Генерал де Голль и Россия
Россия и Франция, близкие друг другу страны, объединенные осознанием общности своих интересов и исторических судеб, это постоянные составляющие философии генерала де Голля, который лучше кого бы то ни было понимал значение для его родины этой союзницы в тылу. Неслучайно в 1965 году генерал констатировал: «Наш упадок начался с войны Наполеона с Россией». В новой книге известного французского историка Э. Каррер д’Анкосс повествуется о том, как де Голль реализовывал на практике свое видение России в различные периоды франко-советских отношений, взаимодействуя последовательно со Сталиным, Хрущевым и Брежневым. Накопленный генералом уникальный в этом отношении опыт может внести неоценимый вклад в современную геополитическую мысль. Книга предназначена для широкого круга читателей.
Оглавление
- Предисловие
- Введение Франция – Россия: груз прошлого
- I. Де Голль – Сталин. Тыловой союз
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Генерал де Голль и Россия предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
I
Де Голль — Сталин. Тыловой союз
17 июня 1940 г. французская армия в беспорядке отступает, а обезумевшее от страха население бежит от немецких захватчиков. Правительство, оставив столицу, перебралось в Бордо. Глава правительства Поль Рейно подал в отставку, уступив место маршалу Петену. Герой Вердена тут же обнародовал свое намерение выяснить у Гитлера, на каких условиях тот согласится заключить перемирие. В обстановке всеобщего смятения заместитель военного министра генерал де Голль заявил в тот же день с поразительной уверенностью: «Немцы проиграли войну. Они обречены, а Франция должна продолжать сражаться»7.
С этими словами он обратился к Жану Мистлеру, секретарю парламентской комиссии по законодательству, с которым встретился по пути в аэропорт Мериньяк, откуда собирался вылететь в Великобританию. Этот, по сути, тайный вылет был обставлен в авантюрном духе. Де Голль покидал Францию на британском самолете в обществе представителя Уинстона Черчилля генерала Спирса, организовавшего этот рейс, а главное, встречу де Голля и Черчилля, которая планировалась по прибытии генерала на Даунинг-стрит, 10.
Де Голль — Черчилль: непростые отношения
Что представлял собой на тот день бывший заместитель военного министра в глазах английского премьера? И чего ожидал Черчилль от своего визави? На самом деле немногого, настолько безнадежной выглядела ситуация. В случае заключения перемирия, о котором просила Франция, Англия оставалась с Германией один на один. Предложенный несколькими днями ранее проект франко-британского союза, общего правительства, по сути, военного кабинета под председательством Поля Рейно, и продолжения борьбы с участием всех французских соединений приказал долго жить. Черчилль знал, что Франция прекратит сражаться, и задавался вопросом о том, как предотвратить дрейф в сторону Германии страны, управляемой маршалом Петеном. Как не допустить, чтобы французский флот попал в руки неприятеля? Как уберечь независимость Французской империи от посягательств немцев? И какой могла бы быть при решении столь серьезных задач роль этого до сих пор почти неизвестного генерала де Голля? Нельзя отрицать, что он произвел впечатление на Черчилля своей решительной позицией, своим отказом признавать поражение и своим сразу же высказанным пожеланием, выражаясь его же словами, «поднять флаг», то есть известить о своем присутствии в Лондоне, призвать оттуда к патриотическим чувствам сограждан и предложить им проект: сопротивляться. Черчилль согласился с его доводами и предоставил ему трибуну для выступления, пригласив генерала на «Би-Би-Си».
18 июня генерал де Голль зачитал в студии «Би-Би-Си» на микрофон «известный текст», как он называет его в своих «Мемуарах»8. Но этот текст, слегка смягченный по требованию Черчилля, мало кто услышал — по крайней мере, в тот же день — во Франции. Осталось главное — фраза, которая всегда будет неразрывно связана с легендой о генерале де Голле: «Франция проиграла битву, но не проиграла войну».
Эти поразительные слова раздались в эфире в тот самый час, когда Гитлера просили назвать условия прекращения боевых действий. Но разве не о том же говорил генерал Жану Мистлеру накануне? И он добавил к этому, что именно на него ложится ответственность за капитулировавшую Францию.
Можно понять, почему Черчилль, слушая рассуждения этого генерала о том, что он берет на себя ответственность и воплощает в себе «судьбу Франции» или, скорее, надежду Франции, все-таки колебался в выборе места, которое могло быть ему отведено в конфликте. Тем более что и в британском правительстве не было единства мнений по этому поводу, и министры относились, скорее, сдержанно к малоизвестному политику, не вписывающемуся ни в какие рамки и произносящему чересчур смелые речи. Но 22 июня все радикально изменилось. Перемирие, подписанное на станции Ретонд, вдребезги разбило оптимистические иллюзии насчет способности Франции к сопротивлению. Французское правительство не заняло нейтральной позиции по отношению к Германии и не собиралось перебазироваться из Франции в Африку. В итоге де Голлю нашлось место в расчетах англичан. Черчилль заручился согласием кабинета, столь нерешительного еще несколькими часами ранее, на проект генерала де Голля образовать на английской земле Французский национальный комитет, который Черчилль называл также «Советом освобождения»9.
24 июня в новом выступлении на «Би-Би-Си» де Голль объявил, что французское правительство и государственные институты больше не в состоянии функционировать, вследствие чего единственной законной властью является Французский национальный комитет. Эти претензии на легитимность подняли волну враждебности со стороны большинства влиятельных французов, оказавшихся тогда в Лондоне, среди которых были посол Корбен, Алексис Леже, а также Жан Монне. Сомнения, которые выражали эти деятели, охватили и британцев, некоторые начали говорить, что генерал де Голль признан лишь как инициатор создания комитета, чьи функции сводятся к организации приема в Англии французов, желающих продолжать борьбу.
Мы не будем здесь рассказывать о многочисленных неудачах, которые потерпел в Лондоне генерал де Голль, пытаясь убедить своих корреспондентов, что правительство Бордо, ставшее впоследствии правительством Виши, самим фактом подписания перемирия потеряло всякую легитимность и только он может объединить вокруг себя тех, кто отвергает столь позорную капитуляцию.
Если стоит здесь вспомнить один из этих эпизодов, самый первый, то для того, чтобы подчеркнуть весь дискомфорт изоляции, в которой оказался де Голль. Можно, таким образом, оценить его невероятную способность игнорировать или отрицать свое положение, что он делал с той же страстью, с какой отрицал очевидную непобедимость гитлеровских войск.
И в самом деле, 17 июня, когда казалось, будто ничто не может остановить Гитлера, готового пуститься в пляс на площади Звезды, пока его войска проходят маршем по Елисейским Полям, де Голль хладнокровно заявляет, что Франция проиграла только битву, а Германия уже проиграла войну!
Красной нитью в его высказываниях проходила еще и убежденность в миссии, которая на него возложена: именно он должен объединять вокруг себя французов, и именно он может воплощать в себе Францию. Здесь интересно обратиться к его портрету, составленному его внуком в посвященных генералу воспоминаниях: «22 ноября 1939 года Шарлю де Голлю исполняется сорок девять лет. Вы не отмечаете день рождения. Семейные традиции празднования не предусматривают. Кроме того, вы полагаете, что бурное прошлое поставило крест на вашей профессиональной карьере». И двумя страницами далее: «22 ноября 1940 года, вам пятьдесят лет, и ваша жизнь по-настоящему начинается в том возрасте, когда она обычно уже клонится к закату, благодаря внезапному возникновению в ней неслыханных, невероятных событий. “Сражающаяся Франция” на марше»10.
Известно, что в 1939 г. генерал де Голль задавался вопросом: «Останусь ли я в армии? И какое заурядное будущее меня там ждет? С военной точки зрения, я ведь тоже буду чувствовать себя лишним».
Из приведенной цитаты Ива де Голля следует, что именно эти события, катастрофа, которую потерпела Франция, преобразили человека, заставив его найти в себе, в глубине своей души, желание взять в свои — и только в свои — руки судьбу Франции.
Но здесь возникает один вопрос. Как этот военный, чье знание стратегии, чьи исторические знания никогда не оспаривались, мог в июне 1940 г. верить в поражение Германии, пусть даже в перспективе? Разве международное положение не приводило к противоположным выводам?
После французской катастрофы Англия осталась одна перед лицом противника, полного решимости навязать всему свету pax germanica. Соединенные Штаты, столь поздно вступившие в Первую мировую войну, похоже, не были склонны торопиться и в 1940-м. Англия начнет получать помощь по ленд-лизу лишь в следующем году, в марте 1941 г. А на европейском континенте Гитлер имеет дело лишь с уже побежденными им государствами и с Советским Союзом, с которым его связывает заключенный в сентябре 1939 г. пакт, позволивший расчленить Польшу и Чехословакию. Противопоставить его силе, по всей видимости, нечего. И никто тогда еще не представлял, что советско-германский союз может быть расторгнут.
