Упадок и разрушение Римской империи (сокращенный вариант)

Эдвард Гиббон

Эдвард Гиббон – автор величайшего исторического труда по истории позднего Рима. Эта книга – сокращенный вариант многотомного труда знаменитого историка. Сочинение, до сих пор не потерявшее своей ценности, охватывает период с конца II века (правление императора Коммода) до падения Константинополя в 1453 году. Философские взгляды Гиббона, художественные достоинства его стиля, тонкий анализ событий, живые и образные портреты повлияли на формирование целой эпохи в науке, литературе и искусстве.

РАСКОЛ ИМПЕРИИ

Глава 7

ИМПЕРАТОР-ВАРВАР. ГОРДИАНЫ. ФИЛИПП АРАБ

Из различных форм правления, которые в разные времена преобладали в мире, наследственная монархия, кажется, дает больше всего поводов для насмешек. Можно ли без возмущения и улыбки рассказывать о том, как после смерти отца целый народ, принадлежащий ему, передается по наследству, как упряжка быков, его младенцу-сыну, который пока не известен ни человечеству, ни себе самому, а самые бесстрашные воины и самые мудрые государственные мужи отказываются от своего естественного права на власть, подходят к колыбельке короля, преклоняют перед ним колени и клянутся в неизменной верности? Сатирик или красноречивый оратор мог бы изложить эту очевидную мысль в самых ярких красках, но мы, рассуждающие более серьезно, будем независимо от человеческих страстей уважать полезный предрассудок, устанавливающий порядок наследования, и радостно приветствовать любое средство, избавляющее толпу от опасной и, по сути дела, мнимой власти — права ставить над собой хозяина.

В прохладной тени своего уединенного уголка мы легко можем воображать себе формы правления, при которых скипетр постоянно будет отдаваться самому достойному соискателю руками всего общества путем свободного и неискаженного голосования. Опыт разрушает эти воздушные замки и учит нас, что в большом обществе право выбирать монарха никогда не будет принадлежать ни самой мудрой, ни самой большой части населения. Армия — единственный слой общества, в котором люди настолько едины, что могут действовать совместно, испытывая одно и то же чувство, и достаточно сильны, чтобы навязать эти чувства остальным своим согражданам. Доблесть вызывает у этих людей уважение, а щедрость позволяет купить их голоса; но первое из этих достоинств — чувство, которое часто живет в самых диких сердцах, второе же можно проявить только за счет общества, и оба их может обратить в своем честолюбии против обладателя трона его дерзкий соперник.

Преимущество по праву рождения, если оно подтверждено временем и мнением народа, — самое простое и вызывающее меньше всего зависти неравенство между людьми. Признание этого права гасит надежды на успех интриги, а сознание собственной безопасности умиротворяет монарха, не давая ему быть жестоким. Прочное укоренение этой мысли в умах обеспечивает мирный переход власти по наследству и мягкий режим правления в европейских монархиях. Недостаточное ее понимание можно считать причиной частых гражданских войн, которыми любой восточный деспот вынужден прокладывать себе путь к трону своих отцов. Но даже на Востоке круг соперников обычно ограничивается принцами царствующего дома, и наиболее удачливый из них после того, как устранил мечом или удавкой своих родичей, не вызывает зависти у менее знатных подданных. Римская же империя после того, как сенат из авторитетного стал презираемым, была огромной сценой, на которой царили беспорядок и неразбериха. Царские и даже просто знатные семьи провинций уже много лет назад были проведены как пленники перед триумфальными колесницами республиканцев. Старинные семейства Рима одно за другим погибли от тирании цезарей; а пока сами владыки Рима были связаны в своих действиях республиканскими формами правления и их неудачливые потомки раз за разом обманывали их надежды, мысль о передаче власти по наследству ни в каком виде не могла укорениться в умах их подданных. Право на трон, который никто не мог потребовать себе по рождению, получал любой благодаря своим достоинствам. С дерзких честолюбивых надежд были сняты спасительные ограничения закона и предрассудков, и даже последний среди людей мог, не теряя рассудка, надеяться, что доблесть и удача помогут ему подняться на высокое место в армии, а там всего одно преступление — и он вырвет скипетр мира из рук своего слабого и не любимого народом повелителя. После смерти Александра Севера и вступления на престол Максимина ни один император не мог чувствовать себя безопасно на троне, а каждый крестьянин-варвар с границы мог мечтать о высочайшем, но опасном императорском сане.

