Письма в Трансильванию

Шпионова, 2021

Екатерина Чукина (творческий псевдоним Шпионова) – популярная поэтесса современности. Сборник «Письма в Трансильванию» – дебютная книга Шпионовой, в которой представлены избранные стихотворения как от женского, так и от мужского лица. Её цитируют десятки тысяч читателей по всему миру, её Instagram насчитывает более 50 000 подписчиков. Шпионова ярко и точно пишет о жизни и смерти, свободе и дружбе, религии, принятии себя и, конечно же, о любви.

© Шпионова, 2021

* * *

Глава 1. Письма в Трансильванию

Выжившей

Чтоб она надо мной не властвовала,

Чтоб огонь потушить, всё выжегший,

Я её за окно выбрасывала,

А она возвращалась выжившей.

Исстреляла её, измучила.

Истерзалась в пустом старании.

До сих пор со мною. Живучая.

Ни патронов теперь, ни армии.

Не укрыться ни людом добрым,

Ни одеждой другой, ни масками.

Ведь она — вот тут вот — под рёбрами.

Вся испуганная, глазастая.

Чтоб любовь надо мной не властвовала,

Чтоб огонь потушить, всё выжегший,

Я любовь за окно выбрасывала,

А она возвращалась выжившей.

Как же не трогать тебя?

Словно из ваты, немеют пальцы.

День, как и ночь, — бесконечно чёрен.

Я не могу к тебе прикасаться,

Разве возможно сильнее горе…

Скоро октябрь тишиной могучей

Листья последние в грязь размажет.

Ну почему нелюбви не учат,

Как математике в школе, скажем?

Доктор наук нелюбви — почётно!

Я бы им стала. Но что имею:

Ты в моё сердце стрелою воткнут,

Как потяну — так болит сильнее.

Пахнешь как воздух, икона, росы,

Морем в рассвете, небес алмазом.

Пахнешь как белых ромашек россыпь.

Пахнешь покоем и страстью сразу.

Я бы прочла все на свете книжки,

Жаль, научить нелюбви не смогут.

Пахнешь как что-то родное слишком.

Как же не трогать тебя, не трогать…

Молитва

Боже, прости уныний

Дни мне мои и ночи.

Пусть будет жизни линия

Матери рук почётче.

Пусть колесо Сансары

Медленнее, недвижней.

Пусть, когда стану старой,

Внуков своих увижу.

Пусть не скрушусь, не срушусь.

Дышится пусть свободней.

Господь, храни мне душу.

Мудрости дай, Господь мне.

Сила пусть не иссякнет.

Дай мне детей своих вырастить.

Боже, не дай испытать мне

Всё, что я смогу вынести.

Маленькая мама

Дотянусь до выключателя, когда встану.

Ложусь, когда захочу, не ношу пижаму.

Дерево у твоего дома из великана

Превратилось в обычное среднее дерево, мама.

Не курю, да ты особо и не просила.

Поняла, что не всегда в правде бывает сила.

Поняла, что справедливости нет в целом.

Я поела, да, мам, я, конечно, поела.

Мир — сине-зелёный большой шарик.

Мужчина женщину, знаю, может ударить.

Нет в облаках, как ни гляди, умерших.

Добрых людей оказалось значительно меньше.

Первое впечатление — часто ошибка.

Самое зло — всегда за большой улыбкой.

Близкие — бывают ещё дальше космоса.

Взрослые — такие же дети, но только взрослые.

Кто верит, тот не всегда увешан крестами.

Жизнь — это просто смена людей местами.

Люди сходят с ума, приходя к власти.

Деньги решают многое, но не в них счастье.

Смеётся бессонница, сна меня год лишая.

Я выросла, мам, стала такая большая.

Пылятся игрушки в детской моей спаленке.

А ты стала, наоборот, такой хрупкой и маленькой.

Каждому выдал творец по дару

Медленно утренний неба парус

Тянется сверху под пения птичьи.

Каждому выдал Творец по дару.

Осознавай, в чём твоё величие.

Пой, управляй сложной стройки краном,

Будь в каждой цифре финансов точен.

Танцы танцуй ли, пиши романы

Или роди трёх прекрасных дочек.

Линия жизни пойдёт к запястью,

Если отыщешь себя, свой выдел.

Каждому выдал Творец по счастью.

Нужно лишь просто его увидеть.

Слёзы

Что слёзы?.. Чистая вода,

Только привкус у каждого свой.

Если плачет художник, тогда

Он картины одну за другой

Из-под шёлковой пряди ресниц

Преподносит как слёзы свои.

Из-под блеска крючка или спиц

Вытекают слёзы швеи.

Плачет дворник в замахе метлы,

Продавщицы в булочной лавке.

У курьера слёзы в цветы

Превращаются при доставке.

Дни рыдают с небес дождём,

Ночи плачут на землю снами.

Спички плачут для нас огнём.

А поэты плачут стихами.

Монетка

Солнце в волосы рыжим джемом

Разливалось не по погоде.

Называла его «мой демон»

И смотрела, как он уходит.

Приходил на закатах, редко,

Пока ночи шатёр растянут.

Говорил: «Вот тебе монетка,

Если будет орёл — останусь».

Демон был ни высок ни низок,

Его возраст — скорей к седи́нам.

Я ждала эту нашу близость,

На порог только он — я кинусь.

Серебрился луною воздух,

И летели такие ночи.

Из желаний моих был создан

Каждый кожи его кусочек.

Уходил под рассвет — рыдала.

Он прощался в дверях с усмешкой.

Я монетку его кидала.

Получалась всё время решка.

Серебрились слезами щёки,

Я кричала: «Постой, бездушный!»

Демон хмурил свой лоб широкий

И молчанием бил мне в уши.

Я просила его, просила:

«Научи, как орлом мне бросить!»

Я кричала в его затылок.

Он смеялся, качалась проседь

От волос его. Взял монету.

Месяца превращались в луны.

И сказал: «На монете этой

С двух сторон лишь один рисунок».

