Последний расчет

Хьелль Ола Даль, 1993

Найден труп Катрине Браттеруд, бывшей проститутки и наркоманки, завершающей курс реабилитации в медицинском центре «Винтерхаген». Похоже, девушка стала жертвой насильника. Убийцей может быть кто-либо из сотрудников центра, с которыми Катрине накануне провела вечер, и один из ее бойфрендов – нынешних или бывших. Но инспектор Гунарстранна не склонен доверять версиям, лежащим на поверхности. Он начинает расследование, держа в уме мотивы и обстоятельства, отсылающие к темному прошлому семьи Браттеруд. Однако действительность оказывается гораздо страшнее…

Часть вторая

Золотое колечко

Глава 5

Калфатрус

Инспектор полиции Гунарстранна смотрел на свое отражение в стеклянном аквариуме. Лицо приняло грушевидную форму. Рот с белыми фарфоровыми зубами напоминал странный вытянутый стручок, наполненный белыми горошинами. Ноздри раздулись в два огромных туннеля. Подбородок словно подернуло серой дымкой — с утра в воскресенье он еще не брился. Гунарстранна размышлял, как лучше обратиться к золотой рыбке. Аквариум с рыбкой стоял на книжной полке. Инспектор поглядывал то на рыбку, то на свое отражение в стекле. За его грушевидным лицом в аквариуме отражалась вся комната: стеллажи с книгами, заваленный газетами стол…

— Тебе одиноко? — спросил он и, сообразив, насколько нелепо звучит вопрос, переиначил его: — Ты чувствуешь себя одиноким? — Как обычно, он вложил свои мысли в голову красно-оранжевой золотой рыбке, которая с равнодушным видом плавала в воде. — Конечно, ты чувствуешь себя одиноким; мне тоже одиноко. — Заговорив, инспектор сразу почувствовал укол совести. Надо было купить несколько рыбок, чтобы у его питомца были друзья, чтобы в аквариуме образовалось рыбье сообщество. В то же время он понимал: купив других рыбок, он утратит связь со своим любимцем. Питомец смотрел на него своими выпученными глазами, его красивый хвост медленно колыхался в воде. — Да, в самом деле, нам обоим одиноко, — заключил Гунарстранна, выпрямляясь и неуклюже ковыляя на кухню, чтобы включить кофеварку. Четыре ложки «Эвергуд», пять — если кофе другой марки… Так бывает всегда; кофе некоторых марок расходуется быстрее. Обсуждать тут нечего; все дело во вкусе.

Гунарстранна поправил подтяжки.

— Знаешь, что хуже всего? — обратился он к рыбке. — Одиночество стало невыносимым! Теперь одиноким быть модно. Все только и говорят, как хорошо ни от кого не зависеть… Даже по телевизору есть передачи специально для одиноких.

Ожидая кофе, он прислонился к дверному косяку. Над аквариумом висел портрет Эдель. Интересно, что бы она сейчас ему сказала? Какое выражение появилось бы у нее в глазах, услышь она, что он беседует с рыбкой? Гунарстранна подумал: «Может, Эдель ревнует, потому что я разговариваю не с ней?» Но он и с ней разговаривал — все время вел мысленный диалог. С рыбкой все по-другому. Рыбка как собака.

«Да, — услышал он в голове голос Эдель. — Но у собак есть клички!»

Вот именно, подумал Гунарстранна, снова подходя к аквариуму. Он вскрыл желтый пакет с рыбьим кормом и высыпал немного в аквариум. Крошечные хлопья плавали на поверхности воды. Его питомец, обалдев от счастья, развернулся, рванул наверх и принялся жадно есть.

— Хочешь получить имя? — спросил Гунарстранна. В голове почему-то вертелись имена трех библейских волхвов. Он решил, что рыбке, возможно, подойдет имя одного из них. Если индуисты правы и если у рыбы в высшей степени отрицательная карма, возможно, его питомец в самом деле один из трех волхвов. Но Гунарстранна никак не мог вспомнить имена волхвов. Нет, одного все-таки вспомнил: Мельхиор. Негодное имя для рыбки. Другого звали Бальтазар… Уже лучше, хотя не слишком оригинально. Он продолжал думать. — Мы назовем тебя… Мы назовем тебя… — Вдруг его озарило. — Калфатрус! — произнес он вслух и с довольным видом выпрямился. — Хорошее имя. Калфатрус!

Не успел он произнести последнее слово, как зазвонил телефон. Гунарстранна быстро покосился на часы и взглянул Калфатрусу в глаза.

— Вряд ли мы с тобой будем часто видеться в будущем, — сказал он рыбке и зашлепал к телефону. — Сегодня утро воскресенья, — продолжал он. — Я не брился, и более того, у меня на сегодня запланировано много дел. Если в такое время звонит телефон, это означает только одно.

Он положил руку на аппарат; тот продолжал трезвонить. Какое-то время инспектор и золотая рыбка смотрели друг на друга с противоположных концов комнаты. Потом Гунарстранна откашлялся, схватил трубку и рявкнул:

— Покороче, пожалуйста!

Глава 6

«Винтерхаген»

После вскрытия у них пропал аппетит. Выйдя на парковку Института судебной медицины, они задумчиво посмотрели в небо. Франк Фрёлик заметил, что дождь прекратился. Ветер раскачивал деревья и развеивал облака; жаркое солнце сушило лужи на асфальте. Детектив думал над тем, что они только что узнали. Как же приступить к делу? Точнее, как выразился Гунарстранна, с какого конца к нему подойти? В конце концов последний нарушил молчание:

— Видел вчера вечерние новости?

— Пропустил, — ответил Франк Фрёлик.

— Поднялся большой шум. Показали снимки вертолета и все остальное. Кстати, портрет получился довольно хороший; его составили на основе фоторобота. Наверное, именно благодаря ему так быстро установили личность жертвы.

— Конечно, — равнодушно ответил Фрёлик. Самое трудное — соединить в своем сознании лежащий на столе труп и живого человека… живую женщину. — Катрине, — произнес он и кашлянул. — Кажется, так ее звали?

Гунарстранна несколько раз повторил имя жертвы, как будто пробуя его на вкус.

— Катрине Браттеруд… Распространенное имя. У нее необычная татуировка на животе; похоже, нам есть с чего начинать. Но одной татуировки недостаточно. — Гунарстранна перечитал свои записи и ткнул пальцем в машину: — В Сёркедал!

Они ехали молча; за рулем сидел Фрёлик. Гунарстранна горбился на переднем сиденье, кутаясь в легкий плащ, и молчал. Фрёлик все перебирал каналы, отыскивая музыку, которую ему нравилось слушать по радио. Натыкаясь на рекламу, он всякий раз менял канал и продолжал переключать, пока не нашел хорошую музыку. Гунарстранна раздраженно косился на его палец, жмущий на кнопку поиска.

— Эту песню я слышал уже три раза, — сказал он. — Если ты снова переключишься на эту станцию, будь любезен, переведи, о чем она поет!

Вместо ответа, Фрёлик переключился на другой канал. Он продолжал искать, пока из динамиков не полился сиплый голос Тома Уэйтса.

Они проехали кладбище Вестре; промчались от Сместада до Сёркедалвей, почти не встретив жилых домов — те находились вдали от дороги. Какое-то время они ехали параллельно поезду на линии метро Эстерос. Двое детей в первом вагоне хлопали ладошками по стеклу и махали им руками. Под тихий блюз миновали Рэа. У самого Сёркедала им попалось пшеничное поле; ветер колыхал зеленые колосья, и они переливались на солнце, как бархат. В очередную рекламную паузу Фрёлик выключил радио.

— Столица, называется! — воскликнул он, пылко вскидывая руки вверх. — Пять минут на машине, и ты уже в деревне.

Дорога то и дело поворачивала, поднявшись на вершину холма. Вдали мелькнула голубая лента воды; она вилась между зелеными холмами, раскидистыми лиственными деревьями, росшими по берегам реки. Еще дальше виднелась опушка огромной лесопарковой зоны Осломарка. Фрёлик притормозил.

— По-моему, уже близко, — буркнул он, пригибаясь к рулю.

— Вон там белая стрелка, — сказал Гунарстранна.

«Стрелкой» он назвал указатель с надписью «Винтерхаген». Фрёлик повернул на гравийную парковку. После ливней здесь образовались промоины, машина то и дело подскакивала. Они остановились у живой изгороди и вышли. Было свежо и немного промозгло. Промоины заполняла дождевая вода. Фрёлик задрал голову. Небо было каким-то непонятным. Сияет солнце и очень жарко, но вдали собираются тучи… Очень может быть, скоро снова хлынет дождь. Или начнется гроза. Фрёлик достал из машины куртку и набросил ее на плечи. Они зашагали по узкой шлакобетонной дорожке и вскоре увидели теплицу. Дверь в теплицу была открыта. На стекле красовалась надпись «Винтерхаген», сделанная большими, с завитками, желтыми буквами. У теплицы стояла женщина лет двадцати пяти — двадцати семи в шортах и футболке и смотрела на них прищурившись.

