Повествование неудачника

Чингиз Абдуллаев, 2012

Сотрудник инвестиционной компании Илья Некрасов и не подозревал, что он – всего лишь подставная фигура в крупной сделке между руководством компании и марокканскими наркодельцами. Мало того – кто-то «сливает» информацию о сделке сотрудникам ФСБ. В любую минуту Некрасов может быть арестован. Тогда начальство использует Некрасова «вслепую» и в качестве подсадной утки отправляет его к наркоторговцам. Об этом знают всего несколько человек, и тот, кто сдаст Некрасова, – и есть «крот». Судьба и раньше не скупилась на неприятности, но теперь Илья буквально балансирует на грани жизни и смерти…

Глава 1

Я родился в Казани зимой шестидесятого года в обычной семье. Отец был инженером на местном заводе полимеров, а мать работала в библиотеке рядовой сотрудницей, хотя у обоих было высшее образование. Отца тяжело ранили на войне, но главное — он вернулся живым. Много лет спустя я узнал, что у него была первая семья, до того как он встретил мою маму. Но с женой у него не заладилось, кажется, после войны она его бросила, ведь он вернулся в сорок четвертом на костылях, одна нога стала короче другой, вдобавок еще и заикался. У него была тяжелая контузия. Это потом придумают миф о наших женщинах, которые терпеливо ждали своих мужей все четыре года войны. Наверняка были и такие, которые ждали. Только первая супруга моего отца явно не относилась к их числу. Они поженились в сороковом году, и у них была трехлетняя дочь. Пока отец воевал, первая жена сначала сошлась с каким-то местным штабным офицером, потом с командированным в наш город режиссером и под конец с каким-то чиновником из райисполкома. В общем, жила не так плохо, как многие другие во время войны. Об этом мне рассказала однажды моя бабушка, мать отца, которая не могла простить его первой жене такой измены. Отец вернулся в сорок четвертом, и «добрые люди» ему сразу обо всем рассказали. Очень подозреваю, что среди «добряков» была и моя бабушка, возмущенная поведением невестки.

Но отец все равно не бросил эту стерву и продолжал с ней жить, пока в сорок девятом она сама не ушла от него. Взяла дочку и ушла к тому самому чиновнику, который стал уже большим человеком в горисполкоме. И отец остался один со своей короткой ногой и контузией. Ринат Илалутдинович Зайнашин, ветеран войны, инвалид второй группы, кавалер орденов Красного Знамени и Красной Звезды, которому в сорок девятом исполнилось только тридцать три года.

До войны он успел окончить институт и получить образование, когда его призвали в армию, через четыре месяца после свадьбы. Началась финская война, и нужны были специалисты по металлоконструкциям. Помните «линию Маннергейма»? Сплошь бетонные укрепления, с пулеметными гнездами в снегах. Сколько тысяч наших солдат и офицеров там погибло, пока преодолевали эту проклятую «линию». Отец был там впервые ранен, но достаточно легко. Я сейчас думаю, что нельзя осуждать его первую жену. Она прожила с ним только четыре месяца, а потом надо было ждать долгих четыре года. Не каждая такое выдержит, вот она и не выдержала. К тому же маленький ребенок, больная мать и две младшие сестренки. Это я все потом узнал. Конечно, это ее совсем не оправдывает, но, если подумать… На один офицерский аттестат лейтенанта, который она получала за отца, выжить впятером во время войны было крайне сложно.

В общем, отец остался один и пошел работать на завод, где начинал еще до войны. А напротив его дома была библиотека, в которую он иногда заходил. В пятьдесят четвертом там по-явилась новая симпатичная библиотекарша. Отец ходил туда почти два года, перечитал все книги, которые она ему рекомендовала, пока не решился наконец предложить молодой сотруднице встретиться после работы. Вы уже, конечно, догадались, что это была моя мать — Лидия Алексеевна Некрасова. К тому времени ей исполнилось только двадцать два года, и она была младше моего отца ровно на шестнадцать лет. В пятьдесят седьмом они поженились. В пятьдесят восьмом родилась моя сестра Зарина, а в январе шестидесятого — я. Меня назвали в честь моего деда, красного комиссара, о котором отец и бабушка всегда говорили с особым восхищением. Он погиб еще в девятнадцатом, когда моему отцу было всего лишь три года. Все очень гордились этим фактом, поэтому меня и назвали таким смешным и трудновыговариваемым именем — Илалутдин, в честь моего геройского деда. Мать не стала возражать, она тоже знала историю о нашем героическом дедушке, но для нее я стал Илюшей. Так меня все и называли, даже отец, только бабушка упрямо называла меня Илалутдином. Для остальных же я был Илюшей и почти убежден, что многие наши бывшие соседи до сих пор помнят меня как Илюшу Зайнашина.