Трепетно

Вот деревья в тумане пепельном

Растворяются безмятежно.

У меня к тебе всё так трепетно,

Очень трепетно, очень нежно.

Я тебе не пишу. Ни мыслью я

Не касаюсь тебя, ни взглядом.

У меня к тебе всё так… искренне.

Не любовь если… то так рядом.

Не встревожу тебя я прихотью

О взаимности или встречею.

У меня к тебе очень тихое,

Очень тихое… что-то вечное.

Спички

Когда спичку бросают в кусты,

Загорается целый лес.

Ты приносишь к нему цветы,

Умоляя, чтоб он воскрес.

И, уснув у погибшей ели,

Задыхаясь в дыму густом,

Ты мечтаешь увидеть зелень,

Только там одна гарь кругом.

Время носит тебя по свету,

По лесам красивей и гуще.

Ты касаешься чужих веток,

Чей цвет зелени — душу рвущий.

И, блуждая в цветущем поле,

Ты срываешься, не колеблясь.

Убегаешь к родным, до боли,

Возвращаешься к голым стеблям.

Обнимаешь их по привычке,

Собирая в букет венечный.

И выкидываешь все спички.

И бросаешь курить навечно.

Ба

Моя бабушка. Паутинки

Из морщин. По рукам и шее.

Моя бабушка по старинке

Лечит горло моё шалфеем.

Моя бабушка носит платья

Из цветастого льна и ситца.

Моя бабушка шепчет: «Катя…

Ну зачем тебе та столица?»

Молоко подаёт на полдник.

Варит борщ из своей капусты.

С моей бабушкой — дом наполнен.

А без бабушки… сразу пусто.

Я зашла — и её не вижу.

Синий коврик, вручную сшитый.

Фотографии, столик рыжий,

Грязный пол. А всегда — намытый.

Онемела в дверях, опала

Лепестками-руками оземь.

«Где ты, бабушка!» — закричала.

Наступила в секунду осень.

Слышу — звуки костра за домом.

Полетела туда как птица.

Кудри цвета стоят седого,

Из цветастого платье ситца.

Грабли весь огород счесали.

Сорняки горят, дым стеною.

Улетают мои печали,

Видя бабушку пред собою.

Обняла меня. Запах сажи.

Лепестками-руками. Вечер.

Моя бабушка — это я же.

Моя бабушка — это вечность.

Моё море

Небо в дождь наверху затёрто.

Ещё день, а не видно света.

Ты смеёшься с другой о чём-то.

Мне бы тоже смеяться с кем-то.

Ноябрём впереди мелькает.

Вот экватор сменила осень.

Ты смеёшься с другой часами.

А со мной не смеёшься вовсе.

Вот меняет листва оттенок

И совсем пропадает вскоре.

Мои чувства, врезаясь в стену,

Образуют из грусти море.

Это море — прозрачный карцер.

Между нами навечно волны.

Я ни с кем не могу смеяться.

Я плыву и плыву безмолвно.

Ты ничем меня не обидел.

Не обязан ничем, так смейся.

Моё море никто не видит.

Лейся смех ваш рекою, лейся.

У тебя же не смех — разряды.

Я стою — и воды по локоть.

Ты смеёшься, смеёшься рядом.

По воде убиваешь током.

И спасти меня — нет, не выйдет.

По плечо мне уже печали.

Потому что никто не видит

Моё море, не замечает.

Каждый на свете красив по-своему

Мной ещё с детства одно усвоено —

Нет красивого кожи цвета.

Каждый на свете красив по-своему,

Нет идеалов и правил в этом.

То, что кому-то так безобразно,

Будет другому — сироп медовый.

Каждый на каждого смотрит — разно.

Друг мой, поэтому будь готовым:

Если когда-то толпа звенящая

Мнений ворох навяжет свой,

Ты сохрани в себе настоящее,

Ведь оно — красивей всего.

Шатает

Как хлебать по-кошачьи и с пола,

Как в театре без гардеробной,

Между мной и тобою — полость,

И к тебе подойти — неудобно.

И к тебе подлететь — опасно,

Корабли туда — не доплывают.

Я — оранжевое на красном,

Ты — хозяин, а я — крепостная.

Ты — великий, а я — крупица,

Меня тысячи, ты — уникальный.

И мне надо уже лечиться —

Я больная, а ты — нормальный.

Я — пешком и до дыр подошвы,

Ты — машиной неспешно виляя.

Ты хороший, хороший, хороший!

Я плохая, плохая, плохая!

Твоим голосом мысли стали.

Говорю, для тебя — немая.

Каждый шаг твой — прочнее стали.

Я стою, и меня шатает.

В тебе — летняя ежекадность,

Я — осенняя круглогодично.

Во мне самая серая стадность,

В тебе — самая яркая личность.

Знаю только одно я точно,

Только точно одно я знаю…

Я люблю тебя.

…Я стою, и во мне — прочность.

Ты стоишь — и тебя шатает.

В боль иду

В боль иду. Запах боли

Чувствую до двери ещё.

Сердце уже на горле,

Кострами горит цвет щёк.

Сердце из тела выход

Ищет. К тебе выходит.

В комнате очень тихо.

Мысли кружат в хороводе.

Тёмно-зелёным цветом

Я ощущаю горе.

В окнах — деревьев ветошь,

День — несказа́нно чёрен.

В боль иду. С болью справлюсь.

Сильная-сильная девочка.

Сердце тебе оставлю.

Мне оно больше незачем.

Наркоманка

Хрупкость листвы и ломкость

осенью неизбежна.

А у меня тут ломка

по твоим пальцам нежным.

Сердце танцует танго,

рядом когда со мной ты.

Прячу, верчу в бумагу,

словно косяк какой-то,

Все твои письма. Кинешь

взгляд — отхожу минуту.

Голосом героинешь,

я задыхаюсь будто.

Рядом с тобой — без кожи,

венами наизнанку.

Смотрю на тебя и ёжусь.

…Чёртова наркоманка.

