Баронесса из ОГПУ

Хачик Хутлубян, 2022

Жизнь и судьба Зои Ивановны Воскресенской-Рыбкиной камня на камне не оставляет от скептических убеждений, что любого человека можно без труда изучить, понять, заглянуть ему в душу, словом, «раскусить». В СССР и за рубежом Зоя Ивановна была известна как популярная детская писательница, лауреат Государственной и иных литературных премий, общий тираж произведений которой составлял более 21 миллиона экземпляров. И никто из ее читателей даже подумать не мог, что милая, обаятельная женщина – полковник органов государственной безопасности, 25 лет прослужила в советской внешней разведке агентом-нелегалом. В Берлин по приглашению своего друга разведчика Эдуарда Пахомова приезжает известная детская писательница Зоя Воскресенская. В это же время в Берлине происходит загадочное убийство Ганса Крафта – известного антифашиста, бывшего летчика Люфтваффе. Эдуард пришел к нему домой и обнаружил на полу труп Ганса с пробитой головой. Разведчики начинают собственное расследование преступления. Следы убийцы вывели их на американских агентов. Но не это стало для советских нелегалов шокирующим открытием, а достоверная информация о том, кого именно поддерживали и прикрывали американцы… Фашистскому палачу и садисту уйти от возмездия не помогла даже операция по смене пола.

Основано на реальных событиях

© Хутлубян Х.М., 2022

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022

Часть I

1947 год. 27 ноября. Недалеко от Праги

Время приближалось к полуночи. Дорога на Прагу была пуста. Зашторенное облаками небо низко склонилось над чернеющей горловиной небольшого автомобильного тоннеля, будто пыталось заглянуть в него. Сюда некоторое время назад нырнула темная «Шкода Рапид», что свернула с трассы, срезая путь к чехословацкой столице. Легковик, показавшись из другого конца тоннеля, должен был уже выскочить на дорогу. Но скрежет шин и железный грохот, вперемежку с глухим звоном разбившегося стекла, говорили… нет, кричали о том, что произошла большая беда!.. Видавшая всякое ночная темь, однако, лишь близоруко щурилась и не могла ничего разглядеть…

Медленно наступал рассвет. Теряя терпение, хмурое ноябрьское утро скользнуло по примороженным лужам и полетело по московским улочкам, попутно разгоняя сгустившиеся за ночь облака над Лубянской площадью.

1947 год. 28 ноября. Москва. Лубянка

В кабинете заместителя начальника управления по диверсионным операциям генерал-майора Наума Эйтингона горела настольная лампа. Наум Исаакович в который раз перечитал распечатку звонка начальника Управления контрразведки Центральной группы советских войск в Австрии и Венгрии генерал-лейтенанта Михаила Белкина, закурил папиросу и тихо протянул:

— Не-по-ни-маю.

Генерал Белкин, как следовало из написанного, ночью 27 ноября ехал из Карловых Вар в Прагу. Под утро, недалеко от чешской столицы, на обочине перед мостом, увидел разбитую машину «Шкода». В ней — два окровавленных трупа. В одном из них генерал опознал сотрудника бывшего Первого главного управления (внешней разведки) МГБ СССР — недавно преобразованного в Комитет информации — полковника Рыбкина, который находился на переднем сиденье рядом с водителем. Белкин вынул из кармана Рыбкина документы, прихватил полевую сумку полковника и поехал дальше в Прагу, чтобы сообщить о случившемся и потребовать расследования.

Теперь Эйтингону вновь позвонили, только уже из столицы Венгрии, и сообщили, что под Будапештом обнаружена разбитая машина «эмка» и в ней двое: полковник Рыбкин (!) с удостоверением личности в кармане своей шинели и солдат-шофер. Оба мертвы!

— Что происходит? — Эйтингон внимательно посмотрел на погасший окурок в пепельнице и, достав из пачки новую папиросу, прикурил с третьей спички, обломав первые две о бок коробка. Размышляя о произошедшем, он пошел дедуктивным путем — от общего к частному. Полгода назад все советские разведслужбы, в том числе Первое главное управление МГБ, в ходе правительственной реорганизации были объединены в единый орган — Комитет информации (КИ) при Совете министров СССР. В системе КИ действовали восемь управлений, шесть функциональных отделов, а также — два самостоятельных направления: «ЕМ» (эмиграция) и «СК» (советские колонии за рубежом). Реформирование в стадии становления вносило определенную сумятицу в работу структур. Но в разведке служат люди из особого сплава, которых трудностями или даже экстраординарными ситуациями сбить с толку практически невозможно. Полковник Рыбкин — опытнейший разведчик — был из числа таких сотрудников.

«Но что это? Как может один и тот же человек погибнуть дважды в разных местах?! — задавался вопросом генерал. — Какая-то чертовщина! Полковник Рыбкин при выполнении особо важного задания в Праге погибает при невыясненных пока обстоятельствах в автоаварии. На следующий день он же разбивается насмерть под Будапештом?! Полный абсурд!.. Так. Что известно? Известно, что генерал Белкин неожиданно ночью отправился в Прагу из Карловых Вар и поехал не по обычной дороге, а сделал крюк. Зачем?.. Он уже знал, что произошло?.. Если да, то откуда?.. Так. А если… он не знал, что произошло, но знал, что… должно было произойти?.. Стоп!.. Тогда… Что — «тогда»?.. Нет! Чушь! А если он ехал на встречу с Рыбкиным?.. Возможно. А могло случиться, что водитель Рыбкина спешил и, обгоняя в темноте, например… гужевую повозку, не справился с управлением и врезался во встречный грузовик? И да, и нет».

В голове прокручивались вопросы, вплоть до абсурдных. Взаимоисключающие версии то рассыпались, как песок, то появлялись вновь, и все требовалось систематизировать, досконально проверить, чтобы ничего не упустить. А потому отбрасывать какие-либо варианты было нельзя.

Наум Исаакович подошел к окну. Проснувшаяся после долгой ночи Москва как всегда с ходу включилась в водоворот дел. Время полетело без тормозов. На столе, не считаясь друг с другом, трезвонили телефоны. Хозяин кабинета поднимал трубки, кого-то отчитывал, перед кем-то отчитывался…

И вот странное совпадение: дверь кабинета тихо отворилась, и прекратились телефонные звонки. Вошел помощник:

— Наум Исаакович, вы приглашали полковника Рыбкину. Зоя Ивановна ожидает в приемной.

— Зови. — Эйтингон постучал пальцем по пустой пачке папирос и, смяв ее, бросил в маленькую урну у ног, в углу письменного стола.

— Разрешите? — Полковник Рыбкина вошла в кабинет. Высокая, статная, просто и безупречно одетая, она посмотрела на хозяина кабинета и поняла, что он чем-то взволнован.

— Зоя Ивановна, проходи, садись.

— Благодарю.

В это время вновь открылась дверь, и в кабинет вошла Эмма Карловна Каганова, супруга генерала Павла Судоплатова и добрая приятельница Зои Ивановны. Она вошла без стука и села напротив Рыбкиной.

— Ты что такая хмурая? — обратив внимание на выражение лица, спросила ее Зоя Ивановна.

— Сын коклюшем болеет, — потупив взор, произнесла та. — Всю ночь кашлял…

— Зоя. — Наум Исаакович выдвинув ящик стола, достал из глубины припасенную на черный день папиросу, прикурил с первой же спички и, затянувшись, дрогнувшим голосом на выдохе сказал: — Зоя, ты женщина мужественная…

— Что-то случилось? — сердцем чуя неладное, перебила начальника Рыбкина.

— Борис погиб, Зоя.

— Борис?.. Какой Борис?

— Муж твой, Борис Рыбкин погиб.

— Как погиб?..

— Выясняем. Произошла автомобильная авария. — Эйтингон подумал и добавил: — Пришло два сообщения — одно из Праги, другое из Будапешта. Чертовщина какая-то, и там, и там обнаружен погибшим в аварии полковник Борис Аркадьевич Рыбкин.

— Ну вот. Это ведь ошибка? — растерянно спросила Зоя Ивановна, пытаясь вопросом отвести беду, но… в груди что-то сжалось в комок, сдавило дыхание и сделалось душно. — Нет-нет. Борис опытный, умный… осторожный… он не может… не мог погибнуть. Это — ошибка.

— К сожалению, нет.

— Ошибка…

— Сообщение из Праги поступило от генерала Белкина… Мы подключили все ресурсы. Выясняем подробности. Обещаю, все, что удастся узнать, тебе сообщу первой.

— Что?..

— Зоя, произошла большая беда, но необходимо держаться. У нас работа такая. Думаю, тебе… надо домой, немного прийти в себя, собраться с силами… Я ведь понимаю… Эмма Карловна проводит, побудет рядом…

— Нет-нет, спасибо, я сама. У меня дома мама болеет… не хочу, чтобы она заподозрила… — Зоя Ивановна встала, медленно направилась к выходу и уже в дверях обернулась: — Это ошибка, я уверена.

Эмма Карловна вышла следом, не поднимая глаз.

Наум Исаакович покрутил в пальцах погасшую папиросу, взял спички, чтобы прикурить, но, обломав пару штук, бросил коробок на стол и вмял окурок в пепельницу.

— Как же так, Борис Аркадьевич, как же так, боевой товарищ!..

На следующий день Рыбкину вызвал к себе министр госбезопасности СССР Виктор Абакумов. Он выразил соболезнование и, в свою очередь, заверил, что все обстоятельства дела о гибели полковника Рыбкина будут тщательно расследованы специально созданной комиссией.

Когда Зоя Ивановна вернулась к себе в отдел, ее попросили зайти к генералу Эйтингону.

Наум Исаакович рубанул с солдатской прямотой:

— Зоя Ивановна, ты прошла огонь и воду и отлично понимаешь, какова она — работа разведчика! Порой не только дела и жизнь наших сотрудников засекречиваются на десятки лет, но и обстоятельства геройской смерти во имя общего дела — тоже! Одно знай — Борис Аркадьевич погиб, выполнив свой долг перед Родиной до конца. И мы всегда будем хранить о нем светлую память.

— Я получила письмо, которое он послал мне с оказией, — не совсем вслушиваясь в пафосную речь, произнесла Зоя Ивановна. Она достала из кармана жакета сложенный вчетверо листик, раскрыла и прочитала: «Самый напряженный момент всей моей поездки наступил сейчас.…в ближайшие дни все станет ясно. Надеюсь, все кончится благополучно. Ты, пожалуйста, не волнуйся. Может быть, пока это письмо дойдет, ситуация у меня изменится к лучшему». — Она показала листик Эйтингону. — Письмо датировано 11 ноября. Борис Аркадьевич был человеком уравновешенным и рассудительным. Чувством паники и преувеличения опасности не страдал. Что там могло произойти, Наум Исаакович?

— Он в Праге организовывал связь с нелегальной резидентурой одной из южноевропейских стран. Действительно, был сложный момент. И не только это. Больше ничего не могу сказать. Да и не знаю.

— А кто погиб там… под Будапештом?

— В машине «эмка», что попала в катастрофу под Будапештом, был капитан Суриков в шинели, папахе и с удостоверением личности полковника Рыбкина в кармане.

— Как?..

— Борис Аркадьевич перед отъездом в Прагу оставил свои вещи и удостоверение в Бадене, у капитана Сурикова. Сам же отправился выполнять задание с документом на имя Тихомирова. 28 ноября Сурикова из Бадена, где он находился в командировке, вызвали в Будапешт. Погода — холодная, у капитана не оказалось своей шинели. Он надел шинель и папаху Рыбкина и взял с собой удостоверение личности полковника. Цепь трагических совпадений и случайностей. — Эйтингон замолчал. Из глубин памяти вдруг всплыло: «Случайность — непознанная закономерность, совпадение предопределенных событий».

— Странно все это, — выдохнула Зоя Ивановна. — А как получилось, что генерал Белкин ночью нашел разбитую машину с Борисом? Он был в курсе его задания?

