Школа поэтов. Сборник стихов мастеров и слушателей Зимней школы поэтов в Сочи – 2023

Группа авторов (2024)

В сборник вошли стихи мастеров и семинаристов Зимней школы поэтов, состоявшейся в Сочи в рамках программы XVI Зимнего международного фестиваля искусств Юрия Башмета в феврале 2023 года, а также комментарии мастеров о совместной работе с молодыми поэтами.

Стихи семинаристов

Александр Аносов, 1988 г. р., Уфа

«Четвёртый десяток…»

Четвёртый десяток.

Чему удивиться?

Тебе.

Ты — галó,

Краснокнижная ловчая птица.

И нет желанья

Спастись.

«Погладь меня по спине…»

Погладь меня по спине,

Как в детстве мама.

Она мне снилась

Молодая.

И если завтра я рано не встану,

Знай, это руки

Не мамины,

А твои.

«хочется в этой любви заянтариться…»

хочется в этой любви заянтариться

личинкой, жуком, жар-птицей,

динго, волчком, лисицей —

кем-нибудь, но насовсем.

пусть удлиняется день,

а ночь обернётся ситцем…

и будет она очевидцем

тому, как две тени в одну

превращаются тень.

Лилия

по кирпичам моей памяти

прыг-скок, чик-брик.

всем, кого помню,

находятся оправдания.

и тебе найдётся,

призрак замка купца первой гильдии.

где-то себе в аду

улыбается Лилия,

Лиля Фрик.

так и здесь

в бесконечном молчании

твоём

столько Лилиных линий.

ими можно метро устелить

до Сокольников,

до соколиков

семижильных —

ни одним из них мне не быть.

не закончится мой запас тепла.

и за mute не бьют,

и печаль светла,

но сколько же Лилиных учеников,

будто ад уже недалеко.

Мария Большакова, 1998 г. р., Москва

«Твой запах повсюду…»

1

Ночь черна и приморска,

выскочив из кровати, я беру

всё съедобное, что у меня есть (одно яблоко),

чтобы принести тебе,

потому что ты написал, что голодный.

Пьяная от бессонницы

по камням и песку,

я, шатаясь, бегу,

прикрываю ночнушку кофтой

и сама не понимаю,

какого чёрта я делаю.

Наверное, Ева с такой же безумной улыбкой

несла своему Адаму запретный плод.

Думала ли она, что из этого выйдет?

Женщина просто хотела порадовать мужчину,

ведь она любила его.

А может, и нет.

Просто у неё не было выбора.

У меня был, но моя любовь

посадила меня зачем-то к тебе в автобус.

А когда говорит любовь, даже законы молчат,

потому что любовь — то же оружие.

Что было бы, если б Адам отказался?

Я не знаю, но я уверена,

что сейчас я не сидела бы перед тобой,

любуясь тем, как ты ешь это мелкое кислое яблоко,

слишком безвкусное,

чтобы назваться запретным плодом.

2

У меня вдруг перехватило дыхание,

потому что я представила,

что у тебя могут быть дети,

которых рожу не я.

И в этот самый момент

в книге

строка «Адам не выбрал Еву»

вонзилась в мои глаза,

как спицы в зелёный клубок.

Я всё знала,

я знала тебя от и до.

И я видела фото, где девушка

обнимает дерево,

а ты за кадром,

но фотография всё равно передавала

твой влюбленный взгляд,

потому что ты талантливый оператор.

Мне хватило секунды,

чтобы почувствовать всё,

что нужно было

почувствовать мне тогда.

Август только начинался,

я запретила себе влюбляться,

глядя на фото девушки,

обнимающей дерево.

Но когда в календаре я увидела

смешное сочетание слов «яблочный спас»,

я поняла:

вот уже две недели я люблю так,

что готова в ночи

бежать к тебе куда угодно

по остывающим камням

с чёртовым яблоком

вопреки всем богам,

особенно тому,

который так хотел,

чтоб я рожала в муках,

потому что Ева

откусила что-то не то.

Но ведь он сам

создал женщину любопытной.