— По-моему, здесь когда-то была народная школа, — заметил Фрёлик, когда они проходили между большим желтым зданием и пустырем, на котором разбили огород. Они пошли между ровными рядами ростков.

— Идиллия, — нараспев произнес Гунарстранна, оглядевшись по сторонам.

— Идиллия.

— А вон там, похоже, общежитие, — продолжал Фрёлик с наигранным интересом. Инспектор Гунарстранна нахмурился. По решетке вились плетистые розы. — А там у них контора, — продолжал Франк, показывая на скучное здание из красного кирпича.

Они увидели группу молодых людей, окруживших старый красный трактор.

— Ух ты, «Красный дьявол»! — обрадовался Фрёлик. — Старина «Масси-Фергюсон»!

Тут на землю рядом с ними плюхнулось что-то мягкое. Гунарстранна и Фрёлик остановились и обернулись. Еще один помидор угодил в окно желтого общежития прямо за их спинами. Помидор лопнул; на темном стекле осталось мокрое, красноватое пятно. Фрёлик пригнулся, но недостаточно быстро. Следующий снаряд угодил ему в лицо.

Инспектор Гунарстранна посмотрел на женщину, стоявшую у теплицы. Она замахнулась очередным помидором. Когда Фрёлик побежал к ней, она бросила на землю оставшиеся помидоры и проворно, как газель, понеслась между грядками. Скоро она без труда перескочила через ограду. Фрёлик бежал неуклюже, как раненый бык. Его мощный торс раскачивался из стороны в сторону. Белая рубашка вылезла из брюк, галстук съехал на плечо. Через несколько метров он резко остановился, чтобы отдышаться.

На тонких губах Гунарстранны показалось подобие улыбки. Молодежь у трактора заходилась от хохота. Фрёлик погрозил метательнице помидоров кулаком, развернулся и, поминутно отступаясь, зашагал назад, роясь в карманах в поисках платка.

— Иногда я спрашиваю себя, правильно ли выбрал профессию, — вздохнул он, вытирая с бороды томатный сок.

— Что бы ты сделал, если бы поймал ее?

Фрёлик покосился на шефа, но не ответил. Гунарстранна дотронулся до угла рта:

— Вытри… у тебя здесь семечки.

Фрёлик вытер губы и мрачно посмотрел на юнцов у трактора. Те по-прежнему забавлялись, глядя на него.

— Я их не понимаю, — признался он. — Почему все наркоманы так ненавидят полицию?

— Может быть, потому, что у полицейских скверная привычка гоняться за ними, — сухо ответил Гунарстранна.

— У нас такой рефлекс, — ответил Фрёлик.

— Они убегают, ты догоняешь. Такая вот тупая игра. Ты только посмотри на них! — Гунарстранна показал на юнцов, стоящих вокруг трактора.

Они дружно захрюкали. Как известно, полицейских почти везде обзывают «свиньями»… Гунарстранна достал из кисета самодельную сигарету и направился к конторе. Фрёлик неуклюже потопал за ним, отряхивая на ходу куртку — в пылу погони она упала на землю. Гунарстранна закашлялся, и оба остановились.

Фрёлик оглянулся на юнцов:

— Глядя на них, я вспоминаю двух котят, которые были у Евы-Бритт. Ей подарил их один фермер; привез их в плетеной корзинке. Они совсем не знали людей и были дикие… Прятались под диваном у нее в гостиной, вылезали оттуда по ночам. Сжирали корм, который она им оставляла, загадили всю мебель. Как-то я попробовал взять одного на руки. Ну и свирепым же он оказался! Исцарапал мне руку и порвал рубашку.

Гунарстранна наконец отдышался.

— Котята? — буркнул он без особого интереса и остановился у входа в контору. Еще два раза затянулся, пальцами загасил самокрутку, а окурок сунул в карман плаща. В вестибюле пол был выложен крупной плиткой; на потолке работали вентиляторы. За столом сидел длинноволосый молодой человек с эспаньолкой; он разговаривал по телефону. На полу у стола лежал пес, боксер. Голову он положил на пол с таким видом, словно удерживал плитку на месте, и мрачно смотрел на двух подходящих незнакомцев.

Молодой человек извинился перед своим собеседником и закончил разговор.

— Аннабет Ос, — произнес Гунарстранна, бросив досадливый взгляд на Фрёлика. Тот все еще вытирал бороду носовым платком.

Из-за перегородки вышла высокая женщина в широкой клетчатой юбке. Она протянула руку Фрёлику:

— Вы Гунарстранна?

— Франк Фрёлик, — представился Фрёлик, легонько сжав протянутую руку.

Боксер тоже встал, потянулся и широко зевнул, а потом неспешно подошел к ним и задрал голову.

— Значит, Гунарстранна — вы, — произнесла Аннабет Ос, протягивая руку инспектору. Тот пожал ее. — Методом исключения, — пояснила она, нервно улыбаясь. Ее коротко стриженные темно-русые волосы торчали дыбом; лицо было морщинистым, как печеное яблоко. Приветливая улыбка казалась заученной. Она обнажила лошадиные зубы, желтые от никотина. Пожелтевшие кончики пальцев тоже выдавали заядлую курильщицу.

Оба полицейских молчали.

— Итак… — Аннабет бросила вопросительный взгляд на Гунарстранну. — Может быть, зайдем ко мне в кабинет?

— Мы бы хотели, чтобы вы поехали с нами, — сказал Фрёлик, прочистив горло. — Вы должны нам помочь.

— Чем помочь? — встревоженно спросила Аннабет.

— Вы должны опознать женщину, обстоятельства смерти которой мы сейчас расследуем… То есть жертву.

— Вы хотите, чтобы я посмотрела… на нее? — нерешительно спросила Аннабет.

Фрёлик кивнул.

— Я надеялась, что мне… не придется смотреть на нее. — Аннабет быстро покосилась на длинноволосого молодого человека с эспаньолкой.

Тот ответил ей тусклым взглядом, затем опустил голову и притворился, что внимательно читает лежавшие перед ним бумаги.

— Но наверное, будет лучше, если я все же поеду с вами, — заключила Аннабет, задумчиво погладив подбородок. — Дайте мне пару минут! — Она снова скрылась за перегородкой.

Гунарстранна и Фрёлик вышли на улицу. Там ярко светило солнце. Гунарстранна достал из кармана футляр с солнцезащитными экранами, которые крепились к очкам, и буркнул:

— Переполох в раю!

Им было видно, как Аннабет Ос беседует с молодым человеком с эспаньолкой. Он оживленно жестикулировал. Оба замерли, когда увидели, что за ними наблюдают. Гунарстранна и Фрёлик переглянулись и зашагали назад, на парковку.

— И что же ты сделал в конце концов? — спросил Гунарстранна, останавливаясь у машины.

— А?

— Что ты сделал с котятами?

— А, с котятами… — рассеянно ответил Фрёлик. Порывшись в куртке, он достал дорогие зеркальные солнечные очки. Надел, посмотрелся в боковое окошко машины и поморщился. — Они сдохли. Еве-Бритт они надоели, и я их пристрелил.

Гунарстранне хватило времени прикурить свой окурок и сделать пять затяжек, прежде чем из-за деревьев показалась Аннабет. В своей длинной юбке, туфлях на плоской подошве она выглядела как-то по-деревенски, старомодно. Зато походка у нее была энергичная. Короткие волосы подпрыгивали в такт ее шагам. На спине она несла маленький зеленый рюкзак. Она что-то крикнула юнцам у трактора и помахала рукой. На плечи она накинула шаль — тоже клетчатую; судя по всему, она была поклонницей народных промыслов. Гунарстранна галантно распахнул перед ней заднюю дверцу машины.

— Боже мой! — воскликнула Аннабет Ос. — Я поеду на заднем сиденье! Как преступница! — Перед тем как сесть, она помахала рукой помидорометательнице, которая успела вернуться в теплицу.

— Она, кстати, только что заехала мне в лицо помидором, — бодро сообщил Фрёлик, выезжая с парковки.

— Что, простите? — нарочито высокомерно спросила Аннабет. — Дорогой мой, надеюсь, вы не пострадали?

Фрёлик посмотрел на нее в зеркало заднего вида и перевел взгляд на Гунарстранну; тот сел к женщине вполоборота.

— Скажите, пожалуйста… Тот молодой человек в приемной — сотрудник или пациент?

— Он проходит у нас альтернативную службу, так что можно сказать, что он сотрудник.

— Как его зовут?

— Хеннинг Крамер.

— Вернемся к пропавшей девушке. Как вы думаете, почему родители не объявили ее в розыск?

— Наши пациенты довольно часто не ладят с родителями. Или приезжают к нам с других концов страны.

— И что же?

Аннабет обняла рюкзак.

— Чем мой ответ вас не устраивает?

— Мне нужны конкретные данные. Как обстоит дело в данном случае?

— Гунарстранна, — Аннабет наклонилась вперед, — мы, работники социальных служб, прекрасно понимаем, как важно хранить личные тайны пациентов и соблюдать нормы профессиональной этики.

Фрёлик покосился в зеркало заднего вида. Солнечные очки съехали ему на переносицу. Аннабет посмотрела в его сторону и поняла, что ее ответ его не устроил.

