Крылья огня

Чарлз Тодд, 1998

В состоятельной и уважаемой корнуолльской семье Тревельян произошла трагедия: Николас и Оливия, единоутробные брат и сестра, покончили с собой, а вскоре в результате несчастного случая погибает их брат Стивен. Дальняя родственница Тревельянов не верит в то, что Николас ушел из жизни добровольно, и обратилась в Скотленд-Ярд с просьбой о тщательном расследовании. Дело поручено инспектору Иену Ратлиджу. Инспектор узнает, что Оливия под мужским псевдонимом писала стихи, которыми он зачитывался на фронте, и что на протяжении многих лет ее близкие умирают при странных обстоятельствах. Ратлидж догадывается, что в стихах Оливии зашифрована семейная тайна, и во что бы то ни стало решает до нее докопаться…

Глава 2

Вернувшись в Лондон в конце июня, Иен Ратлидж встретил в Скотленд-Ярде смешанный прием. Уорикширское дело нельзя было назвать полной победой. Многие считали, что его исход был предопределен скорее политическими причинами. Кое-кто считал, что успех Ратлиджа носит скандальный оттенок. На последнем настаивал лично старший суперинтендент Боулс: «Не пришли к определенному мнению, говорите? Конечно, репортеры потирают руки от радости! Статьи появились во всех газетах. Лично мне такого рода слава не по вкусу… в отличие от некоторых».

Сам Ратлидж, еще не до конца пришедший в себя — и физически, и духовно — после событий в Верхнем Стритеме, радовался, что ему, пока он выздоравливает, снова поручили дело.

Радость его оказалась недолгой. В Лондоне объявился маньяк, который набрасывался на людей с ножом. Репортеры уже окрестили его «Новым Джеком-потрошителем из Сити». Они делали смелые предположения, увеличивая тиражи своих газет. Оказалось, что мир, которого так долго ждали, принес стране больше бедствий, чем радости. В годы войны люди стойко переносили бедствия, но теперь все устали. Устали от нехватки продуктов, безработицы, забастовок, постоянных тревог. Надоели и призывы возродить ту Англию, которую все помнили до того, как воинственный кайзер вознамерился захватить власть в Европе. Любая новость, не имевшая отношения к повседневной борьбе за выживание, тут же объявлялась сенсацией. Ее смаковали и пересказывали с мазохистским ужасом. Каждому казалось: хотя рядом свирепые тигры, чавкая, пожирают соседей, их самих точно никто не тронет.

Суперинтендент Боулс, на чьей территории орудовал маньяк, обладал чутьем на сенсации. Он был не из тех, кто соглашался прозябать в тени другого. Вот почему он лично возглавил следствие.

Естественно, без посторонней помощи Боулс не обошелся, поэтому скоро дело было перепоручено Ратлиджу. Само собой, Боулсу это не понравилось, и он целых три дня не давал Ратлиджу никаких инструкций.

Затем в дело вмешалась судьба — Боулс считал, что ему несказанно повезло, а это служило признаком его правоты. Проблему можно было решить хотя бы частично. Старший суперинтендент обеими руками ухватился за новое предложение. Все играло ему на руку! Радуясь и излучая энергию, он отправился искать инспектора Ратлиджа.

Стоял теплый день начала июля; солнце заливало пыльные окна и собиралось в лужицах на пыльном полу небольшого кабинета, который выделили Ратлиджу.

— Прекрасный сегодня день! Просто грех в такую погоду сидеть в четырех стенах… Кстати, меня до вечера не будет. Я иду в Сити на пресс-конференцию.

— Потрошитель? — уточнил Ратлидж, оторвавшись от бумаг.

Он давно ожидал, что Боулс пошлет за ним.

— Да, его ведь, кажется, так называют? Конечно, репортеры наперебой сравнивают нашего маньяка с тем, хотя тот, кого мы ищем, не выпускает жертвам кишки, а режет их буквально на ленточки… Все инсинуации прессы высосаны из пальца! Но я хотел поговорить с вами не о Потрошителе, а вот о чем.

Боулс бросил на стол Ратлиджа стопку документов; она приземлилась на промокательной бумаге. Ратлидж перевернул документы и увидел наверху шапку с гербом.