Отношения де Голля с англичанами, и прежде всего с Черчиллем, были неровными и непростыми. Едва его признали в качестве главы ФНК, как происходит трагедия в Мерс-эль-Кебире — уничтожение английскими соединениями большей части французского флота. Тысяча триста восемьдесят моряков погибли, триста семьдесят ранены, все французские корабли, находившиеся в британских портах, подвергнуты досмотру, а их экипажи интернированы. Де Голль просто кипел от возмущения. Его первой реакцией стали ярость и негодование. Он хотел порвать с Англией, уехать подальше, в Канаду, отказаться от продолжения борьбы. Но в итоге он все же согласился с доводами генерала Спирса, который объяснил ему необходимость этого тяжелого решения. 8 июля де Голль взял слово на «Би-Би-Си», не только для того, чтобы высказать вслух все свои чувства, свое неприятие случившейся трагедии, но и для того, чтобы попросить своих соотечественников «проанализировать факты с единственной точки зрения, которая должна иметь решающее значение: с точки зрения победы и освобождения. В силу позорного обязательства правительство, находящееся в Бордо, согласилось выдать наши корабли врагу. Нет ни малейшего сомнения в том, что противник, из принципа или в силу необходимости, использовал бы их в будущем либо против Англии, либо против нашей собственной империи»11.
Черчилль может быть спокоен: де Голль не оставит дело общей борьбы, поскольку сумел подавить возмущение, вызванное катастрофой Мерс-эль-Кебира. Разрыва удалось избежать, и де Голль чувствует необходимость продемонстрировать свою независимость. Да, он уже не один. Начиная с 18 июня к нему присоединилось множество людей, но он понимал, что его движение должно опираться и на какую-то конкретную территорию. И он рассчитывал найти ее в Африке. 5 июля, сразу же после Мерс-эль-Кебира, он решил провести военную операцию в Дакаре, чтобы там обосноваться. Операция закончилась оглушительным провалом, трагичным еще и потому, что одни французы с оружием в руках противостояли другим. На де Голля это произвело такое впечатление, что, если верить одному из его биографов, который ссылается на генерала Спирса, он какое-то время подумывал о самоубийстве12. Не было ли это первым проявлением той склонности к депрессии, с которой мы еще столкнемся в мае 1968 г., во время «бегства в Баден-Баден»?
Эта провальная кампания имела катастрофические последствия. Форин-Офис, английская печать и общественное мнение Англии обрушились с критикой на ее организаторов, подчеркивая их неподготовленность и даже дилетантизм. Для Черчилля делом чести было выступить в защиту де Голля, но, даже несмотря на столь весомую поддержку, трудности во франко-английских отношениях нарастали. На них оказывала влияние одна серьезная проблема: взаимоотношения Лондона с правительством Виши. В 1940 г. местопребыванием правительства Петена стала та часть территории Франции, которая не подверглась оккупации, как и французские колонии. В Форин-Офис считали (пытаясь навязать свои взгляды Черчиллю), что необходимо поддерживать хорошие отношения с Виши, чтобы не дать этому правительству, являвшемуся де-юре — хотя и не де-факто — независимым, еще больше сблизиться с Германией. В случае согласия с этой точкой зрения де Голль воспринимался как препятствие политике компромисса с Виши. Многие в английском руководстве временами даже надеялись на то, что маршал Петен решит в конечном итоге перебраться в Северную Африку. Де Голль был в курсе этих расчетов, он знал также, что они приводили периодически к предметным переговорам Лондона и Виши. Об этом ему сообщал Черчилль, который также пытался сохранять баланс между поддержкой «Свободной Франции» и прозрачностью позиции по отношению к правительству маршала Петена. Даже встречи в Монтуаре и рукопожатия, которым обменялись Гитлер и старый маршал, оказалось недостаточно, чтобы лишить британский МИД надежды надавить на Виши. И в США разделяли недоверие к генералу де Голлю13.
Тем не менее генерал предпочитал игнорировать эту проблему и упорствовал в попытках расширить свою территориальную опору путем привлечения народов империи на сторону «Свободной Франции». Ему это удалось, несмотря на крах в Дакаре, когда он утвердил свою власть в Либревиле и на территории Французской Экваториальной Африки и Камеруна с ее шестью миллионами жителей. Когда присоединившийся к нему Леклерк 1 марта 1941 г. овладел Куфрой, де Голль мог считать, что реабилитировался за злоключения в Дакаре. Но этой победы оказалось недостаточно, чтобы угодить привередливым английским покровителям. В Леванте он мог сполна прочувствовать всю зыбкость своего положения и двусмысленность своих отношений с Англией. Он хорошо знал Левант и видел, как англичане обхаживали там генерала Денца, а значит, и режим Виши, чьим представителем в Сирии он являлся. Хуже того, генерал де Голль подозревал, что английская политика в регионе имеет целью занять со временем место государства-мандатария, это также могло объяснить подозрительные отношения Лондона и Виши. Он, не раздумывая, высказал свои сомнения вслух и обвинил англичан в том, что те продемонстрировали беспечность и некомпетентность в ходе сирийской кампании, поставив тем самым под удар своих союзников по «Свободной Франции». В итоге генерал де Голль обратился к Вашингтону, заявил в интервью американскому изданию «Чикаго дейли ньюс», что войну выиграют США, и предложил передать в их распоряжение военно-морские базы в Африке. Эти не слишком дипломатичные заявления вызвали тем большее раздражение Черчилля, что были доведены до его сведения в несколько усеченном виде. Черчилль сделал из всего этого вывод, что де Голлем движет мощная англофобия.
22 июня 1941 года. Поворот на Восток
Де Голль, несомненно, постоянно выводил из себя своих английских союзников. Что же касается американцев, то, несмотря на поиски у них поддержки в разгар сирийской кампании, впечатления, которое произвели его авансы на Госдепартамент, оказалось недостаточно, чтобы поставить под сомнение благосклонное отношение Вашингтона к режиму Виши. Помощь, которую весной 1941 г. отчаянно искал де Голль, чтобы справиться со своими трудностями, придет из Москвы, и не по инициативе Кремля, а из-за решения Гитлера разорвать советско-германский договор и напасть на СССР. Несмотря на сыпавшиеся на него со всех сторон предупреждения, Сталин так и не поверил, что Гитлер первым пойдет на расторжение пакта, заключенного в сентябре 1939 г. Сталин считал, что успеет перехватить инициативу в удобный для него момент. Какое заблуждение, какое непонимание характера Гитлера!
22 июня, в четвертом часу утра, без предупреждения разорвав германо-советский договор 1939 г.14, германские войска приступили к выполнению плана «Барбаросса» и перешли западную границу СССР. К вечеру 22 июня было уничтожено около сотни аэродромов и более семи тысяч советских самолетов. Сотни тысяч военнопленных и дезертиров довершали эту ужасающую картину. За несколько дней немецкая армия форсировала Неман, осадила Брест и быстро приближалась к Львову. Московское руководство тогда находилось в полном смятении и реагировало на происходящее с большим опозданием. Осенью вермахт захватил в плен три миллиона военнослужащих, овладел Киевом, осадил Ленинград и угрожал Москве.
Де Голль отреагировал незамедлительно. 23 июня, находясь в Дамаске, он через своего представителя Мориса Дежана известил советского посла в Лондоне Ивана Майского о том, что «Свободная Франция» всецело поддерживает СССР. И сразу же уточнил свою позицию: «Между национал-социализмом, выродившимся в ядовитый милитаризм, и большевизмом, превращающимся во все более откровенный национализм, различия несущественные. В настоящее время Рейх и Советы противостоят друг другу не на идеологическом фронте, а на самом настоящем поле сражения. Кто бы ни вел борьбу против Германии, он тем самым сражается за освобождение Франции». А потом добавил: «Не вдаваясь в настоящее время в дискуссии по поводу пороков и даже преступлений советского режима, мы должны, как и Черчилль, заявить, что, поскольку русские ведут войну против немцев, мы безоговорочно вместе с ними»15.
