Фрейлина

Шеннон Дрейк, 2011

Быть с любимым или хранить верность королеве? Гвинет Маклауд, фрейлина будущей Марии Стюарт, оказалась меж двух огней. Сопровождая августейшую особу на родину в Шотландию, Гвинет встретила лорда Рована Грэма, красивого и смелого горца. С первого взгляда в их сердцах разгорелся огонь страсти. Но королева Шотландии Мария не дала согласия на брак. Более того, Рован объявлен предателем, изменником родины! Гвинет вынуждена пробираться сквозь сети королевских интриг, преодолевать козни католиков и протестантов, смириться с заключением в лондонском Тауэре. И все это для того, чтобы сохранить любовь и остаться надежной опорой для королевы. Сможет ли хрупкая леди пройти через такие испытания?

Посвящается Джоанне Хеммонд, Джуди Де Витт, а также Кристи и Брайану Алерам с любовью и благодарностью за их постоянную замечательную поддержку

Пролог

Перед костром

Гвинет услышала гулкие шаги в пустом коридоре и бряцание ключей и поняла, что тюремщики идут к ее камере.

Настал ее последний час.

Она с самого начала знала, что обречена, и твердо решила умереть непокоренной, встретить смерть с презрением и достоинством. Но сейчас, на пороге небытия, кровь стыла у нее в жилах. Легко быть смелым, пока опасности еще нет, но как только будущее стало ужасной действительностью, узницу охватил неописуемый ужас.

Она закрыла глаза, чтобы собраться с силами.

По крайней мере, она может стоять на ногах. Ее не потащат на костер, как многих других достойных жалости приговоренных, которых «убедили» признаться в преступлениях. Те, кому доказали их виновность с помощью тисков, решетки или иных орудий, редко бывали в состоянии идти сами. Она же с самого начала сказала тем, кто ее допрашивал, все, что они хотели от нее услышать. Она стояла перед судьями, гордо выпрямившись во весь свой высокий рост, и произносила признание с язвительной насмешкой, всем своим видом давая понять, что она побеждена, но не сломлена. Она сэкономила королевским властям много денег, ведь изверги, которые пытают заключенных, чтобы выбить из них «правду», должны получать плату за свою дьявольскую работу.

Ее грела мысль, что себя она все-таки избавила от позора — не допустила, чтобы ее волокли на костер изломанной, изуродованной, окровавленной.

Еще раз зазвенели ключи, и звук шагов стал громче.

«Дыши! — приказала она себе. — Я смогу все вынести и умереть достойно. Я невредима и должна радоваться, что могу сама идти на казнь: я же видела, что они способны сделать. Весь этот ужас…»

Она держалась неестественно прямо — не от гордости, а потому, что просто не могла согнуться от холода. Ей казалось, что она превратилась в ледяную статую, все ее мышцы онемели. «Ну, это ненадолго», — мысленно посмеялась она над собой. Пламя быстро согреет ее своей глубокой смертельной лаской, и она растает. Это не было дополнительной пыткой для обреченных и искалеченных людей. Огонь нужен был для того, чтобы эти проклятые люди были уничтожены полностью: пепел смешается с пеплом — «ты земля и в землю уйдешь».

Обычно перед тем, как зажечь костер, приговоренных душили. Но если судьи были очень злы на жертву, костер могли зажечь раньше чем положено и не дать палачу времени, чтобы ускорить конец и уменьшить муки осужденного. Она нажила себе врагов. Она говорила за других и сражалась за себя. Вряд ли ее смерть будет быстрой.

У нее слишком много врагов, это и привело ее к осуждению и неминуемой смерти. Она легко поняла, кто в этом виноват — но уже после того, как была арестована.

Многие люди верят в дьявола и думают, что все зло в мире от ведьм. В это верит и сама королева, которой Гвинет так верно служила. Да, человек слаб. Сатана приходит по ночам, и люди заключают с ним договор и подписывают его своей кровью. Договор о том, что можно навести проклятие или порчу на невинного человека. Они думают, что признание может спасти бессмертную душу, а мучительные пытки и смерть — единственный путь обратно в руки Всемогущего Господа. И сейчас таких людей большинство. В Шотландии, как и во многих европейских странах, колдовство карается смертью.