Можно легко подсчитать, что, когда я родился, отцу было уже сорок четыре года, и по возрасту он годился мне скорее в дедушки, чем в отцы, ну а матери, соответственно, двадцать восемь. Детство мое было обычным, жили мы в небольшой двухкомнатной квартире. В спальне спали родители, а рядом стояли наши детские кроватки. Потом, когда повзрослели, мы перебрались с сестрой на эти кровати, а родители устраивались в столовой. Мама спала на диване, а отец предпочитал раскладушку или спал на полу. Он вообще любил спать на жестком — видимо, сказывались его ранения.

В отличие от других детей мы много читали. Книг у нас всегда было предостаточно, сказывалась профессия мамы. Да и книги тогда стоили копейки. А еще мы ходили в библиотеку, и мама заставляла нас читать книги, которые считала обязательными для любого ребенка. Может, поэтому мы с сестрой были более начитанными и образованными, чем многие наши сверстники. Карьеру отец так и не сделал, всю свою жизнь проработал рядовым инженером на заводе. Ему было уже далеко за пятьдесят, когда его выдвинули в председатели профкома. Говорят, председателем он был честным и принципиальным. Никаких особых преференций для себя и своей семьи никогда не требовал, помогал рабочим, чем заслужил уважение всего коллектива завода. Он умер на пятьдесят восьмом году жизни, когда мне еще не было и четырнадцати. Честно говоря, с отцом мы никогда не были особенно близки. Он рано утром уходил и поздно вечером возвращался. Почти никогда не рассказывал о своем героическом фронтовом прошлом. Да и вообще говорить много не любил — из-за заикания после контузии. В выходные обычно сидел во дворе и читал газеты или уходил к друзьям, и они пили чай. Не смейтесь, действительно пили чай. Отец не переносил алкоголя, я никогда в жизни не видел его пьяным. Но когда его не стало, я сразу почувствовал пустоту в нашем доме. Сестре было уже шестнадцать, они с матерью громко плакали на похоронах. Все говорили правильные речи, играл оркестр, директор завода вспоминал о заслугах покойного. Оказывается, уже в мирное время отец был награжден орденом Трудового Красного Знамени, о котором я даже не знал. Можете себе представить? В общем, и на фронте, и в работе этот человек не щадил себя, выкладывался по полной — и в пятьдесят восемь лет «сгорел». Такое это было поколение. Их родители защищали страну в Гражданскую, а они отстояли ее в Великую Отечественную. Мое поколение не пережило такой большой войны, хотя у нас был Афганистан. А уже следующее поколение — наши дети, родившиеся в восьмидесятые — девяностые, — это уже люди, не готовые ничего и никого защищать, даже собственные интересы. Энергия красных комиссаров и отвага их дедов на полях сражений Второй мировой выродилась в наших детях и внуках.

На похоронах многие вспоминали, как отец помогал им, ходил в райисполком, выбивал квартиры и путевки нуждающимся. В общем, говорили те слова, которые обычно говорят в таких случаях, — светлые воспоминания, незаменимый работник, хороший семьянин, верный товарищ, фронтовик. А потом все поехали к нам на поминки.

Мать устроила поминки по мусульманскому обряду. Отец был татарином, а она русской. Так что на стол подавали плов, а спиртное отсутствовало. Кажется, многие остались недовольны, но мать настояла, чтобы не было выпивки. Никто не решился спорить, хотя некоторые из друзей отца все же «помянули» его по собственному разумению, разлив водку под столами.

После смерти отца мать сразу как-то потухла, стала носить непонятные широкие юбки, как-то странно одеваться, голова всегда покрыта платком. Она мгновенно превратилась не просто в молодую вдову, а постарела лет на двадцать. Больше в ее жизни не было ни одного мужчины. Вот такая судьба моего отца. Первая жена, умудрившаяся завести во время войны сразу трех любовников, — и вторая, которая вышла за него замуж девственницей и осталась верна ему даже после смерти. Вот так иногда бывает в жизни.

Шел тысяча девятьсот семьдесят четвертый год. Потом это время назовут временем «брежневского застоя». Может, тогда и был застой — сейчас приводят разные цифры и факты, — но я точно знаю, что на зарплату моей мамы, работавшей в библиотеке, и на пенсию бабушки мы с сестрой могли нормально жить, питаться, ходить в театры и в кино, покупать себе одежду. Как вы думаете, сегодня подобное возможно — на зарплату библиотекаря и пенсию старушки поднять двух взрослых детей и прокормить четверых? Если честно ответите на этот вопрос, то больше никогда в жизни не будете вспоминать про «застой». Это я так, к слову о понятиях.