— Министерство внутренних дел!

— Ну да, документы спустили нам оттуда, но, если хотите знать мое мнение, ветер дует из военного министерства. Или из министерства иностранных дел. Прочтите!

Ратлидж пробежал глазами напечатанные строки.

Скотленд-Ярд очень вежливо просили еще раз проверить обстоятельства трех смертей в Корнуолле. Судя по построению фраз, человек просил об одолжении, сознавая, что, в сущности, ни на что не имеет права. На дознании двоих умерших сочли самоубийцами. Смерть третьего признали несчастным случаем. Местные полицейские не видели смысла в дальнейшем расследовании и закрыли дела. Однако проситель (вернее, просительница) считала, что обстоятельства по крайней мере двух смертей не вполне ясны. Поэтому начальство рекомендовало направить в Корнуолл сотрудника, который тактично еще раз проверит все улики и доказательства и убедится, что следствие велось по всем правилам.

Ратлидж перечел письмо и посмотрел на Боулса:

— Что за три смерти? И почему нужно заново открывать уже закрытые дела?

Боулс без приглашения уселся на стул и сказал:

— Похоже, все затеяла некая леди Ашфорд, родственница всех троих покойных. Она считает, что с вердиктом поспешили и не уделили должного внимания версии убийства. Судя по всему, старую стерву исключили из завещания, и она теперь дергает за ниточки, пытаясь заручиться помощью всех высокопоставленных знакомых. На наше несчастье, у нее оказались связи в МВД, а из министерства ее запрос спихнули нам. Нечего сказать, повезло!

Сообразив, что проговорился, Боулс сверкнул желтыми, как у козла, глазами. От досады он упустил из виду собственные цели. Он поспешно пояснил, стараясь исправить положение:

— Разумеется, тому сотруднику, которого мы направим в Корнуолл, нельзя портить отношения с местными коллегами. В то же время нужно очень тактично заверить эту леди Ашфорд, что ее опасения беспочвенны. А если окажется, что ее догадки все же не лишены оснований, придется как можно скорее открыть дело заново и расследовать все до того, как нас обвинят в непрофессионализме. — Он раздраженно указал на письмо: — Этот секретарь — важная шишка. Если мы не угодим ему, начальство начнет к нам придираться.

Ратлидж еще раз перечел письмо.

— В министерстве иностранных дел служит некий Генри Ашфорд, — задумчиво проговорил он. — Очень высокопоставленное лицо… — С братом Ашфорда он учился в школе.

Боулс поморщился: ну разумеется, Ратлидж со всеми знаком!

— Да-да, вполне возможно.

— И вы хотите, чтобы в Корнуолл поехал я?

— По-моему, вы справитесь. Можно было бы, конечно, послать туда Беннета, но ему куда привычнее действовать в Уайтчепеле^[3], чем иметь дело с высокопоставленными старушками. Есть еще Гаррисон, но ему не хватит терпения осторожно и аккуратно проверить чужую работу. Он явится в Корнуолл, заранее уверенный в том, что местные все сделали неправильно, и не успеете оглянуться, как главный констебль потребует, чтобы его отозвали! А министерство внутренних дел захочет узнать, почему мы принимаем на службу таких типов, как Гаррисон… — Боулс вздохнул. — Так что… выходит, кроме вас, у меня никого нет. Вот и все.

— А как же маньяк из Сити? — спросил Ратлидж. Мало-помалу он начинал разбираться в своем начальнике. Сейчас Боулсу больше всего хочется убрать Ратлиджа с дороги…

— Вряд ли мы разыщем маньяка за одну ночь! А вам даю неделю срока. Если не справитесь, я вас отзову. Вы мне еще понадобитесь.

Неделя. Обычно закрытые дела, которые находятся в ведении полиции графства, не расследуют целую неделю. Может быть, Боулс догадывается, что следствие придется начинать заново? Да нет, он просто подыскивает любой предлог, чтобы убрать Ратлиджа из Лондона, точнее, из Сити до тех пор, пока Боулс сам не схватит преступника!

Неожиданно Ратлидж осознал: как бы там ни было, ему это безразлично.

