Анжуйский принц. Серия «Закованные в броню»

Элена Томсетт

С момента исторической Грюнвальдской битвы 1410 года прошло более пяти лет, когда в Польше неожиданно появляется европейский вельможа, герцог де Монлери. Его приезд проливает свет на тайну князя Острожского, бесследно изчезнувшего с поля битвы после победы при Грюнвальде.

© Элена Томсетт, 2016

ISBN 978-5-4483-4472-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1

Венеция, Италия, 1416 г.

Последние блики уходящего летнего дня тихо таяли у горизонта. Солнце низко стояло над морем, и белоснежные чайки с громкими криками кружили над хрустальной водой. Подрумяненные алыми отблесками заката, плыли в голубой вышине кучерявые барашки облаков. Повинуясь капризной прихоти легкого, порывами налетавшего с моря ветерка, чуть волновалась безбрежная водяная гладь тихого пролива. По изумрудной зелени прибрежной полосы ступали гордые тонконогие кони, завезенные в этот край с другого конца света.

Пышная и пестрая кавалькада охотников возвращалась в Венецию. От великолепия красок, переливающихся в последних лучах солнца, от обилия золота и драгоценностей, украшавших благородных сеньоров и дам, тихое сияние стояло в прозрачном воздухе. Среди безупречно одетых дам и кавалеров слышались острые шутки, смех, а один из итальянских вельмож, гордо гарцующий на превосходном арабском жеребце, даже франтовато взял невысокий естественный барьер в виде упавшего у края дороги дерева, вызвав тем единодушные похвалы дам.

— Ах, какая прелесть! — с отвращением сказал седой, благообразного вида вельможа, отлично державшийся в дорогом седле, шитом бисерными галунами. — Вы только посмотрите на молодого Контарини! Он только что похоронил своего деда и уже сам торопится на тот свет!

Молодая женщина, ехавшая бок о бок со стариком, устало улыбнулась. Смесь досады и легкой грусти сквозила на ее тонком выразительном лице. Пепельно-русые локоны волос, забранных в высокую прическу, красиво контрастировали с серебристым шитьем амазонки, по цвету напоминавшим оттенок ее больших дымчато-серых глаз.

— Посмотрите, Диана, — меж тем не унимался ее спутник, граф де Риолли, снова указывая ей на того самого женского баловня, что взял барьер. — Держу пари, все его трюки делаются ради ваших прекрасных глаз, графиня.

— Ах, оставьте, Антоний! — молодая женщина с видимым неудовольствием задержала свой взор на длинных темных кудрях графа Энрике Контарини.

Поймав его, итальянец тут же вежливо приподнял шляпу. Графиня Диана Даванцатти с досадой отметила это и, нарочито оборотившись к нему спиной, взглянула на дорогу. Взгляд ее серых холодных глаз бегло пробежал по лицам кавалеров, отыскивая кого-то, пока не остановился на фигуре красивого молодого всадника, любезно разговаривающего с пожилой матроной, чуть отставшей от остальных. Она больше не обращала внимания на графа Контарини и потому не могла заметить как, проследив за направлением ее взгляда, граф пожал плечами и закатил глаза.

Увидев, что графиня приготовилась подстегнуть коня, намереваясь подъехать к привлекшему ее внимание кавалеру, старый граф де Риолли нахмурился.

— Диана, — спустя секунду счел нужным сказать он. — Я не думаю, что вам стоит лишний раз афишировать ваши отношения с молодым герцогом Монлери! Вы обещали мне, что у вас с ним все кончено.

— Господи, Антонио, даже вы начинаете говорить мне гадости! Не надо, поверьте, эта связь никогда не существовала, за исключением в воображении наших дам. Герцог слишком увлечен фантазиями, чтобы обращать внимание на женщин из плоти и крови!

— Мне так не показалось, — скептически пробормотал граф де Риолли.

Молодая женщина промолчала, но, тем не менее, оставила намерение увидеться с молодым герцогом немедленно, ограничившись лишь пристальным взглядом в его сторону.

Герцог Монлери, имя которого не сходило с уст не только графини Даванцатти, но и всей Венеции, был высокий стройный молодой человек великолепного сложения, темноволосый, темноглазый, одетый в черный бархатный камзол, отделанный серебром. Белоснежная пена кружев ворота сорочки, выпущенная поверх камзола, подчеркивала красоту его обветренного смуглого от южного солнца лица с четкими, почти античными чертами. Вся Венеция знала, что несколько лет тому назад он сражался в рядах крестоносцев с языческой Литвой, был тяжело ранен в бою под Грюнвальдом, потерял память и, если бы не преданность его слуг и чудом сохранившийся семейный архив, то его тетка, скорбная, как мадонна, герцогиня де Монсада никогда бы больше не увидела своего дорогого племянника.

Графиня Диана упорно продолжала смотреть на герцога, пока он, сумев по достоинству оценить ее настойчивость, не распрощался со своей дамой и не направился к графу де Риолли и, следовательно, к нетерпеливо поджидавшей его графине.

— Чем обязан вашему суровому взору, Диана? — насмешливо спросил молодой герцог после того, как обменялся приветствиями с обоими из них.

— Мне кажется, вас ждет серьезная головомойка, — со своей неподражаемой старческой ехидцей сказал граф де Риолли. — Диана сегодня встала не с той ноги! Я, пожалуй, вас оставлю на время.… Если ты совсем разойдешься, милая, то, пожалуйста, прошу тебя, не бросай его труп в кусты.

Тихонько подсмеиваясь, граф де Риолли осторожно, чтобы не слететь с седла, пришпорил свою спокойную лошадку и поехал вперед. Убедившись, что поблизости не осталось никого, кто бы мог подслушать их разговор, графиня порывисто вздохнула. Герцог спокойно ожидал, когда она заговорит и, судя по тому, что ни один мускул не дрогнул на его красивом лице, он был либо очень спокойным человеком, либо графиня угощала его долгими тирадами довольно часто.

