старика, вокруг которого сразу забегали, измеряя давление и делая уколы.

Наблюдая за суетой белохалаточников, Колесников пошевелился, с удивлением обнаружил, что может приподняться и дотянуться до бутылки с минералкой сам.

Через некоторое время, он сел, посидел в постели, спустил ноги и, не найдя на полу тапочек, заглянул в тумбочку, тапки были в самом низу, сложены в пакет.

«Мол, не пригодятся!» — усмехнулся Колесников и, нацепив тапочки, спустил ноги на пол.

— Смотрите, что старик вытворяет! — закричала тут, с ужасом в голосе, нянечка.

Врачи оглянулись. Наступила тишина, в которой только и было слышно тяжкое дыхание новоприбывшего.

— У него, наверное, агония! — перекрестилась на Колесникова, нянечка.

Но молодой доктор с азартным блеском в глазах, подскочил к Анатолию Сергеевичу:

— Ну-ка, батенька, неужели встанете, неужели пойдете?!

— И пойду! — упрямо набычившись, заявил Колесников.

— Заговорил! — взвыла нянечка.

Колесников встал, покачиваясь, сделал шаг-другой и сел обратно, в койку.

— Что же вы хотите, после полугода постельного режима! — захлопотал доктор.

С учащенным пульсом, поддерживаемый врачами, Колесников добрался до окна, выглянул в сад, приветственно махнул вороне каркнувшей на него с ветки широченного дуба и едва не упал, но сумел выровняться, преодолеть слабость тела и почти самостоятельно добрести до койки.

От двери ему аплодировали молодые ученые, прорвавшиеся в числе других врачей, сбежавшихся на чудо воскрешения из мертвых, в палату.

— Кажется, эксперимент удался! — прошептал Колесников, забываясь тяжким сном.

— Какой эксперимент? — хищно вскинулся на ученых, доктор.

Ему объяснили.

6

Прошел день, два и Анатолия Сергеевича было не узнать. Он ходил, говорил тихо, но внятно. Дочь его, Вера следила круглыми, заплаканными, но абсолютно счастливыми глазами за передвижениями отца. Ученые вместе с доктором не отставали и беспрестанно докучали профессору своими измерениями, выстукиваниями и анализами.

Анатолий Сергеевич, между тем, наслаждался жизнью и самостоятельно выходил в сад, где ему каркала ворона и, где посреди асфальтовых дорожек, деревянных скамеечек можно было встретить редких пациентов, что держались на ногах. Случаи с колясками-инвалидками не про Россию да и таких средств передвижения, как инвалидные коляски Колесников что-то не наблюдал, разве каталки или как говорили медики — трупоперевозки, но кто же из больных, будучи в трезвом уме и ясной памяти добровольно согласиться лечь на них, даже если речь пойдет всего-навсего о прогулке по саду.

Жалея лежачих больных, Колесников прогуливался, опираясь на плечи своих друзей, молодых ученых. Изредка вел беседы на научные темы и, отдыхая на скамейке, с наслаждением подставлял лицо теплым лучам летнего солнышка, с трудом прорывающегося сквозь плотную листву скученно растущих деревьев.

— Это чудо какое-то! — однажды плакала над ним, Вера.

Она вообще стала необычайно сварлива и напугана. Ожидание большой беды так и плескалось в ее больших выпученных глазах.

— Ну, ну, не стоит расстраиваться! — покровительственно похлопал ее по плечу, Колесников и прищурился, вглядываясь.

Он плохо видел вдаль, но очков не носил, предпочитая разглядывать мир немного размытым. Кто-то торопливо шел по дорожке, явно стараясь поскорее приблизиться к нему.

Не зная от чего, но Колесников содрогнулся, выпрямился, а в следующее мгновение подскочил, вскакивая со скамейки.

— Папа, что с тобой? — вскрикнула Вера.

Перед Анатолием Сергеевичем стоял внук, Сергей. В тюремной робе, маленький, тщедушный, больной, он вызвал у Колесникова массу противоречивых чувств.

— Борешься со старухой? — подмигнул ему Сергей.

— Что еще за старуха! — разгневался Анатолий Сергеевич, думая, что внук так нелестно отзывается о своей матери.

— Смертью! — пояснил тут Сергей.

Анатолий Сергеевич упал обратно, на скамейку, не спуская глаз с внука.

Дочь что-то кричала, но Колесников не слышал, до него не доходило ни одного ее слова.

— Откуда ты? — спросил он у внука.

— Зарезали меня в зоне, — деловито доложил Сергей, присаживаясь рядом.

— Кто? — сразу поверил, что зарезали, устало спросил Анатолий Сергеевич.

— Кореш! — оскалился Сергей и добавил весело, — но я на него не в обиде, надоело жить, все тюрьма, да тюрьма.

— Сам виноват! — возразил ему Колесников.

— Нет, не виноват, — не согласился Сергей, — генетика виновата, мамаша слабоумная и папаша алкоголик.

