Замалчивание: Временная капсула. Не разрешают говорить, но запрещают молчать

Хет Бавари

Первая часть сюрреалистического триллера. 2071 год, пансион Гамильтон Хиллз, расположенный в городе Орхолт, раскрывает двери для очень интеллектуального для своих лет подростка Джеффри Фелпса. Вот только очень скоро юноша узнаёт, что оказался не в учебном заведении, а во временной капсуле, живущей по своим сумасбродным законам. Книга содержит нецензурную брань.

Глава 1

Джеффри Фелпс. Кровотечение. Гамильтон Хиллз, 2071 год.

Станешь неотъемлемой частью коллектива, как порошок, насыпанный в воду, просто растворишься и не заметишь этого, лес окружит тебя и окутает мглой до тех пор, пока ты сам этого не захочешь раскрыться, стать тем, кем тебе положено стать. Лес станет человеком, ты станешь лесом, превратишься в него сам, если уже не стал им. Деревом, ты стал деревом, грибами, дождями, ветрами, ты уронил на пол книгу о десяти тысячах своих грехов, которую другие подростки твоего возраста обычно называют «личным дневничком», но ты как философ, шестнадцатилетний нигилист и циник, называешь любые свои рукописи исключительно словом «мемуары». И ты правда уезжаешь из дома, покидаешь мать и все твое детство, детство ты оставишь на руках у матери, новорожденного и слюнявого себя, а подростки твоего возраста должны жить отдельно, в подростковых коммунах, муравейниках и термитниках, надувных мирках, где тебя будут непрерывно долбить ботинком в лицо, отбирать еду и победят тебя в танцах на дискотеке. Танцуешь ты как лох, Джеффри, если не хуже, зеркало видело это, зеркало все про тебя знает, оно уже отрепостило эту информацию по всем зеркалам города, и они смеются над тобой. Тебе страшно? Не совсем, лишь самую малость. Раз уж надо куда-то ехать, значит надо.

— Солнышко, ну ты собрался? — руки матери торчат как крылышки, крылышки бабочки, сами по себе, такие же хрупкие, нитка жемчуга на шее дрожит, ты рад бы все бросить, обнять ее и спрятать лицо у нее в волосах, когда она возникает на пороге твоей комнаты, и рука, нет, не рука, крыло, крыло любви снова заслоняет от тебя перспективу жить в пансионате, где тебя уже ненавидят, даже не зная, кто ты и почему ты им не нравишься. Любовь остается закрытой банкой с конфетами на верхней полке буфета, тебе нельзя сладкое, потому что когда ты наедаешься конфет, это все равно что целоваться взасос с ядовитой змеей и сдохнуть, но не на месте, а с оттяжкой и понарошку.

— Ты что-то забыл или передумал? Какую музыку тебе поставить в машине? Я купила тебе отличный диск Саймона Лэйна. Выдающийся композитор, основоположник современной западной неоклассики…

Она говорит подряд, запинаясь, чуть заикаясь, боясь тебя расстроить, но всегда с таким лицом, что понять можно все, даже, наверное, слова в ее недоговоренном монологе. Все нормально, мам, вы сдали меня в аренду за тысячу евро в день, видишь, я упакован словно корабль, я безлик, я медицинский бинт и прокладка, которая надежно приклеивается к любому месту, куда её помещают, а еще она обеспечивает защиту от протечек, а моя крыша течет чаще чем полагается, я постоянно чуть влажен, отсыревшая постель и полное отсутствие в карманах лишнего курева делают меня очень несчастным существом, мамочка, но все это временно, временно, понимаешь?

Ты засовываешь в сумку все свои мятые тетради, надо было погладить их утюгом, но лень было, и ты оставил все как есть — мятые и неопрятные, блеск и глянцевый глянец, вечная молодость, вечная усталость, с колыбели и по торт с пятнадцатью свечками, потому что последняя, шестнадцатая свеча, сломалась на момент втыкания её в окаменевший торт, ты видишь, как все время меняется моя физиономия, особенно когда я улыбаюсь, мама, а теперь мне надо идти, меня ждет фантастический мир.