— Не знаю, но полковника Рыбкина снабдил удостоверением на имя Тихомирова Александра Николаевича именно Белкин, — ответил Эйтингон и через секунду туманно добавил: — Они должны были встретиться в Праге. Все было предопределено.

— Ясно, Наум Исаакович. Извините за вопросы.

— Понимаю.

Случилось так, что разговор этот получил неожиданное продолжение. Из Праги с оказией пришло последнее запоздалое письмо Бориса Аркадьевича, написанное им за четыре дня до гибели жене: «Сейчас выезжаю на один день в Берлин, а 26-го из Берлина «к себе» в П., буду там вечером. Не позже 29-го буду у Белкина, т. к. мои документы на пребывание в П. кончаются 30 ноября. Оттуда сейчас же созвонюсь с начальством, после чего, уверен, смогу выехать домой»…

Весь день Зоя Ивановна работала в отделе, замечая, как вокруг нее стихали разговоры сотрудников, все понимали, что случилось огромное горе, которое словами сочувствия не унять. Надо стерпеть эту боль, как бы она не жгла — боль утраты любимого человека, мужа, соратника и верного друга. Зоя Ивановна еще не понимала, как с этим можно жить и удастся ли ей докопаться до истины? Но одно она знала наверняка, смириться с тем, что повинные в смерти ее мужа люди будут безнаказанно жить, не сможет.

Вечером, придя домой пораньше, она, как и вчера, решила ничего матери не говорить о Борисе. Александра Дмитриевна лежала в кровати, но не спала.

— Зоенька, ты рано сегодня пришла. И вчера…

— Я не рано, мама, я пришла вовремя. И вчера — тоже.

— Ты что-то скрываешь от меня? Может, случилось что?

— Нет-нет, мамочка, что мне скрывать?.. Ах да, лекарство тебе купить забыла. Ты извини, я сейчас… я быстренько обернусь.

— Устала ты за эти дни. Может, не надо никуда?.. — Ничего, успею еще отдохнуть.

Александра Дмитриевна улыбнулась своей Зоеньке так, как умела лишь она.

— Ладно, доча, надо, так езжай и возвращайся скорей.

— Я быстро, мамуль. Ты хорошо себя чувствуешь?

— Хорошо, вот только с этим сырым климатом беда.

Второй год в Харбине, а все не привыкну к нему.

1932 год. Середина июня. Харбин

До улицы Набережной Зоя доехала на своем велосипеде минут за сорок. У дома № 5 спешилась, немного прошла, почувствовав, как твердый грунт под ногами сменился укатанным песком, и крикнула через калитку:

— Хозяева, есть кто во дворе?!

Маленькая девочка, сидя на табурете перед ухоженным палисадником, вертела на коленях фланелевого медвежонка, пытаясь запеленать его большим мужским носовым платком. У нее ничего не получалось. Но она терпеливо вновь и вновь принималась за дело.

— Хозя-ева… — повторился окрик.

Девочка посмотрела вокруг и, заметив у забора молодую красивую тетю, крикнула ей:

— Ой, здравствуйте! Я сейчас маму позову! — И убежала в дом.

Вскоре на пороге появилась хозяйка — невысокая, русоволосая женщина. Она посмотрела на гостью и всплеснула руками:

— Что случилось? У вас нога в крови!..

— Упала. Я плохо вожу велосипед, а тут решила прокатиться.

— Проходите, садитесь на табурет, я сейчас принесу теплой воды и йоду. Маруся, — обратилась хозяйка к девочке, — протри табурет полотенчиком, пусть тетя сядет.

— Табурет у нас чистый, я сама на нем только что сидела. И вы садитесь, не бойтесь, — обратилась к гостье девочка.

— Спасибо.

— А как вас зовут?

— Зоя зовут меня, а фамилия Казутина.

— А я — Маруся Перова. Мне уже вот столько годиков, — показала она четыре пальца. — А это мой любимый медвежонок Мишка. Сыночек мой.

— Очень приятно.

— Это ваш велосипед?

— Да.

— Красивый. И вы тоже красивая.

— Какая ты славная, Маруся! — рассмеялась Зоя Казутина и погладила девочку по голове.

— Дочь, принеси йод и бинт, они на кухне остались, на столе. Я пока рану тете промою, — скомандовала мать, показавшись на пороге с тазом.

— Ее зовут Зоя Казутина, мама, — сказала Маруся и убежала в дом.

— Слыхали, и так целый день без умолку, — усмехнулась хозяйка и, взявшись за обработку раны, предупредила: — Будет немного щипать, вы уж потерпите.

— А почему вы не спрашиваете, как зовут мою маму? — поинтересовалась Маруся, как по дуновению ветерка слетав на кухню и вернувшись назад к Зое с коричневатым пузырьком и бинтом в руках.

— Ох уж эта Маруся, — покачала головой мать, промокнув края раны йодом и накладывая повязку на колено гостьи. — Ну, вот, кажется, все.

— Спасибо вам.

— Меня Надеждой Афанасьевной зовут, — протянула руку хозяйка. — Но лучше по-простому, Надя.

— Зоя Казутина. Очень приятно.

— Вот и познакомились. Просим с Марусей попить с нами чайку.

— Спасибо, с удовольствием.

За столом женщины разговорились.

— Вы давно в Харбине? — спросила Зоя Надю.

— Давно.

— А я два года. Работаю в Нефтяном синдикате. Продаем китайцам бензин и нефтепродукты.

— Освоились уже?

— Я — да. Все хорошо. Мама долго привыкала к влажной духоте. Теперь, правда, не жалуется, но и не жалует ее.

— Ой, я тоже не сразу обвыклась.

— Ага. Мама очень любит внука своего Володю — сынишка мой — на годик младше вашей Маруси.

— Успела уже показать на пальцах сколько ей лет? — рассмеялась Надя.

— Да, такая она у вас смышленая. Надо их познакомить, пусть дружат. Если вы не против, конечно. Мы ведь не очень далеко от вас живем — минут тридцать-сорок на велосипеде.

— Буду только рада. Да и Маруся — тоже.

За разговором время пролетело незаметно — о женской доле, о детях, о домашних делах-хлопотах, о жизни в Харбине — обо всем успели поболтать по-свойски Зоя с Надей и в конце перешли на «ты».

Когда стало смеркаться, гостья собралась домой. Хозяйка хотела было оставить ее на ночь у себя.

— В сумерках тут ходить опасно, — сказала она.

— Я же не пешком, я на велосипеде, — улыбнулась Зоя.

— Это без разницы.

— Нет-нет, там мама с Володей одни. Ждут меня. Поеду.

— Ты, главное, не останавливайся нигде, пока не выедешь из пригорода. Это Фудзя-дянь — китайский район. Будь осторожна. Здесь наших женщин не любят. Особенно держись подальше от маковых плантаций. Заедешь туда — могут и убить.

— Когда ехала сюда, что-то не видела никаких плантаций.

— Теперь увидишь. Эти плантации под бандитским надзором, им же и принадлежат. Целые баталии из-за этого разыгрываются. Опиум — дело денежное!

По совету Нади Зоя поехала домой другим более коротким путем, который можно было считать и более безопасным, если не сворачивать с него, конечно. Велосипед летел по грунтовке вдоль мутной и очень широкой реки Сунгари, берега которой местами полыхали опийно-маковыми плантациями. На фоне закатного неба они выглядели зловеще красиво. Зоя даже засмотрелась на них. И надо ж было случиться такому — на ухабе велосипед тряхнуло и… со звездочки слетела цепь! Утром еще Зоя обнаружила, что она ослабла, но так и не удосужилась ее подтянуть. Теперь, оставшись на холостом ходу и без тормозов, едва зарулила на пригорок и на подъеме остановилась, у самой кромки плантации. Она сошла с велосипеда, положила его на землю и склонилась над ним, чтобы устранить неполадку.

Все произошло очень быстро!

Зоя и вскрикнуть не успела, как словно из-под земли выросшие два сухощавых загорелых китайца накинулись на нее, скрутили, связали руки и, сунув в рот кляп, потащили в землянку. Крыша ее, закиданная травой, походила со стороны на обычный бугорок неподалеку.

Землянка оказалась довольно просторной и глубокой. Внутри тянуло сыростью. Один из китайцев лающей скороговоркой что-то приказал второму и тот, резко толкнув в угол Зою, сбил с ног и придавил коленом между лопаток, чтобы не дрыгалась. Напарник в это время ловко накинул ей на шею веревку и затянул петлю. Зоя стала задыхаться, закашлялась и не расслышала похожий на щелчок кнута звук револьверного выстрела!.. Китаец с веревкой ткнулся лицом в землю. Из затылка его, брызнув, хлынула кровь. Второй — вскинул голову на звук и получил пулю в висок!

— Вы живы? — донесся до слуха Зои приглушенный мужской голос. Это был человек в темном костюме, шляпе и с подкрученными кверху офицерскими усиками. Сунув револьвер за пояс, он вытащил кляп изо рта молодой женщины, развязал ей руки и помог выбраться из землянки.

— Как вы здесь оказались? — спросил мужчина, выводя Зою к грунтовой дороге, где в сгустившихся сумерках затаился его черный легковик.

— У меня тут велосипед, — только и успела махнуть рукой Зоя, как сопровождающий не очень галантно втолкнул ее в салон, на заднее сиденье авто и мягко прикрыл за ней дверцу. После, опустив переднее и заднее боковые стекла с правой стороны автомобиля, он приподнял с земли велосипед и крепко привязал его за раму к междверной стойке китайской веревкой, на всякий случай прихваченной им из землянки.

— Нам нужно побыстрее убираться отсюда, — усаживаясь за руль, произнес мужчина, завел двигатель и тронул машину с места, не включая фар. — Так как вы здесь оказались? — повторил он свой вопрос, внимательно следя за дорогой.

— У подруги гостила, — решила не вдаваться в подробности Зоя. — А вы откуда появились тут?

— Проезжал мимо.

— Вы… убили их?

— Китайцев?.. Да. Иначе они убили бы вас, пардон. Это хунхузы — местные бандиты, промышляющие опиумом. Они ни с кем долго не церемонятся. Чуть что — удавку на шею, труп — в воду. Не думаю, что в ваши планы входило кормить собой рыб на дне этой большой грязной лужи, экскьюз ми, конечно. — Мужчина посмотрел в зеркало заднего вида на спутницу и с улыбкой добавил: — Знаете, как эту реку сами китайцы называют? — «Веселое кладбище».

— Куда вы меня везете? — спросила Зоя, стараясь не обращать внимания на пугающие подробности.

— Подальше отсюда.

— А вы кто?

— Я?.. Человек… человек, который может защитить себя и свою даму.

— Очень вам благодарна, вы спасли мне жизнь, но я не ваша дама.

— Так станьте ею. Более подходящего случая и не придумаешь, — рассмеялся собеседник. — Мое сердце как раз свободно.

— Извините, но не могу. Домой надо.

— Понятно. Просто вы меня еще не разглядели.

— Возможно. Спасибо за понимание.

Мужчина повернулся назад, с интересом посмотрел на Зою и, подумав: «Баронесса, не иначе», произнес:

— Конечно, сударыня. Вы можете не сомневаться на счет моих намерений. Они чисты, как слеза.

Солнце в Харбине большое и желтое. Припекает с утра. Зоя встала рано, умылась, привела себя в порядок и собралась на работу. Сынишка еще спал, поправив ему подушку, пошла на кухню. Мать возилась с завтраком, это был ее утренний ритуал. В Харбине признаками благонадежности человека считались хороший дом и прислуга в нем. У Зои Ивановны было и то, и другое. Должность в советском Нефтяном синдикате и высокая зарплата позволяли ей это. Правда, роль прислуги в Харбине выполняли… молодые китайские мужчины. Домработника звали по-русски Миша. К Зое Ивановне и ее матери он обращался уважительно — «мадам капитано», что означало — «госпожа». Миша легко и быстро управлялся с хозяйственными делами, включая уборку, и никогда не делил работу на женскую и мужскую. Александра Дмитриевна очень быстро нашла с ним общий язык, тем более что Миша на удивление хорошо говорил по-русски и умел готовить даже щи. Но Александра Дмитриевна не хотела отказывать себе в удовольствии с утра покормить дочь. И Миша к этому относился с пониманием. Чтобы не мешать родным в общении, в ранние часы парень занимался уборкой во дворе. Разумеется, там всегда был образцовый порядок. Частенько Мише приходилось выходить в город по домашним делам. Александра Дмитриевна видела, с какой охотой выполнял он эти поручения, и была не против того, чтобы парень «не чувствовал себя, как на привязи». С Зоей у него также сложились доверительные отношения.