— Говорят, вы снова собрались на войну, Жан-Луи! — наконец, не выдержала паузы графиня.

— В самом деле? Я и не знал об этом, — любезно отозвался молодой человек.

— Немедленно прекратите этот цирк! — с гневом вскричала графиня. — Вы совсем не любите меня!

Герцог потрепал по холке своего буланого жеребца и, созерцая его золотистую ухоженную гриву, все так же вежливо ответил:

— Боже мой, не волнуйтесь так, милая графиня.

Молодая женщина устремила на него сверкавшие гневом холодные серые глаза.

— Ваше поведение возмутительно! Вы обращаетесь со мной, как с ребенком!

— Примите мои извинения, сеньора, — сейчас же отозвался герцог.

— И это все?!

Все негодование прекрасной графини досталось чудному каурому иноходцу, который закружился на месте от болезненного удара по носу кончиком сложенного вдвое хлыста.

— Диана, умоляю вас, пощадите ни в чем не повинное животное, — хладнокровно заметил герцог. — Кроме того, вы рискуете покалечить и себя.

— И это все, что вы можете мне сказать?!

— Для начала, я думаю, этого хватит, — спокойно отозвался герцог.

— А что? Будет и продолжение? — с сарказмом спросила графиня и, не дожидаясь ответа, с горечью добавила: — У вас нет сердца!

— Возможно, вы правы, Диана, — покачав головой, сказал молодой человек. — Но вспомните, вы помолвлены с графом де Риолли, а я потерял память. Ваши с графом отношения меня, признаться, мало волнуют, но пока ко мне не вернется память, боюсь, у меня не будет и сердца.

— Ах да, я совсем забыла о вашей романтической страсти! — воскликнула уязвленная графиня.

Герцог едва заметно нахмурил брови. Словно не замечая этого, графиня продолжала:

— Вся Венеция уже в курсе того, что вы ищете прекрасную молодую девушку с золотистыми волосами… этот ваш сон, сказку, мечту! Не знаю, что там еще… единственное воспоминание эпохи крестовых походов?

— Очень остроумно, — согласился герцог. — По-вашему, это преступление?

Красочная кавалькада приблизилась к переправе, где, в ожидании возвращения охотников, уже стояло несколько десятков хитроумно украшенных больших и малых гондол. Широкий поток возвращавшихся с празднества вельмож рассеялся по берегу и разъединил графиню и герцога. Рядом с герцогом случайно оказался одинокий всадник, подъехавший к переправе одновременно с группой венецианцев. Он был с ног до головы укутан в темный плащ, походная шляпа с широкими полями полностью скрывала его лицо от докучливых взоров окружающих. Поравнявшись с герцогом, он скучающим взором проехавшего долгий путь путешественника скользнул по его лицу и внезапно взгляд его стал острым и пристальным. В свою очередь, герцог безразлично смотрел на него, не проявляя никаких признаков волнения.

Человек в темном плаще кашлянул, привлекая его внимание.

— Князь, — негромко сказал он герцогу, приподнимая шляпу, — вы не узнаете меня?

— Нет, — спокойно отвечал Монлери, внимательно посмотрев ему в лицо.

— Помилуйте! — вскричал незнакомец, совершенно теряя былую осторожность и уже не заботясь о своем инкогнито. — Я барон Дитгейм, особый и уполномоченный посол его светлости магистра Тевтонского Ордена Богородицы! Вспомните, князь, вы спасли мне жизнь в Литве!

— Вы ошибаетесь, сеньор, — вежливо, но твердо отвечал герцог. — Действительно, я воевал в Литве, но не имею чести вас знать.

Незнакомец в темном плаще был настолько обескуражен, что не нашелся, что сказать.

Воспользовавшись паузой, графиня Даванцатти, которая уже некоторое время с любопытством прислушивалась к разговору, вновь завладела вниманием Монлери.

— Жан-Луи, — быстро сказала она, оглядываясь на приближавшегося к ним с другой стороны графа де Риолли. — Я хотела бы встретиться с вами сегодня вечером.

Герцог спешился и, ведя коня в поводу, остановился рядом с еще находившейся верхом графиней. После того, как Диана Даванцатти с его помощью стала на землю, он спросил, подзывая гондольера:

— Вы хотите продолжить нашу содержательную беседу? Боюсь, вы не добьетесь от меня того, что хотите, Диана.

— Я подожду! — неожиданно сверкнула улыбкой графиня. — Дело в том, что Энрике Контарини просил меня передать вам приглашение на ужин. Он, кажется, хотел вам что-то показать. Я также включена в число гостей. Вы придете?

Герцог удивленно приподнял бровь.

— Энрике? Просил вас? Ну что ж, если вы стали прислушиваться к тому, что говорит Энрике, и принимать его приглашения, я, пожалуй, соглашусь на вашу просьбу.

— Тогда сегодня вечером, у графа Контарини! — безапелляционно сказала графиня, усаживаясь в гондолу подоспевшего графа де Риолли. Герцог кивнул, и гондольер искусно вывел его быструю лодку в пролив.

Вдали, подернутый золотой дымкой, показался фасад дворца Дожей, а за ним уже купола утопающего в мраморной пене несравненного Сан Марко.

Вечером того же дня герцог Монлери с любезной улыбкой на устах появился в гостиной городского особняка графа Контарини, потемневшего от времени, но все еще элегантного, построенного в готическом стиле здания на канале, считавшегося одним из шедевров венецианского зодчества.

К его удивлению, молодой граф Энрике, его старинный приятель, оказался в гостиной совершенно один. Заметив вопросительный взгляд герцога, Энрике Контарини сокрушенно развел руками:

— Если ты ищешь графиню, то, увы, ее увел жених, граф де Риолли.

— Боже мой, я даже и не мечтал о такой удаче! — с чувством отозвался герцог.

Энрике рассмеялся. Улыбка преобразила его немного бледное и длинноватое лицо с узким подбородком, смягчила тяжелые черты лица и зажгла мягкий мерцающий свет в по-настоящему прекрасных больших темных глазах, опушенных длинными ресницами.