Примерно за тридцать два года до этих событий император Септимий Север, возвращаясь из похода на восток, сделал остановку во Фракии, чтобы отпраздновать состязаниями солдат день рождения своего младшего сына Геты. Жители страны толпами сходились и съезжались на эти игры, чтобы посмотреть на своего верховного владыку, и один молодой варвар гигантского роста убежденно заявил на своем грубом наречии, что может состязаться за приз в борьбе. Поскольку армейская дисциплина была бы опозорена, если бы римский солдат был побежден фракийским крестьянином, против просителя выставили самых крепких мужчин из гражданского люда, кормившегося при лагере, но он уложил на землю одного за другим шестнадцать из них. Победитель получил в награду несколько мелких подарков и разрешение вступить в войска. На следующий день счастливца-варвара заметили среди толпы новобранцев, в которой он был выше всех. Он танцевал, выражая свое ликование по обычаю своей страны. Заметив, что привлек внимание императора, победитель тут же подбежал к его коню, помчался рядом с ним пеший и так бежал долго и быстро, не проявляя ни малейших признаков усталости. «Фракиец, согласишься ли ты бороться после своего бега?» — спросил изумленный Север. «С величайшим удовольствием, государь», — ответил неутомимый юноша и после этого почти мгновенно победил в борьбе семь сильнейших солдат армии. За эти несравненные доблесть и быстроту он получил в награду золотое ожерелье и тут же был принят в конную охрану, которая всегда сопровождала императора.

Максимин — так звали этого человека, — хотя и родился во владениях империи, был смешанного варварского происхождения: отец его был готом, а мать из народа аланов. При каждом подходящем случае он проявлял свою доблесть, которая была равна его силе, а знание жизни вскоре смягчило его природную свирепость или же научило Макси-мина ее скрывать. В правление Севера и его сына Максимин был произведен в центурионы и заслужил благосклонность и уважение обоих этих правителей, из которых первый прекрасно умел оценить достоинства человека. Благодарность не позволила Максимину служить под началом у того, кто убил Каракаллу. Чувство чести заставило его ответить отказом на оскорбительные предложения женственного Элагабала. После вступления на престол Александра Максимин вернулся ко двору, и этот правитель поставил его на должность, полезную для войска и почетную для него самого. Четвертый легион, в который Максимин был назначен трибуном, вскоре его стараниями стал самым дисциплинированным во всей армии. При всеобщем одобрении солдат, которые называли своего любимого героя Аяксом и Геркулесом, он постепенно поднялся до должности главнокомандующего всеми войсками империи, и, если бы в Максимине не осталось слишком много следов его варварского происхождения, император, возможно, выдал бы замуж за его сына собственную сестру.

Эти почести, вместо того чтобы укрепить верность Максимина, лишь воспламеняли честолюбие фракийского крестьянина, который уже считал, что, пока он должен признавать над собой старшего, его положение не равно его достоинствам. Чуждый настоящей мудрости, Максимин тем не менее не был лишен эгоистичной и хитрой сообразительности, которая позволила ему увидеть, что император утратил любовь армии, и подсказала, что он может выгодно для себя использовать нелады между ними. Вражда партий и клевета легко находят повод облить своим ядом действия даже самых лучших правителей и обвинять даже добродетельных владык в порочности, искусно приписывая им дурные наклонности, с которыми у тех нет ничего общего. В войсках с удовольствием слушали посланцев Максимина. Солдаты краснели при мысли о том позорном терпении, с которым они тринадцать лет переносили унизительную дисциплину, что навязал им сирийский неженка, трусливый раб своей матери и сената. Они кричали, что настало время сбросить эту бесполезную тень гражданского правителя и поставить у власти полководца и настоящего солдата, который вырос в лагерях и обучен военному делу, который укрепит славу империи и поделится со своими товарищами ее сокровищами. В это время на берегах Рейна находилась большая армия, и ею командовал сам император, который почти сразу после возвращения с Персидской войны был должен выступить в поход против германских варваров. Максимину было доверено важное дело — обучение и проверка выучки недавно набранных пехотинцев. Однажды, когда он выехал на плац, солдаты, то ли в случайном порыве чувств, то ли в результате сознательного заговора, приветствовали его, назвав императором, своими громкими криками заставили его замолчать, когда он упорно пытался отказаться от этого сана, и поспешили довести свой мятеж до конца, убив Александра Севера.