— Мамочка, когда Володька встанет, пусть погуляет во дворе с Мишей, — как всегда бодрым голосом произнесла Зоя.

— Он в городе, по делам. Сама с Володькой погуляю. Ты давай, садись за стол.

— Я есть не хочу, только чаю попью, мам.

— Другого и не ожидала услышать, — улыбнулась Александра Дмитриевна. — Бутерброды тебе завернула, возьми.

— Спасибо. Я с работы пораньше вернусь, не так, как вчера.

— Ой ли, — покачала головой мать и, когда дочь выходила из кухни, перекрестила ее тайком.

Зоя выкатила велосипед, с туго натянутой цепью за калитку. Вчера ночью, когда незнакомец подвез ее к самому дому, он отвязал дамский велосипед от стойки автомобиля и, заметив неполадку, накинул на звездочку цепь, хорошенько натянул ее и накрепко закрутил гайки заднего колеса.

— Получайте своего «железного коня». О, марка ВС-A — хороший велосипед, нынче очень популярен.

— Спасибо, — поблагодарила его Зоя. — К сожалению, не знаю вашего имени.

— О, разрешите представиться, лейб-гвардии 3-й артиллерийской бригады поручик Василий Суворов, — гарцуя, как на коне, кивнул он.

— Очень приятно, Зоя Казутина, сотрудница Нефтяного синдиката, — произнесла Зоя и, не сдержав улыбки, спросила: — Скажите, Александр Васильевич Суворов, случайно, не приходился вам родственником?

— Сударыня, Суворовы во все времена составляли гордость русской армии, и все они приходятся родственниками друг другу. Честь имею, — откланялся Василий, красиво сел в свою машину и уехал.

Это было вчера, а сегодня — Зоя, одетая в модную, до колен, серую юбку-плиссе, белую батистовую блузку и в легкой конической шляпке «нонбайтхо», крутила педали велосипеда, направляясь в центр города. Время было семь утра. Она подъехала к дому, часть которого принадлежала начальнику харбинской полиции. Здесь же, по соседству, находилась конспиративная квартира советской разведки, устроенная по принципу: «лицом к лицу, лица не увидать». Расчет был точный — никому и в голову не могло прийти, что такое возможно — устроить под носом у важного полицейского чина место для секретных встреч. Ведь это сразу провал. Но если учесть, что главный городской страж дни напролет проводил в участке, а домой приезжал лишь поспать, становилось понятно — более безопасного места и не найти. Работы полицейскому хватало с избытком. Тут уж не до соседей. Харбин был социально неспокойным и политически перегретым городом. В нем обитали представители различных эмигрантских кругов — носители непримиримых идеологий, вплоть до враждебных. И общество, совмещая несовместимое, порой искрило так, что могло полыхнуть где угодно и когда угодно! Не дремал и криминал — редкий день обходился без грабежей, убийств и похищений людей из числа состоятельных эмигрантов, богатых китайцев — коммерсантов, банкиров и промышленников — с целью получения выкупа. Грешили этим большей частью хунхузы. Не останавливали их и закрепленные законодательно жесточайшие способы наказания. Преступников карали казнью через медленное удушение, забивали бамбуковыми палками насмерть и… дальше лучше не перечислять. И все это прилюдно, в назидание другим. Харбинской полиции, естественно, приходилось принимать все меры к тому, чтобы мутный водоворот коллизий окончательно не затянул ко дну остатки городского благополучия. Человек, с которым у Зои была назначена встреча, ожидал ее со вчерашнего вечера. Когда она вошла в квартиру, он настороженно спросил:

— Что случилось?.. У вас перевязано колено? Почему вы не пришли в назначенное время?

— Я все расскажу по порядку.

— Хорошо.

— Первое, мне удалось установить дружеский контакт с Надеждой Перовой. На днях я упала с велосипеда и ободрала колено. Вчера у дома Перовых я сорвала повязку с ноги и попросила помощи у хозяйки, будто упала только что. Так мы познакомились, разговорились и сблизились. Завтра вновь встречаемся у них, я возьму с собой Володю, пусть подружится с Марусей, дочерью Надежды Перовой.

— А надо?

— Почему нет? После завтрашней встречи, думаю, мне будет что доложить вам по существу.

— Завтра на встречу придет Петрович.

— Сам?

— Да.

Петровичем называли Василия Рощина — руководителя резидентуры в Харбине. Дело Перовых находилось под его особым контролем.

— Это еще не все, — сказала Зоя. — Вчера вечером, когда я возвращалась от Перовой, по ее совету поехала по короткому пути, вдоль реки Сунгари, мимо маковых плантаций…

Зоя в подробностях рассказала о том, что с ней произошло и как ее спас человек, назвавшийся поручиком Василием Суворовым.

— Василием? Надо же, тезка Петровича. Если он появится вновь, познакомьтесь с ним поближе.

— Думаю, появится.

— Типичный представитель белоэмигрантских кругов. Возможно, «клюнула серьезная рыба»…

Ровно в восемь Зоя Ивановна без опоздания вошла в свою контору. Несмотря на молодость, на работе ее называли по имени и отчеству. В свои 23 года она заведовала секретно-шифровальным отделом советского Нефтяного синдиката в Харбине. А еще Зоя Ивановна Казутина, в девичестве Воскресенская, была сотрудницей ОГПУ, направленной сюда для разведдеятельности, и не одна, а в сопровождении трехлетнего сына Владимира — оба — и мать, и сын — под присмотром бабушки Александры Дмитриевны. Ну и домработника Миши, разумеется. С мужем, комсомольским работником Владимиром Казутиным, у Зои отношения не сложились. Он не смог смириться с тем, что его красавица-жена оказалась целеустремленным человеком с решительным характером. Сами супруги причиной семейного разлада называли идеологические разногласия, которые привели к разводу в 1930 году. Вскоре после этого Зоя вместе с матерью и сынишкой уехала в служебную командировку в Харбин.

День на работе пролетел быстро. Продажа китайцам бензина и других нефтепродуктов в условиях жесткой конкуренции с такими западными фирмами, как «Стандарт» и «Шелл», было делом весьма хлопотным, если не сказать больше. Несмотря на то что работа в синдикате являлась для Казутиной прикрытием, спрашивали с нее начальники, как и со всех других сотрудников по полной строгости. И Зоя Ивановна в поблажках не нуждалась, с обязанностями справлялась хорошо. Домой, как и обещала матери, она вернулась рано. У калитки, когда сошла с велосипеда, неожиданно встретила… вчерашнего кавалера, спасшего ее от китайских бандитов.

— Добрый вечер, мадемуазель! — произнес он на французский манер. Теперь можно было его получше рассмотреть. Чуть выше среднего роста, сероглазый брюнет с усиками и в костюме выглядел вполне молодцевато.

— Добрый вечер, Василий Суворов, — улыбнулась Зоя, изобразив на лице удивление. — Какими судьбами?

— Я тут проезжал мимо и подумал, может, повезет увидеть вас. Повезло. Н-да. Это вам. — Он протянул Зое букет красных роз.

— Спасибо. Но в честь чего?

— В честь моей любви к прекрасному, мадемуазель.

— Мадам, — поправила его Зоя и рассмеялась. — Не мадемуазель, а мадам.

— Вы замужем? Кгм, — теперь уже удивился Василий.

— Была. В разводе.

— Мадам, не откажите мне в удовольствии поужинать с вами сегодня вечером. Неподалеку, на улице Китайской, есть один хороший ресторанчик. В районе Пристани, знаете, да?

— Пристань? Это та часть Харбина, где много пекарен, магазинов, кафе-шантанов и ресторанов? Иногда езжу туда на велосипеде, покупать наши русские сайки — булочки такие. Знаете, да?

— Хм. Сам их люблю. Но хотел бы предложить вам другую кухню. Возможно, она и кажется некоторым несколько, э-эм, экзотической…

— Знаете, я к местной кухне не совсем привыкла еще.

— Понимаю. Особенность китайцев — поедать все, что бегает, прыгает, ползает и летает вокруг них, может, вам и непривычна, но если распробовать это меню под местным соусом и с приправами, то уверяю вас…

— Нет-нет, не сейчас.

— Тогда мы можем погулять в городском саду, на Пристани? Сегодня там играет духовой оркестр. Подъеду через час. Вас устроит?

— Вполне. Но будем гулять недолго. Сын дома ждет. Скучает без меня.

— Шарман, мадам!

— Оревуар, — не ударила в грязь лицом «баронесса».

— Конечно. Подъеду через час. Вас это устроит?

На встречу с Василием Рощиным Зоя пришла без опоздания, за руку с сынишкой. Увидев малыша, советский резидент заулыбался и, кажется, забыл, зачем он здесь.

— Ну, здравствуй, мамин помощник, — протянул руку мальцу Василий Петрович. Тот молча подал свою. — Серьезный парень. Зовут-то как? — подмигнул мальчику дядя.

— Ва-одя, — в ответ насупился тот.

— Володя? Хорошо. А меня Василием зовут. Можно дядя Вася. Ну, что, Володя? Хочешь послужить трудовому народу?

— Ага, — кивнул тот в ответ, не понимая чего от него хотят.

— Молодец. Вот тебе революционный «наган»! — вытащил Рощин из кармана светлого пиджака выпиленный из доски игрушечный пистолет и протянул мальчику. Держи. Думал в июне выкроить недельку на родину в Спасск съездить, внучка проведать, ан не получилось. Зато тебе подарок. Владей, охраняй мамку. Она у тебя хорошая, красивая и очень смелая.

Володя посмотрел на мать, та кивнула:

— Ну, что ж ты не берешь, сынок, видишь, что тебе дядя Василий принес?

— Спасибо, — произнес мальчик и, прижав игрушку к груди, побежал к окну посмотреть на прохожих.

— Ты что это, Зоя Ивановна, к Перовым с мальцом ездила? Зачем ребенком рискуешь? Забыла, что в прошлый раз с тобой приключилось?

— В прошлый раз я на велосипеде ездила, а в этот раз нас отвезли на машине и привезли тоже на ней же.

— Откуда роскошь?

— Знакомый, бывший поручик Василий Суворов, когда узнал, что собираюсь в гости к «подруге», вызвался подвезти. И туда, и обратно. Вчера, на Пристани, гуляя в городском саду — он приглашал — я в беседе «проговорилась» ему. Суворов отреагировал, — передала в лицах разговор Зоя: — «Это не в том ли районе, где я вас вырвал из рук китайцев?» — «Да». — «Извините, но не могу допустить, чтоб вас вторично похитили. Разрешите, я подвезу вас к дому подруги. У меня как раз там неподалеку свои дела имеются. Кстати, э-м, как зовут подругу, если не секрет?» — «Не секрет, зовут ее Надя Перова». — «Перова?» — «Вас что-то смущает?» — «Нет, что вы, просто фамилия показалась знакомой. Совпадение, знаете ли».

— Странная реакция, — выслушав артистичный рассказ Зои, заключил Рощин.

— Мне показалось, что он знаком с семьей, но не захотел говорить об этом.

— Мне тоже так кажется. Если можно, поподробнее, пожалуйста, про поручика и вашу прогулку.

— Ходили по парку, любовались фонтанами, прудами. Попили чаю с ванильным печеньем в кафе.

— Прекрасно.