— Речь идет об убийстве, — напомнил Фрёлик.

— А я должна заботиться об интересах своих пациентов, — холодно ответила она и кашлянула. — Куда вы меня везете?

— Сейчас мы с вами поедем в Институт судебной медицины, — ответил Гунарстранна. — Там вам предложат ответить «да» или «нет» на один простой вопрос.

— Какой вопрос?

— Принадлежит ли тело, которое вы увидите, девушке, которую вы объявили в розыск, Катрине Браттеруд?

— Да, — сказала Аннабет Ос и отвернулась. Гунарстранна накрыл лицо покойницы простыней. — Это она. Можно выйти? От здешнего запаха меня мутит…

Выйдя из здания, они нашли скамейку, вернее, прочное сооружение, состоящее из соединенных вместе стола и скамейки. Такие ставят на площадках для отдыха и автостоянках по всей Норвегии. Аннабет неуклюже опустилась на сиденье, не сняв рюкзак. Она часто дышала и смотрела перед собой; глаза у нее блестели.

— Вот и все, — произнесла она. — Почти три года борьбы за ее жизнь — и все напрасно.

Они сидели молча, слушая, как вдалеке мимо пролетают машины. Мимо прошел какой-то знакомый и помахал полицейским.

— Знаете, сколько стоит реабилитация наркозависимого?

Вопрос был чисто риторическим, и Гунарстранна, и Фрёлик понимали, что ответ их собеседницу не интересует.

— Боже мой, — повторила Аннабет. — Все напрасно… Какая страшная потеря!

Последовало молчание, которое нарушил Гунарстранна:

— О чем вы говорите, фру Ос? Что именно напрасно?

Аннабет выпрямилась. Она собралась что-то сказать, но замолчала и вытерла глаза тыльной стороной ладони.

— Расскажите об этих трех годах, — вмешался Фрёлик. — Когда вы познакомились с Катрине?

— Как вы думаете, почему?.. — не сразу откликнулась она. — Ее ограбили? Изнасиловали?

— Когда вы познакомились с Катрине? — терпеливо повторил Фрёлик.

Аннабет вздохнула:

— Несколько лет назад. Кажется… в девяносто шестом. Она пришла к нам, как мы говорим, «по собственной недоброй воле», то есть по направлению органов соцзащиты. Она не была уверена в своих силах… я хочу сказать, что она несколько раз убегала, а потом возвращалась. Но потом мы повезли наших подопечных в горы, чтобы показать, какой интересной может быть жизнь без искусственных стимуляторов. По-моему, после той поездки она стала более мотивированной, согласилась на лечение и прошла трехлетний курс. Мы разбили курс на этапы. Сейчас она находилась на четвертом, заключительном… В конце лета мы собирались снять ее с учета. Проходя курс реабилитации, она одновременно окончила среднюю школу. Сдала выпускные экзамены на «отлично»! Показала просто блестящие результаты… Какая она была умная, какая толковая… Схватывала прямо на лету! Получила три «отлично», черт побери! После экзаменов она позвонила мне. «Аннабет, Аннабет! — кричала она в трубку. — Я отличница!» Она так радовалась…

Аннабет резко встала с места:

— Извините… я принимаю все, что с ней случилось, близко к сердцу.

— Наверное, ваши пациенты иногда умирают, — заметил Гунарстранна, глядя на нее снизу вверх.

— Что?

— Наверное, она не первая ваша пациентка, которая умерла?

Аннабет молча смотрела на него в упор. Рот у нее открывался и закрывался, как у рыбы, вытащенной из воды.

— Чем она стала заниматься после того, как окончила школу? — хладнокровно осведомился Фрёлик.

Аннабет неприязненно покосилась на Гунарстранну, замигала глазами и села.

— Сразу же устроилась на работу, — ответила она, повернувшись к Фрёлику. — Лично мне казалось, что она должна метить выше, поступить в университет, получить диплом. Она могла бы заниматься политологией. Могла бы стать журналисткой. С ее внешностью она могла бы получить любую работу, какую только захочет! Боже мой, какие возможности перед ней открывались!

— И куда же она устроилась?

— В бюро путешествий. Могу дать вам телефон. Оказывается, она об этом мечтала… Нелепость, но она… была еще так молода! Извините, не могу без горечи думать о ней. Ее душа, насколько я понимаю, была надломлена… Я говорю «насколько я понимаю», потому что из нее ничего невозможно было вытянуть. Так часто бывает… С детства она терпела жестокое обращение и сексуальное насилие… Прошу, не поймите меня неправильно. Среди наркозависимых встречаются такие, которые хотят получать кайф ежедневно. Им не хватает возбудителей в так называемом обычном мире. Катрине…

— Катрине была не такая? — закончил за нее Фрёлик.

— Катрине… как бы лучше выразиться? Она была очень ранимой. Девочки вроде нее, бывает, подсаживаются на наркотики лет с двенадцати… Как правило, пробуют травку. Курят марихуану, нюхают клей, пьют… В пятнадцать начинают колоться. Потом их исключают из школы. Обычная история: бросает школу, сбегает из дома и начинает ловить на улице клиентов. У бедняг нет детства. У них нет балласта, какой есть у нас с вами…

Она замолчала, когда Гунарстранна по-прежнему с задумчивым, отстраненным видом вдруг вскочил и поставил одну ногу на сиденье, а сам принялся скручивать себе сигарету.

— Продолжайте, — дружелюбно попросил Фрёлик.

— На чем я остановилась? — спросила сбитая с толку Аннабет Ос.

— Вы рассказывали о наркозависимых, лишенных детства.

— Ах да. И что же делают те, у кого не было детства? Конечно, стараются наверстать упущенное. То же самое можно сказать и о Катрине. Красивая девушка с замечательной фигурой, умная, сообразительная. А в душе — совсем девочка, совсем ребенок… Простите, я забыла, как ваша фамилия.

— Фрёлик.

— Она была ребенком, Фрёлик. Ребенком в теле женщины. И сидящий в ней ребенок обожал объедаться сладостями, смотреть мультики, читать ерундовые глянцевые журналы, которыми обычно увлекаются девчонки лет в двенадцать, — в них печатают истории о принцах, которые увозят Золушку на белом коне к заходящему солнцу… Она любила задувать свечи на день рождения, надевать корону… На свои дни рождения она всегда надевала бумажную корону. Писала на руке имя своего бойфренда. Могла участвовать в каких-нибудь дурацких состязаниях вроде того, кто съест больше хлеба… Делала бумажные кораблики. Такие вещи она обожала… И в то же время ребенок находился внутри опытной, взрослой женщины, скользкой, как угорь, рано познавшей мужчин, привыкшей крутиться и выкручиваться, убегать от опасности, держаться подальше от представителей власти. Подобная двойственность представляет самую большую трудность. Иногда девушки вроде Катрине похожи на раненых зверьков. Они без зазрения совести хватают то, что им нужно, и убегают. И при этом их голова набита детскими мечтами о храбром принце, который прискачет за ними на белом коне и увезет в кругосветное путешествие. Катрине не стала исключением. Вы только подумайте, кем она могла бы стать, а она предпочла целыми днями просиживать за компьютером в бюро путешествий! Невероятно! Бюро путешествий!

Фрёлик с серьезным видом кивнул, наблюдая за тем, как Гунарстранна сосредоточенно снимает с нижней губы табачную крошку. На лужайке за спиной инспектора прыгала сорока. Фрёлику показалось, что энергичная птица напоминает священника, сутулого пастора в черной сутане с белым воротом, заложившего руки за спину. Чем-то они двое — сорока и инспектор — были очень похожи.

— Вы сказали, что она писала на руке имя своего бойфренда, — сказал Фрёлик. — Значит, у нее был бойфренд?

— Да. Странноватый выбор. Не сомневаюсь, вы знаете парней такого типа. Он похож на торговца автомобилями или футболиста. Любит загорать в солярии и смотреть фильмы про каратистов.

— Как его зовут?

— Уле. Фамилия Эйдесен.

— Что он за человек?

— Самый заурядный… ничего особенного… самый обычный молодой человек… — Аннабет пожала плечами.

— Но что их объединило? Почему они оказались вместе?

— Кажется, он тренер по теннису или что-то в этом роде. — Аннабет Ос презрительно улыбнулась. — Нет, я пошутила. Он инструктор по дайвингу… или преподаватель на курсах иностранного языка. Если честно, я не помню, чем именно он занимается, но помню, что чем-то таким… банальным.

— Какое у вас сложилось впечатление об Уле?

— Самый обычный парень, неглубокий… разумеется, по моему мнению… и потому скучный… и очень ревнивый.

Оба детектива пристально посмотрели на Аннабет.

— Хотя жестоким он мне не показался. Просто ревнивым. Не думаю, что он когда-нибудь применял к ней насилие, давил на нее…

— Обычный ревнивец-зануда?

— Да.

— И в чем проявлялась его ревность?

— Понятия не имею! И вообще, я почти не знаю его и потому не могу судить.

— Как по-вашему, что Катрине нашла в таком, как Уле?

— Статус.

— Что вы имеете в виду?

