Оранжерея

Чарльз Стросс, 2006

Когда Робин просыпается в клинике с практически полным отсутствием каких-либо воспоминаний, он довольно быстро понимает, что кто-то хочет его убить. На дворе двадцать седьмой век, смерть побеждена, между звездами путешествуют через врата телепортов, а конфликты решаются с помощью сетевых червей, которые переписывают человеческое сознание. И с ранней версией Робина, судя по всему, поступили именно так. Пытаясь сбежать от преследования, он добровольно соглашается отправиться в искусственно созданное, замкнутое общество, призванное изучить Темные Века, то есть конец XX – начало XXI столетия. По условиям эксперимента каждому его участнику создают новую личность, никак не связанную с предыдущей. Но спасение довольно быстро оборачивается настоящей ловушкой, а научное исследование – подлинным кошмаром. И теперь Робин оказывается под полным контролем экспериментаторов – а еще во власти своей неуравновешенной психики…

5. Церковь

Сэм берет трубку в холле и просит оператора соединить его с домом Майка. Сидя на верхней ступеньке лестницы, я готовлюсь подслушать их диалог.

Но никакого диалога, собственно, не выходит — какое-то время Сэм пытается, судя по всему, не выйти из себя, а потом просто раздосадованно грохает трубку на рожки и возвращается в гостиную. Остаток вечера я стараюсь избегать его, погружаясь в черную депрессию, размышляя снова и снова, не усугубила ли я положение Касс, втянув в ее дело Сэма.

Балльно-рейтинговая система. Коллективная ответственность. Стабильные пары. Групповое давление. И так — пока голова не закружится. По общему признанию, я привыкла к тому, что в повседневной жизни есть правила — по крайней мере, в мирное время, — но кажется совершенно неприличным, что они настолько буквальны. Общества построены на тихом понимании, подталкивании локтем, подмигивании и — чрезвычайно редко — проверке правовой базы. Я привыкла постоянно разбираться в том, что работает, поэтому нынешний опыт — лобовое столкновение с полностью сформированным набором правил — стал для меня сильным шоком.

Я могла справиться с ним получше, если бы меня не заключили в тело, которое явно не подходит. Обычно я не осознаю собственный рост или силу и меня не интересуют мезоморфные модификации, но я также не стала бы сознательно делать себя маленькой и хрупкой. А еще мой организм балансирует на грани недоедания. Когда я смотрю в зеркало в ванной, почти вижу ребра под подкожным слоем жира. Я не привыкла чувствовать себя такой худой — надо потолковать по душам с тем, кто это со мной вытворил… Ха-ха, но я не смогу с ним ничего сделать, верно?

— Какие придурки, — мрачно бормочу я, затем иду на кухню посмотреть, есть ли там что-нибудь с высоким содержанием белка.

Позже я захожу в подвал. Там стоят какие-то машинки. На планшете написано, что они для домашнего обслуживания. Я размышляю над устройством для чистки одежды. В нем есть что-то примитивное и механическое — жесткая форма, заданная раз и навсегда. Это ведь даже не настоящая машина — пластичная, вариативная, адаптирующаяся к хозяйским потребностям. Она не реагирует, когда я говорю ей начать стирку одежды. Безнадежно глупая вещь.

В глубине подвала нахожу еще кое-что — скамейку с прикрепленными рычагами, для кропотливого наращивания мышечной массы верхних конечностей. Я немного скептически отношусь к ней, но на планшете отмечено, что люди темных веков должны были развивать свои мышцы с помощью регулярных подъемов тяжестей и других упражнений. Я нахожу руководство к этой машине, и через несколько секунд мне удается превратить собственное тело в дрожащее, насквозь пропитанное потом желе. Этакая психологическая пытка — наглядный урок того, как я слаба.

Поднимаюсь наверх, принимаю душ, засыпаю беспокойным сном: меня преследуют сновидения, в которых я тону, и видения Кей, тянущейся ко мне всеми своими руками с мольбой о чем-то непонятном. Уже не говоря об отголосках чего-то ужасного: иммигранты размахивают оружием, кричат и просят, чтобы их протолкнули через врата ада. Я резко просыпаюсь и полчаса лежу в темноте, дрожа от холода. Что со мной творится?

