Мемуары уфимского школьника

Шамиль Валеев

Книга уфимского журналиста и общественного деятеля Шамиля Валеева посвящена классической триаде современного человека – детству, отрочеству, юности и их воплощению во взрослой жизни. Внимательный читатель сможет ещё раз войти в пространство своего прошлого, но теперь уже с внимательным и понимающимся проводником.Вспомнить всё чудесное, что было с тобой в прекрасное время жизни, увидеть красоту места, где живёшь, – вот девиз этой книги.

Старая добрая Новостройка

Я — уфимец с короткими перерывами с конца лета 1980 года; школьное детство и юность мои прошли на Новостройке. Я помню первое впечатление от неё, когда въезжал по улице 50-летия СССР мимо «сорокового завода» и смотрел через лобовое стекло на огромные изогнутые белые дома-корабли, которые стояли уступами на другом «берегу» оврага-долины Сутолоки. На балконах висели красные растяжки, наверняка про «ум, честь и совесть нашей эпохи».

На зелёном заборе «сорокового завода» висел зомбификатор восьмого уровня «Учение Маркса, Энгельса, Ленина всесильно, потому что оно верно!». Меня, семилетку, уже запойного читателя взрослых книжек и учебников, привезли в Уфу из деревни — аж за девяносто три километра — 30 августа 1980 года. И ещё никто не знал, возьмут ли меня в школу, а если и возьмут, то в какую. Взяли. В 49-ю. Хотя была ещё 42-я. Но — переходить дорогу. Мы и не знали, что лучше в 39-ю, и знать об этом надо было не менее чем за год-полтора, а лучше прямо с рождения. Такое было время.

Брать меня, деревенского, не хотели, вроде всё было укомплектовано, и причём давно. Матушка моя случайно услышала в разговоре директора «позывные» — имя-отчество какого-то Ильгиза Шарипыча, заведующего профильным отделом обкома КПСС, козырнула знакомством, и меня, униженного недоверием и заплаканного, взяли.

И определили в шахматный элитарный класс. Первого сентября меня коллективно признали «самым умным в классе», чем малость поправили самооценку. От избытка чувств я опять разрыдался, и меня доставили домой, благо идти было три с половиной минуты.

Матушка успела пообещать директору Герману Константиновичу, что я стану лучшим шахматистом, и мне пришлось ходить на эти шахматы до шестого класса, когда все уже на них забили, а Германа уже давно не было в этой школе. С тех пор не люблю эту игру.

Отец свою первую квартиру — двушку в хрущёвке — получил по линии обкома комсомола в двадцать семь лет. Как-никак журналист — это почти знаменитость и почти начальство. По слухам, до нас в этой квартире жила семья, из которой вышли министры и даже главы администраций районов и чуть ли не президентов. Я в свою первую однушку въехал в двадцать девять. Уже в Новиковке. Через лесок от Новостройки.

До седьмого класса я был деревенским жителем и при первой возможности сваливал к бабушке и проводил там все каникулы, очухиваясь от лета только в зябкие августовские ночи, когда возвращался домой в мокрых от росы сандалиях и джинсах от Салаватского ПШО и Jantar.

В 1987 году, после того как впервые остался в городе из-за лагеря труда и отдыха («Росинка», совхоз имени 50-летия СССР), я стал полноценным горожанином, а не «учебным мигрантом». Я понял, что вряд ли вернусь в деревню председателем или, на худой конец, «парткомом» после пятнадцати лет в школе и, разумеется, сельхозинституте. Так мне обещали в августе 1980 года, когда разводили на переезд. И я начал делать гуманитарную карьеру, забив на алгебру, геометрию, прилежание и отчасти даже на поведение.

С партийно-комсомольской карьерой я завязал ещё перед первым смотром строя и песни, когда меня административным путём забаллотировали на выборах в командиры отряда юных суворовцев, приведя неотразимый аргумент — «а у него голос тихий». В противные и многообещающие девяностые я вырвался из родного и уютного «микраша» в студенчество, аспирантуру и журнализм. Для меня Новостройкой теперь уже была вся Уфа. И в силу своего представления о романтике, а также в меру юной энергии и любознательности я пытался отметиться хоть каким-нибудь образом в каждом районе города.

Особенно манили те места, куда мне, бывшему подростку с ТЦ «Башкирия», путь по геополитическим причинам был заказан. Транспорт тогда ходил бесплатно, но только днём. Радиотакси тем более ещё не было. Пару раз обнаруживал себя в таких районах, откуда можно прийти пешком (или доползти) только к утру. И как-то раз, возвращаясь домой, услышал, к своему удивлению, стук вагонных колес на стыках. Это же надо, как тихо тогда было ночами, — аж Транссиб было слыхать на бульваре Молодёжи!

В нулевые годы я изменял родной Новостройке с Новиковкой, Садовым кольцом и Восточной Сибирью. Объездил все муниципальные образования республики в составе различного рода кортежей и пулов — не был разве что в Абзелиловском районе.

А недавно вернулся сюда как блудный сын, проапгрейдив лишь метраж и «микраш», а также компенсировав убывшего себя юного в четверном размере. Теперь район показался немного запущенным, но вполне себе уютным, винтажным и удобным для жизни. Хотя коммуналка здесь пока никакая, но это скоро пройдёт, это вам бывший сотрудник фонда ЖКХ говорит!