На это Анатолию Сергеевичу нечего было сказать и Сергей, помолчав, продолжил:

— Пойду я!

— Сам? — усомнился Колесников.

— Сам, — подтвердил Сергей и рассмеялся, — можно и самому, не дожидаясь помощников, уйти туда!

— Не боишься?

— Нисколечко! — Сергей встал и, наблюдая за врачами, суетливо бегущими от больницы к деду, ткнул пальцем с обломленным ногтем в мать:

— Жаль ее, я бы попросил тебя о ней позаботиться, но тебе и самому скоро собираться!

— Ой, ли? — усомнился Колесников.

— Будь спок, — кивнул Сергей, — старуха своего не упустит, бороться с ней, что с ураганом в двести метров в секунду, унесет, опомниться, не успеешь!

И повернулся, проходя сквозь столпившихся над Колесниковым врачей, будто их тут и не было.

Анатолий Сергеевич проводил его задумчивым взглядом и залился слезами:

— Верочка, — протянул он к ней руки, — бедная моя, Сереженьку-то убили!

— Откуда ты знаешь? — отшатнулась она, глядя на него с недоверием.

— Он сейчас, приходил ко мне, — рыдал Колесников, — я вижу, я вижу их всех!

И принялся рассказывать.

7

Конечно, к нему направляли психиатров, но никаких особых отклонений в психике они не нашли, разве подавленное состояние, но оно было объяснимо, пришло известие об убийстве внука Колесникова.

Вера ездила хоронить. Вернулась в черном, без слез, но с вопросами, как Сереженька выглядел и хорошо ли ему было после смерти?

Анатолий Сергеевич не удивился, когда она достала из сумки молитвенник и принялась читать воззвания к Богородице, слезно прося за своего сына, нечто подобного он ожидал, но боялся, как бы его недалекая дочь не попала в руки сектантов.

Конечно, он переживал смерть внука, на людях горя старался не показывать, считая своей личной трагедией и ограниченное мышление дочери, и гибель разбойника, но родного, Сереженьки. По ночам, Анатолий Сергеевич размышлял, мог бы он что-либо изменить, скажем, в прошлом? И приходил к выводу, что не мог. Наверное, есть такие петли в жизни, когда вроде и готов изменить судьбу, а не получается, будто попадаешь в топь, болото и пока вырываешься, пока выползаешь на твердую почву, глядь и время прошло, а то, что хотел изменить, выросло, стало непослушным, сделалось человеком самостоятельным, почти взрослым. Вот это слово — почти, всегда смущало Анатолия Сергеевича.

Да, полно, были ли его дети — Вера и Сережа, взрослыми? Нет, ответил он сам себе и еще раз, категорически, нет. Так как же можно было допустить, чтобы Вера, умственно отсталая, не перешагнувшая рубеж, скажем развития подростка, стала жить, будто взрослая женщина с мужиком, да еще и ребенка родила?!

Измученный угрызениями совести, Анатолий Сергеевич засыпал лишь под утро.

Между тем, дни шли за днями, состояние Колесникова улучшалось, сделалось стабильным и наконец, отпущенный на свободу, он смог покинуть больницу. Окрыленный воздухом свободы, он смеялся на заднем сидении автомобиля, который пригнали за ним его друзья, молодые ученые.

Проезжая по улицам города, Анатолий Сергеевич с удивлением наблюдал резкий прирост населения, горожан стало значительно больше. И многие вели себя более чем странно. Иные, сплоченно, плечом к плечу, ходили за одним человеком и, сжигая его ненавидящими взглядами, старались подстроить разные каверзы, вышибали из рук сумку или втихомолку вытаскивали ключи, выбрасывая последние, в канализационные люки.

— Чего это они делают? — наблюдая за людьми, с ожесточением преследующими молодую особу, явно зазнайку, воскликнул Анатолий Сергеевич.

— Вы о ком? — проследив за направлением его взгляда, спросил один ученый. — Там только эта девица!

— И больше никого? — не мог поверить Колесников.

— Вокруг нее никого! — подтвердили ученые хором.

Колесников коротко поведал, что он видит.

— Они плюются в нее? — не поверили ученые и рассмеялись.

— Наверное, что-то натворила, — высказал свое мнение, один.

— Убила всех этих людей, — добавил другой.

— Отравила, — предположил третий.

Колесников напряженно наблюдал. Повсюду и тут, и там за живыми людьми ходили мертвые. Некоторые, в редких случаях, оберегали живых, открывали свои, наполненные туманом, зонтики, тем самым, спасая от солнечного удара, потому как день был жарким. Видел Колесников и пару случаев, когда мертвые удерживали живых и те послушно замирали на обочине дороги, хотя и горел зеленый свет, а на красный проносились убийцы, которых очень злобные мертвые подзуживали сокрушить, убить, досадить, все равно кому…

— Но ведь верующие ошибаются! — шлепнул себя по лбу, Колесников.

— В чем, профессор? — обернулся к нему один ученый.