Я — пленник другого мира. Правду говорят: чужое прошлое — потемки. Правда, обычно имеют в виду совсем другое.

* * *

Когда я стою утром на кухне и пытаюсь расшифровать инструкцию к кофемашине, звонит телефон. Терминал находится в вестибюле, поэтому я иду туда и отвечаю на звонок, гадая, что случилось.

— Входящий вызов для Сэма, — жужжит искусственный голос. — Сэма Брауна просим к телефону.

Я один миг смотрю на трубку, затем — в сторону лестницы.

— Это тебя! — кричу я.

— Уже иду. — Сэм спускается, минуя разом по две ступеньки.

Я передаю ему трубку.

— Да? — Он прислушивается. — Не понимаю. Можете повторить? А-а-а. Да-да, могу.

Когда слушаешь разговор по одному из этих старых телефонов, возникает жуткое ощущение. Они, эти телефоны, существуют в странном пространстве — полудуплексной информационной среде, лишенной должной конфиденциальности.

Сэм слушает инструкции — сначала удивленный, потом раздраженный. Наконец он вешает трубку.

— Ну, чего ты возишься! — говорит он покровительственно.

— Пытаюсь сварить кофе, — парирую я. — Подойди сюда и покажи мне, что к чему.

— За мной выслали такси. У меня полчаса — это примерно две килосекунды, да?

— Кто выслал? — спрашиваю я. В кишках все сжимается от беспокойства.

— Меня устроили на временную работу, — объясняет Сэм. — Отправляют на тренинг. Я должен узнать, как здесь устроена система труда. Позже мне, вероятно, поручат что-то конкретное.

— Хм. — Поворачиваюсь к кофемашине, чтобы он не заметил, как я хмурюсь. Если это бак гидроокиси, где-то обязательно должен быть инжектор Вентури… Собранные металлические детали этой штуки мне так же непонятны, как и разобранные. — Я должна что-то сделать? Меня тоже позовут?

— Не думаю. — Сэм колеблется. — Ты можешь попросить работу, но никто этого не ждет. И в моем… мануале написано, что это отправная точка. — Он не выглядит как человек с переизбытком счастья на душе. — Нам платят коллективно, — добавляет он через несколько секунд.

— Что? Хочешь сказать, тебя заставляют работать, а мне будет просто так причитаться половина оплаты?

— Да.

Я качаю головой и снова обращаюсь к кофемашине. Через некоторое время довожу ее до того, что она издает булькающе-скулящие звуки и начинает подтекать коричневатой жидкостью. Я смотрю в изумлении. А чашку сначала сделать?

Вот я тупица — здесь же нет ассемблеров. Торопливо роюсь в шкафах, нахожу пару чашек и ставлю одну из них под носик.

— Тупица, тупица, — приговариваю я, не зная, подразумеваю себя или конструктора этой машины, давным-давно умершего.

Вскоре подъезжает такси, и Сэм отправляется на свой тренинг. Я недолго брожу по дому и пытаюсь узнать, что в нем для чего служит. Оказывается, стиральная машина имеет физические переключатели, которые нужно настроить, чтобы она правильно работала. Это сугубо для воды, а еще нужно добавить к одежде так называемый «порошок», вместо того чтобы выставить нужную настройку на ткань. О тканях, созданных для жизни, я уже прочла на планшете, и меня немного мутит после этого — есть что-то потустороннее в ношении одежды из мертвых животных. Существует штука под названием «шелк», которая, по сути, представляет собой рвоту насекомых; от одной мысли о ней у меня мурашек по коже бежит еще больше. В общем, здесь нужно носить только искусственное.

Вскоре мне становится скучно. Дом совершенно некоммуникативный (в реальной жизни я бы назвала его аутичным), а развлекательные ресурсы, мягко говоря, примитивны. Я пытаюсь позвонить, думая, что свяжусь с Касс и посмотрю, как она себя чувствует. Это безопасно — Майк, скорее всего, тоже отбыл на тренинг. Но телефон отвечает лишь идиотским «пип-пип» пару долгих минут (я пытаюсь привыкнуть к странным древним единицам времени). Может, она спит или пошла по магазинам? Или вообще мертва? На мгновение я задумываюсь: вдруг после того, как Сэм позвонил, Майк саданул ее головой о тренажер и разрезал на куски в подвале. Или задушил во сне.