— Ты что, печатал свои учебники на машинке? Почему так долго, Джеффри? — отчим смотрит на тебя в зеркальце заднего вида, ты ждешь, пока он отвернется и будет следить за дорогой, потому что за дорогой у него получается следить намного лучше, чем за собственным сыном. — Каждая минута нашего времени стоит дорого. Из тебя вырастет бездельник, прячущий голову под крыло, когда дует ветер перемен. Именно поэтому мы и отдаем тебя в люди.

— Аллилуйя, — отвечаешь ты, и светлые волосы падают на твое лицо, отчего ты похож на ангела, которого изгнали с небес за его левые взгляды. Ты левак, ты совершенно левый и потому р-р-революционный, настоящий блудный сын от анархии и стакана во… дки? Вроде так это называлось в двухтысячных, но сейчас на дворе 2071, и ты летишь с отчимом на машине по трассе номер два, проложенной прямо в небо, и знаешь, что этот автомобиль марки «Икарус» никогда не разобьется из-за магнитных полей, они притягивают колеса к поверхности шоссе, вокруг тебя рисуются стальные ребра антенн, басы музыки мигают в такт твоим мыслям, твоя спина вибрирует от тактильных ощущений, которые не дают тебе заснуть, умные машины такие умные, когда-нибудь они поработят Орхолт, почему, блин, не сегодня?

Орхолт — деревня, киберпанк плелся в него почти два поколения, а когда он наконец дошел, никто его не понял, только шпана пользуется всякими очками «вертуальной» (как они сами их называют, коверкатели языка) реальности и обкатывает свою дрель на знойных красоток из пиратских интимных сетей. Ты туда не заходил, не потому что ориентация слишком ортодоксальная или мозгов не хватает, а потому что не возбуждают голографические прикосновения и биоэлектрическая стимуляция, из американской мечты сделали бутерброд и сожрали его, давясь и урча. — Молчишь, анархист и концептуалист, снова блуждаешь в мыслях по кармашкам и закоулкам сознания? Джеффри, пиздить тебя будут там, что ты понимаешь, — отчим скалится, но твой отчим для тебя — это не авторитет, он твой вечный позор. — Я тебе музон, а ты наушники в уши, чмошник фанерный? Надо было тебя в детстве ремнем дрочить по губам, может быть ты бы все понял.

— Ты пьяный за рулем. — ты не спрашиваешь, ты повторяешь, старательно и веско. Алкоголик, да еще и злой, нельзя заводить таких людей, но ты уже знаешь, что если он не поставил машину на автопилот, не развернулся и не влез на заднее сидение, чтобы дать тебе подзатыльник — он ничего плохого тебе не сделает. Не повезет он не-сына в элитный пансионат с побоями, а вот с издевательствами над твоим униженным достоинством и психикой — да, вполне. Кинет тебя стервятникам, когда ты уже сопли размазываешь, и плитки на лестничной клетке понятно, чем испачкаешь. — Хватит мне мозги подъебывать. Наверное, ты задаешься вопросом, читатель, как живется быдлу в 2071, почему этим людям нет числа в трехмерной вселенной, почему инстинкты продолжают наводить панику в семьях, ведь мы такие развитые и цивилизованные. А ответ простой — за закрытыми дверями, по кухням и машинам, как сейчас, говорить можно все что угодно, и плевать на все вопли протеста.

Мой отчим — Элисс Карт — какой-то дворник с большим стажем, встретил мою мать — Каролин Фелпс — экономического политика Орхолта, мать при виде его передернуло, и с тех пор он подметает её улицы, если ты понимаешь, о чем я. Куда пропал мой отец, ну, детей находят в капусте, вероятно там же и теряют их уже взрослыми (в капусте), я не знаю, я не видел и не слышал о своем отце ничего нового, начиная со своего пятилетнего возраста. Но отчим меня бесит, тупой и желчный человек, я никогда не осознаю, зачем моя мать подобрала его с улицы или почему она не оставила на этой улице меня, подобрав его, потому что в одном доме мы не уживаемся, поскольку он не умеет пользоваться ничем из техники, машинку водить научился и доволен, но даже с ней проблемы, потому что прямо сейчас мы чуть не влетели в стальную опору, но обошлось.

