Я иду по мокрым травам…

Эдуард Асадов

Сборник «Я иду по мокрым травам…» – признание Э. Асадова в любви к своей стране, ее природе. Подлинная вера в свою страну, а также рассказ о событиях Великой Отечественной, героическим участником которой был автор, захватывают читателя так же, как стихи поэта о любви, ведь четкая система ценностей раскрывается и в этих стихотворениях, а любовь к своей стране всегда привлекательна. В сборник входят стихотворения о войне, о России, о Родине, событиях, происходивших в годы перестройки, а также о природе и животных.

© Асадов Э.А., наследник, 2020

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2020

Вечная красота

«Я так хочу стихи свои писать…»

Я так хочу стихи свои писать,

Чтоб каждой строчкой двигать жизнь вперед.

Такая песня будет побеждать,

Такую песню примет мой народ!

Пускай трудна порою крутизна,

Но там, где люди солнце обретут,

Быть может, песню и мою споют,

И в чьем-то сердце задрожит струна.

Я так хочу стихи свои писать,

Чтоб, взяв их в новый, незнакомый век,

Читатель мог уверенно сказать:

«Недаром прожил в мире человек!»

И там, у завершенья крутизны,

Сквозь яркий день и сквозь ночную тьму

Вплетая голос в гул моей страны,

Я так скажу потомку своему:

«Ты слышишь этот песенный прибой,

Ты видишь счастьем залитую ширь —

Храни же свято этот светлый мир,

Что добыт был великою ценой!»

Я так хочу стихи свои писать,

Чтоб этот миг приблизить хоть на час.

Они прекрасны, замыслы, у нас!

И наши песни будут побеждать!

1947

«Люблю я с откоса весенней порой…»

Люблю я с откоса весенней порой,

Раздевшись, в студеную воду нырнуть,

Обдаст тебя сразу огонь ледяной,

От холода трудно сначала вздохнуть.

Потом ты плывешь, рассекая руками

Воды и зари многоцветное пламя,

Но так проберет леденящий поток,

Что пробкой летишь на прибрежный песок.

Мне холод такой не мешает ничуть,

Он бодрость и радость вливает мне в грудь,

Он утренней песнею в сердце звенит,

Он сил прибавляет, он кровь горячит.

Люблю я ядреный январский мороз

С холодным сверканьем синеющих льдов,

С лыжней, по которой летишь под откос,

Обрывками песен пугая клестов.

Что холод и что мне лихая зима,

Коль можно хрустальную свежесть вдохнуть?

Не кровь в моих жилах, а юность сама,

Рассвет загорелся, скорее же в путь!

Но все же мороз и меня леденит,

Едва лишь свидания час настает,

Глаза твои — лед, и душа твоя — лед,

И каждая фраза, как льдинка, звенит.

Зачем же тогда я про нежность пою?

Затем, чтоб помочь пробудиться весне,

Разбить скорлупу ледяную твою,

Согреться, а нет, так сгореть на огне.

Когда б я не верил всем сердцем в твой пыл,

Чудачка, неужто б тебя я любил?!

Сказал и почувствовал: кажется, лгу.

Пусть лед! Все равно разлюбить не смогу!

1947

В тайге

В светлом инее березы.

Злы в Сибири холода!

Речка скрылась от мороза

Под тяжелый панцирь льда.

Кедры в белых рукавицах

Молчаливо-высоки…

Жадно нюхает лисица

Деревенские дымки.

На сугробах птичий росчерк,

Ель припудрена снежком,

Дятел, греясь, как извозчик,

О крыло стучит крылом.

Завалил берлогу свежий

Снег. Мороз трещит окрест…

Спит в своей дохе медвежьей

Сам «хозяин» здешних мест.

Только белка-непоседа,

Глаз ореховый кося,

Мчит по веткам, для обеда

Шишку крепкую неся.

Ближний куст ударил громом…

Оборвав свой быстрый бег,

Белка светло-серым комом

Полетела в рыхлый снег.

Эхо в троекратной силе

Гулко ахнуло вокруг.

Кедры, вздрогнув, уронили

Рукавицы с длинных рук.

Человек скользит на лыжах,

Ручейками след бежит.

Средь лисиц пунцово-рыжих

Белка серая лежит.

Сумрак в лес ползет сторожко,

И на веточках осин

Льда стеклянные сережки

Загорелись под рубин.

Вновь от гула встрепенулся

Лес на целую версту,

Только лучше бы вернулся

Или просто промахнулся

Парень в эту красоту!

1947–1973

Белинский

Завидуем внукам и правнукам нашим.

В. Белинский

Мокрыми пальцами дождь барабанит по крыше,

Сумрак из комнаты свет вытесняет в окно,

Ветер озябшие ветки деревьев колышет,

В домике холодно, сыро, пустынно, темно…

Восемь шагов от окошка до ручки дивана,

Блеск лихорадочный из-под опущенных век…

Ходит по комнате, кутаясь в плед беспрестанно,

Нервной походкою бледный худой человек.