— Ты хотел меня видеть? — спросил герцог, принимая из рук графа бокал с традиционным кьянти. Граф Контарини из принципа не держал у себя других сортов вина.

— Ты всегда желанный гость в моем доме.

— Тогда зачем ты послал ко мне эту женщину? — с шутливым возмущением вскричал герцог. — Она ведет себя как моя мать: сплошные замечания и поучения. Я не ожидал этого от тебя! Что там еще за тайны? Ты нашел сокровища эльфов или воскресил Елену Троянскую? Что еще могло заставить тебя подослать ко мне Диану Даванцатти?

Энрике Контарини мягко улыбнулся.

— Я хотел что-то показать тебе…

— Показать? — в голосе герцога появилась насмешка. — А ты не мог привезти это ко мне домой? Поправь меня, если я ошибаюсь, но прошлый раз ты, без зазрения совести, сгрузил на пороге моего дома обломок почти половины античного храма пеласгов! Откуда же такая скромность теперь?

— Ну, извини, — развел руками смеющийся граф Энрике. — В компенсацию за прошлое, я и позвал тебя ко мне. Ты не поверишь, что я нашел! Это подлинная жемчужина! Она напомнила мне о твоей прекрасной фантазии.

Герцог вздохнул и отхлебнул из бокала вина.

— Жемчужина? Фантазия? — обреченно повторил он вслед за графом Контарини. — Хорошо. Что это?

Молодой граф Контарини таинственно улыбнулся.

— Пойдем, Луи, я покажу тебе портрет, который я обнаружил, разбирая бумаги в кладовой деда.

— Какие только скелеты не сыпятся из старых фамильных шкафов! — философски добавил он.

Герцог Монлери пожал плечами и без возражений последовал за графом вглубь дома. Дойдя до порога своего кабинета, Контарини на секунду остановился.

— Самое время сказать: «Закройте глаза, герцог!» и еще больше заинтриговать тебя. Но я буду милосерден. Входи, Монлери! И если после того, как ты увидишь портрет моей прабабки, на которую, как две капли воды похожа моя маленькая польская кузина, ты не признаешь, что итальянки самые прекрасные женщины в мире, я вызову тебя на дуэль!

— Ты уже вызывал меня на дуэль, и не раз.

По-свойски отпихнув молодого графа от двери, герцог Монлери вошел в кабинет графа Контарини, в котором он бывал не раз еще при жизни старого графа, деда Энрике, и ошеломленно замер на пороге.

Прямо напротив двери, на массивном дубовом столе, стоял, прислоненный к стене, большой портрет, сделанный неизвестным ему талантливым художником, судя по одежде, в прошлом веке. С портрета смотрела на него молодая, ослепительно красивая женщина, образ которой преследовал его во снах в течение последних пяти лет после ранения и последующей за этим потери памяти. Ее бледное овальное лицо было совершенно, синие глаза, казалось, смотрели прямо в его глаза, холодно и высокомерно. Длинные светло-золотистые волосы свободно вились по обеим сторонам лица и, подхваченные сзади атласной лентой, ниспадали на плечи и сильно обнаженную в низком декольте грудь.

Не сознавая того, что он говорит и делает, изумленный герцог Монлери шагнул по направлению к портрету, и из уст его непроизвольно слетело давно забытое и, в то же время, такое дорогое и знакомое имя:

— Эвелина!

Весьма довольный произведенным эффектом, граф Контарини вошел следом за ним в кабинет и деловито поправил его:

— Изабелла! Изабелла Контарини, моя внучатая тетка, кажется, так это называется.

— Эвелина! — повторил герцог, не отводя глаз от портрета.

— Уймись, Монлери. Я вижу, что ты уже оценил мой сюрприз.

Контарини прошел к вделанному в деревянную панель на стене бару, вытащил оттуда новую, непочатую бутылку крепкого итальянского кьянти из погребов деда и, налив бокал, протянул его герцогу.

— Изабелла Контарини умерла почти пятьдесят лет тому назад. Портрет был написан перед ее замужеством. Садитесь, герцог, и перестаньте смотреть на этот портрет как на икону!

— У твоей прабабки наверняка были дети, — сказал герцог, опускаясь в мягкое кресло. — В их числе и дочери. Я клянусь тебе, Энрике, я видел эту женщину! Это девушка из моих снов! Кто был ее муж?

Энрике Контарини довольно потер руки.

— В самую точку, Луи! Среди всего прочего я унаследовал и семейный архив деда. В нем есть свидетельства о заключении брака между девицей Изабеллой Контарини и, кем бы ты думал? Богатым судовладельцем из Великого Новгорода!

— Где, ради всех святых, это находится? — озадаченно спросил герцог.

Граф Контарини невозмутимо продолжал:

— Я навел справки и выяснил, что это одно из королевств Северной Руси, которое граничит с Литвой.

— Литва! — герцог вскочил с кресла и порывисто прошелся по кабинету. — Ну, конечно же, Литва! Я же говорил тебе, что я видел эту женщину! Может быть, это ее дочь?

— Скорее уж, внучка, — уточнил Контарини. — Ну, так вот, если ты дашь мне слово отказаться от Дианы Даванцатти, я открою тебе еще кое-что, что, несомненно, тебя заинтересует.

— Это шантаж? — поднял бровь герцог.

— Ну конечно! — широко улыбнулся Контарини. — Самый подлый шантаж. Должен же я взять реванш за то, что Диана явно предпочитает твое общество?

— За такой шантаж я тебе бы еще и приплатил, — проворчал герцог, вновь вызвав улыбку на лице молодого графа. — Согласен.

Он снова прошел к портрету, который тянул его к себе, словно магнитом. «Мне все равно жить или умереть, тупоголовый болван!» — внезапно прозвучал промелькнувший в его воспоминании ясный голос, заставив его вздрогнуть от неожиданности.

