Бред какой-то!

Шурд Кёйпер, 2019

Салли Мо тринадцать. В три года она научилась читать и с тех пор только этим и занимается – буквально живет в книгах. Ее страсть к чтению всегда поощрял самый близкий человек – любимый дедушка Давид, с которым можно было обсудить любую книгу и поговорить по душам. Когда дедушка уходит из жизни, Салли Мо справляется с горем с помощью чтения и понемногу начинает терять связь с реальным миром. Мама отводит Салли Мо к психологу доктору Блуму, и тот предлагает ей три месяца не притрагиваться к книгам. Можно только наблюдать за миром, думать и писать в дневнике. И тогда Салли Мо решает: а не написать ли ей самой книгу, раз читать запретили? И раз уж придется пожить в реальности, почему бы не завоевать сердце Дилана, в которого она влюблена всю жизнь? Вот только грань между правдой и выдумкой в ее истории так тонка, что иногда и не понять: то ли всё было на самом деле, то ли Салли Мо это придумала. Роман нидерландского писателя Шурда Кёйпера в 2020 году был удостоен премии «Серебряный грифель» за лучшую детскую книгу. За значительный вклад в детскую литературу Кёйпер награжден также национальной премией Тео Тейссена.

Я живу в больном квартале: площадь Ветрянки, 17

11 июля, суббота, 22:16

Теперь все еще хуже, чем было. Теперь я ревную к классной девчонке. Ненавидеть ее у меня не получается. Когда ревнуешь, то ненависть — твоя лучшая подружка. С ней можно посмеяться над чумазой физиономией, вычурной манерой речи, над мелкими гаденышами-братьями и папой-бандитом. Но моя ненависть к этой девочке рассосалась, и теперь непонятно, что я чувствую. И что думаю. О Дилане, о Джеки и о себе. Может быть, разберусь, если все опишу. Дилан и Бейтел лежат у себя в палатках. Наши мамы пьют белое вино и хихикают. Донни ушел в деревню или еще где шляется — понятия не имею, чем он занимается и заполняет свою жизнь.

Я пришла к дюне раньше Дилана. Спряталась и стала наблюдать. Мефрау JKL сидела на песке перед кустом-дверкой в ее укрытие. С ружьем на коленях. Собака лежала рядом с ней. Брат Монах. Близнецы копались поодаль, писали на песке буквы — совершенно неузнаваемые. Надеялись, что их прочитают с вертолета или легкомоторного самолета.

— А ну-ка, сотрите эти каракули немедленно, — приказала JKL и прицелилась в них.

Мальчишки стерли написанное. Сердитые физиономии. Интересно, заряжено ли ружье.

Дилан сообщил о своем приходе, не поднимаясь на дюну.

— Привет! — сказал он негромко, стоя внизу у склона.

JKL дернулась, словно ей в шею вонзилась стрела.

— Что я тебе сказала? — разозлилась она. — Я же велела не приходить!

— Ты чипсов принес? — спросил у Дилана один из братьев.

— А колы? — Это другой.

— А денег? — Это уже первый.

— Можно позвонить с твоего мобильника? — спросил второй.

Дилан помахал удочкой и силками.

— Для вас! — сказал он.

Братья сразу же отвернулись, а JKL спросила, откуда это у Дилана.

— Стырил, — ответил Дилан.

— Ну-ну, — засомневалась она, — чтобы ты — да вдруг стырил?

Я видела, что Дилан врет. Я слышала это по его голосу, чувствовала спиной, понимала по запаху, а повертев слово «стырил» во рту, ощутила и его вкус.

Даже собака усмехнулась.

— Будете ловить рыбу. И кроликов или там фазанов, — сказал Дилан.

— Иди сюда, — распорядилась JKL.

Дилан взбежал по склону дюны.

— Покажи! — скомандовала она.

Дилан протянул ей удочку.

— Нет, вот эти штуковины.

Он подал ей силки.

— И ты умеешь ими пользоваться? — спросила девчонка.

— Силками? Ну да. Я приезжаю сюда каждое лето, меня научил один старый браконьер, — объяснил наш мощный рыболов, охотник, собиратель и фантазер, — я знаю, как это делается.

— Научи меня, — сказала JKL, — садись.

Дилан опустился на песок напротив нее. Он не покраснел: наверняка продумал весь разговор заранее.