Чуток ещё есть наркоманов и алкашей, но это, как показывает опыт, тоже лечится естественным путём по теории Дарвина. Квартиру в одном из первых домов Новостройки нашла моя половина, и я тихонько её оформлял, подавляя в себе писки радости и прыжки до потолка.

Сейчас Новостройка, уже как и вся остальная Уфа, сильно меняется. Не всегда в лучшую сторону, но довольно основательно. И выглядит совсем не как новостройка, за исключением примерно пяти точечных свечек времён градостроительного беспредела второй половины девяностых.

Как-то раз, глядя в окошко своего служебного кабинета на колокольни Соборной площади Кремля, я понял, что мне жалко терять безвозвратно и бесследно мою старую Новостройку. И я начал её складывать кусочками в социальную сеть в виде формулировок во время приступов ностальгии. Кто же знал, что возвращение на родину будет таким таргетированным и оперативным? Скулил-то я искренне и безысходно, не надеясь, что упырей, чуть не укравших мою родину, загонят за Можай скоро, и я смогу вернуться так точно, что до сих пор не верится. И сейчас правлю пост в сие гостеприимное коммьюнити и боюсь выглянуть в окошко — вдруг это всё мне приснилось…

Но раздвинув занавески, к счастью, вижу милые сердцу дома, улицы, магазины, деревья, которые навевают геоисторические «вспоминалки» — об объектах той самой Новостройки, которая была новостройкой всего-то сóрок лет назад.

«Новостройка» — историческое название части Октябрьского района города Уфы, которая активно застраивалась с конца 1960-х годов. Собственно новостройкой этот район был в начале семидесятых, но название прижилось и в ходу до сих пор, хотя новое поколение уфимцев и гостей столицы называет его по торговому центру «Башкирия», а официальные власти предпочитают именовать его по старинке Лесопарковым. Новостройка состоит из трёх «микрашей» — таково местное название микрорайонов.

Первый «микраш» ограничен улицами Менделеева, Лесотехникума, Клавдии Абрамовой, 50-летия СССР.

Второй «микраш» — улицей 50-летия СССР, Лесным проездом, бульваром Молодёжи, Менделеева (на самом деле — «тридцатым магазином», ныне цепочкой магазинов в здании по Менделеева, 207).

Третий «микраш» (тоже небольшой) — улицей Менделеева, бульваром Молодёжи, Лесным проездом. В общем, между ТЦ «Башкортостан» и ГКБ №21 +49-я школа. Ориентир — «Трамплин».

Возможно, такое деление связано с номерами участков ЖЭУ №44, которое до последнего времени обслуживало здесь большинство домов.

«Сороковой завод». Исторически Новостройка тесно связана с Уфимским приборостроительным заводом — некогда «почтовым ящиком №40», ныне УППО. Многие работники УПЗ жили именно здесь, в первом и втором «микраше». К заводу, судя по всему, имеет историческое отношение и стадион «Трудовые резервы». УППО шефствовало над СШ №49 и рекрутировало оттуда кадры посредством ШРМ (школы рабочей молодёжи) и «училяги» (ГПТУ №37). Нас на завод водили всем классом, чего там точно делают — не знаю. Что-то секретное. Известна бритва «Агидель» — популярный советский бренд, который побывал в космосе, сейчас тоже вроде выпускается. Видимо, электробигуди с одноимённым названием — тоже продукция этого же предприятия. «Красные дома» по Луганской напротив завода (и бывший супермаркет «Ниагара», на котором раньше была непонятная вывеска «Проектно-сметное бюро») — это, как говорят местные жители, был край Уфы до того, как Новостройка была просто новостройкой.

Сутолока — река, которая является душой Уфы, река, где водилась форель, река, где сейчас пока помойка. Она самоочищается, перестала уже пахнуть баннопрачечными отходами. Видимо, сдохло какое-то мерзкое совковое производство. Да и уважаемые жители Вишерской и Шелководных улиц перестали сбрасывать туда мусор — скорее всего, потому, что им теперь мешает проспект Салавата Юлаева. Там можно было найти всё, вплоть до ржавого «Жигуля» или «Запора». Где она точно начинается, я так и не выяснил доподлинно, зато её устье — у всех на глазах: она впадает в Белую рядом с монументом Дружбы. Вроде, часть её забрана в трубу. Но сам я не видел. В восьмидесятые годы ходили «телеги», будто бы какие-то комсомольцы хотят её вычистить и пригнать к её устью пароход «Ост», на котором прибыл в Уфу Ленин. Видимо, враньё или прожект.

Торговый центр «Башкирия», «торгушник», «торгаш» — крупнейший торговый комплекс республики, который был построен к ноябрю 1987 года. Мы ещё в 1980 году играли в его котловане, находили там залежи минерала слюды. В 1987—90 годах там правили бал банды подростков, которые шакалили «залётных» — юных представителей других районов города, приехавших без родителей за ранцами и школьной канцеляркой. Из-за них молодым одиночным новостроевцам приходилось передвигаться по остальной части города короткими перебежками. Ответ «с „Торгового“» на вопрос «откуда, пацан?» — чаще всего получался неправильным и неполезным для красоты черт лица. Самая жуть заключалась в том, что во взрослом мире всех этих мальчишеских преступлений не существовало. До того как показали документальный фильм про казанских мотальщиков. Там были кадры с похорон, из прозекторской и с коллективной дискотеки, где казанцы танцевали строем, как «Тодес» сейчас. Только в телогрейках.