Черные души, тупые жестокие люди

Русь обирают, свободу зажали в тиски,

Грабят и молятся, мучают, властвуют, судят,

Пряча наживу под рясы, в ларцы, в кошельки.

Да, он обязан бичующим гневом излиться.

Да, он обязан, он верит в Россию, в народ!

Мысли, надежды… Кто рядом с ним? С кем поделиться?

Маша… жена? Не поймет, ничего не поймет!

Надо работать, а сил остается немного,

Недуг сжимает своею костлявой рукой,

Злая нужда постоянно стоит у порога,

Просит долги и стучит деревянной клюкой.

Стекла заныли — промчалась лихая пролетка…

Вновь подошло… Точно заживо падаешь в гроб:

Кашель мучительный. Жуткая мерзость — чахотка,

Кровь на платке и в холодной испарине лоб…

Только неправда, не сдался он горю и бедам!

Вот он поднялся и, сунув платок свой в карман,

Резким движением вместе со скомканным пледом

Бросил усталость на ситцем обитый диван.

Вот он склонился и что-то торопится, пишет…

Свечка колеблется, ночь застилает окно…

Мокрыми пальцами дождь барабанит по крыше,

В домике холодно, сыро, пустынно, темно.

Нет больше ночи, нет времени, нет расстоянья,

В синих глазах его жаркий огонь отражен,

Вот он сидит, позабывши про боль и страданья,

Правый и гневный «неистовый Виссарион».

Видит он Родину в дальнем, немеркнущем свете, —

Нет, не бесправной, не темной, не рабской — иной.

Видит он Родину ту, что, пройдя сквозь столетье,

Знамя свободы победно взвила над собой!

1948–1976

Летний поход

Ветер поет и звенит над рекой,

Возле обрыва трещит камышами,

Сосны зелеными машут платками,

Небо надулось, как парус тугой.

Мы уплываем все дальше и дальше…

Шлюпки взлетают на зыбкой волне,

Тянется нить журавлей в вышине,

Справа темнеют еловые чащи.

Летний поход: полевые дорожки,

Яркого солнца и песен пора,

Время рыбалок, печеной картошки,

Время ночевок в лесу у костра.

Крепче на весла, друзья, налегайте,

Спят еще села в предутренний час,

Хочется крикнуть: «Проснитесь, вставайте!

Солнце над рощами брызнет сейчас!»

Сильные руки, упругие взмахи,

Волны кругами бегут к берегам.

Вон и рассвет в кумачовой рубахе,

Встав, по росистым шагает лугам.

Выйдем на берег, товарищ, и встанем

Возле обрыва над самой водой.

Встретим горячий поток золотой,

Руки друг другу в пожатье протянем.

Взглядом ты смело округу обшаришь:

Видишь, как речка под солнцем блестит?

Слышишь, как весело ветер звенит?

Вот она, молодость наша, товарищ!

Нам по земле еще много шагать,

Нам еще много учиться упорно,

Нам еще много рассветов встречать,

Много пропеть еще песен задорных.

Нам еще много работать с тобою,

Долгую жизнь надо славно прожить.

Если дружить — так уж верно дружить!

Если любить — так любить всей душою!

Что ж, нам, пожалуй, пора и назад.

Травы и листья росою сверкают.

Едем, товарищ, уж день наступает!

Вон и ребята из лодок кричат…

1949

Весна в лесу

Дятлы морзянку стучат по стволам:

«Слушайте, слушайте! Новость встречайте!

С юга весна приближается к нам!

Кто еще дремлет? Вставайте, вставайте!»

Ветер тропинкой лесной пробежал,

Почки дыханьем своим пробуждая,

Снежные комья с деревьев сметая,

К озеру вышел и тут заплясал.

Лед затрещал, закачался упрямо,

Скрежет и треск прозвучал в тишине.

Ветер на озере, точно в окне,

С грохотом выставил зимнюю раму.

Солнце! Сегодня как будто их два.

Сила такая и яркость такая!

Скоро, проталины все заполняя,

Щеткой зеленой полезет трава.

Вот прилетели лесные питомцы,

Свист и возню на деревьях подняв.

Старые пни, шапки белые сняв,

Желтые лысины греют на солнце.

Сонный барсук из норы вылезает.

Солнце так солнце, мы рады — изволь!

Шубу тряхнул: не побила ли моль?

Кучки грибов просушить вынимает.

Близится время любви и разлук.

Все подгоняется: перья и волос.

Зяблик, лирически глядя вокруг,

Мягко откашлявшись, пробует голос.

Пеной черемух леса зацвели,

Пахнет настоем смолы и цветений,

А надо всем журавли, журавли…

Синее небо и ветер весенний!

1950

После дождя

Дождь весь день хлестал, бесился

Над опушкой, над полями.

К ночи вдруг устал, смирился,

Мирно зазвенел ручьями.

Ветерок промчал по сучьям,

Месяц встал над перелеском,

Рукавом широким туча

Звезды вытерла до блеска.