— Не сюда, — прошипела JKL. — Я должна держать братьев в поле зрения.

Дилан вскочил, как будто его тоже стрела клюнула в шею. Многовато же тут индейцев развелось. Он сел рядом с девчонкой. Ага, вот и покраснел. Подлец. Отличное слово!

— Гляди! — Он хотел показать, как устроен силок на кролика, но JKL не смотрела и не слушала.

— Их ни на минуту нельзя упускать из виду, а то убегут, — нахмурилась она, — и тогда всему конец.

— Чему?

— Всему. Ты кому-нибудь проболтался, что мы здесь живем?

Дилан замотал головой сильно-сильно: чудо, что она у него не отвалилась и не улетела в море.

— Окей, — кивнула девчонка, — похоже, ты не дурак. Когда ты поймешь, почему мы здесь, ты уже точно никому ничего не расскажешь. Эй-эй! — крикнула она во весь голос.

Один из братьев попытался втихаря уползти. Она взвела курок. Звука не было, но у ног мальчишки поднялось песчаное облачко, и он дунул на дюну в один миг.

— Уродина! — крикнул он.

— Зомби! — крикнул второй.

— Ты у нас дождешься!

— Мы все-все папе расскажем.

— И он отдаст это ружье нам.

— И разрешит нам тебя убить.

— Папа тебя свяжет.

— И не развяжет, пока ты не умрешь.

— И еще даст нам за это денег.

Они снова принялись писать что-то на песке.

— Социалистка! — крикнул первый.

— Террористка!

— Марсианка безбашенная!

— Запеканка обгаженная!

И оба с хохотом повалились на песок. Бред собачий.

— Им по восемь лет, время от времени приходится выпускать их на улицу, — сказала JKL, — взаперти они чахнут.

И указала большим пальцем через плечо, на дверцу-куст.

— Мне бы хотелось изъять всех детей из богатых семей, — сказала она, — и собрать их здесь. Я бы научила их жить естественной природной жизнью, чтобы всю жадность у них из головы выдуло вольным ветром. Я бы сделала из них хороших людей, и тогда через двадцать пять лет мир стал бы намного лучше.

— Ты хочешь сделать из них зверей? — спросил Дилан.

— Да, они проходят курс, — сказала JKL и впервые улыбнулась Дилану. Блин! — Но не знаю, получится ли у меня, до сих пор мои старания безуспешны. Они не желают меняться, только целыми днями кричат, что хотят есть. Я им говорю, что у одной чипсины такой же вкус, как у целой пачки, а они вопят, что это выдумка. Когда съешь одну чипсину, хочется еще много-много чипсов, когда съешь пачку чипсов, то хочется уже не настолько много-много. Чем меньше хочется много-много, тем ты счастливее. Это они так считают. И получается, что человек по-настоящему счастлив только тогда, когда у него есть все.

— Откуда у тебя это ружье? — спросил Дилан.

— Стырила, — сказала JKL.

Все мои органы чувств подтвердили, что это правда.

Можно подумать, что я взялась писать книгу, потому что вокруг меня столько всего происходит. Но это не так. Я ее задумала, когда мы только собрались ехать в кемпинг. То есть даже не сама задумала, а получила задание. От доктора Блума.

— Если ты не можешь жить без книг, — предложил он, — напиши свою. О себе. О своей жизни. Смотри на окружающий мир, реальный мир, никем не выдуманный, и расскажи, каким он тебе нравится. Что ты о нем думаешь. Привирать не возбраняется.

Пока я ехала в автобусе от психиатра, я сразу же придумала чумовое начало: «Зовите меня Салли Мо. Это нетрудно, потому что меня на самом деле так зовут. Я живу в больном квартале: площадь Ветрянки, 17, такой у нас адрес. Выходить на остановке “Аллея Коклюша”». Выдумка. Не дело это — начинать книгу с вранья. Так что я пишу эту фразу только здесь.

— Ты должна общаться с людьми, Салли Мо! — сказал доктор Блум. — Другого пути нет.

Это было при нашей первой встрече.

— От общения с людьми я психую, — ответила я. — Даже один человек — это для меня слишком много.

Было видно, что доктор Блум меня понял.

— Расскажи про белого кота, — попросил он.

