Свидетели времени

Чарлз Тодд, 2001

Инспектор Ратлидж по заданию Скотленд-Ярда отправляется в небольшой городок Остерли, где убит священник. Преступление нельзя назвать рядовым, хотя на первый взгляд мотив его самый примитивный – ограбление. Но неоправданная жестокость, с которой оно совершено, подсказывает детективу, что подоплека драмы многослойна и требует пристального изучения. Чтобы распутать криминальный клубок, ему придется проникнуть не в одну трагическую тайну.

Глава 6

Сразу за поворотом на Уотер-стрит он увидел дом доктора Стивенсона с маленькой табличкой.

Затормозив, решил зайти. Оставил автомобиль на дороге около дома и позвонил в дверь. Не лишним будет проверить опасения Рут Уайнер.

Дверь открыла женщина в белом фартуке, с волосами аккуратно забранными в узел. Строгая прическа придавала ей суровый вид, который опровергали добрые глаза. Ратлидж представился и спросил, может ли он переговорить с доктором.

— Но доктор сегодня больше не принимает.

— Я не на прием. Это по поводу полицейского расследования. — И он показал ей удостоверение.

Она колебалась, не зная, как поступить. Ратлидж улыбнулся, и она сказала с тенью сомнения:

— Он у себя в кабинете, пишет медицинский отчет, чтобы отослать в Лондон. Если я вам разрешу войти, вы не задержите его больше чем на несколько минут? Почта ждать не станет.

Она провела его по коридору в кабинет доктора, где тот писал за столом, на котором были разложены бумаги. Доктор Стивенсон поднял голову и, увидев позади медсестры Ратлиджа, недовольно сказал:

— Я сегодня больше не принимаю. Конни, разве вы не предупредили?

— Я не на прием, — объяснил Ратлидж. — Я из полиции, меня прислал Скотленд-Ярд.

— Ярд, говорите? — Доктор внимательнее взглянул на посетителя. — Ладно. Могу вам уделить несколько минут. Но не больше. — Он отложил ручку и откинулся на спинку стула, вытянув перед собой руки.

Ратлидж сделал вывод, что хотя доктор резковат, но не бездушный сухарь. Он с интересом рассматривал инспектора.

Когда сестра вышла, прикрыв за собой дверь, Стивенсон заметил:

— Хоть вы и не пациент, должен сказать, что вид у вас нездоровый. — И показал на стул, приглашая садиться.

— Это неудивительно. В меня стреляли несколько недель назад.

— При исполнении служебного долга?

Ратлидж кивнул.

— Тогда это все объясняет. У вас одно плечо выше другого, как будто оно потеряло подвижность. Что привело вас в Остерли? Дело отца Джеймса?

— Мы заверили епископа, что все, что в наших силах, будет сделано для расследования этого трагического случая.

— Тогда вам надо говорить с инспектором Блевинсом, а не со мной.

— Меня привело сюда дело, которое касается медицины. — Ратлидж с интересом оглядел полки, набитые медицинскими журналами и книгами.

Доктор нетерпеливо переложил перед собой бумаги.

— Если вы хотите знать мое мнение, то я не могу поверить, что кто-то из моих пациентов мог совершить подобное убийство. Я ничем не смогу помочь. Если бы у меня были хоть малейшие сомнения, я бы сразу выложил их инспектору Блевинсу.

Ратлидж улыбнулся.

— Пациент, о котором я хочу спросить, — сам отец Джеймс. Вы были его доктором. Мне сказали, что он был очень задумчив последнее время. Незадолго перед смертью что-то явно его беспокоило. Его экономка считает, что он мог быть серьезно болен, но скрывал это от нее. Если не собственное здоровье его так тревожило, мы поищем другую причину.

— Не вижу, как его беспокойство может помочь вам найти убийцу. Но могу заверить, что отец Джеймс был абсолютно здоров. Так, небольшие проблемы время от времени, тонзиллиты, но ничего серьезного, проходило с помощью коробочки леденцов от горла. Они ему помогали.

— И все-таки он приходил к вам несколько раз незадолго до смерти?

— И в этом нет ничего удивительного. Религия и медицина часто идут рука об руку. Я общаюсь со священниками так же часто, как с похоронным бюро. Люди, испытывая боль или страх, ищут утешения, церковь и медицина помогают по мере сил.