И я решила забыть всё, что видела:

и девушку, и дерево, и то, что за кадром

(твой влюблённый взгляд

и сколько-то ваших лет вместе) —

во имя нашей с тобой любви.

Но Адам не выбрал Еву.

А я никогда не любила яблок.

«Твой запах повсюду…»

Твой запах повсюду,

но кофе стоит недопитый,

холодный и мутный.

А я бесконечно смотрю

в эту синюю чашку,

пытаясь увидеть на дне

твоё отражение —

быть может,

оно там осталось

на пару часов,

чтоб помочь мне,

тебя наконец разглядев,

закончить последнюю строчку,

напомнив, что каждый мужчина —

только стихотворение.

«женское тело продолжается ребёнком тело поэта продолжается…»

женское тело продолжается ребёнком

тело поэта продолжается стихами

тело женщины создаёт стихи

тело поэта создаёт ребёнка

поэт становится женщиной

женщина становится поэтом.

я бесплодна

Михаил Войкин, 1989 г. р., Красногорск (Московская обл.)

«Как фамильное уродство…»

Я брату звонил, говорил о сиротстве, которое носит отец.

Как фамильное уродство

и подобное дерьмо,

нас преследует сиротство.

Нас наследует оно.

Отменяя голубые

(голубой мечты) тона,

чтобы небо разлюбили

для земного — чёрного.

Это бремя смертоносца —

недосказанность потерь.

Мама больше не вернётся,

папа тоже будет с ней.

Он меня так крепко обнял,

словно отдан я в приют.

Если кто-то умер в доме,

в доме больше не живут.

«После сотворения мира каждая космическая Мама…»

После сотворения мира каждая космическая Мама

уменьшается и становится мамой-рыбкой.

Она поселяется в квартиру-аквариум.

Устраивает своё окружение и быт

и начинает свой водно-земной путь.

Окна её дома наполняются улицей, пространство комнат —

семьёй,

добрым сумасшествием наполняются будни и праздники.

Если же будни становятся слишком обычными,

она спасается от мироздания домашними делами.

И каждый вечер мама всматривается в звёзды,

чтобы напоминать себе о прежнем величии.

Всему, что она знает, её научила бабушка,

такая же космическая и сумасбродная.

А бабушку — её бабушка,

потому что мамы всегда заняты Сотворением.

И это до тех пор, пока не рождаются наследные внучки.

Когда же мама-рыбка остаётся одна,

и ей уже некого больше учить,

она оставляет свой аквариум и возвращается в космос.

«Тебя не стало навсегда…»

Тебя не стало навсегда,

зима прошла и не вернула.

Ты — умертвлённая вода,

что в глубине земли уснула.

И ты раздавлена землёй,

тебя не вычерпнуть в колодце.

И никакая наша боль

там родниковой не забьётся.

И пусть казалось никогда

тебя не сможет смыть другая —

твоё бессмертие — вода,

но воду я превозмогаю.

«Туда, где жизнь темным-темна…»

Туда, где жизнь темным-темна,

где чёрные котлы горели,

пришла условная весна

капелью старой батареи.

А мне приснился мой бардак

и дача в сонной акварели —

куда, как в детстве на чердак

мы переехать не успели.

И ты приехать не смогла,

как не смогла другая мама.

В тени сиротского угла —

моя домашняя пижама.

Но я пижаму не любил,

хотя и словно дом жалею —

который всех нас пережил

и умер в дымчатом апреле.

Великий кастрик

Раздевание огня, пожалуй,

одно из немногих чудес

доступных человеку.

Ты создаёшь нечто живое,

а оно мёртвое

и не просто мёртвое —

оно делает по-настоящему мёртвым

то, из чего его создают,

так как ничего не оставляет,

кроме памяти и нестойкого пепла.

И наблюдая эту умиротворённую смерть,

ты может быть единственный раз

в своей жизни принимаешь

истинный порядок вещей и их конец.

Вот так и Света любила разводить огонь

в бабушкиной печи.

Любила смотреть на новое пламя

с привычным чувством умиротворения.