Почему меня преследуют эти ужасные фантазии? Со мной что-то серьезно не так. Во многом потому, что я чувствую себя в ловушке. Изолирована, заперта в загородном доме, а мой муж ушел на работу. Нет, неправда: на самом деле меня ищет злоумышленник или убийца, потому что… что? То, что произошло до операции с памятью? Я застряла в изоляции и борюсь с собственным невежеством — просто смех.

Я должна убраться отсюда.

Через десять минут я стою на крыльце в ботинках и брюках, не соответствующих здешнему дресс-коду. На плече у меня сумка, в которой лежат бумажник и самый острый нож, какой я нашла на кухне. Смехотворное оружие, учитывая состояние мускулов моих рук (они болели так, будто я разрабатывала их молотком), но пока у меня нет ничего лучше. Если повезет, преследователи окажутся в такой же ситуации и я получу время для подготовки, прежде чем они решат сделать свой ход.

Правило первое в списке хорошо подготовленных беглецов — знай отходные пути.

Я не вызываю такси. Вместо этого иду на обочину дороги и оглядываюсь. Район тихий и немного странный. С обеих сторон растут огромные лиственные деревья, а прямо за садом, прилегающим к дому, растительность становится дикой и неухоженной. Незримые беспозвоночные стрекочут там как сломанные механизмы. Силюсь вспомнить, в каком направлении нас увозило такси. Вон в том. Я поворачиваю налево и иду по обочине дороги, готовая отпрыгнуть, если вдруг появится машина.

Вдоль дороги есть другие дома. Они примерно того же размера, что и наш — группы прямоугольных ящиков с отверстиями, закрытыми стеклом в рамах, и странно изогнутыми крышами. Они выкрашены в самые разные цвета, но все равно выглядят блеклыми и дикими, как сброшенные гигантскими моллюсками раковины. Ни в одном из них не наблюдается никаких признаков жизни, так что, думаю, их роль сугубо декоративна. Я понятия не имею, где живет Касс, — досадно. Я могла бы пойти к ней в гости. Может, от меня до нее — рукой подать. К сожалению, каталогизатор — лишь одна из служб, которую убрали из моего модема, и Сэм был однозначно прав, упомянув дикую «территориальность» древних. Если они вызывали стражей порядка лишь за то, что кто-то плохо одет на публике, что у них полагается за вторжение на чужие владения?

Пройдя несколько сотен метров, я достигаю возвышенности. Дорога продолжает идти горизонтально, входит в крутой ров и наконец ныряет в темный тоннель на склоне горы. Взглянув в сторону, я вижу, что с деревьями что-то не так. Вот он, похоже, — край нашей симуляции. С трудом представляю, что у меня под ногами — сложная техника, заключенная в оболочку из строительного алмаза; цилиндр длиной в милю, вращающийся в пустоте, ледяной тьме космоса. Пустота следующие несколько десятков миллионов километров, затем — коричневый карлик, немногим больше газового гиганта, далее — десятки триллионов километров до ближайшей звездной системы. Масштаб — мой первый враг.

Я вхожу в тоннель и вижу перед собой поворот, после которого становится очень темно. Это тревожно: я не заметила несуразности с ним, хотя чутко отслеживала все, что хоть как-то выбивалось. Двигаю правой рукой по изгибу стены тоннеля, ввинчивающегося в темноту; иду медленно; метров через пятьдесят он начинает уходить в другую сторону. Прохожу еще один поворот, уже видя свет в конце, и вскоре бреду по дороге, по обеим сторонам от которой стоят здания, отличающиеся по форме и размеру. Передо мной — табличка со словами ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ДЕРЕВНЮ (деревня — это маленький городок, а центр — деревенский район с магазинами — по крайней мере, я так себе это представляю).