— Помнишь моего римского кузена Бартоломео? — услышал он словно откуда-то издалека голос графа Контарини.

— Разве мы с ним встречались? — удивился герцог.

— Он тоже воевал в Литве, даже прожил гостем Тевтонского Ордена несколько лет накануне этого большого сражения, в котором участвовал ты.

— Ну и что с того?

— Бартоломео Контарини приехал на похороны моего деда. Он будет здесь с минуты на минуту. Правду говоря, мы разбирали бумаги деда с ним вдвоем. Он и откопал в пыли и паутине этот портрет.

Герцог отвел взгляд от изображения на портрете и внимательно вгляделся в лицо приятеля.

— Произошло нечто экстраординарное, надо полагать, если ты так драматично понизил голос и затаил дыхание? Твой римский кузен упал в обморок, увидев портрет?

— Бартоломео? — пренебрежительно переспросил граф Энрике. — Ты смеешься? Он всего лишь упал на колени, облобызал портрет и все твердил, как попугай, то же самое имя, что и ты.

— Эвелина! — с нажимом повторил герцог.

— Я хочу поговорить с твоим замечательным кузеном, — сказал он.

— Он будет здесь через минуту, — заметил граф Энрике, взглянув на часы. — Бартоломео и я лично знакомы с девушкой, похожей, словно две капли воды, на этот самый портрет. Это наша кузина из Польши, дочь знатного вельможи, приближенного короля Польши и Литвы.

— Я был знаком с ней в Литве! — снова повторил герцог словно заклинание. — Черт бы побрал эту проклятую битву! Нужно быть последним идиотом, чтобы потерять после ранения память! И ты молчал! Ты же знал, что я бредил о ней последние пять лет моей жизни здесь, в Венеции!

— Ты совсем ничего не помнил о ней! — поднял руку, защищаясь, граф Энрике. — Я полагал, что это какая-то девушка из Прусии или Европы. Кто же мог подумать, что все эти годы ты сох по нашей прекрасной польской кузине!

— Как ее зовут? И откуда ты знаешь ее? Насколько я помню, ты никогда не был в Польше! Ты даже не знаешь, где она находится!

Граф Энрике улыбнулся.

— Это правда, я никогда не был в Польше. Девушку действительно зовут Эвелина. Эвелина Ставска. Десять лет назад она приехала с Бартоломео из Польши в Рим и прожила там почти два года, — с триумфом продолжил граф Энрике. — Ты мог встречать ее в Риме! В нашем доме!

Герцог некоторое время о чем-то размышлял, нахмурив темные брови.

— Исключено! — наконец, категорично произнес он. — Я прожил в Пруссии почти пятнадцать лет, никуда не выезжая! Меня привезли в Италию пять лет назад полумертвым от ран. Я даже этого не помню! Но я точно знаю, что я не мог быть в Риме в то время, как я был в Пруссии.

Дверь кабинета без стука отворилась, и на пороге показался невысокого роста, стройный молодой человек, темноволосый, смуглолицый, чем-то неуловимо похожий на графа Энрике, когда тот был немного моложе. Он был одет в темный камзол, расшитый золотыми нитями и жемчугом, темные со штрипками штаны и туфли с пряжками, отделанными брильянтовой пылью — последний крик моды нынешнего сезона в Риме.

— Добрый вечер, Энрике, — приветливо сказал он, сразу не обращая внимания на то, что его кузен находится в гостиной не один.

— Рад тебя видеть, Бартоломео, — отозвался граф Энрике, и, будучи внимательным хозяином, немедленно представил ему своего гостя: — Познакомься, это мой старинный друг из солнечной Тулузы, герцог Монлери.

Бартоломео Контарини с вежливой полуулыбкой на лице обернулся к гостю, взглянул на него и внезапно замер с протянутой вперед для рукопожатия рукой. Глаза его скользнули по лицу герцога и обратились к портрету, стоявшему на прежнем месте, на столе.

— Князь Острожский? — в следующую минуту удивленно вымолвил он. — Глазам своим не верю! Вы в Италии? А где же Эвелина?

Герцог покачнулся и без сил рухнул в кресло.

Бартоломео Контарини изумленно посмотрел на него и с запинкой произнес, обращаясь к своему венецианскому кузену:

— Как ты сказал? Герцог Монлери?

Граф Энрике, также немало пораженный калейдоскопической быстротой, с которой разворачивались события, решил, что пришло время вмешаться:

— Мой друг, герцог Монлери, — внушительно сказал он, указывая Бартоломео Контарини на сидевшего в кресле, прикрыв глаза, бледного герцога, — воевал на стороне Тевтонского Ордена в Литве. Он был тяжело ранен во время той самой большой битвы, название которой я не помню, но в которой рыцари Христовы потерпели поражение, и затем, очнувшись, обнаружил, что потерял память.

В глазах растерянного графа Бартоломео Контарини забрезжило понимание.

— Так он ничего не помнит?

Герцог открыл глаза.

— Я помню то, что я герцог Монлери. Я знаю это. Как знают мои слуги и моя тетка.

Бартоломео Контарини задумчиво смотрел на него, словно оценивая степень его искренности.

— Я тоже помню, что в Мальборке вас звали князь Острожский, — мягко возразил он. — Вы были послом польского короля и его близким родственником.

— Час от часу не легче! — пробормотал герцог, откидываясь на спинку кресла. — Не мог же я раздвоиться, в самом деле!

Граф Энрике снова подошел к бару, налил всем вина, вложил один бокал в руку герцога, протянул второй кузену Бартоломео и предложил ему усаживаться. Тот без возражений сел в кресло рядом с камином, отпил подогретого с пряностями вина и снова посмотрел на герцога.

— Я уверен, что не ошибаюсь, — сказал он. — Такого человека как вы трудно спутать с кем-то другим. И потом, разве вы не помните, как спасли мне жизнь?

— О боже! — герцог с усмешкой взглянул на графа Энрике, замершего с бутылкой в руках у бара. — Это все ты накаркал, Энрике, с твоими вечными шуточками о скелетах, выпадающих из семейных шкафов.