Его смерть описывают по-разному. Те историки, которые предполагают, что Александр умер, не зная о неблагодарности и честолюбивых намерениях Максимина, утверждают, что император, съев перед строем своих войск скромную закуску, ушел спать, и примерно в седьмом часу утра некоторые из его собственных охранников ворвались в его палатку и убили ничего не подозревавшего добродетельного правителя, нанеся ему множество ран. Если же мы поверим другому, более правдоподобному рассказу, большой отряд войск надел на Максимина императорский пурпур; это произошло на расстоянии нескольких миль от главной ставки, и полководец в своих расчетах на успех надеялся на тайные желания, а не на открытое заявление основной армии. У Александра было достаточно времени, чтобы пробудить какой-то намек на верность в его войсках, но их неохотно данные клятвы были быстро забыты, когда перед ними появился Максимин и объявил себя другом и защитником воинского сословия. Легионы рукоплескали полководцу и единогласно провозгласили его императором римлян. Сын Мамеи, преданный и покинутый, ушел в свою палатку, желая, чтобы его приближающийся конец был хотя бы скрыт от толпы и обошелся без ее оскорблений. Вскоре за ним туда же вошли один трибун и несколько центурионов, которым было поручено исполнить смертный приговор; но Александр, вместо того чтобы с решимостью настоящего мужчины принять неизбежный удар, опозорил последние минуты своей жизни бесполезными криками и мольбами, чем обратил в презрение ту долю оправданной жалости, которую мог вызвать своей невиновностью и своим несчастьем. Его мать Мамея, чьи гордость и скупость он громко называл причинами своей гибели, погибла вместе с сыном. Самые верные друзья Александра пали жертвами первой ярости солдат, остальные были оставлены для более осознанной мести захватчика престола, а те, с кем обошлись мягче всего, были лишены своих должностей и с позором изгнаны от двора и из армии.

Прежние тираны — Калигула и Нерон, Коммод и Каракалла — были развратными и неопытными юношами, которые выросли в императорском пурпуре; их испортили гордыня, порожденная императорской властью, роскошь Рима и коварные голоса льстецов. Жестокость Максимина имела иную причину — боязнь презрения. Хотя он зависел от привязанности солдат, которые любили его за те добродетели, которые имели сами, он понимал, что его низкое и варварское происхождение, внешность дикаря и совершенное незнание искусств и правил хорошего тона составляют невыгодную для него противоположность с воспитанностью несчастного Александра. Он помнил, как прежде, в скромной доле, часто ждал своей очереди у дверей высокомерных знатных римлян и бывал не допущен в дом их наглыми рабами. Он помнил и дружбу тех немногих, кто облегчал ему тяготы бедности и помогал осуществить возраставшие надежды. Но и те, кто гнал фракийца, и те, кто его защищал, были виновны в одном и том же преступлении — они знали, из каких безвестных низов он родом. За это преступление многие лишились жизни, и, казнив нескольких своих благодетелей, Максимин несмываемыми кровавыми буквами расписался в своей низости и неблагодарности.

Мрачная и кровожадная душа этого тирана была открыта для любого подозрения в отношении тех его подданных, кто выделялся знатностью рождения или заслугами. Каждый раз, когда его слух тревожило слово «предательство», жестокость императора была безграничной и беспощадной. Однажды был то ли раскрыт, то ли выдуман заговор с целью его убить; главным заговорщиком был назван Магн, сенатор и бывший консул. Магн и четыре тысячи его предполагаемых сообщников были казнены без выслушивания свидетелей, без суда и без возможности защититься. Италию и всю империю заполнило бесчисленное количество шпионов и доносчиков. При малейшем обвинении первых людей среди римской знати — те, кто в прошлом управлял провинциями, командовал армиями и был торжественно украшен знаками консула и триумфатора, — этих людей приковывали цепями к государственным повозкам и быстро увозили к императору. Конфискация имущества, ссылка или простая смерть у него считались необычным милосердием. Некоторых из этих несчастных страдальцев он приказал казнить, зашив в шкуры зарезанных животных, других — отдать на растерзание диким зверям, третьих — забить насмерть дубинами. За три года своего правления Максимин ни разу не снизошел до того, чтобы побывать в Риме или в Италии. Его военный лагерь, находившийся то на берегах Рейна, то на берегах Дуная, стал центром суровой деспотической власти, которая попирала все принципы законности и правосудия по праву, которое признавали все, — праву военной силы. Максимин не терпел возле себя ни одного человека, имевшего благородное происхождение, делавшего успехи в изящных искусствах или умевшего держаться в хорошем обществе, так что двор римского императора напоминал окружение кого-нибудь из тех древних предводителей рабов и гладиаторов, чья дикая власть оставила после себя надолго сохранившиеся ужас и отвращение к себе.