Я много чего успела прочитать как примерная гражданка и знаю: есть несколько магазинов, в которые мне нужно наведаться. Для начала — строительный. Дело в том, что древние люди не могли просто попросить какой-то нужный шаблон у ассемблера, а должны были сами создавать объекты из простых компонентов. Это означает необходимость инструментов для работы. Солидный набор инструментов на удивление легко превратить в хороший арсенал. Пока не раскрою свою личность, вероятно, здесь я в безопасности, но «вероятно» недостаточно, когда альтернатива — смерть. В любом случае я все равно не сплю по ночам, потому что боюсь этого.

В хозяйственном магазине я провожу около получаса, обнаруживая, что продавцы-неписи не запрограммированы запрещать женщинам покупать топоры, ломы, катушки со стальной проволокой, аппараты для дуговой сварки, вспомогательное оборудование для механической обработки и любой другой инструмент, который находится в поле зрения. Набор, который я покупаю, сто́ит дорого, он огромный и очень тяжелый, но мне говорят, что все это привезут сами и установят в нашем гараже — вспомогательном здании, доступном снаружи, где я еще не была. Я благодарю персонал и добавляю к заказу несколько кусков необработанного металла да пару отрезков пружинной стали.

Когда я выхожу из магазина с заказанным для дома основным инструментом и топором, спрятанным под пальто, ближайшее будущее выглядит гораздо более оптимистичным. Утро ясное и теплое: из лиственных деревьев между зданиями доносятся крики маленьких пернатых динозавров. Впервые с тех пор, как я сюда попала, чувствую себя хозяйкой собственной судьбы.

И именно в этот момент я сталкиваюсь с Джен и Энджи, идущими рука об руку по тротуару к деревенскому зданию с вывеской над дверью «РЕТРОКАФЕ».

— О, Рив, привет! — Джен спешит навстречу, широко раскинув руки, чтобы обнять меня, а Энджи с тонкой улыбочкой ловит ее сзади за руку и осаживает.

Крепко обнимаю ее, надеясь, что топор она не почувствует, но — увы.

— Что на тебе надето? И… что это там у тебя?..

— Я ходила в строительный магазин, — объясняю я, принужденно-вежливо улыбаясь. — Раньше я покупала Сэму разные инструменты для этого, как его… для сада, и они не помещались в мою сумочку, поэтому пришлось сунуть топор в чехол, а чехол — за пояс, вот. — Определенно, надо попрактиковаться во вранье. — А что у вас?

— У нас все здорово! — довольно сообщает Джен, отпуская меня.

— Хотели зайти, по кофейку пропустить, — добавляет Энджи. — Пойдешь с нами?

— Конечно, — соглашаюсь я. Нет культурного способа сказать им «нет». Кроме того, я не контактировала ни с одним человеком, кроме Сэма, в течение ста килосекунд и хотела бы узнать, что у них на уме. Поэтому я иду за ними в «Ретрокафе», где мы сидим в боксе, выложенном блестящим красным винилом, за белоснежным полимерным столом, а официанты то и дело спрашивают, чего мы желаем.

— Как идет адаптация? — спрашивает Энджи. — Мы слышали, у тебя вчера были проблемы.

— Слышали-слышали, милая. — Джен улыбается, кивая. На ней — ярко-желтое платье и шляпа на голове, чем-то напоминающая баллистический шаттл. Она нанесла на лицо порошковую краску, чтобы улучшить цвет губ (красные) и ресниц (черные), и на ее коже распылено что-то, пахнущее как взрыв в цветнике. — Больше не повторится?

— Нет, конечно, — фыркая, отвечает за меня Энджи. — Такое бывает лишь поначалу. Пару раз, наверное, со всеми случалось, я ж права? — Она искоса смотрит на официанта. — Мне двойной шоколадный латте со льдом, из натуральных бобов, со взбитыми сливками и без сахара.

— Мне то же самое, — успеваю сказать я, прежде чем Джен начинает перечислять все пункты прейскуранта над прилавком, меняя каждое предложение три раза. Она долго не умолкает, а я тем временем смотрю на Энджи. На ней — пиджак с юбкой. Здесь такая комбинация зовется «костюмом», хотя женский костюм отличается от мужских. Энджи смотрится серьезнее, чем Джен, но блестящие куски металла, прикрепленные к мочкам ее ушей, смазывают впечатление. Полагаю, это должны быть украшения, хотя выглядят эти чужеродные вставки довольно болезненно.