— Я же просил тебя помогать мне с дорогой, я не вижу ничего из-за этих чужих солнц! — почти кричит на меня отчим. Солнцы — это фары, его грубый сленг из низов Орхолта путается у меня на ушах дешевой лапшой быстрого приготовления. — Ты хочешь доехать до Гамильтона живым или нет? — орет он еще громче. Я ему не отвечаю, мы оба знаем, чего я хочу, о да, о да, о смерть, о кибернетические коровки на вывесках кафе с фастфудом, потому что настоящих я вообще никогда не видел вживую, но мы уже почти приехали. Я вижу перед собой здание в такой схеме, в таком разрезе, как помесь промышленного сооружения с рекламным щитом: облупленное стекло, косые швы, полуметровые ряды панелей, рама с проводами, опоясывающая это все. Неоновая вывеска гласит:

«Добро пожаловать! Частный пансионат „Гамильтон Хиллз“. Сохраняем постоянство ваших подростковых умов и сердец с 2022 года!»

Надпись чуть ниже, переливается и изгибается: «До Орхолта четыре тысячи миль.»

Четыре тысячи миль до ближайшей ниши цивилизации, кем мы учимся быть, отшельниками и без личностными сисадминами, не надо, я сам донесу все свои сумки и вещи!

— Нас никто не встречает, — замечаю я, когда мы подходим к стеклянным дверям, но это не значит, что они прозрачные, прозрачными бывают только зеркала, да и те скоро цензура прикроет. Моя куртка трепещет на ветру, словно не она меня греет, а я её. — Может быть, они передумал меня зачислять?

— Карт, отец Джеффри Фелпса, мы прибыли, — бормочет отчим в коммуникатор, переминаясь с ноги на ногу. — Можете отпирать.

— Доступ разрешен. Правила вы знаете, охранники предупреждены. Джеффри Фелпс, добро пожаловать! Попрощайтесь с отцом…

— Он мне не отец! — гаркаю я в ответ, а потом сам пугаюсь звука своего голоса, грубого и ломкого. — Пусть он со мной прощается, если помнит, как меня звать.

— Хорошо, незнакомый мне ребенок, — отчим всплескивает руками, его тощая и словно собранная из костей в собачьей будке фигура колышется в унисон со мной, ветер просто сбивает меня с ног, но я не спешу под защиту новых стен. — Не смею задерживать! Не пей воду из-под крана как дома, не ешь зубную пасту с голодухи как дома, забудь номер дома и меня. Прощай, Джеффри!

— Прощай, — я захожу в темноту холла, и мои ноздри опаляет запах дезинфекции, хлористый дух, пресный и острый одновременно. Свет зажигается в тот момент, когда я делаю шаг назад и дважды топаю, он тотчас дает мне понять, как недружелюбно встречает этот мир нового интерферента. Я не вижу двери, из которой я пришел, за стеклом стены плавают голографические рыбы и морской пейзаж. Из интерьера здесь подобие зрительских трибун — мягкие сидения, точно копирующие трапециевидные сиденья амфитеатра. Стеклянная перегородка, за ней стоит пара книжных шкафов, прошлый век и классика в добротном переплете. Все предельно функционально и надежно. Но я никогда не думал, что в этом здании может быть так пусто. Есть стальной второй этаж, который проходит над моей головой, но как туда подняться — не имею ни малейшего понятия. Крошечная лестница в бок и лифт, стол с бланками и газетами, кибернетический манекен за этим столом, видимо отвечающий за приветствия и экскурсии по этажам и комнатам. Я подхожу к столу и беру один из бланков, почти наугад:

«Последняя версия образца справки для высшего руководства по комплексным исследованиям способностей человеческого мозга к реальному восприятию действительности. Просьба проверить. Передать для дальнейшего использования.

