Дмитрий

Фрэнсис У. Бейн, 2023

Исторический роман английского писателя Ф.У. Бейна повествует о событиях русской истории начала XVII века и судьбе Дмитрия Самозванца, одного их главных действующих лиц эпохи Смутного времени.

ДМИТРИЙ

Против чаянья, многое боги дают:

Не сбывается то, что ты верным считал,

И нежданному боги находят пути;

Таково пережитое нами.

Еврипид³

Моим неведомым друзьям

в день IV ноября MDCCCLXXXIX⁴

ВСТУПЛЕНИЕ

Безжизненные слова — это всего лишь жалкое подобие действия: когда они выходят за пределы своей вотчины и пытаются выразить чувство, характер, эмоцию, им, бедолагам, нужен переводчик. Как деловитые, бойко болтающие гиды, они только и могут водить нас вокруг да около собора, жестикулируя в сторону тускло-серых окон. Одной лишь музыке дано открыть двери, ибо она и есть уникальный ключ, отпирающий все замки, и впустить нас в великолепие витражей. Стало быть, тот, кому знакома «Мазурка №22» Шопена, поймет историю МАРИНЫ точнее, нежели услышав словесный рассказ; а увертюра к «Кармен» Бизе — это волшебное «Сезам, откройся!» к судьбе ДМИТРИЯ. Мне остается лишь добавить, что эта история правдива.

ЧАСТЬ I

О, какую легенду можно пустить!

А главное — новая сила идет.

Достоевский⁵

I

— НАТАЛЬЯ⁶!

Крик раздался в полуденной тишине, вспугнув пролетавшего ворона, который поспешил прочь, в сторону степи.

— Наталья! НАТАЛЬЯ!

Дверь избы резко распахнулась, и старик, явно пьяный, в грязной одёже сизого цвета, пошатываясь, выскочил во двор, машинально пнув стоявшее перед дверью корыто, из которого, поджав хвост, робко ела худосочная собака. Полдюжины кур, помогавших собаке в еде, с кудахтаньем разбежались.

— Где черти носят эту девицу? Наталья, ты где? Снова ушла, чума ее возьми.

Он прошел через двор и заглянул в полуразвалившийся сарай, служивший конюшней. Лошади не было.

— Так я думал, вот не сойти мне с этого места, бегает за каким-нибудь молодым казаком, черт его дери. Осип! Осип, поди сюда!

Парнишка, живописно одетый в одну лишь сорочку, пыльную и с прилипшими клочками сена, внезапно появился из-за сарая. Одной рукой он тер глаза, в другой нес ведро, изображая, что занят делом. Не дожидаясь допроса, он тотчас заныл:

— Я слыхал топот копыт с час назад, она вон туда уехала, — он указал в сторону Житомира. — Она всякий день туда ездит.

— А мне почему не сказал?

— Вы спали.

— Ты хочешь сказать, ты спал, ленивый бездельник. Глянь только: собачье корыто вверх дном, а ты дрыхнешь на чердаке, сразу видать по твоей рубахе. Как пить дать, ты бы проспал весь день, дай тебе волю. Что стоишь-зеваешь?! Ступай прочь, да прибери тут все. Живо, слышишь?! Проклятая девчонка, вот научат ее татары бегать в один прекрасный день! Черт ее дери, я ей покажу, как прятаться.

Он повернулся и поплелся обратно в дом, оставив дверь за собой открытой. Осип тотчас удалился в свое логово в сарае и вскоре снова заснул. Собака и птицы осторожно прокрались назад и возобновили прерванную трапезу. В степи снова воцарилась тишина.

II

Желтые лучи заходящего солнца стелились вдоль невысоких холмов украинской Волыни⁷, удлиняя тени, отбрасываемые шпилями Житомира. Колыхание высокой степной травы указывало на движение путника, до поры невидимого. Вскоре он появился на склоне холма, на мгновение натянул поводья и огляделся вокруг.

Его непринужденная поза наездника не сочеталась с простой одеждой русского крестьянина: грубой рубахой, широкими штанами и сапогами. Густые брови, квадратная челюсть, не прикрытая ни бородой, ни усами (ибо ему было не более двадцати двух или трех лет), и спокойствие его серых глаз придавали его лицу весьма решительное выражение, тогда как его рыжеватые волосы, как-то не вязались с чисто русским широким носом и выступающими скулами. Верховая посадка маскировала рост ниже среднего, но подчеркивала необычайную ширину его плеч.

Конь между тем устал ждать и принялся жевать траву, пока его хозяин обозревал окрестности, явно более занятый своими мыслями, чем красотой пейзажа.

Вскоре молодой человек вздрогнул и тронул поводья.

— Бедная Наташа! Интересно, как она это воспримет. Ничего, справится. Хочешь не хочешь, придется ей смириться. Хотя, как знать, может, ей уже и дела нет до меня. Да, я должен ехать. Жаль, что придется с ней расстаться, но отчего-то мне хочется, чтобы все закончилось. Что ж, дело сделано. Ну и дураки же мы, в конце концов. Как-то это все бессмысленно. Все просто нелепо, невозможно, безумно. Должно быть, я сошел с ума. Однако все лучше, чем то невыносимое, праздное, безвестное существование. Я едва не сделался овощем. Да, что угодно, только не это. Что ж, Отрепьев пускай решает…

Он пришпорил коня и пустил его галопом.

III

Тем временем в миле оттуда, в небольшой лощине, где по счастливой прихоти природы пара деревьев соединились над углублением в земле, образуя беседку, будто нарочно предназначенную для таких идиллических целей, демон нетерпения пожирал возбужденную душу Натальи.

Она томилась уже два часа. Явившись за час до назначенного времени, она никак не предполагала ждать еще час после. Привязав лошадь к пню, она сперва просто сидела и ждала. Потом она нахмурилась, попыталась было петь, всплакнула и подумала, не вернуться ли домой, но тут же упрекнула себя за эту мысль, пересчитала листья на ближайших деревьях, сорвала несколько цветов и снова заплакала.

Наконец она вскочила и решила уладить дело небольшой деревенской ворожбой. Усевшись на землю по-турецки, она срывала один за другим молодые побеги свежей веточки, нашептывая старинное литовское заклинание:

Во граде много есть парней,

Но один мне всех милей.

Я на ярмарку поеду в Каменец,

Но не встретится мне там мой молодец.

Я в луга зеленые хожу,

Но и там его не нахожу.

Пташка, взвейся высоко,

Где мой милый? Далеко?

Ветер, ветер, прочь лети,

Мне милого принеси.

Внезапно ее лошадь заржала. Она радостно вскрикнула и замерла, прислушиваясь к быстро приближающемуся звуку копыт. В следующую минуту она бросилась в объятия ДМИТРИЯ.

IV

Совсем позабыв отругать его за опоздание, она в восторге прильнула к нему, как может прильнуть только очень влюбленная женщина.

Внезапно она оторвалась от него:

— Ты не целуешь меня, как прежде — али не любишь меня больше? О, Дмитрий, а уж я-то так тебя люблю! — и она разрыдалась.