Ратлидж промолчал, и Стивенсон, приняв это молчание как нежелание принять его объяснения, добавил:

— Но вы правы. Пару раз в последнее время его привела ко мне не болезнь. Собственная или прихожан. Он спрашивал об одном моем бывшем пациенте. По имени Бейкер. Отца Джеймса позвали к постели Бейкера, когда тот умирал. После его смерти отец Джеймс приходил ко мне поинтересоваться, был ли Бейкер в последние минуты своей жизни психически здоров. У меня не было никаких причин сомневаться в адекватности Бейкера.

— Он из прихожан отца Джеймса?

— Вообще-то нет. Наверное, это и вызвало у настоятеля вопрос о душевном здоровье Бейкера, хотя он не вдавался в подробности. Дело в том, что Бейкер был приверженцем англиканской церкви, но почему-то захотел исповедаться у католического священника, а не только у своего викария. И семья пошла навстречу. Надо отдать должное отцу Джеймсу — он пришел, хотя погода была ужасной, бушевал шторм. Та ночь была одной из самых ненастных за последний год. А спустя несколько часов Герберт Бейкер умер — естественной смертью, могу за это ручаться. И его завещание было самым обыкновенным, ничего неожиданного. Кстати, я сам присутствовал при его составлении несколько лет назад. Никто из детей Бейкера не выражал своего недовольства, насколько я знаю. Здесь не было оснований для тревоги, я так и сказал отцу Джеймсу.

— Тем не менее он приходил поговорить с вами о Бейкере не один раз.

Доктор взял со стола ручку, как будто показывая посетителю, что ему надо вернуться к работе.

— Я только что объяснил, что Бейкер перед смертью настоял на том, чтобы привели католического священника из церкви Святой Анны. Викарий был с ним рядом в тот момент, когда он умер. К тому времени отец Джеймс уже ушел, он пробыл не более получаса. Это не обычный случай, хотя я много раз присутствовал у постели умирающих и видел много необычного. Мартина Бейкера послали за священником, раз просил отец, и это было сделано.

— Как вы считаете, что могло так отягощать его совесть, почему он повел себя столь странно, пригласив сразу двух священнослужителей? — Ратлидж задал вопрос небрежно, как будто в продолжение разговора, из простого любопытства.

— Не думаю, что что-то большее, чем юношеские прегрешения. Старый Бейкер служил много лет звонарем при Святой Троице и, скорее всего, не хотел, чтобы викарий изменил о нем свое мнение в худшую сторону. Я знаю много случаев, когда перед концом человека начинали мучить недостойные поступки, совершенные в юности.

— После всего, что я узнал об отце Джеймсе, у меня не сложилось впечатления, что его стали бы излишне тревожить признания Бейкера о грехах молодости.

— Отец Джеймс частенько меня удивлял своим отношением к людям, своим искренним сочувствием и страстным желанием помочь заблудшим душам. Я всегда восхищался им. — Доктор снял с ручки колпачок. — Я уделил вам гораздо больше времени, чем мог. Мне необходимо срочно закончить отчет. Один из моих пациентов находится в Лондоне и ждет операции. Я должен отправить свое заключение.

— Всего только два вопроса, прошу вас. Вы знаете хоть одного человека в городе, кто мог затаить обиду или злость против отца Джеймса?

— Это просто невозможно. Вот его предшественника, аристократа по происхождению, уважали, но не любили. А отец Джеймс был таким искренним и добрым человеком, таким открытым, он выполнял свой долг от всего сердца и никогда никого не осуждал. Я не был его прихожанином, но слышал, что он читал проповеди так задушевно и интересно, что дерево могло запеть.

— Мне известно, что он был капелланом на фронте и его отослали по болезни. Тяжелая дизентерия.

— Да, она перешла в хронику, и он умер бы в течение месяца, если бы его не отправили домой, где чистая вода, нормальная еда и покой сделали свое дело. Отец Джеймс очень переживал и рвался на фронт. Но монсеньор Хольстен из Нориджа его приструнил, напомнив, что Господь, а не отец Джеймс решает, где ему лучше служить. И как ни странно, это оказалось правдой. Когда разразилась эпидемия испанки, он был моей правой рукой. Половина больных осталась в живых только благодаря отцу Джеймсу. Он проявил необычайную выносливость, как будто был сделан из железа.