Имя: Цекус Вендт

Возраст: 15»

Дальнейший текст разорван, словно его дернули за край, как недовязанный свитер за ниточку, и он размотался полностью, оставив на бумаге неровно оторванный край. Где-то за моей спиной голографическая рыба бьет хвостом и выпускает фонтан брызг. Я кладу бланк на стол, щелкаю перед автоматоном пальцами, но его глаза не зажигаются. Вообще ничего не происходит. Я аккуратно берусь за его металлическую голову, ища тумблер, включить и выключить, ребут и ригель.

— Да он мертвый, дохляк, — раздается сзади насмешливый голос. Я вижу, как по лестнице спускается гай с волосами-паклями, цвет ближе к кофе или грибу. — Или пьяный. Пьяный автоматон матрице не хозяин. Мне сказали, тебя проводить надо, а бланки мы с весны не разберем, завалили. Ты Джеффри? Я Блэйк Кэмпбелл, живу на третьем ярусе, там же и умираю.

— Разве тут нет школьной формы или чего-то в этом роде? — спрашиваю я. Блэйк осматривается.

— Кто-то не носит школьную форму? — спрашивает он с паузой, и его взгляд говорит мне, что он в курсе, что он одет не по форме, но ему хочется оттянуть разговор. — Кто-то не читал школьные правила? Ох не завидую же я этому! Он вскидывает кулак вверх и смеется, я подхватываю его смех, хотя мне редко, когда удается зацепиться за чужие эмоции так легко, как в этот раз. Это страшно — понимать, что в этом смехе нет злобы или скрытой угрозы, а только веселая ненависть ко всему вокруг.

— Хорошо, ладно. Я не в форме, потому что сегодня субботка, а по выходным мы носим обычное. Страшакам…

— Страшакам? — перебиваю я его, и в моем мозгу оживает карикатурное лицо отчима-чудовищеморда из моих кошмаров, — Ты смешал слова «страшный», «срань» и «старший»? Интересный речевой феномен.

— Ну типа, — Кэмпбелл продолжает дальше, как будто его и не перебивали, — Это раньше за нас пеклись, мол, ребята без присмотра, им нужно человеческое внимание! А потом эти андроиды, и кому интересно, во что мы одеты? Я голым ходил по этажу, и мне ничего не было. Ну…

— Дверь, в которую я вошел, исчезла. — счел нужным поделиться я, чтобы скрасить это неловкое «ну» человека, осознавшего что он только что признался первому встречному в попытках бегать голым по этажу элитного пансионата для особенно интеллектуальных учеников.

— Ненавижу, обожаю Гамильтон. Нас не выпускают, а попытки сбежать были, не одна, поэтому дверь прячется. Нас даже в холл не выпускают, когда страшаки сваливают из Гамильтона по домам. Кто-то говорит, что дверь вообще в одном месте не находится, она может в любом быть, по желанию, не нашему желанию, — Блэйк делает характерный жест рукой, — Схема коридоров есть, но неизвестно, где они врут, а где на самом деле правда. Я не сверял. Пошли в лифт, Джеф. Я могу называть тебя Джеф?

«Ты уже меня так называешь, чувак.»

— Как тут с интернетом? — я стараюсь задавать поменьше вопросов, но не выходит, они рвутся из меня супротив моей воли. Блэйк, к счастью, видимо общительный парень и готов делиться с кем угодно подробностями своей жизни в пансионате, да и подбить клинья к нему стоило бы, может поможет стать членом чего-то большего.

— Он у нас свой, — лифт гиперактивно несет нас наверх, но не так гиперактивно, как лифт в моем доме, например. За минуту мы были бы уже на сотом этаже, а здесь… Кэмпбелл одет в черное, похож на гробовщика, а голос — баритон баритона.