Дмитрию сделалось не по себе, но он сказал:

— Глупенькая, не суди всех по себе. Откуда мне знать, что ты только и думала о том, чтобы обнять меня покрепче. Ну иди же ко мне, — он раскрыл объятия, но она отстранилась.

— Нет, скверный юноша, ты не должен прикасаться ко мне, ты должен только любоваться мною. Право, нынче есть, на что любоваться, милый Дмитрий, — кокетливо улыбнулась она сквозь слезы.

Дмитрий, получив такое наставление, и впрямь залюбовался ее честными, выразительными, влюбленными глазами, блестящими то ли от радости, то ли от слез, ее бледно-зеленой юбкой, белой рубашкой и красным расшитым лифом, ее миниатюрными ножками в желтых сапожках, ее темными волосами, увенчанными кокошником и заплетенными нитками золотых и серебряных монет, — и чувствовал, что она права.

— Да, Наташа, твоя правда, уж ты больно ты хороша, чтобы разъезжать одной-одинешеньке по округе. Немногие девушки, могут сравниться с тобой, Наташа.

— Что ты знаешь о других девушках? Нечего говорить о них, Дмитрий, — вдруг сказала она, вновь приблизившись к нему. — А где твои красивые красные сапоги и другое платье, и почему ты так одет? Ты не похож на моего казака в этих ужасных старых лохмотьях!

— Да уж, — ответил Дмитрий, — эту одежду нарядной не назовешь, но ты же все равно любишь меня, Наташа, несмотря на ужасные старые лохмотья. А я вот уезжаю.

— Уезжаешь! — почти закричала она, крепко сжимая его руку и бледнея. Да как же это? — И подозрения, до сих пор смутные, в тот же миг заполнили ее сердце.

— Наташа, — неловко начал он, — помнишь, я тебе уже говорил, что, может статься, мне придется уехать. Я говорил тебе, что некто может позвать меня — и вот он позвал, и мне надо ехать.

— Ехать! — сердце Наташи упало, почти остановилось, она на мгновение прильнула к нему, и у нее закружилась голова. — Куда ты едешь? Почему надо ехать? Кто позвал тебя? Что ты там будешь делать?..

— Погоди, не так быстро, я не могу сказать тебе, Наташа, что я собираюсь делать — я и сам едва знаю. Странно это все звучит, но я должен ехать. Я Отрепьеву обещал.

— Так вот оно что! Ах, этот ужасный Отрепьев! Но ведь и мне ты обещал… Не езди с ним, Дмитрий. У него дурной глаз, он плохой человек, он тогда недобро смотрел на меня, — тебя убьют, Дмитрий. Дмитрий, ты сказал, что никогда меня не бросишь! Не уезжай, не оставляй меня — возьми меня с собой, возьми. Я и верхом умею ездить, и стрелять, оденусь, как ты, казаком, конюхом твоим буду. Возьми, возьми, куда хочешь поеду, — говорила она с необычайной быстротой, луч надежды зародился в ее душе.

— Нет, Наташа, нельзя тебе со мной. Эх, знала бы ты только… Никак нельзя — ты мешать будешь…

«Мешать!» — роковое слово. Она сделалась холодна и тверда, как камень. Ее подозрения превратились в уверенность и душили ее.

— Ах! ты устал от меня, вот и все! Мешать… И то верно, буду тебе мешать, — ее грудь вздымалась.

— Не смотри так, Наташа. Ты не понимаешь.

— Да, да, я понимаю. Конечно, я знала, что так будет. Устал ты от меня. Я ж и раньше это чувствовала. Пойду я, домой пора — поздно уже.

— Наташа!

— Прощай! — Она метнулась вон из укрытия и тотчас побежала обратно. — Дай мне взглянуть на тебя, дай мне взглянуть на твое лицо. Ответь мне теперь: ты хочешь уехать? Да! Не говори, не надо! Увижу ли я тебя когда-нибудь снова? Смогу ли я когда-нибудь… — С отчаянием в глазах она бессознательно схватила его за руку. Ее пыл был встречен его холодностью и замешательством, лишь подтвердив ее ужасные подозрения.

Она бросилась прочь, вскочила на лошадь и ускакала.

Дмитрий хотел было пойти за ней, нерешительный и пристыженный, после остановился, провожая ее взглядом, пока она не исчезла в океане травы. Так он стоял довольно долго, рассеянно глядя на ее след в степи. Наконец он глубоко вздохнул, отвязал коня, сел в седло и поскакал в сторону Киева.

V

Лунный свет падает на холодные темные воды Днепра, длинная дрожащая серебристая дорожка танцует на ряби. По ту сторону реки в небо вздымается двойной холм Киева со спящим монастырем — черно-серебряная масса. Глубокая впадина посередине погружена во мрак. То тут, то там одинокая вспышка, скудный луч какого-то полуночного фонаря вглядывается в ночь.

По всему Русскому Иерусалиму красные костры паломников, собравшихся со всех концов Святой Руси, бросают зловещий свет на их движущиеся фигуры или мягко озаряют стоящие или сидящие темные группы на равнине. Слышится низкий гул бесчисленных голосов — слабый, таинственный, неописуемый шум огромного множества. Вверху темно-синий небесный свод и безмолвные, бдительные, вечные, безжалостные звезды.

В одной из таких групп, на самом берегу реки, мерцающий свет костра освещает высокого человека в монашеской рясе, его смуглое лицо измождено не то лишениями, не то излишествами, в его глазах блестит энтузиазм, он очаровал своих слушателей одной из старинных русских легенд.

“И бродил я на рассвете по берегу, и услышал я звук, доносящийся с моря. И посмотрел я в сторону моря и увидел лодку, а на носу и корме сидели гребцы, но их лица были скрыты туманом. А посередине, сияя в пурпурных одеждах, стояли два сына святого Владимира, святые мученики Борис и Глеб. И сказал Борис: “Брат Глеб, вели гребцам поторопиться, ибо мы должны помочь нашему сроднику Александру, сыну Ярослава⁸.”

— Тогда меня, — сказал финн Пелгусий⁹, — охватили великий страх и трепет. И пока я смотрел, корабль исчез с глаз моих.

Затем, когда Александр услышал его историю, он возрадовался, ибо знал, что Господь и Благословенные Братья были на его стороне. И он напал на язычников, и поразил их острым мечом, и загнал их обратно в Неву, и не осталось ни одного язычника на его земле. Потому его и по сей день называют Невским, героем Невы”.

Оратор сделал паузу, его губы дрожали, все его тело дрожало от волнения. Слушатели молчали, затаив дыхание.

— Теперь нету героев, — заметил, наконец, башкир из Тобольска, чье коричневое и грязное лицо, похожее на спелый грецкий орех, выглядывало из гнезда мехов, — перевелись герои с тех пор, как Ермак¹⁰ помер. Он последний был, но он помер, а больше никого нету.