Пока жестокость Максимина проявлялась только по отношению к знаменитым сенаторам, пока от нее страдали дерзкие придворные и армейские авантюристы, которые сами отдают себя во власть капризной судьбы, основная часть народа смотрела на эти страдания с безразличием, а возможно, даже с удовольствием. Но скупой тиран, подстрекаемый ненасытной жадностью солдат, в конце концов затронул имущество народа. Каждый город империи имел такие доходы, которыми распоряжался самостоятельно. Они шли на закупку зерна для народа, устройство игр и прочих развлечений. Все эти богатства одним распоряжением императора были отняты у городов и переданы в имперскую казну. У храмов забрали самые ценные золотые и серебряные вещи, принесенные им в дар; эти статуи богов, героев и императоров были расплавлены, и из них отчеканили монеты. Выполнение таких кощунственных приказов не могло обойтись без бунтов и кровопролития, поскольку жители многих городов предпочли умереть, защищая свои алтари, чем смотреть на то, как их город в мирное время терпит грабеж и жестокость, словно во время войны. Даже солдаты, среди которых была разделена эта святотатственно захваченная добыча, краснели, принимая ее: как бы они ни были в силу привычки нечувствительны к насилию, все же эти люди боялись справедливых упреков своих друзей и родных. По всему римскому миру раздавался общий негодующий крик, в котором звучала мольба, чтобы Максимина, общего врага всего человечества, настигла месть; в конце концов Максимин довел мирную и безоружную провинцию до того, что она восстала против него.

Тогдашний прокуратор Африки был достойным слугой своего господина, то есть считал поборы с богатых людей и конфискацию их имущества одной из самых доходных статей имперского бюджета. Против нескольких состоятельных молодых жителей этой провинции был произнесен чудовищно несправедливый приговор, выполнение которого лишило бы их большей части имущества. В такой крайности отчаяние подсказало этим юношам решение, которое должно было либо довершить их гибель, либо предотвратить ее. С трудом получив у алчного казначея отсрочку на три дня, они использовали это время для того, чтобы привести из своих имений большое количество рабов и крестьян, слепо преданных своим господам и вооруженных по-сельски — дубинами и топорами. Руководители заговора, когда их допустили на прием к прокуратору, закололи его кинжалами, которые прятали под одеждой, затем с помощью своей беспокойной свиты захватили маленький город Фисдрус и подняли там знамя восстания против владыки римского мира. Они надеялись на ненависть народа к Максимину и обоснованно решили противопоставить этому ненавистному тирану императора, который уже заслужил любовь и уважение римлян мягкостью нрава и добродетелями и имел бы в провинциях авторитет, который придал бы вес и надежность их плану. Их проконсул Гордиан, которого они выбрали, непритворно отказался от этой опасной чести и со слезами просил, чтобы они дали ему мирно окончить его долгую беспорочную жизнь и не заставляли пятнать годы его слабой старости кровью сограждан. Угрозы заговорщиков вынудили его принять императорский пурпур. Правду говоря, это было для него единственным спасением от жестокости ревниво оберегавшего свою власть Максимина, ведь по логике тиранов тот, кого посчитали достойным трона, уже заслуживает смерти, а тот, кто думает, уже мятежник.