— Это не бесы, а мертвые родственники нападают, сбивают с толку, гадят! — воскликнул так, будто сделал великое открытие, Колесников.

— Значит, есть за что! — кивнул другой ученый.

— Неужели всех преследуют? — задал вопрос, третий.

Колесников вгляделся. Нет, не всех, не у всякого была группа сопровождения. Встречались и такие индивидуумы, что ходили по городу в глубоком одиночестве.

— Чем же они отличаются от других? — допытывались ученые.

Колесников посмотрел, взглянул на своих друзей, подумал и ответил:

— Человечностью, вот чем они отличаются! Милосердием и вниманием! Да, вы взгляните на себя, — вскрикнул он, потрясенный до глубины души, — у вас нет группы сопровождения, возле вас нет ни одной мстительной души, ни одного ангела-хранителя в лице покойной бабушки, а почему?

— Почему? — хором переспросили ученые.

— Потому что вы самодостаточные и чрезвычайно развитые люди! Вы двести тысяч раз подумаете, прежде чем бросить родственника в беде или пройти мимо умирающего в больнице профессора, то есть, меня!

8

Спустя некоторое количество времени, Колесников окреп настолько, что принял участие в экспедиции. Путешествуя по сибирской тайге, сплавляясь в байдарках по чистым лесным речкам, он преобразился и помолодел. Сопровождающие его ученые, с большим удовольствием отметили в своих журналах истинный возраст Анатолия Сергеевича, то есть сорок лет, именно на столько, он себя и ощущал, так и выглядел. Победа была безусловной и неважно, сколько времени профессор еще бы прожил, главное, он мог работать, трудиться на благо своей родины. Болезнь по имени старость отступила, а вот смерть, кто знает!

Под ногами профессора хрустели сухие сосновые шишки. Густой смоляной запах стоял в воздухе. Колесников облизал пальцы, липкие от сладкой малины и улыбнулся. Некоторые сосны истекали желтой смолой. Некоторые поросли мхом настолько, что и ветви оказались мохнатыми, позеленевшими.

Профессор прошелся по мху, устилавшему землю, и оглянулся, тихо смеясь, следы его ног обутых в резиновые сапоги четко виднелись какое-то время, после исчезли.

Было раннее утро. Участники экспедиции еще спали, три байдарки сушились на берегу и мохнатый черный пес, по кличке Джек охранял пожитки, строго глядя на Анатолия Сергеевича.

— А, вот мы сейчас дежурного опередим, — сообщил ему профессор и хитро подмигнул, определяя кучу хвороста к кострищу.

— Пара минут и завтрак готов! — пропел он тихонько.

Джек смотрел уже заинтересованно.

Анатолий Сергеевич, не торопясь, засучил рукава, он недаром ходил по лесу, набрал полное ведро белых грибов!

Вскоре похлебка из «лешьего мяса» закипела. Приправив варево солью и специями, Анатолий Сергеевич взялся за нож, ловко открыл тушенку, высыпал ее содержимое на большую чугунную сковородку, туда же начистил грибов, которых оставалось еще довольно много, нашел в рюкзаке со съестными припасами пакет с картошкой, что накануне они прикупили в попутном селении, быстро справился с задачей очистки и нарезки. Восхитительный запах поднял на ноги не только пса, но и всю компанию туристов.

— А, Коленька проснулся! — приветствовал профессор первого ученого, высунувшего нос из палатки. — И Сашенька, и Ванечка, с добрым утром, Роман Григорьевич!

Приветствовал он своего коллегу, профессора и ученого, седого мужа, который сердито взирал, стоя на четвереньках на Колесникова:

— Что это вы себе позволяете, думаете, если я стар, так не смогу отдежурить! — возмущался Роман Григорьевич.

— Ну, уж и стар, — фыркнул Анатолий Сергеевич, — я вас старее!

— Не хвастайтесь, дорогой коллега! — брюзжал Роман Григорьевич, тем не менее, заглядывая в котелок с грибами и втягивая носом аромат жареной картошки с грибами.

— Ах, как я жареху люблю! — потер руки в предвкушении чудесного завтрака, Коленька.

— Вначале гигиенические процедуры! — строгим тоном, велел Колесников.

— Ишь, раскомандовался! — состроил рожу, Роман Григорьевич, но к реке пошел, не забыв прихватить зубную щетку и пасту, бриться он уже давно не брился, предпочитая носить длинную бороду.

После завтрака, который уничтожили в два счета, на свежем воздухе как не поесть, принялись совместно обсуждать дальнейшие действия.

Перед учеными лежала карта и Роман Григорьевич, сердясь, настаивал на своем:

— Вот, здесь, мы должны проплыть по реке, а после, оставив байдарки и вещи на Джека, — и он ткнул в пса с сытым видом улегшегося спать, — мы поднимемся наверх, пешком, если пойдем по компасу, сразу же и выйдем на ту самую деревню, где живет ста пятидесятилетний долгожитель, не чета нашему профессору.

И он высунул язык, дразнясь.