Когда что-то сгорало

ей почему-то становилось легче,

хотя никакой тяжести она в себе ещё не носила,

а жизнь отчего-то становилась понятней.

Себя она называла так — Великий кастрик.

Её жизнь горела в юности и в первой любви,

понятной, как первое пламя.

Наверное, так и бывает —

мы всегда мудрее до взросления,

так как именно оно выбивает из нас

нашу мудрую дурь —

мы будто падаем

и становимся взрослыми.

Разводим огонь и сжигаем мосты,

а легче уже не становится.

Потому что легче настоящего детства и его дыма

не бывают даже воспоминания.

Екатерина Кудакова, 1987 г. р., Королёв (Московская обл.)

Согревшись

Северный ветер

шумит

в бесконечных линиях электропередач,

нависающих над просекой,

скрипит

голосами незнакомых птиц

в ветвях старых сосен,

заглядывает

в наши пустые телефоны,

чтобы увидеть

наше отражение

и забыть его,

сквозит мимо нас,

но возвращаясь,

проникает сквозь кожу,

чтобы стать

тобой или мной

на мгновение,

обмельчать

и вырваться паром дыхания,

наконец согревшись.

«А в лесу…»

А в лесу

просто

падает снег,

каркает ворон.

времени нет.

Обожжёнными пальцами

О, если бы ты смотрел на других женщин,

говорил с ними,

улыбался им,

трава под моими ногами

превратилась бы в горящий песок,

египетской пустыней укрыв всё вокруг.

Пусть высохнут грязные воды Нила,

и погибнут священные крокодилы,

если они попробуют защитить тебя

от моей любви.

Пусть песчаные бури Великой пустыни

засыпают золотые города,

где ты найдёшь своё место,

оставив меня.

О, я хотела бы стать прекрасной и настоящей,

как египетская царица —

с жёлтой короной,

с зелёным кайалом вокруг глаз,

и поверив,

что подчинила тебя своей воле,

не подчинить, а сдаться.

И преклонившись перед тобой,

коснуться

обожжёнными кончиками пальцев земли

и разрушить всё.

Оставив только египетскую пустыню.

Открытка

Я влюбилась

не в тебя,

а в старый город,

с резными балконами,

осыпающейся штукатуркой,

арками-провалами

и вечнозелёным вьюном

на закрытых оградах.

Я запомню

только

яркую зелень мха

под вечными магнолиями

и чёрных птиц

с шёлковыми веерами

вместо хвостов

и жёлтыми клювами.

Этих чёрных птиц,

таких похожих на торт Захер.

Ожидание

Когда поднимается в лесу ветер,

взметается вверх

по стволам

от тёплой земли,

разбрасывая листья,

переворачивая их,

выкручивая, как руки,

и, обнажая бархатную сторону,

сотканную из серебристых нитей,

мы замираем,

вглядываясь в знаки,

слушаем гул, застрявший

в верхушках хромово-зелёных сосен,

и ждём

что придёт следом —

дождь

или тишина.

Стас Мокин, 2004 г. р., Сатка (Челябинская обл.)

«сыпал сыпал сыпал снег…»

сыпал сыпал сыпал снег

мы надели шапочки

улетели ото всех

серенькие ласточки

улетели ото всех

света и алёна

и остался только снег

шум берёз и клёна

и остался только вой

волка и собаки

улетел ведь даже псой

избежавший драки

улетели шульман дудь³

и остались рощи

боженька сказал мне будь

полетели в сочи

улетели ночью мы

(в сочи — ну конечно)

ярко светится из тьмы

красная одежда

сыпал сыпал сыпал снег

мы надели шапочки

улетели ото всех

серенькие ласточки

«человек спросил у бога…»

человек спросил у бога

почему мне так убого?