— Он интересовался — кто я, откуда, как оказалась в Харбине? Уверена, что не случайно все это. К тому же за нами следили все время. Вернее, следил один человек. Где бы мы ни ходили, он на приличном расстоянии следовал за нами. Иногда я поворачивалась назад, поправляя шляпку или вытряхивая попавший в туфлю камушек. Он тут же исчезал из виду. Но позднее появлялся вновь. Я его «срисовала». По виду бывший белый офицер.

— Смотрины тебе устроили. Этот… тезка мой, Василий Суворов, пытался вербовать тебя?

— Да, и довольно прямолинейно. Спрашивал: «Что вас связывает с «советчиками»? Почему вы работаете в красном синдикате? Вы же дворянка. Или я ошибаюсь?» — «Нет, не ошибаетесь. Но в Харбине сегодня менее опасно быть дворянкой, нежели в советской России. А в Нефтяном синдикате платят хорошие деньги. Так что мне еще повезло устроиться к «советчикам», как вы их называете». — «Кем?» — «Экономистом».

— И что он?

— Он? Очень чувственно произнес: «Мадам, если вы нуждаетесь в деньгах, вопрос этот легко решить. Есть люди, которые готовы платить… обеспечить не только материальную сторону вашей жизни, но и наполнить ее духовным содержанием». — «Кто же они?» — «Патриоты России, мадам! Если вам это действительно интересно, я готов вас познакомить с некоторыми из них». — «Уж не с тем ли, кто все это время ходит за нами, словно тень»? — не сдержалась я. При этих словах у него дернулось веко, но он тут же взял себя в руки: «Напрасно вы смеетесь, мадам. Все, что я вам сказал про братство русской правды, — это достаточно серьезно!» — «Какое братство? Вы говорили о патриотах России». — «Это одно и то же, мадам!»

— А ты что?

— Пришлось сделать вид, что поверила.

— Ладно. То, что ты заметила шпика за вами, это, конечно, хорошо, но сказала об этом зря. Ты же молодая барышня, «дворянка», гуляешь с интересным офицериком, какой там шпик за спиной? А так насторожила его. Зачем? Он теперь задумается, станет больше присматриваться, следить за словами, причем не только своими, но и твоими тоже.

— Я с детства наблюдательная. Само собой как-то вырвалось. Не думаю, что все так далеко зашло. Суворов — щеголь, больше занят собой, ему важно, какой эффект он сам производит на других, а не наоборот.

— Может, и так. На роль глупышки ты все одно не тянешь. Но наперед будь сдержанней.

— Учту, Василий Петрович. И вот еще… смешно получилось. Когда мы оказались у нашей калитки, я попрощалась и хотела уйти, а он посерьезнел, взял меня за руку и загадочно спросил: «Скажите, мадам, меня все время мучает вопрос: покойная баронесса Штерн не приходилась ли вам родственницей»? Вид у него при этом был такой, что я едва не прыснула смехом. Правда же, жаль было разочаровывать его и я пошла на поводу: «Баронесса Штерн приходилась мне двоюродной теткой». Соврала, конечно, но надо было видеть его восторг: «Вот! Я так и знал! Вы можете ездить на велосипеде, можете работать у большевиков в синдикате, но породу, схожие черты скрыть нельзя, баронесса!» — Он нагнулся и поцеловал мне руку. Я опустила голову, чтобы скрыть усмешку.

— Занятно, конечно, но вот что я тебе скажу, дорогая Зоя Ивановна. Тобой заинтересовалось «Братство русской правды» — БРП — белоэмигрантская фашистская организация. Действительно, серьезная структура, среди других подобных формирований, наводнивших Харбин. Могу поделиться некоторыми подробностями. Наверняка ты слышала о них.

— Кое-что.

— Ничего, полезно освежить в памяти. Так вот, это самое БРП имеет свои отделения в 22 странах, кроме России. Харбинским отделением руководит белый генерал Петр Бурлин.

— Солидно.

— В отделение входит несколько групп по двадцать-тридцать человек в каждой. Род деятельности «братчиков», как они себя называют, — вербовка агентуры и проведение диверсий по заданию японской военной миссии в Харбине. Кстати, этот Суворов, если, конечно, не имеет отношения к верхушке организации, возможно, и не подозревает, что его и таких, как он, используют для подрывной работы японцы. Российским патриотизмом там и не пахнет. Это тебе на заметку. И еще — все, что он наговорил, имеет под собой одну подоплеку — беляки что-то замышляют. О том сообщает и наш источник.

— Вы так хорошо осведомлены…

— Работа такая. Когда ты говоришь, у вас назначена следующая встреча?

— Суворов попросил номер моего служебного телефона, сказал, что должен согласовать время следующей встречи с одним влиятельным человеком. Тогда, мол, протелефонирует насчет «рандеву». Я согласилась. А он добавил: «Хочу, чтоб вы знали, все это я делаю, исключительно заботясь о вашем материальном благополучии».

— Зоя, будь осторожна. Как только узнаешь о месте и времени встречи, передай через Сергея Иванова, он подстрахует.

— Хорошо.

— Хорошо, да не очень.

— Почему?

— Понимаешь, как-то гладко все получается. — Рощин слегка тряхнул головой. — Баронесса из ОГПУ!.. Ничего не настораживает, нет?

— Нет. Он же не в курсе, что я из ОГПУ.

— Я о другом — ты вообще знаешь, кто такая баронесса Штерн? — улыбнулся Петрович.

— Не-а, — совсем по-девчачьи ответила Зоя.

— Не годится такое отношение к «родственникам».

— Поняла вас.

— Вот, теперь хорошо. А что у нас с Перовыми? — поменял тему Рощин.

— Василий Петрович, с Перовыми не все так однозначно. Для дальнейших действий требуется ваше «добро».

— Какое?

— Разрешите завтра доложить. У меня с Надеждой Перовой намечается предметный разговор. Сложится более полная картина.

— Ладно, завтра, так завтра. Доложишь.

— Докладываю, господин штабс-капитан.

— Послушайте, Суворов, я же просил — без формальностей. Что за штабс-капитан? Не в лейб-гвардии, право. И хватит гарцевать, как на коне.

— Виноват! Многолетняя привычка, Александр Артурович. Исправлюсь.

— Докладывайте уже.

Бывший поручик Василий Суворов, стоя перед руководителем белофашистской группы БРП в Харбине, экс-штабс-капитаном Александром Артуровичем Хольмстом, докладывал о ходе агентурной разработки дамы из Нефтяного синдиката красных. Хольмст слушал, периодически взбивая назад челку со лба и цепляясь к словам. Его почти по-девичьи красивое лицо весьма портил неприятный взгляд светло-голубых глаз. Руки «штабса», которые никогда ни к чему тяжелее рюмки, «нагана» и шашки не прикасались, покоились на столе, демонстрируя Суворову образец ухоженных ногтей на пальцах.

— Мною достоверно установлено, — продолжал поручик, — нашему «объекту» — Зое Казутиной — 23 года. Она имеет трехлетнего сына, дворянка, больше года назад уехала из советской России вместе с матерью по идейным соображениям. Нуждается в деньгах. Работает у красных из-за материальной выгоды. И еще! — через небольшую паузу добавил он: — Казутина приходится двоюродной племянницей покойной баронессе Штерн.

— Казутина? — поигрывая брезгливой ухмылкой на тонких губах, переспросил Хольмст.

— Это ее фамилия по мужу.

— Кто он?

— Комсомольский работник.

— Кто-о?!

— Они не живут вместе. Разошлись по идейным взглядам.

— Черт-те что.

— Господин, э-а… Александр Артурович, думаю, одна-две встречи еще, и я ее полностью перевербую.

— Как-то у вас все скоро получается, с эдаким кавалерийским наскоком. Вам нужно понять, что в нашем деле так нельзя. Не в лейб-гвардии.

— Далось вам, ей-богу…

— Не обижайтесь. Я хочу, чтобы вы не совершили ошибки с этой Казутиной. Как ее девичья фамилия?

— Э-э, не успел уточнить.

— Черт подери! Опять промазали, артиллерист! А говорите, что она родственница баронессы Штерн. Вы не допускаете, что баронесса ей такая же тетя, как Наполеон Бонапарт — вам дядя. А? А что, если она о своей тете и слыхом не слыхивала, впервые узнав о ее существовании от вас? Прежде чем докладывать, надо было все хорошенько проверить. Но и не забывать, конечно, что времени у нас в обрез.

— Так точно, Александр Артурович. Проверю непременно. И напоследок — она мне вчера проговорилась, что собралась к подруге в гости. Я спросил, где живет подруга. Оказалось, что в пригороде, в китайском квартале, где я ее подобрал в первый раз. Я, естественно, предложил подвезти ее. Что меня удивило — она назвала адрес Григория Перова. Получается, она подруга его жены?

— Вы меня спрашиваете? Василий, это не «напоследок», с этого надо было начинать доклад, прежде разобравшись в деталях. А вы мне втираете про баронессу. Штерн умерла, ее уже ни о чем не спросишь. А вот Григория Перова спросить можно. Вы говорили с ним?

— Никак нет-с.

— Ох-х, Суво-оров… — Хольмст откинулся на спинку кресла, прикрыл веки, придавая значимость моменту, и произнес: — Значит, мы поступим так. Слушайте и запоминайте…

— Слушаю, что ты мне хочешь сказать?

— Надя, я скажу тебе то, что говорить не должна. Но я хочу, чтобы ты мне поверила. — Зоя встала, подошла к окну, посмотрела, как во дворе Маруся возилась со своим фланелевым медвежонком Мишкой. Неподалеку, прислонившись к веранде у палисадника, отдыхал ее велосипед. Вернувшись к Наде, Зоя тихо произнесла:

— Я могу тебе помочь. Помочь воссоединить семью.

— Что ты говоришь, Зоя? Как ты поможешь?

— Мне нужно встретиться с Григорием. Но прежде ты должна убедить его сдаться.

— Если Гриша здесь объявится, нас всех арестуют, а его расстреляют прямо в Харбине. Даже в Москву везти не станут. Как ты не понимаешь, он преступник, враг советской власти, враг народа. — Надя опустила голову, прижала ладони к лицу и беззвучно заплакала.

Вчера, разговаривая с Рощиным, Зоя хотела получить «добро» на то, чтобы открыться Наде — кто она есть на самом деле. Обстоятельства способствовали. Но для этого надо было еще раз встретиться с Надей, чтобы убедиться в ее искренности. Все зависело от того, как пойдет разговор. И вот… разговор сложился так, что Зоя была вынуждена без разрешения Рощина открыться Наде. Иначе женщина замкнулась бы и на откровения больше не пошла. Зоя решила рискнуть:

— Надюша, я не из женсовета и говорю с тобой не из чувства дамской солидарности. Прошу тебя побеседовать с ним, потому что так будет лучше для всех. Поверь тому, что говорю. Я приходила к вам не случайно. Я из госбезопасности.

— Откуда?.. А-а… из ОГПУ? Вон оно что?! — Надя убрала ладони от мокрого лица и, все еще подрагивая плечами, гробовым голосом произнесла: — Ты пришла по наши души. Что ж, бери то, за чем пришла. Вот они — мы!..

В это время дверь как назло скрипнула, и в комнату вошла Маруся:

— Тетя Зоя, у меня опять не получается запеленать Мишу, помоги.

— Нет! Не подходи к ней, дочь! — Надя подлетела, схватила на руки Марусю и с такой силой прижала к своей груди, что девочка от испуга уронила медвежонка и заплакала. — Не дам ее! Не да-а-мм! — вновь разрыдалась мать.

Зоя почему-то вспомнила о своем Володьке, посмотрела на залившихся слезами мать и дочь, села на стул и сама горько разревелась.

Когда атмосфера в комнате накалилась до критического состояния, первая пришла в себя Маруся.

— Мама, мне больно, не прижимай так, — сказала она по-детски обиженным голосом.