— Но Роман Григорьевич, — не соглашался Николай, — мы так потеряем много сил, а все к чему?

— К чему? — эхом отозвался Роман Григорьевич.

— Да ни к чему, дурья башка! — рассердился Анатолий Сергеевич. — Доплывем по реке до твоей деревни, тут, за поворотом, она и будет и незачем таскаться по незнакомому лесу!

— Кто бы говорил! — съязвил Роман Григорьевич, указывая на опустевший котелок, где совсем недавно была похлебка из белых грибов.

— Это совсем другое, я не удалялся от места стоянки, — возразил Анатолий Сергеевич.

До деревни, где, по мнению Романа Григорьевича, жил необыкновенный долгожитель, весьма хитрый старикашка, умеющий скрывать свой истинный возраст от паспортистов, они добрались лишь к вечеру. Деревенские встретили их ласково, с поклонами, туристов мало бывало в этих глухих сибирских местах и местные сетовали, говоря, что, мол, ведутся люди на пропаганду, едут на юга, за границу, когда тут, в Сибири такая природа и такой кристально-чистый воздух!

Ученые расположились в избе самого старого человека на деревне, по паспорту ста девятнадцати лет, а по факту, ста пятидесяти. Долгожитель казался человеком неопределенного возраста, с легкостью ему можно было приписать, как тридцать, так и все пятьдесят лет, но не сто пятьдесят, это точно.

Роман Григорьевич, с недоверием покрутив паспорт долгожителя и послушав его речь, с головой выдававшей крестьянское происхождение и старый русский говор времен девятнадцатого века, пошел в лобовую атаку.

— Причина моей молодости? — задумчиво переспросил долгожитель и равнодушно обронил. — Колдун — я!

— И это помогает молодо выглядеть? — не поверил Роман Григорьевич. — Ну, знаете, милейший, разрешите ваши слова, так сказать, подвергнуть сомнению!

— Необычный колдун, — прервал его долгожитель и добавил так, будто это все объясняло, — хожу между мирами. Сноходец!

— Сноходец? — растерялся Роман Григорьевич.

— Энергию ворую у Сатаны, — буднично доложил колдун.

— У Сатаны? — еще более растерялся Роман Григорьевич.

— А как он реагирует? — заинтересовался Анатолий Сергеевич.

— Он-то? — сноходец рассеянно глянул в окно. — Вначале подослал Абадонну, а когда я вывернулся, избежал смерти, оставил в покое. Изредка, правда, проверяет.

— И что тогда? — допытывался Анатолий Сергеевич.

— Птицы перестают петь, воздух начинает дрожать, а я совсем не могу спать, все жду, как он явится?

— И как же?

— В обыкновении жалеет меня, не приходит, но бывает и приходит.

— Сатана? — вторгся тут Роман Григорьевич.

— Он самый, — кивнул колдун.

— И что же вы можете описать его? — прищурился Роман Григорьевич.

— А чего его описывать! — пожал плечами долгожитель. — Ростом всегда громадина, метра три, а то и выше, это как ему вздумается, рога метра полтора, черный весь, лица не видать.

— И это радует! — заключил Анатолий Сергеевич.

Колдун с сомнением покачал головой:

— Главное — не внешний вид, лоск и белые перья, а то, какой он на самом деле!

— И какой же? — потребовал Роман Григорьевич.

— Требовательный, — вздохнул колдун, — терпеть не может предателей, ну да вам это зачем, вы же не колдуны!

Посмотрел он на них ясными глазами.

— Нет, вы подумайте, каков фрукт, — возмущался Роман Григорьевич, отплывая в своей байдарке, которую делил с молодым Ванечкой.

— Мудрец! — засмеялся Анатолий Сергеевич.

— А я не верю, что ему сто с лишком лет, — заметил Коленька.

— Да уж, — кивнул, соглашаясь с товарищем, Сашенька.

— Подделал паспорт и все дела, — решил Роман Григорьевич, загребая веслом так сильно, что байдарка закрутилась на месте.

— Это все вы, Роман Григорьевич, со своим долгожителем! — заметил Анатолий Сергеевич и передразнил, повторив, как видно, слова коллеги. — Надобно учитывать такой фактор, как естественные долгожители!

И добавил, огорченно вздохнув:

— Я понимаю, если бы тот сноходец к ста пятидесяти годам впал в детство, но выглядеть на тридцать лет, в крайнем случае, на пятьдесят и говорить трезво, разумно, увольте!

— Признаю свою ошибку, — поник головой Роман Григорьевич.

Между тем, оставив деревню с чудным «долгожителем» позади, ученые углубились в пленительный край сибирских зеленых лесов и чистых полноводных рек.

9

В тщательно отглаженных брюках и белоснежной рубашке, Роман Григорьевич выглядел, тем не менее, диковато в обществе привычных к костюмам и галстукам светских мужчин, легко и непринужденно ведущих беседы с дамами.

Роман Григорьевич аж передернулся от отвращения, ну, о чем можно разговаривать с женщинами? Разве, о тряпках, бутиках, косметике? Разве, о сопливых и вечно капризных детях? Разве о диетах и проблемах пищеварения? О чем?!