— Своя социальная сеть. Аавия администрирует. Я бы арабу не доверял, — пожаловался Кэмпбелл, но глаза его улыбались. Смех звучал не очень весело. — Арабы словно магнит притягивают к себе неудачи. Шныряют вокруг на высоких скоростях. — Не дружи с ним, ок? Аавия конечно и так тебя к себе не подпустит, но ты на всякий случай тоже держись его боком.

Ого, первый совет по поведению в новом обществе подъехал, а я почти что прохлопал его инфантильными ушами, подумал я с горечью, но вслух, разумеется, не сказал. Лифт остановился. Как только двери распахнулись, я увидел коридор — голографические шторы из текучей материи, блестящие стилизованные фигуры по бокам, лепнина, и этот неприятный пол, покрытый тусклым черным материалом.

— Третий ярус! — объявил Блэйк, входя на этаж и жестом показывая «не отставай», — Обычно я не отвечаю за заселение новеньких, но сейчас все решено. Этаж снизу забит, так что выбирать особо не приходится. Теоретически есть еще первый ярус, но с этими вонючими моющими средствами… Просыпаться с хлоркой во рту нравится? Вот и я говорю — «решенО».

— Настолько сильный запах? — коридор короткий, но из-за того, что мой проводник проверяет все комнаты, видимо на предмет того, можно ли меня в них селить, времени уходит конкретно много. Как он это делает, в смысле, проверяет? Надписи на дверях гласят разное, полезное, видимо список живущих в каждой комнате — все, что я успеваю усвоить своим мозговым-пищеварительным трактом, так это то что в каждой комнате живут по двое человек, и это дает мне внутреннее облегчение — двум сжиться проще, чем четвертым или троим.

— Они тебе хлорку в рот насыпят, если посчитают твой рот помойным местом.

Блэйк наконец находит нужную нам дверь, проводит ключом-картой по отверстию, и мы оба входим в мою новую комнату. Она кажется маленькой — по бокам стоят вмонтированные в стены капсульные кровати, больше похожие на стойла, я даже не знаю, как и назвать то, что они собой представляют. Но то, что при их виде у меня появляется желание лечь на них и ни с кем не общаться, — правда.

— Зеркало настраивается, свет настраивается, кровать настраивается, — бормочет Блэйк себе под нос, делая вид, что считает эту информацию необходимой.

— Сосед настраивается?

— Я? — парень издает звук, который я примерно понимаю, как смешок. — Я настроенный 24/7, бля. Голосовой набор поддерживаю. С прибытием на борт, Джеф.

— Ты мой сосед? — уточняю я, чувствуя, как мои брови ползут вверх. — Ты же тыкался во все двери, искал, куда меня пристроить, зачем?

— Буду тебя бесить, переселишься в место получше. Чего ты так болезненно кривишься? Ну да, я подбираю всех и вся с холла школы и пихаю к себе, Картер занят на благе Гамильтона, он бы тебе побольше выбора в комнатах дал бы, конечно. Обожаю, ненавижу его.

— Я думал, при поступлении в школу обязателен разговор с директором или с любым замещающим его лицом? — я замираю с плакатом в руках, не зная, куда я должен клеить его и должен ли — характерный росчерк на комнату мне нанести хотелось, но плакат с надписью «Культ Неандертальского Принца» и изображением его героической тени на черном фоне… Да-да, я люблю старье про приключения мальчика из киберпанка, попавшего в каменный век, и что вы мне сделаете?

— Повесь в ванне, — подсказывает Блэйк, его черный глаз почти неуловимо дергается. — Говорю же, по выходным никого нет. Ты не персона нон-гранта, чтобы ради тебя ломали график. Я сам прибыл в Гамильтон на выходных, если меня не подводит память. Только я дальше пошел, и тому роботу на стойке открутил голову. Картер вышел из лифта, увидел и открутил голову мне. Серьезный человек этот Картер.

— Важная шишка, этот Картер? — Душевая оставляет у меня впечатление, что стены испускают приглушенное пение — тихий журчащий звук, видимо у соседей сейчас течет вода. Об этом я тоже сообщаю Кэмпбеллу, мне интересна его реакция на всё, что тут происходит, она дает мне благодатную почву для ознакомления с обстановкой.