— Нет нынче героев! — воскликнул монах, и его голос сорвался на крик, он вскинул руки и шагнул ближе к огню. — Нет нынче героев — а почему? Почему? Потому что русские забыли своего Бога и утратили род Рюриковичей, потому что у них вместо царя язычник и татарин, который призывает своих татар в святую Русь и отравляет наших царей, который поджигает наши дома и навлекает на людей язвы и голод. Почему у нас голод? Потому что Бог гневается на нас, и поэтому Он посылает Свой голод, чтобы уморить нас до покаяния. Да, это Борис Годунов-татарин, он — проклятие России. Но Господь пошлет избавителя. Да! Говорю вам, настанет день, скоро настанет, когда восстанет избавитель. Мне приснился сон, и Господь говорил со мной:

“Вы увидите, Я пошлю моему народу избавителя, как я избавил их в древности рукою Дмитрия Донского¹¹ из рода Рюриковичей, ибо думаете вы, что он мертв, но он придет, и поразит Бориса, и изгонит его, и наступит его власть”.

Да, Господь говорил в видении, и я не лгу вам. Царевич Дмитрий не умер, но скоро вернется. Господи, скоро, пусть это будет скоро!

Он в изнеможении откинулся назад, но губы беззвучно шевелились. Зрители беспокойно заерзали. «Шаман, великий шаман», — пробормотал обращенный калмык, стоявший рядом.

— Он говорит правду! — взволнованно воскликнул паломник. — Это чума, голод и злой царь, что сделал русских крепостными, а не свободными, и не любит русский народ.

— С чего бы Борису Годунову любить русский народ? — усмехнулся другой. — Другая кровь, другие предки — какая уж тут любовь? Но что он имеет в виду, говоря, что царевич Дмитрий жив?

— Ты, видать, нездешний, — возразил первый, — ежели ничего не слыхал. Говорят, царевич Дмитрий Иванович жив и скоро придет избавить русских от злого царя.

— Да ведь его убили в Угличе, Борис его отравил.

— Нет, не отравил, — с готовностью вставил башкир. Отец моей жены из Пелыма¹², он был в Угличе, когда царь Борис сослал всех жителей Углича в Пелым, и он говорит, что никто не знает истинную правду, но поговаривают, что царевич Дмитрий не умер вовсе, а сбежал из Углича в лодке. Злой царь изо всех сил разыскивал его, чтобы убить, но напрасно, ибо тот исчез.

Монах поднял голову.

— Нет, он не убит. Уж кто-кто, а я наверняка знаю. Я сам из Ярославля и был в Угличе в ту ночь. Поплыл я на лодке в Нижний Новгород. Гляжу: плывет мимо нас другая лодка, и гребцы гребут быстро-быстро. Поговаривали, то был боярин Иван Мстиславский со своим крестником, царевичем Дмитрием, бежавшим от царя.

— Да, — сказал башкир, одобрительно кивнув, — я тоже это слышал. Отец моей жены…

— Завтра, — заметил калмык, — мы все будем молиться мощам святого Антония Святых Катакомб¹³, чтобы он ниспослал нам свою помощь.

— Велика ж помощь от костей мертвецов, — усмехнулся старый еврей в грязной одежде. Верный обычаям своего народа, он прибыл сюда с целью заработать на людской набожности, которую сам презирал. На этот раз его чувство недовольства одержало верх над осторожностью. — Что бы вам самим не восстать против вашего злого царя?

— Ах ты, еврейский пес! — воскликнул калмык, — вздумал над святыми издеваться? А ну, бросим его в реку.

— Да, да, в реку! — закричали полдюжины голосов, и столько же сильных рук схватили неосмотрительного еврея и потащили его.

— Святой Моисей! — воскликнул испуганный сын Израилев. — Смилуйтесь, смилуйтесь! Я не имел в виду ничего плохого. Смилуйтесь!

Последовала краткая потасовка, и еще мгновение, и ему пришел бы конец. Внезапно молодой человек, молча стоявший в тени позади монаха, подтолкнул того локтем со словами: «Отрепьев, помоги мне, этот человек может быть нам полезен», — и, шагнув вперед, оттащил еврея в свою сторону.

— Довольно, довольно, отпустите бедолагу. Он и так уж полумертв от страха. — В глазах православных фанатиков читалась злобная решимость.

— Отдай нам пса, не то отправишься вслед за ним! — крикнул ретивый калмык.

Тут монах бросился вперед:

— Ради Святого Антония, Святого Николая и Киевской Богоматери, люди, опомнитесь! Окаянный калмык, ты едва не отравил святую реку телом неверного еврея? Отпусти его, не то я нашлю на тебя черную чуму.

Калмык, привычный к физическим опасностям, в страхе отпрянул от «шамана» и его заклинаний, бормоча себе под нос, и толпа последовала его примеру. Монах тотчас же повернулся и быстрым шагом отошел от костра, молодой человек последовал за ним, а еврей, поспешно схватив лежавший рядом большой мешок, поспешил за своими покровителями.

VI

— Стало быть, по-твоему, пора, Гришка?

— Да, наконец-то груши поспели, пора и дерево потрясти. Голод и чума решили судьбу царя. Я был в Москве три недели назад, горожане там мрут, точно овцы. С тех пор я побродил туда-сюда по стране, сеял слухи и видел, что чувствуют люди. И скажу я тебе, они ненасытны, они будто пожирают саму мысль о тебе. Тот толстый башкир, вчера вечером, — ты заметил, как он ругал царя за то, что тот навел чуму, — так вот, по всей России то же самое. Да, момент настал, сейчас нам не нужно ничего, кроме знамени, точнее имени, вокруг которого можно было бы сплотиться. Само имя Дмитрий вспыхнет, точно пожар в сухой степи!

— Прошлой ночью, во всяком случае, заклинание подействовало, — сказал молодой человек. — Ты, Гришка, самого себя превзошел! Любой перерезал бы себе горло ради тебя. Ну и мастер же ты речи говорить!

— Мастер! — сказал Отрепьев с горькой усмешкой. — Да, не без этого. И ты был бы мастер, ежели прошел бы через все то, через что мне довелось пройти. Что ж! Борис Годунов, было твое время, а нынче уж мой черед. То была хитрая уловка: ты, лис, хотел моими руками убить царевича, а затем убрать меня с дороги. Покойники не болтают.

— Выходит, ты убил меня, Гришка? — рассмеялся Дмитрий.

— Да, и никто, кроме самого Бориса и меня, не знал об этом. Он думал, дело верное — то-то ему нынче будет не по себе. Кто видел, как он умер? Да никто. Не сомневаюсь, что он потирал руки, старый мерзавец, думая, что расправился со мной и сможет наслаждаться своей тайной в одиночку. Говорят, он засмеялся, узнав, что Дмитрий мертв. Но мой черед смеяться настал, когда я спустился по реке в Нижний Новгород с Дмитриевой печатью и алмазным крестом в кармане. Он думал, что легко избавится от бедного монаха после того, как дело будет сделано, не так ли? Двенадцать лет минуло, и я зря времени не терял.

Он встал и лихорадочно зашагал по комнате.

— Ах! Борис Годунов, Борис Годунов, ты заплатишь за все, что сотворил за эти двенадцать лет. Нет, я не терял времени зря. Мерзавец, ты отдал бы двадцать лет своей жизни — дорогой жизни — чтобы вернуть последние двенадцать. Пожар на Москве? татары набежали? умер Федор? али другой кто умер? разразилась чума, голод? — монах носился по стране, клал все это на порог царя, злого царя, который держал народ голодным и травил русских государей. Ах ты, собака-царь! черт возьми, ты за это заплатишь! Да, дайте мне год, и Борис Годунов и Григорий Отрепьев сочтутся.