Он прошелся рядом с группой беседующих мужчин и женщин, и остановился сраженный на месте, когда услышал, как женщина в умопомрачительном, явно дорогом костюме, так и сыплет эксклюзивными словечками, присущими разве что президенту страны и его окружению. Кстати, и президент стоял тут же, с вежливым видом выслушивая от молодых ученых, Ванечки, Коленьки и Сашеньки научную белиберду об их открытии.

— Пожалуй, — кивнул президент, — это на нобелевскую премию тянет!

— Да что вы! — несли молодые ученые в полном восторге. — Нас интересует только суть проекта! А ведь суть одна — эликсир молодости!

— А может и бессмертия! — съязвил Роман Григорьевич и смешался, когда общество, включая президента, обернулось к нему в ожидании продолжения речи.

— Ну, уж! — буркнул Роман Григорьевич и поспешно ретировался за кулисы, где томился, сидя в гримерке, профессор Колесников.

— Прямо — артист! — восхитился Роман Григорьевич, наблюдая, как гримеры ловко накладывают на загорелые после похода щеки профессора тоны грима.

— Чтобы не блестели, — оправдывался профессор, — там телевидение будет снимать!

— Поговори мне, — пожурил профессора Роман Григорьевич и спустился в зрительный зал.

Анатолий Сергеевич проводил его задумчивым взглядом. Роман Григорьевич, а попросту Ромка, был старым товарищем Колесникова. Они вместе учились в школе, сидели за одной партой, беспрестанно соревновались в учебе и получении отличных отметок. Вместе, наперекор родным, пошли в армию и вместе поступили после службы в технический институт. Тогда и повелось называть друг друга на «вы» и исключительно по имени и отчеству, это был стиль, их собственная фишка. Оба, почти одновременно женились на сокурсницах и оба народили детей, только у Романа Григорьевича дитя не прожив и недели, скончалась, следом за дочерью ушла и супруга. Роман озлобился, замкнулся в себе, а с обрушением Советов запил, опустился, ходил по дворам, собирал бутылки, сдавал, на эти копейки и жил. С большим трудом вернул его к жизни Анатолий Сергеевич и теперь наблюдал, как добрым ангелом-хранителем следует по пятам за его другом умершая жена, вся в белом. Маленькой дочери Романа Григорьевича не наблюдалось, по всей видимости, у младенцев был другой путь.

— Их путь — есть царствие небесное! — пробормотал Анатолий Сергеевич.

— Что, простите? — наклонилась к нему гримерша.

— Нет, ничего, это я не вам, — рассеянно произнес Анатолий Сергеевич.

Постепенно, к виду призраков, повсюду преследующих живых, он привык. Но все же, испытал состояние шока, когда увидел переполненный зал, где было не столько живущих на этом свете людей, сколько уже отживших. Мертвые едва только на головах у живых не сидели.

— Так вы его друг? — вкрадчиво проговорила женщина из окружения президента.

— С чего это вы взяли? — неприязненно покосившись в сторону женщины, ответил Роман Григорьевич.

— Мне все известно! — категорическим тоном заявила она.

— Что, именно, позвольте узнать?

— Все! — загадочно ответила женщина и провела длинным пальцем по руке ученого, от чего он мгновенно покрылся мурашками отвращения.

— Выкрадите для меня эликсир молодости! — выдохнула она ему в лицо. — И я вся ваша!

Роман Григорьевич замахал руками, вскочил, чихая, ринулся прочь из зала. Женщина попыталась было схватить ученого за рукав пиджака, но промахнулась, и Роман Григорьевич проворно скрылся за спинами чиновников, обсуждавших перспективы использования, а главное, перспективы возможностей, естественно, прежде всего, собственных возможностей исцеления от старости, о нуждах народа можно было подумать, но потом.

— Ну, знаешь, дорого же мне далась твоя презентация! — заявил он, влетев в гримерку и плотно прикрыв двери за собой.

— Что такое, Рома, слезы на глазах? — иронически улыбнулся Колесников.

— Слезы умиления! — действительно вытирая слезы, скорчился Роман Григорьевич. — Просто поклонница твоего эликсира едва-едва меня запахом мятной жвачки не задушила!

— Ну, во-первых, эликсир, отнюдь не мой, — начал Анатолий Сергеевич.

— Отстань! — отмахнулся Роман Григорьевич. — Знаю — это изобретение твоих протеже. Но, все же, твоих протеже!

Поднял он палец кверху, значительно посмотрев на друга.

— И я не одобряю! — ворчливо проговорил Роман Григорьевич. — Что испытания предварительно не провели, хотя бы на обезьянах!

— Обезьян было жалко! — сообщил Анатолий Сергеевич.

— А тебя не жалко?

— Я умирал! — возразил Колесников и махнул. — Оставь ты этот вопрос, Рома. Я отлично себя чувствую, состояние вроде бы стабильное!