Иногда ходили слухи о замирениях с «верхней Айской», но в «Коробочке», на «Карлухе», в Глумилино и Орловке и даже в соседней «Молодёжке» чаще всего нам было делать особо нечего. Дело доходило до того, что дрались «микраш» на «микраш» внутри Новостройки. К нам в школу на линейку приходили милиционеры, которые рассказывали, что одного пацана с Первого за трёхкопеечное шакальство закрыли на три года в спецшколу или даже колонию.

«Три года за какие-то три копейки!» — возмущались мы. Я не ходил никого «выцеплять» — было очень противно, хотя помальчишески меня часто подначивали «на слабо» и говорили, что так можно «заработать» денег. Такой дворовой инициации я не прошёл: вдесятером на одного — так себе, хотя рассказывали, как о подвиге Матросова. В лесопосадке ближе к Уфимке была якобы целая вытоптанная в снегу поляна, усеянная выбитыми зубами и покрытая лужами крови избитых «залётных». Достаточно было привести туда любого смельчака, чтобы он отдал все наличные без боя. Сам не видел, особого желания во всём этом участвовать не было, как и коммерческого интереса к добыванию средств методом грабежа. В ТЦ постоянно тусовались компании полузнакомых подростков человек по двадцать. Они подсылали к потенциальным жертвам наглых «молодых», которые провоцировали залётных чуть постарше себя на подзатыльник. После него появлялся формальный повод компании местных «вступиться за униженного и невинно обиженного младшего товарища». Эта тема требует отдельного исследования, но коснулся я её здесь потому, что «торгушник» конца восьмидесятых для подростков значил именно это.

Лесопарк, зверинец, вольер — специализированное лесное парковое хозяйство. В вольере живут в неволе медведи, зубры из Беловежской пущи, кабаны, лошадь тарпановидная, орлан-белохвост, верблюд, волки и ещё какие-то звери. Раньше были косули и лоси, но потом хозяйство пришло в упадок, огороженная часть стала открытой, были повалены секции забора. Площадка перед вольером — место проведения быдляцкого досуга с 1,5—5-литровыми полиэтиленовыми ёмкостями пива. Можно найти и шприцы. Кучи мусора и мамаши с колясками. В последние годы там стало невыносимо. И народу до фига. Раньше было классно. Особенно когда нет комаров. Проходя производственную практику на УПК, я иногда вместе с одноклассниками убирал там медвежьи или чьи-то ещё какашки. В одно время их кормили калиной, с тех пор я её не очень люблю. Разве что тёртую, без косточек, которые всё равно не перевариваются.

21-я больница — та самая новая больница на тысячу коек, которую правдинский собкор Прокушев упоминал в знаменитой статье «Преследование прекратить…». Раньше, когда нигде не было охраны, там можно было тусоваться, молодёжь собиралась в «тупичке» одного из учебно-демонстрационных корпусов. Кавалеры с Новостройки жаловали общагу (так называемый «квадрат») Лесной проезд, 3, где проживал младший медперсонал. Есть морг с анатомическим театром-аудиторией при кафедре паталогической анатомии мединститута, куда можно было ходить пугаться — смотреть трупаков и уродцев в банках вперемешку с разными опухолями. В одно время молодёжь там собиралась в деревянной вентиляционной башне, весь объём которой был заполнен деревянными же рейками в качестве фильтра. Разумеется, она сгорела. Очень надеюсь, что эта система работала на «вдох», то есть забирала воздух для вентиляционной системы больничного городка с улицы, а не наоборот — выдыхала содержимое тысячи пар нездоровых лёгких. В первый свой приход в эту башню я шагнул в пустоту и аккуратно приземлился на канализационные трубы, чудом оставшись живым.

По городку больницы прикольно было кататься на велике — мы играли в догонялки, подрезая друг друга у бордюров. У меня была складная «Кама» — отцовский подарок за сто четыре рубля.

Завод «Промсвязь» — раньше делал что-то инфраструктурное для АТС, теперь он работает на «Башинформсвязь», производит уплотнительное оборудование для абонентов сельских АТС (www.uzp.ru — прочитайте, там интересно написано про его славную историю).

Трамплин — на крутом берегу реки Уфы (Уфимки, Караидели) было несколько трамплинов, в итоге в двухтысячные годы был выстроен, если не ошибаюсь, девяностометровый трамплин с лифтом и яичком-кабинкой наверху. Но, к несчастью, ближе к столу приземления располагаются очень подвижные грунты, потому современный трамплин начало гнуть и корёжить. Его распилили и сложили кусками. Зрелище грустное. (Хотя мой коллега Колпаков и писал об этом нечто обнадёживающее.) На крыше железной судейской будки слева от старого трамплина очень удобно и прикольно пить пиво. Самое главное — соблюдать меру, чтобы не выпасть и не навернуться во время спускаподъёма.