Гордианы

Семья Гордианов была одной из самых знаменитых в римском сенате. Со стороны отца предками Гордиана были Гракхи, а со стороны матери — император Траян. Огромное состояние давало ему возможность поддерживать честь имени, и в использовании этого богатства Гордиан проявил тонкий вкус и готовность облагодетельствовать других. Несколько поколений семьи Гордианов владели в Риме дворцом, в котором когда-то жил великий Помпей. Это здание было отмечено трофеями давних морских побед и украшено работами современных Гордиану живописцев. Вилла Гордиана на Пренестинской дороге была знаменита необычной красотой и большим размером своих бань, тремя величественными залами, из которых каждый имел в длину сто футов, и великолепным портиком, который поддерживали двести колонн из четырех самых интересных и дорогих сортов мрамора. На общедоступные зрелища, которые он устраивал за свой счет и во время которых народ развлекали многие сотни диких зверей и гладиаторов, он, казалось, тратил слишком много. У других должностных лиц пределом их щедрости были несколько торжественных праздников в Риме, а великолепные празднества Гордиана в том году, когда он был эдилом, повторялись каждый месяц, а когда он стал консулом, были устроены и в главных городах Италии. На эту вторую должность его назначали дважды — один раз Каракалла, второй — Александр: у Гордиана был редкий дар вызывать к себе уважение добродетельных правителей, не возбуждая при этом ревнивой зависти тиранов. Свою долгую жизнь он провел в покое, изучая литературу и принимая мирные почести от Рима. Известно, что Гордиан до того, как был назначен проконсулом Африки по решению сената и с одобрения Александра, благоразумно отказывался командовать армиями и управлять провинциями. Пока был жив император Александр, Африка была счастлива под управлением Гордиана, его достойного представителя. Когда трон захватил по-дикарски грубый и жестокий Максимин, Гордиан уменьшал несчастья, которых не мог предотвратить. Когда он неохотно надел пурпур, ему было уже более восьмидесяти лет; Гордиан был последним драгоценным осколком счастливого времени Антонинов, добродетели которых он оживлял в памяти людей своим поведением и прославил в изящной поэме из тридцати частей. Вместе с почтенным проконсулом в императоры был возведен и его сын, тоже Гордиан, приехавший с отцом в Африку в качестве заместителя. Нравы сына были менее чистыми, чем у отца, но он был таким же любезным и добродушным. У него было двадцать две признанных наложницы и библиотека из шестидесяти тысяч книг, что свидетельствует о его любви к разнообразию; судя по тому, какие плоды его трудов остались после него, и женщинами, и книгами он пользовался, а не держал их лишь для того, чтобы хвалиться ими перед людьми. Римский народ находил в чертах его лица сходство с лицом Сципиона Африканского, с удовольствием вспоминал, что его мать была внучкой Антонина Пия и возлагал свои надежды на скрытые добродетели, которые, как римляне наивно думали, пока были не видны за роскошной праздностью его частной жизни.

Как только Гордианы успокоили те шумные волнения, которыми всегда сопровождаются народные выборы, они перенесли свой двор в Карфаген. Африканцы, которые чтили их за добродетели и после приезда в Африку Адриана еще ни разу не видели римского императора во всем его величии, встретили их приветственными криками. Но эти пустые звуки не укрепляли и не подтверждали верховную власть Гордианов. Их славили криками по установившемуся правилу и ради выгоды, чтобы добиться одобрения у сената. Немедленно депутация из знатнейших людей провинции была послана в Рим, чтобы рассказать о поступке своих земляков, которые долго и терпеливо страдали, но в конце концов решились применить силу, и оправдать их поведение. В своих письмах новые государи обращались к сенату скромно и почтительно, извинялись за то, что необходимость заставила их принять императорский титул, и писали, что предоставляют сенату как высшему суду принять решение относительно их избрания и их судьбы.

Сенаторы не сомневались и были единодушны в том, кого предпочесть. Высокое происхождение и родство со знатными семьями через браки тесно связывали Гордианов с самыми прославленными семействами Рима. Благодаря их богатству многие сенаторы зависели от них, а своими достоинствами Гордианы приобрели себе много друзей. Их мягкие методы правления открывали приятную перспективу восстановить не только гражданские права, но даже республику. Ужасы военного насилия, вначале заставившие сенат забыть об убийстве Александра и утвердить избрание крестьянина-варвара, теперь подействовали противоположным образом: побудили сенаторов вступиться за попранные права свободы и человечности. Ненависть Максимина к сенату была открытой и непримиримой; самая смиренная покорность не угасила бы его ярости, самое осторожное избегание всего, что можно было бы посчитать виной, не устранило бы его подозрений, так что даже забота о собственной безопасности и та подталкивала их к тому, чтобы связать свою судьбу с судьбой восстания, первыми жертвами которого они точно стали бы (в случае его неудачи). Эти соображения и, возможно, другие, более личные, были обсуждены на предварительном совещании консулов и должностных лип. Как только решение было принято, они собрались в храме Кастора согласно старинному правилу секретности. Это было сделано с тем расчетом, чтобы обострить внимание сенаторов и скрыть содержание их постановлений. «Отцы и собратья по службе, к которой мы призваны, — заговорил консул Силан, — два Гордиана, отец и сын, оба консульского достоинства, один ваш проконсул, другой ваш уполномоченный, объявлены императорами по единогласному решению жителей Африки. Ответим же на это благодарностью молодежи Фисдруса, — отважно продолжал он, — ответим благодарностью верному народу Карфагена, нашему великодушному освободителю от ужасного чудовища. Почему вы слушаете меня так холодно, так робко? Почему вы бросаете друг на друга эти тревожные взгляды? Почему колеблетесь? Максимин — враг общества! Пусть же его вражда скорее умрет вместе с ним и пусть мы будем долго наслаждаться осмотрительностью и удачей Гордиана-отца, доблестью и постоянством Гордиана-сына!» Консул своим благородным пылом вдохнул жизнь в вялые души сенаторов. Они единогласно приняли постановление, которым утвердили избрание Гордианов, объявили, что Максимин, его сын и его сторонники — враги своей страны, и предложили щедрое вознаграждение любому, у кого хватит смелости и удачи уничтожить этих врагов.