Рыбу несут на сушу

Чем крепче кофе, тем мои мысли легче.

Чтоб откусить — надо сильней кусать.

Чтобы бухать — надо стальную печень.

Чтоб не сойти с ума — я начала писать.

Голос певицы часто мне давит уши.

Я выключаю, с музыкой нынче в ссоре.

Чтобы убить — рыбу несут на сушу,

Чтоб человека — резко бросают в море.

Море любви, а потом покидают тело,

Вместе с собой забирают сердца и души.

Плавают люди, гребут неумело.

Рыбы впиваются жабрами в сушу.

Будь хоть принцессой, хоть рыцарем храбрым.

Рыбу съедят, и тебя не жалко.

Я вот себе… отрастила жабры.

Кинут — я выплыву, как русалка.

Кареглазый закат дальний

Я к тебе бы — как к небу ветер,

Будь земля ты — дождём стала б.

Мне тебе — обо всём на свете

Рассказать — будет жизни мало.

Говорить, пока маг-вечер

Не покроет наш день ночью.

Говорить бы с тобой вечно —

Это всё, что душа хочет.

Но нет слов от тебя, писем.

Каменистей ты всё, скальней.

Ты как небо ко мне — высью,

Кареглазый закат дальний.

Мои руки хладеть стали

В ледяной тишине стойкой.

Кареглазый закат дальний,

Почему ты молчишь столько…

Шипы

Кривится былая стать,

Не вижу вокруг весёлого.

Ещё разучилась спать —

Подушка шипами в голову.

Горячим кипит покров,

И сердце болит и мается.

Стесняюсь своих зрачков,

Которые расширяются.

Обнять бы тебя… кручу

Запястия рук обеих.

Да сколько же этих чувств.

И как поместить в себе их.

У карих порогов глаз

Навечное спотыкание.

Увидеть тебя сейчас —

Светила б как солнце раннее.

Уснуть на твоей груди —

Умерить навеки пыл.

Ты где-то лежишь один.

Я снова ложусь в шипы.

Горела

Я горела так, как горят леса.

Ты сказал мне прямо в лицо «остыл».

Наблюдали звёзды и небеса

За моим пыланием с высоты.

Покосившись, дерево у окна

Разглядеть пыталось две тени спин.

Ты сказал, проститься пора бы нам.

Мол, хочу пожить без тебя, один.

Рассветало, плотный густой туман

Укрывал седеющий старый дом.

Ты сказал, что «дальше теперь сама».

Мол, забудь, забудь всё, что было до.

Я горела так… я горела, как

Самолёт, упавший среди полей.

Я считала каждый твой твёрдый шаг

До проклятых чёрных внизу дверей.

Я горела так… как беда и боль.

Я в огне становилась каменной.

Я горела так, как горит любовь —

Только небу заметным пламенем.

Гром

Что ты хочешь узнать о мире моём?

Я тебе расскажу что хочешь.

У меня внутри уже годы гром,

Не стихающий даже ночью.

Я хожу к врачу и сдаю свой гром

В белой баночке с красной крышкой.

Врач разводит руки и шёпотом

Говорит: «Ничего не слышу».

Я кладу свой гром, раскопав в земле

Ему яму. Гремит, грохочет.

Я домой крадусь, заметая след…

Гром внутри меня ещё громче.

Я кричу «умолкни!!» ему, ревя,

Я бегу, не зная сама, куда.

Гром гремит, меня по кусочкам рвя.

Не ходи за мной, я твоя беда.

Не утихнет он, не замолкнет он!

Я ему во всём потакаю…

У меня внутри уже годы гром.

Ну зачем я тебе такая?

Я бы

Я бы стала вторыми глазами,

Я бы землю собой заслонила,

Чтобы небо своими слезами

Твои волосы не намочило.

Я бы ночью тебя укрывала,

В одеяло себя бы зашила,

Или сразу в три одеяла,

Только чтобы тепло тебе было.

Я врослась бы в твои перчатки,

Чтобы пальцев твоих касаться,

За тобой бы шла без оглядки

Хоть в жару, хоть в минус 120.

Я бы молнию приручила,

С ураганами бы сдружилась.

Я бы мир собой заслонила,

Чтоб с тобой ничего не случилось.

Я б разрушила все преграды,

Не жалела б ни сна ни сил,

Если б было тебе это надо,

Если б только ты попросил.

У меня есть дедушка

У меня есть дедушка. Время полседьмого,

Виноградом стелется август 90-х.

Запах соли в пении светлячка ночного,

Вся Кубань купается в землях плодоносных.

У меня есть дедушка. Сети распускает

В волнах, рыбой скользкою море говорит.

У меня есть дедушка. Он меня купает,

Лечит от простуды, третью ночь не спит.

У меня есть дедушка. Мне сегодня восемь.

Третий класс — не шутки. Время повзрослеть.

Шестьдесят вторая дедушкина осень

Чаще просит деда сесть и посидеть.

У меня есть дедушка. От костров на город

Часто наступает вакуумный дым.

Думала, что дедушка будет вечно молод —

Он к моим пятнадцати стал совсем седым.

У меня есть дедушка. Год его не вижу.

По моим московским без пяти полно́чь.

Деда просит жить меня хоть немного ближе,

Чтобы, если «что вдруг», я пришла помочь.

У меня есть дедушка. Мне сегодня тридцать.

На работе снова дел невпроворот.

Над Москвой под вечер синий дым клубится,

Дедушке звонила в прошлый Новый год.

У меня есть дедушка. С ним бы на рыбалку!

От озёр остались валуны-болота.

Вечно было времени мне на деда жалко!

У меня есть дедушка. Только лишь на фото.

Вызволить

Всё в дыму твоего образа,

Как тебя из меня вызволить.

Напрягаю глаза до́слеза,

Чтобы видеть тебя издали.

Мои руки всегда дрожные

При тебе, как при злом мытаре.

Что задумал, скажи, Боже мой,

Когда встречу для нас вытворил?