Уж лучше поехать в Корнуолл, чем торчать на работе, выполняя указания Боулса, знать, что время поджимает, и слушать недовольное ворчание Хэмиша… Он посмотрел в окно.

— Рапорт, который вы приказали мне написать, окончен. Если вы не против, я могу уехать и сегодня.

Боулс пытливо посмотрел на Ратлиджа. Не слишком ли охотно он согласился? Может, он рассчитывает разобраться с корнуолльским делом еще до конца недели? Или Ратлиджу известно о лондонском маньяке нечто такое, что пока неведомо ему, старшему суперинтенденту, и он рад очутиться подальше от неприятностей? Вот будет номер, если окажется, что он сам отправил Ратлиджа в безопасное место перед тем, как под ним зашатается кресло! Боулс насупился.

— На вашем месте я бы не спешил, — буркнул он. — Надо все хорошенько обдумать. Главное — угодить шишке из МВД!

— Я не буду спешить, — обещал Ратлидж, по-прежнему глядя в окно и уже размышляя о дороге на запад. Проснувшийся Хэмиш, голос из прошлого, сказал у него в подсознании: «Денек-то славный. И я тоже терпеть не могу сидеть в четырех стенах».

После слов Хэмиша Ратлиджу показалось, будто стены давят на него. Вздрогнув, он повернулся к Боулсу и спросил:

— Какие материалы у нас есть по корнуолльским делам?

— Почти никаких. Его светлость не удосужился прислать нам ничего, кроме вот этого…

Боулс протянул Ратлиджу несколько страниц — копии свидетельств о смерти. Оливия Алисон Марлоу, незамужняя. Николас Майкл Чейни, холостяк. Оба совершили самоубийство. Дата совпадала. Они покончили с собой в один день весной текущего года. Ну а Стивен Рассел Фицхью, холостяк, погиб в результате несчастного случая. Он упал с лестницы три дня назад. Три дня назад он, Ратлидж, еще был в Уорикшире.

— На первый взгляд тут нет ничего подозрительного… В обоих случаях.

— Да. Но практика показала, что министерство внутренних дел, как Господь Бог, никогда не ошибается!

Ратлидж подготовился к поездке в Корнуолл только в четыре часа пополудни. В июле дни еще длинные, а солнце теплое. На фронте, на войне, он терпеть не мог жаркие летние дни, когда от земли поднималась резкая вонь от испражнений, трупов и немытого тела. От ужасного смрада кружилась голова. Все еще больше ненавидели немцев за то, что приходилось стоять чуть ли не по колено в собственной моче, и не важно, что сами немцы терпели то же самое. Один сержант клялся, что дома, в Уэльсе, никогда не принимал ванну, и смеялся над новобранцами, которые невыносимо страдали, впервые попав в окопы. Он называл их неженками за то, что они морщили носы. Одеяла, шинели, гимнастерки, брюки, носки — летом все немыслимо воняло. Правда, зимой, когда шерстяные ткани не просыхали, было еще хуже.

Хэмиш ухмыльнулся: «Уж не соскучился ли?»

«Нет, — устало ответил Ратлидж, — просто забыть не могу».

«Да-да, — злорадно ответил Хэмиш у него в подсознании, — так уж все устроено, приятель, от себя не убежишь».

Врачи в клинике внушали ему: в том, что он слышит голос капрала Маклауда, нет ничего необычного. Хэмиша Маклауда по приказу Ратлиджа расстреляли за неподчинение приказу. Сразу после этого начался обстрел и живых завалило землей вместе с мертвыми. Выбраться им удалось лишь через несколько часов. В числе выживших оказался и Ратлидж. Его несколько раз ранило, контузило, он стал страдать клаустрофобией, но врачи на пункте первой помощи заявили, что это просто усталость. Ему дали двадцать четыре часа, чтобы выспаться, кое-как подлатали и послали обратно, в строй. Опытных офицеров на передовой тогда не хватало. Следующий после того год Ратлидж почти не помнил. На краю его удерживал только голос Хэмиша, который изводил и преследовал. Наконец Ратлиджу стало казаться, что Хэмиша слышат и другие. Он страшно мучился при мысли о том, что как-нибудь темной ночью вдруг увидит самого обладателя голоса — при взрыве бомбы или среди гниющих трупов, которые вдруг начинали шевелиться от копошащихся в них червей. Каким-то образом ему удавалось выполнять свой долг — никто на него не жаловался, и солдаты вопросов не задавали. Правда, все были так измучены и испуганы, что думали только об одном: как выжить. Они боялись следующей атаки. Долгая война…