— Кот как-то раз появился у дедушкиного дома, бродячий и страшно тощий, и дедушка Давид начал его понемножку подкармливать. То сухого корма ему даст, то рыбки, вот кот и не захотел уходить. Бабушка тогда уже умерла, а мне было года три. Беда в том, что кот меня всякий раз жутко царапал. К дедушке Давиду, кроме меня, больше никто не ходил, так что у него не было выбора. В смысле, у кота. Если ему хотелось кого-то царапать, приходилось меня. Не дедушку же, который его кормил. Но однажды кот чуть не выцарапал мне глаз. Спасли очки — я их и тогда носила. Я же в них родилась. Ну и тут дедушка разозлился. Позвонил ветеринару и попросил кота усыпить. Оставалось только принести его в ветклинику. Но кот не дался. Сопротивлялся, как тигр. Тогда ветеринар дал дедушке таблеток, чтобы добавить их коту в корм — и тот бы заснул. Только кот и не думал спать. Дедушка снова позвонил ветеринару: «Кот не засыпает!» — «Дайте ему еще таблетку» — «Я уже все скормил ему, за один раз!» «Ого, — сказал ветеринар, — этой дозы хватило бы на стадо бизонов». «Он все сидит и смотрит мне в глаза», — сказал дедушка. Кот смотрел дедушке в глаза, так что дедушка чуть не чокнулся. Было ясно, что кот думает так: если я закрою глаза, то уже никогда их не открою. Но зрачки у него совсем сузились. В итоге дедушка Давид опять позвонил ветеринару и сказал: «Выкидывайте препарат, пусть живет». Когда кот это услышал, он тут же бухнулся на пол и продрых два дня и три ночи. А как проснулся — так стал настоящим милягой. В жизни меня больше не царапнул.

— Как его звали?

— Никак, — сказала я, — зачем коту имя?

— А как этот кот умер, Салли Мо?

— Когда дедушка Давид умер и все еще оставался в больнице или где там полагается, я пошла к нему домой. Хотела кое-что оттуда забрать, пока чужие не наведались. Я еще не знала, что дедушка все завещал мне. Мне нужна была папка со стихами, которые он писал. И его рассказы. И рюмка, из которой он пил йеневер^[6]. В доме я заперла за собой дверь и спустилась в подвал — дедушка любил там сидеть, когда ему погода не нравилась. И тут появился кот — и давай смотреть мне в глаза. Нет уж, ты меня не сведешь с ума, как дедушку Давида, подумала я. И тоже на него уставилась. И вот что самое бредовое: несколько минут таких гляделок, и остановится уже невозможно. Кажется, что умрешь, если переведешь взгляд или моргнешь. Вот я и смотрела коту в глаза не моргая, и больше ничего не делала, и не заметила, что мы с ним просидели напротив друг друга весь день, и всю ночь, и все утро. И все это время я, по-моему, ни о чем не думала, а то бы запомнила. А когда мама меня нашла и открыла дверь, кот повалился на пол. Его сквозняком сдуло. Он был мертвый. Несколько часов в этом подвале со мной играл в гляделки мертвый кот. Коты после смерти каменеют. Когда мама меня нашла, то первый час была со мной добрее, чем когда-либо раньше, — сказала я доктору Блуму и добавила: — Вот я и выиграла приз за самое корявое предложение.

— Это неважно, — отозвался доктор Блум.

— У этого кота больше не было никого на свете.

— А кто есть у тебя, Салли Мо?

Я хотела насочинять, что у меня есть подруги и друзья — целый футбольный стадион, — и назвать имена ребят из нашей школы, но знала, что он меня раскусит. И решила не врать.

— Твоя мама говорила, что после смерти дедушки ты ни с кем и словом не обмолвилась. Ни разу.

— Поэтому меня к вам и послали, — сказала я.

— Салли Мо, — ответил доктор Блум, — пора тебе начать существовать. Между тобой и реальным миром долгое время тянулась тоненькая ниточка — через дедушку. Но теперь эта ниточка оборвалась. Ты не боишься прикасаться к людям?

Мне этот вопрос не понравился. Его уже сто раз задавали школьные психологи. Думали, я аутистка. Потому что я ни с кем не играла, сидела за последней партой совсем одна, получала сплошные пятерки за все контрольные и делала доклады о древнегреческих писателях, из которых никто не понимал ни слова. Вот психологи и считали, что ребенок страдает аутизмом. В начальной школе. И они давали мне всякие задания типа: «Подойди вон к тому мальчику и скажи, что у него красивый свитер». Я подходила вон к тому мальчику и говорила, что у него красивый свитер. Так что они все равно ничего не добились. Прямо видно было, как они в уме зачеркивают диагноз «аутизм». А вон тот мальчик меня не видел и не слышал. Шел мимо, словно меня нет. В своем дурацком свитере. Психологи и психиатры учат человека врать.