Ратлидж поблагодарил Стивенсона и уже у двери обернулся и спросил:

— А когда умер Бейкер? До или после осенней ярмарки у церкви Святой Анны?

— День или два после. Я помню, как викарий говорил что-то о погоде, о том, что разразившийся шторм не испортил праздник. Рад был вам помочь. А теперь — прощайте.

Хэмиш ворчал, пока Ратлидж покидал дом доктора: «Если не свое здоровье беспокоило священника накануне смерти и не признания этого человека, Бейкера, что тогда не давало ему спать? Что-то произошло на ярмарке у церкви?»

— Да, я и сам думал об этом. Иногда люди приезжают издалека на такие праздники. На ярмарках и базарах можно что-то продать или купить. А еще там балаганы и заезжие артисты, веселье и хорошая еда.

«Люди и на похороны едут издалека».

— Но ярмарка привлекает их больше. Кстати, когда хоронили Бейкера, то не отец Джеймс проводил службу на похоронах, это сделал викарий.

Глядя на улицы Остерли, где бледный рассеянный солнечный свет отражался от кремнистых стен домов, Ратлидж думал, что завтра утром уедет в Лондон. Назад, к своему столу в Ярде, заваленному бумагами, к нераскрытой почте, ждавшей дома в гостиной, и не будет запаха болот и криков чаек над головой. Он решил, что местная полиция лучше знает своих людей, так что ему больше здесь делать нечего.

Но так ли это? Какая бы причина ни пряталась за зверским убийством священника, под каким бы предлогом преступление ни совершилось, кто-то слишком ловко скрыл следы.

Преступник очень умен или ему просто повезло?

Хэмиш тут же с насмешкой заметил: «Для человека, который не хочет быть вовлечен в расследование, ты задаешь слишком много вопросов».

— Я просто пытался как можно лучше разобраться, чтобы быть уверенным, что страхи епископа не имеют оснований.

Но было ли это правдой? Из опыта Ратлидж знал, как часто расследование заходит в тупик, когда полиция не умеет правильно задать вопросы. Или не видит перед собой очевидных фактов или улик, которые могли бы пролить свет на преступление. На первый взгляд незначительные связи между людьми могут оказаться решающими, но их не принимают во внимание. И большинство ошибок происходит из-за человеческого фактора — отказа быть объективным.

Как-то старый сержант в Скотленд-Ярде сказал ему, только начинающему свою карьеру:

— Никто не свободен от чувства вины. Но если ты ищешь правду — надо идти до конца.

Некоторые детали в этом деле вызывали любопытство, например реакция тех людей, кто был близок к отцу Джеймсу. Они начисто забывали о краже как о причине преступления, уверовав в то, что здесь скрыта настоящая трагедия и только этим можно объяснить такое убийство. Что у человека, а скорее чудовища, убившего отца Джеймса, мог быть дьявольский умысел. Никто не хотел верить в очевидное, что даже маленькая сумма могла привлечь обыкновенного грабителя.

Но если не кража, то что? Бывают преступники, которым ничего не стоит лишить жизни человека.

Хэмиш отозвался: «А если убийца охотится только за священниками? И теперь готовит новое нападение».

Значит, не кража денег, и не греческая трагедия, а маниакальное стремление убивать священнослужителей? Ратлидж задумчиво взглянул на церковь, возвышавшуюся над дорогой. Тогда где и когда будет нанесен следующий удар? Неужели уже намечена следующая жертва?

Поскольку полицейский участок находился недалеко от дома доктора, Ратлидж решил проверить, не вернулся ли инспектор Блевинс. Оставив автомобиль там, где он стоял, Ратлидж дошел до участка пешком.

На входной двери все еще висело прежнее объявление, и он уже хотел уйти, намереваясь немедленно вернуться в Норидж. Но в это время изнутри послышались возбужденные голоса. Ратлидж повернул ручку, дверь была не заперта. Раз там есть кто-то из полицейских, он может оставить для инспектора Блевинса сообщение, хотя бы из вежливости.

Перешагнув порог, он попал в настоящий хаос. Огромного верзилу с трудом удерживали на стуле два констебля, а он, вырываясь, поливал отборной руганью инспектора и сержанта, стоявших напротив и слушавших его проклятия с выражением крайнего неодобрения на лицах.