— То, что сказала. Он похож на модель из рекламы дезодоранта — ну, знаете, бритоголовый, модно одевается. Для Катрине он стал статусным символом; таким не стыдно похвастать перед другими женщинами. Превосходный кусок мяса.

— Кусок мяса?!

— Да… Он похож на многих молодых людей. Они годятся только на то, чтобы спариваться. Наверное, бойфренд Катрине хорош в постели.

— У нее большая татуировка вокруг пупка. В ней что-то символическое? — спросил Фрёлик.

— Понятия не имею, — ответила Аннабет и, подумав, продолжала: — По-моему, нет. Типичная безвкусная наколка… наши пациенты любят такие. Наверное, что-то эротическое, сексуальное.

— Вы не знаете, в прошлом она занималась проституцией?

— Они все этим промышляли.

Фрёлик удивленно поднял брови.

— Во всяком случае, большинство из них.

— И Катрине тоже?

— Д-да… и она тоже.

Гунарстранна кашлянул и спросил:

— Когда вы видели Катрине в последний раз?

— В субботу, — немного растерянно ответила Аннабет. — На приеме у нас дома. Ей стало нехорошо, и она ушла пораньше…

— Иными словами, вы принадлежите к числу тех людей, кто последними видел ее живой.

Аннабет и Гунарстранна несколько секунд смотрели друг на друга. Аннабет первая отвела взгляд.

— Да… мы пригласили в гости еще несколько человек.

— Вы сказали, ей стало нехорошо…

— Сначала она, кажется, потеряла сознание, а потом ее вырвало. Я очень расстроилась, потому что вначале решила, что она напилась. Представьте, как нехорошо, если пациенты реабилитационного центра напиваются в доме заведующей!

— Но она не пила?

— Нет, она весь вечер не притрагивалась к спиртному. И еда тут тоже ни при чем, потому что все гости ели одно и то же, но больше никого не стошнило.

— Значит, с ней случился припадок, — повторил Гунарстранна. — И она ушла пораньше… вместе со своим бойфрендом?

— Нет, кажется, она вызвала такси.

— Кажется? То есть вы не знаете?

— Откровенно говоря, нет. Я не знаю, как она вернулась домой.

— Домой она так и не вернулась.

Аннабет закрыла глаза.

— Гунарстранна, не усугубляйте мое положение. Я не знаю, кто ее увез. Знаю только, что кто-то о ней позаботился. Она ушла из нашего дома раньше остальных… Я решила, что она вызвала такси.

— Когда примерно она ушла?

— Наверное, около полуночи.

Гунарстранна кивнул.

— Фру Ос, — сказал он, — теперь я вынужден напомнить вам, что параметры нашей беседы несколько изменились.

— Что значит «параметры изменились»? Неужели вы думаете, что… Боже мой, объяснитесь!

— Мы ничего пока не думаем, — мягко ответил Гунарстранна. — Изменение заключается в том, что вы больше не обязаны хранить тайны, доверенные вам вашей пациенткой. Если же вы до сих пор считаете себя связанной нормами профессиональной этики, я, как представитель власти, могу освободить вас…

— В этом нет необходимости, — заверила его Аннабет. — Давайте будем справляться с трудностями по мере их поступления.

— Отлично, — кивнул Гунарстранна. — Сегодня провели вскрытие Катрине Браттеруд. — Кивком он указал на здание Института судебной медицины.

— Да, — сказала Аннабет.

— На нем присутствовали мы с Фрёликом.

— Да…

— Очень важно выяснить, что же именно с ней произошло, — продолжал инспектор. — Вы совершенно уверены, что ее стошнило?

— Я не стояла и не наблюдала за ней, если вы это имеете в виду.

— Какую еду подавали на вечеринке?

— А что?

— Я хотел бы сравнить ваш ответ с тем, что обнаружили у нее в желудке.

Аннабет передернуло.

— На закуску были мидии, — начала перечислять она. — Потом я накрыла шведский стол: салаты, холодное мясо, легкие закуски к вину и пиву — оливки, артишоки и прочее… сырная тарелка после горячего… красное вино… пиво… минеральная вода для всех желающих… кофе с коньяком.

Гунарстранна кивнул и продолжал:

— У нее под ногтями обнаружены частицы кожи, что, наряду с другими подробностями, наводит на мысль, что она защищалась.

— Хотите сказать — царапалась?

Инспектор кивнул.

— Бедная Катрине! — пробормотала Аннабет. Поскольку ее собеседники молчали, она вновь заговорила: — На всякий случай знайте: я не заметила в своем окружении человека с исцарапанным лицом.

— Как вы думаете, почему родители Катрине не объявили ее в розыск?

— Похоже, они по ней не очень скучают.

— Пожалуйста, объясните, что вы хотите этим сказать.

— Я хочу сказать, что фру Браттеруд живет как цыганка — либо в своей лачуге, больше похожей на сарай, либо у кого-то из многочисленных кавалеров. Она алкоголичка и вряд ли помнит, сколько Катрине лет. Пока Катрине была у нас, ее мать ни разу не пришла на день рождения дочери…

— А отец?

— Умер, когда ей было десять или одиннадцать лет. Кстати, родители у нее приемные; ее удочерили.

— Приемные родители? — удивился Фрёлик. — Почему алкоголичке позволили удочерить Катрине?

— Наверное, тогда ее мать еще не пила.

— И тем не менее…

— Фрёлик, все органы государственной власти совершают ошибки. Полиция не исключение… Мне известны случаи, когда невинные люди по двадцать лет проводили за решеткой из-за ваших ошибок!

Фрёлик хотел было возразить, но Аннабет не замолкала:

— К нам в центр привезли четырнадцатилетнюю девочку, которой звери полицейские выбили четыре зуба!

— Четырнадцатилетнюю? Не может быть!

— Тех, кто ее избивали, гораздо больше, чем ее возраст, волновало то, что она принимала участие в антирасистской демонстрации! Я хочу сказать, Фрёлик, что ошибки совершают все. Я полжизни посвятила исправлению чужих ошибок. Реабилитация наркозависимых — долгий процесс. Бывает, что доза героина, купленная на улице за тысячу крон, становится первым шагом на пути к самоубийству или началом многолетней борьбы. Такая борьба обходится обществу в десятки миллионов крон! Даже если Катрине станет очередной цифрой в очередном статистическом отчете, не спешите списывать ее со счетов… Лучше найдите того, кто убил ее!

— Где прошло ее детство? — перебил ее Гунарстранна.

— Я точно не знаю, но, кажется, в Крокстаделве или Мьёндале, Стенберге… где-то в тех краях, в одном из бесчисленных жилых комплексов между Драмменом и Конгсбергом.

— Кто биологические родители Катрине?

— Катрине знала, что ее родная мать умерла, когда она была совсем маленькой, вот и все. Я особо не расспрашивала ее.

— О чем вы с ней говорили?

— Довольно много — об ее отце. Его она по-настоящему любила, но он умер, когда ей было десять или одиннадцать лет. Возможно, оттуда все ее комплексы. Стремление найти замену отцу. Конечно, все это лишь предположения, домыслы.

— Нам нужно выяснить одну вещь, — медленно проговорил Гунарстранна. — Вы что-то говорили о насилии в детстве. К Катрине это тоже относится?

— Не знаю.

— Что значит — не знаете?

— Катрине во многом была совершенно непроницаема. У меня есть кое-какие подозрения, но наверняка я ничего сказать не могу.

— На чем основаны ваши подозрения?

— На мыслях, наблюдениях за ней… В судьбах, похожих на ее судьбу, как я и говорила, часто кроется нечто подобное. Ярко выраженные симптомы — проституция, побеги, наркозависимость — могут быть вызваны многими факторами. Попробуйте представить себе девочку с сильной привязанностью к отцу. Потом отец умирает, мать запивает, в доме постоянно меняются мужчины… Однако наверняка я ничего не знаю. Повторяю, во многом она была непроницаема.

— Кто-нибудь может нам помочь прояснить этот вопрос? С кем Катрине была особенно близка?

— С Уле, конечно. Они были вместе довольно долго, хотя их отношения можно назвать спорадическими.

— Спорадическими?

— Они не жили вместе; у каждого была своя квартира. Уле больше хотелось постоянных отношений, чем ей. Поймите, пожалуйста, вот что… Катрине не любила, когда кто-то подходил к ней слишком близко… Кроме того, Хеннинг, который проходит у нас альтернативную службу… Вы его видели у нас в приемной. Он тоже проводил с Катрине довольно много времени. Еще Сигри, представитель социальной службы, которая работает у нас… Сигри Хёугом. Катрине ей доверяла. Правда, сомневаюсь, чтобы Сигри знала больше того, что известно нам. Обычно мы не храним друг от друга секреты наших пациентов… у нас так не принято.

— Но разве не на этом основана профессиональная этика? — тут же возразил Гунарстранна. — Иными словами, пациенты «Винтерхагена» не могут рассчитывать на то, что сотрудники будут хранить их секреты?

Аннабет бросила на него ошеломленный взгляд.

— Вначале вы прикрывались необходимостью хранить личные тайны ваших пациентов… соблюдать нормы профессиональной этики, — напомнил инспектор.