— Картер Уилсон? Президент школьного совета, громила такой, кудрявый блондин. Ангелочек на вид и на вкус тоже — райское мясо. Альтруист, насколько я могу судить, но я бы сильно ему не доверял. Я бы никому бы не доверял, Джеф. Даже себе.

–… Вода шумит? Там Дилан Донован и Мод Рэндалл живут, по соседству с нами. Последняя комната по коридору. Они если что-то включили, то выключить уже не могут, ни матом, ни клюшкой не переубедишь. Выключишь — они снова включают, спустя минуту. Меня шум от них не бесит, а вот Алан, когда я с ним только познакомился, на стенку лез. Неправомерный расход электричества, воды, света. Алан в первой комнате живет и…

— Тоже не советуешь ему доверять? — я раскладываю свои книги внутри капсульной кровати, по полкам и выступам. Они занимают много места, но вмещаются в итоге все, и я доволен собой, своей новой жизнью. Блэйк наблюдает за мной сквозь полуприкрытые, но озорные глаза, я его снова развеселил.

— Алану? Ебучий Алан Ретт, я дружил с ним, когда мы только сюда прибыли, но он сильно изменился, стал придерживаться странных идеологических взглядов. Что все кролики должны быть ублажены, а люди — зарезаны. Стал смущаться моего возраста, а я на год младше, мне семнадцать, а он старпер и волк одиночка. Хотя какой он волк одиночка, со своей бандой?

— Да-да, — он ловит мой взгляд, продолжая свои объяснения о том, из чего состоит пансионат Гамильтон Хиллз, препарируя его при мне на свой лад, вычленяя основное. — У Алана есть банда. Ре-цикл. Ненавижу, обожаю это сборище эко-террористов. Ненавижу за то, что они постоянно галдят о том, что я внес свой вклад в мусоросборники Орхолта, когда появился в Гамильтоне. Что ученики теряются без вести в моем бардаке. Обожаю за то, что они обычно очень пассивные, вытесывается на мир один Алан. Вообще если захочешь к ним вступить, ну, в Ре-цикл, стать частью глобальной переработки, будь готов к тому, что к Картеру тебе путь закрыт. А Картер может все, больше чем Алан. Вот и подумай о том, что…

— Но ты то ни с кем и никуда? Ни там, ни тут? Не член банды, не шестереночка в механизме? — я задаю наводящие вопросы, чтобы как-то упорядочить свою распалившуюся интуицию. Она по своей сути женская, и с ней надо быть очень осторожным. Одной рукой я настраиваю ноутбук, нет, свой я не привез, о некоторых правилах я знал заранее, но Гамильтон Хиллз предоставило мне свой, он лежал на полке капсульной кровати.

— Какой пароль от вифи?

— Церебро, — Блэйк отвечает моментально на то, что волновало меня меньше всего, а на остальное он, видимо, предпочел забить. — Увидишь там иконку с капканом — это наша социальная сеть «Фейрвью». Регистрируешься и заходишь. Женский пол советую не ставить, потом не поменяешь.

По его резко погрустневшему взгляду я понял, кому так и не удалось сменить пол в чате Фейрвью.

— Мне вбивать реальное имя и фамилию?

— Само собой нет! — Блэйк выпучил глаза, словно я сказал что-то кощунственное. — Выбери себе псевдоним, у тебя же есть святое ласкательное словечко для себя? И на аватар реального себя не ставь, тут так не принято.

Я киваю, приступая к процессу регистрации. Выбираю себе ник: «Кровотечение», возникает проблема с возрастом, тут мне тоже надо врать? Что вообще дает отметочка 18+ в моем профиле?

— Доступ к контенту возрастом повыше, — Кэмпбелл углубляется в свой ноутбук, похоже он все же решил стать моей сопровождающей рукой и там, где это возможно. — Ну типа…

— Пьяные андроиды своей матрице не хозяева?