Она не была виновна в колдовстве, и судьи знали это. Ее преступлением была верность королеве, которая своими безрассудными страстями навлекла на них проклятие.

Но это было уже не важно. Не имели значения ни позор перед судьями, ни жестокость вынесенного ей приговора. Сейчас она умрет, и теперь важно только это.

Дрогнет ли она? Что будет, когда ее обожжет первое прикосновение огня? Закричит ли? Конечно, закричит: это будет такая ужасная боль!

Она права и невиновна. Какой прок от этого теперь?

И кроме страха перед смертью и болью, она чувствовала сожаление. Она жалела, что раньше не понимала, как много отдала в обмен на верность своим идеалам. Мысль, что она покидает этот мир, была как кровоточащая рваная рана в сердце. Эта рана жгла ее так, словно была посыпана солью. Что бы они ни сделали с ее телом, это не может быть тяжелее, чем адская мука, терзавшая сейчас ее душу. Ведь как только ее не станет…

Что будет с Дэниелом?

Конечно, ничего. Бог не может быть так жесток. Суд и казнь должны заставить замолчать ее, и только ее одну. Дэниел в безопасности у тех, кто любит его. И его отец, конечно, не позволит, чтобы сыну причинили вред — что бы она ни сделала, как бы дерзко ни вела себя с ним.

Шаги зазвучали еще ближе, замерли перед ее камерой, и Гвинет на мгновение ослепла от яркого света фонаря, который стражи принесли с собой в эту темную башню. Сначала она видела только, что этих людей было трое. Потом глаза привыкли к темноте, и на мгновение ее сердце бешено забилось.

Среди них был он!

Ну конечно, он не мог допустить, чтобы ее жизнь закончилась так ужасно! Несмотря на его гнев, предупреждения и угрозы, он не мог желать этого. Он достаточно часто говорил — и ей пришлось признать его правоту, — что она слишком похожа на королеву, которой служила: безрассудно говорит то, что думает, и не видит опасностей, которые порождает такая честность. Но все-таки мог ли он быть частью этой головоломки, этого несправедливого и лживого политического спектакля, который разыграли интриганы? Он обнимал ее, и в это короткое сияющее мгновение она узнала, как сердце может управлять умом, как страсть может уничтожить благоразумие, как любовь может смести здравый смысл со своего пути.

Они много пережили вместе. Слишком много.

И все же…

Мужчина может предать другого мужчину так же легко, как ветер меняет направление, — ради спасения своей жизни, ради положения в обществе, имущества и процветания. Неужели он действительно участвует в этом спектакле? Ведь это он, она не ошиблась.

Рован был здесь во всем своем блеске. В мерцающем свете факелов его пшеничные волосы казались золотыми. Он выглядел как благородный шотландский дворянин — на нем был килт^[1] цветов его клана и широкий, отделанный мехом берет, от которого его плечи казались еще шире. Он смотрел ей в глаза, а рядом с ним стояли ее судья и палач. Лицо Рована с крупными, словно высеченными резцом чертами было мрачным: он тоже пришел исполнить приговор. В черных как уголь глазах отражались холод и презрение. Ее сердце сжалось, словно длинные ледяные пальцы дотянулись до него и сдавили. Какая она глупая: поверила, что он пришел ее спасти.

Он здесь не для того, чтобы помочь ей, а чтобы судить ее. Он не остался в стороне от политических игр последних дней. Как очень многие знатные дворяне, Рован в совершенстве владел отточенным столетиями искусством взятия крепостей, умел побеждать и с успехом применял эти знания, плетя интриги в залах дворца.