По той же причине — сползание грунта — был перенесён на двести метров южнее своего первоначального расположения и фуникулёр (к счастью, работает). Я стараюсь туда попадать хотя бы раз в год. Десять минут счастья и покоя — почти свободное парение под поскрипывание канатки с видом на кубокилометры Зауфимья.

Раньше были спортивные секции, проводились международные соревнования. Сейчас там два популярных спорткомплекса для любителей горных лыж и сноуборда и много общепита. Летом я люблю проводить экскурсию «фуникулёр + государственный паром». Но удаётся всё реже. И особо некому её, эту экскурсию, проводить — всех, кого хотел, уже перекатал почти, а на второй раз не так часто соглашаются даже мои собственные дети. Кроме меня, вообще мало кто фанатеет по скромным новостроевским достопримечательностям и скудным развлечениям. Такое складывается впечатление.

Дýдкино — село на противоположном берегу Уфимки. Там у многих новостроевцев дачи. Немало и заброшенных. Поскольку затапливает и комарики. А на машине фиг проедешь, разве что сильно в объезд. Потому молодёжь туда не особо ездит, всё больше старики и старушки с рюкзаками. Судя по всему, они экономят на фуникулёре, поскольку предпочитают карабкаться в гору пешком (в принципе, по времени — столько же, но нагрузка — хоть в экзамен на краповый берет включай).

Строиться основательно там непросто. Одно дело — стащить с предприятия три доски и переправить их туда на велосипеде, а другое дело — современное строительство. Даже машину навоза привезти — проблема. Говорят, есть какая-то самостийная автодорога, петляющая между деревьями. И есть надежда, что недостроенный туннель с помощью моста соединит Галле и выезд на M-5. В Дудкино есть аборигены — домов пять сельских жителей, до которых не всегда доходят социальные блага. Главная там — бабушка Мария Петровна, всё потомство которой летом занимается частной переправой на железных плоскодонках. Надеюсь, она жива. Я делал репортаж оттуда в 2001 году. А знаменитый журналист Марсель Гафуров посвятил жителям этого села целую книжку.

Лесопарк имени Лесоводов Башкирии. Примерно сто гектаров лесных насаждений — как хвойных, так и лиственных, как естественных, так и искусственных. Массив ограничен с разных сторон рекой Сутолокой, 21-й больницей, 49-й школой, улицей Менделеева, проспектом Салавата Юлаева, жилой застройкой по Лесному проезду. Через этот лесок можно было быстро (минут за пятнадцать — быстрее, чем на троллейбусе!) добежать до универмага «Уфа», Автотранспортного техникума, Вишерской, «Молодёжки». Раньше днём там чаще всего можно было встретить пациентов 21-й больницы, а сейчас — группы молодых людей, употребляющих что попало. В потаённом месте растёт несколько молодых, лет тридцати, кедров. Где — не скажу.

К парку примыкает Уфимское лесохозяйственное производственное объединение (УПЛХО) с Лесным музеем. В начале восьмидесятых годов были построены скамейки и столики, выпиленные и выдолбленные из брёвен. Сейчас их уже разломали. Машинам туда ходу нет и не должно быть. Есть берёзовая роща, посадки хвойных пород, элементы ландшафтного дизайна — В пятидесяти метрах за стелой памятника Лесоводам Башкирии (в девяностые почему-то никто не догадался переименовать его в памятник Лесоводам Башкортостана). В гуще лесных насаждений — несколько частных домов с большими собаками, и именно желание избежать контакта с этими домашними животными оставило приватность жителей этих домов в неприкосновенности.

Ботанический сад. Это уже не наша история, как и стройфак УНИ (УГНТУ) с Минлесхозом, — пусть о них пишут жители Новиковки. Ботсад — место хорошее. Академичное и праздничное. Лучше всего там перевести дух в лютый беспросветный мороз, когда до весны далеко. Лишь бы свадеб в тот день не было. Говорят, пары́ шампанского неполезны для нежных растений.

Распивочная, некогда расположенная в северном торце дома №207 по Менделеева. Раньше там из железной амбразуры продавали водку, а в очереди алкаши и просто мужики лупцевали друг друга не по-детски, и иногда дело доходило до Страшного Советского Оружия Алкашей — «розочек». Мы ходили на это шоу смотреть во время антиалкогольной кампании. Это заведение в девяностые годы было интересно тем, что там не предполагалось обслуживания клиенток. В отхожем месте не было полноценного унитаза, а только раковина и писсуар. Неоднократно видел, как туда заходили, предварительно напившись пива, дамы, что-то там долго делали, потом выходили, немного сконфуженные, но довольные. Иногда слегка обрызганные. Сейчас, я уверен, там всё по-другому.

Хозмаг. До появления ТЦ «Башкирия» был одним из немногих интересных магазинов в районе. Там можно было купить резиновый клей, из которого катались очень прыгучие мячики. Надо было купить много тюбиков этого клея, а потом намазать его на открытку, чтобы он немного подсох, — И начинать натирать этот слой клея пальцем. Самый крупный катышек по принципу снеговика можно было превратить в мячик произвольного размера в течение нескольких часов. Лучший мячик получился у моего одноклассника и соседа по парте Славки, который погиб в восемьдесят седьмом году, переплывая Уфимку в районе острова Безымянного, чуть выше по течению, чем паромная переправа.