— Гунарстранна, успех лечения зависит от открытости.

Инспектор молча смотрел на нее. Он ждал продолжения.

— Более того, открытость легла в основу нашей идеологической платформы. Полная открытость, — негромко объяснила Аннабет.

— Давайте поговорим о ее знакомых мужчинах, — предложил Гунарстранна. — Они добивались ее расположения? У приятеля Катрине были соперники?

— Откровенно говоря, понятия не имею, — ответила Аннабет. — И вообще, не нужно особенно полагаться на мои слова. Возможно, мне только показалось, что Уле ревновал ее. О таких вещах мне известно очень мало.

Гунарстранна нетерпеливо переминался с ноги на ногу и смотрел на машину. Правильно истолковав его жесты, Аннабет сказала:

— Вам не обязательно подвозить меня. Хочу подышать воздухом; к тому же сейчас не поздно. Пройдусь пешком.

— До того как мы расстанемся, пожалуйста, назовите всех, кто в субботу был у вас в гостях.

Аннабет Ос задумалась.

— Вам в самом деле нужно?

— К сожалению, да, фру Ос.

Она глубоко вздохнула и посмотрела Франку Фрёлику в глаза.

— Тогда начали… Записывайте!

Они смотрели ей вслед. Аннабет Ос могла бы служить иллюстрацией к книге норвежских народных сказок. Длинная юбка, туфли без каблука и квадратный рюкзачок на спине. «Старуха с посохом»… Только посоха у Аннабет не было.

— Знаешь, почему все училки ходят с такими рюкзаками? — задумчиво спросил Фрёлик.

— Там книжки, — предположил Гунарстранна.

Фрёлик покачал головой.

— Нет. Такой рюкзак влезает в кухонную раковину, — ответил детектив.

— В раковину? — удивился Гунарстранна.

— Да. И тогда очень удобно встать в нужную позу, если мужу вдруг захочется на кухне. — Фрёлик расхохотался собственной шутке.

Гунарстранна посмотрел на него с отвращением.

— Рюкзак, — пустился в объяснения Фрёлик, — кладется в раковину, и можно…

— Я понял, — перебил его Гунарстранна. — По-моему, тебе вредно ходить холостяком. — Он встал. — Проверь лучше бюро путешествий. И допроси гостей из списка.

— А ты чем займешься?

Гунарстранна посмотрел на часы:

— Поеду домой переодеваться. Сегодня я иду в театр.

— Ты?! — недоверчиво выпалил Фрёлик. — В театр?

Гунарстранна сделал вид, что ничего не заметил. Он еще раз перечитал записи Фрёлика.

— По пути заеду к Сигри Хёугом… Ну, пока!

Глава 7

Дела домашние

Наверное, она была славной девушкой, думал Франк, гадая о том, что значила татуировка вокруг ее пупка. Рисунок не обязательно имел какой-то особый смысл. В наши дни даже девочки-подростки делают тату на плечах, ягодицах, на груди. Тату можно увидеть где угодно. И все-таки ее татуировка, возможно, означает, что он никогда не поймет ее до конца. У него есть друзья-мужчины, которые делали себе татуировки; у Рагнара Травоса исколота вся верхняя половина туловища. Однако поскольку ни одной женщины с татуировкой он не знал, то решил, что ему трудно понять девушку, решившую сделать себе наколку.

Франк Фрёлик вовремя заметил свободное место и припарковал служебную машину в нескольких метрах от дорожки, ведущей к жилому комплексу в Хаврcвее. Стоя в кабине лифта, которая медленно поднималась на третий этаж, он продолжал размышлять о татуировках. Рагнар Травос считал, что татуировки — это красиво. Фрёлику казалось, что он никогда не сможет видеть в тату просто красивые картинки. Татуировка становится неотъемлемой частью человеческого тела… Поэтому и тело становится частью татуировки. Любой вид нательного искусства, который нельзя удалить, становится частью того или иного человека. Или, наоборот, человек становится частью своей татуировки. Поэтому рисунок очень важен… Хорошо, что Катрине Браттеруд не попросила сделать себе банальную татуировку вроде кошки… Низ ее живота украшал таинственный цветок с множеством лепестков. Независимо от того, что рассказывали о ней Аннабет Ос и другие, Катрине останется женщиной с украшенным низом живота — покойницей с рисунком на животе; татуировка будет выделяться и станет неотъемлемой частью Катрине всякий раз, как он будет думать о ней как о живой женщине. «Вот что самое трудное, — подумал Фрёлик. — Я считаю татуировку Катрине одной из важнейших ее черт, и потому мне трудно судить о ней».

Он открыл дверцу лифта и вышел на площадку. Цветок — не просто цветок, а какой-то символ. Выполнен очень искусно; два узких, длинных лепестка спускаются от пупка к паху. Странно, что в голове вертятся мысли о татуировке, а не о других вещах: например, о ее детстве, о наркомании…

Увидев, что дверь в его квартиру приоткрыта, Франк приуныл. Он понял, что его ждет. К тому же изнутри доносилось жужжание пылесоса. Сегодня ему меньше всего хотелось его слышать. День выдался трудный; он напряженно работал и мало ел. Несколько секунд он постоял перед дверью, размышляя. Может, повернуть назад? Поехать в центр, выпить пива и переждать… Через пару часов она уйдет. Нет. Уезжать нельзя, ведь ему в любой миг может позвонить Гунарстранна, чтобы расспросить, что ему удалось выяснить… Он распахнул дверь и перешагнул через желтый пылесос, загородивший проход.

Увидев его, она громко поздоровалась, не выключая пылесоса, и крикнула:

— Еда на кухне, на столе!

У матери Франка было двое детей, за которыми она продолжала присматривать. Сестра Франка только радовалась материнской заботе — мама облегчала ей жизнь. Если у тебя двое маленьких детей и муж, который работает посменно, помощь тебе никогда не помешает. Франк относился к маминым заботам по-другому. Его раздражали ее упреки по поводу свинарника, который он развел в своей квартире, и стремление прибраться. Кроме того, она осуждала многочисленные пивные бутылки в холодильнике.

Он скинул туфли и вошел в гостиную, сделав вид, что не услышал ее замечания, что шнурки нужно аккуратно развязывать. Телевизор работал без звука. Флойд, английский телеповар, нарезал имбирь соломкой и бросил в кастрюлю, а затем взял бутылку с вином.

Фрёлик вяло плюхнулся на диван, а ноги положил на стол, который, собственно говоря, и столом-то не был. Старый корабельный сундук из неструганых досок служил подставкой под ноги, столом и полкой для мелочей, которые удобно держать под рукой, например пульт дистанционного управления и мобильный телефон.

Он посмотрел на экран. Флойд отхлебнул красного вина, склонился над кастрюлей, понюхал содержимое… Франк взял пульт и выключил телевизор.

«А может быть, — думал он, — я видел Катрине в городе. Может быть, даже повернулся ей вслед… залюбовался ею… или украдкой посматривал на нее в трамвае, заметил ее профиль, когда она сидела, уткнувшись носом в журнал или газету…»

Ход его мыслей нарушил глухой удар: дверь широко распахнулась. Пятясь, вошла мама, волоча за собой пылесос. Так уж она устроена. Ее невозможно остановить, как бормашину в детской книжке про «зубных троллей» Кариуса и Бактуса.

— Полегче! — проворчал он в приступе раздражения.

Но мама, как всегда, не обратила на его слова никакого внимания и продолжала сосредоточенно пылесосить. Щетка поползла под телевизор…

— Осторожнее! — закричал он.

— А? Что? — Мама водила щеткой между проводами от DVD-проигрывателя и телевизора.

— Ничего не трогай! — закричал он, вскакивая и выключая желтый пылесос. Мотор жалобно взвизгнул и заглох.

Мама выпрямилась и подбоченилась. Ее воинственная поза пресекала любое сопротивление в зародыше.

— В том месте я наведу порядок сам, — ласково заговорил Франк. — У меня там мушки не в коробке! — Он показал на оперенные искусственные мушки для ловли форели в углу стола. — Твой пылесос может их засосать!

Мама смерила его суровым взглядом.

— Я сижу и пытаюсь думать, — продолжал он еще более кротко.

— Думай где-нибудь в другом месте! — Мама еще больше выпятила живот. — Раз уж я приехала, то помогу тебе. А ты пока иди на кухню, съешь чего-нибудь.

Он понял, что проиграл; ссутулившись, вышел из комнаты, закрыл за собой дверь и присел к окну, глядя на шоссе Е6. Мимо дома ползла вереница машин.

Труп. Мертвая женщина… На ней ничего — ни одежды, ни украшений, ни личных вещей. Только приметная татуировка вокруг пупка. Потом, конечно, они узнали о ней побольше — после того как патологоанатом аккуратно вскрыл ее.