Де Голль никогда не сомневался в том, что союз, заключенный между Берлином и Москвой в сентябре 1939 г., ненадолго, что он очень быстро распадется. Эта уверенность объясняет повторяемое им, как заклинание, утверждение, что, несмотря на успех 1940 г., Германия уже проиграла или проиграет войну. И эта же уверенность объясняет тот факт, что де Голль приступил в Лондоне к зондированию почвы на предмет сближения с СССР еще до начала операции «Барбаросса». 12 августа режим Виши разорвал отношения с СССР, а генерал де Голль поручил своему представителю в Анкаре проинформировать тогдашнего советского посла в Турции Виноградова о своем желании направить в Москву делегатов для установления официальных отношений16. В качестве посредника для передачи этого сообщения был выбран журналист Жеро Жув. Работая в Стамбуле, он вступил в «Свободную Францию» и стал ее представителем в Турции и на Балканах. Надлежащим образом проинструктированный генералом де Голлем о том, что следовало сказать, Жув объяснил Виноградову, что придает особый характер отношениям между Францией и СССР: «Это две континентальные державы, в силу чего их проблемы и цели отличаются от проблем и целей морских держав». Виноградов благожелательно отнесся к этому предложению, хотя и не собирался отдавать особое предпочтение — которое подразумевалось позицией голлистов — отношениям со «Свободной Францией». Реакция СССР была осторожной, и суть ее сводилась к тому, что участие «Свободной Франции» в борьбе за общее дело приветствовалось, но только боевые действия имели значение, а роль в них Франции оставалась незначительной17. Впрочем, вскоре отношение СССР стало более доброжелательным. 20 августа 1941 г. Майский сообщил Дежану, исполняющему обязанности комиссара по иностранным делам Национального комитета, что советское правительство признает «Свободную Францию» в такой же форме, в какой ее признает Великобритания. Данное обещание воплотилось в реальность 26 сентября 1941 г., когда Майский и де Голль встретились для обмена письмами. В тексте письма советского посла подчеркивалась «твердая решимость Советского правительства после достижения нашей совместной победы над общим врагом обеспечить полное восстановление независимости и величия Франции»18.
Комментируя это письмо в своих «Мемуарах», генерал де Голль констатировал, что, при всех заверениях Москвы в обеспечении независимости Франции, в этом тексте, как и в аналогичном английском, не упоминалась территориальная целостность Франции. Несмотря на эту оговорку генерала, признание СССР имело для него большое значение, поскольку произошло в переломный момент. В самом деле, 24 сентября он создал Национальный комитет, «своего рода временное правительство», по определению «Таймс». Этот комитет британское правительство признало как «представляющий всех свободных французов», хотя обменяться с ним дипломатическими представителями оно не могло, поскольку это означало бы признание за генералом статуса главы суверенного государства. Советское правительство, в свою очередь, пошло еще дальше британского, дав согласие на представительство «Свободной Франции» в СССР; эту миссию возглавил Роже Гарро.
Если генерал де Голль, похоже, считал, что в его отношениях с Москвой — и в том числе с представителем СССР в Лондоне Иваном Майским — отсутствует недосказанность, его советский визави Майский дает совсем иную картину в своем «Дневнике»19. Здесь мы сталкиваемся с крайне негативным восприятием де Голля. Майский пишет: «Окружение де Голля — кагуляры и проходимцы. Есть почти наверняка немецкие агенты. Сам де Голль ничего не понимает в политике, сочувствует фашизму итальянского типа, не умеет руководить людьми (со всеми ссорится). Вообще, в вожди мало годится. Это еще более повышает важность его окружения. Есть над чем поработать».
Помимо этих не слишком лестных замечаний20, повторявшихся неоднократно, Майский подчеркивал прежде всего постоянную напряженность во взаимоотношениях Черчилля и де Голля, сопровождавшуюся взаимными претензиями, недоверие де Голля к англичанам и нескрываемое противопоставление англичан и представителей СССР. 26 сентября Майский пишет: «Обмен письмами с де Голлем [речь как раз о письмах, упомянутых выше. — Примеч. авт.]… Де Голль очень недоволен англичанами… Целый поток ядовитых замечаний о том, что англичане никогда не бывают готовы к войне, что они всегда импровизируют армию после начала войны, что они везде опаздывают, что они не любят рисковать и так далее… “Англичане есть англичане”. Де Голль… очень хотел бы… второго фронта, но думает, что англичане к нему не готовы».
Майский подчеркивает англо-французские разногласия, враждебное отношение Черчилля к генералу, вкладывая в уста британского премьера такие слова: «Как мне надоела эта Жанна д’Арк в штанах!» И далее: «Где бы найти епископов, чтобы ее сжечь?»
Не приходится сомневаться, что эти не слишком любезные замечания в адрес основателя «Свободной Франции», предназначавшиеся в первую очередь для Сталина, вносили свою лепту в формирование у советского вождя представления о генерале и определяли отношение к нему. Знал ли сам генерал де Голль о том, какие черты Майский привнес в его портрет, представленный Сталину?
Бесспорно, он осознавал ограниченность признания, полученного от Сталина, — сдержанность в вопросе о территориальной целостности Франции, меры предосторожности, принятые советской стороной с целью согласования своей позиции с позицией Великобритании, — но он понимал также преимущества и цену такого признания. Преимущества прежде всего. Он уже не в одиночку противостоял английскому правительству21. Кто бы ни контролировал его отношения с СССР, он теперь располагал новым партнером в своей игре, что давало ему возможность вести параллельную дипломатию. И он сразу же продемонстрировал, что в переговорах с одним из партнеров считает себя свободным от обязательств по отношению к другому.
Еще одно преимущество решения СССР, которое он приводит в своем комментарии, заключалось в том, «что оно не подразумевало с нашей стороны никакого иного обязательства, кроме того, которое следует из опубликованных текстов, а именно продолжения борьбы до достижения окончательной победы всеми имеющимися в нашем распоряжении средствами»22.
Хотя это признание действительно не предполагало никаких условий, генерал де Голль, не будучи наивным, понимал, что Москва вынашивает далеко идущие планы. Он знал, что будущее французских коммунистов небезразлично тем, с кем он сотрудничал. Он знал, что даже в этот период военных неудач в Москве, а главное в Коминтерне, уже задумываются о политической организации послевоенной Европы. И свидетельствовал о том ряд мер, предпринятых в то же самое время Москвой. Так, что касается Польши, ставшей жертвой пакта, заключенного в августе 1939 г., то в июле 1941 г. в Москве было заключено польско-советское соглашение, признававшее пакт недействительным. Таким образом, открывался путь к польско-советскому примирению. Еще одна жертва пакта 1939 г. — Чехословакия. Здесь не имелось необходимости аннулировать или подписывать какой-либо документ, поскольку президент Бенеш сохранял тесные связи с Москвой. Во Франции ситуация была посложнее. С 22 июня глава Коминтерна Димитров рекомендовал французским коммунистам принять «новую линию», «установить и поддерживать непосредственный контакт с де Голлем и создавать во Франции движение сопротивления вишистскому правительству»23.
Отправка французской миссии в СССР стала для де Голля главным событием конца 1941 г. В качестве руководителя этой миссии он выбрал человека, знакомого со страной. Роже Гарро, профессиональный дипломат, был назначен вторым секретарем посольства в Москве в 1925 г., когда между двумя странами были восстановлены дипломатические отношения. Он проработал в посольстве около двух лет. Впоследствии (в действительности в 1923 г., до работы в посольстве. — Примеч. пер.) ему поручили вести с Москвой и Пекином переговоры о статусе Китайско-Восточной железной дороги, в ходе которых он завязал многочисленные контакты с советскими руководителями, в том числе с Караханом. Опираясь на полученный опыт, Гарро 14 ноября 1941 г. встретился с Богомоловым, послом СССР при Союзных правительствах в Лондоне, чтобы изложить ему цели своей миссии в СССР и обсудить роль коммунистов в Сопротивлении, разворачивавшемся во Франции. Он подчеркивал, даже несколько при этом утрируя, значение коммунистов и их подпольных организаций. Похоже, Гарро стремился скорее произвести впечатление на советского партнера, чем проинформировать его о реальном положении вещей. Да, с лета 1941 г. генерал де Голль рассчитывал, что французские коммунисты, освободившиеся от ограничений, которые накладывал на них германо-советский сговор, станут пополнять силы национального Сопротивления, но по-прежнему относился к ним настороженно. Даже в самый катастрофический период он держал в уме планы СССР и коммунистов по послевоенному переустройству мира и проблемы, которые в итоге возникнут. Организация миссии Гарро оказалась нелегкой задачей. Советское правительство дало на нее согласие 7 декабря 1941 г., но продвижение немецких войск к Москве повлекло за собой эвакуацию государственных учреждений в Куйбышев, на берега Волги, вследствие чего прибытие французов задержалось до марта 1942 г. Тем временем Морис Дежан обсуждал с послом Майским не только деятельность миссии Гарро в СССР, но и участие «Свободной Франции» в военных действиях после открытия на Западе второго фронта. Из этой беседы, из заверений, сделанных Дежаном, Майский сделал вывод, что «Свободная Франция» в полной мере воплощает в себе суть французского Сопротивления и что именно она должна играть ключевую роль в послевоенном восстановлении. И оба сошлись на том, что об идеологии надо позабыть24.