— Ставь честный возраст, Джеф, упростишь нам обоим жизнь, — я возвращаюсь к процессу регистрации.

На аватар надо поставить что-то соответствующее кличке и жизненным ориентирам — я ставлю красные вишни, потому что цветы появляются раньше листьев, да и как дерево с запретным плодом мне больше импонирует вишня, а не яблоня, яблоня это к Ньютону. Заодно я замечаю, что поисковик реально ни о чем, весь контент выше 12+ замылен (все изображения, где есть кровь и насилие, даже если это 2D тяночки), а доступ к другим, привычным мне социальным сетям, заблокирован на уровне клавиатуры — как только она догадывается, что я хочу вбить, дальше печатать не выходит. Интерфейс у Фейрвью — мое почтение, а также мое недоумение и разочарование в жизни. Я могу посмотреть на свой профиль, поставить статус и заполнить такие пункты как «отмечаю/не отмечаю эти ваши праздники», «главное в жизни», «религиозные взгляды», «диагнозы»…

— Диагнозы? А как же строгая медицинская комиссия? Психиатрические, психологические тесты?

— А? У Аавии многие пункты для прикола, джаст фор лулз, ты видишь лишь малую часть из того, что он оставил. Был пункт с семейным положением, в мужском пансионате, ага. Кто-то вбивал своих девушек, оставленных в Орхолте, кто-то шел дальше и вбивал своих одноклассников как свою пару. «Натуральный цвет ваших волос», «Натуральный цвет ваших глаз»… Из-за того, что он оставил свободный ввод, а не выбор по пунктам, ребята отрываются по полной. У меня цвет глаз виски, мои волосы цвета бронзы, — Блэйк залезает на свою кровать, забирает на грудь ноутбук и накрывает одеялом с головой. Остаток речи доносится уже оттуда. — Есть и полезные пункты, о любимом времяпровождении, интересах. Есть даже пункт насчет мяса, угадай благодаря кому он появился?

— Мне надо добавить тебя в друзья?

— Тут даже какое-то подобие игр есть, но я тебе в них не советчик.

— Ты не хочешь добавляться ко мне в друзья? — Кэмпбелл приподнимает одеяло и смотрит на меня долгим, испытующим взглядом. У меня от этого взгляда начинает неприятно шевелиться под ложечкой, но усилием воли я заставляю себя улыбнуться.

— А зачем тебе друг с тремя друзьями из всех существующих на трех ярусах, Джеф? Фейрвью это наше самое большое достижение, в нем кипит иная жизнь, это буквально оборотная сторона Гамильтона, и на ней лучше не совершать бездумных, опрометчивых поступков, потому что у нас были те, кто закрывал потом профиль, но их это не спасало.

— Я не вижу ничего плохого в том, чтобы добавить тебя в друзья, потому что мне надо с чего-то начинать, — я смотрю на него в ответ вполне себе решительно, однако не показываю, как меня колет при этом упоминание о друзьях. — По-моему, ты вполне подходящий вариант для дружбы. Ты то еще трепло, но ты умеешь это компенсировать. Кстати, а где стена?

— Тут нет стены в общем понимании этого слова, — я задаюсь вопросом, не жарко ли Блейку в его черных одеяниях под одеялом, но видимо нет, он лежит вполне себе спокойно и не похож на истекающего потом, подыхающего от жары. — Тут другая система. Ты можешь послать анонимную записку со своим мнением о школе, мире, жизни, получить к ней комментарии. Комментарии не будут анонимными, Аавия уже обжигался на этом. Картер сказал, что они должны знать в лицо тех, кто пишет оскорбительные комментарии под чужими весточками, в том числе и сами авторы этих весточек.

— А автора оскорбительных весточек знать в лицо необязательно?