И дело вовсе не в том, что она лежала на столе в прозекторской. Надо понять что-то другое. Невозможно узнать, о чем она думала в последние секунды своей жизни, когда убийца затянул петлю у нее на шее. Да, о чем она думала перед тем, как ее окружил мрак? А потом… Франка передернуло, когда он вспомнил, что ее труп выбросили — буквально выкинули, как сломанную игрушку, как мусор, как пустую оболочку. Самым ужасным, самым отвратительным было даже не само убийство и все, что ему предшествовало, а то, что убийца выбросил труп в канаву…

«Наверное, старею, — подумал Фрёлик. — Сегодня всю ночь буду думать о ней…» Он задумчиво жевал бутерброд с салями и толстым слоем креветочного салата. Потом открыл холодильник, достал красный пакет с молоком, проверил, не истек ли срок годности, и стал жадно пить.

Наконец в гостиной стало тихо. Мать выключила пылесос и убрала его в шкаф в прихожей.

— Ничего удивительного, что ты не женат! — крикнула она. — Стоит только взглянуть на твою квартиру!

Он поспешно взял две чашки и разлил кофе, сваренный мамой в кофеварке. Попутно заметил чисто вымытое окно и сразу пожалел о своей агрессивности.

— Спасибо, — прошептал он, стыдясь самого себя, когда мама села за стол. — Потом я отвезу тебя домой.

— На твоем мотоцикле больше ни за что не поеду! — отрезала мать и встала, чтобы найти сахар.

Франк улыбнулся, вспомнив, как она сидела в коляске и мчалась с ним по Рингвею. Она обеими руками придерживала шляпку и напоминала горошину в стручке.

— У меня машина, — сказал он.

Она покачала головой:

— Тогда тем более лучше на метро! — Сахар она употребляла вприкуску. — Чтобы никто из соседей потом не сплетничал: мол, меня уже возят домой в полицейской машине!

Франк отрезал себе еще хлеба.

— С виду машина самая обычная, — продолжил он. — Без опознавательных знаков.

— Ну да! — равнодушно ответила мать. — Как поживает Малыш Наполеон?

— Как всегда.

— Надеюсь, скоро кто-нибудь утрет ему нос!

— Он хороший полицейский.

— Твой отец называл таких, как он, «к каждой бочке затычка».

— Ты говоришь так потому, что не знаешь его!

— И слава богу!

Франк вздохнул:

— Он вдовец. Ему часто бывает нечем заняться. Вот в чем его трудность. В каком-то смысле он женат на своей работе.

— Ты тоже, — заметила мать.

— Наша работа очень цепляет, как рыбу на крючок… И никуда не денешься.

— Как так?

— Взять, например, последнее убийство. Я не могу не думать о нем. Думаю постоянно. И хочу только одного: поскорее его раскрыть!

— Значит, во всем виновата работа? А может быть, ты только прикрываешься ею, чтобы не решать другие важные дела?

Ну вот, опять начинается. Франк в отчаянии покачал головой. Но ответить не успел, потому что зазвонил телефон.

— Помянешь черта… — буркнула мать Франка. — Вот и он, Малыш Наполеон, звонит своему пехотинцу!

— Ты один? — спросил Гунарстранна.

— Как макрель в проливе Дрёбак, — ответил Франк, выходя с радиотелефоном в гостиную.

— Скажи, когда будешь один.

— Сейчас. — Франк снова плюхнулся на диван. — А я думал, ты в театре.

— Ян иду в театр. Скоро. Завтра съезди в реабилитационный центр. Поговори с тем типом с козлиной бородкой. Спроси, не было ли у него чего с девушкой. Вообще расспроси всех, кто хорошо знал ее… Да заткнись ты!

— Я молчу, — удивился Франк.

— Я не тебе. У меня под окном треплется какая-то дура… Ну вот… Теперь она до чертиков разозлилась. Все, считай, день прожит не зря.

— Пока, — сказал Франк, глядя на трубку.

Глава 8

Дом в пригороде

Женщине, открывшей дверь, было лет сорок восемь — пятьдесят; судя по всему, в молодости она была настоящей красавицей. Стройная, среднего роста. Ей очень шел серый костюм с юбкой почти до колен. Она смотрела на Гунарстранну выжидательно, с легким интересом, как медсестра на больного.

— Можно войти? — сразу спросил он.

— Конечно, дорогой мой. Прошу, простите меня. — Она широко улыбнулась и стала еще симпатичнее. Волосы у нее были совершенно седые, как серебро; Гунарстранна заподозрил, что она их красит. Наверное, когда-то она была блондинкой. — Аннабет все нам рассказала. Мы, конечно, в ужасе… Но я не ожидала, что ко мне так быстро нагрянут из полиции.

Все ее движения были плавными, изящными, бесшумными. Она провела незваного гостя в гостиную, предложила сесть.

— Я сейчас!

Из спрятанных динамиков лились звуки музыки. Классика… «Волшебная флейта» Моцарта, одно из немногих произведений, которые Гунарстранна хорошо знал. Он невольно расчувствовался. Слушая дуэт «До свидания, до свидания…», он вспоминал Эдель.

Инспектор огляделся по сторонам. Коробка от диска лежала на кофейном столике рядом с сегодняшней газетой. В комнате вообще было много столов: маленькие, антикварные, очень изящные столики красного дерева, по одному в каждом углу, по одному у каждой стены. И почти на всех лампы с абажурами из разноцветной мозаики… Тиффани?

Гунарстранна прошелся по овальному ковру, закрывавшему дубовый паркет в середине комнаты. Ковер с восточным узором приглушал шаги. Он стоял на коврике, покачиваясь на пятках, и слушал арию Памины из «Волшебной флейты». Сигри Хёугом звенела чашками на кухне. Краем уха он слышал шум льющейся воды. Очень уютный дом. Правда, в гостиной нет ни книг, ни телевизора, только дорогая мебель, столики, лампы. На стенах картины. Заметив на подоконнике цветочный горшок, Гунарстранна направился к окну. Деревце бонсай… похоже, оно болеет. Он поднял горшок, внимательно осмотрел деревце и понял, что оно умирает. Гунарстранна задумался и посмотрел в окно. Оно выходило на юг. Сразу за живой изгородью проходили две трамвайные линии. Но дальше открывался прекрасный вид на внутреннюю часть Ослофьорда, острова, Буннефьорд и Несодден. Синий лайнер судоходной компании «Колор Лайн» огибал мыс и направлялся в сторону пролива Дрёбак и в Скагеррак.

— Сахару, молока? — послышался голос у него за спиной.

Обернувшись, он понял, почему не слышал шагов хозяйки: она была босиком.

— Я пью черный, спасибо. — Он поставил деревце на место, сел в изящное кресло за низким овальным столиком с винно-красной столешницей.

Сигри Хёугом села на диван наискосок от него. Через какое-то время она взяла со стола пульт и выключила звук на середине арии Памины. Хозяйка и гость переглянулись.

— Гунарстранна, — произнесла Сигри, словно пробуя его фамилию на вкус. — Необычная фамилия! — Она прищурилась; на ее губах заиграла дерзкая улыбка. — Вам она нравится?

Инспектор, который внимательно осматривал изящную фарфоровую чашечку, удивился. Сигри задала ему очень личный вопрос без всякого смущения. Он провел пальцем по позолоченной каемке блюдца, посмотрел ей прямо в глаза и с улыбкой ответил:

— С чего вдруг? Кажется, собственные фамилии никому не нравятся… разве не так?

— По-моему, вы правы. — Она склонила голову набок, видимо удовлетворенная таким ответом.

— Да. — Гунарстранна попробовал кофе, едва заметно кивнул и одобрительно поджал губы, давая понять, что кофе хорош. — Так повелось, чтобы фамилии меняли женщины; мужчинам приходится мириться с фамилией, полученной при рождении, и передавать ее по наследству.

Какое-то время она рассеянно смотрела перед собой, очевидно собираясь с мыслями.

— Но, если вам не нравится ваша фамилия, ее, наверное, нетрудно сменить. В наши дни возможно все.

Гунарстранна откинулся на спинку кресла и закинул ногу на ногу.

— Я пришел к вам не для того, чтобы говорить обо мне. Но раз уж вы завели такой разговор… В детстве мне очень не нравилась моя фамилия. И я долго думал, что у других тоже так — то есть что свои фамилии не нравятся никому. Потом все стало наоборот. Став взрослым, я понял, что мне не нравятся люди, которые берут псевдонимы. — Он помолчал. Затем обвел комнату рукой, как бы подтверждая и прекрасный вид, и изящную обстановку, и непринужденность хозяйки. Затем продолжал: — И почему же вы решили пойти…

— В центр по реабилитации наркозависимых? Ничего не может быть естественнее, — ответила Сигри. — Я — типичная представительница жителей Западного Осло. Мне надоело быть домохозяйкой, ходить за покупками, проводить выходные на южном побережье. У нас принято выходить на работу после того, как дети начинают ценить друзей больше, чем родительский дом.

— Когда это происходит?

— Когда у детей начинается переходный возраст… точнее, как в нашем случае, у одного ребенка. Мы учились одновременно: Юаким заканчивал школу, а я поступила в университет в Бергене по специальности «социальная работа». С Аннабет я работаю уже три года.

— Юаким — ваш сын?

Она кивнула.

— Чем он занимается сейчас?

— Он в США, изучает экономику в Йеле.

— Неплохо.

— Хотите сказать — все очень верно и правильно для семейства Хёугом из Грефсена.