— Я всего лишь имел в виду этот портрет, — возразил граф Энрике, защищаясь.

— Портрет? — рассеянно переспросил граф Бартоломео Контарини, сосредоточенно размышляя о чем-то своем.

— Да, портрет.

Герцог испытывающе смотрел на итальянца. В полутьме кабинета его красивое лицо с темными искристыми глазами, бледное, словно высеченное из камня, показалось графу неправдоподобно правильным и совершенным, словно лик статуи античного Аполлона, которую Бартоломео Контарини видел когда-то на развалинах Парфенона.

— Я уверен, что знаком с девушкой, очень похожей на ту, которая изображена на портрете, — услышал он голос герцога, который заставил его очнуться.

Бартоломео удивленно вскинул на молодого человека глаза.

— Не сомневаюсь, сеньор, — мягко подтвердил он, глядя в лицо герцога. — Ведь Эвелина Контарини, по отцу панна Ставска, моя польская кузина, является вашей женой.

Хрустальный бокал выпал из ослабевших пальцев графа Энрике Контарини и раскололся на тысячи осколков, брызнувших во все стороны.

— Черт побери! — только и сказал он. — Красавица Эвелина вышла замуж за Монлери? Вот это трюк! Она же никогда и слышать не хотела о замужестве!

Герцог Монлери застыл в кресле без движения, словно внезапно замороженный его словами, а потом медленно обернулся к графу Контарини и посмотрел прямо ему в глаза.

— Моей женой?! — охрипшим от волнения голосом переспросил он.

— Вы что же, не помните Эвелину? — удивился сеньор Бартоломео.

Герцог, уже в который раз за этот вечер, страдальчески прикрыл глаза.

— В том то и дело, что не помню, — пересохшими губами прошептал он. — Черт бы побрал этот крестовый поход! Я еду в Литву!

— В Польшу, — подсказал Бартоломео Контарини, придвигая кресло поближе к камину. — Вам нужно ехать в Польшу, дорогой князь. Эвелина Острожская, ваша жена, живет в Польше. В вашем родовом замке, который называется, если мне не изменяет память, Остроленка.

В приемной его дома в Венеции, куда герцог добрался через несколько часов после памятного разговора с графом Контарини, его уже ждал человек в темном плаще, которого он встретил утром на переправе.

— Ваша светлость, — извиняющимся голосом начал было оправдываться мажордом, — этот сеньор был так настойчив! Он сказал, что вы пригласили его посетить вас сегодня вечером. Мы ничего не знали об этом и…

— Все в порядке, Лоренцо, — устало прервал его герцог. — Кажется, я действительно пригласил его, но забыл об этом. Хорошо, что вы проводили его в приемную. Надеюсь, ему не пришлось долго ждать?

— Всего четверть часа, князь, — ответил, возникая в дверях приемной, барон Дитгейм.

— Князь? Снова князь?

Лицо Дитгейма, и без того поврежденное длинным белесым, пересекавшим всю щеку шрамом, оставшимся после Грюнвальда, исказила гримаса.

— Поверьте, я не пришел бы к вам во второй раз, если бы не услышал в городе, что вы участвовали в крестовом походе на Литву, были ранены и потеряли память. Меня зовут барон Дитгейм.

— Вы были знакомы со мной в Польше или в Литве? — быстро спросил герцог, окинув Дитгейма пристальным взглядом.

Барону на минуту показалось, что он вновь очутился в далеких диких лесах Литвы. Сузившиеся от напряжения искристые глаза князя Острожского снова испытывающе смотрели ему в лицо. Этот итальянский вельможа, потерявший память, был без сомнения тем самым легендарным литовским князем, за голову которого магистр Ордена обещал некогда чуть ли не исполнение всех желаний. Это был также тот самый человек, который спас Дитгейму жизнь и которому он, следовательно, был обязан своим сегодняшним счастьем. Дитгейм решился.

Он открыто взглянул в лицо герцога и откровенно сказал:

— Почти шесть лет тому назад я неоднократно встречался с вами в Пруссии. Вы не крестоносец, сеньор. Вы племянник польского короля, его литовский родственник, князь Зигмунд Острожский.

Герцог некоторое время внимательно смотрел на Дитгейма, словно размышляя или пытаясь что-то припомнить, а затем вздохнул и покачал головой:

— Боюсь, я ничего этого не помню.

Посторонился, пропуская Дитгейма вперед, и расстроенным голосом пригласил:

— Проходите, барон.

Дитгейм послушно уселся в предложенное ему кресло и с любопытством оглядел роскошно убранную гостиную великолепного дома-дворца герцога на побережье. «Я не мог ошибиться, — подумал он. — Этот человек — герцог, он богат, знатен.… Но он — князь Острожский! Его место не здесь». Вытянув ноги ближе к камину, ибо ночь в Венеции оказалась довольно прохладной, Дитгейм насупился под пристальным взглядом герцога, сосредоточился и, медленно подбирая слова, начал говорить:

— Последний раз я встречался с вами весной 1409 года в Жемайтии.

— Где это? — немедленно с интересом спросил герцог.

Дитгейм дико взглянул на него, но тут же опомнился:

— В Литве. Мой отряд был специально послан магистром Тевтонского Ордена для того, чтобы ликвидировать чрезвычайно подвижное и опасное подразделение литовских войск, действующее у нас в тылу. Предводителем этого летучего отряда литовской конницы были вы, герцог, точнее, князь Острожский. К тому времени ваше имя уже было овеяно легендой. Вы были дерзки, удачливы и отважны. О ваших вылазках говорили и Орден, и Литва. Польский король негодовал, но всегда защищал вас.

— Вы говорите обо мне в прошедшем времени? — воспользовавшись паузой, спросил герцог, слегка приподнимая бровь.

— Я говорю о князе Острожском.

Герцог чуть заметно нахмурил брови.

— Продолжайте.