В начальной школе я восемь лет просидела в уголке для чтения, куда никто и носа не совал, даже учителя. Мама думала было перевести меня на домашнее обучение, но эту затею никто не одобрил, да мама сама не больно-то хотела. А в гимназии меня признали высокоодаренной и больше на мой счет не заморачивались. Раньше самых тупых учеников ставили в угол класса и надевали им колпак с надписью «осел». А я торчу в углу, и на моем колпаке написано «высокоодаренная». Такие дела.

— Ладно, другой вопрос, — произнес доктор Блум через некоторое время, поняв, что ответа от меня не дождаться. — Есть ли на свете кто-нибудь, кого ты любишь?

— Дилан, — сказала я.

— Это такой певец или мальчик?

— Мальчик.

— И ты не боишься к нему прикасаться?

— Я бы очень хотела весь день лежать рядом с ним, — сказала я, — голая, как бритва.

Я тогда еще не очень понимала, чего стóит доктор Блум, и решила, что пора это выяснить.

— Это хорошо, — сказал он, — это правильная мысль.

Тут он мне снова понравился.

— А почему ты этого не делаешь? — спросил он.

— Да вы что, — сказала я, — мне же тринадцать лет!

— Ну и что?

— Это невозможно, мы живем в параллельных вселенных.

Я умирала со стыда и придумала эти вселенные, чтобы выглядеть поумнее. Но доктор Блум не повелся.

— Голая, как бритва, — повторил он. — А ты очень неглупа, Салли Мо!

— Я — единственный нормальный человек на земле, — заявила я, — но, по несчастью, угодила на планету, заселенную психами.

— Вот именно, — сказал доктор Блум, — потому-то тебе так трудно общаться с другими.

Я уже было подумала, что он может стать для меня новым дедушкой Давидом, но через час мое время закончилось, и доктор благополучно выпроводил меня за дверь. К тому же мы с ним не ходили на рыбалку. После нашей последней встречи, позавчера, он дал мне пустую тетрадку, одну. Сказал, чтобы я купила себе еще, если понадобится. Как зубной врач выдает бесплатно одну зубочистку для образца. Доктор Блум разрешил мне еще раз прочитать «Гамлета» и после этого — никаких книг. «Записывай все, что с тобой происходит, Салли Мо: что замечаешь, что думаешь». — «Ладно, доктор!»

Одну вещь я уже заметила: мир совершенно не упорядочен. Писатели без конца оттачивают текст и вычеркивают слова и фразы, чтобы в книге не осталось ни одного бесполезного факта. А в реальной жизни об эти бесполезные факты спотыкаешься на каждом шагу — ну не бред ли! От них с ума можно сойти, а мы уж точно не к этому стремимся.

Но мир еще и помогает. В смысле, мне лично он мешает, а вот книге — помогает. Замысел такой: я в ней рассказываю, как завоевываю Дилана, — прямой репортаж с места событий. Ничего подобного я еще не читала, в этом и уникальность. Но, похоже, получится книга о ревности, а это, наверное, еще лучше. Возможно, она закончится совсем не так, как я затеяла. У JKL обалденно красивое лицо, но на ней свитер с высоким воротником, так что еще неизвестно, что там под ним. А вдруг у нее все тело, от шеи до пят, покрыто густой курчавой шерстью. И она каждую неделю бреется. А потом шесть дней ходит с колючей щетиной. Хоть чеснок натирай, как на терке. Я вот очень красивая под одеждой. В смысле, в последнее время я под ней заметно похорошела. Жалко, что в кемпинге нет большого зеркала. Так что негде на себя посмотреть, если надо.

Сегодня утром я делала у себя в палатке селфи своего тела. Голая, как бритва. Без головы. Без головы я выгляжу отлично. Селфи делают только дико одинокие люди. Если тебя пофотографировать некому, то и смотреть на твои снимки никто не хочет. Счастливым и в голову не придет селфиться. Счастливые заняты другим. Но когда человек стоит на крыше семнадцатиэтажного дома и собирается оттуда прыгнуть, он тоже не будет делать селфи. И пока летит вниз, не будет. Хотя такое селфи в фейсбуке как раз не повредит: кто-нибудь увидит, выскочит из дома и подстелит матрас.