Его глаза горели полубезумным огнем, когда он ходил взад и вперед. Дмитрий тихонько наблюдал за ним, не говоря ни слова.

— Дмитрий, — внезапно сказал Отрепьев, обращаясь к нему, — ты сама моя жизнь. Ты мое дыхание. Да ведь одного взгляда на тебя будет достаточно! Последние десять лет я рассказывал всем и каждому на Руси, каким именно был царевич Дмитрий Иванович: всякий русский человек узнает его с первого взгляда. Каждая русская душа знает его наизусть, каждая русская душа присягнет ему, — он положил руку на плечо молодого человека, — присягнет человеку, у которого одна рука длиннее другой, а на лице две бородавки: одна прямо под правым глазом, а другая на левой щеке. Провидение все время работало на тебя, а ты даже не думал об этом.

— Стало быть, ты — Провидение? Что ж, звучит неплохо. Но с чего теперь начать, Гришка? Я готов. Боже! Я думал, что помру в этой проклятой семинарии в Киеве, прежде чем научусь читать, писать и бормотать пару слов на латыни! Но теперь все позади: я выучился писать не хуже священника, и, благодаря тебе, — добавил он со смехом, — знаю все о своей знатной родне. С чего начнем?

— Всему свое время, — ответил Отрепьев. — Да, я был прав. С тех пор, как я вытащил тебя из горящего дома в Брацлаве¹⁴ я знал, что ты тот самый. Однако нам повезло. Для начала нам послужит тот грязный старый еврей, которого ты спас прошлой ночью. Евреи знаются со всеми в Польше. Я говорил с ним и спросил, может ли он подыскать тебе место конюха или что-то в этом роде у какого-нибудь вельможи в Польше, и похоже, что князь Адам Вишневецкий должен ему или его брату деньги. Он сказал, что сумеет устроить тебя в услужение к князю. Еще бы! Бедолага искренне рад, что ты спас ему жизнь, и он не так уж беден, как кажется. Эти евреи всем заправляют в Литве. Они ссужают панам деньги, которые те никогда им не возвращают, но им наплевать, денег у них полно, а иметь друга при дворе иногда очень даже полезно. При этом всякий раз, когда идет война, евреи выигрывают, они ничуть не против того, чтобы христиане перерезали друг другу глотки. Что смерть для христиан — жизнь для евреев, они из всего извлекают злотые. Этот еврей может тебе пригодиться, когда мы начнем. А пока вот его письмо князю Адаму. Как только встретишься с князем Адамом, можно будет приступать к нашему плану. Но мы не должны терять время — ни минуты, через месяц можно начинать. Что до меня, я иду будить казаков. Сообщи мне, как только утвердишься среди этих поляков — у тебя должно получиться. Я их знаю, сама идея войны сводит их с ума от восторга. Драгоценности при тебе?

— Да, все тут, — Дмитрий положил руку себе на грудь.

— Ну, тогда до свидания, и удачи тебе!

— Погоди, Гришка, не будоражь казаков, пока я не встречусь с польскими дворянами.

— Даю тебе месяц — пойдет?

— Думаю, да.

— Отлично, тогда месяц.

— Стало быть, месяц с сегодняшнего дня.

— Прощай, царевич Дмитрий Иванович. Да хранят тебя святые, особенно святые братья Борис и Глеб. Удачи тебе! — добавил он с усмешкой и вышел из комнаты.

Оставшись один, Дмитрий погрузился в раздумья.

— Письмо еврея, перстень и алмазный крест — это немного. Как сказал старый чернец из Киева, игра для смельчаков. Бессмысленно. Я будто сошел с ума! Отрепьев точно безумец. Но нет, я-то не сумасшедший. Милостивые святые! помогите своему потомку, сейчас или никогда. Да, мир сказал бы, что я сошел с ума. Но скажут ли они то же самое, когда… то есть, если… если…

И он вышел.

VII

Славные жители Брагина¹⁵ выбежали из своих домов, когда князь Адам Вишневецкий и его блестящий кортеж с грохотом промчались по главной улице, под гудение рогов и крики охотников, возвращавшихся в замок. Двигаясь элегантной рысью, кавалькада резко повернула направо сразу за деревней и через пару минут прошла под аркой во двор старинного литовского замка.

Князь спрыгнул с лошади и бросил поводья пажу.

— Бем! — крикнул он старшему охотнику? — Займись Матиасом. Бедное животное, второй медведь чуть не разорвал его на куски. Не хотел бы я его потерять, хоть бы мне предложили всю Курляндию¹⁶! И он взбежал по ступенькам с довольным выражением лица человека, выигравшего в состязании.

Когда он быстрым шагом шел по залу, лакей, угодливо поклонившись, обратился к нему.

— Ясновельможный пан, преподобный отец Сисмонди два часа ожидает возвращения вашей светлости. Он говорит, дело огромной важности.

— Проводи его ко мне, — сказал князь, — немедленно. Я буду в галерее Ягеллонов¹⁷.

Пять минут спустя слуга провел духовника в длинную галерею, украшенную портретами династии Ягеллонов, которой она и была обязана своим названием.

— Святой отец! — воскликнул Вишневецкий. — В чем дело? Вы выглядите обеспокоенным.

— Ясновельможный пан, — сказал духовник, садясь на место, на которое князь жестом указал ему, — новости, которые я принес, столь необычны, что даже не знаю, с чего начать. Кажется, вы недавно наняли нового конюха?

— Да, Яблонского. Что с ним? Он не появился сегодня, и я решил, что он болен.

— Ваша светлость, как я уже сказал, дело настолько странное, что я не могу подобрать слов. Вы наблюдали за этим молодым человеком?

— Я не заметил в нем ничего особенного, — сказал князь. — Я велел Бему проэкзаменовать его, и, поскольку он сообщил, что тот вполне подходит для этой должности, я нанял его без дальнейших расспросов.

— Князь Адам, — сказал иезуит, — молодой человек… боюсь, вы подумаете, что я брежу, но дело вот в чем… молодой человек сообщил мне секрет такой важности, что, хоть я не новичок в исповедальне, должен признаться, ничего подобного мне раньше не приходилось слышать. Хотя по правилам моего Ордена я обязан похоронить тайну в своей груди, я уговорил молодого человека позволить мне немедленно все рассказать вашей светлости.

— Полно, святой отец! К чему это долгое вступление?

— Видите ли, ваша светлость, этот юноша утверждает, что является законным царем Московии.

— Да он, похоже, сошел с ума!

— И я так подумал, хоть он и кажется вполне вменяемым. Тем не менее, это была моя первая мысль — первая, говорю я, ибо признаюсь, я наполовину склонен думать, что в его словах что-то есть.

— Да полно вам! Как, во имя всех святых, он может быть русским царем?

— Законным царем, — сказал Сисмонди. Ваша светлость, конечно, знает, что лет десять или двенадцать назад царевич Дмитрий, третий сын Грозного, был убит в Угличе.