— А побочные эффекты?

— Призраков и до приема эликсира видел! — не согласился с другом, профессор.

— Не хватало только дьявола увидеть! — проворчал Роман Григорьевич.

— Лучше ответь мне, ты сам не желаешь омолодиться?

— Я?! — взвился Роман Григорьевич. — Желаю состариться и умереть! У меня и место на кладбище уже есть! Договорился с батюшкой!

— С батюшкой? — переспросил Анатолий Сергеевич.

— В деревне, — пустился в объяснения Роман Григорьевич, — где у нас с женой дом есть. Ты помнишь, там тесть у церкви похоронен, дочка моя и жена. Кладбище закрыто, но я повадился мед батюшке поставлять.

— Неужели, пасека еще жива?

— Двадцать ульев! — загордился Роман Григорьевич и продолжил. — Священник обещал схоронить меня возле родных.

— Зачем ты мне это говоришь? — передернулся Анатолий Сергеевич.

— Ты меня старше! — напомнил Роман Григорьевич. — Стало быть, ответственнее.

— Всего на пару месяцев старше! — подытожил Колесников, выглядевший лет на двадцать пять, в то время как Роман Григорьевич оставался стариком с седой бородой.

10

Дождевые капли медленно ползли по оконным стеклам и Колесников провожал их, тыкая пальцем в каждую. Некоторые его слушались и срывались вниз, в мокрую траву, другие нипочем не слушались, а застыв, чего-то ждали, как-то прислушивались и тут падали, пропадая в сырой темноте.

— Толенька, ты покушал? — вошла в двери, Вера.

— Отвяжись! — сказал Анатолий Сергеевич, с ненавистью поглядев в сторону дочери. — Я тебе не сын, а отец!

— А выглядишь, как сын! — умиленно глядя на отца, заявила дочь.

— Это побочный эффект эликсира молодости! — выкрикнул, обиженно выпятив губы, профессор.

В двери квартиры позвонили и еще раз, и еще.

— Звонят, ты не слышишь, что ли?! — закричал, топая ногами, Колесников.

— Бегу, бегу, Толенька, только не нервничай! — засуетилась Вера и поспешила открывать.

— Представь себе, — ворвался в квартиру, Роман Григорьевич, — эта дура из президентского окружения все-таки выкрала две колбы эликсира, выпила и помолодела!

— Насколько помолодела? — презрительно сощурился Анатолий Сергеевич.

Роман Григорьевич помрачнел и уселся на диван:

— Анатолий Сергеевич, ты знаешь, мое отношение к этому эксперименту. И твои ученые, где они? Где Ванечка, Коленька, Сашенька?

— Они заходят! — отмахнулся Колесников. — Берут кровь на анализ!

— И как?

— Все анализы в норме!

— В норме? — не поверил Роман Григорьевич, пристально рассматривая пятнадцатилетнего подростка.

— В норме для юношеского возраста!

— Помню тебя подростком, — усмехнулся Роман Григорьевич, — ты был неуправляем!

— В каком это смысле? — сердился Анатолий Сергеевич.

— Фантастически неуправляем! — настаивал Роман Григорьевич. — Только я и мог с тобой справиться!

— И я! — добавила Вера, глядя на Колесникова с печальной любовью.

— Вот что с ней делать! — забегал по комнате, профессор. — Я превратился в мальчика, и она рада по уши, сделаюсь младенцем, так она меня в пеленки замотает и будет рада баюкать!

— Ах, если бы и Роман Григорьевич стал маленьким! — мечтательно произнесла, Вера.

— Еще чего! — фыркнул Роман Григорьевич.

— Ничего не понимает, — закатил глаза кверху, Колесников, — ведь, если так дальше пойдет, я исчезну, растворюсь в воздухе, будто и не был никогда!

— Тоже хорошо, — оптимистично заявил Роман Григорьевич, — место на кладбище заказывать не надо!

— Я, между прочим, переживаю! — закричал профессор вне себя от раздражения.

— Тебе-то что, вот женщине из окружения президента уже шесть месяцев!

— Шесть месяцев? — переспросил Колесников, останавливаясь.

— Две дозы эликсира — не шутки! — заметил Роман Григорьевич.

— А рост? — сварливо осведомился профессор.

— Уменьшилась до состояния нормального полугодовалого ребенка! — делая ударение на слово «нормального», высказался Роман Григорьевич.

— Надеюсь, она находится не дома? — забеспокоился Колесников.

— Можешь не волноваться, — фыркнул Роман Григорьевич, — она в научном центре, под неусыпным наблюдением твоих ученых и личным контролем самого президента!

— Она первой исчезнет! — нервничал профессор.

Звонок в дверь прервал цепь лихорадочных рассуждений ученых.

В квартиру вбежали трое.

— Легки на помине, — проворчал Роман Григорьевич с неодобрением наблюдая за суетливыми сверх меры телодвижениями молодых ученых.

— Анатолий Сергеевич, у нас потрясающая новость! — вскричал радостно, Ванечка.