— Вы застали мой отряд врасплох, а я был одним из самых молодых и подающих большие надежды военачальников Ордена! Все мои рыцари пострадали в схватке, невредимыми остались только я и мальчишка-оруженосец. Неужели вы не помните, как, рискуя жизнью, вы отправились со мной в Мальборк спасать нашего друга Ротенбурга, который пострадал за свою честность? Вы можете гордиться им, он прославил свое имя при Грюнвальде!

— Судя по тому, сколько раз я рисковал своей жизнью, спасая других, странно, что я вообще живой и всего лишь потерял память, — пробормотал про себя герцог.

— А этот мальчишка-оруженосец, вы помните его? — не сдавался Дитгейм. — Когда вы сняли с его головы шлем, он оказался прекрасной девушкой с длинными белокурыми волосами!

Поперек лба герцога залегла глубокая морщина. Дитгейм не мог видеть выражения его глаз, но по лихорадочному румянцу, прихлынувшему к его бледным щекам, он понял, что молодой человек или вспомнил, или пытается вспомнить нечто, на его взгляд, чрезвычайно важное.

— Я, случайно, не женился потом на этой девушке? — наконец, глухо спросил он.

— Бог с вами! — Дитгейм даже рассмеялся от такого предположения. — Ваша жена — дочь знатного польского вельможи, Эвелина Ставская.

Герцог снова внимательно посмотрел на рыцаря, от чего Дитгейму на миг стало не по себе.

— Все знали, что вы очень любили свою жену, — помедлив, осторожно продолжал он. — Она была сказочно красива и до сих пор считается одной из самых красивых женщин страны. Вы были обручены с ней с малолетства, но никогда не встречались до свадьбы, и неохотно пошли на этот брак. Но король настаивал, и вам пришлось подчиниться. Она, как говорят, была также не в восторге от предстоящего союза и в течение долгих лет скрывалась в Литве. Когда, по приказу короля, вы стали искать ее, чтобы доставить ко двору, вы немедленно влюбились в нее, а затем женились на ней, не раздумывая. Король был очень доволен. Он до сих пор трогательно заботится о вашей семье.

— Романтично, — буркнул герцог. — Я должен был это помнить! Вы говорите, семья?

— Да. У вас есть сын. Он родился уже после вашей, извините, смерти при Грюнвальде.

Герцог с легким стоном откинулся на спинку кресла. Прикрыв рукой глаза, некоторое время неподвижно сидел в прежнем положении, а потом внезапно резко выпрямился и вскинул на Дитгейма блеснувшие непонятной насмешкой глаза.

— А вы уверены, что не обознались, барон?

— Уверен! — твердо отвечал Дитгейм.

— Ну что ж, — герцог одним гибким движением поднялся на ноги. — Тогда действительно придется ехать в Литву. Жена и сын — это уже серьезно. Я должен вспомнить! Спасибо вам, барон.

Донна Лусия, герцогиня де Монсада, ворвалась в комнату сразу же, как за Дитгеймом закрылась дверь.

— Боже мой, Луи, какая замечательная новость! Ты женат, у тебя есть сын!

— Тетушка, я ничего не помню, — предостерегающе сказал герцог, велев принести себе крепкого кофе.

— Ты не понимаешь! — продолжала экзальтированно жестикулировать испанка. — У тебя есть сын, наследник! Мы победили! Богатства твоего деда будут принадлежать нам, как и должно быть по справедливости! Я немедленно пошлю курьера с этой новостью в Севилью! Твой дед должен узнать об этом от нас.

— Тетушка, вы понимаете, что Польша и Литва — огромные государства и найти мою семью там будет очень трудно?

— Ерунда! — вскричала донна Лусия. — Этот милый человек ясно сказал, что тебе покровительствовал польский король. Ты просто поедешь ко двору и спросишь у него, где они находятся. Зная твою воинственную и предприимчивую натуру, я уверена, что ты получил за службу какие-нибудь владения, следовательно, твоя семья может спокойно жить там. Боже мой, у меня есть законный внук!

— Я бы на вашем месте подождал радоваться, — вздохнул герцог, принимая из рук слуги тонкую фарфоровую чашечку с ароматным напитком. — Разве вы забыли, что этот барон именовал меня князем Острожским. Родственником польского короля.

— Ты и есть его родственник, — подумав, сказала испанка. — По отцу ты принадлежишь к французским Анжу, а, насколько мне известно, покойная польская королевы была дочерью Людовика Анжуйского, венгерского короля.

— Тетушка, ваше увлечение политикой в один прекрасный день сослужит вам плохую службу.

— Что же здесь плохого? — удивилась донна Лусия. — Знание генеалогии очень сильно упрощает жизнь.

— Боже мой, вы говорите как Эвелина! — непроизвольно вырвалось у герцога.

— Правда? — донна Лусия с улыбкой смотрела на молодого человека. — Тогда, думаю, она мне понравится. К тому же, она, видимо, знатного рода, правда, принадлежит к этому варварскому племени. Твой барон сказал, что она красива.

Герцог поставил чашку на край изящного, орехового дерева столика, находившегося рядом с креслом.

— Она не только красива, она, по-видимому, из рода венецианских Контарини. По крайней мере, если Бартоломео Контарини не врет.

Донна Лусия широко раскрыла глаза.

— Вот это да! Венецианские Контарини? Это же великолепно! А причем тут малыш Бартоломео? Он же принадлежит к римской ветви?

— Он ее кузен, как и Энрике. Я тут не причем, это их слова.

— Боже, венецианские Контарини! — не могла опомниться от восторга донна Лусия. — Тогда девушка должна быть настоящей красавицей, как и ее бабка. Впрочем, их единственная кузина, Эвелина Контарини из Рима, тоже исключительно красивая девушка. Я встречалась с ней дет десять назад здесь, в Венеции, когда ты был в Прусии. Она, как две капли воды, похожа на свою бабку! Ты что же, никогда не видел ее портрет у покойного графа Лодовико?