Тень легла от вербы гибкой,

Над водой камыш согнулся,

Через речку светлый, зыбкий

Лунный мостик протянулся…

Я не сплю, мне душно, жарко.

Может, ветер слишком ласков?

Может, звезды слишком ярки?

Может, мир в особых красках?

Я иду по мокрым травам,

Запах клеверный вдыхая,

Слева — месяц, речка — справа,

Впереди — поля без края.

Кто увидит — отшатнется:

Человек ума лишился,

Человек поет, смеется,

Человек с дороги сбился.

Ну и пусть себе гадает,

Отчего я в поле вышел.

Знаю я, а он не знает,

Я слыхал, а он не слышал,

Как совсем еще недавно

В блеске звезд она стояла.

— Мой единственный, мой славный.

Я люблю тебя!.. — сказала.

1950

Лыжник

Лыжи звенят на упругом снегу,

Птицы, поднявшись, над просекой вьются,

Елки, дубы позади остаются…

Ветер… Я следом за ветром бегу!

Галка вспорхнет или заяц проскачет,

Крикну я вслед им — и дальше, вперед!

Дремлют в снегу подмосковные дачи,

В небе озябшее солнце встает.

Вниз, под уклон, только ветер в ушах!

Холод и страх овладеть не сумеют

Тем, кто горячее сердце имеет,

Крепкие нервы и силу в руках.

Завтра учеба: конспекты, зачеты,

Все подготовить в положенный срок.

В будни поможет упорней работать

Славный морозный воскресный денек!

Поле, за полем заснеженный лес…

Сколько тут солнца, простора и ветра!

Гриву раскинув на полкилометра,

Мимо со свистом промчался экспресс.

Тени вокруг все длинней, все темнее,

Вечер на сучьях развесил закат.

Птицы смолкают. Пора и назад!

Снег вдоль оврага слегка голубеет.

Я не устал, я не мерзну в пути.

Ветер, я мог бы с тобой потягаться!

Мог бы еще хоть до полюса мчаться,

Только мне завтра вставать к девяти.

1951

Я с вами всегда, товарищи!

Гремят барабаны задорно,

Солнца лучи горят,

На галстуках и на горнах

Песню несет отряд.

В раскрытые окна дома

Врывается звонкий хор.

Мне с детства песня знакома,

Горячая, как костер!

И вот я кричу вдоль сквера,

Ладони сложив трубой:

— Детство мое! Пионеры!

Возьмите меня с собой!

Ребята мне машут руками,

Весело что-то кричат.

Над кленами и домами

Песню несет отряд.

И, стоя в окне раскрытом,

Я вижу в дальней дали,

Как строго и деловито

Уходят в рейс корабли.

А вон в духоте ковыльной,

В строю, по четыре в ряд,

Устало, дорогой пыльной

Идет батальон солдат.

Пройдя сквозь смерть и лишенья,

Исполнят любой приказ.

Ни робости, ни сомненья

В молчанье спокойных глаз.

И я был таким когда-то,

И нет мне судьбы иной!

— Юность моя! Солдаты!

Возьмите меня с собой!

Грохочут шагами четкими.

Услышали или нет?

Но вот мне машут пилотками,

И песня гремит в ответ!

Как кадры из киноленты,

Картины мелькают, и вот

Я вижу сейчас, как студенты

В далекий идут поход.

Рюкзак — небольшая весомость:

Консервы, хлеб да мечта.

Парни — одна ученость!

Девчата — сплошь красота!

Пройдут от Чукотки до Крыма,

Светлые, как рассвет.

И целей недостижимых

Для них на планете нет!

И я робинзонам Арктики

Кричу в рассвет голубой:

— Песня моя! Романтики!

Возьмите меня с собой!

Голос слегка срывается.

Услышали или нет?

Но вижу: они улыбаются

И хором кричат: — Привет!

— Мне лишних удобств не надо.

Берите меня, друзья! —

И слышу в ответ: — Мы рады,

Но все обойти нельзя!

И ты не один — ты с нами!

Но сколько б ты ни шагал,

Сейчас ты нужней стихами.

Письма наши читал?

Пиши о солдатской службе,

Пиши с огоньком в крови

О настоящей дружбе,

О счастье и о любви.

Трепетом сердце полни.

Живи для людей и стихов.

Друзей постоянно помни

И плюй на своих врагов!

С мещанством и злою гнилью

В яростной будь борьбе.

А если ослабнут силы —

Мы разом придем к тебе!

В зенит салютуют молодо

Клены и фонари.

Утро несет по городу

Шелковый флаг зари.

И сквозь золотое пожарище

Я слышу шум голосов.

— Будь счастлив! — кричат товарищи. —

Горячих тебе стихов!

Друзьям, робинзонам Арктики:

— Спасибо! — кричу в ответ. —

От звезд до глубин Атлантики

Я с вами душой, романтики!

Открытий вам и побед!

1965

Красота народа

Наконец-то в числе реликвий

Оказались в стране моей

Древний Суздаль, Ростов Великий,

Деревянная вязь Кижей!