1942 год был богат на события, прежде всего на Восточном фронте, где немецкие войска испытывали все возрастающие трудности, а также на Дальнем Востоке, где нападение японцев на американский флот в Перл-Харборе заставило президента Рузвельта принять решение о вступлении в войну. Отныне конфликт перестал быть исключительно европейским и принял общемировые масштабы. Глобализация конфликта не разрешила трудности, которые испытывал де Голль в своих отношениях с союзниками. Да, Англия, которая его приняла и признала его авторитет, оставалась привилегированным союзником, но ценой скольких кризисов. Де Голль обвинял Черчилля во вмешательстве в дела «Свободной Франции», в первую очередь в поддержке его противника адмирала Мюзелье. И когда он планировал перенести свою штаб-квартиру из Лондона в Бейрут, поближе к Восточному фронту, когда собирался перебросить на Кавказ одну из ближневосточных дивизий, находившихся под командованием генерала Катру, все это вызывало у Черчилля раздражение. Де Голль же пытался тем самым дать знать Черчиллю, что Англия не является для него ни единственной опорой, ни привилегированным партнером. Главная проблема в отношениях с Лондоном, которая постоянно мучила де Голля: как положить конец притязаниям англичан на Французскую империю, в первую очередь на Левант? Но и отношения с Соединенными Штатами тоже складывались далеко не просто. До Перл-Харбора и вступления его страны в войну Рузвельт делал ставку на Виши и нейтралитет правительства маршала Петена. Рузвельт надеялся, что благодаря этому нейтралитету режима Виши, поддерживать который было поручено американскому послу адмиралу Леги, Северная Африка сможет служить трамплином для американской политики во благо свободы. Нужно добавить, что Рузвельт не любил де Голля, и его окружение враждебно относилось к мятежному генералу, постоянно ставя под сомнение авторитет, которым он пользовался во Франции и за ее пределами. К тому же такие уважаемые в Соединенных Штатах французы, как нашедший там убежище Алексис Леже, утверждали, что по окончании войны де Голль может стать политически «опасным». После высадки в Северной Африке Рузвельт решил поддерживать адмирала Дарлана и упорно отказывался не только привлекать де Голля к участию в своих проектах, но даже выслушивать его аргументы. Вдобавок десантную операцию провели, не посвятив де Голля в ее план. Последнего возмущало и беспокоило, что Черчилль подстраивался под позицию Рузвельта, особенно в том, что касалось поддержки адмирала Дарлана. Это объясняет, почему генерал де Голль рассчитывал благодаря контактам в СССР создать в случае необходимости противовес столь несговорчивым союзникам.
На фоне этих унизительных эпизодов де Голль в июне 1942 г. встретился с Богомоловым, и эта встреча имела большой резонанс. Генерал рассказал советскому послу о том, что опасается захвата и раздела французской колониальной империи англичанами и американцами. В этом случае, сказал он, — если верить рассказу советского посла, — у него останется только один выход: перебазировать «Свободную Францию» в Москву. Как бы отреагировал Сталин, спросил он у Богомолова, на такой ход событий? Богомолов не комментировал25 эту беседу, но известно, что чуть позже с ним встретился Дежан, который приложил все усилия, чтобы предложению генерала не придавали слишком большого значения, и эта идея так и осталась нереализованной.
Все изменила битва при Бир-Хакейме, реабилитировавшая французских солдат. Поздравляя де Голля с этим успехом, Черчилль уверял, что его страна не собирается лишать Францию ее империи. «Мы ведем не колониальную, а мировую войну», — сказал он генералу. При этом он не пошел на то, чтобы решительно отмежеваться от поддержки американцами вишистского режима. 14 июля «Свободная Франция» становится «Сражающейся Францией». Тем самым генерал де Голль ясно дал понять, что не только возглавляет оппозицию Виши, но, главное, руководит воинскими формированиями, участвующими в общей войне. Англия сразу же признала «Сражающуюся Францию», но вновь уточнила, что английского представителя при ней не будет, поскольку в противном случае «де Голль был бы признан в качестве главы суверенного государства»26. США, со своей стороны, не только охарактеризовали «Сражающуюся Францию» как «патриотическое движение, символ национального сопротивления», но и добавили к этому реальные действия, прикомандировав к организации двух высокопоставленных военных. И все же решающий сигнал поступил из Москвы, 28 сентября 1942 г. «Сражающуюся Францию» объявили «совокупностью французских граждан и территорий, которые не признают капитуляции…», а Французский национальный комитет «руководящим органом “Сражающейся Франции” и единственным органом, обладающим правом организовывать участие в войне французских граждан и французских территорий и представлять их интересы при правительстве Союза Советских Социалистических Республик»27. Таким образом, Сталин признал личный авторитет генерала де Голля в еще большей степени, чем Лондон и Вашингтон.
Отношениям между де Голлем и СССР благоприятствовало тогда множество факторов. Успех при Бир-Хакейме показал, что Франция уже не просто побежденная страна, о которой Сталин много раз отзывался с презрением. Кроме того, фактический отказ или откладывание англо-американской стороной на отдаленное будущее открытия второго фронта в Европе в пользу операции в Средиземноморье жестоко разочаровало Сталина. Вследствие этого подрывные операции на территории Европы приобретали в его глазах новый смысл. В отсутствие второго фронта заверения генерала де Голля, что он сможет организовать Сопротивление с привлечением к участию в нем коммунистов, становились в ходе войны важным козырем, который Сталин принял во внимание. Именно об этом 8 августа 1942 г. заместитель наркома иностранных дел Деканозов говорил Роже Гарро, который резюмировал позицию собеседника следующим образом: «Очевидно, что в связи с отсутствием перспектив наступления союзных сил на Западе Советское правительство — которому придется еще три месяца, до наступления зимы, любой ценой сдерживать чудовищный натиск немецких армий — горячо желало бы всеобщего восстания в порабощенных странах»28. Наконец, неоднократно выражавшееся генералом де Голлем желание установить военные связи с Москвой и задействовать войска на Восточном фронте способствовало тому, чтобы Сталин перестал его игнорировать. Осенью 1941 г. генерал решил направить в СССР военную миссию во главе с генералом Пети. Тот учился вместе с ним в Сен-Сире, а затем служил начальником его Генштаба в Лондоне. Похоже, именно с тех пор у генерала Пети, который позже станет очень обременительным попутчиком, появилась склонность, объясняя свою позицию в Москве, отзываться о сотрудниках де Голля не в самых лестных выражениях и преувеличивать роль коммунистов в Сопротивлении: «Среди голлистов насчитывается мало патриотических и антифашистских элементов… Таким образом, необходимо, чтобы все патриотические элементы, и прежде всего военно-воздушные и военно-морские силы генерала де Голля, получили ясную политическую ориентацию. Это задача соответствующих компартий»29, — настаивал он в беседе с представителями советской стороны.
Идея направить французские войска на Восточный фронт рассматривалась с конца 1941 г. в двух вариантах: либо легкая дивизия, либо истребительная эскадрилья в составе 40 пилотов. По условиям соглашения, заключенного 12 января 1942 г. по итогам обмена письмами и секретной беседы Дежана и Майского, предусматривалось направление на Восточный фронт боевого соединения «Свободной Франции»30. Этот проект приветствовали в Москве, но он совсем не устраивал англичан, поскольку личный состав этого соединения предполагалось набирать из частей, развернутых в британских владениях, что вызвало негативную реакцию Лондона. Де Голль решил без промедления следовать по данному пути, несмотря на британскую критику и бюрократические препоны, чинимые советской стороной. В мае, на встрече с Молотовым в Лондоне, он заверил его в желании видеть, как французы сражаются плечом к плечу с красноармейцами, и в своем намерении отдать впоследствии распоряжения, которые насытят это предложение конкретикой. 16 декабря после определения обсуждавшихся в Москве генералом Пети условий участия СССР в снабжении, обучении и финансировании частей «Сражающейся Франции» было заключено соглашение, и первые пилоты будущей эскадрильи «Нормандия» (впоследствии «Нормандия — Неман») прибыли в Москву. Эту часть, в дальнейшем доросшую до масштабов истребительного полка, ждала славная судьба, хотя и отражавшая противоречия между участниками странного англо-американо-франко-советского альянса. Но в конце 1942 г., столь богатого событиями, создание истребительной эскадрильи помогло убедить Сталина в том, что «Сражающаяся Франция» способна вносить вклад в события на фронте, и в других ее преимуществах. Действительно, понятно, почему СССР так охотно признал «Сражающуюся Францию». Разумеется, де Голль и Сталин, принимая решения, руководствовались своими соображениями. Для первого Франция могла бы воспользоваться своим участием в боевых действиях на Восточном фронте, чтобы в час победы оказаться на равных со своими союзниками. А для Сталина разве это не могло быть также средством, чтобы подготовить в послевоенной Франции и Европе условия для политических изменений, отвечающих советским интересам? А может, и мировую революцию, так и не случившуюся, к великому разочарованию Ленина, по окончании Первой мировой войны?