— Что это в ушах? — спрашиваю я.

— Называется «серьги», — объясняет Энджи. — Тут есть салон, где протыкают уши, а потом в них можно вешать разные украшения. Как только дыры заживают, — добавляет она, слегка морщась. — Они пока немного болят.

— Погоди, ты хочешь сказать, что оно не приклеено к коже… и материя уха не наращена поверх него? И еще оно… из металла, да?

— Да, — говорит она, бросая на меня странный взгляд. Я не знаю, что на это ответить, но, к счастью, отвечать не нужно: Джен разбирается со своим многоступенчатым заказом и поворачивается, сосредотачивая все внимание на нас.

— Я так рада, что мы встретили тебя сегодня, дорогая! — щебечет она, подаваясь ко мне вперед. — Я навела кое-какие справки — так вот, мы здесь — далеко не единственная группа испытуемых. Их шесть, и все они завтра соберутся в церкви. Нам не хотелось бы, чтобы кое-кто нас подвел!

— Ты на что намекаешь? — спрашиваю я ошеломленно.

— Она говорит, что придется соблюдать приличия, — сообщает Энджи, одаряя меня еще одним выразительным взглядом, не поддающимся толкованию.

— Не понимаю.

Джен чуть хмурит брови.

— Дело не только в том, что случилось вчера, — подчеркивает она. — Каждый имеет право на маленькую промашку. Но, оказывается, в дополнение к усреднению баллов в группе, каждая группа в приходе может рассказать о том, чего достигла за прошедшую неделю. Другие группы будут оценивать чужие успехи и голосовать за начисление и списание бонусных очков.

— Рекуррентный сценарий дилеммы заключенного с прикрученной коллективной ответственностью, — добавляет Энджи, как раз когда непись-официант крутит кран у одного из полированных стальных резервуаров за барной стойкой, рождая шипение гидравлики. — По мне, весьма элегантное решение.

Дерьмовое, так и вертится на языке, но я лишь сдержанно киваю и говорю:

— О да, оно и видно.

— Придется защищать ваше вчерашнее поведение, а другие группы могут или накинуть нам очков, или вычесть их — в зависимости от того, считают ли они, что мы этого заслуживаем. И от того, думают ли они, что мы затаим обиду, когда наступит их очередь на обсуждение.

— Коварненько.

— О да.

— Именно поэтому, дорогая, — вновь берет слово Джен, — ты не станешь появляться на людях, нарушая дресс-код, и положительно раскаешься во вчерашней глупой ошибке — можно без грязных подробностей. И мы, само собой, внесем свою лепту, поддержав тебя и постаравшись похоронить дело так глубоко, как сможем, под грудой грехов остальных групп. Не так ли? — Она смотрит на Энджи. — Мы — новая группа, и нас, как чую, будут подначивать. Одна Касс уже порядочно набедокурила.

— А что не так с Касс? — настораживаюсь я.

— Она не приживается, — говорит Джен.

Энджи явно хочет что-то добавить, но Джен еле заметным жестом пресекает ее.

— Если она будет тебе названивать и нести чушь — просто игнорируй. Она делает это лишь для того, чтобы привлечь внимание, и скоро прекратит.

— Она сказала мне, что Майк угрожает ей, — говорю я, глядя Джен в глаза. Непись-официант тем временем приносит нам первую кофейную чашку.

— Вот как? — Джен отвечает прямым суровым взглядом, и на ее лице ясно проступает стальная жестокость. — Какое нам до этого дело? Группа пострадает из-за их размолвок. И это еще фигня в плане последствий.

— А что еще не так?

— Социальный рейтинг повышается за занятие сексом, — говорит Энджи застенчиво-нейтральным голосом. — Ты еще не поняла?

— За секс, говоришь. — Я, наверное, кажусь возмущенной или шокированной, или что-то в этом роде, поскольку сталь исчезла из мины Джен, уступив место тупой веселости.