— Если ты сидишь в Фейрвью около месяца, а ты будешь сидеть в нем довольно часто, потому что другие занятия сосут по сравнению с «я зайду на минутку туда и сразу же выйду!», и тебя вычислят по первым же строчкам твоей анонимной записки. Некоторые пользуются анонимными записками, чтобы поделиться с миром музыкой и рисунками. Кто-то подписывается в анонимных записках. Я редко, когда пользуюсь анонимками, я сижу в чате Фейрвью, его пользователи создают в нем ветки по интересам. В основной ветке мы обсуждаем учебный процесс, успеваемость и вообще приличные люди.

— А другие ветки?..

Блэйк снова поднимает одеяло, но на этот раз его взгляд устремлен в потолок, и его глаза пусты. Я поднимаю взгляд на потолок тоже, смотря как голографические рыбы плескаются в безбрежном океане, у меня начинает появляться чувство морской качки внутри.

— У них есть другая тема помимо ебанных рыб? Не знаю, звездочки? Утята на выгуле?

— Ну раз уж ты зарегистрировался, напиши Аавии, что на рыбах клином свет не сошелся. У него ник в чате Фейрвью «Удушье». Он типа единственный, кто имеет доступ к системе смены голографических обоев по выходным, они отключают нам возможность — это настраивать, потому что…

— Неприятные инциденты?

— Да. Не возражаешь, если я вздремну, Джеф, а ты пока сам изучишь Фейрвью? Он не храпит во сне, и это плюс, а вот то что мои собственные мозги снова грохочут со звуком танка, давящего колесами невинных щенят — нет, это суровый минус, но я его как-нибудь переживу. Что ж, я навожу на заветное слово «чат», и мы начинаем наше нелегкое общение с теми, кого всосал в себя Гамильтон Хиллз — элитный пансионат для несовершеннолетних гениев, философов и прочих факапов.

Фейрвью: 1

Логотип Фейрвью. Гамильтон Хиллз, 2071 год.

Кровотечение присоединяется к вашему мурмилому обществу. Добро пожаловать в основной чат Гамильтон Хиллз!

Кровотечение: Хай. Тут есть хоть одно место, где на фоне НЕ стоят рыбы?

Катафалк: Амебам

Катафалк: А мы амебы

Терминал: Добро пожаловать. Ты новенький?

Капкан: Хули в школьных правилах до сих пор нет пункта о белых тапочках

Катафалк: Место с рыбами

Катафалк: Хай?

Протрава: Это безопасно для глухих?

Катафалк: Остановите школу, я сойду

Кровотечение: Прямо чат депрессивных инков, какой год мы себе возвращаем?

Кровотечение: *ников.

Шредингер: О новичок у тебя фиолетовые волосы?

Катафалк: Новичок, тебе всё фиолетово?

Провокация: Уходя, гасите звезды.

Шредингер: Почему ты мне указываешь, лол?

Кровотечение: Мой ник подразумевает, что я люблю красный цвет.

Катафалк: Нам фиолетово

Терминал: Я слышу аккорды дурдома, это нормально? Я думаю, что нет. ВЫШЛИ ИЗ ЭТОГО ЧАТА, КЛОУНЫ.

Катафалк: Хочешь остаться с наедине?

Шредингер: В эти особенные красные дни?

Терминал: Я хочу, чтобы вы перебесились в другом месте. Следующая шутка окончится для вас мутом на два часа.

Кровотечение: Как я понимаю, ты и есть Картер Уилсон, школьный староста и заводила всего самого, самого, самого?

Терминал: Говоря буквально, грубо и прямо — я та единственная перегородка на выходных, которая удерживает вас от того, чтобы перебить друг друга.

Катафалк: Лишиться старосты

Катафалк: Это как лишиться девственности

Катафалк: Будь моим

Пользователь «Терминал» выдал мут пользователю «Катафалк» на 1, 5 часа.

Шредингер: Он же ненавидит незаконченные шутки, дал бы ему договорить, мистер цензура на ровном месте.

Терминал: А я ненавижу клоунов в общем чате, идем на компромисс или идем нахуй?

Шредингер: Идем на компромисс.

Конец ознакомительного фрагмента.