Даже камень мне мять — легче бы,

Пусть от боли сведёт пальцы.

Я с тобой не могу рядом быть

Без возможности прикасаться.

Твои губы — цветам гра́дами.

Но целую тебя мысленно.

Поливаешь меня взглядами,

Не даёшь до конца высохнуть.

Как тебя из меня вызволить?

Что за чудо ты, за невидаль?

Мои чувства совсем вызрели,

До плодов, поместить некуда.

Как тебя из меня вызволить!

Как молчать и куда выкричать!

Как не видеть тебя издали!

Как мне всё это, бл*, выключить!

Свесив ножки

Я сложила патроны в зелёную шапку,

Белый флаг подняла, чтоб тебя не мучить.

Вот сижу и смотрю на тебя украдкой,

Ты сидишь и ломаешь четвёртую ручку.

На столе лежат книги, о чём-то шепчут,

И зелёный цветок сидит, свесив ножки.

Я бы здесь просидела, наверное, вечность,

Но нельзя. Ну тогда посижу немножко.

Что ни утро — я словно в военной роте,

Что ни вечер — меня ты штурмуешь взглядом.

А сейчас я сижу от тебя напротив,

И слабеет в секунду твоя осада.

За окном улыбается тёплый вечер,

С каждой фразой — мой флаг сантиметром выше.

Я бы здесь просидела, наверное, вечность.

Но я медленно встала и тихо вышла.

Я не могу на тебя смотреть

Сентябрь на листья осыпет медь.

И будет солнце вставать позже.

А я не могу на тебя смотреть,

И не смотреть не могу — тоже.

Такая странная ерунда,

Ты снишься к осени мне чаще.

Смотри, как в речке блестит вода.

Смотри, как день золотит чащи.

Смотри, как дети бегут к ручью.

Смотри, прощается как лето.

Смотри, как кто-то меня, ничью,

К себе заберёт, пока ты чей-то.

Мне мягкой стала земли твердь.

И каждый похож на тебя прохожий.

И я не могу на людей смотреть.

И не смотреть не могу — тоже.

Кучеряшка

Море волнуется — раз.

Где-то трещат костры и вой

Пса — по коже скользит мурашкой.

В том месте прозвали его Горой,

Её (ей назло) — Кучеряшкой.

Ему не стра́шен лягушек взор,

Руками змею не боишься? — Взялся.

Горою гордился тогда весь двор,

И втайне — немного боялся.

Гора завсегдатай был местных драк,

С рогаткой, пальто нараспашку,

Но самый известный в деревне смельчак

Застыл, увидав Кучеряшку.

Море волнуется — два.

Со временем стали короче дни,

Кудряшка — длинноволосей.

Всё так же Горой его звали они,

Зимою сменилась осень.

Всё так же его громкий свист и «Эй!»,

И взгляд с каждым днём — прему́дрей,

Всё так же, а может, ещё сильней

Робел, когда видел кудри.

«К доске, Горовой!.. (Тишина) Горовой!» —

Учитель глядит с вопросом.

Увы, прерывая мечтанья о той,

Что носит волнистые косы.

И двойки бегут по краям дневника,

И жизнь стала так безнадёжно сера́,

И все во дворе знают наверняка —

Влюбился! Да точно, влюбился Гора!

Войною идёт на неё наш герой,

Сейчас за углом этот дом,

Откуда в начале истории той

И пёс выл, и пахло костром.

Руки рогаткой скрутил по карманам,

А в них — лепестки фиалок.

Тучи идут над землёй караваном,

Меж ними — огнём засияла

Она. А теперь пару слов о ней.

Старушка-зима, прогоняя осень,

Смешила её. И его это «Эй!» —

Так несерьёзно, ведь ей скоро восемь!

Нет времени на эту всю ерунду!

А он всё за ней ошалело.

«Я без волос твоих пропаду», —

Промолвил однажды несмело

И взял за рукав, потом — за портфель:

«Я буду тебя защищать всегда».

«Не верю…» — шепнула. «Ну и не верь!»

И дальше пошла, так смешно горда.

Море волнуется — три.

В деревню давно не идут поезда,

Лет сорок как нет той ветки.

И стала давно Кучеряшка седа,

Но сплетничают соседки:

Мол, видели парня с рогаткой вчера —

Такой же бесстрашный малый,

Ну вылитый просто вон тот Гора,

Да только ещё кучерявый.

Ты не знаешь

Ты не знаешь, сколько во мне тебя.

Ты не знаешь, сколько в июле дней.

Твои губы мысли мои бомбят.

Каждый миг взрываюсь собою всей.

Ты не знаешь, где я иду с утра.

Ты не трогал кудрей моих шелков.

Ты не знаешь шрамов моих и ран,

Ты не видел кожи моей без кофт.

Ты не слушал, как я пою тебе.

Ты не слышал плач мой, не слышал смех.

Я не знаю, сколько ещё слабеть,

Когда вижу образ тебя во всех.

Я не знаю, как до сих пор дышу.

За какие всё это мне грехи.

Ты не знаешь даже, что я пишу.

Про тебя пишу все свои стихи.

Дождь неделями полоскал

Дождь неделями полоскал.

Чёрные лужи, повсюду грязь.

Ты тогда меня приласкал

И на дверь указал, смеясь.

Чёрное было время, чёрное.

Остановилась, в глаза взглянув.

Чувство гадкое, тошнотворное.

«Уходи скорее же, ну!» —

Крикнул, двинулся на кровати.

Уши заполнил чуть хриплый смех.

Целой жизни теперь не хватит,

Чтоб забыть цвет обоев тех.

В кучу себя собрала и вышла.

Небо с землёй закружило по кругу,

Дождь моросил по прогнившим крышам,

Ноги запутались друг за друга.

Годы прошли, испарились как дым.

Много прошло и невзгод, и успеха.

Сын приезжает по выходным.

И смеётся чуть хриплым смехом.

Пою

Когда станет твой снег не бел,

Когда стает он до земли,

Я начну тихо петь тебе,

Чтоб печаль на двоих делил.