Один друг в жизни человека — это уже хорошо. Пусть это будет Дилан, раз дедушки Давида больше нет. Но и ноль друзей — тоже хорошо. Я влюблена в Дилана, но мир прекраснее, пока я не с ним. Музыка прекраснее, книги интереснее и море красивее, когда я одна. Возможно, любовь и счастье никак не связаны. Я еще недостаточно об этом знаю. Петь от счастья — такого со мной рядом с Диланом не случалось. Во многих книгах между счастьем и влюбленностью ставится знак равенства — но это не самые лучшие книги. Влюбленность учит красться тайком и врать, а счастье учит тихонько сидеть и слушать. Надо бы поосторожнее: я пишу все это ночью, а по ночам мысли тонут в ванне, полной черных чернил.

Сегодня утром, когда я вернулась из душа, в палатке не оказалось моего мобильника. Я раз шесть все обшарила, перерыла, перетряхнула. Потом высунула голову наружу и увидела Донни — с моим телефоном в руке. Пырился на экран как идиот и все время растягивал изображение большим и указательным пальцем. К нему подходили другие мальчишки, один за другим, и пырились вместе с ним. Не смеялись, только пальцами тыкали. Непонятно, о чем они там говорили. Потом к ним подошел Дилан — я видела, как он о чем-то спросил. Донни ответил ему, и по губам я прочитала: «Салли Мо». Дилан тотчас выхватил у него мобильник и подошел к моей палатке. Мой рыцарь, мой герой. Но по дороге он прямо прилип к экрану, так что упал ничком, зацепившись за стропы на колышках палатки. Это выдумка. Наверное, просто размечталась, чтобы такое произошло. Доктор Блум остался бы мной доволен: ведь мне «захотелось общаться с людьми».

Отец Джеки — банкир. Поэтому она и сбежала из дома, прихватив братьев и собаку. Ружье украла у лесника из машины. Оно ей нужно, чтобы защищаться от преследователей и чтобы держать близнецов при себе. Банкиры — самые отвратительные ублюдки, какие только водятся на свете, говорит Джеки, с ними лучше не жить под одной крышей, чтобы не заразиться их мерзостью.

Ее братья уже заразились. Их зовут Бакс и Никель^[7]. В честь денег. Американских. А ей дали имя Жаклин. В честь жены американского президента Кеннеди. Убитого в 1963 году. После убийства Кеннеди Жаклин вышла замуж за самого богатого человека на свете — грека Онассиса. Если тебя назвали в честь такой женщины, говорит Джеки, надо бежать из дома как можно раньше, пока жадность не проникла к тебе в организм подобно опасной болезни, пока ты не превратилась в вампира. Ненасытного вампира, который жаждет высосать из людей все до последней капли. До последнего цента.

Дилан спросил, откуда берется страсть к богатству, и Джеки разразилась речью длиной в километр об истории человеческой алчности. Хорошо хоть, что начала не от Евы. С ее яблоком. Бакс и Никель ныли, чтобы их запустили в нору, но Джеки велела им тоже сидеть и слушать. Думаю, в воспитательных целях. Прямо видно было, как их все достало. Думаю, они слышали ее рассуждения уже сто раз. То и дело совали себе в рот два пальца и изображали, будто от этой бредятины их тошнит.

Ну а мне было в новинку. Я-то всю жизнь читала только книги, никаких газет. Я жила на острове — в своей голове. На этот остров, защищенный от всех, почта шла лет тринадцать. Я только недавно получила открытку с сообщением о моем собственном появлении на свет. О двадцать первом веке я знала не больше, чем Шекспир или те, кто написал Библию. А от меня ждут, чтобы я сразу все поняла! Чем больше я узнаю´, тем меньше понимаю, и чем больше понимаю, тем меньше хочу знать. Но я лежала на песке, на своем наблюдательном пункте, боясь пошевелиться. Так что мне пришлось выслушать все, что говорила Джеки.

— Давным-давно на свете существовали…

Примечания

6

Йеневер — можжевеловая водка, традиционный крепкий напиток в Нидерландах.

7

Бакс — обиходное название американского доллара, никель — монеты в 5 центов.