— Мы готовы подтвердить научно, — поддержал товарища Сашенька.

— Что еще? — забеспокоился Анатолий Сергеевич. — Женщина из окружения президента умерла, исчезла, дойдя до нулевого состояния, предшествующего рождению?

— Нет! — торжествуя, вскричал Коленька.

— Пошел обратный ход! — вмешался Ванечка, приплясывая.

— То есть? Объясните! — потребовал Колесников.

— Ей уже шесть лет и она продолжает стремительно расти! — хором произнесли молодые ученые.

— Не по годам, а по часам? — ехидно заметил Роман Григорьевич.

— Именно! — рассмеялись молодые ученые, явно испытывая эйфорию от разрешившейся проблемы.

— Поздравляю! — скептически хмыкнул Роман Григорьевич.

Молодые ученые озадаченно переглянулись, потупились.

— Анатолий Сергеевич, — начал Ванечка.

— Влияние эликсира молодости, — продолжил Сашенька.

— Нам необходимо перевести вас в центр, — категорично заявил Коленька.

11

— Не буду надевать эту пижаму, она мне не идет! — вопила женщина из окружения президента.

Выглядела она девчушкой лет пятнадцати.

Пробегая по коридору, мимо прозрачного бокса, где опутанный проводами, мирно спал младенец в капсуле для недоношенных детей, она, дразнясь, высунула язык.

Роман Григорьевич и Вера смотрели на эту сцену, скептически поджимая губы. Роман Григорьевич поправил белоснежную докторскую шапочку, украшавшую его голову, взглянул на младенца:

— Никогда его таким не видел!

— Хорошенький, — умилилась Вера, роняя слезу.

— Он твой отец! — напомнил Роман Григорьевич.

— Знаю, — вздохнула Вера, — просто не могу удержаться, я так мечтала о внуках!

Расплакалась она и, всхлипывая, продолжила говорить:

— Чтобы все как у людей, дети, внуки, дом — полная чаша!

Неожиданно и Роман Григорьевич всхлипнул, вытер непрошеную слезу.

— Эх, Вера, нам ли быть в печали! — грустно улыбнулся он, обнимая ее за плечи.

— Показания в норме! — пробегая мимо и пытаясь схватить непослушную девочку, ту самую, бывшую женщиной из окружения президента.

— В норме для кого? — насмешливо осведомился Роман Григорьевич.

— В норме для недоношенного младенца, пятимесячного! — прокричал из конца коридора, молодой ученый.

Вера ахнула, а Роман Григорьевич сказал:

— Вот всегда так, риск — благородное дело! Сколько замечательных мудрецов погибло от неправильно пошедшего эксперимента! Испытано на себе, говорят одни, а другие валяются в могилах!

Вера разрыдалась и, приникнув к стеклянному боксу, шептала, глядя на неподвижного ребенка:

— Папа, папочка!

Мимо пробежала девушка лет семнадцати, та самая, женщина из окружения президента и остановилась, кокетничая с Сашенькой.

— Растет! — кивнул он на девушку.

Вера и Роман Григорьевич бросили быстрый взгляд на младенца и одновременно вскрикнули, младенец стал больше. Пошел обратный ход!

Через неделю Вера уже еле поспевала за шустрым пятилетним отцом. Через две недели спорила с непокорным подростком. Через три недели уговаривала его бриться.

А через два месяца перед собранием ученых научного института стояли двое: молодая женщина, лет двадцати пяти и мужчина, лет сорока.

— Потеряли ли они прежние, накопленные за жизнь, знания? — прозвучал вопрос из зала.

Молодые ученые, чинно восседающие за длинным столом, накрытым белой скатертью, не задумываясь, синхронно ответили:

— Нет!

Тогда присутствующие в зале, недоверчиво обратились к профессору:

— Анатолий Сергеевич, что произошло за время вашей трансформации?

— В какое-то время, — начал Колесников, — у меня помутилось сознание.

— На что это было похоже? — выкрикнули из зала.

— На сильное опьянение, когда не можешь сообразить, где ты и что с тобой! — тут же ответил, со знанием дела, Колесников.

— И когда вас настигло такое состояние?

— Когда я деградировал до состояния пятилетнего ребенка!

— А при обратном ходе? — допытывались присутствующие.

— То же самое, — отвечал профессор, — но по мере роста тела, а стало быть, и мозга, знания возвращались и уже в возрасте пятнадцати лет совершенно восстановились!

— А вы? — обратились из зала к женщине из окружения президента.

— Ну, не знаю, — надула она губы, капризно оглядывая аудиторию.

— Она не восстановилась, — ответил за нее Ванечка.

— Что это значит? — зашумели ученые.

Коленька поднял руку, призывая к тишине:

— Все просто. Ее знания, — показал он рукой на девицу, — были не настоящими. Она оперировала чужими фразами, использовала чужие мысли, выдавая за собственные, но пройдя обратный ход, стала тем, кем является.

— Курицей! — громко произнес Роман Григорьевич, сидевший на переднем ряду.