В мае–июне 1942 г., когда продолжались споры об открытии второго фронта в Европе, когда Черчилль приехал в Москву, дабы подтвердить Сталину решение отложить его открытие, тот какое-то время собирался устроить англо-франко-советскую встречу в верхах с участием де Голля, чтобы попытаться убедить союзников в необходимости этого фронта. Генерал де Голль заявил о готовности прибыть в Москву. Эта перспектива его тем более радовала, что его участие в конференции союзных держав показало бы: Франция реализовала его давнюю мечту, обретя, наконец, вожделенный «ранг». К его большому разочарованию, проект конференции остался нереализованным, и его путешествие в СССР ждала та же участь. Де Голль не забыл об этой возможности и впоследствии неоднократно к ней возвращался. Столь часто выражавшееся им желание отправиться в Москву долго не находило ответа. Очевидно (и генерал де Голль это понимал), Сталин не решался вызвать недовольство англо-американских союзников, принимая столь непреклонного и требовательного политика, который так часто раздражал Черчилля и которому Рузвельт предпочитал сначала Дарлана, а затем генерала Жиро, когда пришло его время. Гарро, представитель генерала де Голля в Москве, неоднократно жаловался, что на проект визита нет никакой реакции. 13 октября 1943 г. Богомолов все же положил конец этому ожиданию, которое становилось оскорбительным, объявив генералу, что Кремль дает согласие на его приезд.
Но сколько изменений произошло за это время! Де Голль тогда находился в Алжире, где обосновался Французский комитет национального освобождения под совместным председательством самого де Голля и генерала Жиро. Для Москвы оптимальным вариантом являлся де Голль, поскольку, в отличие от Жиро, он боролся против Виши и смог бы, как считалось, обеспечить демократическое развитие Франции после войны. Но Рузвельт не разделял точку зрения Сталина. Он, как мы видели, предпочитал Жиро де Голлю, и не только по личным причинам, но и в силу убеждения, совершенно справедливого, что де Голль не примет его представление о той доминирующей роли, которую США надеялись отвести себе в освобожденной Франции. Точно так же Рузвельт не сомневался, что де Голль не пойдет на освобождение колоний, чего желали Соединенные Штаты. В первом пункте американский президент был прав. Де Голль знал, что США планируют поставить освобожденную Францию под управление американского административного органа — АМГОТ (AMGOT, от первых букв англ. Allied Military Government of Occupied Territories — Союзная военная администрация на оккупированных территориях), и был решительно против этого. По мнению де Голля, Франции, полноправной участнице войны с Германией, которая вела реальные боевые действия, следовало возвращать суверенитет над своей территорией по мере ее освобождения. Что касается деколонизации, за которую выступал Рузвельт, убежденный в закоренелом консерватизме де Голля в этом вопросе, председатель ФКНО в своей речи на конференции в Браззавиле 30 января 1944 г. убедительно опроверг президента США. Он упомянул о «глубокой и благотворной трансформации Африки». Да, тон выступления генерала де Голля оставался сдержанным. Не он ли в 1940 г. клялся сохранять для Франции ее империю, а в случае утраты вернуть ее? Но в Браззавильской речи он уже указывает на путь к компромиссу и определенное изменение своей позиции.
Для Москвы де Голль был предпочтительнее Жиро, хотя Богомолов и описывал его своему начальству как человека «очень властного и честолюбивого». Это не помешало сообщить генералу де Голлю, что его ждут в Москве. Поездка долго откладывалась и состоялась только в декабре 1944 г., после десанта в Нормандии и освобождения французской территории. К тому времени генерал Жиро сошел с политической сцены, и у Москвы уже не оставалось других потенциальных партнеров, кроме «этого невыносимого» де Голля.
Глава Временного правительства
Десант союзников в Нормандии 6 июня 1944 г. стал для де Голля источником не только надежды, но и больших трудностей. Прежде всего, его долго держали в неведении о подготовке операции. Сочтя, что она приближается, он изъявил желание перебросить войска в Англию, чтобы Франция могла поучаствовать в грядущей великой битве. С большим опозданием — лишь 25 мая — Черчилль добился согласия Рузвельта на организацию встречи с де Голлем с целью обсуждения деталей десантной операции. Эта встреча де Голля, Черчилля и Эйзенхауэра состоялась 4 июня. Накануне ФКНО стал Временным правительством Французской республики. И несмотря на это, де Голля по-прежнему держали на расстоянии враждебность Рузвельта и желание Черчилля сохранить свои привилегированные отношения с Соединенными Штатами. И в СССР руководство знало: у де Голля нет никаких гарантий, что союзники признают его равным. Можно констатировать, что со дня высадки в Нормандии Москва, вздохнувшая, наконец, с облегчением после открытия второго фронта, прежде всего беспокоилась об интересах своих западных союзников, что не могло способствовать удовлетворению амбиций генерала де Голля. Но и тот, со своей стороны, также проявил благоразумие, не желая выглядеть в час возвращения во Францию заложником какого бы то ни было союзника, в данном случае СССР. Известно, что он уже предвидел проблемы, с которыми ему предстоит столкнуться после освобождения Франции: важно будет смягчить враждебность Рузвельта, а главное, не допустить, чтобы СССР слишком усилил во Франции позиции коммунистов, которые сыграли неоспоримую роль в освобождении.
Если говорить об американцах, его усилия, направленные на примирение, увенчались определенным успехом. Он отправился 6 июля в Вашингтон и добился своего рода признания де-факто президентом, на тот момент ушедшим с головой в свою избирательную кампанию. Сделав это, де Голль мог обратиться к другим проблемам, к тем, которые ему создавали коммунисты и, разумеется, кремлевские союзники. Генерал де Голль описывает в «Военных мемуарах» дилемму, с которой ему предстояло столкнуться: «Если бы коммунистам удалось возглавить восстание и, следовательно, забрать в свои руки Париж, им ничего бы не стоило создать правительство де-факто, где они играли бы главенствующую роль… По прибытии в столицу я обнаружил бы там это народное правительство, оно украсило бы мое чело лавровым венком, предложило бы занять место, заранее отведенное мне в его составе, и ловушка захлопнулась бы… Пока не будет установлена так называемая диктатура пролетариата»31.
Несмотря на угрозу, которую для него представляли коммунисты, генерал, не колеблясь, обратился к ним с призывом, поскольку его главной целью было, чтобы, как он пишет, «силы Франции с оружием в руках проявили себя в Париже до того, как туда вступят союзники, чтобы сам народ способствовал разгрому оккупантов, чтобы освобождение столицы носило характер военной и одновременно общенациональной операции»32.
Генерал де Голль в тот момент рассчитывал на верных ему людей, чтобы ликвидировать угрозу, которую представляли коммунисты его авторитету, а также, что очень важно, на нейтралитет Сталина. Поездка в Москву, которую он, наконец, совершил в декабре 1944 г., предоставила ему возможность заручиться этим нейтралитетом. 19 августа, убежденный, что немцы окончательно проиграли, он вылетел из Касабланки (из Алжира он вылетел накануне, но по техническим причинам пришлось задержаться в Касабланке) и, сделав по пути остановки в Сен-Ло, Ле-Мане и Шартре, где его приветствовали ликующие толпы, 25-го прибыл в Париж. По завершении этого славного путешествия его ждала новость, вызвавшая гнев де Голля: как ему сообщили, свидетелем акта капитуляции, подписанного военным комендантом Парижа генералом фон Хольтицем и генералом Леклерком, — а по мнению коммунистов, не просто свидетелем, а одним из подписавших — стал известный лидер коммунистов Роль-Танги. Он увидел в этом несомненный признак претензий коммунистов на вхождение во власть.
Восстановление институтов власти, безусловно, послужило бы средством «поставить их на место», и генерал де Голль собирался этим заняться, но он считал, даже знал, что ключ к решению проблемы находится в Москве. Франко-советские отношения на государственном уровне, которые он хотел укрепить, должны были помочь ему отодвинуть на задний план революционные идеи. Вот почему организация поездки в Москву осенью 1944 г. имела такое значение. Генерал де Голль тем более в этом убедился, наблюдая явное потепление англо-советских отношений по итогам октябрьского визита Черчилля в СССР33.
Поездке предшествовала очень тщательная подготовка на протяжении всего ноября. Сохранившиеся документы дают основания предположить, что у истоков того, что стало целым предприятием, лежало желание генерала де Голля встретиться со Сталиным. Гарро подтверждает в своем послании правительству от 16 ноября: «Г-н Деканозов вчера меня принял… Он дал мне знать, что генерал де Голль 8 ноября известил г-на Богомолова о своем желании нанести визит членам советского правительства, и сообщил о положительном ответе, который передан послу в Париж»34.
В ноте, приложенной к этой телеграмме, советский посол подтвердил генералу де Голлю отправленное ему приглашение. Эти тексты объясняют условия, в которых поездка была задумана и организована. Но в своих «Мемуарах» генерал де Голль, расходясь с Деканозовым, приписывает ее инициативу советской стороне: «Г-н Богомолов, — пишет он, — сразу же по окончании визита гг. Черчилля и Идена стал торопить меня с поездкой в Москву»35.
