Счастье где-то рядом

Элен Алекс, 2010

Кэндейси Коул живет в маленьком городке, жизнь в котором течет словно по запланированному сценарию. Она служит в местной газете и давно не ждет от своей работы ничего интересного. Все меняется в жизни Кэндейси, когда в редакцию приходит сообщение от молодого человека, который хочет разыскать одну девушку. Он пишет, что случайно увидел ее на улице и теперь его жизнь без нее будет разбита вдребезги.

6

Мама всегда уговаривала меня стать дизайнером, как и она. Папа уговаривал меня стать фотографом, как он. Дядя Джон говорит, чтобы я и дальше работала в редакции, но еще окончила бы какой-нибудь филологический факультет, а не только литературные курсы, куда я поступила после школы. Тетя Аманда у нас преподаватель музыки, и она понимает, что меня уже поздно уговаривать стать музыкантом, это нужно было делать с раннего детства.

Мой папа работает в центральном фотоателье, и мы с Джессикой иногда ходим к нему на бесплатные фотосессии, а потом горько вздыхаем, что такая красота пропадает зря. Одна красота — в редакции местной газеты, вторая — в баре напротив редакции.

Моя мама работает дизайнером в доме моды, и я вполне могу идти по ее стопам. Рисовать платья и костюмы мы умеем от природы, так что я на своей работе даже особо не напрягалась бы. Но жизнь без трудностей не интересна, поэтому я и торчу в редакции газеты.

Мама и ее команда шьют платья и смокинги на свадьбы и на юбилеи, смешные костюмчики на детские праздники, делают шляпки местным модницам и вяжут теплые зимние свитера всем желающим. Но особого разнообразия в заказах не наблюдается. Если это детские костюмы — то Винни Пуха или Пятачка, если смокинг — то традиционно черный, если платье на свадьбу — то только белое.

Но буквально через пару дней после полуобмороков бабушки Урсулы в моем кресле, мама позвонила мне радостная и возбужденная и стала взахлеб рассказывать, что она тоже их видела.

— Кого их? — спросила я, доедая свой вечерний сандвич всухомятку.

— Ну их! Лимбарди!

Я чуть не подавилась сандвичем.

— Где ты их видела?

— У нас в доме моды, разумеется, — обиделась мама. — Разве я еще где-нибудь бываю?

Далее последовала показательная пауза специально для папы, лежащего на диване перед телевизором. Звук телевизора был хорошо слышен в телефонную трубку.

— Что они у вас в доме моды делали? — спросила я, оглядывая содержимое холодильника на предмет какого-нибудь сока.

— Как что они в доме моды делали?! — возмутилась мама. — Заказывали театральные костюмы!

Сока в холодильнике не было.

— И какие они были?

— Кто? Костюмы?

— Нет, Лимбарди.

Было позавчерашнее молоко.

— О! Они были такие странные! — в восторге стала рассказывать мама. — Они были в темных очках! Но зато у них были очень красивые подбородки!

— И сколько их было? — спросила я, наливая в стакан молоко.

— Их было двое.

Молоко было ужасным на вкус!

— А как ты догадалась, — не поняла я, — что это были сами Лимбарди?

— Я почувствовала, что это творческие люди, — скромно сказала мама.

Я вздохнула. Ну вот, сейчас новость о театре поползет по всему городу. Что знает один-два-три человека — знают и остальные.

— И что за костюмы?

— Это тайна.

— Тайна от дочери?

— Я обещала, — кокетливо сказала мама. — Это тайна от всего города.

Я вылила молоко в раковину и выбросила пустую пачку в мусорную корзину.

— Ты думаешь, я побегу рассказывать твою тайну всему городу?

Но маме и самой очень не терпелось хоть кому-то проболтаться.

— Только никому не рассказывай, — потребовала она, — даже Джессике! Вернее, первой — Джессике!

— Клянусь и обещаю!

Еще в холодильнике был какой-то кефир.

— Там такие странные костюмы. С плоеными воротниками, обтягивающими рукавами и шифоновым обрамлением по краям.

— Понятно, позапрошлый век. А брюки?

Я налила в стакан кефир.