В Риме во время отсутствия императора оставался отряд преторианской гвардии, который должен был защищать столицу, а вернее — командовать столицей. Префект Виталиан доказал свою преданность Максимину тем рвением, с которым исполнял жестокие приказы тирана, иногда даже опережая их. Его смерть одна могла спасти авторитет сената и жизнь сенаторов от опасности и прекратить тревожное ожидание. Раньше, чем намерения сенаторов стали известны, один из квесторов и несколько трибунов получили поручение лишить жизни верного префекта. Они выполнили этот приказ с успехом, равным их отваге, и, держа в руках окровавленные кинжалы, пробежали по улицам города, сообщая народу и солдатам новость об удачном перевороте. Воодушевление, вызванное мыслью о свободе, подкреплялось обещанием щедрых даров в виде земли и денег. Статуи Максимина были сброшены с пьедесталов, столица империи с восторгом признала власть двух Гордианов и сената, и примеру Рима последовала остальная Италия.

В сенате, чьим долгим терпением до этого оскорбительно злоупотребляли развратные деспоты и распущенная военщина, было теперь совсем иное настроение, чем прежде. Это собрание взяло дела правления в свои руки и с бесстрашным спокойствием стало готовиться к тому, чтобы отомстить за свободу силой оружия. Среди тех сенаторов консульского достоинства, к которым император Александр благоволил за их достоинства и заслуги, было легко выбрать двадцать человек, имевших способности к командованию армией и ведению войны. Им была поручена оборона Италии, причем каждый был назначен в свой собственный округ, был наделен правом набирать солдат среди итальянской молодежи, обучать их, получил указание укрепить порты и дороги против неизбежного будущего вторжения Максимина. Посланцы, выбранные среди самых прославленных патрициев и всадников, были отправлены к наместникам сразу нескольких провинций с поручением горячо и убедительно просить их поспешить на помощь своей стране и напомнить народам своих провинций об их старинных узах дружбы с сенатом и народом Рима. Всеобщее уважение, с которым были приняты эти посланцы, и то, с каким жаром и усердием Италия и провинции стали помогать сенату, служит достаточным доказательством, что подданные Максимина были доведены до того крайнего отчаяния, при котором для основной массы народа угнетение страшнее сопротивления. Сознание этой печальной истины приводит к яростному упорству, редкому во время тех гражданских войн, которые поддерживаются искусственно ради выгоды нескольких партий и руководителей-интриганов.

Но когда дело Гордианов получило такую горячую поддержку, самих Гордианов уже не существовало. Слабый карфагенский двор был встревожен приближением Капеллиана, наместника Мавретании, который во главе небольшого отряда ветеранов и целого полчища свирепых варваров напал на верную, но невоинственную провинцию. Младший Гордиан вышел ему навстречу во главе малочисленного войска и большой недисциплинированной толпы выросших среди мирной роскоши жителей Карфагена. Эта бесполезная отвага принесла ему лишь достойную смерть на поле боя. Его престарелый отец, чье правление продолжалось не более тридцати шести дней, покончил с собой, как только узнал о поражении. Оставшийся без защиты Карфаген открыл ворота захватчику, и Африка стала жертвой разбоя и жестокости раба, который был обязан удовлетворить своего беспощадного хозяина большим количеством крови и сокровищ.