Хотя бесполезно пытаться выбирать между противоположными версиями того, что стояло за поездкой в Москву, надо констатировать: они позволяли предвидеть трудности и недопонимание, сопровождавшие визит генерала де Голля в СССР. Он сразу же занял позицию силы. Он полагал, что Франция отныне в состоянии вмешиваться в игру великих держав и потому, что франко-советский диалог дает ему козыри в отношениях с англо-американской стороной, и, главное, потому, что обе страны, СССР и Франция, в гораздо большей степени сходятся, чем два остальных союзника, по двум основным вопросам: ненависти к Германии и желании нейтрализовать ее навечно. Де Голль неустанно повторял, что только континентальным державам Германия угрожает напрямую, а стало быть, их объединяет заинтересованность в том, чтобы отвести эту угрозу. И он сделал из этого вывод, что Сталин должен благосклонно отнестись к желанию Франции контролировать левый берег Рейна. В замечательной биографии генерала де Голля Жан Лакутюр довольно расплывчато отзывается о том, что он считает «просчетами» и даже «наивностью»36. Если по поводу последнего замечания можно счесть биографа чересчур суровым, нужно признать, что он совершенно справедливо указал на иллюзии, которые питал генерал, предпринимая эту поездку. Он точно недостаточно принял во внимание расчеты и цинизм Сталина, который оценивал отношения между государствами в свете их реальной силы. Тот, кто с презрением отзывался о папе, спрашивая, «сколько у него дивизий», постоянно выказывал свое пренебрежительное отношение к Франции, которая, по его мнению, «бросила сражаться». Де Голль предпочитал игнорировать эти высказывания, будучи убежден, что его личный авторитет перевесит и он сможет общаться со Сталиным на равных. Строя такие иллюзии, он пренебрегал тремя факторами: соглашением, объединявшим англо-американскую сторону и СССР по основным пунктам, особенно по разделу сфер влияния, тем самым соглашением, о котором Черчилль упоминал во время поездки в Москву; опасением Сталина, что, чересчур противопоставляя себя партнерам, он ослабит их желание полностью сокрушить Германию; наконец, возможностью сепаратного мира между Гитлером и англо-американской стороной. Действительно, вплоть до окончания конфликта Сталина преследовала мысль о возможном «предательстве» со стороны союзников, тем более что, как он знал, кое-кто из окружения Гитлера питал надежду на такое решение, которое могло бы спасти Германию от полного уничтожения. Когда де Голль покидал Париж, он был уверен, что «ранг» Франции и его собственный статус обрели новый смысл. Прежде всего потому, что он добился от Рузвельта признания, в котором только что переизбранный американский президент до сих пор ему отказывал37. Но еще и потому, что Франции удалось добиться места в Европейской консультативной комиссии38, став, таким образом, стороной, принимающей решения, связанные с разгромом Рейха. Де Голль знал, что после того, как он справился таким образом с американцами, ему остается убедить Сталина вести диалог с Францией и поддерживать ее просьбы.
Возвращение ранга
Это было незабываемое путешествие! Де Голль вылетел из Парижа 24 ноября, до Москвы добрался 2 декабря, а уехал оттуда 10-го. Между отъездом и прибытием в Москву он успел сделать остановки в Каире, где пообщался с королем Фаруком, в Тегеране, где встретился с шахом, в Баку, а главное, в Сталинграде, где его визит окружен легендами. В поездке генерала сопровождала внушительная делегация: Жорж Бидо и директор его кабинета Шарбоньер, директор его собственного кабинета Гастон Палевски, который не пользовался любовью Сталина, генерал Жуэн, Морис Дежан, на тот момент директор политического департамента на Кэ-д’Орсэ, дипломатический советник Этьен Бюрен де Розье, его настоящий наперсник лейтенант Клод Ги и, наконец, дипломат Жан Лалуа, его переводчик, которому мы обязаны бесценными, хотя и не всегда бесспорными, сведениями об этом событии. В телеграмме с инструкциями, которую Жорж Бидо отправил Роже Гарро 24 ноября, министр настаивал: «Ориентируйтесь не столько на прецедент Бенеша, сколько на прецедент Черчилля. Прием в посольстве следует сделать расширенным. Крайне желательно, чтобы на нем присутствовал г-н Сталин»39.
Соответствовал ли прием генерала де Голля по масштабам приему Черчилля? По крайней мере, если судить по рассказу о нем в «Мемуарах» самого генерала, описывавшего «большую толпу»? Прежде заглянем в Сталинград, куда генерал так стремился. Эта поездка на места ожесточенных сражений породила удивительную легенду. Де Голль, стоя в окрестностях города-героя, посреди настоящих баррикад из немецких танков, припорошенных снегом, якобы очень громко сказал Бидо: «Какой народ! Какая армия у этих немцев!» В увлекательной статье, посвященной этому путешествию, Жан Лалуа40 опровергает факт произнесения этих слов, а Жан Лакутюр подтверждает его версию. Но ни тот, ни другой не принимали в расчет недоразумение, стоящее за этой легендой. Фраза генерала де Голля якобы прозвучала во время его торжественного шествия к Сталинграду и в присутствии Молотова. Если эта версия верна, чувство восхищения немецкой армией, выраженное генералом, особенно оскорбительно для СССР. Но рассказ неверен в двух основных пунктах: Молотова не было рядом с генералом, и происходило это не в Сталинграде. Лалуа много раз цитировал фразы генерала де Голля, исполненные восхищения перед мощью и храбростью немецкой армии, но уточнял, что они произносились до визита в Сталинград, в одном прифронтовом поселке, расположенном на Сталинградском шоссе, и в присутствии одних только французов. Если даже этот эпизод передан неточно, факт остается фактом: генерал де Голль выражал и свое восхищение грандиозной и трагической битвой, которую вела на подступах к Сталинграду немецкая армия до истощения всех своих ресурсов, и восхищение качествами этой армии. Нет никакого сомнения, что за этими его словами стояла профессиональная солидарность военного.
Прибыв наконец 2 декабря после долгого путешествия в Москву в вагоне, некогда предназначенном для императорской семьи (поскольку неблагоприятные метеоусловия на тот момент исключали авиаперелет), сам генерал и его многочисленная свита — в которую входил, разумеется, и Жорж Бидо — должны были разместиться в особняке в переулке Островского, зарезервированном для высоких гостей, а остальные члены делегации — в гостинице. Генерал де Голль сразу же проявил свой несговорчивый нрав, отказавшись следовать протоколу приглашающей стороны. Он объявил, что поселится в посольстве, несмотря на отсутствие там отопления. Разубедить его пытался посол Гарро, хотя его, вероятно, беспокоил не столько комфорт главы Временного правительства, сколько советская реакция на такое решение. Но генерал ничего не хотел слышать, и опасения Гарро оправдались. В тот же день Сталин, впервые встретившись с гостем из Франции, не мог скрыть своего недовольства.
Как писал генерал, его приняли в Москве с триумфом. По словам же военного корреспондента Александра Верта, напротив, крайне сдержанно: «Де Голль смотрел на собравшихся, а те на него, не зная, кто перед ними. Никакой шумихи не было».
Как было на самом деле, судить трудно. Но факт остается фактом: дипкорпус присутствовал в полном составе, как и на приеме Черчилля, в то время как прибытие чешского президента Бенеша немногим ранее приветствовали лишь два посла — Франции и Югославии41.
Первая встреча Сталина и де Голля состоялась тем же вечером 2 декабря. Генерал неплохо к ней подготовился. В день отбытия из Парижа Жорж Бидо отправил Гарро телеграмму со списком вопросов, подлежащих обсуждению. Во главе списка, разумеется, шел германский вопрос, в первую очередь проблема левого берега Рейна. Далее поднимались проблемы коллективной безопасности и интересов Франции в СССР. Две темы особенно беспокоили французскую делегацию. Прежде всего французские военнопленные, находящиеся в СССР, а также советские граждане, как военные, так и гражданские лица, угнанные немецкой армией при отступлении, равно как и те, кто отказывался добровольно возвращаться на родину. По весьма приблизительным оценкам французского Министерства иностранных дел, число советских граждан, находившихся во Франции, колебалось от 60 до 100 тысяч человек42. Усложняла ситуацию, наряду с разбросом в оценках размера этого контингента, и его разношерстность. В него входили военнопленные, использовавшиеся на стройках немецкой армией, гражданские работники, мобилизованные Организацией Тодта, дезертиры, просочившиеся в ряды ФФИ, наконец, служившие в армии Власова советские граждане, которых германское командование перебросило во Францию и Бельгию, чтобы пополнить личный состав истощенных и обескровленных немецких дивизий. Некоторые из этих «советских военнопленных», выдачи которых требовал СССР, представляли собой ранее неизвестную проблему, связанную с их гражданством по рождению. Так обстояло дело с жителями Прибалтики и поляками, вовлеченными в советскую систему координат в силу пакта, заключенного в августе 1939 г., оспаривавшими законность своего статуса и требовавшими признания их иностранцами в СССР, каковое требование Москва сразу же отвергла. В свою очередь, ситуация с французскими военнопленными в СССР на первый взгляд казалась более простой, хотя и их состав был неоднороден. Несколько сотен попали в плен в ходе сражений 1939–1940 гг., бежали из немецких концлагерей и пытались найти убежище в СССР, где с ними обошлись крайне сурово, упрятав в самые зловещие застенки Лубянки и Бутырки. Перелом в политике, произошедший 22 июня 1941 г. и превративший Францию из врага в союзника, далеко не сразу улучшил участь этих беглецов, несмотря на неоднократные ходатайства за них генерала де Голля.