— Сам ты курица! — обиделась девица и демонстративно задрала нос. — Дурак!

Ученые вновь зашумели.

— То есть, выражаясь конкретнее, — прокричали из зала, — выпив эликсир молодости, любой может деградировать, хотя и казался окружающим умным и эрудированным человеком?

— Именно! — улыбнулся Сашенька.

— Но, кто же решится на такой эксперимент, есть ли у вас еще желающие?

— Дураков нет! — насмешливо произнес Роман Григорьевич.

— Сам дурак, — тут же среагировала девица, бросив обиженный взгляд на седого ученого.

— Кандидатов нет, — печально произнес Ванечка и воспрянул, — но мы работаем над эликсиром, возможно в ближайшем будущем…

— Надо попробовать убрать спирт из состава эликсира, — вмешался тут профессор Колесников.

— Что, простите? — хором спросили молодые ученые.

— Убрать спирт, — повторил Колесников непреклонно, — и тогда, все будет хорошо!

12

Осенний воздух был прозрачен и чист, чувствовалось приближение зимы. Клены уже одевшиеся в багряные наряды горделиво покачивались под тихим, спокойным ветерком.

Колесников поглядев в окно, вздохнул и продолжил прерванный, было, разговор с другом:

— Дом можно купить и продать. Автомобиль рано или поздно заменить, а вот близкого человека заменить нельзя, никогда нельзя!

Роман Григорьевич согласно кивнул и взглянул вверх. Под потолком висела синяя люстра. Ее неправдоподобный свет смешивался с мягким светом настенных цветных бра. Пол был укрыт, синим ковром.

Из кухни доносился запах жареной картошки с луком.

— Вера старается! — мечтательно улыбнулся Анатолий Сергеевич.

— Вся жизнь впереди! — закивал Роман Григорьевич.

— А что она видела? — спросил Анатолий Сергеевич.

— Ты о чем?

Колесников принялся перечислять, не позабыв упомянуть школу для тупых детей, выживание в девяностые годы и пьяницу-мужа с погибшим внуком, Сережей.

О Сереже ему хотелось поговорить с другом отдельно, но тут в комнату вошла Вера и пригласила друзей к столу, на кухню.

— А как твои призраки?

— Вижу! — равнодушно обронил Анатолий Сергеевич.

— Ну и? — отправляя кусочек жареной картошки в рот, спросил Роман Григорьевич.

— Никак! — пожал плечами Колесников. — Что я им? Они, в основном, ходят за своими родственниками.

— Бледные и мрачные?

— Всякие, — пожал плечами профессор, не рассказывая о присутствующей тут же, жене друга, легкими пальчиками касающейся седой шевелюры мужа, — честно говоря, на первых порах я опасался, что сошел с ума, и как хорошо было, меня тогда никто не понимал!

— Ты пускал пузыри! — вспомнил Роман Григорьевич. — И я, каждый раз навещая тебя, не мог подойти к твоей кровати, оставался у двери.

— Почему?

— Прощался с тобой! Всегда думал, ты не доживешь до завтрашнего дня!

— Еще неизвестно, кто из нас откинется первым, — заметил Анатолий Сергеевич.

— Но? — вскинулся Роман Григорьевич.

— Да, да, стабильности пока нет!

— И?

— Надо воспользоваться отпущенным мне временем!

— Горы? — предположил Роман Григорьевич.

— Кавказ, — убежденно заявил Анатолий Сергеевич.

— Вера! — одновременно воскликнули оба друга.

— Конечно, я бы съездила, — немедленно отозвалась Вера, — жаль только, папа вырос и опять стал взрослым.

— Нет-нет, моя дорогая, — мягко возразил Анатолий Сергеевич, — на самом деле я сейчас всего лет на десять старше своего внука. Теперь мне почти сорок лет.

— Вот это, да! — воскликнула почти шестидесятилетняя Вера и с энтузиазмом принялась ухаживать за отцом, подкладывая ему новые кусочки жареной картошки.

Роман Григорьевич рассмеялся:

— А я по возрасту и внешнему виду, стало быть, глава вашей семьи!

— Мы не против! — заметил Анатолий Сергеевич, вскакивая и хватая Веру за руки.

Они оба заплясали по кухне, а Роман Григорьевич к ним присоединился.

13 (Последняя. Совсем коротенькая)

Изобретение эликсира молодости ввиду побочного эффекта совет российского научного центра признал недоработанным и отправил погрустневших молодых ученых трудиться над решением этой задачи!

Профессор Колесников посвятил жизнь дочери и другу. И сколько бы ему ни осталось, он как-то более не пугался, наблюдая двойной мир вокруг себя, наверное, привык. Единственное, что напрягало — это ожидание «старухи». Анатолий Сергеевич хорошо помнил предупреждение внука и ждал, каждый день ждал появления той самой черной фигуры, что унесла тучного старика, но пока суть, да дело, можно было встречать рассветы и провожать закаты так, словно наступил последний день его жизни…