— А покрой брюк они решили оставить современным, — сказала мама.

— Что? Обыкновенные брюки к плоеным воротникам?

А вот это уже было что-то интересное.

— И не говори, — поддержала меня мама, — меня саму это смутило. Но потом я поняла, что раз они люди творческие, то им все можно.

Кефир был просто ужасен! Наверняка его бабушка Урсула тут забыла! Да еще на позапрошлой неделе!

— Знаешь, мама, — сказала я, выливая в раковину оставшийся кефир, — спешу тебя обнадежить. Кажется, ты действительно видела самих Лимбарди. Такой творческий подход к своим костюмам может быть только у очень творческих людей.

— Дочь моя, — сказала тем временем мама, — чем ты там занимаешься? Тебя что, тошнит после ужина? Может, ты все-таки прекратишь есть всухомятку и переедешь к нам с папой и будешь нормально питаться?

На следующее утро Джессика тоже уже знала о странном заказе в доме моды. Она не могла вспомнить, откуда она это знала, но ей казалось, что она слышала об этом еще до самого заказа.

Мы с ней привыкли встречаться в ее баре. По утрам наспех жаловались на жизнь, в мой обеденный перерыв освещали наши проблемы гораздо шире, а уж после моей работы охватывали все со всех сторон и во всех подробностях.

— Ничего не видно в моих зеркалах, что там творится в вашей квартире, — пожаловалась Джессика.

— Джесс, тебя скоро посадят, если будешь вторгаться в частную жизнь, — сказала я.

— Я же говорю — ничего не видно! — обиделась на меня Джессика.

— Ну и хорошо, — успокоилась я.

— Тебе не интересно?

— Почему же, интересно, — сказала я, — да не все в нашей власти.

Джессика смотрела на меня с подозрением.

— Но все должно быть в нашей власти, — уверенно сказала она.

— Полностью с тобой согласна, — кивнула я, — но так не бывает.

— Понятно. Веришь в судьбу. Ничего не будешь делать своими руками.

— Да. Люблю, когда вода сама под лежачий камень течет, — подразнила я ее.

— Но это не интересно! — возмутилась Джессика.

— Почему же. Очень интересно. Ты вот суетишься и бежишь впереди паровоза. И что? Разве у тебя в жизни больше событий, чем у меня?

Джессика задумалась.

— Событий у нас с тобой одинаковое количество, — согласилась она, — но мне кажется, что твоя жизнь могла бы быть гораздо интереснее, если бы ты тоже предпринимала хоть какие-то шаги, чтобы ее изменить.

— Это зачем?

Она стала загибать пальцы на руках.

— Во-первых, ты не очень любишь свою работу, но не меняешь ее.

— Ты же всегда говорила, что это хороший плацдарм, — удивилась я.

— Все, плацдарм изжил себя, тебе надо двигаться дальше, — серьезным тоном сказала она. — Сколько можно исправлять дурацкие ошибки в дурацких сообщениях?

— Но кто-то должен это делать, — заступилась я за свою должность.

— Никто, кроме тебя, не хочет этим заниматься, — сказала Джессика.

— Вот же я и говорю, что кто-то должен.

— Ты могла бы заниматься дизайном одежды, — продолжила Джессика.

— Но этим уже занимается моя мама.

Джессика долго разглядывала меня, не понимая, при чем тут это.

— Потрясающе, — наконец сказала она, — ты ничего не хочешь менять! В твоей квартире живут сами Лимбарди! А может, один из них — твоя судьба?

— Ах вот оно в чем дело, — сказала я. — Так вот к чему ты это опять ведешь?

— Да, — кивнула Джессика, — мне за подругу обидно.

— Ну хорошо, Джесс, — сказала я, — я пойду к ним в квартиру.

— Наконец-то!

— Но только когда из этой квартиры послышатся звуки взрывов!

Несколько секунд оторопевшая Джессика сидела с раскрытым ртом. Крыть ей было явно нечем. Но она и тут не растерялась.

— Ну хорошо, моя дорогая, — сказала она тоном, мало обещающим что-то хорошее, — так и быть. Звуки взрывов из этой квартиры я тебе организую!