Но самый значительный контингент французов составляли так называемые мальгрену («призванные против воли») — эльзасцы, которых насильно забирали служить в вермахт. Неизвестно, сколько тысяч из них были взяты в плен советскими войсками, которые видели в них только немецких солдат. Генерал де Голль добился создания для них специальной миссии по репатриации, но ее работу парализовало требование Сталина «вернуть» сначала советских граждан, находящихся во Франции, в первую очередь солдат армии Власова, а также гражданских лиц, угнанных на работы, к которым он также относился как к изменникам. Генерал де Голль знал о болезненности этого вопроса для эльзасцев и настоял на том, чтобы он шел первым пунктом в повестке дня франко-советских переговоров. Наконец, его крайне беспокоило положение народов Центральной Европы, живших на территориях, «освобожденных» советскими армиями. Если сведения, которые сообщал о Чехословакии его аппарат, его несколько успокаивали, то с Польшей дело обстояло далеко не так гладко. Это становится понятно из записки от 22 ноября 1944 г., которую МИД посвятил этим вопросам: «На первый взгляд не кажется, что лондонское правительство [Чехословакии] должно столкнуться с теми же трудностями, с которыми вынуждено сейчас иметь дело лондонское правительство Польши. В своем выступлении 1 февраля 1944 года перед Госсоветом д-р Бенеш изложил свои взгляды на то, какой он видит революцию, которая должна произойти в Чехословакии после войны, и как он собирается решать политические проблемы, к которым она приведет. Не уподобляясь Советам, которые допускают существование в государстве лишь одной партии, д-р Бенеш рассматривает создание новой политической системы, основанной только на трех партиях… он заявил о своем желании отказаться от старого режима, где каждый мог основать свою партию»43.
Весьма поучительна служебная записка от 1 ноября по польскому вопросу, подготовленная для генерала де Голля и оправдывающая его беспокойство: «В целом, после Московской конференции шансы Люблинского комитета, действующего на территории Польши и пользующегося безоговорочной поддержкой русских, на то, чтобы в ближайшем будущем заменить лондонское правительство Польши, оцениваются очень высоко. Сразу же после президентских выборов американская администрация, освободившись от предвыборных забот, вероятно, выскажется в пользу Люблинского комитета. Вполне возможно, что председательствовать в нем будет г-н Миколайчик». И автор заключает: «Не пора ли и Франции вступить в контакт с Люблинским комитетом?»44
Мы так подробно остановились на этих двух записках, на этих двух докладах, которые управление тщательно подготовило, чтобы обрисовать генералу де Голлю перед его поездкой в СССР взаимоотношения крупных восточноевропейских стран и Москвы, потому что они демонстрируют, насколько сведения, полученные из ведомственных источников, могли склонить его к мысли, что дрейф целого региона в сферу влияния СССР — дело само собой разумеющееся и помешать ему никак нельзя. С одной стороны, их авторы настаивают на наличии у президента Бенеша убежденности в возможности строить относительно мирные отношения с СССР в обмен, вероятно, на сближение чехословацкой политической системы с однопартийной системой, за которую выступала Москва. С другой, представляют как неизбежность согласие США на приход к власти при поддержке Москвы Люблинского комитета.
Генерал де Голль, таким образом, совершенно не был готов отстаивать в Москве собственно французскую линию, коль скоро ему твердили, что фактическое положение дел, то есть господство СССР в Восточной Европе, уже, по сути, утверждено англо-американцами. Эта деталь важна, поскольку почти все биографы генерала де Голля с неодобрением отмечают, что во время переговоров со Сталиным он молчаливо соглашался с претензиями советского лидера. Разве не соответствовало это поведение тем рекомендациям, которые ему давали самые компетентные его сотрудники?
Эта поездка примечательна во многих отношениях. Своей продолжительностью, как мы уже говорили, обусловленной не только погодными условиями, увеличившими время на переезды, но и желанием председателя Временного правительства посмотреть СССР. Прибыв в Баку 26 ноября, генерал провел там два дня, «которые хоть как-то заполнили поездка по полупустому городу, представление в городском театре, чтение сообщений агентства ТАСС…»45 Его недовольство здесь очевидно: его совершенно не устраивает крайне неспешный темп визита, навязанный хозяевами, хотя остановка по пути в Сталинграде и отвечала его желаниям. Он успокаивается только по прибытии в Москву, и неделя пребывания в советской столице не вызывает у него никаких жалоб. Хотя поводов для них было более чем достаточно.
Первая встреча со Сталиным состоялась в Кремле, вечером того же 2 декабря, когда генерал прибыл в столицу. В своих «Мемуарах» он набрасывает портрет Сталина следующими красками: «Коммунист, одетый в маршальский мундир, диктатор, укрывшийся, как щитом, своим коварством, завоеватель с добродушным видом, он все время пытался ввести в заблуждение. Но сила обуревавших его чувств была так велика, что они часто прорывались наружу, не без своеобразного мрачного очарования»46.
Главная черта Сталина, которая выходит на первый план в этом комментарии и к которой генерал много раз возвращается в «Мемуарах», — коварство. Жан Лалуа в написанных впоследствии воспоминаниях подчеркивал, что холодность Сталина к своему собеседнику открыто проявилась уже в ходе первой встречи, и Роже Гарро, со своей стороны, также упоминает о «холодном приеме». Действительно, и Лалуа прямо об этом пишет, малорослого, тщедушного, сухорукого Сталина, не отличавшегося выправкой, мог привести в замешательство сам вид человека, как будто сошедшего со средневековой гравюры, человека, который подавлял его физически и обращался к собеседнику отнюдь не просительно, а со всей надменностью, какую генерал де Голль умел демонстрировать, чтобы подчеркнуть, что олицетворяет собой великую державу, достойную быть представленной за одним столом с победителями. И генерал заметил, что Сталин на протяжении встречи, говорил ли он или молчал, «все время чертил какие-то каракули»47.
Первая тема, которую генерал де Голль48 хотел затронуть, поскольку для него важнее всего было признание за Францией права на полноценное участие в послевоенном переустройстве мира, касалась Германии. Но прежде чем приступили к этому вопросу, случилась непредвиденная пикировка на тему восстановления промышленности СССР и Франции, в ходе которой Сталин сразу же воспользовался возможностью показать, насколько невысоко он ценит Францию. Как только генерал поздравил Сталина с быстрым восстановлением Сталинграда, тот, в свою очередь, спросил его, в каком состоянии находится французская промышленность. Генерал долго рассказывал об усилиях, которые предпринимала его страна, упомянул о потребностях Франции, в первую очередь военных, и пожаловался на то, с какой задержкой реагируют американцы на его просьбы о поставках оборудования. Сталин резко ответил ему, что страна должна рассчитывать только на себя.
Затем перешли к главному вопросу, германскому. Генерал углубился в близкую ему тему причин катастрофы Франции в 1940 г. По его мнению, способ решения вопроса с границами в Версале не обеспечил безопасность Франции; он добавил к этому еще один фактор нежизнеспособности Версальского договора: отсутствие России, традиционной союзницы Франции, на переговорах по нему. К этой теме в ходе встреч со Сталиным генерал возвращался неоднократно. Франция и Россия, связанные традиционной дружбой, бывшей залогом их безопасности, были разделены в 1918 г. революцией и Брестским миром, противоречащим духу их союза и интересам обеих стран, к чему впоследствии добавилось отсутствие реальной отдачи от договора 1935 г. Вследствие этого разлада в середине ХХ в. обе страны оказались вынуждены по отдельности противостоять возродившейся победоносной Германии. Именно желание вернуться к этому союзу, необходимому для их безопасности, побуждало генерала де Голля, и он это неоднократно подчеркивал, к выдвижению ряда конкретных предложений по Германии. Атмосферу переговоров делал столь странной, часто туманной из-за обилия недомолвок со стороны обоих собеседников, тот факт, что Сталин — несмотря на всю свою холодность и даже неприязнь по отношению к Франции, проявившиеся 2 декабря, — и де Голль постоянно подчеркивали, какую поддержку СССР оказывал Франции, чтобы позволить той оказаться в стане победителей. Именно Сталину, отмечал де Голль, Франция обязана своим участием в заседаниях Консультативной комиссии. Молотов, в свою очередь, напомнил французскому министру иностранных дел в ходе их рабочего заседания 5 декабря49, что в Думбартон-Оксе, где обсуждались проблемы коллективной безопасности, СССР добился для Франции статуса постоянного члена Совета Безопасности. В обоих случаях, и с Советом Безопасности и с Европейской консультативной комиссией, США выступали решительно против любых уступок Франции, и представители Вашингтона упорно стояли на своем, поскольку, говорили они, разгром 1940 г. и режим Виши переводят Францию в ранг побежденных, что делает немыслимым ее участие в послевоенном переустройстве мира.