— Не отдам тебя, Маруся, никому не отдам, — задыхающейся скороговоркой отозвалась мать и, подняв мокрые глаза на Зою, прошипела: — Ты что слезы тут льешь, панихиду еще не заказывали.

— Как ты можешь так говорить, Надя? Я ведь правда помочь пришла. Почему ты мне не веришь?..

— Я не знаю, кому верить. Мне страшно, — усталым, отплакавшимся голосом бросила Надя. Она как стояла спиной к кровати, так и села на нее не глядя. — Страшно…

Дорога от дома Перовых до конспиративной квартиры еще никогда не казалась Зое такой короткой, как в этот раз. Разговор с Надей, который она прокручивала в голове, ничего хорошего не сулил. Ей предстояло доложить Рощину о результатах двух последних — вчерашней и сегодняшней — встреч с Надеждой Перовой. Зоя крутила педали велосипеда и думала о произошедшем, не понимая, как будет выходить из сложившейся ситуации, если Рощин откажется понять мотивы ее поступка.

Василий Петрович, увидев Казутину, сразу почуял неладное, тем не менее спокойным голосом спросил:

— Что-то случилось?

— Может получиться так, что в интересах дела мне придется раскрыться перед Надеждой Перовой — кто я есть на самом деле, — выдохнула Зоя. — Разрешите?..

— Ты отдаешь себе отчет, о чем меня просишь? — коротко спросил он и, не дожидаясь ответа, продолжил: — Что значит открыться? В нашем случае это означает сознательно провалить дело.

— Но почему? — утрачивая надежду, спросила Зоя.

— Как почему? Ты просишь согласия подвести себя под расстрельную статью за предательство. Меня, заодно с тобой, может, сразу и не расстреляют, но уволят из органов и однозначно посадят.

— Я поняла, — вздохнула Зоя. — Можете считать, что ни о чем вас не спрашивала и не просила. — В какой-то момент ей показалось, что из-под ног стал уходить пол.

— Так, давай не мудри, девонька, договаривай, что задумала. — Рощин взглянул в большие серые глаза Казутиной, которые поблескивали не то от навернувшихся слез, не то от решительности.

— Сегодня во время беседы с Перовой сложилась ситуация, когда для успешного выполнения задания пришлось скорректировать исходные данные, — довольно туманно произнесла Зоя. Но Василий Петрович, похоже, все правильно понял, кивнув головой. — У меня было задание — войти в доверительные отношения с супругой Перова Григория Матвеевича — ответственного работника Китайско-Восточной железной дороги, который, похитив большую сумму государственных денег, бежал, — как на духу выложила Зоя, будто Рощин этого не знал, и продолжила: — Мне надлежало выяснить, известно ли жене его местонахождение. Если да, то выведать у нее, где скрывается муж, чтобы вывести на него наших оперативных работников. Я несколько раз встречалась с Надеждой Перовой, вошла с ней в доверительный контакт и сегодня она мне сама рассказала о том, что произошло с ее мужем. Там не все так однозначно.

— Ты повторяешься, Зоя.

— Это ничего, Василий Петрович, сейчас важно, чтоб вы правильно меня поняли. Разговор у нас с Надей зашел о детях, и она посетовала, как трудно одной растить ребенка. Пришлось поддержать: — «Мне это хорошо знакомо, — ответила я, — сама через год после рождения сына развелась с мужем». — «Пил»? — спросила Надя. — «Нет, был комсомольским работником. В горкоме работал». — «На идейной почве не сошлись?» — «Вообще не сошлись». — «У меня тоже муж ответственным работником был», — махнула рукой Надя. — «А почему «был»?» — «Бросил нас и уехал». — «Куда?»

Надя пожала плечами и пошла на кухню за чашками. Маруся, дочь ее, тронула меня за руку и доверительно прошептала: «Папка нас не совсем бросил. Вы не думайте. Он иногда приходит к нам ночью. Потом опять уходит. Мама говорит, что никому об этом нельзя знать. Я только вам по секрету сказала, больше никому. Потому что умею хранить тайны». — «Молодец». — «А вы видели моего папку?» — «Нет, конечно». — «Вот он у меня какой», — разжала ладонь девочка, показав снимок «три на четыре» с изображением лица мужчины средних лет, ничем особо не примечательным, разве что большими залысинами.

Когда Надя вернулась в комнату, фотоснимок отца исчез в кармашке детского платьица. Мать отправила дочку во двор поиграть, сама же села напротив и с горечью сказала: «Знаешь, Зоя, мой-то, Григорий Матвеевич, бежал в Шанхай с большой сумкой государственных денег. Не хотела при Марусе говорить. Ох, не могу больше так. Вся душа истерзалась». — «Погоди, зачем ему надо было бежать? — спросила я. — Он же начальником был? Вам денег не хватало?» — «Хватало. Его специально подставили. Скажу — не поверишь. Ночью шел домой с дежурства. На него напали, оглушили, что-то вкололи, видимо, опиум… Он только и смог вспомнить, что утром очнулся в китайском борделе с двумя проститутками в постели. На столе фотографии — он спит в окружении голых китаянок. В комнату вошел мужчина, по манерам белый офицер, представился как куратор организации «Братство русской правды». Повертел в руках снимки, и сказал: «Этого вполне достаточно, чтоб сломать вам жизнь. Жена, увидев фотографии, подаст на развод, с работы вас не только уволят, но и посадят, как ответработника, а то и расстреляют за неблагонадежность. Вы же коммунист?» — «Чего вам надо от меня?» — спросил Перов. — «Во-первых, нам нужны деньги, во‐вторых, содействие в одном не сложном для вас вопросе. Сделаете все, как скажем, вернетесь в семью. Если нет, то убьем жену и дочь. А с вами пусть большевики разбираются. Не помилуют, уж точно».

Зоя глубоко вздохнула, посмотрела в глаза Рощину.

— Классический прием запугивания, рассчитанный на слабовольного человека, — вставил Рощин.

— Ну, да. Услышав такое, я не выдержала, — продолжила Зоя: — «Надя, но почему Григорий Матвеевич не сообщил в ОГПУ?» — «Согласна, глупо все вышло, но он испугался, что нас действительно убьют. Ему дали день на размышление, он похитил на работе инкассаторский мешок с деньгами, у него был доступ к кассе, и скрылся. Больше его никто не видел. Я с ним несколько раз встречалась. Он приходил поздно ночью. Говорил, что не знает что делать. Просил бежать с ним. Но куда я с Марусей побегу? Сил больше нет терпеть. Ко мне сюда приходили, наверное, из ОГПУ, я плохо поняла кто, расспрашивали про мужа, даже обыск устроили, но я сказала, что сама хотела бы знать, куда он пропал. Не врала, действительно ничего не знала, — упавшим голосом произнесла Надя и горько заплакала. — Первое, что сделают органы, когда схватят мужа — расстреляют его? Правда же?» — «Не расстреляют. Но так он сам себя под расстрельную статью подведет», — ответила я. — «Ты-то что в этом понимаешь?» — «Понимаю. Слушай меня, Надя!» — «Ну, слушаю, что ты мне хочешь сказать?»

Тут я раскрылась: «Надя, я скажу тебе то, что говорить не должна. Хочу, чтобы ты мне поверила… Я из госбезопасности…»

Когда Зоя закончила свой отчет, Рощин встал, закурил папиросу и устало сказал:

— Я так и знал, что ты ей раскрылась. Этого и боялся. Нельзя с объектом разработки сближаться настолько, чтобы он тебя раскрыл, а тем более раскрываться самому. Теперь, если что-то пойдет не так, нас обоих арестуют как предателей, врагов народа. Правильно, между прочим, сделают. Скажу больше, даже если все кончится хорошо, но о твоих действиях узнают, то нас снимут с работы и на пушечный выстрел к органам больше не допустят. Повторяю, это в самом лучшем случае. Теперь скажи на милость, как предлагаешь с тобой поступить?

— Дайте возможность завершить операцию. Дальше поступайте так, как посчитаете нужным.

— Зоя, у нее муж, понимаешь, преступник. Она ему — жена. Муж и жена — одна сатана. Слыхала поговорку? Она в любом случае будет держать его сторону — сторону отца своего ребенка. Кому ты доверилась?

— Василий Петрович, Перовы — наша советская семья. Я так понимаю, задача органов, в которых мы служим, заключается не только в том, чтобы выявлять врагов народа и карать их, но и помогать нашим людям, если они оступились. Разве мы не обязаны помочь тому, кто запутался, ошибся, чтобы вернуть его в ряды наших граждан. Сами же говорим, что мы — советские люди — люди особого склада. Если это не просто слова, то чего мы боимся? Почему я должна действовать обманом против женщины, которая мне открыла свою душу и нуждается в моей помощи? Чтобы она поверила мне до конца, я должна была проявить ответную откровенность. Я уверена, что мне удастся выполнить задание и спасти семью Перовых. Они — не враги. Если же я ошибаюсь, что ж, арестуйте меня как пособника. Но знайте, Надя, в конце нашей беседы, обещала поговорить с мужем, чтобы он явился с повинной. Я верю ей и не сомневаюсь, что он придет.

— Да-а, Зоя Ивановна, нагородила ты, конечно, столько, что и за год не расхлебать. Как ни крути, а я обязан тебя отстранить от дела. Понимаешь?

— Но операция в разгаре.

— То-то и оно. Если б дело было только в Перове, ладно еще, но ведь намечается масштабная диверсия… Зоя, это секретная операция белофашистов. Перов втянут в это. Ты понимаешь, что мы обязаны предотвратить эту диверсию, а всех зачинщиков арестовать и уничтожить. Нити, которые оказались у нас в руках, мы не можем упустить.

— Погодите, Василий Петрович, а нам… нам так ли надо, чтобы Перов явился с повинной? А?.. Чего молчите? А что, если его не трогать?..

— Вот видишь, до чего можно договориться, либеральничая с перевертышами.

— Не рубите сгоряча.

— Тьфу ты, что значит сгоряча?..

— Говорю, что Перов нужен белофашистам, чтобы «замкнуть на себя» определенный участок диверсии, допустим, на КВЖД, по профилю своей работы.

— Должно быть, так и есть.

— Если мы уберем из игры Перова, на его место подберут другого человека, которого мы не знаем. Если же Перова не трогать, я смогла б найти общий язык с ним через жену, чтобы он действовал в рядах диверсантов, но на нашей стороне.

— Погоди-погоди, у нас есть приказ — найти преступника, укравшего народные деньги. Приказ этот никто не отменял. И мы за невыполнение его ответим по закону. Понимаешь?

— Но ведь первоначально нам нужно было схватить укравшего деньги преступника. Теперь, когда мы знаем, что его похитили и вынудили пойти на преступление, чтобы затем задействовать в диверсии, зачем его арестовывать? Его надо перевербовать и использовать против наших врагов.

— Зоя, ключевые слова: «Надо перевербовать». А если тебе это не удастся? Чтоб поставленная задача была выполнена, ее решение должно быть безальтернативным и предельно понятным. С Перовыми не все так просто. Одного желания и горячих слов тут мало.

— Хорошо, а что, если представить, что вы ничего не знали о нашем разговоре с Перовой. Я вам ничего не докладывала. Василий Петрович, можно мы будем считать…

— Нельзя. Считать мы будем так — все последующие шаги теперь ты станешь строго обговаривать со мной! И без моего личного разрешения никаких инициатив! Поняла меня? Никаких!

— Поняла.

— И я о том же. Что касается твоего плана. Времени на поиски других путей у нас, к сожалению, нет. И это единственное, из-за чего я соглашаюсь с тобой. Раз уж так все закрутилось, будем считать, что упавший в воду, как говорится, дождя не боится. — Рощин достал из кармана брюк носовой платок, отер лоб и выдохнул: — Будем считать, что у нас осталась последняя возможность успешно завершить операцию — связаться через жену с Перовым и склонить его к работе на нашей стороне.

— Его согласие можно расценить как явку с повинной. Желание искупить вину. Можно ведь, Василий Петрович?..