— Господи, что за ужасный день сегодня! — простонал герцог, поднимаясь на ноги. — Сначала Диана Даванцатти, затем Энрике со своими скелетами из фамильных шкафов, потом Бартоломео Контарини, этот расфранченный индюк, который знает о моей жене больше, чем я сам! Теперь еще вы, тетушка! Так вы знали об этом чертовом портрете?! Вы даже встречались с Эвелиной Контарини?! Тогда радуйтесь, моя жена похожа на свою бабку как две капли воды! Потому что она и есть эта самая польская кузина Энрике, Эвелина Контарини!

Он быстро прошел через комнату, с треском захлопнув за собой тяжелую массивную дубовую дверь, и, несмотря на громкие протесты донны Лусии, удалился на свою половину дома.

Оставшись один, герцог сжал руками виски и попытался сосредоточиться. То, что его соотечественник говорили правду, он не сомневался, ибо теперь, после беседы с ним, все его неясные, отрывочные, путаные воспоминания о прошлом внезапно обрели некую систему. Герцог не любил вспоминать о своей жизни, вероятно потому, что он очень мало помнил о ней, и в такие мгновения чувствовал себя совершенно беспомощным. Разговор с Дитгеймом пробудил в его душе прежнюю, как в первые дни после того, как он пришел в сознание, тянущую душу тоску, то самое ощущение, что он должен что-то вспомнить, и непременно вспомнит это сейчас, стоит только сосредоточиться…. Но память не возвращалась. Герцог сотню раз повторил про себя свое новое имя, надеясь, что звук его пробудит в памяти хоть крохотную искру сознания. Бесполезно.

В сердцах, он рванул ворот камзола, задел едва зажившую, все еще беспокоившую его рану, полученную при Грюнвальде, и поморщился от боли. Еще некоторое время посидел на открытой веранде, всей грудью вдыхая влажный ночной воздух. С Большого канала тянуло сыростью. Слуги уже спали. Герцог закрыл окно, разделся и лег в постель. Долго не мог заснуть, а проснулся рано, с бешено колотящимся сердцем и все нараставшей тревогой в душе. Ночью он опять задел рану, видимо, острая боль разбудила его, но вместе с болью в сознании вспыхнуло видение склоненного над ним бледного, прекрасного, залитого слезами лица с казавшимися огромными синими глазами…. Он почти физически ощутил на своей щеке и плече тяжесть прикосновения шелковистых густых волос.

Герцог резким движением сел на постели, стараясь как можно дольше сохранить и запомнить свои видения и ощущения. Едва переводя дыхание, облизал пересохшие губы и, рывками разрывая тонкий батист сорочки, безжалостно надавил на только недавно закрывшуюся старую рану. Морщась от боли, он снова увидел перед своим внутренним взором прекрасное лицо в обрамлении светлых вьющихся волос, а потом все внезапно пришло в движение: в ушах его раздался топот коней, свист ветра, брань, крики на незнакомом гортанном языке, затем замелькали всадники в рысьих шкурах и бархатных беретах, и наконец, возникло чье-то волевое смуглое лицо с желтыми рысьими глазами. «Корибут!» — ударил в уши знакомый голос, в памяти тут же вспыхнуло другое лицо, одутловатое, нездорово бледное, но с яркими, живыми стального цвета глазами и глубокими морщинами возле рта. И снова голос: «Да, черт возьми, да! Она похожа, очень похожа на королеву, упокой господи ее душу!»

Кровь сочилась из-под пальцев герцога, которыми он сжимал раскрывшуюся рану, стекала по руке почти до локтя, заливая нежную пену белоснежных кружев отделки сорочки. Герцог не замечал этого. Сжав зубы от боли, он смотрел прямо перед собой широко открытыми глазами и жадно листал страницы неожиданно воскресшего прошлого. В эти минуты он был почти счастлив.

— Простите меня, ради бога, Монлери! — молодая жена графа Гвидо Кавальканте, урожденная Изабелла Контарини, коршуном налетела на герцога рано утром следующего дня, когда он едва успел выйти в приемную своего дома из столовой, где он наслаждался чашкой горячего травяного чая. Его покой был нарушен шумом открываемой входной двери и возбужденным голосом молодой женщины, которую он глубоко уважал за то, что она в короткий срок сумела сделать из его ветренного друга, поэта и дуэлянта, примерного семьянина.

— Монлери! Я услышала в городе потрясающую новость и не могла не увидеть вас! Эвелина Контарини ваша жена, Монлери? Это правда?

Герцог вздохнул.

— Надо полагать, вы тоже знакомы с ней, Изабелла?

— Да! — пылко вскричала молодая женщина. — Я познакомилась с Эвелиной десять лет назад в доме своего отца в Риме, когда я была еще совсем малышкой. Она с Бартоломео только что приехала в Рим, и весь город просто с ума сошел, увидев, как она прекрасна! К ней сватались все дееспособные мужчины, даже мой отец и Гвидо, которому тогда было двадцать пять. Она была так добра ко мне! Отец даже разрешил мне поехать вместе с ней в Венецию летом 1407 года. Это было самое счастливое время моего детства! Она звала меня Беллой, она любила и баловала меня, как свою собственную дочь, меня, которая не помнила своей матери, а мой отец, — Изабелла запнулась, безнадежно махнула рукой и добавила: — Вы сами знаете, что представляет из себя мой отец, не правда ли, Монлери?

— Что же вы хотите от меня, Изабелла? — после наступившей паузы, спросил герцог.

— Вы привезете ее в Венецию, Монлери? Боже мой, это будет таким счастьем! Я так рада, что она все-таки выбрала вас, а не того польского принца!

— Польского принца? — насторожился герцог.

— Ну да, польского принца, который сватался к ней в Прусии и с которым ее заставили обручиться. Она рассказывала мне о нем, и каждый раз при этом у нее были грустные глаза.

— Что она еще вам рассказывала, Изабелла?