Наконец наступили годы

Величаво-седую стать,

Красоту, мастерство народа

Из забвения воскрешать!

Кружевную и величавую,

Белопенную, как прибой,

Неразлучную с русской славою,

С русской радостью и бедой.

Возродить и навек взметнуть

Все, что дорого нам и свято.

Жаль вот только, что не вернуть

То, что прахом легло когда-то.

Сколько яркого озарения

Древних зодчих — певцов труда,

В исторических потрясениях

Бурей сорвано навсегда!..

Впрочем, были еще любители

Штурмовщины и крайних мер.

Где сегодня Христа Спасителя

Храм невиданный, например?

Он стоял над Москвой-рекою,

Гордо вскинув свою главу,

Белым лебедем над водою,

Русской сказкою наяву!..

Кто вернет устремленный в небо,

Что горел, в облаках паря,

Древний храм Бориса и Глеба,

Алый, праздничный, как заря?

И снесли до чего ж умело!

Даже гид не найдет следа.

Как же славно, что с этим делом

Ныне кончено навсегда!

Но сейчас не об этом хочется!..

Слава богу, поди спроси,

Сколько ярких шедевров зодчества

Ныне радует на Руси!

Тех, что стройно-легки, как птицы,

Будь то башня, собор иль храм,

У создателей чьих учиться

Не грешно бы в любой столице

И сегодняшним мастерам.

И смогли ведь. Вершили чудо —

Удивишься аж за версту!

Так храните же, люди, всюду

Эту светлую красоту!

И отлично, что комсомольцы

Возрождать взялись старину

С той же страстью, с какой добровольцами

Мчались прежде на целину.

И когда средь новейших зданий,

Прежних красок вернув наряд,

Словно древние могикане,

Храмы праздничные стоят

И горит на заре лучисто

Золотой пожар куполов, —

Лишь таращат глаза туристы,

Не найдя подходящих слов.

А слова будто светом брызжутся,

Даже кружится голова.

Только вслушайтесь: «звонница», «ризница»

Жар малиновый, не слова!

И горды мы, горды по праву

У порогов священных мест.

Словно книги великой главы —

Бородинское поле славы,

Севастопольский комплекс славы,

И Мамаев курган, и Брест!

И сверкают в лучах рассвета

Песней мужества и труда:

Монументы Страны Советов,

Космодромы и города!

Вот вам старое, вот вам новое,

Ну так что же, что рядом, что ж?!

Все ведь кровное, все — история,

Ничего ведь не оторвешь!

Потому так светло и бережно

Нынче связаны навсегда

День вчерашний и день теперешний,

Как с былинным Кремлем звезда!

1970

Вечная красота

Устав от грома и чада,

От всей городской тесноты,

Человеку порою надо

Скрыться от суеты.

И степи любя, и воды,

Ты все-таки верь словам,

Что лес — это «храм природы».

Лес — он и вправду храм!

И нету на свете средства,

Дающего больше сил.

Ведь с самого малолетства

Он нас красоте учил.

С малиной, с речонкой узкой,

С травами до небес,

Разлапистый, русский-русский,

Грибной и смолистый лес.

В июньское многоцветье

Кинувшись, как в волну,

Скрытый от всех на свете,

Вслушайся в гул столетий

И мягкую тишину.

Взгляни, как рассвет дымится,

Послушай, как синь лесов

Проворней, чем кружевницы

Плетут, расшивают птицы

Трелями всех тонов.

Между кустов склоненных

Паук растянул антенну

И ловит завороженно

Все голоса вселенной.

На рыжем листе букашка

Смешно себе трет живот,

Шмель гудит над ромашкой,

Как маленький самолет.

А в небе, чуть слышный тоже,

Сиреневый хвост стеля,

Летит самолет, похожий

На крохотного шмеля.

И вновь тишина такая,

И снова такой покой,

Что слышно, как пролетает

Листик над головой…

Клены прямые, как свечи,

Стоят перед стайкой ив,

Лапы друг другу на плечи

Ласково положив.

От трав, от цветов дурманных

Почудится вдруг порой,

Что можешь, став великаном,

Скатать, как ковер, поляну

И взять навсегда с собой.

Волшебный снегирь на ветке

С чуть хитроватым взглядом

В красной тугой жилетке

Сидит и колдует рядом.

И вот оживают краски,

И вот уже лес смеется.

За каждым кустом по сказке,

И в каждом дупле — по сказке,

Аукнись — и отзовется…

Как часто в часы волнений

Мы рвемся в водоворот,

Мы ищем людских общений,

Сочувствия, утешений

Как средства от всех невзгод.

А что, если взять иное:

Стремление к тишине.

Душе ведь надо порою

Остаться наедине!

И может, всего нужнее

Уйти по тропе туда,

Где жаром рябина рдеет

И в терпком меду шалфея

Звенит родником вода;

Туда, где душе и глазу

Откроется мудрый мир

И где на плече у вяза

Волшебный поет снегирь.

1970

О том, чего терять нельзя

Нынче век электроники и скоростей.

Нынче людям без знаний и делать нечего.