Настойчивость советской стороны в подчеркивании того, сколь многим Франция обязана ее поддержке, могла сравниться в ходе этих переговоров лишь с той ловкостью, с какой генерал де Голль увязывал выражения благодарности с выдвижением на первый план исторической общности интересов в области франко-российской безопасности. Диалог, несомненно, преисполненный лицемерия, но он объясняет, почему постепенно германский вопрос удалось сделать главным пунктом повестки дня.
Требования, предъявляемые от имени Франции генералом де Голлем, были совершенно четкими — Рейнско-Вестфальская область должна отойти к Франции, а над Рурским бассейном следует установить международный контроль. Сталин ответил, что все зависит от безопасности границ. И по этой причине вопрос западных рубежей Германии не может рассматриваться в отрыве от вопроса восточных границ, что подразумевало присоединение Восточной Пруссии к Польше. Де Голль не возражал против этого требования, хотя его собеседник напомнил ему, касаясь требований Франции, что на любую договоренность нужно согласие двух других союзных держав. В конечном итоге в ходе первой беседы Сталин добился согласия Франции на границу по Одеру–Нейсе, не сделав навстречу де Голлю никаких реальных шагов. Но в то же время он настаивал на переговорах по франко-советскому договору, успех которых, как он уверял, сдвинет с мертвой точки решение всех остальных вопросов. Сталин сказал так: «Французы теперь поверили, что русские будут драться против немцев, а русские верят французам. Это создает благоприятные условия для пакта. Вопрос этот надо обдумать».
Вопрос вынесли на рассмотрение на следующий день. Отстояв службу в храме Святого Людовика Французского, генерал встретился со Сталиным на официальном завтраке, устроенном в доме приемов иностранных делегаций на Спиридоновке. На застолье, хозяином которого выступал Молотов, присутствовали, помимо двух глав государств, три заместителя наркома иностранных дел, Деканозов, Литвинов и Лозовский, и французская делегация в полном составе. В тот день Сталин был настроен благодушно. Он сразу же произнес тост в честь франко-советского альянса, «настоящего альянса, а не такого, как с Лавалем», подчеркнул он, на что де Голль ответил, что он не Лаваль и договор заключается в совершенно иных условиях50. Атмосфера царила непринужденная, но политика не давала расслабиться окончательно. Так, Сталин упомянул Мориса Тореза, которого во Франции считали дезертиром. Генерал нахмурился, и Сталин взял примирительный тон: «Не обижайтесь… Я знаю Тореза, и, по-моему, он хороший француз. На вашем месте я бы не стал сажать его в тюрьму… по крайней мере, не сразу». Но главной задачей оставалось составление текста документа, которым занимались Бидо и Молотов. При всем радушии хозяев, французы не избежали намеренных проволочек с их стороны, а иногда и довольно оскорбительных замечаний. Молотов вдруг прекратил дискуссию, придав лицу выражение озабоченности: «В каких условиях может быть ратифицирован франко-советский пакт, поскольку Французское правительство является временным? — поинтересовался он. — Должна ли Консультативная ассамблея Франции участвовать в этом акте?» И далее Молотов заговорил о неких «сомнениях советских юристов». Де Голль не попал в ловушку, а значит, был к ней готов, и отреагировал с долей сарказма: «Вы же подписали договор с Бенешем. А ведь его правительство, насколько мне известно, является временным. К тому же оно находится в Лондоне…»51 Молотов не нашелся, что ответить, и вопрос ратификации больше так и не поднимали.
Приемы следовали один за другим, в посольстве 4-го и 5-го, на Спиридоновке опять 4-го, а также посещения города, московского метро, заводов, концертов — всего хватало в программе, которую де Голль находил иногда чересчур насыщенной, ибо, как он сам напоминал, он прибыл в Москву, чтобы говорить о главном. Сталин главным считал Польшу и, уговорив своего визави согласиться на границу по Одеру–Нейсе, собирался заняться политическим будущим этой страны в свойственной ему манере. Де Голль был осведомлен о его целях, он знал, что Польша — главная ставка в этой игре, готовился к этому, но, наверное, даже представить себе не мог, до какой степени непреклонным окажется Сталин в этом вопросе, включенном в повестку дня на встрече в Кремле 6 декабря. Де Голль знал уже благодаря только об этом и твердившему Бидо, что для Сталина «польский вопрос решающий». Накануне этой кремлевской встречи Молотов и Бидо встретились также в Кремле, на рабочем заседании, посвященном подготовке договора. Но, открыв дискуссию и еще раз без обиняков напомнив о том, как СССР содействовал вступлению Франции в клуб победителей, Молотов объявил, что сначала необходимо обсудить польский вопрос, по которому мнения Парижа и Москвы расходились. «Это облегчило бы подготовку договора», — добавил он. По окончании дискуссии, в ходе которой он проявил немалую настойчивость, Молотов вновь не удержался от недипломатичного замечания в том духе, что у делегации, которая сейчас находится в Москве, широкие полномочия, раз уж возглавляет ее сам генерал де Голль, председатель Временного правительства: «Если бы позиция французского правительства в 1939 году была более уступчивой в польском вопросе, то немцы не были бы во Франции, а Советский Союз не был бы вынужден вести четвертый год эту войну. Сближение позиций Советского и Французского правительств в польском вопросе явилось бы базой заключения советско-французского договора… Если французы не могут сделать шаг вперед в этих отношениях, то возникнут сомнения в политической базе договора»52
Конец ознакомительного фрагмента.
Оглавление
- Предисловие
- Введение Франция – Россия: груз прошлого
- I. Де Голль – Сталин. Тыловой союз
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Генерал де Голль и Россия предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Примечания
13
См. превосходное изложение этих событий Эриком Русселем: Roussel É. Charles de Gaulle. Paris: Gallimard, 2002. P. 186–189.
14
Молотов в выступлении по радио заклеймил нападение как акт «беспримерного вероломства». См.: Conquest R. Staline. Paris: Odile Jacob, 1999. P. 259.
16
См. содержательную статью Франсуа Левека в сборнике «Де Голль и Россия» под ред. М. Вайсса: Lévêque F. Les relations entre l’Union Soviétique et la France libre // De Gaulle et la Russie / dir. par M. Vaïsse. Paris: CNRS éditions, 2006. P. 19 sqq.
18
Советско-французские отношения во время Великой Отечественной войны, 1941–1945: Документы и материалы: В 2 т. М., 1983. Т. 1. С. 48.
21
Что касается этого пункта, Ж.-Л. Кремье-Брийак (Crémieux-Brilhac J.-L. La France libre. P. 322) указывает, что де Голль постоянно жаловался Майскому на англичан.
22
Цит. по: Lévêque F. Les relations entre l’Union Soviétique et la France libre. P. 26. См. также письмо де Голля Майскому от 26 сентября 1941 г.: Советско-французские отношения во время Великой Отечественной войны. Т. 1. С. 52.
25
Запись беседы Богомолова с де Голлем от 6 июня 1942 г.: Советско-французские отношения во время Великой Отечественной войны. Т. 1. С. 96.
26
Duroselle J.-B. Politique étrangère de la France: L’abîme, 1939–1945. Paris: Imprimerie Nationale, 1982. T. I. P. 350.
27
Коммюнике советского правительства, 29 сентября 1942 г.: Советско-французские отношения во время Великой Отечественной войны. Т. 1. С. 119. Письмо Дежана Майскому, 26 сентября 1942 г.: Там же. С. 118–119.
28
Телеграмма Гарро, 9 августа 1942 г. Цит. по: Lévêque F. Les relations entre l’Union Soviétique et la France libre. P. 39.
30
Телеграмма Богомолова от 9 декабря 1941 г. и телеграмма Молотова Богомолову от 27 декабря 1941 г.: Советско-французские отношения во время Великой Отечественной войны. Т. 1. С. 59–60.
33
Телеграмма Массильи, адресованная Бидо, 28 октября 1944 г.: Documents diplomatiques français (далее: DDF) II. 1944. P. 270.
37
Телеграмма Шовеля, 24 октября 1944 г.: DDF II. 1944. P. 155. Телеграмма Жака-Эмиля Пари, адресованная Бидо, 7 ноября 1944 г.: Ibid. P. 212. Согласно последней, это признание — «следствие британской инициативы», и подтолкнул к нему Рузвельта Черчилль.
38
Телеграмма Оппено, адресованная Массильи: Ibid. P. 128. О назначении Массильи в Комиссию, 21 ноября 1944 г.: Ibid. P. 295–296.