Учебная парикмахерская. 47-й дом по «полтиннику» (улица 50-летия СССР). Там можно было постричься дешевле, поскольку на твоей голове тренировались молодые парикмахерши под присмотром наставников. Получалось долго, зато весело. Мне больше нравилось в парикмахерской, что в доме 207/1. И сейчас в «учебке» есть какой-то учебно-парикмахерский центр, называется «Алтынсэс» — «Златовласка» по-башкирски.

Театр «Нур». Долгострой ещё с советских времён. По неподтверждённым данным, стоил миллиард рублей по ценам, например, 2003 года. На его месте начинали строить кинотеатр, которого в восьмидесятые годы нам так не хватало. Мы хотели кинотеатр, поскольку приходилось собираться человек по двадцать, чтобы безопасно дойти до «Искры», «Теремка» или Гагарина без оглядки на местных и попутных орловских.

Яблоневые сады. Если встать на путепроводе по улице 50-летия СССР и посмотреть на юг вдоль проспекта Салавата Юлаева, можно представить себе огромный овраг, долину реки Сутолоки, в которой располагались садовые участки, судя по всему, принадлежащие работникам «сорокового завода». В восьмидесятые там уже было не так много «населённых» домиков, сады казались полузаброшенными, а яблоки почему-то попадались зелёные. Такая же история — если смотреть на север, в сторону туннеля. Ходить туда было страшновато — мало ли кто там водится. Мы смотрели на эти сады через зелёный забор и гадали — где же начинается Сутолока.

Общаги. Бульвар Молодёжи, разделяющий Второй и Третий «микраши», за исключением двух домов, состоит в основном из «общаг». Ведомственная принадлежность их разнообразна: сельхозинститут, ОАО «КПД», министерство культуры и национальной политики. Ещё несколько малосемеек, которые можно отличить от других по зелёным квадратам под окнами.

Верхняя общага — бульвар Молодёжи, 10 — стала в девяностые годы одним из первых «бизнес-центров» в Уфе. В одно время там сидела даже Уфимская таможня и море разных фирм. Уже в девяносто втором году там были ужасные пробки из-за того, что машины парковались чуть ли ни друг на друге.

«Музыкалка» — там часто можно стретить разных знаменитостей, актёров, певцов, кураистов. Из её окон можно было слышать духовые, ударные инструменты, а когда я учился классе в пятом, там жил трубач. Туда любили хаживать местные донжуаны, доподлинно не знаю, насколько эффективно. Там живут люди семьями, есть и те, кто живёт там уже много лет. Один из первых массовых протестов против практики точечной застройки был инициирован жителями «Музыкалки». Несмотря на протесты, дом, в нарушение норм СНиП о соляризации, встал на месте детской площадки и песочницы. Кстати, видимо, на Новостройке есть определённый дефицит коммунальной инфраструктуры, поскольку домов точечной застройки там всего несколько.

Сельхозовская общага — бульвар Молодёжи, 4, кажется. С ними, помнится, в восьмидесятые дрались новостройковские пацаны. Её жители играют в футбол на подземном гараже. Привить деревенские обычаи — «массовая драка за клубом по субботам» — им здесь так и не удалось. Своих обычаев хватало.

Одна из малосемеек — кажется, бульвар Молодёжи, 2, — носила романтическое название «Гузаль». Для некоторых жителей Новостройки это было неким романтическим призывом. Во что это конкретно выливалось — могу только предполагать.

Уварова поляна. Если двигаться по асфальтовой дорожке, соединяющей стелу-памятник Лесоводам Башкирии и выход на улицу Менделеева к Ботаническому саду, то по правую руку, где-то в середине пути, откроется Уварова поляна — популярное место для проведения спортивных мероприятий.

Её признаки: футбольные ворота на вытоптанном (видно даже на спутниковых картах) поле и остатки какой-то дачи с одичавшими плодовыми насаждениями в её восточной части (ближе к улице Менделеева).

На ней, помимо регулярных любительских футбольных матчей, проводились общегородские Слёты школьных лесничеств (восьмидесятые годы), а также финальная часть школьных сборов по начальной военной подготовке, где нас учили ходить в атаку «двойками», прикрывая друг друга, с применением дымовых шашек с CS («Черёмуха»), чтобы не сачковали и не вытаскивали клапаны противогазов.

49-я школа. Она известна как спортивная (на её базе располагалась ещё ДЮСШ №10). С ней связаны имена таких известных в Уфе педагогов, как Миняевы (Герман Константинович и Александра Александровна), — представители этой династии работали, как я слышал, впоследствии, в школе №16 в Новиковке. Кроме того, в ней работал и легендарный тренер Валентин Николаевич Семёнов, воспитанники которого добились немалых успехов в гандболе и хоккее с мячом.

УРОК №1

Сладкий ужас и одинокая гравитация

уфимского «жаворонка», бывшего сельчанина

Ах, как хорошо быть «жаворонком»! Вы ещё только просыпаетесь, а я уже знаю, что вы будете обсуждать целый день, ну, примерно на сóрок процентов.

Я начал просыпаться в четыре-пять утра лет тридцать пять назад, в первом классе, когда начал ложиться в девять или десять.