Дорога на Солсбери оказалась почти свободной. Когда Ратлидж выбрался из Лондона, ветерок принес сладкие ароматы полевых цветов, зреющей пшеницы и сена. Конечно, на поезде он добрался бы до места быстрее, но он терпеть не мог крошечные купе, где приходится сидеть бок о бок с другими пассажирами. Там у него от страха бешено колотилось сердце, потели ладони от сознания, что он зажат и не может выбраться.

Найдя гостиницу милях в двадцати за Солсбери, он остановился на ночлег, поужинал жареной бараниной с картофелем и зеленой фасолью. Номер ему отвели маленький, душный, с низким потолком; поэтому спал он плохо. На следующий день, хотя по-прежнему светило солнце, Ратлидж попал под шквалистый ветер, который часто дует на границе с Девоном. Два раза он чуть не пропустил нужный поворот из-за сильного ливня. Дождь кончился быстро, и снова выглянуло солнце. От обочин дорог поднимался пар. Хэмиш не умолкал. Он особенно оживлялся, когда они проезжали деревни, в которых кипела жизнь. По обе стороны дороги росли цветы. Крошечные домики с соломенными крышами буквально утопали в цветущих садах. Тогда по дороге им попадались коровы, которых перегоняли с одного поля на другое. Коровы надолго перегораживали путь. Иногда Ратлидж останавливался, пропуская упитанных гусей, которые не спеша брели к деревенскому пруду. Несколько раз он обгонял телеги, запряженные невозмутимыми лошадьми. Возчики с интересом рассматривали его автомобиль. Часто между живыми изгородями он оказывался единственным человеком, хотя над головой туда-сюда сновали птицы, а на капот садились бабочки. Общая атмосфера успокаивала, умиротворяла.

До Боркума Ратлидж добрался только поздно вечером; деревня находилась в узкой глубокой долине, которая завершалась мысом, спускавшимся к морю. Хотя дождь перестал, но низкие тучи по-прежнему закрывали небо, и свет в окнах домов и битком набитом пабе уже отражался от мокрой мостовой, хотя шел только десятый час. Деревня оказалась небольшой, и он быстро нашел дом констебля Долиша на углу Батчерс-Лейн. Остановившись у белой калитки из штакетника, инспектор протянул руку и толкнул ее, выбравшись из машины, потянулся, разминая затекшие плечи и усталые ноги. Дверь почти сразу открылась, и на крыльцо вышел мужчина без пиджака:

— Инспектор Ратлидж?

— Да. — Ратлидж подошел к крыльцу по короткой дорожке, мощенной плиткой. — Констебль Долиш?

Пожав инспектору руку на пороге, Долиш пригласил его в дом, они прошли в небольшую, теплую комнату рядом с прихожей.

— Позвольте ваше пальто, сэр. Холодновато сегодня для июля! Наверное, из-за дождя. Вы ужинали?

— Да, спасибо. Но от чая не откажусь.

— Чайник на плите. — Долиш жестом показал гостю на темно-красный диван, набитый конским волосом. — Там вам будет удобно. А все бумаги по делу лежат в папке на столе рядом с вами. Инспектор Харви просил передать свои извинения; он не смог вас встретить, так как ему срочно пришлось уехать в Плимут. Там нашли одного типа, по приметам похожего на мошенника, которого мы разыскиваем. Обманом лишил трех вдов их сбережений.

— На этом этапе мы прекрасно обойдемся и без Харви, — ответил Ратлидж, оценивающе глядя на констебля Долиша, высокого и худощавого молодого человека с глазами старика. — Были на Сомме? — спросил он наугад.

— И там тоже. Я провел на войне три года, а показалось, что все тридцать.