Она не шевелясь смотрела только на него, не замечая его спутников. Она заставила себя не обращать внимания на свой грязный и неопрятный вид. Ее одежда была рваной, сырой и покрылась тюремными нечистотами и плесенью. Гвинет не позволила себе дрогнуть под взглядом Рована. Даже в лохмотьях она держалась спокойно и величаво. Она твердо решила закончить свою жизнь красиво и достойно. Рован наблюдал за ней, обжигал жестоким, осуждающим взглядом. Его синие глаза так потемнели, что казались ей двумя зловещими колодцами, в которых виден ад, где она окажется, когда в мучениях испустит последний вздох на костре.

Она всем своим видом показывала презрение к этому взгляду и почти не слышала судью, который читал обвинительный приговор, сообщая ей, что настал ее последний час.

«…Сжечь на костре, пока не придет смерть… пепел развеять по ветру…»

Она не шевельнулась, даже не моргнула, просто стояла совершенно неподвижно, высоко держа голову. Теперь она заметила, что преподобный отец Мартин тоже пришел и стоял позади остальных. Ее почти позабавило, что они прислали сюда этого любимого комнатного пса, чтобы он попытался снова пробудить в ней жалкий ужас и заставил повторить признание даже на костре. В конце концов, если она убедит толпу, что была служанкой дьявола и виновна во всевозможных ужасных преступлениях, люди не станут шептать, что она — невинная жертва политической борьбы, и этот шепот не превратится в крик, который прозвучит по всей стране и поднимет волну народного гнева и сопротивления.

— Леди Гвинет Маклауд, вы должны признать свою вину перед большим скоплением народа, и тогда ваша смерть будет легкой, — сказал священник. — А теперь исповедуйтесь и помолитесь, потому что, если вы покаетесь всем сердцем, наш великий Небесный Отец может избавить вас от вечного пребывания в самых глубоких безднах ада.

Она не могла оторвать взгляд от Рована. Он был настолько выше всех остальных, что казался неукротимым великаном. Рован по-прежнему смотрел на нее с величайшим отвращением. Она молилась Богу, чтобы в ее собственном взгляде отвращение было заметней, чем ее страх.

— Будьте осторожней, преподобный отец, — тихо ответила она. — Я уже осуждена, и, если теперь буду говорить перед толпой народа, скажу, что ни в чем не виновна. Я не солгу перед народом, иначе Отец Небесный покинет меня. Я пойду на смерть, а после нее — на Небеса, потому что наш добрый Господь знает, что я невиновна и что вы используете Его имя, чтобы избавиться от политического противника. Боюсь, что это вы будете долго гореть в аду.

— Не богохульствуй!

Эти слова ошеломили ее, потому что их выкрикнул Рован.

Он мощным грубым рывком распахнул дверь ее камеры. Прежде чем Гвинет успела понять, что происходит, он схватил ее и жестоко вцепился ей в волосы одной рукой, заставляя молодую женщину смотреть вверх, прямо в его глаза, и не позволяя ускользнуть от другой руки, которая касалась ее щеки.

— Ни в коем случае нельзя позволить ей говорить перед большим скоплением людей. Она знает, что ее душа попадет в ад, и постарается утащить других вслед за собой в зловонную дыру Сатаны, — грубо, с ненавистью и убеждением в голосе прорычал Рован. — Поверьте мне, я слишком хорошо знаю, как соблазнительны ее колдовские чары.

Как такие слова могли сорваться с его губ? Когда-то он клялся, что будет любить ее всегда. И дал перед Богом обет любить ее.

Сердце леди Маклауд разрывалось при мысли, что он пришел не только как свидетель ее страшной смерти, но и как один из ее мучителей.

Его ладонь была широкой, а прикосновение длинных пальцев нежным, что удивительно для рук человека, привыкшего иметь дело с мечом. Гвинет с новой болью вспомнила, что раньше эти пальцы тянулись к ней лишь для того, чтобы с величайшей нежностью скользить по ее коже. А его глаза… глаза, которые смотрели на нее с таким восхищением, с таким весельем, иногда даже с гневом, но чаще всего с глубокой страстью, которая ласкала ее душу сильней, чем любое прикосновение могло бы ласкать ее тело.

Теперь эти глаза были темными и жестокими.