«зима зима…»

зима зима

а я в кросовочках

«в наши скорбные дали…»

в наши скорбные дали

в наши сумраки дня

уносились едва ли

уносили меня

громовые оркестры

ночи тёмные сна

были так не полезны

к достижению дна

в наши пастбища думок

в наши скопища дел

уносился и сумрак

и чего ты хотел

убежал тот кто может

тот кто все это сложит

лишь в один камуфляжный мешок

мне страну эту бедную

унести не получится в рюкзачке

мысль новую скорбную

о святом дурачке

расскажи ты другому

а меня позабудь

и вот этому грому

нужен тоже не путь

а простая дорога

стариков и детей

нас всех очень немного

и долин и морей

««тебя все бросили умри и тчк»…»

«тебя все бросили умри и тчк»

то сообщение пришло под утро

на телеграмме ровной буквой

был выведен последний вздох

мне было холодно и неуютно

и я сказал что можно превратиться

в лисицу в зайца и в овцу

и я сказал что можно не влюбиться

во всех поэтов сразу без разбора

забыть перезвонить (в который раз) отцу

сгореть как шапочка горит у вора

перебежать на сторону врага

забыть о том как было плохо

и кажется в зубах застряла курага

или кусочек маленького бога

«не грусти мой милый отрок…»

не грусти мой милый отрок

доброй весточкой с полей

принесу тебе я ворох

всех берёз и тополей

и возможно в самом деле

грусть твоя пройдёт чуть-чуть

разве жить мы так хотели

просто жуть — ну просто жуть

Анастасия Палихова, 1998 г. р., Калининград

«помню…»

помню

в детстве я

очень любила цыплят

когда приезжала в деревню

брала их на руки и

гладила

эти тёплые жёлтые комки

эти клювики

мне было четыре

и больше я

ничего не запомнила

для этого придуманы взрослые

они рассказали

что в детстве я

очень любила цыплят

когда приезжала в деревню

брала их на руки и

сжимала так

что передушила весь выводок

это было давно

но иногда

когда я смотрю на тебя

мне почему-то страшно

«мой папа курит с пятнадцати лет…»

мой папа курит с пятнадцати лет

ни разу не пытался бросить

даже когда я родилась

я с детства помню его с сигаретой

вот я кричу

папа смотри

как высоко я лечу на качелях

какая я смелая сильная и большая

папа смотрит

в руках сигарета

вот я кричу

папа смотри

как больно я падаю

в кровь колени ладони щеки

папа смотрит

в зубах сигарета

папа уходит курить на балкон

вот я шепчу

папа смотри

я курю и мне больше не больно

папа уходит за новой пачкой

но возвращается

всегда возвращается

и тогда я говорю

папа смотри

я не курю уже три года

ой

точнее

двадцать три

он протягивает мне всю пачку

но крепко сжимает пальцы

«алла витальевна лезет в петлю…»

алла витальевна лезет в петлю

алла витальевна знает что хочет

или думает что знает что хочет

но мы тоже знаем

мы не думаем

мы развязываем узлы

вот например

на прошлой неделе

алла витальевна герц

пошла в районную поликлинику

без маски

как террорист-смертник

оказалась простуда

или вот ещё

в субботу

забыла выключить плиту

и легла на полу

пришлось отключить от газа весь дом

а вчера так вообще

поехала копать картошку на дачу

это в её-то семьсот восемьдесят лет

и с её-то сердцем

накопала целое ведро

и начала копать

что-то ещё

что было делать

сломали лопату

она руками

ну вы представляете?

обиделись

решили с ней больше

не разговаривать

«у меня есть карманный зверёк…»

у меня есть карманный зверёк

я подобрала его ещё в детстве на улице

он так жалобно поскуливал

вы бы тоже не прошли мимо

иногда он совсем крохотный

не больше спички только пушистый

и кусает почти не больно

главное выворачивать карманы при стирке

иногда он становится больше

и я выгуливаю его на поводке

из своей нервической улыбки

он часто убегает вперёд

и тогда поводок натягивается

и я могу смеяться даже когда плачу

на персика/бобика/бублика он не откликается

ехидно щурит глаза на шарика

зато поднимает уши на слово тревога

я это узнала путём простого перебора

и нескольких психологических консультаций

когда он становится совсем большим

можно спать укрывшись его хвостом с кисточкой

и просыпаться совсем необязательно

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

3

Шульман Екатерина, Дудь Юрий — признаны иностранными агентами Министерством юстиции РФ.