Когда Ратлидж вошел, констебли невольно повернули головы, чтобы взглянуть на него, и в этот момент, наверное, ослабили хватку.

Инспектор, тоже взглянув на Ратлиджа, спросил:

— Вам что здесь надо? — и потом констеблю: — Франклин, смотрите, что делаете, черт возьми!

— Инспектор Ратлидж из Скотленд-Ярда…

В это время, воспользовавшись моментом, верзила вскочил со стула, как кит, выпрыгивающий из воды. Хэмиш прокричал предостережение. Но великан уже вырвался из рук констеблей и, как разъяренный бык, устремился к двери, при этом плечом ударив в грудь Ратлиджа, не успевшего увернуться. Как будто дюжина огненных мечей пронзила его грудь. От дикой боли он согнулся пополам, но инстинктивно выставил вперед ногу, верзила споткнулся и с ужасным грохотом рухнул на пол. Полицейские что-то кричали, все сразу. Шум стоял неимоверный.

Констебли, как обезьяны, ловко уселись на верзилу. Инспектор Блевинс, тяжело дыша, непрерывно ругался.

— Не стойте столбом, сержант, помогите им! — крикнул он, и сержант, пожилой человек, присоединился к констеблям, но толку от него было мало, и Блевинс распорядился: — Да стукните вы его, если не можете справиться!

Чей-то тяжелый кулак врезал верзиле по голове, и он обмяк.

Ратлидж, прислонившись к стене, пытался вобрать в легкие воздух, но это было слишком болезненно. Постепенно он смог тихонько дышать, голова кружилась. Сержант приказал констеблям крепко держать верзилу на всякий случай и пошел к столу за наручниками.

Наконец, вчетвером полицейские подняли его и поволокли из комнаты, а он, уже придя в себя, сыпал проклятиями в их адрес. Скованный наручниками, он лягался изо всех сил, пытаясь тяжелыми башмаками попасть в стражей порядка.

Блевинс вернулся, тяжело дыша и потирая ушибленное бедро.

— Проклятый бык! Ратлидж, вы сказали? Из Ярда? Что вы хотите? Вас привела смерть настоятеля?

И когда Ратлидж кивнул, он наклонился и стал собирать с пола разбросанные со стола бумаги.

— Вы как раз вовремя. — Блевинс указал кивком в ту сторону, куда утащили верзилу и откуда доносилась ругань. Там находилась камера, в которую водворили смутьяна. — Вот подозреваемый по делу настоятеля. На ярмарках работал силачом. Скажу вам, его представление впечатляет — он один тащит сцепленные повозки против целой упряжки лошадей; поднимает скамью с сидящими на ней по краям двумя молодыми леди, кидает гири, которые не под силу поднять обычному человеку. Очень популярен среди дам и молодежи. Зовут его Уолш.

— Что связывало его со священником? — Ратлидж с трудом пересиливал рвущую боль, мозг отказывался работать, легкие горели.

— Выяснились некоторые обстоятельства. Миссис Уайнер была удивлена, когда Уолш появился в день ярмарки в доме настоятеля и на ее вопрос, что ему тут надо, заявил, будто бы ищет, где можно умыться. Во всяком случае, он так сказал. Она его, естественно, прогнала, хорошенько отругав. К счастью, она потом вспомнила об этом случае и рассказала сержанту Дженнингсу. И когда полиция схватила Уолша на очередной ярмарке в соседнем городе, у него оказалась новая повозка для своего снаряжения. Мы только что его доставили сюда.

— Но ведь в новой телеге нет ничего подозрительного?

— Он купил ее спустя два дня после убийства настоятеля, заплатил мелкими купюрами и монетами.

Блевинс указал Ратлиджу на стул, на котором только что удерживали Силача, а сам сел за стол дежурного сержанта. Рука инспектора была в крови, ею была запачкана манжета.

— Проклятый ублюдок! Зубы как у стального капкана.

Ратлидж сел. Острая боль в груди переросла в тупую, ноющую. Он сделал осторожную попытку вдохнуть глубже.

Деньги обычные для ярмарки. Столько и в таком виде он мог собрать за свое представление на ярмарках.