— Да. Вот именно…

В комнату вошла миссис Долиш, невысокая и пухленькая, и застенчиво улыбнулась гостю. Она принесла на подносе чай, сэндвичи и небольшие лепешки. Поставив поднос на второй стол у камина, но достаточно близко от дивана, миссис Долиш сказала:

— Угощайтесь, инспектор. На кухне есть еще много всего. — С этими словами она вышла. Идеальная жена полицейского!

— Сегодня же прочту все материалы, — пообещал Ратлидж, беря у Долиша чашку с чаем. — Но сначала мне хотелось бы узнать вашу точку зрения.

Долиш сел и с серьезным видом посмотрел на свой чай.

— По правде сказать, я не вижу никаких оснований, чтобы подозревать убийство… По-моему, все так, как мы и заключили. Два самоубийства и один несчастный случай. Инспектор Харви тоже так считает. Самоубийцы никакой записки не оставили, но я сразу же приехал на место происшествия, видел трупы… Вот что я вам скажу, инспектор. Очень трудно инсценировать убийство, придав ему вид самоубийства. Достаточно было взглянуть на тела покойников, на их лица, на всю комнату… Правда, мы так и не поняли, почему они вдруг решили покончить с собой. Мисс Оливия Марлоу была калекой; должно быть, она сильно страдала от своего увечья. По словам экономки, ночами мисс Оливии часто бывало плохо. А мистер Николас Чейни ничем другим и не занимался, только всю жизнь заботился о своей сводной сестре. Конечно, кроме тех лет, когда он был на фронте… Участвовал в битве при Ипре, получил тяжелое отравление, и его комиссовали. Наверное, он думал: если мисс Оливия уйдет, у него в жизни больше ничего не останется… Может быть, ему казалось, что для него уже поздно начинать все сначала. С его-то поврежденными легкими. А может, он и не хотел ничего менять в своей жизни. Знаете, бывают такие люди. Они довольствуются тем, что есть, пусть и не самым лучшим, и больше всего боятся неизвестности, хотя новое может оказаться и благотворным… Мистер Николас был еще молод — моложе мисс Оливии на четыре года. Он вполне мог бы жениться, завести детей… Извините, отвлекся…

Ратлидж покачал головой:

— Нет-нет, продолжайте. В конце концов, вы их знали. И одним из первых побывали на месте происшествия.

Явно радуясь тому, что приезжий из Лондона не давит на него, Долиш кивнул:

— Так вот, то, что я там увидел, не вызвало у меня никаких сомнений. Да и какой у меня был повод что-то подозревать? Ведь нельзя заподозрить убийство там, где его нет, — нет никаких доказательств. Мы известили родственников, они приехали, похоронили брата и сестру. Тем все и кончилось. Потом родственники стали разбирать вещи, чтобы подготовить дом к продаже… должен сказать, дом очень красивый, они без труда его продадут, хоть он и стоит в глуши. Многие нажились на войне и теперь мечтают отмыть свои денежки… — В тихом голосе констебля Ратлидж не услышал горечи, лишь намек на иронию: те, кто сражался на фронте, не нажили себе состояния.

— Дом такой дорогой, что из-за него можно убить?

— Наверное, хотя понадобится много трудов, чтобы снова привести его в приличное состояние. Может быть, наследникам придется сбавить цену. А все, что они выручат, поделят между собой. Только на разборку вещей ушло больше двух недель… Все родственники ночевали здесь, кроме мистера Кормака — ему иногда приходилось ездить по делам в Лондон. Но на прошлые выходные он вернулся. А в последний день, когда они собирались уезжать, мистер Стивен, младший, упал с лестницы и сломал себе шею. Мы установили, что столкнуть его никто не мог. Когда он упал, остальные находились на улице; мистер Стивен высунулся в окно и крикнул, что спускается. А в следующий миг он упал. Мистер Кормак пошел посмотреть, почему он не идет, и сразу позвал остальных. По словам остальных, времени на то, чтобы столкнуть его, у мистера Кормака не было — он увидел мистера Стивена и сразу закричал. Лестница крутая, застелена старым ковром; должно быть, он зацепился ногой… Все тело у него было в кровоподтеках. Так что он не просто проломил перила и рухнул вниз; пересчитал все ступеньки. А до того, как упасть, он крикнул — все его слышали. — Долиш потянулся за вторым сэндвичем. — Доктор Хокинз считает, что он, наверное, спешил, а при его ноге — он на войне отморозил ступню, и пришлось ее ампутировать — споткнуться ничего не стоило. Теперь его родные винят себя в том, что торопили его.