Потом пару дней жизнь продолжалась без приключений. Разве что нашей редакции пришлось разместить на первой полосе вот такое скромное объявление:

«Редакция газеты с грустью сообщает, что парень, разыскивающий девушку, без которой его жизнь будет вдребезги разбита, своего телефона не оставил, и наша редакция уже не может справиться с потоком звонков от девушек, считающих, что без них будет разбита жизнь этого незнакомца».

Слова Джессики не давали мне спокойно работать. Нет, не про взрывы. Как она сможет их обеспечить? Нет, это ей никак не удастся. А ее слова о том, что мне надо менять работу. Дело моей жизни так и оставалось неким печальным призраком у меня в мозгу. И я никак не могла понять, чем хочу заниматься.

Ну и что, что я умею неплохо рисовать? Ну и что, что я очень люблю читать? Ну и что, что люблю придумывать что-нибудь и воображать? Ну и что, что обожаю театр и лицедейство, но только не самой «действовать», а смотреть со стороны.

Как объединить все эти качества? Я и в школе-то на анкеты о том, кем хочу быть, давала такие противоречивые ответы, что учителя терялись и не могли мне ничего толкового посоветовать.

Но Джессика и сама не шла дальше учиться, а работала в каком-то баре! И как же я не догадалась сразу поставить ее перед этим фактом? И как я же уже очень-очень давно не поставила ее перед этим фактом?

Истязать себя дальше не получилось, потому что позвонила плачущая мама. А она редко звонит мне в редакцию, так она демонстрирует уважительное отношение к моей работе, а воспитательные цели — штука трудоемкая и каждодневная.

Но тут, видно, и правда произошел из ряда вон выходящий случай.

— У меня ничего не получается! — расстроенным голосом сообщила она.

— Что у тебя не получается? — вздохнула я.

— Ничего!

— А конкретнее?

— Эскизы!

— Какие эскизы?

— Твой отец уже несколько дней хохочет над моими эскизами!

— Над какими именно, не напомнишь?

— Ну над теми… с плоеными воротниками и современными брюками!

— Ах! Ха-ха-ха, — не удержалась я.

— Ну вот, и собственная дочь туда же, — совсем расстроилась она.

— Нет-нет, — стала утешать ее я, — я полностью тебя понимаю и поддерживаю.

— Тогда приходи и помогай.

— Но почему сразу я? У вас в доме моды еще много людей работает помимо тебя.

— В том-то и дело, что я не могу никому об этом рассказать! Это дело заказали только мне!

Я задумалась.

— Тогда плохо твое дело, — сказала я.

— Приходи и помогай, — потребовала она, — а не соль мне на рану сыпь!

Я горько вздохнула. Я и сама не могла представить, что тут можно придумать. Но это была моя мама, а потому я после работы пошла к ней, и мы полночи придумывали, как с наименьшим ущербом для своей гордости осуществить этот заказ.

К утру я все-таки убрала плоеные воротники, сделала их шифоновыми, сделала более современными камзолы и менее современными брюки. Выходило что-то среднее между обыкновенным нарядом вампира и нарядным костюмом оборотня.

Мама была несказанно рада и сообщила мне, что раз я все это придумала, то я и пойду относить все это в театр к парням Лимбарди.

— Ну что ты опешила? — ласково спросила она меня. — Сегодня как раз суббота, а мы с ними и договорились встретиться в субботу.

Я с трудом пришла в себя.

— Видишь ли, — сказала я, — мне абсолютно все равно, на какой день вы там договорились, но я никуда не пойду ничего относить.

— Ничего страшного, — утешила она меня, — чего тут бояться? Уже полгорода в курсе того, что театр Лимбарди открывается.

— Не в этом дело.

— А в чем?

— Я не пойду к ним в театр.

— Но почему?

— Потому, что мне и договора было достаточно, — постаралась объяснить я.

И тут началось.

— Бросаешь маму? А как, по-твоему, я им объясню, почему я воротники изменила? А вдруг им это не понравится? Или доработки возникнут? Это немного не то, что они хотели, как я им докажу, что ты предлагаешь единственно верное решение?