Блевинс внимательно на него посмотрел:

— Послушайте, мы только в самом начале пути. Я послал людей расспросить, где эта новая повозка была куплена, узнать, когда он ее заказал. Другие мои люди отслеживают весь путь и действия Уолша в тот день и ночь, когда был убит отец Джеймс. Такой человек, как Уолш, нигде не может остаться незамеченным. Половина сил полиции графства отдана в мое распоряжение, чтобы отыскать след убийцы. Один местный лорд даже назначил приличное вознаграждение тому, кто даст информацию, которая поможет его арестовать. Отца Джеймса все любили. Мы делаем все, что в наших силах!

Ратлидж примирительно сказал:

— Не сомневаюсь и отлично вижу это. Вы, на мой взгляд, прекрасно держите все нити в своих руках. Но епископ Каннингем был так встревожен случившимся, что обратился в Ярд за помощью. Монсеньор Хольстен обрадуется, узнав, что вы уже задержали подозреваемого.

— Это понятно. — Блевинс устало потер глаза. — Он был другом отца Джеймса. Хотите правду? Это первая ниточка, за которую нам пока удалось зацепиться. И если не он убил настоятеля, Уолш то есть, то почему он устроил такую драку? Оказывал сопротивление и здесь, и в городе, где его взяли?

«Потому, — сказал Хэмиш, — что у этого человека могли быть другие секреты от полиции, не имеющие отношения к убийству».

— Значит, вы не хотите, чтобы я вмешивался, — подытожил разговор Ратлидж, — тогда я уезжаю. И оставляю дело вам.

Несмотря, однако, на свое решение вернуться в Лондон, он сомневался в его правильности. Трудно уехать, зная, что не оправдал надежд тех людей, которые смотрели на него как на спасителя, не доверяли местной полиции и ждали ответа на свои вопросы. И арест Уолша вряд ли их успокоит.

Хэмиш на это заметил: «Они были не правы — и Бри-они, и миссис Уайнер, и монсеньор Хольстен — дело не в тайной трагедии. Причина банальная — новая телега».

Блевинс задумчиво смотрел на лондонского инспектора, явно что-то обдумывая. И вдруг сказал, немало удивив Ратлиджа:

— Вы сделаете мне одолжение, инспектор, задержавшись у нас на день-два? Пока мы не разберемся с Мэтью Уолшем — Силачом. — И, помолчав, добавил: — Меня тоже глубоко задела смерть отца Джеймса. Я был одним из его прихожан, видите ли. И мне трудно оставаться беспристрастным в этом деле, чтобы верно сделать вывод — виноват Уолш или нет. Мною движет злость и желание самому прикончить убийцу.

— Вы говорили об этом с главным констеблем?

— Он сказал, что мои личные чувства не имеют значения, надо смотреть в лицо фактам. Но скажите вы мне, как я могу спокойно вести дело, если мечтаю увидеть, как станут вешать этого негодяя!

— Вы, наверное, хорошо знали отца Джеймса. Расскажите о нем, — попросил Ратлидж.

— Уже немолод. Но был на фронте, капелланом во Франции. Прошел ад при Сомме и там старался подбодрить всех солдат, любой веры, даже индусов, насколько мне известно. Любой мог зайти к нему в палатку и поговорить обо всем. Я имею в виду открыть душу и получить совет и утешение. — Он окинул взглядом Ратлиджа. — Вижу, вы тоже воевали?

Ратлидж кивнул.

— Я так и подумал, когда увидел, как вас согнуло, когда Уолш врезал вам плечом в грудь, старая рана долго заживает. Половина из нас там, на фронте, боялись, что скоро умрут, а половина знала, что мы уже мертвы, потому что не было надежды пройти через это и выжить. Но я ни разу не слышал, чтобы отец Джеймс говорил, что это был его долг. Что мы все должны защищать Англию. Или другие подобные слова… — Блевинс вдруг оборвал себя и виновато улыбнулся, вспомнив, где находится. — Он никогда не относился к нам равнодушно, не поучал, просто помогал молиться, чтобы мы побороли страх. Я раньше, до Соммы, редко обращался к Богу. Только когда это требовали условности. Но отец Джеймс научил нас молиться и обращаться за помощью к Нему, чтобы дал нам силу пережить страх смерти. И это единственное, что спасало нас, когда мы шли в атаку под градом пуль. Я шел, и все внутри меня переворачивалось, винтовка дергалась в руках, но я громко молился, так что слышал себя. И я был не один такой.