Сенат, который теперь был вынужден сопротивляться Максимину, выбрал двух совместно правящих императоров — Пупиена (в тексте Гиббона — Максим) и Бальбина. Максимин готовился войти в Италию способом, который предвосхищал будущие вторжения варваров.

Пока в Риме и Африке перевороты следовали один за другим с поразительной быстротой, в душе Максимина бушевала самая неукротимая ярость. Пишут, что известие о восстании Гордианов и сенатском постановлении против него самого он принял не с человеческим гневом, а с бешенством дикого зверя; поскольку его бешеная ярость не могла найти себе выход, обрушившись на сенат, который был слишком далеко, она стала опасной для жизни его собственного сына, его друзей и всех, кто осмеливался приблизиться к нему. Вслед за приятной новостью о смерти Гордианов скоро пришло сообщение о том, что сенаторы, оставившие всякую надежду на прощение или примирение, выбрали императорами вместо умерших двух людей, о чьих достоинствах он не мог не знать. Максимину осталось лишь одно утешение — месть, и осуществить эту месть он мог лишь силой оружия. Александр собрал в легионы солдат со всех концов империи. Три успешных войны против германцев и сарматов прославили этих легионеров, укрепили их дисциплину и даже увеличили их число, поскольку ряды легионов пополнились лучшими из варварской молодежи. Максимин провел всю жизнь на войне; правдивая и суровая история не может не признать за ним солдатскую доблесть и даже полководческое дарование опытного военачальника. Естественно было бы ожидать, что правитель с таким характером не будет откладывать поход, дожидаясь, пока обстановка в лагере восставших окончательно определится, а немедленно поведет войска с берегов Дуная на берега Тибра, и его победоносная армия, воодушевленная презрением к сенату и жаждущая захватить добычу в Италии, будет рваться в бой, чтобы довести до конца легкое и обещавшее большую прибыль завоевание. Однако, насколько можно верить неточной хронологии этого периода, военные действия против какого-то внешнего неприятеля заставили Максимина отложить поход на Италию до следующей весны. По этому его благоразумному поведению мы можем судить, что дикие стороны его характера преувеличены авторами, принадлежавшими к враждебной партии, что его страсти, какими бы пылкими они ни были, подчинялись разуму и что у него, варвара, было что-то от благородства Суллы, который сначала покорил врагов Рима и лишь потом стал мстить за оскорбления, нанесенные лично ему.

Когда войска Максимина в полном боевом порядке подошли к подножию Юлиевых Альп, их устрашили тишина и разорение, царившие на границах Италии. Деревни и неукрепленные малые города при их приближении пустели, покинутые жителями; оказалось, что скот угнан прочь, продовольствие увезено или уничтожено, мосты разобраны, и не осталось ничего, что могло бы стать кровом или пищей для захватчика. Таковы были мудрые приказы полководцев сената, желавших затянуть войну, медленно погубить армию Максимина голодом и заставить его израсходовать силы на осаду главных городов Италии, а эти города они хорошо обеспечили людьми и продовольствием, собранными из опустошенной сельской местности. Первый удар захватчиков приняла на себя и выдержала Аквилея. Малые реки, истоки которых находятся на побережье верхней части Адриатического залива, разлились из-за таяния зимних снегов и стали неожиданным препятствием для армии Максимина. В конце концов он перевел свои войска на противоположный берег по необычному мосту, который был с немалым мастерством и трудом построен из больших бочек, вырубил с корнем прекрасные виноградники по соседству с Аквилеей, разрушил пригороды, дерево из сломанных зданий использовал для постройки осадных машин и башен и с их помощью атаковал город со всех сторон. Стены, которые обветшали за долгие годы мира и безопасности, были поспешно укреплены при этой внезапной угрозе; но самым прочным укреплением Аквилеи была твердость духа ее жителей. Горожане всех сословий, находясь в крайней опасности и зная о беспощадности тирана, вместо испуга ощутили в себе боевой дух. Их мужество поддерживали и направляли Криспин и Менофил, двое из двенадцати уполномоченных сената, которые с небольшим отрядом регулярных войск бросились им на помощь и вошли в осажденный город. Атаки армии Максимина много раз были отбиты, осадные машины уничтожены — их забросали огненным зельем, и благородное воодушевление аквилейцев было поднято до уверенности в победе мнением, что Белен, их бог-покровитель, сам сражается с врагами в рядах своих терпящих бедствие почитателей.

Конец ознакомительного фрагмента.