Я почувствую с первых нот,

Сколько в смехе твоём есть слёз.

Я найду из твоих погод

Даже самый стойкий мороз.

Это даже не я, а моя душа,

Это целого неба небесней.

Про любовь поют, через раз дыша,

Это самая тихая песня.

Школьница

Не пропала, заборы строю.

Каждый день — это как кирпичик.

Мама, я будто снова в школе,

Он меня разделил и вычел.

Математика ведь — наука!

Дни мелькают мукою в сите.

Он великий учёный, сука,

Ну а я кто теперь, скажите?!

Мне в огне гореть — не согреться.

Воскрешаю себя, да тщетно.

Словно кто-то порвал мне сердце,

И его разбросало ветром.

Я оторву себе пальцы

Я оторву себе пальцы,

Я оторву себе уши,

Чтобы тебя не касаться,

Чтобы тебя не слушать.

Май передушит столицу

И отсидит за тяжкое.

Дождь по стеклу, не спится,

Молюсь сигаретной затяжке.

С пеплом пою обоям,

За окнами чёрные зрители.

Стою и на стены вою.

Смотрите сюда, смотрите!

Как я оторву себе пальцы,

Как я оторву себе уши,

Чтобы тебя не касаться,

Чтобы тебя не слушать.

Как я оторву себе уши,

Как я оторву себе ноги,

Как я оторву себе душу

И сердце порву, в итоге.

Похитил

Ты посмотрел, и во мне взорвались

тротилом мысли в углах височных.

Иметь глаза твои в арсенале —

считай, в войне победить заочно.

А я, как пчела, оставляя жало,

прощалась с жизнью в ответном жесте.

Я горделиво собой дрожала,

едва-едва устояв на месте.

Да и какой из меня воитель —

тебя кусаю, себя калеча.

Ты посмотрел — и меня похитил,

и я похищенной буду вечно.

Колдовала

Колдовала, лес укрывала днём

Позолотой капель дождей-бродяг.

Убегала в глушь, но под каждым пнём

Находила снова в траве тебя.

Колдовала, травы сушила всё,

Но тебя ссушить так и не могла.

Нас разлука долгая лишь спасёт —

Уверяла, строя побега план.

Время шло. Поняла — хоть всю жизнь молись,

Хоть колдуй — лишь сердце себе терзать.

Я навечно в каждом клочке земли

Буду видеть только твои глаза.

Ваня

Шум людских голосов и гам. Ваня молча в метро идёт.

Холод осени по ногам сквозь джинсо́вые ткани бьёт.

Время панцирем из свинца замедляет сердечный

бит. Шапка скрыла бы часть лица, но без шапки идёт,

открыт.

Люстры светятся, как роса в бликах солнца глухой

степи. Вечереет давно в часах, сушит рот от желания

пить.

Плач вагонов сменяет вой. Там, в метро же — одна

печаль. Миллион человек — стеной. Горло жжёт словно

крепкий чай.

Человечий кругом оскал. Ваня глаз закрывает кров.

Нескончаемая тоска роет в сердце глубокий ров.

Воздух кожу дерёт сухой. Кто-то резко его толкнул.

Ваня едет по кольцевой, Ваня судорожно сглотнул.

Ему куртка в вагоне — щит. «Извините», — глаза открыл.

Зелень взора пред ним стоит. Стала плавиться твердь

перил.

«Извинишь меня? Отвечай!» Вот и проигран первый

бой. Там, в метро же — одна печаль. Там, в метро же —

одна любовь.

Улыбнись

Когда море бьётся о скалы,

Когда чайка взлетает ввысь,

Несмотря на жизни удары,

Я прошу тебя, мне улыбнись!

И тогда волною морскою,

Омывая скалистую гладь,

Я останусь только с тобою

На всю жизнь. Или жизней на пять.

Нани

Нани любит сверчков и лилии.

Называет отец — слонёнком.

Два ведра с водой без усилия

Поднимает, неся с колонки.

От дворовых ребят не спрятаться,

Задразнили. Цвет щёк — как пламенный.

Нани стукнет тринадцать в пятницу.

Ей все платья малы, что мамины.

У подруги Белинды — талия.

У подруги Лилит — три парня.

Нани ходит одна, печальная,

Обходя за кварта́л пекарни.

Как сказали ребята местные:

Нани — жирная скотобаза,

Никогда ей не стать невестою —

Не влюбился никто ни разу.

Слёзы Нани в веснушках месятся.

Словно маки закаты красные.

…Через семьдесят полных месяцев

Нани станет такой прекрасной…

Станет уже в три раза талия,

Поменяется всё, расправится.

Будет Нани вся идеальная,

Превратится она в красавицу.

Чертит солнце лучами линии

И рассветом в дома стучится.

Нани любит сверчков и лилии

И не знает, что с ней случится.

У тебя там нормальная жизнь

У тебя там нормальная жизнь.

Нет в ней наших безумных ссор.

На моих волосах лежит

Теплота твоих рук, до сих пор.

У тебя там нормальная жизнь.

В сердце пламя давно остыло.

Только я не могу ожить

И мертвецки цепляюсь за «было».

Как забыть мне тебя, скажи,

Как мне сердце зашить и душу?

У тебя там нормальная жизнь,

Ну а я… я её не нарушу.

Ты бросал меня к небесам

Всё, что есть, — сотворил ты сам.

Стала волнами моря гладь.

Ты бросал меня к небесам,

А потом забывал поймать.

Я не верила на лету,

Мне мерещился парашют.

Ты меня отравил, как ртуть.

А теперь уходи, прошу.

Я сама себе лес и сад,

Воздух, смысл, иконостас.

Ты бросал меня к небесам.

Я бросаю тебя сейчас.

Гербарий

Помню десятый этаж квартиры.

Винстон, слезами пропитан воздух.

Мне не хватало свободы, мира,

Я у луны всё мечтал о звёздах.

Лето прохладой вечерней стыло,

Я задыхался в приволье яда.