Держа ее так, чтобы она не могла защититься, и продолжая пристально следить за ней взглядом, он пошевелился. Она увидела, что он держит что-то в руке — это была маленькая стеклянная чашка. Рован поднес эту чашку к ее губам и, наклонившись, тихо шепнул, чтобы слышала только она:

— Выпей это. Сейчас.

Гвинет растерянно смотрела на Рована, не понимая его, но зная, что у нее нет выбора. Она почти улыбалась, потому что видела, как в его синих — синей, чем небо и море, — глазах мерцает какое-то чувство — отчаяние и что-то еще. Вдруг она поняла, что это было. Рован играл роль, он не забыл ее!

— Ради бога, выпей это сейчас, — повторил он.

Она закрыла глаза и выпила.

Через секунду камера закружилась у нее перед глазами, и она поняла, что все-таки Рован оказался милосердным — он помнит те минуты, когда страсть с дикой силой бросала их друг к другу. Рован дал ей яд, чтобы избавить от мучений в пламени, которое должно с ревом сожрать ее тело и бушевать, пока она не превратится в пепел, а пепел потом развеют по ветру.

— Сатанинская сука! Она издевается над нами! — прорычал Рован, и его руки крепче сжали ее шею.

Он хочет показать, будто задушил ее не из милосердия, а чтобы не дать ей заговорить перед людьми.

У нее стало темнеть в глазах, руки и ноги онемели. Она уже не могла стоять и повисла на руках у Рована. Мысленно она благодарила его за то, что умрет до того, как сгорит в огне.

Но даже в эти последние минуты ее душа с бешеной силой сопротивлялась жестокой правде. Она не желала признавать, что тот, кому она верила, кого любила больше жизни, с кем делила любовный восторг и была на вершине блаженства, отнимает у нее жизнь.

Она снова увидела его глаза, яркие, как два синих огня. Неужели эти два маяка не оставят ее в покое и после смерти?

Ее губы зашевелились.

— Негодяй, — прохрипела она Ровану.

— Я встречусь с вами в аду, леди, — ответил он.

Эти слова были сказаны шепотом, и все же ей показалось, что они, как огонь его глаз, обязательно будут сопровождать ее в вечности.

Его рот изогнулся. Что это — улыбка? Он смеется над ней даже в минуту ее смерти? Ее зрение слабело, но она посмотрела ему в глаза, желая убедиться, что ее догадка верна. Но увидела в них только печаль. И еще Гвинет заметила, что он старается сообщить ей взглядом нечто, о чем не должны знать остальные.

Пока силы не оставили ее, она глядела в его глаза, пытаясь разгадать все, что в них таится, и передать ему свою просьбу.

Дэниел…

Она хотела произнести это имя вслух, но не осмелилась. Она знала, твердо знала, что он будет любить их сына, что Дэниел не будет ни в чем нуждаться. Рован позаботится о нем. Рован не такой, как она, и не погибнет из-за каприза переменчивой судьбы правителей. Он всегда был государственным человеком. Его враги всегда верно оценивали его могущество и силу народной любви к нему.

Темнота вокруг нее стала еще плотней, но боли она не чувствовала. Если бы Гвинет лучше усвоила, как надо вести дела государства!

Если бы королева тоже научилась вести их лучше!

Может быть, она, как и Мария, тоже чаще, чем надо, давала волю своим чувствам и убеждениям, высказывала свои собственные представления о том, что хорошо, а что плохо. Может быть, существовал лучший способ стоять на своем и помогать королеве-подруге, которая — Гвинет помнила это даже сейчас — находится в большой опасности? Королева тоже легко может погибнуть: ее уже заставили отказаться от всего, ради чего стоит жить.

Разве она могла знать, что так будет? Разве кто-нибудь из них мог это знать? Все начиналось как прекрасная сказка — такое могущество, такое величие! Сейчас, когда свет гас в ее глазах, она вспомнила, как ярко он сиял в один из тех далеких дней.

Примечания

1

Килт — шотландская юбка в складку, часть воинского наряда. (Примеч. ред.)