— Только с твоим мужем, дорогая. — Она отпивает кофе и оценивающе смотрит на меня. — Мы заметили еще кое-что. Я не хочу вас с Сэмом торопить, но…

— Кого я трахаю — не твое дело, — прямо говорю я. Мне приносят кофе, но сейчас я не чувствую жажды. Мой рот такой сухой и едкий на вкус, будто я только что прожевала полкило сырых кофейных зерен. — Я подобающе оденусь на церковное собрание и скажу всем присутствующим, что клянусь исполнять правила и следовать обычаю. Но… — Я стучу ладонью по столу перед кофейной чашкой Джен — в опасной близости. — Никто и никогда не станет указывать мне, чем я должна заниматься за опущенными шторками. Идет? Я постараюсь не стоить вам слишком больших штрафов, ребятушки, но и только.

Повисает ледяная пауза. Я делаю неосмотрительно большой глоток горячего кофе и обжигаю нёбо.

— Ну, я понятно выразилась? — уточняю на всякий случай.

— Кристально ясно, дорогая. — Глаза Джен блестят неподдельной злобой.

Я заставляю себя ответить ей улыбкой:

— А теперь, может, найдем, о чем цивилизованно поговорить, пока будем пить кофе и есть пироженки?

— Хорошая идея, — блеет Энджи. Она выглядит слегка потрясенной. — После обеда как насчет того, чтобы купить тебе что-нибудь подходящее для похода в церковь? На всякий случай. Между тем я хотела узнать, пользовались ли вы с Сэмом своей стиральной машиной? У нее есть некоторые интересные особенности… — И вот она уже как ни в чем не бывало обсуждает методы подсчета очков в женском мире, генерируемых теорией игр и контролируемых нелепой групповой порукой.

Когда ланч подходит к концу, мне кажется, я раскусила обеих. Энджи хочет добра, но слишком расчетливо переживает за собственное благо. Боится выйти за рамки, не хочет рисковать рейтингом и беспокоится о том, что о ней подумают люди. Такие черты делают ее легкой мишенью для Джен, которая внешне яркая и агрессивно экстравертная, но внутри скрывает дикую потребность в одобрении, заставляющую ее запугивать людей, покуда те не подстроятся под нее. Джен — такая же безжалостная, как и все, с кем я встречалась после операции на памяти, — таких хирурги-храмовники открыто используют в своих целях. Что еще тревожнее — бледные призраки воспоминаний указывают на то, что я знала подобных людей раньше, но подробностей не дают. Кто они были, что значили для меня — все кануло в бездну амнезии.

Эти цыпы, по молчаливому обоюдному согласию, назначают себя моими личными помощницами в походе по магазинам на послеобеденное время. Они не грубы, но очень уж настойчивы и не скрывают желания скорректировать мое поведение, заправить его в рукав дозволенного, чья длина отмерена кем-то другим — не ими.

После кофе и пирожных (за которые платит Энджи) меня сопровождают в вояже по ряду заведений. В первом из них я подвергаюсь вниманию парикмахера. Энджи сидит со мной и бесконечно болтает о кухонных приборах, в то время как Джен уходит по каким-то своим делам, а здешняя непись хлопочет над моей головной растительностью с помощью устрашающего арсенала лезвийных станков, ножниц, расчесок и химических реактивов. Когда мне разрешают встать с кресла, мои волосы — все еще длинные, но на несколько тонов светлее, и всякий раз, когда я трясу головой, остаются в установленной конфигурации — точно какой-нибудь пенопласт.

— Теперь пошли выбирать одежду на завтра, — говорит Джен, широко улыбаясь. Это явно не предложение, а форменный приказ. Меня таскают по бутикам, услужливые неписи под чутким руководством Джен вносят и выносят один элемент гардероба за другим, под конец процедур раболепствуя перед моей картой-кредиткой. В итоге я становлюсь до одури похожа на своих спутниц — Женщин, Вышедших-в-Люди.

— Почти готово, — говорит Джен с выражением на лице, близким к одобрению. — Осталось лишь стать покладистой.

— Чего-чего?

— Напомадиться, говорю! Макияж навести.

Они в открытую издеваются надо мной. Играют в «не расслышал — недосказал». Но оно, может, и хорошо, потому что, если бы мне сказали прямо, что будет происходить далее, я бы, наверное, сбежала. И я все время напоминаю себе (с растущим страхом), что в моем распоряжении по-прежнему почти тысяча мегасекунд (три года), чтобы сожалеть об ошибках, совершенных сегодня.