— Да, так говорили, история заключалась в том, что Борис Годунов лишил жизни того, кто стоял между ним и престолом.

— Именно так. Так вот, молодой человек, ваш конюх, очень уверенно заявляет, что он и есть тот самый, якобы, убитый царевич Дмитрий, только он милостью Божьей чудесным образом уцелел.

— Правдоподобная история, честное слово. Как же это вы, Сисмонди, итальянец, говорите, что купились на его обман?

— Ясновельможный пан, я столь же мало желаю быть обманутым, как и большинство людей, но пути Господни неисповедимы, а тут и вовсе дело странное. Поверьте, в одном нет лжи: этот молодой человек не конюх. Его манеры и поведение сделали бы честь любому двору в христианском мире. Он умеет читать и писать, знает латынь, а также русский и польский языки, хорошо осведомлен о российской истории и делах государства и имеет, по его словам, определенные документы и драгоценности, которые не оставят сомнений в его личности.

Князь в сильном возбуждении вскочил с места и бросился к двери.

— Эй, кто-нибудь! — крикнул он поджидающим снаружи слугам. — Немедленно сходите за новым конюхом Яблонским. Мы тотчас докопаемся до истины, святой отец. Ведь если в этом что-то есть, Борису Годунову будет не до смеха. Говорят, московиты ненавидят его пуще татар.

— Так оно и есть, — подтвердил Сисмонди. — Московиты ждут избавителя, как евреи своего Мессию, и такие новости могут воспламенить всю страну. Молодой царевич — если бы это был действительно царевич, — стал бы мощнейшим оружием в руках короля Сигизмунда, и при правильном обращении он мог бы сослужить большую службу Святой Церкви, которая сейчас остро нуждается в помощи Провидения.

— Клянусь белым орлом Польши¹⁸, святой отец, мы должны держать московитов в кулаке! Да когда уже придет этот человек? Что же это такое?

Тут дверь открылась, и Дмитрий вошел в комнату.

VIII

Князь порывисто шагнул ему навстречу и не успел что-либо сказать, ибо Дмитрий начал:

— Князь Адам Вишневецкий, я знаю, почему вы послали за мной, и я также знаю, что вы хотите вывести меня на чистую воду. Я вижу, отец Сисмонди все вам рассказал, надеюсь, что смогу подтвердить все свои притязания существенными доказательствами и убедить вас, что я не самозванец. Задайте мне какие угодно вопросы, — я на все отвечу. Я буду только рад, если вы подвергнете меня испытанию.

Его внешний вид и спокойная уверенность его речи, несмотря резко побледневшее лицо, произвели на князя гораздо большее впечатление, чем его слова, ибо верно говорят: красота — лучшая из всех рекомендаций. Его манера поведения казалась столь веским аргументом, что Вишневецкий, не зная, как обращаться к человеку, являвшемуся одновременно его конюхом и претендентом на трон, хранил молчание в изрядном сомнении. Иезуит пришел ему на помощь.

— Молодой человек, — сказал он, — я передал князю Адаму ваши откровения. Разумеется, он стремится узнать правду. Вы говорили мне об имеющихся у вас доказательствах: драгоценностях и бумагах, которые могли бы установить вашу личность, — вы должны немедленно предъявить их князю.

Дмитрию чрезвычайно повезло, что самоуверенность его не покинула в этот момент. Напротив, она лишь возросла, когда он увидел по их отношению к нему, что его истории наполовину поверили. Любой неверный шаг — колебание, преждевременный восторг — плохой актер мог бы все испортить. Ситуация была чрезвычайная.

— Князь, — продолжал он, — я выбрал вас первым хранителем моей тайны, потому что о вас отзывались как о человеке, чьи честь и благородство не подлежат сомнению. Разве ведомо кому-либо, какие муки и угрызения совести охватывают меня в этот момент? Даже теперь, разговаривая с вами, я чувствую себя наполовину самозванцем, так долго я бездействовал и лишь лелеял свою тайну в глубине души. Но теперь я понимаю, что был прав. В ваших руках я в безопасности. Я правильно сделал, что пришел к вам. Доказательств у меня много, и нынче вы увидите, что это не просто слова.

Он расстегнул ворот, перерезал ножом шнурок, который явно носил на шее долгое время, и протянул принцу две драгоценности.

— Когда мой спаситель, монах, о котором я расскажу вам подробнее, в ту роковую ночь тайно увез меня вниз по Волге из Углича, он не забыл взять с собой то, что помогло бы мне отстоять свои права в лучшие дни. Алмазный крест — подарок моего крестного, князя Ивана Мстиславского. А это была моя печатка до того, как Дмитрию пришлось бежать из дворца своих предков.

Князь машинально взял драгоценности, но не взглянул на них. Он постоял мгновение в раздумьях, а затем поднял голову:

— Где ты украл эти драгоценности, мерзавец, и чего добиваешься, явившись сюда с этими жалкими бреднями? Ты безумен? Или ты меня за дурака считаешь, пытаясь с помощью грубой выдумки выдать себя за царя Московского? Но посмотрим, не исцелит ли тебя хорошая порка от всех этих прекрасных притязаний.

Дмитрий презрительно выпрямился.

— В какой-то мере я ожидал этого, — сказал он, как бы про себя. — Да, я должен был знать. Верните мне мои драгоценности, князь Адам, и снова считайте меня своим конюхом. Да, я сумасшедший, полный безумец, раз возомнил, что кто-то должен услышать мою историю. Но забудьте об этом, забудьте, я всего лишь ваш конюх, а насчет порки, — он усмехнулся, — поступайте, как вам угодно. Порка! Силы Небесные! Что такое порка перед адовыми пытками, которые я испытываю от того, что меня отвергают как мошенника и лживого негодяя? О! вы говорите как глупец, но я забыл, что я всего-навсего ваш конюх. Что ж, пусть будет порка.

Он повернулся, чтобы уйти, его грудь вздымалась, а глаза сверкали негодованием и презрением, но его остановил Вишневецкий, выкрикнув ругательство, от которого его духовник подскочил на месте.

— Прошу прощения, отец, — сказал князь. — Я покаюсь за это ругательство в другой раз. Царевич Дмитрий, примите мое сочувствие и любую помощь, которую способен вам оказать Адам Вишневецкий, недостойный потомок Ягеллонов¹⁹. Простите, я был готов считать вас самозванцем, но после всего, что я услышал и увидел, я больше так не думаю. Нет, даже сам дьявол так не поступил бы. Как разозлили вас, царевич, как оскорбительны были для вас мои сомнения, — не мудрено, что вы решили, что я рассуждаю как глупец? Ха-ха! не так уж я глуп, как вы думали, ха-ха! Завтра сюда приедет мой брат, и через несколько дней я отвезу вас в Сандомир²⁰, а после представлю королю Сигизмунду. Думаю, пожалуй, смогу обеспечить вам благоприятный прием. Я слышал множество разговоров о вас, но до сегодняшнего дня не думал, что вы истинный царевич. Но это мы еще обсудим. Отец Сисмонди, извольте сообщить княгине, что я вскоре представлю ей царственного беглеца. Тем временем, окажите мне честь, царевич, я и мой кошелек — к вашим услугам. Я в своей стране человек влиятельный. Для меня всегда будет большой честью то, что вы сочли меня первого наиболее достойным вашего доверия. Вы правильно поступили — да, уверен, вы чувствуете, что сделали мудрый выбор.