Я горжусь озареньем ума человечьего,

Эрой смелых шагов и больших идей.

Только, видно, не все идеально в мире

И ничто безнаказанно не получается:

Если рамки в одном становятся шире,

То в другом непременно, увы, сужаются.

Чем глазастей радар, чем хитрей ультразвук

И чем больше сверхмощного и сверхдальнего,

Тем все меньше чего-то наивно-тайного,

Романтически-сказочного вокруг.

Я не знаю, кто прав тут, а кто неправ,

Только что-то мы, видно, навек спугнули.

Сказка… Ей неуютно в ракетном гуле,

Сказке нужен скворечник и шум дубрав.

Нужен сказке дурман лугового лета,

Стук копыт, да мороз с бородой седой,

Да сверчок, да еще чтоб за печкой где-то

Жил хоть кроха, а все-таки домовой…

Ну, а мы, будто в вихре хмельного шквала,

Все стремимся и жить и любить быстрей.

Даже музыка нервной какой-то стала,

Что-то слишком визгливое слышится в ней.

Пусть река — не ожившая чья-то лента

И в чащобах не прячутся колдуны,

Только людям нужны красивые сны,

И Добрыни с Аленушками нужны,

И нельзя, чтоб навеки ушла легенда.

Жизнь скучна, обнаженная до корней,

Как сверх меры открытая всем красавица.

Ведь душа лишь тогда горячо влюбляется,

Если тайна какая-то будет в ней.

Я — всем сердцем за технику и прогресс!

Только пусть не померкнут слова и краски,

Пусть хохочет в лесах берендеевский бес,

Ведь экстракт из хвои не заменит лес

И радар никогда не заменит сказки!

1970

Весенняя песня

Гроза фиолетовым языком

Лижет с шипеньем мокрые тучи.

И кулаком стопудовым гром

Струи, звенящие серебром,

Вбивает в газоны, сады и кручи.

И в шуме пенистой кутерьмы

С крыш, словно с гор, тугие потоки

Смывают в звонкие водостоки

Остатки холода и зимы.

Но ветер уж вбил упругие клинья

В сплетения туч. И усталый гром

С ворчаньем прячется под мостом,

А небо смеется умытой синью.

В лужах здания колыхаются,

Смешные, раскосые, как японцы.

Падают капли. И каждая кажется

Крохотным, с неба летящим солнцем.

Рухлядь выносится с чердаков,

Забор покрывается свежей краской,

Вскрываются окна, летит замазка,

Пыль выбивается из ковров.

Весна даже с душ шелуху снимает:

И горечь, и злость, что темны, как ночь,

Мир будто кожу сейчас меняет.

В нем все хорошее прорастает,

А все, что не нужно, долой и прочь!

И в этой солнечной карусели

Ветер мне крикнул, замедлив бег:

— Что же ты, что же ты в самом деле,

В щебете птичьем, в звоне капели

О чем пригорюнился, человек?!

О чем? И действительно, я ли это?

Так ли я в прошлые зимы жил?

С теми ли спорил порой до рассвета?

С теми ли сердце свое делил?

А радость-то — вот она — рядом носится,

Скворцом заливается на окне.

Она одобряет, смеется, просится:

— Брось ерунду и шагни ко мне!

И я (наплевать, если будет странным)

Почти по-мальчишески хохочу.

Я верю! И жить в холодах туманных,

Средь дел нелепых и слов обманных,

Хоть режьте, не буду и не хочу!

Ты слышишь, весна? С непогодой — точка!

А вот будто кто-то разбил ледок, —

Это в душе моей лопнула почка,

И к солнцу выпрямился росток.

Весна! Горделивые свечи сирени,

Солнечный сноп посреди двора,

Пора пробуждений и обновлений —

Великолепнейшая пора!

1970

Высота

Под горкой в тенистой сырой лощине,

От сонной речушки наискосок,

Словно бы с шишкинской взят картины,

Бормочет листвой небольшой лесок.

Звенит бочажок под завесой мглистой,

И, в струи его с высоты глядясь,

Клены стоят, по-мужски плечисты,

Победно красою своей гордясь.

А жизнь им и вправду, видать, неплоха:

Подружек веселых полна лощина…

Лапу направо протянешь — ольха,

Налево протянешь ладонь — осина.

Любую только возьми за плечо,

И ни обид, ни вопросов спорных.

Нежно зашепчет, кивнет горячо

И тихо прильнет головой покорной.

А наверху, над речным обрывом,

Нацелясь в солнечный небосвод,

Береза — словно летит вперед,

Молодо, радостно и красиво…

Пусть больше тут сухости и жары,

Пусть щеки январская стужа лижет,

Но здесь полыхают рассветов костры,

Тут дали видней и слышней миры,

Здесь мысли крылатей и счастье ближе.

С достойным, кто станет навечно рядом,

Разделит и жизнь она и мечту.

А вниз не сманить ее хитрым взглядом,

К ней только наверх подыматься надо,

Туда, на светлую высоту!