— Значит, вам не очень нравится специальность, выбранная вашим сыном?

— По-моему, по сравнению со спасением наркозависимых капитализм и финансовая политика Запада несколько отходят на второй план.

— Любопытно!

— Почему? — Она подсунула под себя ноги.

— Потому что вы, по всем приметам представительница среднего класса, предпочитаете спасать наркозависимых и не одобряете… — Он задумался, подыскивая нужные слова.

— Официальную политику по отношению к наркотикам, — закончила за него Сигри, задумчиво и сосредоточенно глядя перед собой.

— Как складываются ваши отношения с пациентами?

— А знаете, очень неплохо. По-моему, я нашла свое призвание.

— Вам нравится ваша работа?

— Да, и пациентам тоже нравится, что я делаю.

— А Катрине?

Сигри кивнула:

— Катрине была молодая и глупая. Извините, что я так говорю. Я очень ее любила. Молодая, красивая, модная… Как говорится, у нее вся жизнь была впереди. И в то же время она мне завидовала.

Гунарстранна улыбнулся в знак того, что понял.

— Она завидовала тому, как я живу… какой у меня дом, какая машина… сколько у нас денег. Пожалуйста, не поймите меня превратно. Такая зависть — чувство здоровое. Однако молодым девушкам вроде Катрине нужны ясные, четкие образцы. Катрине еще не созрела как личность; представления о самой себе у нее были довольно туманными. Ей трудно было смириться с тем, что жизнь часто бывает несправедливой и жестокой. Именно поэтому такие, как она, столкнувшись с действительностью, с бедами, с несправедливостью, ищут спасения в наркотиках. Им кажется, что они смогут вовремя остановиться. Как вам известно, подобные заблуждения очень распространены в их среде… Даже в самом тупом телесериале вы не встретите столько пустых, бессодержательных разговоров и столько бессмысленных фраз, как в беседе двух наркоманов.

Гунарстранна отпил еще кофе.

— Извините. — Сигри вдруг поникла. — Никак не могу привыкнуть к тому, что Катрине уже нет! Конечно, я знаю, что она умерла, и все же странно…

— Если бы она умерла по-другому, — ответил Гунарстранна, — допустим от передозировки, то есть ее смерть стала бы обычным делом… наверное, мы бы сейчас с вами не говорили о ней.

Сигри Хёугом закрыла глаза и глубоко вздохнула. Повисла пауза. Гунарстранна устроился в кресле поудобнее, прищурился и стал наблюдать за ней. Сигри подвинулась ближе к краю дивана, кашлянула и сказала:

— Конечно, мне и раньше приходилось сталкиваться со смертью. Иногда наши пациенты умирают… Мы чуть ли не ежедневно говорим о смерти от передозировки… обычная тема, да-да. Но еще никогда наших пациентов не убивали… точнее, они убивали себя сами. — Сигри опустила глаза.

Гунарстранна кивнул:

— Что вы подумали, когда фру Ос пригласила Катрине в субботу к себе домой?

— Я была против, так как считала, что приглашать ее на подобные сборища преждевременно.

— Что значит «преждевременно»?

— Наши пациенты довольно скоро понимают: для того чтобы выжить, им придется во многом сурово себя ограничивать. Нельзя принимать никакие стимулирующие вещества, в том числе спиртные напитки. Им приходится порвать с бывшими приятелями, изменить круг общения. Понимаете? Но реальный мир устроен несколько сложнее, чем наши представления о нем. Мир состоит из взаимно пересекающихся, перекрывающих друг друга коллег. Приходится постоянно идти на компромисс… Повсюду территориальные войны и двойные стандарты. Да, сотрудники нашего центра время от времени устраивают вечеринки и приглашают друг друга. Как везде. Да, я была против того, чтобы Аннабет приглашала к себе Катрине. Нашим пациентам становится не по себе, когда они понимают, что врачи и психологи тоже люди… День за днем они вытаскивают пациентов из болота наркозависимости, но иногда им тоже хочется расслабиться, и тогда они пьют… Конечно, большинство не переходит границ… Хотя и не все. Некоторые напиваются до бесчувствия. Разница между зависимым и так называемым нормальным человеком заключается в том, что последний как-то приспосабливается к требованиям повседневной жизни. На работу так называемые нормальные люди выходят трезвыми, пьют пиво на солнышке — и на том останавливаются. Лично мне приемы, которые устраивает Аннабет, представляются отвратительным ритуалом. Да, я не оговорилась. То, что происходит на приемах у Аннабет, кажется мне отвратительным, и я против такого «неформального» общения. Когда же на подобные сборища приглашают пациентов, как в тот раз Катрине, все становится еще хуже. Прием оборачивается своего рода конфирмацией. Пациент должен доказать, что способен справиться с той жизнью, в которую ему предстоит вернуться.

— Своего рода приемный экзамен в нормальный мир?

— Я бы выбрала другие слова, но вы меня поняли.

— Вы встревожились, когда ей стало нехорошо?

Сигри Хёугом долго молчала. Тяжело вздыхала, смотрела в окно и медленно почесывала ногу. Было тихо; тиканье настенных часов напоминало шум дождя. Гунарстранна посмотрел на них: старомодные, кустарной работы, с циферблатом из матового фарфора, покрытого пятнами. Римские цифры были нарисованы очень аккуратно, с той же аккуратностью изготовили стрелки. Сверху деревянный корпус украшал резной орел. Маятник покачивался из стороны в сторону между двумя гирьками, похожими на еловые шишки.

— Если бы она не умерла… конечно, ее состояние вызвало бы у меня тревогу, — произнесла наконец Сигри, тряхнув своими серебристыми волосами.

— А тогда, у Аннабет?

— Я пробовала поговорить с ней, но мне показалось, что ей стало легче. Наверное, съела что-нибудь, что не могла переварить, а потом все прошло…

— Значит, тем вечером ее состояние не вызвало у вас тревоги?

— Раз уж вы спросили… сейчас я жалею, что не отнеслась к происходящему серьезнее. По-моему, нам всем нужно было отнестись к ней повнимательнее.

— Такое уже случалось раньше? То есть… чтобы пациенту вашего центра стало так плохо?

На губах Сигри заиграла красноречивая улыбка.

— В ту субботу я впервые была в гостях у Аннабет и для меня было внове видеть стольких сотрудников центра… в неофициальной обстановке. Подобные приемы устраиваются нечасто.

— По какому поводу собрались в субботу?

— Официально в честь начала лета… Наверное, Катрине пригласили, потому что скоро ей предстояло нас покинуть и вернуться в большой мир. Ее лечение подходило к концу.

— Много ли у вас пациентов, которых можно считать излеченными?

— Показатели не слишком высокие… нет.

Гунарстранна посмотрел в пол.

— Так везде? — спросил он.

— В некоторых клиниках и центрах добиваются лучших результатов… Цифры выше ненамного, и все же… Вот Катрине добилась выдающихся успехов. Но не думайте, что нам можно почивать на лаврах. Многие считают, что наши провалы напрямую связаны с нашими законами. Пациенты попадают к нам принудительно; их направляют органы опеки. Но удерживать их у себя насильно мы не имеем права. Они часто убегают. То же самое происходит и со многими так называемыми нормальными людьми: они идут по пути наименьшего сопротивления.

— Как вы думаете, почему в тот вечер Катрине тошнило? По-вашему, она что-то не то съела?

— Понятия не имею. — Сигри снова задумалась. Она полулежала на диване, подогнув под себя ноги, одну руку положила на лодыжку, а на другую облокотилась. — Помню, Катрине и Аннабет о чем-то разговаривали; я подошла к ним. С ними еще стоял приятель Катрине… Он подхватил ее, когда она упала.

— Катрине потеряла сознание?

— Не знаю.

Гунарстранна терпеливо ждал.

— Да, возможно, она потеряла сознание, — произнесла Сигри Хёугом.

— А вы что?

— Пошла за ними, за Катрине и ее бойфрендом, в ванную. Через какое-то время он открыл дверь. Она оставалась внутри. Он сказал, что ей уже лучше и она скоро выйдет. Я немного подождала и через несколько минут постучала к ней. Она в ответ крикнула, чтобы я не беспокоилась. Потом она все-таки открыла. Я вошла; она сидела на крышке унитаза. Помню, я ее умыла. Выглядела она почти как всегда, только ее трясло. Сначала она попросила меня вызвать такси, а потом передумала… то есть она снова попросила меня не беспокоиться. Кажется, она собралась сама позвонить в службу такси или кому-нибудь из знакомых, чтобы ее отвезли домой.

— Вы говорили ей что-нибудь еще?

— Нет. Чуть позже я спросила у Аннабет, где Катрине, и Аннабет ответила, что она, наверное, уехала домой, потому что ей стало плохо.

— И что вы подумали?

— Мне стало не по себе. Она очень расстроилась из-за одного инцидента, который произошел раньше в тот же день, и…

— Что за инцидент? — перебил ее Гунарстранна.

— Кажется, в бюро путешествий, где она работала, ворвался один ее старый знакомый.

— Кто?