Мне так легко и беспечно было,

Ты задыхалась, рыдая, рядом.

Как за рукав ухватилась ручкой,

Помню и пальцы твои, и кожу.

Как убеждала остаться лучше,

Как изменялся твой голос в дрожи.

Я от земли отрываюсь всюду,

Стал я своей же любви паломник.

Думал, что сразу тебя забуду.

Сколько пытался забыть — всё помню.

Мысли о встрече мне рвут затылок,

Сердце взрывают, хожу весь в саже.

Может, и ты ещё не остыла?

Может, ты что-то в ответ мне скажешь?

* * *

«Может» — надежды словесный вестник.

Комом на горле сидит и душит.

«Может» — ужаснее слов на свете

Я не встречала. Отвечу. Слушай.

Помню, в квартире курил и пепел.

Помню от лестницы спуск пологий.

Помню, глаза твои, словно цепи,

К полу мои приковали ноги.

Помню, как с ватным стояла телом.

Фразы огнём мне в лицо бросались.

Всё так горело вокруг, горело.

Помню, как будто вчера расстались.

Смог на глазах твоих пепельно-карий.

Память себе оторву и брошу.

Высушил сердце мне, как гербарий.

Я ничего не чувствую больше.

Храбрая сердцем

Ты говоришь, что я сердцем храбрая

/руки заламывать, пальцы крестом/.

Туфли надела, с красной помадой я

/делать улыбки подобие ртом/.

Дрожью ресниц глаза укрывала

/выстоять, виду ему не подать/.

Храброе сердце у люстры порхало

/выше нельзя в квартире летать/.

Храбрость стекала по стенам и на пол

/августом плавились крыши домов/.

Кот мою душу легонько царапал

/где-то в районе паркетных полов/.

Голос точил тишину о слова

/к горлу подкатывал ужаса ком/.

Кругом ходила моя голова

/прямо по полу тому босиком/.

Храбрость измазана, сердце в пыли

/нужно уборку теперь затевать/.

Храбрость у девушки — признак любви,

Только тебе это лучше не знать.

Я тоскую по нам

Я тоскую по нам, никогда не бывшим

Вместе, не слушавшим ночью джаза.

По нам, даже бывшими не побывшим.

По нам, не станцующим вальс ни разу.

По долгим ночам нашей не-разлуки,

По нашим не-ссорам, не-поцелуям,

Шагам, чей бы звук узнавала гулкий,

Губам, что шептали бы «я ревную».

Тоскою скрутило меня, живую.

Всю жизнь, как краску, мою размыв.

Тоскую,

тоскую,

я так тоскую

по неслучившимся «мы».

Мамины руки

Белою свежею простынью выстелен

Старый диван. Рядом бра золочёное.

С комнаты стража-кота пришлось выселить.

Мама несёт на руках меня, сонную.

В робости маминой стынут движения,

Осень щекочет по стенам закатами.

Мне двадцать дней от момента рождения.

Мамины руки в волнении сжатые.

Мама красивая, очень серьёзная.

В ванной на плитке узоры цветочные.

Кухня из дерева пахнет берёзами.

Мама поёт и зовёт меня дочкою.

Странное слово, но мне оно нравится.

В вазе засохли недельные лилии.

Дни пролетают, цвет неба меняется,

Мамины руки большие и сильные.

Вот ещё день один в памяти высечен —

Мама такая же, платье с фиалками.

Мне от рождения дней уже — тысячи.

С улицы — лета дыхание жаркое.

Я — ещё жарче. Ангина. Я — спящая.

Летом болеть — испытание детское.

Мамины руки всё время — дрожащие.

В комнате музыку слышно соседскую.

Вот мне пятнадцать, час ночи, в пороге.

Не позвонила, походкой вальяжною

Переставляю по комнате ноги.

Бледные мамины щёки и влажные.

Двадцать четыре, квартира меняется.

Плед на коленях сухой и колючий.

Мамины руки чуть к полу склоняются,

Робко несут свою первую внучку.

Тридцать и сорок, закатов румяных

Тень на окне. Моя мама болеет.

Мамины волосы… цвета туманов.

Мамины руки слабее, слабее…

Сколько тех дней… от момента рождения…

В окнах деревья шевелятся кронами.

Мамины руки почти без движения.

Я на руках несу её, сонную.

Душа моя. Письмо первое

Ну как ты там, Душа моя,

Чем дышишь? Я носки тебе связала.

И шарф связала тоже я.

Носки тебе… ах, да, уже сказала.

Ведь с памятью давно в разладе я,

Возможно, что тому виной

Мой возраст и, Душа моя,

Разлука в десять лет с тобой.

Ну как разлука, рядом ты,

Тебя я вижу, хоть и смутно.

В дожди мне не нужны зонты,

Ты надо мной паришь как будто.

Ну как ты там, Душа моя?

Какой там день, какая ночь?

Уж год как проводила я

К тебе нашу малышку-дочь.

Кораблики её, кассеты,

С собой дала в дорогу ей.

Душа моя, ты слышишь, где ты?

Дай знак, пожалуйста, скорей!

Хоть тенью промелькни за дверью,

Мурашкой по руке пройдись!

Ведь слышишь, дай же мне проверить,

Что я права! Ну, появись!

Ты дождь? Ты в карканье ворон?

В собаке, что так долго лает?

В моих ушах вот этот звон

Твоими скрипками играет?

Ну как ты там, Душа моя?

Беру носки, твой шарф и чай.

Соскучился?

И я.

Встречай.

Душа моя. Письмо второе

Ну как я… В целом хорошо.

Меня уж десять зим пытало

С тех самых пор, как я ушёл,

С тех пор, когда меня не стало.

Снегами, вьюгой в минус сто

И водкой с привкусом тоски

Меня поили, и никто

Из них мне не вязал носки.

Теперь я не хожу — летаю,

Я обзавёлся крыльев парой.

И каждый день к тебе, родная,

Летит на землю дед твой старый.