— А кто они — его родные?

— Семья-то непростая, сэр. Взять хоть Кормака Фицхью; он занимает довольно высокое положение в Сити. Он сын мистера Брайана Фицхью, родился в Ирландии еще до того, как мистер Брайан женился на мисс Розамунде. Или мисс Сюзанна… они с покойным мистером Стивеном были близнецы. Они тоже Фицхью, дети мисс Розамунды от мистера Брайана. Еще там был мистер Даньел Харгроув, муж мисс Сюзанны. И конечно, мисс Рейчел, она их кузина по линии Марлоу. Точнее, она кузина мисс Оливии. Марлоу — фамилия отца мисс Оливии. Мисс Розамунда, мать мисс Оливии, была замужем трижды и родила по двое детей от каждого брака. Но теперь никого не осталось, кроме мисс Сюзанны. Она последняя из них… Из Марлоу, Чейни и Фицхью.

— Значит, Розамунда — кому-то мать, а кому-то мачеха? Кто она такая?

— Урожденная Тревельян, сэр. Ее предки с незапамятных времен владели Тревельян-Холлом. Мисс Розамунда была у своего отца единственным ребенком. Замечательная женщина; в молодости была настоящей красавицей. В Тревельян-Холле есть ее портрет — правда, может, его уже увезли. По-моему, такая женщина, как мисс Розамунда, заслуживала счастья, но ей пришлось пережить много горя… И все же до самой ее смерти никто не слышал от нее ни единого грубого слова. На заупокойной службе священник говорил, что она «светилась внутренним светом»… Точно про нее! — Констебль задумчиво улыбнулся. — Он мало у кого есть.

— Значит, Розамунда… так или иначе… была центром всей семьи. И дома.

— Да, что верно, то верно. Ну а мисс Рейчел — племянница первого мужа мисс Розамунды, то бишь капитана Марлоу, отца Оливии. Мисс Рейчел всю жизнь — правда, с перерывами — прожила в их доме. И мистер Харгроув, муж мисс Сюзанны, впервые приехал в Тревельян-Холл, когда ему было лет двенадцать, не больше. Мисс Розамунда разводила скаковых лошадей, в основном ирландской породы, и частенько покупала их в конюшне Харгроува. Славные лошадки, они часто побеждали на скачках. Помню, в юности и я ставил на них и выигрывал…

— Кто унаследовал дом после смерти Розамунды?

— Дом принадлежал старому Эйдриану Тревельяну, то есть дедушке мисс Оливии. Он завещал дом внучке, а не дочери. Не в упрек мисс Розамунде будь сказано, Эйдриану не слишком нравился ее третий муж. А некоторые говорят, что Эйдриан Тревельян нарочно оставил дом мисс Оливии, чтобы он не достался никому из Фицхью. Не говоря уже о том, что мисс Оливия была калекой, замуж так и не вышла. Эйдриан знал, что внучке нужна крыша над головой. Представьте себе, даже ее родные — а уж местные жители и подавно — не знали, что из нее выйдет знаменитая поэтесса.

— Поэтесса? Оливия Марлоу?

— Да. Только книжки ее выходили под другим именем: О. А. Мэннинг. Я ее стихов не читал. Понимаете, не очень-то я разбираюсь в поэзии. Зато жена разбирается; она говорит, ее стихи очень даже миленькие.

Ратлиджа передернуло. «Миленькие» — явная недооценка творчества поэта по имени О. А. Мэннинг. Ее стихи отличала глубина, своеобразный юмор, смелость и удивительная точность в описании движений человеческой души, их хотелось долго обдумывать, повторять про себя. На фронте Ратлидж читал и стихи о войне, подписанные «О. А. Мэннинг». Он изумлялся тому, что поэту так точно удалось отразить переживания солдат, которые стремятся выжить в кровавой неразберихе. И тому, что поэту хватило мужества облечь чувства в слова. Только на фронте Ратлидж, как и многие, считал, что О. А. Мэннинг — мужчина.