Дмитрий поклонился. В тот момент, даже если бы от этого зависела его жизнь, он не смог бы произнести ни слова.

IX

Как-то раз поздним вечером или, вернее, ранним утром 1603 года в роскошном зале одного из многочисленных великолепных дворцов, украшавших столицу Польши Краков²¹, сидело несколько десятков молодых дворян. Они разговаривали, смеялись и азартно делали ставки на выигрыш: двое играли в пикет²². Вдруг дверь отворилась, и вошел молодой человек, одетый по самой высокой моде, принятой при дворе французского короля Генриха IV²³. На нем были светло-голубые шелковые штаны, камзол с черной прорезью на темно-зеленом бархатном плече, плащ и черная шляпа, сверкающая драгоценностями и украшенная белым орлиным пером.

— Иваницкий! — крикнули сразу полдюжины голосов. — Ура! откуда ты свалился?

— Только нынче вечером вернулся из Сандомира, господа, — негромко ответил Иваницкий, пожимая руку одному за другим. — Гостил у Константина Вишневецкого в Яловичах²⁴. Вы двое, бросайте свои карты, идите все сюда и слушайте. У меня новости, которые заставят всех нас позабыть про карты надолго, а некоторых — навсегда.

— Давай, выкладывай.

— Угадайте, — сказал Иваницкий, усаживаясь на стул и осушая поданный хозяином кубок.

— О, Сигизмунд сделался протестантом?

— Нет.

— Заклинателем змей?

— Нечто гораздо более чудесное.

— Ха! Что бы это могло быть, если только мертвые вновь не ожили?

— Именно это и произошло.

— Что ты имеешь в виду?

Иваницкий откинулся назад, наслаждаясь своим триумфом.

— Вы когда-нибудь слышали историю царевича Дмитрия из Углича?

— Какого? Отрока, которого убил Борис Годунов? — воскликнул молодой дворянин по имени Пац.

— Сын старого дьявола во плоти, Ивана Васильевича? — добавил Немцевич.

— Он самый. Так вот, он снова жив.

— Не может быть!

— Факт, господа. Адам Вишневецкий нашел его в Брагине.

Молодые люди переглянулись.

— Послушай, Иваницкий, ты шутишь, это одна из твоих старых уловок, — сказал хозяин по фамилии Салтыков.

— Нет, любезный хозяин, не в этот раз, это так же верно, как то, что мое имя Болеслав.

— Но откуда ты знаешь, что это в самом деле царевич Дмитрий? — спросил Пац.

— О, это длинная история, но вполне достоверная. Он рассказал все капеллану Адама, который передал все Адаму. Вам стоит спросить у Адама подробности. При нем всякие драгоценности, печатка и тому подобное, он очень складно говорит о себе, знает все о России, знает все, что ему следует знать на самом деле. Адам без ума от него.

— У него длинная борода? Он что-то вроде тех ужасных послов, похожих на связки старых медвежьих шкур, которые то и дело появляются здесь? Ты его видел?

— Видел его? Да я жил с ним под одной крышей последние две недели. Адам привез его в Яловичи, и едва они прибыли, один из слуг, бежавший некогда из России, не будучи посвящен в тайну, тотчас узнал его по приметам и назвал царевичем Дмитрием.

— Какие такие приметы?

— О, у него пара больших бородавок на лице, а одна рука намного длиннее другой. Затем мы поехали к Юрию Мнишеку в Сандомир, и там его тоже узнал старый солдат, взятый в плен под Псковом²⁵. Он видел его лет десять назад в Угличе.

— Должно быть, он на вид этакий варвар, не так ли?

— Варвар?! чудак! — отозвался Иваницкий. — Господа, помилуйте, да он на голову выше всех нас. У него самые изысканные манеры, что я когда-либо видел. Он носит одежду, которую подобрал для него Адам, словно всю жизнь одевался лишь в пурпур и тонкий лен.

— Похоже, он, славный малый, — решительно сказал Салтыков. — Эти канальи ничего не смыслят в одежде. Он умеет ездить верхом?

— Умеет! Уж поверьте. Ездит не хуже казака, стреляет, охотится — все умеет. На днях он спас мне жизнь.

— Спас тебе жизнь?

— Да, мы отправились охотиться на медведя: я запутался в кустах, и медведь настиг меня. Тут подоспел царевич со своим копьем и расправился с косолапым в одиночку.

— А есть ли что-то, чего он не умеет? — шутливо спросил довольно крупный молодой человек.

— Что ж, пожалуй, что он не сумеет оценить твои шутки, Хлопицкий.

— Тебе очко, Хлопицкий, — сказал Пац среди общего смеха над смущенным Хлопицким.

— И вот что я вам еще скажу, — добавил Иваницкий, — все женщины без ума от него. У меня не было ни малейшего шанса на Марину Мнишек. Она в мою сторону даже не взглянула, глаз не спускала с русского юноши. Маленькая птичка пропела мне на ухо, что мы еще о них услышим.

— Да брось, Иваницкий, не выдумывай. Он, должно быть, сам Аполлон, если обошел тебя с твоими огромными черными глазами.

— Смейся, Фома неверующий, пока сам не увидишь его. Только над ним не смейся, предупреждаю тебя, ибо он ловко обращается со своим оружием. Он приедет сюда на следующей неделе и собирается со мной увидеться. И вот что я вам скажу: грядет война с Россией. Он задаст жару Борису Годунову.

Со всех сторон раздались радостные возгласы:

— Ура! Великолепно! Война!

— Господа! — закричал хозяин, запрыгивая на стол. — Чокаемся, чокаемся все за царевича Дмитрия и войну с Россией!

— Новый царь! Царевич Дмитрий Иванович! Да здравствует Дмитрий! Война! Война!

X

Сады князя Юрия Мнишека, Сандомирского воеводы, простирались вдоль берегов Вислы. Прислонившись к стволу большой плакучей ивы, нависшей над рекой, Дмитрий, все тот же, но настолько отличающийся в своем великолепном костюме из темно-малинового бархата от Дмитрия трехнедельной давности, смотрел на молодой рогатый месяц и размышлял о своем положении.

Как хорошо ты знал вспыльчивый нрав поляков, мудрый Отрепьев! Как точно ты предугадал их воодушевление! Месяц на исходе, нынче он уже вовсю очаровывает своими хитрыми речами возбужденных казаков. Да, пожалуй, на несколько тысяч казаков я могу рассчитывать. Получил ли он мое письмо? Думаю, получил. Во всяком случае, он, должно быть, уже слышал обо мне, вокруг меня уже достаточно шума! Интересно, почему все нет ответа от старого коварного злодея Рангони²⁶? Я ничего не могу сделать без его помощи. Говорят, он вертит королем Сигизмундом, как ему вздумается. Интересно, какие у него планы? Да, я должен привлечь на свою сторону иезуитов! А это что?