— Хитра ты, Казутина, ох, хитра. Что ж, может, оно и хорошо. Да. На сегодня это — шанс, который упускать мы не имеем права. Попробую убедить высокое начальство, но ничего обещать не могу. Касательно тебя, Зоя, действуй осмотрительно. Если удастся завербовать Перова, то считай, что голова у тебя на плечах останется. Остальное, правда, не гарантирую. И еще запомни — днем встречаешься с Перовой, вечером — ко мне с докладом.

— Ясно, Василий Петрович, — выдохнула Зоя. — Извините, конечно, но я сомневалась, что вы посчитаете возможным принять мой план.

— Так ты ж меня за горло взяла, — невесело усмехнулся Рощин. — Да и… нам сейчас с тобой надо держаться по одну сторону баррикад. Украсть народные деньги, конечно, — великий грех! Тьфу ты, старорежимными словами уже заговариваться стал. Украсть — большое преступление! Но позволить совершить диверсию, которая помимо материального и финансового ущерба может унести десятки, а то и сотни жизней ни в чем не повинных людей, мы не можем! Главное, чтоб твой Григорий Матвеевич не выкинул фортель.

— Не выкинет. Увидите.

На следующий день, когда Зоя поехала к Наде, как договаривались, та, опустив глаза долу, произнесла:

— Муж приходил вчера поздно ночью и наотрез отказался встречаться с тобой.

— Да?.. Он…

— Он сказал, что агенты ОГПУ, как только выйдут на него — арестуют и упекут в тюрьму. Здесь, на свободе, он может принести больше пользы, чем заключенный в каземат.

— И это все?..

— Григорий передал, что готовится серьезная диверсия на станции КВЖД. Когда и как планируется провести ее, не знает, но то, что — это будет скоро, и его собираются в этом задействовать, точно. С мужем занимается инструктажем какой-то бывший белый офицер. Не ахти какого ума, но весьма решительный и в вопросах диверсионной работы компетентный.

— Надя, мне надо встретиться с Григорием Матвеевичем. По-другому я не смогу помочь вам. Ты объясни ему, что мы можем увидеться на его условиях, где он скажет. Но это сделать надо непременно.

— Я ему говорила, даже плакала. Но он ответил, что не хочет быть расстрелянным своими. Сказал, что не враг советской власти и, если суждено ему погибнуть, тогда уж в схватке с врагом, не иначе.

— Вот что он задумал?

— Он сказал, что на счет предстоящих дел его держат в неведении. Ни о какой диверсии не говорят. Мол, намечена акция устрашения — разбойное нападение на административное здание управления КВЖД. И все. Но муж думает, что дело может оказаться намного серьезней. На станции в тупик загнаны несколько цистерн с тракторным керосином и другими нефтепродуктами. А если их взорвут?..

— Даже представить страшно.

— Зоя, что теперь будет? — дрогнувшим голосом спросила Надя.

— Пока не знаю, подруга.

— Подруга?

— Разве мы не стали подругами за эти дни?..

— Стали. Стали, подруга. И я верю тебе.

— Я тоже тебе верю, Надя. Надо, чтоб и Григорий нам поверил. Ты скажи ему так — мы нуждаемся в его помощи! Мы все — и ты, и я…

— И Маруся.

— И Маруся тоже.

В «Братстве русской правды», в целях соблюдения строгой конспирации, агенты — так называемые «братчики» — работали по трое — «тройками». Вербовались они большей частью в среде русских белоэмигрантов в Харбине, а также в аппарате КВЖД (Китайско-Восточной железной дороги). «Братчики» знали лишь друг друга внутри своих «троек», больше — никого. Кто лишнего не знает, тот ничего не сболтнет, справедливо считал Александр Хольмст. Сам он знал всех, его — только трое — посредники, осуществляющие связь между руководителем и исполнителями его приказов. В группе у него насчитывалось восемнадцать «братчиков», не считая самого Александра Артуровича и посредников — Василия Суворова, Виктора Моргунова и Алексея Смысловского — все из числа бывших белогвардейских офицеров.

Обычно Хольмст для инструктажа вызывал их к себе втроем. Но в этот раз предпочел говорить с каждым по отдельности. Намедни у Александра Артуровича произошла беседа с полковником Афиногеном Аргуновым, приближенным руководителя Харбинским отделением БРП генерала Петра Бурлина. Аргунов сообщил, что операция под угрозой срыва. В группе Хольмста завелся предатель, который доносит красным информацию о ее деятельности. Дело в том, что Хольмст подготовил по заданию японской разведки две группы диверсантов (по три человека в каждой) для засылки во Владивосток и Благовещенск. Шпионско-диверсионные «тройки» были сформированы под руководством японских разведывательных органов в Харбине из проживавших на КВЖД советских граждан, которые в прошлом состояли в белофашистских организациях. Неоднократно проверенные, прошедшие серьезную идеологическую обработку, агенты не могли стать перебежчиками. Предательство произошло еще до прибытия диверсантов к месту назначения. Во Владивостоке и Благовещенске их уже ждали красные особисты. Это означало, что предателя нужно искать в первую очередь внутри организации, в Харбине. А именно — в группе Хольмста. Как бывает в такой ситуации, один сбой потянул за собой второй и вывел ОГПУ на еще одну японскую организацию уже в Благовещенске. Арестованными оказались агенты из числа советских граждан и китайцев, занимавшиеся сбором шпионских сведений о Красной армии и переотправкой беглецов в Поднебесную. Это поставило под угрозу срыва финансирование японцами организации в Харбине, которое осуществлялось через китайское консульство в Чите, во главе с консулом Ген Куаном.

Приказ генерала Бурлина, который довел до Хольмста Аргунов, гласил: «Предателя (предателей) в кратчайшие сроки изобличить и уничтожить»! Александр Артурович пребывал в полной готовности решительно взяться за дело. Немедленно проверить всех и, выявив подлеца, с живого содрать три шкуры! — таков был его план. При этом как от пощечины продолжали звенеть в ушах слова, которыми завершил беседу полковник Аргунов: «Господин штабс-капитан, очень надеемся, что операцию по ликвидации нефтебазы и подрывам на железнодорожной станции из-за вас нам отменять не придется. Помимо большого резонансного значения, диверсия призвана показать нашим японским друзьям, кто истинный хозяин в Харбине! Помните об этом».

Когда Аргунов ушел, Хольмст, прикрыв по привычке веки, задумался и в первую очередь решил проверить посредников. Ибо у них был прямой на него выход.

Василий Суворов вошел в комнату, которая была отделана под кабинет Хольмста, вместе с Зоей Казутиной и, предложив даме стул, сам уселся за широким столом Александра Артуровича.

— Ну-с, мадам, приступим к беседе.

— Но вы говорили, что со мной хочет встретиться «хозяин». Неужели это вы?

— Увы, не я. Его, возможно, сегодня не будет, отлучился по неотложному делу и поручил мне, как ответственному лицу, поговорить с вами. Вы, надеюсь, не против?

— Нет, пожалуйста, если вас уполномочили.

— Уполномочили, да. Мадам, должен вам сразу же заявить, что вы приглашены сюда не случайно и не на праздный разговор. То, что вы находитесь здесь, означает, что у вас есть шанс вступить в ряды патриотической организации «Братство русской правды». Это авторитетная структура, имеющая широкую сеть во всем мире. Слышали, наверное?

— Да, от вас. Вы же рассказывали, забыли уже?

— Кгм. Мадам, русские люди сегодня не могут равнодушно взирать на то, как гибнет Россия. Мы покинули ее физически, но не духовно. Вы понимаете, о чем я говорю.

— О чем — понимаю. Не понимаю — зачем? Вы хорошо умеете агитировать, но оставьте это ненавистным вам «советчикам». Я уехала из большевистской России, чтоб не слышать подобных речей. А вы тут начинаете раскручивать те же агитки, только с другой стороны. Зачем вы все это говорите?

— Чтобы внести ясность.

— Куда уж яснее. Я ведь сама пришла на беседу с вашим хозяином. Еще в первую нашу с вами встречу, когда вы спасли меня, пристрелив китайских бандитов, я поняла, что имею дело с белым офицером.

— Да-а?

— Нетрудно было догадаться, чем может заниматься человек, обладающий такой решительностью и горячностью.

— Однако…

— Вы ведь вошли в землянку к китайцам, где вас могли запросто убить.

— Ну, это вряд ли.

Зоя внимательно посмотрела на Суворова:

— Не люблю ходить вокруг да около. Скажу прямо — жизнь без борьбы для меня не имеет никакого смысла. Поэтому я здесь.

— Наверняка вам приходилось слышать, и не раз, что вы столь же прекрасны и категоричны, как ваша покойная тетушка Елизавета Штерн.

— Говорили, что я похожа на тетю в молодости.

— Не сомневаюсь. Я читал заметки графа Толстого, который очень хорошо отзывался о баронессе. Она сверкала красотой и умом не только в молодые годы, но и в зрелом возрасте. Жаль, что большевики не уберегли этот алмаз на теле России. Знаете, я слышал, что баронессе удалось получить разрешение властей и сесть на корабль, чтобы уплыть за границу. Но корабль потерпел крушение и затонул. Спастись никому не удалось. Какой печальный конец.

— Не думала, что вы пригласили меня сюда, чтобы обсудить то, как скончалась баронесса.

— А что странного?

— Я пришла в серьезную организацию, к чему сейчас подробности о кончине моей тети?

— Как сказать, мадам. Баронесса — ваша тетушка и вас не должен смущать интерес к жизни и смерти столь знатной дамы. Если, конечно, вы знаете подробности. Хотя, как вам их не знать, ведь вы единственная ее племянница.

— Господин поручик, я не единственная племянница, и не единственная ее родственница. И вообще, мою тетю, баронессу Штерн, звали Элизабет, а не Елизавета. Если вы так любопытствуете, она происходила из семьи генерала Ледковского, а матушка ее, моя двоюродная бабушка Мария Алексич, была представительницей знатного сербского рода. Поверьте, я знаю свою родословную.

— Это я и хотел услышать, мадам.

— Так мне продолжать, раз вам интересно?

— Ну-с.

— Баронесса действительно собиралась уехать из России и обратилась за разрешением к какому-то высокопоставленному большевику, кажется, Бонч-Бруевич была его фамилия. Она ему сама когда-то помогла. Но он ей отказал. И тогда баронесса завязала в узелок все, что у нее осталось из драгоценностей, и, наняв провожатого, направилась пешком по льду Финского залива за кордон. Больше ее никто не видел.

— Замерзла?..

— Дело было в начале зимы. Ходили разные слухи — вроде на одном из участков пути лед оказался непрочным и обломался под ногами. Баронесса и ее провожатый спастись не смогли. Оба утонули. Хотя, позже, появились разговоры о том, что Штерн утонула одна. Тот, кто ее вел, якобы — сотрудник ОГПУ, все и подстроил. А еще утверждали, что Штерн, благополучно достигнув Финляндии, сменила фамилию и растворилась среди других эмигрантов.

— Зимой по льду и молодому-то дойти до другого берега трудно, — задумчиво протянул Суворов. — Баронессе, кажется, было под восемьдесят? Сами-то, как думаете было дело?

— Ей шел седьмой десяток лет. Не знаю. Мне известно лишь то, что баронессы больше нет. Штерн исчезла.

— Проклятая революция, сколько судеб она загубила, изломала жизней.

— Чего теперь об этом говорить?

— Мадам Казутина, а какова ваша девичья фамилия?

— Колычёва, — тут же сориентировалась Зоя. — А зачем вам?

— Из чистого любопытства. Уверяю вас. Мадам, могу ли я исходя из сказанного считать ваш приход как обдуманное решение вступить в организацию?

— Да. Иначе зачем мне было приходить?