До того я жил в деревне и спал до десяти, хотя и видел, как просыпаются бабушка Хадича и дедушка Мидхат, чтобы выпустить корову, тёлок и овец в стадо.

Ложился я тогда вместе со всеми в одиннадцать-двенадцать после процедуры разбора постели ко сну. Как и еда, отбой и подъём в сельском укладе регламентированы и коллективны. Только дядя Рифкат мог работать на тракторе аврально, возвращаться после отбоя или уже часа в четыре от будущей матери двух моих кузин и одного кузена.

Лет в одиннадцать (все каникулы — В деревне) начал пропускать отбой и, полный тщетных эротических надежд, засиживался на скамейке среди старших парней и девушек, разумеется, исключительно ради девушек. Некоторые из них были суровы, некоторые — хохотушки, некоторые — родственницы-хохотушки.

Так вот. Приехав в Город и поступив в «среднюю школу №49 Октябрьского района г. Уфы», как писали мы на блёкло-зелёных обложках тетрадей, обнаружил, что я — «жаворонок».

Ложиться спать по дисциплине в 21:00 стало возможным из-за того, что квартира была (и остаётся) двухкомнатной. То есть в спальне можно было выключить свет.

Кроме того, у меня появилась своя кровать, что было неожиданно. В деревне диспозиция часто менялась. Иногда укладывали с бабушкой, иногда стелили на полу, иногда — на тахте возле печки: там светила яркая луна и фары ночных машин и периодически охватывал экзистенциальный ужас.

Очень рано я понял, почувствовал, что, несмотря на большое количество тогда ещё живой родни, я — мелькнувший микроб, песчинка, еле различимая на фоне тёмных, гулких и одновременно глухих и холодных пространств, где, провалившись в чёрную пульсирующую пустоту космического вакуума, даже упасть некуда. Как у Клуни и Баллок в фильме «Гравитация».

И это ощущение сладкого холодного пульсирующего безысходного ужаса одиночества и ничтожности наполняло мои лёгкие и загривок именно на этой временно доставшейся персональной тахте у печи. И когда кто-то есть и что-то происходит в жизни, хорошее ли, плохое ли, — это лишь повод отвлечься от состояния ничтожной песчинки в пространстве. Я бы назвал это ощущение одним из самых в моей жизни глубоких, рядом с которым все другие переживания меркнут.

А в городе-миллионнике появилась Собственная Кровать. Собственно кроватью эту советскую народную «икею» назвать было трудно. Это был скорее поддон под мощный пружинный матрас (я в нём позже прятал и «потерял» порнографическую негативную фотоплёнку).

Отец приволок эти модульные конструкции из столярки местного домоуправления — ЖЭУ-44, где, видимо, и разместил заказ, ещё когда жил с нами. Тот год, когда мои родители развелись, врезался в память отчётливо, хотя я был ещё довольно мелким. Летом мы заходили в какое-то здание в центре, оно похоже на то, что горело недавно на углу Пушкина — Карла Маркса, вроде там был какой-то суд. Мы уже получили эту квартиру. Я помню, как мы сидели на чёрном башкирском ковре (привёз отец из Бишбуляка родителям мамы в подарок) на кухне и пили чай, потому, что стола ещё не было.

Я радовался каждому приобретению как завзятый вещист, так как многие вещи, телевизор, пылесос были взяты напрокат. Это был мой будущий счастливый дом, куда я приеду поступать в школу. Мне рассказывали, что до нас в этой предпоследней квартире жили Сагитовы, семья будущего министра культуры и председателя телевидения, отца двух мальчиков, ныне больших начальников.

А когда отец уехал «в длительную командировку» и я остался за старшего мужчину, мы спокойно могли эти кровати передвигать, делая перестановки, поскольку у меня хватало сил двигать эту мебель даже без мамы. И даже ремонтировать, ненадолго подбивая её слабые чёрные ножки привезёнными из деревни гвоздями.

Городским утром я просыпался безо всяких будильников, которые и сейчас для меня формальность. Ощущение холодного чертополоха в затылке и пузырчатое бульканье в животе говорило о том, что подорвался слишком рано, в фазу медленного сна, и день будет утомительный, нервный.

Приятнее всего было просыпаться в 5:30, когда голова ясная, а примеры решались быстро. Глаза не «засыпались песком», и ещё оставалось время почитать до рассвета Ожегова и услышать, как радио начинало кашлять и тарахтеть в 6:40, прежде чем звонкий голос мальчика Айгистова (в прошлом году, кстати, познакомился с ним) не прокукарекал под фанфары: «Здравствуйте, ребята! в эфире — „Пионерская зорька“!»

И тогда уже всё становилось обычным, Земля и Уфа переставали быть моими, начинали шипеть мётлами дворники (кстати, где они сейчас, утренние люди с вениками?), в 6:50 включался светофор на «Трамплине» из режима жёлтого моргания в красно-жёлто-зелёный.

И я переставал быть единственным человеком на планете. И нужно было кого-то слушаться, во что-то встраиваться, бояться, любить, гнать, терпеть, обижать, видеть.

Сливаться. Наливаться. Называть по имени. Удивлённо учитывать наличие.

УРОК №2

«Держи вон того, волосатого!»

