Убийство Командора. Книга 2. Ускользающая метафора

Харуки Мураками, 2017

«С мая того года и до начала следующего я жил в горах…» Живописное, тихое место, идеальное для творчества. Скромное одноэтажное строение в европейском стиле, достаточно просторное для холостяка, принадлежало известному в Японии художнику. Все было бы мирно и спокойно, если бы не картина «Убийство Командора», найденная на чердаке, если бы не звон буддийского колокольчика по ночам, если бы не странный склеп, что возник из-под каменного кургана посреди зарослей, если бы не встреча с эстетом Мэнсики, который за баснословные деньги попросил написать портрет, сначала свой, а потом, возможно, его дочери, если бы не попытки разобраться в самом себе. «Выходит, началом всему, что происходит вокруг меня, стало то, что я вынес на свет эту картину? И тем самым разомкнул круг?» Эта картина перевернула жизнь главного героя и повлияла на всех, кто ее видел. Она создала в нашем мире еще одну реальность. Как это все возможно?

34

Если подумать, за последнее время я ни разу не проверил давление

Отворив дверь, я увидел на пороге Мэнсики. Он был в шерстяной фуфайке с мелким изящным узором и твидовом голубовато-сером пиджаке. Парусиновые брюки у него были бледно-горчичными, замшевые туфли — светло-коричневыми, и вся одежда, как обычно, выглядела на нем ладно, а пышные белые волосы переливались в лучах осеннего солнца. Позади Мэнсики виднелся его серебристый «ягуар» рядом с ярко-синей «тоётой приус». Две эти машины, стоявшие бок о бок, напомнили мне человека с кривыми зубами, смеющегося во весь рот.

Я жестом пригласил Мэнсики войти. Его лицо от напряжения выглядело окаменевшим, словно недосохшая штукатурка. Таким я его видел, разумеется, впервые — прежде он никогда не проявлял чувства, стараясь выглядеть сдержанным и хладнокровным. Даже проведя некогда целый час в кромешной темноте склепа, он не изменился в лице. А вот сегодня он был очень бледен, будто мертвец.

— Ничего, если я войду? — спросил он.

— Разумеется, — ответил я. — Мы как раз обедали, но уже заканчиваем. Проходите, будьте добры.

— Я не хотел бы вас беспокоить за едой, — сказал он, почти машинально кинул взгляд на часы и бессмысленно впился глазами в стрелки, будто те двигались как-то несогласованно.

Я сказал:

— Мы скоро закончим, а еда у нас очень простая. Потом можем вместе выпить кофе. Подождите, пожалуйста, в гостиной — там я вас и представлю.

Мэнсики покачал головой.

— Нет, знакомить нас пока рановато — я здесь вовсе не ради знакомства. Я заглянул к вам, посчитав, что они уже уехали. Но когда увидел, что перед домом у вас стоит незнакомая машина, даже не знаю, как мне быть…

— Это как раз удачно, — перебил его я. — Все получилось естественно, я сам все устрою.

Мэнсики кивнул и принялся снимать обувь. Но выглядело так, будто он толком и не знает, как это делают. Дождавшись, когда он справится с этой трудной задачей, я проводил его в гостиную. Хоть он и бывал здесь прежде — с любопытством обвел взглядом комнату, словно видел ее впервые в жизни.

— Подождите, пожалуйста, — попросил я и легонько положил руку ему на плечо. — Присаживайтесь и чувствуйте себя как дома. Думаю, минут через десять мы закончим.

Оставив Мэнсики дожидаться, я, несколько волнуясь, вернулся в столовую. Пока меня не было, мои гостьи уже доели, и вилки их теперь покоились на тарелках.

— У вас гость? — встревоженно спросила Сёко Акигава.

— Да, но не беспокойтесь. Неожиданно заглянул один хороший знакомый — он живет здесь неподалеку. Подождет в гостиной — и не волнуйтесь, он не требует к себе внимания. Так что я пока доем.

На тарелке у меня оставалось немного, и справился я быстро. Пока гостьи убирали со стола посуду, я приготовил кофе.

— Давайте перейдем в гостиную и выпьем кофе там вместе, — предложил я Сёко Акигаве.

— Но у вас же гость. Мы разве не помешаем?

Я покачал головой.

— Ничего подобного. На самом деле все складывается как нельзя удачнее — я вас заодно и познакомлю. Живет он хоть и близко, но на другом склоне лощины, так что вы его, наверное, не знаете.

— Как его зовут?

— Господин Мэнсики. «Мэн» как в слове «права» и «сики» как в «сочетании цветов».

— Редкое имя, — произнесла Сёко Акигава. — Мэнсики. Прежде не доводилось его слышать. Действительно, на другой стороне лощины — вроде и близко, но совсем не рядом.

Мы поставили на поднос четыре чашки кофе, сахар и сливки и понесли все это в гостиную. А когда вошли, Мэнсики там, к моему изумлению, не оказалось. Гостиная была пуста. На террасе его тоже не было. И я сомневался, что он скрылся в ванной.

— Куда он делся? — воскликнул я, ни к кому не обращаясь.