— Имени я не знаю. Но за пару часов до того, как мы встретились у Аннабет, она мне позвонила… Наверное, было часов пять, то есть она уже пришла с работы… По ее словам, у нее кое-что случилось. — Сигри нахмурилась. — Говорила она как-то бессвязно, кажется, упоминала о каком-то знакомом из ее наркоманского прошлого. Вот почему ей понадобилось срочно со мной поговорить. Она настаивала на личной встрече.

— Почему?

— Потому что… — Сигри задумалась, подыскивая нужные слова. Гунарстранна молча наблюдал за ней. — Потому что мы с ней часто вели… доверительные разговоры. Мы с ней неплохо ладили.

— О чем она хотела поговорить в тот раз?

Подумав, Сигри Хёугом ответила:

— Я спросила, нельзя ли все обсудить по телефону, и она ответила, что нет. Помню, я еще посмотрела, сколько времени. — Сигри показала на громко тикавшие настенные часы. — Начало шестого, а в половине седьмого мы должны были быть у Аннабет. Я прикинула, сколько времени мне понадобится на душ и все остальное. Я… ну, в общем, пыталась все успеть, скажем так, и спросила, не могу ли я заскочить к ней до приема, но Катрине ответила: нет.

— Чем она объяснила свое нежелание вас принять?

Сигри пожала плечами:

— Кажется, сказала, что ничего страшного, поговорим потом. Мне это не очень понравилось, потому что я знала, что она очень обидчива, тяжело воспринимает отказ. Поэтому я спросила: «Ты уверена?» И еще раз предложила за ней заехать. Но она спросила, найдется ли у меня время завтра, то есть в воскресенье, на следующий день после званого ужина. Я ответила, что да, но… встреча так и не состоялась.

— Вы не помните, как именно она рассказывала о случившемся? Меня интересуют точные слова.

Сигри задумалась. Гунарстранна отпил кофе и снова одобрительно кивнул.

Сигри закрыла глаза.

— Она сказала: «Ко мне пришли…» Нет, не так: «Кое-что случилось на работе… Явился один человек из моего прошлого. Мне нужно поговорить с тобой, иначе я сломаюсь». Что-то в этом роде — точных слов я не помню.

— «Иначе я сломаюсь»?

Сигри кивнула.

— Как вы истолковали ее слова?

— Да никак. Просто такой оборот речи, вроде «Кажется, я сейчас упаду в обморок» или «Ой, я сейчас умру», как говорят некоторые.

— И что вы ей ответили?

— Спросила: «Кто же это, милая?» или «Милая, кто же к тебе приходил?»

— Вы с ней были настолько близки? Вы называли ее «милой»?

— Ну да.

— Вы так же обращаетесь к другим пациентам?

— У меня со всеми складываются неплохие отношения…

— И вы ко всем обращаетесь одинаково?

— Нет. Наверное, можно сказать, что у нас с Катрине… отношения были особыми.

— Почему?

Сигри не спешила с ответом. В конце концов она сказала:

— Потому что у нас с ней… — Она еще немного подумала. — Наверное, Катрине чем-то отличалась от других… Да, по-моему, она была не такая, как все. Катрине была особенная.

Гунарстранне показалось, что Сигри пытается что-то объяснить себе самой. Она смотрела в одну точку, словно забыв о его присутствии.

— Было в ней что-то такое… — Она еще помолчала и добавила: — Хотя… не знаю. В такие минуты, как сейчас, кажется… возможно, нас с ней просто потянуло друг к другу. Но самое главное, она очень долго доверяла мне свои секреты.

— Доверяла?

— Да. Возможно, с медицинской точки зрения это было не очень полезно, но она предпочитала меня многим другим.

— И все же она так и не сказала, кто приходил к ней на работу и что там произошло?

— Нет. Мы договорились встретиться на следующий день.

— Вы пробовали связаться с ней в воскресенье?

— Днем я звонила ей, но она не взяла трубку.

— Что вы подумали?

— Подумала, что она забыла о нашем уговоре или перезвонит мне сама позже. В конце концов, мы ведь так и не назначили время встречи.

— Что за человек ее бойфренд? — спросил Гунарстранна после паузы, прочистив горло.

— А, ерунда. Пустышка!

— Пустышка?

— Да, мне так кажется. Снаружи еще куда ни шло, а внутри, — она постучала себя пальцем по голове, — пусто! Он ее очень ревновал… что говорит о его инфантилизме.

— Он склонен к насилию?

— Н-нет… я так не думаю.

— Как по-вашему, он бил ее?

— Нет. — Сигри покачала головой. — Нет, иначе она бы со мной поделилась.

— Как проявлялась его ревность?

— По-моему, он боялся, что она изменяет ему с другими мужчинами.

— А она ему изменяла?

— Понятия не имею.

— Значит, она не всем с вами делилась?

— Скажем, такого рода тайны меня не интересовали.

— На званом ужине к ней кто-нибудь приставал?

— Что значит «приставал»?

Гунарстранна посмотрел ей прямо в глаза:

— По-моему, вы прекрасно поняли, что я имею в виду. Кто-нибудь из гостей проявлял к ней… повышенное внимание, отпускал двусмысленные шуточки и так далее?

— Сомневаюсь.

— Почему?

Сигри задумчиво смотрела в одну точку.

— Если бы так было, тот, кто проявлял к ней интерес… потом ушел и позже вернулся, и вел себя так, чтобы не вызывать подозрений…

— Да, все возможно.

— Нет… — Она покачала головой. — Не может быть!

— И все-таки?

— Почему вы настаиваете?

— Вы хорошо ее знали, — ответил Гунарстранна, — она делилась с вами своими секретами… Может быть, кто-то из тех, кто присутствовал на званом ужине, в самом деле относился к ней… несколько своеобразно. Насколько допустимо подобное поведение — вопрос другой. Вы можете сказать, положа руку на сердце, что все гости в тот вечер неотлучно оставались в доме?

— Нет.

— Почему?

— После того как мы встали из-за стола, несколько человек решили поехать в город. Одни гости были наверху, другие внизу, третьи гуляли в саду. Кто знает?

— Вы помните, кто именно поехал в город?

— Несколько человек отправились в «Смугет»… Инициатором был некто Гогген. Знаю, что он занимается эргономикой и его настоящее имя Георг Бек. С ним поехал Бьёрн Герхардсен…

— Хозяин, муж Аннабет?

— Да, он совсем как мальчишка-подросток! Остальных тоже уговаривал поехать и развлечься. Согласились несколько гостей помоложе. Не помню, сколько их было всего. Гогген и Бьёрн Герхардсен точно уехали, а с ними кто-то еще… Кажется, Уле Эйдесен, бойфренд Катрине.

— Почему вам так кажется?

— Я нигде не видела ни его, ни Катрине. Либо он ушел с Катрине, либо поехал с Гоггеном и остальными в развлекательный центр.

— А вы?

— Я? Я ходила туда-сюда… — Она нерешительно улыбнулась. — Думаете, я…

— Мы ничего не думаем, но, возможно, нам понадобится прослушать записи ваших бесед с Катрине.

— Зачем?

— Во время ваших бесед она могла упомянуть нечто, имеющее отношение к делу. Поэтому прошу вас, если вы что-нибудь вспомните, позвонить нам. — Он встал.

— Конечно, — заверила его Сигри, тоже вставая.

— Как вы узнали о ее смерти? — спросил Гунарстранна.

— На сегодняшнем утреннем совещании я первая упомянула о том, что Катрине не объявлялась с субботы… Кто-то вчера смотрел новости и запомнил, что в Мастемюре нашли мертвую женщину. Не знаю почему, но мы все вдруг испугались. А если это Катрине? Хеннингу, парню, который проходит у нас альтернативную службу, поручили позвонить ей на работу и все выяснить. — Сигри осторожно улыбнулась. — Не знаю, связались с вами до того или после, — добавила она.

— Значит, вы понятия не имеете, почему ее стошнило на званом ужине и куда она делась после того, как ушла оттуда?

— Ни малейшего.

— Как вы попали домой?

— За мной заехал муж.

— Когда?

— Поздно, очень поздно… Уже начало светать.

— У вас заботливый муж.

— Он всегда заезжает за мной. Когда мы были моложе, его самопожертвование меня слегка утомляло… Теперь же мне кажется, что это прекрасно.

— Но почему вы так задержались в гостях?

— Мы продолжали праздновать. В основном беседовали с Аннабет. Нечто среднее между заседанием швейного кружка рукоделия и производственным совещанием. Последние гости, по-моему, ушли в половине пятого утра. Потом я помогала Аннабет прибираться. Перед тем как я уехала, из города вернулся Бьёрн.

— Когда это было?

— Повторяю, уже начало светать, так что, наверное, около четырех утра.

— По-вашему, прием удался?

— По-моему, да.

— В тот вечер Катрине с кем-нибудь уединялась? Разговаривала с кем-нибудь особенно долго?

— Мне трудно сказать. Она ведь ушла раньше других, а я во время ужина сидела далеко от нее. В какой-то момент я заметила, что они с Уле пьют кофе. Вот и все, что я заметила — до тех пор, пока ее не стошнило.

Конец ознакомительного фрагмента.