* * *

Небо симуляции алеет и низко опускается, к тому времени как такси, куда мы трое набились, останавливается у моего дома. Я открываю дверь.

— Давай, — говорит Энджи, пихая меня легонько. — Пойди удиви его. У него тоже был долгий день — пускай расслабится. — Она использует обезличенное «он» — ей все равно, кто это. Все, что ее и Джен волнует, — он мой «муж», и мы можем заработать группе баллы.

— Ладно, иду-иду, — говорю я смущенно. Беру сумку и, когда отворачиваюсь, что-то легонько колет меня в ногу. — Эй! — Я оглядываюсь, но такси уже отъезжает. — Что за хрень, — бормочу я. Икроножная мышца пульсирует — наклоняюсь и чувствую, что из нее что-то торчит. Вытаскиваю эту штуку — похожа на дротик или шприц. — Вот дерьмо.

Я ковыляю по тропинке в новых туфлях, которые они мне выбрали, — каблуки даже выше и менее удобны, чем у первой пары, — и захожу в дом. Выбрасываю пакеты, иду в гостиную, где включен телевизор. Сэм лежит перед ним с закрытыми глазами, узел галстука ослаблен. Мне жаль его. Я чувствую боль в месте укола — холодное напоминание о каком-то непотребстве, только что учиненном со мной.

— Сэм! Вставай! — Я дергаю его за руку. — Помоги мне!

— Что тако… ой. — Он открывает глаза, смотрит на меня. — Рив? — Он морщится, и это неудивительно, ведь от меня дико несет дрянью, которой меня зачем-то обрызгала из маленького флакончика Джен.

— Помоги. — Я сажусь рядом с ним и задираю юбку, показывая ему укол на моем бедре. — Смотри. — Я показываю ему ампулу. — Мне вхерачили вот это. Что это за хрень?

Моя промежность вдруг делается неестественно чувствительной, голова кружится. Я вся как-то расслабляюсь, и пресловутое учиненное непотребство уже не так волнует меня. Это очень тревожный симптом.

— Хм. — Сэм моргает. — Я не знаю. Кто это с тобой сделал?

— Джен и Энджи. Они высаживали меня из такси, и, я думаю, эта сучка уколола меня в последний момент. — Я облизываю губы. Что-то мне нехорошо. — Как думаешь, это яд?

— Не совсем, — говорит он, глядя на меня. Берет планшет, выстукивает на нем мини-ритм пальцами. — Охо-хо, — говорит он, показывая мне экран. — Они думают, это смешно?

Держась руками за живот и сжимая дрожащие ноги, я смотрю. Буквы пляшут перед глазами.

— Вот же… суки! — Меня переполняет ярость. — Шлюхины дочери!

Сэм качает головой.

— У меня был очень утомительный день, — говорит он. — А ты, я смотрю, отделалась легко. Приходишь домой в таком наряде, и твои подруги вкалывают тебе… возбудитель сексуального влечения? — Он приподнимает бровь. — Как думаешь, ради чего?

Этот тип способен оставаться спокойным и рассудительным в самых неожиданных ситуациях. Хотела бы я иметь хоть половину его самообладания в наших условиях!

— Рив, о чем все это? Неужели давление группы настолько велико? — В его голосе звучит тревога и сочувствие.

— О да. — Я сжимаю зубы изо всех сил. Он сидит слишком близко ко мне, но я не рискую двигаться. Афродизиак окутывает меня теплыми щекочущими волнами — боюсь, на кушетке останется влажное пятно. — Они навязывают правила п-поведения. У них там такие м-механизмы п-принуждения, о которых м-мы не зна-знали. Д-Джен и Энджи мне намекнули, н-но я… а-а-а-а, на фиг! Короче. Можно зарабатывать социальный рейтинг всякими разными социальными а-ах… активностями.

— Какими еще активностями? — мягко спрашивает он.

— Догадайся! — выплевываю я, нахожу в себе силы подняться и дую в ванную.

Конец ознакомительного фрагмента.