— А он был здесь? — спросила Сёко Акигава.

— Только что.

Я сходил в прихожую — его замшевых туфель там тоже не было. Надев сандалии, я открыл входную дверь и выглянул на улицу. Серебристый «ягуар» стоял на прежнем месте — значит, домой уехать Мэнсики не мог. Лобовое стекло машины ослепительно отражало солнечный свет, и понять, есть ли кто внутри, мне не удалось. Я подошел к машине: Мэнсики сидел за рулем и явно что-то искал. Я слегка постучал по стеклу. Он открыл окно и смущенно посмотрел на меня.

— Что с вами, Мэнсики-сан?

— Подумал измерить давление в шинах, но отчего-то не могу найти манометр. Всегда возил его в салоне.

— Это необходимо сделать прямо здесь и сейчас?

— Нет, в общем-то, не обязательно. Просто пока я у вас сидел, меня вдруг стало беспокоить давление в шинах. Если подумать, за последнее время я ни разу его не проверил.

— Но с колесами ведь все нормально?

— Да, колеса в полном порядке. Как обычно.

— Тогда, может, оставим давление в шинах на потом и вернемся в гостиную? Я приготовил кофе. К тому же дамы ждут.

— Ждут? — хрипло спросил Мэнсики. — Ждут — меня?

— Я сказал им, что вас познакомлю.

— Вот беда, — сказал он.

— Почему?

— Я еще не готов знакомиться. В душе не готов.

В его взгляде читались страх и растерянность — как у человека, которому велели прыгать из горящего здания на спасательный мат, больше похожий с высоты шестнадцатого этажа на бирдекель.

— Нам лучше вернуться, — отрывисто произнес я. — Ничего особенного в этом нет.

Мэнсики, ничего не ответив мне, кивнул, выбрался из машины и захлопнул дверцу. Хотел было заблокировать двери, но понял, что надобности в этом нет — дом стоит на вершине горы, сюда никто не ходит, — и положил ключи в карман парусиновых брюк.

Тетя с племянницей ждали нас в гостиной. Едва мы вошли, обе они учтиво поднялись с дивана. Я кратко представил им Мэнсики — просто и вежливо.

— Господину Мэнсики тоже приходилось мне позировать. Я писал его портрет, и оказалось, что живем мы неподалеку. С тех пор и общаемся.

— Я слышала, вы живете на вершине горы напротив? — спросила Сёко Акигава.

Стоило заговорить о доме, как Мэнсики прямо на глазах побледнел.

— Да, я там поселился несколько лет назад… Сколько уже? Года три? Нет, пожалуй, четыре.

Он посмотрел на меня так, будто вопрос задали мне, но я ничего не ответил.

— Ваш дом отсюда видно? — спросила Сёко Акигава.

— Да, — ответил Мэнсики и тут же добавил: — Но дом так себе, да и жить на горе неудобно.

— В смысле неудобств наш дом ничем не лучше, — дружелюбно подхватила Сёко Акигава. — Выбраться за покупками — целая история, сигнал на сотовом слабый, радиоволны с помехами. К тому же склон крутой: стоит пойти снегу — сплошь гололед, да такой, что страшно выезжать на машине. К счастью, это за все время случилось только раз, лет пять назад…

— Да, а снега здесь почти не бывает, — сказал Мэнсики. — Из-за теплого ветра с моря. Как ни крути, климат-то у нас морской, так что…

— В общем, хорошо, что зимой снега нет, — перебил я Мэнсики. Было ясно, что ему трудно, и если б я не вмешался, он бы продолжил свой монолог вплоть до объяснения Эль-Ниньо.

Мариэ Акигава попеременно смотрела на тетушку и Мэнсики. Похоже, какого-то особого впечатления о моем соседе она пока не составила. Тот же и вовсе не смотрел на девочку, а не сводил взгляда с ее тети, словно его сразила ее красота.

Тогда я сказал, обратившись к Мэнсики:

— Дело в том, что я недавно взялся писать портрет этой юной леди.

— А я по воскресеньям вожу ее сюда, — добавила Сёко Акигава. — Мы тоже соседи, но чтобы добраться сюда, приходится делать изрядный крюк.

Мэнсики наконец-то посмотрел прямо на Мариэ. Однако глаза его, стараясь зацепиться хоть за что-нибудь у нее на лице, беспокойно метались, словно неугомонные зимние мухи, не знающие, куда присесть. Найти эту зацепку он так и не смог.

И тогда я, словно протягивая спасительную соломинку, достал эскизник.

— Вот те наброски, что я пока что сделал. За сам портрет мы пока не принимались.

Мэнсики долго всматривался в три листка — будто вгрызался в них глазами, словно ему было куда важнее видеть перед собой не саму Мариэ, а ее изображения. Но это, конечно же, было не так — он просто не мог заставить себя посмотреть прямо на девочку. Рисунок попросту служил заменой. Мэнсики впервые оказался так близко от девочки и не мог держать себя в руках. А Мариэ Акигава наблюдала за суетой на лице Мэнсики, будто видела перед собой какую-то редкую зверушку.