— Что ж! Вы должны доказать на деле свою решительность. Вам надлежит совершить действие, которое подтвердило бы вашу приверженность идеям «Братства». Мы тут не только разговоры разговариваем. Таковы правила. Разумеется, я готов вам помочь. Если все пройдет хорошо, организация гарантирует вам свою защиту и покровительство. Но также прошу запомнить, если член «Братства» попытается предать наши интересы, его неизбежно ждет справедливая кара. Братство — во имя России, а Россия, мадам, превыше всего!

— Какие высокие слова!.. Добрый день, господа! — В кабинет манерно шагнул стройный шатен в дорогом костюме из модного магазина Чурина. С ним на пару вошел и застыл рядом, периодически потягивая вниз полы короткого жилета, средних лет полноватый человек в серой мятой тройке. Вошедший первым жестом остановил Суворова, который только и смог выдохнуть слово: «Хозяин», — вскочив из-за стола.

— Василий, оставайтесь на месте. Я вижу, вы тут хорошо устроились, продолжайте беседу. Если никто не против, мы побудем тут в сторонке, послушаем разговор. Но прежде разрешите вам представить моего товарища, хм, Григория Матвеевича Перова. — «Хозяин» указал на стоящего рядом мужчину и, не заметив никакой реакции в его глазах, повернулся к даме напротив: — Никогда не встречались, нет?..

— Чего молчим? — решил встрять в разговор Суворов. — Григорий Матвеевич?

— Вы спрашиваете меня? Знаю ли я эту даму?

— Да.

— Нет. Первый раз вижу.

— Как же не знаете, если она подруга вашей супруги.

— Я не большой знаток подруг жены.

— Мадам Казутина, и вы не признаете мужа вашей подруги? — входя во вкус, но помягче, продолжил Суворов.

— Мы познакомились с ней недавно. Этого человека у нее дома я никогда не видела, — ответила она, хотя узнать его по фотографии, которую показывала четырехлетняя Маруся, ей не составило труда.

— Сказанное вами означает, что вы подружились с супругой Перова после его исчезновения из дома? — Это спросил уже Хольмст, вперившись в собеседницу неприятным взглядом светло-голубых глаз.

— Я не знаю, когда и куда он исчез. И не интересовалась вообще.

— Не волнуйтесь, мы уточняем детали во избежание вопросов в будущем. В ближайшее время мы встретимся вновь, надо будет обговорить конкретные детали. — Хольмст нажал кнопку звонка на столе. Вошел мужчина, по манерам — помощник. — Лев, проводите даму. Мадам, можете быть свободны. — Когда Казутина ушла, Хольмст обратился к Перову: — Вы, Григорий Матвеевич, тоже можете идти.

— Через час прошу ко мне на контрольное занятие, — подал голос Суворов.

— Я помню, — кивнул ему Перов и вышел.

— Почему мне кажется, что они оба лгут? — в раздумье протянул Хольмст и, прикрыв веки, добавил: — Василий, вам не показалось, что ваша собеседница, как прилежная гимназистка, приходила, хорошо выучив урок?

— Да нет. А в чем, собственно, сомнение?..

— Уж больно без запинок отвечала на ваши прямолинейные вопросы, которыми вы лупили по ней как из пушки.

— А чем вам плоха прямолинейность?.. Прямые вопросы, прямые ответы.

— Вот ежели еще и прямое попадание при этом, тогда да! Понимаете? Прямолинейность хороша при стрельбе снарядами, но не в беседе, когда вам надо пощупать, что за человек находится перед вами.

— Но это не первая наша встреча с ней. Я думаю… с учетом свойств характера, да, сильный характер и практичный ум, несмотря на молодость и красоту…

— Н-да, глупец в нашем деле — хуже предателя.

— Господин штабс…

— Успокойтесь вы, поручик. Не о вас речь. Я наблюдал за вами с этой дамочкой через потайное окно из соседней комнаты. Не верю я в ее искренность. Но мы не можем разбрасываться кадрами в самый ответственный момент. Она нам нужна как прикрытие и ее надо использовать, не вводя в курс дела. Все, что положено знать, ей будет сообщено в последний момент, чтоб не успела ничего донести своим. «А там, в ходе выполнения операции, используем мадам, как расходный материал, вместе с господином-товарищем Перовым. Не лежит у меня к нему душа, и все тут», — мысленно продолжил сказанное Хольмст, когда в дверь, коротко постучавшись, вошел Григорий Перов. Вид у него был взволнованный. Он подошел поближе к столу, за которым восседал Хольмст, и глухо произнес:

— Александр Артурович, эта дама, которая называла себя подругой моей супруги, является красным агентом. Нельзя верить ни единому ее слову. Она пришла к нам не случайно. Она шпионка.

Брови Хольмста поползли вверх:

— Своих сдаете, Григорий Матвеевич?

— Она мне не своя.

— Откуда сведения?

— Ее заслало ОГПУ, она сама о том говорила жене.

— Прямо так и сказала?

— Там у них произошел какой-то сердечный женский разговор. Бабы, они и не такое сбалтывают в порыве откровения.

Все еще сохраняя удивленный взгляд, но прибавив строгости, Хольмст спросил:

— Чего-то еще интересного хотите сообщить? Например, какого черта вы делали дома, или где там вы еще встречались с женой? Забыли, что вам запрещено покидать конспиративную квартиру? Перов! Или вы хотели бежать?!.

— Я ведь похитил из кассы большую сумму денег. Большевики до денег жадные, они у них народные. Пока меня не достанут — не успокоятся. Вот и пустили по моему следу эту «баронессу» из ОГПУ. Я осторожен, господин Хольмст. Мне просто нужно было обрести душевное равновесие, увидеть семью, может, в последний раз. Прошу поверить — подобное больше не повторится.

— Не раскисайте вы, Перов. Коль повторится, тогда будем говорить уже по-другому. Вы же не станете меня убеждать, что если попадетесь гэпэушникам, то и под пытками не выдадите нас. Не поверю в это.

— Живым я им не дамся.

— Похвально, если действительно так. Ладно, не паникуйте, господин-товарищ. Недолго еще вам терпеть осталось. Ведите себя спокойно, так, будто ничего не произошло. Главное, не испортьте нам игры. Вы все поняли?

Когда Перов ушел, Суворов озабоченно произнес:

— Как же я так обманулся в ней?

— Не знаю, господин Василий. Идите и подумайте хорошенько. Мне тоже надо обдумать кое-что.

Едва Суворов закрыл за собой дверь, Хольмст достал из ящика стола маникюрный набор, состоящий из пилки, фетровой подушки, ножниц, пары пушеров, и принялся обтачивать ногти и размышлять: «Вот как! Не зря я чувствовал неладное в отношении этой дамочки. Уж больно гладко, как рыбка по течению, приплыла она в руки. А Перов? Перов… Так ли он надежен, чтобы безоговорочно верить его словам? Что, если врет не Казутина, а Перов? Казутина впервые переступила порог нашей организации сегодня. Предательство произошло раньше. Значит, предатель уже существовал в рядах организации. Выходит, он и привел накануне операции Казутину в «Братство» как подкрепление?.. Тогда… предатель — Суворов? Она его протеже? Любопытный спектакль господа разыграли. А что, если Перов?.. Перов — красный, Казутина тоже — красная, какой ему смысл сдавать своих? Но если он — красный, а она — нет, тогда подставить ее в самый раз! Хотя, будь Перов на стороне красных, он давно убрал бы жену и дочь из-под удара, а не бегал бы к ним ночью. Верный способ — отправить семью куда подальше, чтоб мы, в случае чего, их не достали. Почему он этого не сделал? Может, время еще не пришло? Эх, есть вариант раз и навсегда решить вопрос — нанять хунхузов и избавиться от всех троих одним махом, еще до начала операции. Но… но мы пойдем другим, более рациональным путем, — откинул рукой волосы со лба Хольмст, — мы подойдем к делу творчески. Представление, господа, начинается! Занавес подан, и поздно менять музыкантов за пюпитрами. Они должны исполнить каждый свою партию до конца, а затем погасить по одному свечки и уйти, как э-э… в 45-й симфонии у Гайдна. Гениально». Александр Артурович происходил из дворян, был обучен игре на фортепиано, танцам, иностранным языкам и любил проводить замысловатые аналогии.

Василий Суворов через сорок минут должен был встретиться с Григорием Перовым для проведения завершающего инструктажа по обучению диверсионному делу. Но прежде он собирался привести в порядок свою голову. Вернее, мысли. А точнее — жизненные ощущения, которые пошатнулись после казуса с Казутиной. Будучи человеком пылким по природе, он не утруждался утомительным анализом происходящих процессов. Пустое дело. Даже в эти суровые времена Суворов воспринимал жизнь — с легкостью, победы — с восторгом, а неудачи — без печали. Внешне, особенно когда молчал, он казался человеком сдержанным и справлялся с эмоциями. Однако то, что случилось с Казутиной, пожалуй, впервые повергло его… в раздумья, едва не выбив из седла. Никогда еще Василий не знал чувств, которые с некоторых пор стал испытывать к баронессе Казутиной. Ему сейчас очень хотелось набить морду штабсу Хольмсту, который всегда напоминал ему престарелую гимназистку в усах. Хотя такого даже бить как-то не с руки, разве что выпороть. Зато уж господина-товарища Перова однозначно стоило пристрелить, ей-богу! Ведь тот посмел усомниться в благонадежности этой безупречно красивой дамы. Она никак не могла быть предательницей. Перов скорее всего ошибался, дурак и сволочь! И теперь, если с ним встретиться в таком состоянии для инструктажа, рука может и не дрогнуть, потянувшись к револьверу.

Василий призадумался. Чувства и мысли его шарахались из стороны в сторону, но он призвал себя к объективности и попробовал разобраться в ситуации. Кто Казутину привел в «Братство»? Он — Суворов. Окажись Казутина красной шпионкой — это его прямая вина. Он должен был проверить ее и понять, чем она дышит, а не вестись на женскую красоту. Что ж, поручик лейб-гвардии готов ответить, если придется. Но право же жаль Казутину. Больно хороша и молода она, чтобы быть убитой и брошенной в Сунгари. На минутку ему даже стало душновато, от таких мыслей. Ладно, одернул себя Василий. Все творится не нашим умом, а Божьим судом. Кто, вообще-то, дал ему наводку на Казутину? Хольмст. Хольмст! Он вызвал Суворова и приказал привлечь ее в организацию, положив перед ним ее фотокарточку и адрес жительства. Василий все сделал как надо. Проследил даму, которая на велосипеде направлялась в пригород. Но по пути, когда она съехала к Сунгари по узкой тропке, автомобиль его остановился. Суворов не мог ехать дальше, а броситься пешком догонять даму на «железном коне» не взялся, решил подождать ее тут. Уже смеркалось, когда он потерял надежду увидеть ее вновь, но был вознагражден за терпение. Дама неожиданно выбралась на пригорок со стороны реки и, сев на велосипед, направилась по другой, более короткой дороге в город. Суворов бросился к легковику и, пока выруливал в нужном направлении, на какое-то время потерял ее из виду. У маковых плантаций, однако, в зону освещения фар его машины попал валявшийся на земле велосипед. Поняв, что дамочка угодила в руки хунхузов, всегда ревностно охранявших свои плантации, Суворов достал из внутреннего кармана пиджака револьвер и безошибочно определил место традиционной бандитской землянки по еле заметной крыше, укрытой пожухлой травой. Поручик поспешил на выручку, ничуть не сомневаясь, чем может обернуться для пленницы его опоздание. И он успел, спас ее и впоследствии привлек в организацию. Надо сказать, сработал довольно умело и не без вдохновения, конечно. Что же, теперь он виноват во всем? Да нет. Получается, что виноват — Хольмст! Нехорошо, Александр Артурович, свои ошибки приписывать другим! Возможно, с вашей стороны — это не злой умысел, а ошибка, проявление некомпетентности! Вот уж воистину: «Глупость — хуже предательства», так или как там еще вы изволили выразиться, господин штабс?!