Через два года я должен был получить паспорт. Надо сказать, что мое дурацкое имя меня несколько раздражало. Если узнавали, как меня зовут, сразу начинали дразнить. Такое имя редко встречалось даже в татарской столице — Казани, а я учился в школе при нашем заводе, где почти все ребята были либо русские, либо украинцы. Постепенно я даже привык к тому, что меня все называли Ильей, и когда получал паспорт, потребовал, чтобы меня записали не Илалутдином Зайнашиным, а Ильей Некрасовым.

Сестра на меня даже обиделась. Она была Зариной Ринатовной Зайнашиной, а я стал Ильей Ринатовичем Некрасовым. Отчество менять не разрешалось, иначе я наверняка поменял бы и его. Я ничего не имею против татар, но уже тогда твердо решил для себя вырваться из провинциальной Казани и поехать учиться в Москву. До шестнадцати лет мы только два раза выезжали из Казани — отец раздавал путевки всем, а для собственной семьи выбивал их очень неохотно. Один раз мы отдыхали всей семьей в Ялте, и море произвело на меня неизгладимое впечатление. Я вернулся в Казань и даже на-учился плавать в заводском бассейне, чтобы еще раз отправиться на море. Эта бескрайняя водная гладь меня просто потрясла. А во второй раз мы ездили с Зариной в какой-то молодежный лагерь на Северном Кавказе, в Пятигорске. Зарине там очень не понравилось, к ней все время приставали местные парни. Это я узнал позже, когда мы уже вернулись. Один раз ее по-настоящему спасли ее татарские имя и фамилия. Двое местных подростков решили всерьез заняться приехавшей недотрогой, но, узнав, что она мусульманка, не тронули ее.

В семнадцать лет я окончил школу. Моя сестра к этому времени уже училась в институте; она мечтала стать врачом и, получив золотую медаль в школе, достаточно легко поступила в медицинский — ей надо было сдать только один экзамен по химии, и она сдала его на «отлично». У меня не было золотой медали. Учился я неровно, на четверки и тройки, хотя троек было не так много, но вступительные экзамены я провалил, набрав только четырнадцать баллов из двадцати, что не давало право быть зачисленным в студенты.

Я понял, что моя дальнейшая жизнь на ближайшие два года определена. Так и получилось. Несколько месяцев я не учился и не работал, слоняясь без дела и дожидаясь повестки. Наши военкоматы работали как часы. Как только зимой мне исполнилось восемнадцать, я сразу получил повестку в армию — и уже через несколько недель стоял, стриженный наголо, перед медицинской комиссией, которая определила меня в пограничные войска в экзотический для меня Таджикистан. Тут я, конечно, впервые подумал, что не стоило так быстро менять имя и фамилию. Может, в этом самом Таджикистане ко мне будут лучше относиться, если узнают, что я тоже мусульманин? Но было уже поздно, и Илья Некрасов отправился «по этапу» сначала в Душанбе на предварительные двухмесячные курсы, а уже оттуда — на границу в горы, где мне предстояло отслужить два года.

Мы прибыли туда вместе с моим товарищем-белорусом Кирьяном Нехаем, с которым я успел подружиться на курсах. Можете себе представить, его фамилия действительно Нехай. Сколько неприятностей и смешных случаев было у него из-за своей фамилии, и я понимал его лучше других. Кирьян родом из деревни в Витебской области, и для него поездка в Таджикистан была как полет на Луну.

На границу мы приехали часам к пяти вечера. Нас сразу вызвал к себе начальник заставы капитан Гудыма, который недовольно оглядел новичков и негромко произнес:

— Значит, так. Застава у нас небольшая, но дружная. Новичков не обижаем, но работать заставляем. Иначе нельзя, такой закон. Начнете с чистки туалетов и уборки казарм. Потом посмотрим, что с вами делать. И учтите, что здесь вы не просто отбываете свой срок. Здесь вы проходите настоящую школу жизни, чтобы вернуться в свои родные места уже взрослыми мужиками.

Он был украинцем и сразу невзлюбил белоруса Нехая, ко мне же относился более терпимо. На заставе служили два офицера — кроме капитана, был еще лейтенант Волохов, — прапорщик Нуралиев, четыре сержанта и тридцать восемь рядовых, не считая нескольких местных жителей, работавших у нас вольнонаемными.

Ночью я вышел из казармы и посмотрел на окружавшие границу горы. Зрелище было величественным и впечатляющим. Неожиданно я услышал, как рядом тяжело вздохнул Нехай. Он тоже не спал в эту первую ночь, глядя на освещенные луной склоны вершин. Мы так с ним и простояли несколько минут, ничего не говоря друг другу, пока нас не согнал с места появившийся дежурный сержант. Откуда нам было знать, что уже в следующем году это место станет прифронтовой зоной, а в соседней стране начнется война?