1971

Свидание с детством

(Лирический монолог)

Не то я задумчивей стал с годами,

Не то где-то в сердце живет печаль,

Но только все чаще и чаще ночами

Мне видится в дымке лесная даль.

Вижу я озеро с сонной ряской,

Белоголовых кувшинок дым…

Край мой застенчивый, край уральский,

Край, что не схож ни с каким иным.

Словно из яшмы, глаза морошки

Глядят, озорно заслонясь листком.

Красива морошка, словно Матрешка,

Зеленым схвачена пояском.

А там, где агатовых кедров тени

Да малахитовая трава,

Бродят чуткие, как олени,

Все таинственные слова…

Я слышал их, знаю, я здесь как дома,

Ведь каждая ветка и каждый сук

До радостной боли мне тут знакомы,

Как руки друзей моих и подруг.

И в остром волнении, как в тумане,

Иду я мысленно прямиком,

Сквозь пегий кустарник и бурелом

К одной неприметной лесной поляне.

Иду, будто в давнее забытье,

Растроганно, тихо и чуть несмело,

Туда, где сидит на пеньке замшелом

Детство веснушчатое мое.

Костром полыхает над ним калина,

А рядом лежат, как щенки у ног,

С грибами ивовая корзина

Да с клюквой березовый туесок.

Скоро и дом. Торопиться нечего.

Прислушайся к щебету, посиди…

И детство мечтает сейчас доверчиво

О том, что ждет его впереди…

Разве бывает у детства прошлое?

Вся жизнь — где-то там, в голубом дыму.

И только в светлое и хорошее

Детству верится моему.

Детство мое! У тебя рассвет,

Ты только стоишь на пороге дома,

А я уже прожил довольно лет,

И мне твое завтра давно знакомо.

Знаю, как будет звенеть в груди

Сердце, то радость, то боль итожа.

И все, что сбудется впереди,

И все, что не сбудется, знаю тоже.

Фронты будут трассами полыхать,

Будут и дни отрешенно-серы,

Хорошее будет, зачем скрывать,

Но будет и тяжкого свыше меры…

Ах, если б я мог тебе подсказать,

Помочь, ну хоть слово шепнуть одно!

Да только вот прошлое возвращать

Нам, к сожалению, не дано.

Ты словно на том стоишь берегу,

И докричаться нельзя, я знаю.

Но раз я помочь тебе не могу,

То все же отчаянно пожелаю:

Сейчас над тобою светлым-светло,

Шепот деревьев да птичий гам,

Смолисто вокруг и теплым-тепло,

Настой из цветов, родника стекло

Да солнце с черемухой пополам.

Ты смотришь вокруг и спокойно дышишь,

Но как невозвратны такие дни!

Поэтому все, что в душе запишешь,

И все, что увидишь ты и услышишь,

Запомни, запомни и сохрани!

Видишь, как бабка-ольха над пяльцами

Подремлет и вдруг, заворчав безголосо,

Начнет заплетать корявыми пальцами

Внучке-березе тугую косу.

А рядом, наряд расправляя свой,

Пихта топорщится вверх без толку.

Она похожа сейчас на елку,

Растущую сдуру вниз головой.

Взгляни, как стремительно в бликах света,

Перепонками лап в вышине руля,

Белка межзвездной летит ракетой,

Огненный хвост за собой стеля.

Сноп света, малиновка, стрекоза.

Ах, как же для нас это все быстротечно!

Смотри же, смотри же во все глаза

И сбереги навсегда, навечно!

Шагая сквозь радости и беду,

Нигде мы скупцами с тобой не будем.

Бери ж эту светлую красоту,

Вбирай эту мудрую доброту,

Чтоб после дарить ее щедро людям!

И пусть тебе еще неизвестно,

Какие бураны ударят в грудь,

Одно лишь скажу тебе: этот путь

Всегда будет только прямым и честным!

Прощай же! Как жаль, что нельзя сейчас

Даже коснуться тебя рукою,

Но я тебя видел. И в первый раз

Точно умылся живой водою.

Смешное, с восторженностью лица,

С фантазией, бурным потоком бьющей,

Ты будешь жить во мне до конца,

Как первая вешняя песнь скворца,

Как лучик зари, к чистоте зовущий.

Шагни ко мне тихо и посиди,

Как перед дальней разлукой, рядом:

Ну вот и довольно… Теперь иди!

А я пожелаю тебе в пути

Всего счастливого теплым взглядом…

1971

Роза друга

За каждый букет и за каждый цветок

Я людям признателен чуть не до гроба.

Люблю я цветы! Но средь них особо

Я эту вот розу в душе сберег.

Громадная, гордая, густо-красная,

Благоухая, как целый сад,

Стоит она, кутаясь в свой наряд,

Как-то по-царственному прекрасная.

Ее вот такою взрастить сумел,

Вспоив голубою водой Севана,

Солнцем и песнями Еревана,

Мой жизнерадостный друг Самвел.

Девятого мая, в наш день солдатский,

Спиной еще слыша гудящий ИЛ,

Примчался он, обнял меня по-братски

И это вот чудо свое вручил.