И вьётся, вьётся в изголовьи

Чуть покосившейся кровати.

И ловит, ловит слёзы вдовьи

С её щеки, плеча и платья.

Я ветер, воздух, кислород,

Я сморщенный пакетик чая;

И кружка даже эта вот —

Я и в неё себя вселяю!

Чтоб быть с тобою неразлучным,

Я ангелом смог стать. И впредь

Я с неба сквозь дожди и тучи

Могу в глаза твои смотреть!

Но что я вижу. Ночь. Окно.

Наклон твоих плечей и дрожь.

Восьмой этаж уже давно

На твой последний путь похож.

Куда ты собралась, родная?

Стоит, сама не понимает.

А ветер, форточку качая,

Окно тихонько закрывает…

Мне не верит мой лучший друг

Мне не верит мой лучший друг

И смеётся легко и громко.

Он других защищает вдруг,

На меня смотрит диким волком.

Я гляжу на его рукав

От рубашки, часы и пальцы.

Он спокойный сидит, как удав,

А я прыгаю рядом зайцем.

Я ему расскажу про всё,

Достучусь, докричусь, допла́чусь!

Разговор нас сейчас спасёт,

Сохнут слёзы от щёк горячих.

Мне так жарко, как будто я

Вся в огне и горит душа!

Дрожью сыпется речь моя

По плечам его и ушам.

Вся обмотана в белый флаг,

Он небрежно отводит взгляд.

Я стою и чувствую, как

Рвётся сердце внутри меня.

* * *

Сколько тянется ко мне рук,

Я сжимаю свою в кулак.

Мне не верит мой лучший друг,

А ведь я ему не врала.

Курица Надя

Я не стану есть, мама, этот суп.

Я не дам вам Надю — убей меня.

Я не знаю как, но её спасу.

Не боюсь угла, не боюсь ремня.

Не потушишь, мам, этот «детский пыл».

Не пронять конфетой мой твёрдый дух!

Отчего ж вы, взрослые, так глупы???

Заругайте, выгоньте — с ней уйду!

Ну чего столпились меня вокруг?

Отойди, не смей даже пальцем лезть!

Потому что курица Надя — друг!

А друзей я, мама, не стану есть!

Боюсь

Я боюсь высоты, я всего так боюсь.

Темноты, глубины на море.

Я тебе в каждом бое глазами сдаюсь,

Отвожу и ресницами крою.

Мне не выдержать сотой секунды, увы, —

Сразу режет и слёзы льются.

Я боюсь, что останусь навеки на «Вы»,

Никогда не смогу коснуться.

Закипает воздух, в пяти шагах

От твоих ботинок когда мои.

Ты мне ставишь мат, не поставив шах.

У меня все мысли о нас двоих.

Я смотрю под ноги почти всегда,

Посторонне прячусь в тылу души.

Слышать голос твой — для меня как дар.

Мой покой — твоим образом весь исшит.

И пора бы мне поменять маршрут.

И любить другого, тебя ведь — грех.

Я боюсь всего, но когда ты тут,

Рядом — пусть не мой — я смелее всех.

Камень

Страх упасть с высоты и калечит меня.

Я водою кроплю страха пламень.

С того дня, как меня на неё променял,

Я на дне живу, словно камень.

Не всплывающей даже на пару минут,

Неувиденной серой глыбой.

Меня воды морские как тесто мнут,

И снуют бестолково рыбы.

Словно камень я, словно камень я!

Ни разбить меня, ни расплавить,

С того дня, как меня на неё променял,

С того дня, как меня оставил.

Моё сердце вдали от любовных мук,

У меня вся душа в бетоне.

Ты достанешь моих каменистых рук,

Только если и сам утонешь.

Бабочки

Предсердие свёрнуто в дудочку,

Трубит, наводя во мне панику,

А левый и правый желудочек

Сквозь платье рвутся к избраннику.

Наощупь иду в темноте,

Снегами накрыла плечи.

И бабочки в животе

Поют по-человечьи…

Не-хорошая

Мне бы плакаться, жаром скошенной,

Еле дышащей, в солнце плавая.

Он сказал мне, что я — хорошая.

Видя всех моих чёрных дьяволов.

Раньше всё ударялась, ранилась.

А теперь вся стою, нетронута.

Собрала себя, приосанилась,

Стала светлой казаться комната.

Заветрила сквознячья форточка,

Задышала свежее прежнего.

Задрожала глазная чёрточка,

От такого тебя, прибрежного.

Ни камней в тебе, всё песочное,

Небом, морем везде очерчено.

«Ты хорошая, это точно я

Знаю», — мне повторял застенчиво.

Растворял во мне всё, что прошлое.

Разглядел — чего нет ведь даже.

Ну и что, что я не-хорошая,

Значит, стану такой! сейчас же!

Гермиона Грейнджер

У тебя волшебство обрамляет глаза.

Не зрачки, а волшебные лампочки.

Ты заходишь, и вмиг освещается зал.

И всё это даже без палочки.

Я же — что-то бурчу, заклиная: «Увидь!»

Только штора в ветру колеблется.

Мне, наверное, стоит тебя разлюбить.

Или стать, наконец, волшебницей.

Моя палочка — ветка берёзы в лесу.

Маем светится на рассвете.

Вот, сейчас заклинание произнесу,

И ты точно меня заметишь!

Но проходит день, как и жизнь моя.

Вечер чешется в небе, наглый.

Не сбывается всё, что колдую я.

Мне навечно брести средь маглов.

И я скоро лопну в избытке чувств.

Не случиться союзу любовному.

Гермиона Грейнджер — учу, учу…

Не под стать тебе, чистокровному.

Армагеддон

Вдыхаю глубже поток тревог

И чувствую их отлив.

Во мне начинается существо,

Видя тебя вдали.

Идёшь неспешно, я слышу шаг,

Глаза закрываю и

Во мне начинает гореть душа,

Рядом когда стоишь.

Борюсь с желанием говорить

О нас. И к чему слова.