Облегчая душу колкими восклицаниями, Василий за рулем своего автомобиля двигался на встречу с Перовым. Тот, под присмотром двух «братчиков», содержался в просторной квартире на восточной окраине города. По легенде же, состряпанной для гэпэушников, чтоб направить их по ложному пути, Перов якобы бежал в Шанхай. Ехать еще предстояло минут тридцать. Василию нужно было «выпустить пар», чтобы не наломать дров. После того как он Хольмсту «отплатил его же монетой» — высказал почти все, что хотел, пусть и заочно, настроение заметно улучшилось. Василий посмотрел в зеркало заднего вида, включил левый поворот и нырнул в проулок, чтобы срезать путь из центра города на восточную окраину. И тут ему показалось, что черный старенький «Мерседес», повторивший маневр Василия, слишком долго тянется за ним. Суворов включил правый поворот и свернул на обочину. «Мерседес» прошел мимо. «Показалось», — подумал Василий и, вырулив на дорогу, вскоре увидел впереди… тот же самый «Мерседес», который стоял теперь, перегородив проезжую часть улицы, с откинутым капотом. Рядом стояла миловидная девушка с озабоченным выражением лица. Суворову ничего не оставалось, как остановиться и выйти из машины. Мгновенно оценив ситуацию и не заметив ничего подозрительного, он подошел к дамочке. Это была азиатка. Большие раскосые черные глаза, маленький носик, темные прямые волосы, спадающие на плечи, и застывшие в смущенной полуулыбке пухлые губки казались такими привлекательными, что у Василия пересохло в горле. Он даже покашлял в кулак, чтобы обрести голос:

— Мадемуазель, вам требуется помощь?

— Мотор заглох. Ничего не могу поделать, — извиняющимся тоном на хорошем русском произнесла она и поклонилась, сложив ладони лодочкой.

Василий сделал глотательное движение и, вновь кашлянув, спросил:

— Чем могу быть полезен?

— Если можно, подвезите меня до автомастерской. Это на машине близко. Спасибо.

— Что ж, прошу. — Указав китаянке на переднее сиденье, он уселся за руль и тронул машину с места. Ехать было действительно недалеко. У мастерской девушка кивнула галантному русскому, сложив ладошки на груди, и в этот момент к машине подошли трое китайцев.

— Вы их знаете? — спросил китаянку Василий.

— Нет. Это мастерская моего брата. Таких раньше не видела. Наверно, брат их нанял недавно.

Почуяв неладное, Василий медленно вытащил из внутреннего кармана пиджака револьвер размером с небольшую пушку и показал девушке.

— Нет-нет, они не сдерают ницего, — от волнения заговорила с акцентом китаянка. А Суворов лишь только хмыкнул и… пропустил момент, когда один из китайцев, опустив ручку водительской дверцы, резко потянул ее на себя, да так, что бедолага-Василий наполовину вывалился из-за руля. В следующее мгновение кто-то сильный схватил его за шиворот и бросил вниз лицом на землю. Один из нападавших коленом прижал русского между лопаток и заломал назад руки. Раскрасневшийся от злости и обиды, Суворов отпустил грубое ругательство в адрес китайца, не обращая внимания на девушку. Учитывая, что он никогда не позволял себе неприличных выражений при дамах, можно было судить о том, насколько Василий был выведен из себя. А в таком состоянии он был крайне опасен. Китайцы этого не знали. Один из них, заломавший руки русскому, хотел было стянуть запястья веревкой, но, заметив револьвер (его, несмотря ни на что, Василий не выронил из руки), только и успел вскрикнуть от выстрела, который грохнул у самого уха, оглушив того. Китаец откинулся назад, обхватил голову руками и понесся куда глаза глядят. Следующие два выстрела разнеслись трескучим эхом вслед двум другим нападавшим, но те бежали так быстро, что пули, кажется, не смогли их догнать.

— Вы не убири их?! — произнесла китаянка. Прозвучавшие в ее голосе тревожные нотки могли б удивить Василия, но тот в пылу схватки не обратил на это внимания.

— Может, ранил, может, нет, — ответил он, отряхивая от пыли полы пиджака. — А где ваш брат?

— Его здесь нет! — побежала в мастерскую она, и оттуда раздался ее испуганный крик. Василий рванулся следом. В мастерской, связанный по рукам и ногам, на полу лежал брат девушки с кляпом во рту. О том, что это он, Суворов догадался по ее причитаниям. Когда он развязал хозяина, тот, едва успев прийти в себя, потер затекшие запястья и затараторил сестре по-китайски о происшествии. А та, почти синхронно, стала переводить на русский Суворову. Оказалось, что эти трое приходили на разборки. «Брат говорит, они давно уже угрожали ему за то, что он заливал в свою машину советский бензин, а не как раньше — фирмы «Шелл». Он и своим клиентам советовал так делать. Брат говорит, что автомоторы любят советский бензин и работают на нем дольше и без перебоев, хотя он и не такой прозрачный, как шелловский, но зато без примесей серы».

— Ну, знаете. Ваш брат льет воду на мельницу Советов.

— Он говорит, что Советы хотят отнять деньги у богатых и отдать бедным. Это справедливо.

— Разве? Брать чужое грех. А большевики греха не боятся, потому что в Бога не верят.

— А вы верите?

— Конечно.

— Поэтому помогли мне и спасли жизнь брату?

— Можно и так сказать, но вряд ли, — неопределенно пробубнил Василий, слегка смутившись. — А где работники мастерской? Почему они не помогли своему хозяину?

— Когда пришли трое хунхузов, они испугались и убежали.

— Хунхузы? Плохо дело, — произнес он и подумал: «Не очень-то походили они на хунхузов. Уж больно быстро убежали. Что-то здесь не вяжется».

— Брат говорит, когда хунхузы угрожали ему, они приказали не заправляться больше на советской заправке. А то его мастерскую сожгут. Еще сказали, что в ближайшее время, в среду, 20-го числа, прогонят с вокзала всех русских начальников, а их здание полностью разграбят. Кто захочет вернуться назад, того убьют.

— Акция устрашения? Это все хунхузы сделают?

— Да. Они и русские. Вы слышали про братство русских? Организация такая есть.

«Что за черт? — подумал Суворов. — Какие-то китайцы на весь Харбин трезвонят о проведении диверсии, и даже день ее проведения называют. И это — операция, которая строго засекречена? Вот вам и господин Хольмст, который является ответственным за ее проведение. И куда это все годится»? Суворов посмотрел на часы, он уже хорошо опаздывал на инструктаж с Перовым. Это было завершающее занятие.

— Что ж, мне пора, — сказал он, глядя на молодую китаянку. В этот миг она еле уловимым движением сунула ему в карман пиджака маленький кусок бумаги. Уже в машине, когда Василий ехал на встречу с Перовым, он достал клочок и развернул его. На нем был написан номер телефона и имя девушки — Ай — что по-китайски означало — любовь.

Когда автомобиль Суворова скрылся из вида, брат повернулся к сестре:

— Ай, ты что сунула в карман этому русскому?

— Номер телефона, по которому он может мне позвонить, Юн.

— Надеюсь, он к тебе будет обращаться по фамилии — госпожа Линь?

— Нет, я написала ему свое имя.

— Но это верх неприличия. Он подумает, что ты намекаешь ему на физическую близость.

— Перестань, Юн, у русских принято обращаться по имени. Это у них считается нормальным.

— Не могу согласиться. Мы в Харбине и не можем пренебрегать своим укладом. Если мужчина называет чужую женщину, а тем более девушку, по имени, значит, намекает на то, что между ними была непристойная связь. Или же хочет ее оскорбить.

— У меня было задание войти в доверие к русскому, расположить его к себе и сообщить при твоей помощи информацию, которой он должен поверить. Как думаешь, удалось нам это?

— Кажется, да.

— Вот и хорошо.

— Но он едва не пристрелил наших ребят.

— Кто же думал, что он такой резкий?

— Да. Его должны были избить, связать, а тебе только и осталось бы выстрелить в воздух из своего дамского пистолета, «разогнать» нападавших и «выручить» его.

— А вместе мы нашли б тебя и «освободили» из рук «хунхузов».

— Но этот русский — какой-то бешеный. Хорошо еще так обошлось.

— Он не только бешеный. Он еще и очень симпатичный, хоть и русский.

— Смотри, сестра. Следи за своим поведением.

— У меня задание такое, братец. Забыл, чему нас учили в разведшколе японцы? Когда ты на задании, то должен забыть о том — кто ты, где ты, с кем и что ты делаешь! Тебя нет, есть лишь цель — задание, которое ты должен выполнить в любом случае. Даже если придется пожертвовать чем-то самым дорогим для себя.

— Я помню об этом. Но риск должен быть оправдан. Когда есть возможность заплатить малую цену, к чему вытряхивать все из кошелька? — произнес Юн и, подумав, значительно добавил: — А про советский бензин и «Шелл» у меня все же убедительно получилось. Хорошо я соврал.

— Мы хорошо придумали, — с улыбкой поправила его Ай.

Брат и сестра Линь, будучи штатными сотрудниками японской разведки, помогали агентам «Братства русской правды» в организации диверсий, имеющих большое резонансное значение в мире. Взрывы хранилищ тракторного керосина, автобензина и машинного масла на советской нефтебазе, а также подрывы цистерн на железнодорожной станции, со слов кураторов, должны были привести к запугиванию харбинских властей и населения. Вызвать хаос и дестабилизацию обстановки на северо-востоке Китая. А это, в свою очередь, усилило бы влияние Запада, ослабив растущий мировой интерес к экономическим успехам Советов и прекращению с ними торгово-экономических связей. В настоящий момент Ай и Юн оказывали услугу Александру Хольмсту, по его просьбе подсунув Суворову дезинформацию, чтобы посмотреть, как тот ею распорядится.

— Ай, ты думаешь, этот русский тебе позвонит?

— Конечно. Я ведь не зря ему улыбалась. Алишаньдэ (Александр) сказал, что должен проверить его. Если информация, которую наш русский получил от нас, всплывет у красных, значит, этот человек — предатель. Мы его должны будем убить.

— А если он окажется двойным агентом?

Ай многозначительно улыбнулась:

— Нам скажут, что с ним сделать. И мы это сделаем, братец Юн.

Возможно, если Василий Суворов смог бы услышать разговор, который состоялся после его отъезда между молодой китаянкой и ее братом в автомастерской, или хотя б проанализировал то, что произошло каких-то пятнадцать минут назад в этой самой мастерской — может, и сумел бы избежать роковой развязки, которая ожидала его впереди. Но Василий спешил на встречу с Перовым, и голова его была занята другим.

Заключительного инструктажа Григорий Матвеевич ожидал не без внутреннего волнения. Он понимал, что время неумолимо приближается к часу «Х». Как не раз говаривал ему Суворов, от того, насколько четко и хорошо он уяснит свои обязанности и справится с заданием, зависит общий успех операции и его личная жизнь, а также жизнь его родных.

Василий опоздал на полчаса, что было несвойственно ему. И сразу же перешел к делу:

— Вы будете переодеты в форму Охранной стражи КВЖД, — сказал он Перову. — На деле вы должны обеспечить безопасный подход к платформе наших людей, чтобы они кратчайшим путем проследовали к административному зданию. Сосредоточьтесь, давайте повторим ситуационные моменты. — Суворов приподнял правую бровь и снисходительно произнес: — Агентов замечает красный патруль. Ваши действия?

— Значит, я подойду, представлюсь, покажу удостоверение и скажу, что эти люди со мной.

— Нет! Вы в сопровождении трех «красноармейцев» незамедлительно подойдете, уверено представитесь и строго скажете, что это дружинники. Уверенность — непременный атрибут ваших действий. Я об этом напоминаю вам постоянно, а вы забываете каждый раз. Если вы не будете уверены в себе, это вызовет подозрение и вас схватят, поднимется шум, что приведет к срыву операции. Запомните это. Вы — уполномоченное начальством КВЖД и органами госбезопасности должностное лицо. Вы — хозяин положения. Я понятно говорю?

Конец ознакомительного фрагмента.