Он отступил в тень, когда на аллее послышались легкие шаги и шелест платьев. Вскоре на берегу появились две девушки, та, что пониже ростом, несла лютню. Они сели на каменную скамью у самой воды, рядом с местом, где спрятался Дмитрий.

— Что поделывает влюбленный Роланд²⁷, Мари? — спросила высокая девушка свою спутницу с лютней.

— О, он говорит о политике с папа в библиотеке! Мы в безопасности на несколько часов. Посмотри, Лиза, на эту огромную черную тварь, которая покачивается в воде. Разве это не человеческая голова?

— Ой, да ну ее! давай поговорим об Роланде.

— Ты же кого-то другого имеешь в виду?

— Разумеется, царевича! Вот это мужчина для тебя! Разве он не красив, Мари?

— Нет, — сказала Мари. — Вовсе нет!

— Только посмотрите! какие мы вдруг стали разборчивые. А что скажешь, Мари, ты хотела бы стать царицей всей Московии?

Добросердечная ночь скрыла румянец Марины.

— Глупая ты, Лиза! Что ты такое говоришь?

— Да ладно тебе! — сказала злая Лиза. — «Что ты такое говоришь?» Шило в мешке не утаить, знаешь ли.

— Лиза!

— Знаешь, Мари, как царь выбирает себе жену? Он собирает всех девушек Московии, а затем их загоняют, точно овец в загоны, и постепенно разбирают и прореживают опытные критики — как турецкий базар красоты, и самую красивую из всех берут в царицы.

— Не выдумывай чепуху, Лиза!

— Это вовсе не чепуха, чистая правда! — возразила Лиза. — Граф Иваницкий рассказал мне об этом на днях, ему в прошлом году так сказал посол из России. Но тебе нечего бояться, Мари, ты бы получила приз где угодно — будущий царь подарил бы тебе яблоко!

— Перестань, Лиза!

— Ну же, Мари, спой что-нибудь! Сегодня я чувствую себя очень сентиментально.

— Не могу, Лиза, не сегодня.

— Зачем же ты тогда принесла свою лютню? О, застенчивая птичка! Спой, спой что-нибудь! А вдруг, поблизости прячется московский царевич! Отчего бы не спеть?

— Лиза! — вновь воскликнула Мари.

Последовала пауза, и вскоре Дмитрий услышал ее низкий, но очень приятный голос, иногда сопровождаемый аккордами.

В волшебном сне я вижу моря синь,

Ладьи сплошь белые куда ты взгляд ни кинь.

Я вижу дивный берег из песка,

К плоду на ветке моя тянется рука.

Смелей! Смелей! Плода так сладок вид,

Но притаился за листвой аспид.

И ядовитого вкусив плода,

Я свой покой утратил навсегда.

Тот дивный край напрасно я искал,

И с морем сказочным напрасно встречи ждал.

Отныне лишь тоска теснит мне грудь,

В чужих краях скитаюсь как-нибудь.

На том не быть мне больше берегу.

И счастья обрести я не смогу.

На последних словах ее голос задрожал, она выронила лютню из рук и разрыдалась.

— Что такое, Мари! Мари! Сердечко мое! В чем дело?

— Сама не знаю, Лиза. Какое-то предчувствие, будто что-то вот-вот случится!

— Глупышка! — ласково сказала Лиза. — Не стоит петь о печальном, моя впечатлительная девочка, это действует тебе на нервы. Погоди тут минутку, я схожу за своим флаконом с нюхательной солью. Никуда не уходи. Я мигом.

Она вскочила и упорхнула прочь.

XI

Когда ее шаги стихли на тропинке, Мари встала и сделала шаг к реке.

— О, Дмитрий, Дмитрий! зачем ты приехал сюда? Что ты сделал со мной? Почему бы мне не положить всему этому конец? Ему до меня и дела нет. А если представить, что он уедет в Россию, будет сражаться и больше никогда не вернется. Это ужасно. Вот бы медведь напал на меня, а не на графа Иваницкого! Тогда Дмитрий мог бы меня спасти. Она сквозь слезы улыбнулась собственной непоследовательности. О, отчего я не мужчина?

Неужели это гордая и беззаботная Марина Мнишек, Барбара Аллен²⁸ из польского общества, о которой напрасно вздыхали молодые польские дворяне?

Дмитрий мгновение наблюдал за ней из укрытия, он отметил ее гибкую фигуру в широкой парчовой юбке, тонкую талию, белоснежную шею, окруженную огромным воротником, над которым неотразимо возвышалась ее прекрасная белокурая головка. Затем он вышел из тени.

— По крайней мере, один человек рад, что вы не мужчина, — просто сказал он.

Марина негромко вскрикнула:

— Царевич Дмитрий!

— Простите, что прерываю ваши размышления, — сказал Дмитрий. — Я заметил вас с террасы и спустился. Звезды нынче особенно яркие, вы не находите?

Марина постепенно справилась со своим замешательством.

— В прошлом году я познакомился с одним чудаком, — продолжал с улыбкой Дмитрий. — Вроде меня — изгнанный королевич. Кажется, его звали Густав. Он был бы королем Швеции, имей он больше прав. Он много рассказывал мне о звездах.

— О да! Принц Густав Эриксон²⁹, — откликнулась Марина. — Я знаю, кто это. Я видела его в Вильно. Однажды он был при дворе.

— Он великий астролог, составил мой гороскоп. Странный.

Пока он говорил, падающая звезда мелькнула на небе, оставляя за собой светлый след, и исчезла.

— Вон там! — сказал Дмитрий. — Вы видели это? Этим все сказано, это именно то, что он сказал.

— О, царевич!

Дмитрий посмотрел на ее взволнованное лицо, белое в лунном свете, и безошибочно прочел на нем выражение робости пополам с очарованием, которое всегда появляется у без памяти влюбленной, но не уверенной в ответном чувстве девушки, когда она смотрит на своего кумира. Обладая тонкой гениальной интуицией, он уловил всю ситуацию, угадал ее характер и сделал верный ход.

— Мари! — вдруг сказал он. Я странствующий беглец. Возможно, я никогда не вернусь на престол моих предков. Ха! престол предков, какая чушь! Послушайте! Я доверю вам свой секрет. Я вовсе не царевич Дмитрий — я всего лишь авантюрист, но я родился под счастливой звездой и чувствую, что выиграю свою игру. Я люблю вас, Мари. Согласитесь ли вы связать со мной свою судьбу?

Мгновение она смотрела на него, потеряв дар речи от удивления. Образно говоря, она была сражена ударом. Затем она бросилась в его сильные объятия, издав звук, похожий не то на смех, не то на рыдание, и заплакала, как ребенок, у него на груди.

Через пять минут Лиза, вернувшись с флакончиком соли, пришла к выводу, что он не нужен, и тихонько вернулась обратно.