Сказал: — Мы немало дорог протопали.

За мир, что дороже нам всех наград,

Прими же цветок как солдат Севастополя

В подарок от брестских друзей-солдат.

Прими, дорогой мой, и как поэт

Этот вот маленький символ жизни,

И в память о тех, кого с нами нет,

Чьей кровью окрашен был тот рассвет —

Первый военный рассвет Отчизны.

Стою я и словно бы онемел…

Сердце вдруг сладкой тоскою сжало.

Ну, что мне сказать тебе, друг Самвел?

Ты так мою душу сейчас согрел…

Любого «спасибо» здесь будет мало!

Ты прав: мы немало прошли с тобой,

И все же начало дороги славы —

У Бреста. Под той крепостной стеной,

Где принял с друзьями ты первый бой,

И люди об этом забыть не вправе!

Чтоб миру вернуть и тепло и смех,

Вы первыми встали, голов не пряча,

А первым всегда тяжелее всех

Во всякой беде, а в войне — тем паче!

Мелькают рассветы минувших лет,

Словно костры у крутых обочин.

Но нам ли с печалью смотреть им вслед?!

Ведь жаль только даром прошедших лет,

А если с толком — тогда не очень!

Вечер спускается над Москвой,

Мягко долив позолоты в краски,

Весь будто алый и голубой,

Праздничный, тихий и очень майский.

Но вот в эту вешнюю благодать

Салют громыхнул и цветисто лопнул,

Как будто на звездный приказ прихлопнул

Гигантски-огненную печать.

То гром, то минутная тишина,

И вновь, рассыпая огни и стрелы,

Падает радостная волна,

Но ярче всех в синем стекле окна —

Пламенно-алый цветок Самвела!

Как маленький факел горя в ночи,

Он словно растет, обдавая жаром.

И вот уже видно, как там, в пожарах,

С грохотом падают кирпичи;

Как в зареве, вздыбленном, словно конь,

Будто играя со смертью в жмурки,

Отважные, крохотные фигурки,

Перебегая, ведут огонь.

И то, как над грудой камней и тел,

Поднявшись навстречу свинцу и мраку,

Всех, кто еще уцелеть сумел,

Бесстрашный и дерзкий комсорг Самвел

Ведет в отчаянную атаку.

Но, смолкнув, погасла цветная вьюга

И скрылось видение за окном.

И только горит на столе моем

Пунцовая роза — подарок друга.

Горит, на взволнованный лад настроив,

Все мелкое прочь из души гоня,

Как отблеск торжественного огня,

Навечно зажженного в честь героев!

1972

О славе Родины

Нашим недругам

Сколько раз над моей страною

Била черным крылом война.

Но Россия всегда сильна,

Лишь крепчала от боя к бою!

Ну, а если ни злом, ни горем

Не сломить ее и не взять,

То нельзя ли в лукавом споре

Изнутри ее «ковырять»?

И решили: — Побольше наглости!

Для таких, кто на слякоть падки,

Подливайте фальшивой жалости,

Оглупляйте ее порядки.

Ну а главное, ну а главное

(Разве подлость не путь к успеху?!),

На святое ее и славное —

Больше яда и больше смеха!

Пусть глупцы надорвут животики,

Плюнув в лица себе же сами!

И ползут по стране ужами

Пошловатые анекдотики.

До чего же выходит здорово,

Не история, а игра:

Анекдотики про Суворова,

Про указы царя Петра.

Тарахтит суесловье праздное

И роняет с гнилым смешком

То о Пушкине штучки разные,

То скабрезы о Льве Толстом.

И, решив, что былое пройдено,

Нынче так уже разошлись,

Что дошли до героев Родины,

До Чапаева добрались.

Будто был боевой начдив,

Даже молвить-то странно, жаден.

Неразумен-то и нескладен,

И, смешнее того, — труслив.

Это он-то — храбрец и умница!

(Ах ты, подлый вороний грай!)

Это гордость-то революции!

Это светлый-то наш Чапай!

И не странно ль: о славе Родины

Не смолкает визгливый бред,

А о Фордах иль, скажем, Морганах

Анекдотов как будто нет…

Впрочем, сколько вы там ни воете

И ни ржете исподтишка,

Вы ж мизинца его не стоите,

Даже просто его плевка!

Что от вас на земле останется?

Даже пыли и то не будет!

А ему будут зори кланяться!

А его будут помнить люди!

И в грядущее, в мир просторный

Будет вечно, сражая зло,

Мчаться вихрем он в бурке черной

С острой шашкою наголо!

1974

«То ли с укором, то ли с сожаленьем…»

То ли с укором, то ли с сожаленьем

Звучит твоя задумчивая речь.

Неужто впрямь не смог я уберечь

Себя когда-то в боевых сраженьях?

Мог или нет — да разве в этом дело?!

Ведь в час, когда я подымался в бой,

Я чувствовал все время за спиной

Мою страну, что на меня глядела.

И где бы мне беда ни угрожала —

Не уступал ни смерти, ни огню.