Словом, мама пряталась за мою спину, и мне ничего не оставалось, как согласиться. Не могла же я ее бросить вместе с ее веселыми эскизами.

Расскажу немного о театре. Вернее, сначала — о нашем городе.

В нашем городе здороваются с приезжими. Здесь обо всех событиях становится известно в тот же час. А чего-либо из ряда вон выходящего вообще не случается.

Свадьбы здесь справляются сразу в центре города, чтобы мог прийти любой желающий. И разумеется, этот желающий — близкий знакомый если не самих молодоженов, то хотя бы кого-то из гостей.

Как и во всех не очень больших городах, в нашем городе почти все друг друга знают. Поэтому как парни Лимбарди оставались до сих пор неопознанными и незамеченными, оставалось только диву даваться. А ведь они уже больше недели жили в городе.

Театра у нас два. Один находится на центральной площади, большой и красивый, с местной труппой драматических актеров. Так что с показом пьес мировой классики у нас все в порядке.

А второй театр был на окраине города. Все знали, что это театр Лимбарди. Но вот уже много лет в нем обычно размещались привозные выставки, и как театр он давно не работал.

Но уже с месяц в нем шла какая-то реставрация. Интересующимся людям было сказано, что все это делается для улучшения внутреннего состояния здания. Но оказалось — нет. В здании опять будет театр.

Вот туда-то я и шла, и мне было немного страшно. Все-таки встреча с творческими людьми сильно волнует людей простых. Неизвестно, что эти творческие люди во время встречи могут выдумать, с ними надо держать ухо востро.

Но я даже не зашла в бар выпить джин с тоником. Я за себя не ручалась. Еще, чего доброго, проболтаюсь дорогой подруге Джессике, она начнет советовать непонятно что, а мне и так не по себе.

К театру-то я подошла, а вот войти внутрь долго не решалась. Сначала я надеялась, что забыла эскизы, но мне не повезло, я их не забыла. Потом надеялась, что театр закрыт, но мне тоже не повезло, замок на больших массивных дверях не был защелкнут.

Потом я думала, что вряд ли смогу открыть такие массивные двери, и мне чуть было совсем не повезло, двери действительно не открывались. Пришлось даже налечь на них, чтобы в этом убедиться. Но зря я это сделала, двери вдруг легко поддались, открылись, и я практически влетела в здание и чуть не упала в фойе.

Мне казалось, что теперь должен был последовать гомерический хохот и мне на голову с потолка должны свалиться толстые сети паутины. Естественно, ничего подобного не произошло, и от этого тоже стало не по себе.

Надо было все-таки выпить чего-нибудь легкого в баре и поспорить с Джессикой о какой-нибудь ерунде. Обычно меня это немного успокаивало.

В фойе театра стояли большие строительные леса, пол был застелен защитной пленкой, под которой была видна мозаика пастельных цветов. Другая мозаика неприметно проступала на стенах. Старинное здание вновь приобретало свой таинственный вид.

Я понятия не имела, куда идти, пошла наобум. Ноги привели меня в зрительный зал. Там было пусто, темно, но интересно. Откуда-то из глубины сцены лился приглушенный бледный свет.

Я шла мимо рядов кресел и чувствовала себя первым человеком, открывшим театр и подарившим его людям. Я представляла себя главным режиссером, великой актрисой и благодарным зрителем.

Что-то есть в мире театра, недаром он давно меня очаровывает, манит и вместе с тем пугает. Что-то в нем определенно есть.

Я дошла до сцены и поднялась по ступенькам. На сцене стояла огромная кровать, покрытая большим серым покрывалом, а вокруг кровати чего только не было. Я стана изучать вещи, разбросанные в творческом беспорядке. Тут были какие-то серые пыльные костюмы, плащи и странные головные уборы.

И я конечно же надела шляпу с острым верхом и широкими полями. А потом накинула на плечи длинную накидку, как у ведьм, и взяла в руки посох. В таком прекрасном виде я повернулась к зрительному залу и застыла в ожидании аплодисментов.

И аплодисменты не заставили себя ждать. Кто-то громко и размеренно мне зааплодировал.