— Прекрасно, — воскликнул Мэнсики и, посмотрев на Сёко Акигаву, добавил: — Во всех рисунках бьется жизнь и характер передан точно.

— Да, я с вами согласна, — просияв, ответила Сёко Акигава.

— Вот только Мариэ — отнюдь не простая модель, — сказал я Мэнсики. — Рисовать ее очень трудно. Лицо у нее постоянно меняется, и нужно время, чтобы уловить его суть. Вот поэтому я и не могу пока приступить к самому портрету.

— Трудно, значит? — переспросил он и, прищурившись так, будто перед ним нечто ослепительное, посмотрел на Мариэ. Я сказал:

— На каждом из этих трех рисунков выражение лица очень сильно разнится. Стоит чему-нибудь в нем измениться, и общее впечатление совершенно меняется. Чтобы нарисовать Мариэ на одном холсте, необходимо отразить не только поверхностные вариации, но и саму эмоциональную ее суть. Если этого сделать не получится, в портрете отразится лишь грань целого.

— Вот как? — восхищенно воскликнул Мэнсики и, взяв в руки рисунки, принялся сравнивать их с оригиналом, а на его бледное лицо тем временем постепенно начал возвращаться румянец. Сначала — как маленькие точки, которые вскоре выросли до размера шариков для пинг-понга, а затем наконец покрыли все лицо. Мариэ с интересом наблюдала, как у собеседника меняется цвет. Сёко Акигава вовремя отвернулась, чтобы не показаться беспардонной. Я поспешно стал наливать себе кофе.

— На следующей неделе берусь за портрет. В смысле — красками и на холсте, — сказал я, чтобы заполнить тишину, при этом — скорее себе самому.

— Композицию уже продумали? — спросила тетушка.

Я покачал головой:

— Нет еще. Пока не встану перед холстом с кистью в руке, ничего в голову мне и не придет.

— Так вы писали портрет господина Мэнсики? — спросила у меня Сёко Акигава.

— Да, где-то с месяц тому назад, — ответил я.

— Прекрасный вышел портрет, — энергично подтвердил Мэнсики. — Пока краски не высохнут, в раму я его не вставлял, а просто повесил на стену в кабинете. Правда, я считаю, что слово «портрет» здесь не совсем уместно: при том, что на картине нарисован я, там — не я. Как бы точнее выразиться? Это очень глубокая картина. Сколько ни смотрю, не могу на нее наглядеться.

— Притом вы сказали, что вы там — это не вы? — спросила Сёко Акигава.

— Я к тому, что это не портрет в обычном смысле слова, а произведение гораздо глубже обычных картин.

— Хочу посмотреть, — заявила Мариэ. Это было первое, что она произнесла после того, как мы перешли в гостиную.

— Но, Мариэ, так неприлично! Напрашиваться в гости в чужой…

— Я ничуть не возражаю, — перебил ее тетю Мэнсики, словно обрубил острым топориком концовку ее фразы. От его резкости все — включая его самого — на миг опешили. А он, выдержав паузу, продолжал: — Тем более что живете вы неподалеку. Непременно приезжайте ко мне посмотреть картину. Я живу один, поэтому стесняться нечего — я готов вас принять в любое удобное время.

И, сказав это, Мэнсики покраснел. Возможно, сам уловил в своей фразе нотки излишней настойчивости.

— Мариэ, а тебе нравятся картины? — обратился он теперь к девочке уже обычным своим голосом.

Мариэ молча кивнула. Тогда Мэнсики продолжил:

— Если вы не против, в следующее воскресенье примерно в это же время я за вами сюда заеду. И мы съездим ко мне, посмотрите картину. Что вы на это скажете?

— Нам бы не хотелось вас беспокоить… — попыталась было отказаться тетушка.

— Я хочу увидеть ту картину, — на сей раз категорично заявила Мариэ, и тон ее не терпел возражений.

Условились, что ровно через неделю Мэнсики приедет сюда после полудня и встретит гостей. Меня тоже пригласили, но я, сославшись на дела, вежливо отказался, не желая быть причастным к этому больше, чем и так впутался: пусть уж теперь эти трое разбираются между собой сами. Что бы там ни произошло, мне хотелось бы по возможности остаться в стороне. Ведь я лишь связующее звено — хотя изначально не стремился быть и им.

Чтобы проводить тетю с племянницей, засобиравшихся домой, мы с Мэнсики вышли на улицу. Сёко Акигава с интересом рассматривала «ягуар», запаркованный рядом с ее «приусом». Таким взглядом чужих псов оценивают настоящие собаководы.

— Это же самая новая модель? — спросила она у Мэнсики.

— Да. Пока что самый новый купе «ягуара». А вам нравятся машины? — поинтересовался он в ответ.

— Нет, дело не в этом. Просто у моего покойного отца был седан «ягуар». Отец часто брал меня с собой, иногда давал порулить. Вот мне и щемит сердце всякий раз, как вижу на радиаторе знакомую фигурку. Как там говорил отец — вроде «экс-джей-6» у нас был? С четырьмя круглыми фарами. Двигатель — рядная шестерка на 4,2 литра.

Конец ознакомительного фрагмента.