При примерном поведении и хороших оценках у меня во время обучения в средней школе №49 Октябрьского района города Уфы БАССР (1980—1990 годы) была проблема: постоянные угрозы репрессий за стрижку, вернее, за редкость её процедуры, и неидеологичность, что ли…

Сразу скажу, меня сейчас чаще можно увидеть бритым наголо (особенно летом), чем патлатым. И хиппи я не стал, и не облысел, и педикулёзом с себореей не страдаю. Диссидентом или рок-музыкантом тоже не стал. Но тогда, в восьмидесятые, почему-то было принято уделять большое внимание причёскам молодых людей. Я так понимаю, что речь идёт об ушедшем ещё до нас времени, когда была модна причёска «квадратный вырез для лица», как у битлов.

Самым жутким кошмаром для меня второклассника было: во время перемены меня ловит директор Лариса Дмитриевна и, запуская свою пятерню в мои патлы, мило так спрашивает: «Ну, что, Валеев, стричься будем?»

Один год до этого у нас был директором Герман Константинович Миняев, знаменитый на всю Уфу преподаватель из СШ №39, основатель популярного в башкирской столице педагогического клана (насколько я понял, их вотчиной потом стала СШ №16, район Минлесхоза). С ним у меня не было никаких столкновений, кроме одного прямого, когда я с ходу наскочил на него около медпункта.

Мой отчаянный спринт в направлении кабинета труда разбился о его колени. Я был приподнят в воздух, мною было совершено несколько махов в воздухе, прогремело «Это что за беготня!» После чего я пару недель безуспешно в ужасе ждал исключения из школы и зарёкся бегать и вообще косорезить там, где можно напороться на начальство.

Говорили шёпотом, что Г. К. Миняева «выжили из школы», но супругу его, Сан Санну, к счастью для меня, «выжить» не смогли. С четвёртого по восьмой класс она вела у нас историю в 322-м кабинете, оборудованном силами шефов с УПЗ — УППО — завода №40 роторными самоподъёмными чёрными шторами для просмотра диаи кинофильмов.

Бегать в местах расположения начальства я перестал, а вот тягу к длинным стрижкам за рубль тридцать («Модельную, пожалуйста»), которую мне привили в нынешнем салоне-парикмахерской «Прелесть» (Менделеева, 207/1), я не потерял.

Сначала меня терроризировала (довольно мило, по-старушечьи) учительница начальных классов Алевтина Александровна Ваганова.

Я искренне не понимал, в чём причина повышенного внимания педагогического коллектива к моему пышному волосяному покрову. Хотя все школьники класса до седьмого (там началась перестройка и пубертатный период) ходили строго в модели

«Спортивная» (40 коп.), которая произошла из какого-то «Полубокса», как мне подробно пояснила соседка Татьяна Петровна, ветеран парикмахерского дела.

Не могу сказать, что мне было важно выглядеть каким-то образом или я дорожил свободой самовыражения. Просто покидая стены школы, я напрочь забывал о том, что мне строго-настрого было велено постричься.

Это же глубоко личное дело! Стригся я ровно раз в месяц, сам за этим не следил, пока гормоны мои ещё не проснулись, пока матушка, выделив мне рубль и (почему-то) семьдесят копеек, не отправляла к мастеру. Сдачу можно было оставить себе.

Лариса Дмитриевна Бабенкова ловила меня раз пять. Мы были в разных весовых и иерархических категориях, разница — не в мою пользу.

Но больше страха я переживал в те моменты, когда проходили разные торжественные мероприятия, от которых нельзя было отлынивать. Дело доходило до того, что я, оставаясь за сценой в роли диджея литературно-музыкальных монтажей, всерьёз опасался, что за кулисы ворвётся кто-то из руководства школы или РОНО и вытащит меня на публику, под осмеяние и осуждение. Я предпочитал диджействовать за кулисами, пользуясь гаджет-продвинутостью и лёгким за-заиканием. На линейках я шкерился во вторых рядах — уже после первой репетиции смотра строя и песни в первом классе я понял, что моя партийно-комсомольская карьера не задалась из-за отсутствия звонкого командирско-декламаторского голоса. (Педагоги СШ №49 совершили глубокую ошибку, не разглядев и не развив во мне задатки организатора, — глядишь, сейчас был бы уже в полковниках или секретарях обкома ЕР:-)). Так я и остался непонятным для системы косноязычным умником-тихоней, у которого под волосьями зреет какая-то смута и склонность осмеивать ошибки менеджмента — самое то, если хочешь быть журналистом.

И вот оно произошло. Уважаемая мною строгая и деловая учительница точных наук, которая была ещё и завучем, поймала меня классе в шестом в коридоре и сказала: «Ты опять не постригся? Подожди-ка! Сейчас ты узнаешь, где раки зимуют!»

И… на внезапно объявленной линейке в рекреации с участием всей параллели, а может, и всей дружины завуч по воспитательной работе (другой завуч, не инициатор моей «порки»), которая курировала пионерское движение, вызвала меня на середину и… в общем, я был подвергнут остракизму, публично. Довольно унизительно и одновременно смешно. Гузель Сайрановна приводила в пример свою причёску, которая была явно короче, чем у меня.