— Да, так было.

Ратлидж и сам слышал, как люди молились в подобных случаях. Произнося слова молитвы — смесь мольбы, обещания, покаяния, — они как будто пытались вступить в сделку с высшими силами, чтобы вымолить себе жизнь. Он и сам так поступал. Позднее он молил освободить его от воспоминаний о войне.

Блевинс покачал головой.

— Вот каким человеком был отец Джеймс. И какой-то проклятый негодяй всего из-за нескольких фунтов убил его. Убил саму доброту, саму щедрость, сочувствие и любовь к людям — все уничтожил за горсть монет. — Он замолчал. Лицо его оставалось бесстрастным, лишь глаза выражали страдание.

Хэмиш прошептал: «Он очень обеспокоен…»

— Не вижу причин, чтобы вам отказать, — сказал Ратлидж. — Я останусь до тех пор, пока это будет вам необходимо.

В конце концов, Боулс дал ему несколько дней, чтобы выполнить довольно оригинальное задание. А епископ и тем более не станет возражать.

— Здесь есть гостиница, в Остерли. Конечно, не по стандартам Лондона, но вполне приличная. Хозяйка очень приятная особа, и еда хорошая. Я заеду позже, узнать, как вы устроились. Надо дать Уолшу время успокоиться, прежде чем допрашивать его.

Ратлидж понял, что разговор окончен и пора уходить. Инспектору тоже надо дать время успокоиться.

Хэмиш согласился: «Он неплохой полицейский. Если видит собственные слабости».

Ратлидж встал.

— Я оставил вещи в Норидже. Съезжу туда сегодня вечером и вернусь утром. Хочу взглянуть на кабинет отца Джеймса, если не возражаете, перед тем как мы станем допрашивать Уолша.

— Миссис Уайнер вам покажет. Думаю, что она с тех пор ни разу не открывала туда дверь, и в спальню тоже. Очень переживает, для нее это тяжелый удар. Все винит себя за то, что не осталась подождать его возвращения. Но так всегда и бывает, верно?

— Да, жалеть впоследствии о том, что мог и не сделал, — весьма обычное дело. — Ратлидж поблагодарил инспектора и ушел.

* * *

Он вернулся в Норидж, позвонил в Ярд, оставил сообщение для сержанта Гибсона, что задерживается. Не прошло и получаса, как ему позвонила Франс и сообщила, что у общих друзей родилась дочь и что все здоровы и счастливы.

Она всегда умела вытащить информацию о брате у сержанта Гибсона. Суровый старый сержант был мягче воска в ее руках.

До обеда оставался час. Ратлидж сел в самое удобное кресло и прикрыл глаза. Рана ныла, мстя за непривычную нагрузку, усталость охватила все тело, но он не мог уснуть от переутомления. Покой не приходил. Слишком много времени за рулем, слишком большая нагрузка на рану, да еще вновь травмированную. Но он ни о чем не жалел. Вдали от Лондона он чувствовал себя свободным. Здесь никто не знал ни о его прошлом, ни о том, что случилось совсем недавно.

В какой-то момент он все-таки уснул, и тишина в комнате сменилась шумом сражения, выстрелами, отдаленными раскатами артиллерии, стрекотом пулемета, поливающего свинцовым дождем людей, бегущих в атаку. Под ногами грязное месиво, скользкое и черное. Он вдруг упал, еще не понимая, ранило или потерял в грязи ботинок. И остался лежать, не имея желания вставать, надеясь, что умирает. Раздался громкий голос капрала Маклауда, который спрашивал, что с ним. Он с трудом поднялся, не понимая, почему такая тяжесть в груди и когда ему успели ее перевязать. Было очень тяжело дышать и на бегу выкрикивать своим солдатам команды. Он видел вражеское пулеметное гнездо, откуда шла стрельба.

Слыша звучные шлепки пуль вокруг себя, крики раненых, молитвы, злую ругань тех, кто, поборов страх, шел вперед, он вел на смерть своих людей. Им дали неверные координаты пулеметного гнезда, и поэтому его не смогли накрыть вовремя, погасить смертоносный дождь. Наконец в адском шуме он каким-то непостижимым образом расслышал выстрел снайпера, потом еще один и третий. Пулемет захлебнулся и затих…