Стихи в сборнике «Крылья огня» были о любви; может быть, именно их читала жена Долиша. Сборник «Крылья огня» был о любви. В отличие от сонетов Шекспира, посвященных таинственной «смуглой даме», стихи Оливии дышали светом, теплом и красотой, смешанными с такой страстью, что невольно пробирала дрожь. «Крылья огня» тронули Ратлиджа, как трогало мало что другое.

Хэмиш в подсознании Ратлиджа проворчал: «Небось, читая стишки, думал о своей Джин? Она не стоит такой любви! Вот моя Фиона — та стоила. Она подарила мне книжку перед тем, как я сел в эшелон, который увез меня в Лондон. Когда откопали мой труп, в кармане у меня нашли окровавленную книжку…»

Ратлидж закашлялся, едва не подавившись чаем.

— Давайте ненадолго отвлечемся от двойного самоубийства, — предложил он. — Ни у кого из его родственников не было особых причин убивать Стивена Фицхью?

— Во всяком случае, не у мистера Кормака, он ведь не имеет на дом никаких прав. После смерти мистера Стивена мисс Рейчел и миссис Харгроув поделят между собой его долю. Но мы и с той стороны все проверили. Финансовое положение у обеих в полном порядке; нет никаких оснований думать, что им нужны были лишние деньги.

— Там, где речь заходит о деньгах, люди способны на странные поступки, — заметил Ратлидж. — Что ж, по-моему, вы рассказали мне все, что необходимо знать на первых порах. Где я буду жить?

— Я снял вам номер в «Трех колоколах», сэр. Гостиница рядом с церковью — вы ее не пропустите.

— Поблагодарите миссис Долиш за чай. — Ратлидж взял со стола документы и пожелал констеблю спокойной ночи.

Снова пошел дождь, он побежал к машине и успел забраться внутрь до того, как на него обрушился настоящий ливень. Он забарабанил по штакетнику, как далекие пулеметные очереди.

«А тебе не кажется, что покойница была ведьмой? — спросил Хэмиш, которому не давала покоя Оливия Марлоу. — Уж больно хорошо она знала войну, приятель! Для женщины такое просто неестественно».

— Она не ведьма, а гений, — вслух ответил Ратлидж, не успев вовремя прикусить язык. Слишком он привык беседовать с Хэмишем.

Дождавшись, когда ливень утихнет, Ратлидж завел мотор и поехал в гостиницу. «Три колокола» показались впереди раньше, чем он ожидал; он резко затормозил у крыльца, подняв брызги. Машину слегка занесло. За зданием гостиницы чернел шпиль колокольни. Он напоминал копье, направленное в тучи, которые неслись по небу.

«Если повезет, ты выживешь после аварии, — злорадно заметил Хэмиш. — И остаток дней проживешь в инвалидной коляске, и другой компании, кроме меня, у тебя не будет». Ратлидж выругался.

Гостиница разместилась в небольшом доме из серого камня, под темной аспидной крышей, которая, казалось, постепенно придавливает все сооружение к земле. Его ждали; хозяин показал ему номер, выходящий на небольшой садик за гостиницей. Садик больше напоминал джунгли из переросших роз и рододендронов. Ратлидж быстро, ловко распаковал вещи, уже через десять минут лег в постель и заснул.

Спать он не боялся. Во сне Хэмиш его не донимал.

Зато донимала Джин.

Через несколько часов ветер переменился. В полуоткрытое окно повеяло морем и теплом. Ратлидж пошевелился, перевернулся на другой бок и увидел во сне девушку, которую он когда-то любил… девушку, которая не захотела жить с жалкими останками мужчины, за которого она обещала выйти замуж. Джин по-своему тоже преследовала его.

Она коснулась его руки и повела его по тропинке, которую он помнил; какое-то время ему казалось, что все происходит наяву, она здесь, около него, в его руке ее теплая рука, в тишине слышится ее серебристый смех, ее юбки шуршат совсем рядом, касаясь его, и ничего не изменилось…

Примечания

3

Уайтчепел — один из беднейших районов лондонского Ист-Энда.