А я с удивлением увидел, что оказавшись в рядах вечных «героев» воспитательного процесса (которых драли в основном за реальную хулиганскую деятельность), можно просто гнусно ухмыляться, демонстрируя своё отношение к школьному тоталитаризму.

И, самое главное, с тех пор я начал ловить на себе заинтересованные взгляды незнакомых девочек из параллели и тех, кто чуток помоложе, и даже, о Боже, девочек постарше — настоящих недосягаемых небожительниц, у которых уже всё, что требовалось, находилось в тех местах и кондициях, в которых требовалось моему неискушённому взору.

Так я понял, что можно быть фрондёром и не прятаться за кулисами. И даже снискать некую дешёвую популярность.

Потом началось безумие. Седьмой класс. Гидроперит, аммиак. Некоторые, как Азат Гимранов и Рим Сайфиев, становились «блондинами» полностью. Некоторые (в том числе и я) обесцвечивали прядку чёлки.

В подростковую моду вошла затейливая прическа «Асимметрия».

«АсиММетрия», или на нашем языке «аССиметрия», — В парикмахерском обиходе «Теннис», рубль семьдесят — содержала в себе скрытый вызов и насмешку над прогнившей системой.

Дело в том, что политически-гигиенически-эстетические установки педагогического состава преследовали тех, у кого были длинные космы на затылке, а причёска «полубокс» даже предполагала чёлку, размер которой никакими инструкциями РОНО не регламентировался.

Так вот, «Асимметрия» — это был до абсурда доведённый «полубокс» (бритый затылок + чёлка, которая закрывала всё лицо). Предполагалось, что на уроках чёлку можно зачесать набок, обнажив «асимметрично» бритый висок, а всё остальное время она должна была закрывать «асимметрично» же половину лица. Кончик чёлки был всегда заслюнявленный. Считалось, что эстетический эффект достигнут, когда чёлка дотягивается до подбородка.

Придя в парикмахерскую, юный новостройковский модник говорил, например, так: «С боков и сзади — под машинку, чёлку не трогать».

Первое время даже не ругались, увидев лихие чубы, — видать, думали, что мы подражаем кубанским казакам тридцатых-пятидесятых годов, а не лондонским панкам семидесятых (хотя мы об этом даже не догадывались) или лос-анджелесским яппи восьмидесятых, точно не знаю.

Ругаться начали, когда чёлки стали краситься, вернее обесцвечиваться. Методом М. Монро. Химическая реакция: аммиак из автоаптечки в ампулах + гидроперит в таблетках из шкафчика над ванной — всё это мажется на полуметровый чуб. На совмещённом с учениками родительском собрании драли меня за бесцветный чуб и ухмыляющийся вид (причём, орала больше какаято родительница — мама одной девочки, я так и не понял, по какому такому праву).

А крепче досталось Азату — он же Зондер, — который к тому времени был уже совсем блондин. Причём ругали его примерно так: «Азат! Зачем Шамилю краску дал?!» Уже не было стыдно и страшно — было смешно, Муза Махмутовна.

Но к тому времени я, такой белый и пушистый, умный и талантливый, добрый и эрудированный, приобрёл стараниями моих реакционно настроенных одноклассниц (Таня, кстати, где мой полтинник, который ты стрельнула в 1997 году «для прохождения флюорографии» явно на опохмел?) довольно мерзкое и примитивное погоняло «Волосатый».

И когда на коллективном просмотре в к/т «Искра» мы всей параллелью или классом смотрели «Одиночное плавание» (наш ответ «Рэмбо-2») про высадку наших морпехов на острове, где пендосы пытались запустить ракету и развязать пожар ядерной войны, когда старшина, герой Фатюшина, гоняясь за наёмником-хиппи, крикнул: «Держи вон того волосатого!» — мне казалось, ржал весь зал, рядов шесть, как минимум. Причём явно в мой адрес. Было так себе, хотя ржал и я тоже.

«Волосатый» как только не модифицировался: и в «Плешивого», и во «Вшивого», — В зависимости от уровня враждебности ко мне. Прямо скажем, по благозвучию далеко не «Чёрный Плащ» и не «Гроза Испанских Морей».

Всё кончилось в старших классах. Физик (А. Г. Иванов) пару раз пригрозил, что заставит всех (патлы «под металлистов» были уже у всех — к чубу добавилась ещё и косичка — охренительно красиво!) постричься под себя, лысого, но дальше шутливых угроз дело не пошло. Я уже был такой не один.

Директору Алевтине Алексеевне Копанёвой было приятно, видимо, что у неё под началом — стая молодых и симпатичных орлов (девушек она взаимно не жаловала, а к господам старшеклассникам была снисходительна), которые имеют право распускать свой павлиний хвост в период полового созревания, как бы по-дурацки он ни выглядел. За что ей и спасибо.

А организацию моего публичного остракизма перед линейкой я уже больше, дорогая Людмила Александровна, не считаю подставой. Это просто такое жёсткое партийное взыскание, полезный урок, который лишил меня пары лишних страхов и закрыл коекакие гештальтики. В том числе и в отношении Вас.

P.S. Кстати, эпизодическую роль волосатого хиппи-наёмника в фильме «Одиночное плавание» (© «Мосфильм», 1986) играл знаменитый постановщик трюков Александр Иншаков.

УРОК №3