Горит внутри всё, горит, горит.

Хоть с виду всегда черства.

Твои глаза — и тюрьма, и дом,

В кострах души моей — как бензин.

Во мне начинается Армагеддон,

Видя тебя вблизи.

Мне тепло

Мне тепло оттого, что ты

Рядом, как бы жизнь ни кружила.

Счастье — видеть твоих густых

Тёмно-русых волос затылок.

Просто рядом идти — поёт

Сердце бархатным баритоном.

И к ушам отползает рот

Уголками губы влюблённой.

Деньги, слава — мираж и яд.

Всё, что важно, — всегда простое.

Мне тепло оттого, что я

Могу трогать тебя рукою.

Сердце

Раз-два-три… Снова мимо прошёл.

Ах ты, сердце, сиди потише.

Не устраивай, сердце, шоу.

Он же может тебя услышать.

Этот стук, перестань уже!

Что ты рвёшься куда попало.

Ну, прости, что не тот сюжет.

О котором ты мне стучало.

Ой, куда ты, куда же ты!

Мне же больно, уймись, останься!

Мы просты для него, просты!

Осторожнее! Не поранься!

Где ты, сердце моё, ответь!

По кускам, по частям повсюду.

Я тебя не пускала ведь…

Всё наивная твоя удаль.

* * *

Собираю тебя, ношусь.

Снова цели — дожить до марта.

Ну, не плачь, я тебя прошу.

Заживи. Застучи хоть как-то.

Мягкий заяц

Приглушённые звуки воя —

В кухню двери намного шире.

В доме сыро и пахнет кровью.

Гриша плачет, ему четыре.

По обоям и по паркетам

Папа снова «ругает» маму.

А снаружи — тепло и лето.

Солонеет от слёз пижама.

Пропитав её — на пол капать

Начинают, как ливень, звучно.

Мягкий заяц — подарок папы —

Пережат мальчуковой ручкой.

Грише десять, будильник в школу.

Бутерброд с ветчиной и сыром.

Подоконник сцарапал голубь.

В доме… так же темно и сыро.

Мама чай наливает в кружки,

Папа матом кричит в халате.

Мягкий заяц — его игрушка

Безголовая — под кроватью.

Мама в зеркале мажет чем-то

Синяки. И глаза всё красит.

Скоро снова начнётся лето.

Гриша учится в пятом классе.

Папа маму «ругает» ночью

По обоям и по паркетам.

Мягкий заяц изрезан в клочья,

А снаружи — тепло и лето.

Приглушённые звуки воя.

Грише стукнуло восемнадцать.

Папа курит вон на балконе.

Грише — не о чем сомневаться.

Закружилась, наверно, почва.

Гриша делал лицо поско́рбней.

Мягкий заяц изрезан в клочья.

Хоронили отца во вторник.

Дома тихо. Молчат паркеты.

Зацвели на окне фиалки.

А снаружи — тепло и лето.

Мягкий заяц — лежит на свалке.

Ящерица

Только февраль успевает зевнуть —

Тротуар начинает от снега седеть.

Почему мне нельзя на всю зиму уснуть,

Почему человек я, а не медведь?

Вот снежинки спускаются по́д ноги танцами,

Как друзья мои, растворяются.

Почему не могу я залезть под панцирь,

Черепахой быть — не получается.

Отчего так мало вокруг настоящего.

Я людей принимаю всё не за тех.

Почему я не ящерица, не ящерица,

И сердце моё не в хвосте…

Сладко

Мысли, словно дрова, колю.

В голове возникает пожар. Как

В песне. Тоже до слёз люблю.

Мне становится очень жарко.

Перебор по чувствам, казалось бы.

Переполнена тела ёмкость.

Ты кричишь — не сможешь меня забыть.

Мне становится очень громко.

Когда мёд по ложке — и срок большой

Мёда. Вечная мёда кадка.

Я же — в банке полностью, с головой.

Мне становится очень сладко.

Воротник

Сердце снаружи уже, как бивень.

Вырыло в коже моей траншею.

Твой воротник так меня счастливей,

Может касаться тебя до шеи.

Легче слонам, человеку прятать

Нужно следы от любовных ссадин.

Я надеваю в полоску платье

И третий месяц сижу в осаде.

Штормом бурлишь. Я — безумный штурман.

Плен неминуем и неизбежен —

Крепость твою заберу я штурмом!

Да, я ревную тебя к одежде!

К воздуху, солнцу, песочной пыли,

Ливню, густому с утра туману!

Твой воротник так меня счастливей.

Можно я им на минутку стану?

Кружит

Белое кружево кружит

Белое кружево мыслей.

Друг мой со мной не дружит —

Больше не видит смысла.

Раз далеко домами —

Больше дружить не надо.

Разве не пишут маме,

Если она не рядом?

Кружево снега кру́жит,

Рябью на плечи сыпет.

Ноги — в замёрзших лужах,

Щёки — морозом щипет.

Друг — это как семья же,

Снег меня гладит тихо.

Кру́жит меня и вяжет,

Крючит меня, как психа.

Мимо идут без шапок.

Дружба их, что ли, греет.

Образ мой сжат и шаток,

Мне — всё холоднее.

Дружба бывает хрупкой,

Если она не дружба.

Холодно мне и жутко,

Кру́жит всё снег и кру́жит.

Январеет

Январеет, краснеют щёки.

Снег всё выше бордюры кроет.

Затянулся, как шрам глубокий,

Снегом город. И всё плохое

Затянулось. И весь мир белый.

Светит солнце на лёд лампадой.

Наступает малыш смело,

Не боится ещё падать.

Я иду, от людей отстала.

Каждый шаг у меня — с дрожью.

Осторожнее я стала.

И на льду, и с людьми тоже.

Пристань

Это как окунуться в прорубь

И решиться на это с ходу.

Ты мне в месяцы стал так дорог,

Как никто никогда за годы.

Это прыгнуть с моста и выжить.

Пережить как сердечный приступ.

Конец ознакомительного фрагмента.