Ведь Родина мне верила и знала,

Что я ее собою заслоню.

И, если сердце честное дано,

Ну как, скажи, иначе поступить:

Себя упрятать — Родину открыть!

Вот то-то, дорогая, и оно…

1976

Дым отечества

Как лось охрипший, ветер за окошком

Ревет и дверь бодает не щадя,

А за стеной холодная окрошка

Из рыжих листьев, града и дождя.

А к вечеру — ведь есть же чудеса —

На час вдруг словно возвратилось лето

И на проселок, рощи и леса

Плеснуло ковш расплавленного света.

Закат мальцом по насыпи бежит,

А с двух сторон, в гвоздиках и ромашках,

Рубашка-поле — ворот нараспашку,

Переливаясь, радужно горит.

Промчался скорый, рассыпая гул,

Обдав багрянцем каждого окошка,

И рельсы, словно «молнию»-застежку,

На вороте со звоном застегнул.

Рванувшись к туче с дальнего пригорка,

Шесть воронят затеяли игру.

И тучка, как трефовая шестерка,

Сорвавшись вниз, кружится на ветру.

И падает туда, где, выгнув талию

И пробуя поймать ее рукой,

Осина пляшет в разноцветной шали,

То дымчатой, то красно-золотой.

А рядом в полинялой рубашонке

Глядит в восторге на веселый пляс

Дубок-парнишка, радостный и звонкий,

Сбив на затылок пегую кепчонку,

И хлопая в ладоши, и смеясь.

Два барсука, чуть подтянув штаны

И, словно деды, пожевав губами,

Накрыли пень под лапою сосны

И, «тяпнув» горьковатой белены,

Закусывают с важностью груздями.

Вдали холмы, подстрижены косилкой,

Топорщатся стернею там и тут,

Как новобранцев круглые затылки,

Что через месяц в армию уйдут.

Но тьма все гуще снизу наползает,

И белка, как колдунья, перед сном

Фонарь луны над лесом зажигает

Своим багрово-пламенным хвостом.

Во мраке птицы, словно растворяются,

А им взамен на голубых крылах

К нам тихо звезды первые слетаются

И, размещаясь, ласково толкаются

На проводах, на крышах и ветвях.

И у меня такое ощущенье,

Как будто бы открылись мне сейчас

Душа полей, и леса настроенье,

И мысли трав, и ветра дуновенье,

И даже тайна омутовых глаз…

И лишь одно с предельной остротой

Мне кажется почти невероятным:

Ну как случалось, что с родной землей

Иные люди, разлучась порой,

Вдруг не рвались в отчаянье обратно?!

Пусть так бывало в разные века,

Да и теперь бывает и случается.

Однако я скажу наверняка

О том, что настоящая рука

С родной рукой навеки не прощается!

Пускай корил ты свет или людей,

Пусть не добился денег или власти,

Но кто и где действительное счастье

Сумел найти без Родины своей?!

Все, что угодно, можно испытать:

И жить в чести, и в неудачах маяться,

Однако на Отчизну, как на мать,

И в смертный час сыны не обижаются.

Ну вот она — прекраснее прикрас,

Та, с кем другим нелепо и равняться,

Земля, что с детства научила нас

Грустить и петь, бороться и смеяться.

Уснул шиповник в клевере по пояс,

Зарницы сноп зажегся и пропал,

В тумане где-то одинокий поезд,

Как швейная машинка, простучал…

А утром дятла работящий стук,

В нарядном первом инее природа,

Клин журавлей, нацеленный на юг,

А выше, грозно обгоняя звук,

Жар-птица лайнер в пламени восхода.

Пень на лугу, как круглая печать,

Из-под листа — цыганский глаз смородины.

Да, можно все понять иль не понять,

Все пережить и даже потерять

Все в мире, кроме совести и Родины!

1978

«Нет, не льщусь я словом „ветераны“…»

Нет, не льщусь я словом «ветераны»,

Хоть оно почетно, может быть.

Только рано, абсолютно рано

Мне такое звание носить!

Есть в том слове что-то от усталости,

От поникших плеч и тишины,

От морщин, от грустной седины,

А короче — от дороги к старости.

Ну а мне такое нужно слово,

Чтобы в нем — стрижи и поезда,

Буйный гром из тучи чернобровой,

И рассвет вишнево-васильковый,

И любви восторженное «да»!

Нет, не с тем, чтоб мне подмолодиться

(Глупости я вечно не любил),

Мне играть в мальчишку не годится.

Только ведь обидно и стыдиться

Всех своих еще упрямых сил.

Ветеран — светлейшее из слов.

Но, пока есть гроздья винограда,

Есть друзья, сраженья и любовь,

Мне подобных почестей не надо!

А усталость, хвори да покой —

Для поэта это не годится.

Я уйду, как улетают птицы

До прихода стужи снеговой.

Будет сумрак розоветь слегка,

Будут спать еще цветы и дети.

И лишь я однажды на рассвете

Растворюсь, как тают облака…

1979