С криком я сбросила с себя шляпу, скинула накидку, подальше отбросила посох и повернулась на звук. И увидела между кулисами, там, откуда обычно на сцену выходят актеры, огромное кресло и сидящего в нем человека.

Человек был одет в такую же длинную серую накидку, какая была у меня, и на голове его красовалась почти такая же, как у меня, шляпа, но мужского покроя, а не ведьминского. Еще у него была борода и темные очки. Было видно, что он давно за мной наблюдает.

Я смотрела на него и не могла произнести ни звука. А что я должна была ему сказать? Марк Тоснан проговорился, что театр Лимбарди открывается? Мама проболталась, что вы сделали ей заказ? А еще она не справилась с заказом и бросила меня на амбразуру?

Словом, мы смотрели друг на друга и молчали.

Через некоторое время я поймала себя на мысли, что мы с ним уже принципиально молчим, ну я-то — точно. Ибо почему я должна первой начинать разговор? Пусть мужчина начинает. Я тут вообще не по своей воле, и мне нечего оправдываться.

На его лице играла легкая полуулыбка, и я никак не могла понять, сколько ему лет. Если он еще молод, то зачем ему борода? Если это Луи Лимбарди, то он не успел бы отрастить бороду, но зато вполне мог успеть ее приклеить.

Если это не Луи, то кто тогда? Второй Лимбарди? А может, не к ночи будет сказано, даже третий?

Тем временем кресло, в котором сидел человек, медленно поехало на меня. Этого я не ожидала и стала пятиться.

— Стой на месте.

— Это почему? — осипшим голосом поинтересовалась я.

— Потому что так ты упадешь со сцены, — мягко и по-доброму объяснил он.

Я оглянулась. Да, действительно, я чуть не сверзилась прямо в оркестровую яму. Я благодарно оглянулась на своего спасителя.

— Спасибо, — сказала я.

— Подойди ко мне, — ответил он.

И я как загипнотизированный кролик медленно двинулась к нему.

С самого детства я болела театром. Еще с тех самых пор, когда бабушка Урсула впервые привела меня на рок-оперу про Кота в сапогах.

Я видела, что бабушка Урсула сидела с недоуменно-назидательным видом. Она была в легком удивлении от того, что происходит на сцене, но ей было неловко перед ребенком. А потому она пыталась сосредоточиться и поймать глубокий смысл происходящего.

А еще мы с ней ни слова не понимали в прекрасном громком и талантливом пении артистов. Но если бабушку Урсулу это сильно волновало и печалило, то мне было абсолютно все равно.

Для меня была важна магия и таинственность происходящего на сцене. Мне было удивительно, как это столько взрослых людей собрались здесь для того, чтобы сделать для окружающих сказкой весь этот мир.

Бабушка Урсула видела, что я вся во власти происходящего, и от этого ей было еще тревожнее. Ибо заболеть театром значило уйти в некие дебри своего подсознания, а таким людям жизнь в обыкновенном мире кажется уже не такой интересной, какой она видится всем остальным.

Но наша семья всегда твердо стояла на ногах, звезд с неба не хватала и находила интерес в простых земных человеческих радостях. И я тоже в дебри своего подсознания забираться не стала, но, видимо, только потому, что мое окружение было далеко от этого мира иллюзий.

В театре я бывала редко, а если проходила мимо него, то только с пиететом и почтением. Но чтобы все бросить и начать заниматься этим на полном серьезе, об этом даже как-то и не задумывалась. Так театр и оставался для меня магией, тайной и загадкой.

Так что сами понимаете, когда я подошла к человеку в кресле, от волнения я уже совсем плохо соображала. Он медленно протянул мне свою руку ладонью вверх, и я тут же протянула ему свою. Он взял мою руку в свою большую теплую ладонь.

Я не могла видеть его глаза, а мне сейчас это было необходимо. Ибо вот сейчас неизвестно кто берет мою похолодевшую руку в свою теплую ладонь, а зрительный контакт неустановлен.

Но это было его царство, а я была тут непрошеной гостьей. И как правильно посчитала я, это было бы неприлично — заезжей принцессе говорить гостеприимному королю, чтобы он снял темные очки.

Конец ознакомительного фрагмента.