— Вы ревнуете, Монлери? — рассмеялась молодая женщина, посмотрев на серьезное выражение, появившееся на лице герцога. — Она называла мне имя, но я его не помню. Помню только, что они сговорились с Бартоломео и, разыграв целое представление о ее мнимой смерти от холеры, удрали из Пруссии в Италию. Мне всегда почему то казалось, что она жалела об этом. Боже мой, после всех этих лет, я, может быть, снова увижу прекрасную Эвелину Контарини! Единственную женщину, которую я уважала и боготворила! Вы настоящий счастливчик, Монлери!

Герцог внимательно смотрел на взволнованную молодую женщину.

— Изабелла, — наконец, сказал он. — Вы заставляете меня по-настоящему волноваться. Если бы эти экзальтированные высказывания исходили бы из уст кого-либо другого, я бы просто закрыл на это глаза. У вас же, той, которую я считаю необычайно умной молодой женщиной, и к тому же, моим другом, я хочу спросить, что вы имеете в виду?!

— Лишь то, что я сказала! Вы настоящий счастливчик, Монлери! Эвелина Контарини — женщина, которую невозможно забыть!

— Звучит скорее, как проклятие, чем благословение! — пробормотал герцог.

В его памяти внезапно возникла картина огромной залы со стрельчатыми окнами, весьма необычной конструкции, пятиугольной комнаты, с круглым столом, расположенном посередине. За столом, суровые, в воинском облачении и в белых плащах с черными крестами на них, сидят пять рыцарей-монахов. Перед ними, в лучах утреннего солнечного света стоит прекрасная девушка в белом платье — Эвелина Валленрод! Он едва не произнес это имя вслух. Эвелина Валленрод? Что все это могло значить?!

Изабелла Кавальканти внимательно смотрела на него.

— Что с вами, Монлери? Вы начинаете вспоминать?

— Да, — медленно произнес герцог. — Что-то определенно начинает проясняться в моей памяти, но, к сожалению, эти воспоминания совершенно сбивают меня с толку. Надо полагать, Гвидо приехал в Венецию вместе с вами?

— О да, конечно, — рассеянно ответила Изабелла, думая о чем-то своем.

— И где же вы остановились?

— Конечно же, у Энрике Контарини! — Изабелла стряхнула с себя задумчивость и снова ринулась в бой. — Мы приехали вместе с моим римским кузеном Бартоломео. Кстати, когда он узнал, что я собираюсь к вам сегодня, он попросил меня передать вам, что в замке Мальборг Эвелина жила в доме своего дяди, комтура Валленрода. Возможно, поэтому вы можете вспомнить ее под именем Эвелины Валленрод.

Изабелла закончила и с сомнением взглянула на герцога.

— Надеюсь, эта информация как-то помогла вам, Монлери? Мне она кажется полным вздором. Судя по всему, в Польше у Эвелины была очень насыщенная жизнь.

Прикрыв рукой глаза, герцог пытался слушать, что говорила Изабелла, в то время как в памяти его мелькали картины пикника возле старого охотничьего домика в лесу, белое платье девушки с распущенными волосами, придерживаемыми тонким золотым обручем, она останавливается и с улыбкой протягивает ему руку…. Эвелина Валленрод! Затем — темно-вишневое платье с пеной белоснежных кружев, ее откинутая назад голова, полузакрытые глаза, волосы, светлым водопадом обрушившиеся на его плечи и руки, сжимающие ее в объятьях. Он словно снова почувствовал легкий запах лавандовой воды, исходящий от ее волос, вкус ее губ, сладость ее дыхания, сводящие его с ума… Затем в его памяти снова прозвучали ее холодные слова, сказанные с таким леденящим душу презрением, что ему захотелось заткнуть уши: «Мне все равно, жить или умереть! Вы понимаете это, самодовольный болван?!» Белая Роза Ордена, фройляйн Эвелина Валленрод!

— Монлери!

Он опомнился только после того, как ощутил, что Изабелла трясет его за плечо.

— С вами все в порядке, Луи?

От волнения Изабелла назвала его по имени, чего всегда избегала делать, потому что считала его необычайно привлекательным молодым человеком, принадлежащим, к тому же, к двум могущественным ветвям Анжуйского королевского дома.

— Да, конечно, Изабелла.

Герцог сделал вид, что не заметил ее оговорки.

Он уже хотел было предложить Изабелле выйти на воздух, на мощенную камнем площадку перед домом, окруженную каменной балюстрадой и увитую розами, как внезапная вспышка воспоминаний снова поразила его. На этот раз он увидел лицо еще не старой и прекрасно сохранившейся женщины лет сорока, встревоженное и напряженное, в то время почувствовал как к губам его прижимается край стеклянного сосуда с горьковатой тягучей жидкостью. «Пей, Львенок, все будет хорошо, — зазвучал в его ушах знакомый голос. — Королева была права, поляки действительно выиграли эту битву. Ты свободен. Спи!»

Изабелла Кавальканти с жалостью и страхом посмотрела в его внезапно побледневшее лицо.

В этот момент в приемную залу дома герцога в Венеции вошли еще две женщины, сопровождаемые тремя мужчинами.

— Гвидо! — с облегчением воскликнула Изабелла, узнавая в одном из них своего мужа.

— Что случилось? — почти в один голос воскликнули обе вошедшие женщины, моментально отмечая необыкновенную бледность герцога и встревоженный вид Изабеллы Кавальканти.

Одна из них была испанская тетушка герцога, а вторая — графиня Диана Даванцатти, вместе с которой появились граф Энрике Контарини и его римский кузен Бартоломео.

Герцог поднял глаза, чтобы сказать нечто, уверяющее всех присутствующих, что ничего не произошло, взглянул в лицо Дианы Даванцатти и некоторое время смотрел в него, не отрываясь, прежде чем, глядя прямо в ее глаза, неожиданно для самого себя произнес внезапно выскочившее в его памяти имя:

— Марина Верех!

К всеобщему изумлению, графиня Даванцатти вскрикнула, побледнела и упала в обморок.