XII

За дубовым столом в конце длинной обшитой панелями комнаты сидел Сигизмунд, король Польши и Швеции. Вдоль стен высились длинные ряды огромных богословских кварто и фолио³⁰, пребывающие теперь в декоративном покое. Между тем их венценосный владелец нередко обращался к ним в поисках ответов на спорные вопросы. Тонкая свеча горела в углу комнаты перед огромным изображением Богородицы — единственным украшением библиотеки, за исключением внушительного портрета Катерины Ягеллонки³¹ в полный рост, которая, казалось, взирала сверху на своего любимого сына с бесконечным сочувствием и одобрением.

Король внимательно изучал записку, недавно полученную от его святейшества Папы Климента VIII, решая сложный вопрос о том, как вернуть утраченное влияние католической церкви в Швеции. Часы пробили одиннадцать, он поднял голову и заметил камердинера, который появился из-за занавеси в другом конце комнаты и ждал, когда король его обратит на него внимание.

— Что такое, Шардон?

— Ваше величество, папский легат желает знать, когда ваше величество сможет встретиться с ним по очень важному делу.

— Немедленно проводите его.

Из всех иностранных послов лишь папский легат имел право беседовать с королем наедине, и это, как и большинство событий, более или менее обойденных историей, имело решающее и роковое влияние на судьбу Польши.

Через минуту смуглый, гладко выбритый мужчина среднего роста, с проницательным и спокойным взглядом вошел в комнату неслышным шагом, который считался характерным для иезуитов той эпохи — пальмового дня³² их ордена.

— День добрый, Рангони, — сказал король. — Догадываюсь, что привело вас: эта странная история с русским царевичем.

Легат поклонился.

— Не знаю, что об этом думать, — сказал Сигизмунд. — Я с нетерпением ждал вашего прибытия. Этот претендент уже вскружил голову половине Польши своей историей, но правда в ней или ложь, признаюсь, я не могу сказать.

— Ваше величество правильно делает, что пока не высказывает свое суждение по этому поводу. Это следует обдумать вместе с людьми умудренными, а не с ветреными и вспыльчивыми юнцами. Ваше величество, несомненно, помнит, что о поляках говорят, что им бы только драться да охотиться. Истории, подобные этой, их очаровывают.

— Однако ж, Рангони, не только молодые люди, но даже старые и опытные советники заявили о своей вере в него. Замойский, конечно, смеется над всем этим делом, но он, как вы знаете, склонен оспаривать общепринятую точку зрения и в других вопросах.

— Ваше величество, — сказал иезуит, глядя себе под ноги, — я не стану отрицать, что многое говорит в пользу самозванца — назовем его так. Я получил от него множество писем. Мои люди в Сандомире и в других местах пристально наблюдали за ним в неожиданные моменты, когда он ничуть не подозревал об этом. Все они сообщают, что его искреннее и благородное поведение полностью соответствует его предполагаемому характеру, за исключением того, что он проявляет большую готовность обходиться без камердинера, чем обычно бывает с польскими дворянами, что можно извинить, — добавил иезуит с улыбкой, — в силу привычек, приобретенных им во время долгого изгнания. Но, позвольте пояснить мою позицию: мы государственные деятели, и этого недостаточно, чтобы исследовать абстрактную законность его притязаний. Я бы не советовал вашему величеству способствовать осуществлению его планов, даже если бы правда была на его стороне, меньше всего именно в этом случае, однако я не рекомендовал бы вашему величеству полностью отвергать его, и в том случае, если он явный самозванец. Для нас вопрос: что выгоднее политически? Скажу откровенно вашему величеству, что с учетом всех обстоятельств появление молодого человека в настоящий критический момент кажется мне едва ли не явной милостью Провидения.

— Продолжайте, Рангони, — сказал король, когда иезуит остановился. — Скажите мне, что вы об этом думаете.

— Ваше величество осознает, что недавние события имели тенденцию в немалой степени дискредитировать дело Церкви во многих отношениях. Речь не только о том, что во Франции священное имя католика используется хитрыми политиками как предлог для их собственных мирских выгод, и принцип терпимости к еретикам является не чем иным, как открыто провозглашенным признанием заблуждений. Я также не имею в виду неудачный ход событий в Швеции (Сигизмунд поморщился), хотя недавние донесения сообщают мне, что мятежные еретики предлагают вскоре возвести на престол герцога Судермании³³ Карла³⁴. Это, безусловно, серьезные вопросы, но гораздо хуже дух внутреннего раздора, проявившийся в Испании, особенно в нашем собственном Ордене Иисуса. Нет нужды напоминать вашему величеству хорошо известные и вызывающие глубокое сожаление факты. Но, кроме того, несмотря на все усилия, которые мы приложили и продолжаем прилагать для дальнейшего религиозного единства и согласия в этих польских провинциях, верных Святому Престолу, ваше величество не может не осознавать, что до сих пор — мы говорим конфиденциально — Союз католических и греческих общин в Литве и других странах существовал лишь на словах — более того, даже способствовал возникновению новых разногласий.

— Совершенно верно! — вздохнул король.

— Кроме того, вашему величеству хорошо известно, — продолжал Рангони, — что попытки его святейшества, когда он был легатом в Польше³⁵, и даже попытки Поссевина³⁶ и Комулео³⁷ продвинуть дело среди московитов, были примечательны лишь своей неудачей. Итак, подведем итоги. Если мы сумеем добиться от этого молодого человека твердого обещания считать себя орудием в руках Святой Церкви, нам стоит потратить время на поддержку его притязаний всеми доступными нам средствами.

— Полностью разделяю ваше мнение, Рангони, — сказал король. — Вы правы. Словно читаете мои собственные мысли.

Иезуит поклонился.

— Ваше величество увидит, что для нас неважно, является ли он тем, кем себя называет. Небеса посылают нам инструмент, который мы не должны отвергать, но должны использовать во имя и во славу Господа. Осмелюсь предположить, что это может быть даже на пользу как Польше, так и Церкви, что успех юноши будет полностью зависеть от польской помощи. Поскольку, вероятно, это вызовет неприязнь к нему со стороны подданных, я не вижу причин, по которым Польша при удаче и умении не могла бы получить больше, чем голос в московских делах, ибо их царский род вымер, и созданную нами марионетку мы с легкостью сможем убрать.

— Верно, Рангони, — задумчиво сказал король.

— Но мы должны быть очень осторожны, — продолжал легат, — и, прежде всего, не допускать оскорбления предрассудков московитов. Молодой человек должен тайно отречься от своих греческих заблуждений в моем доме. Если поначалу действовать слишком открыто, то это настроит московитов против него и испортит нашу игру. Разумеется, мы возьмем с него письменные гарантии его будущих действий.

— Сандомирский воевода, — сказал король, — просит у меня разрешения выдать свою дочь замуж за будущего царя.

Легат на мгновение задумался.

— Особого вреда в этом нет. Возможно, даже, если мы постараемся, это может быть еще одним рычагом воздействия не него. Ваше величество знает итальянскую пословицу «che a compagno a padrone»³⁸? Мы должны будем оговорить, что он позволит своей жене и ее свите свободно исповедовать свою религию в Московии. Да, мне кажется, нам это будет выгодно, с небольшим риском для частной репутации Мнишека и его дочери.

Наступила пауза.

— Так вы полагаете, — сказал король, — что, если молодой человек будет тщательно следить за своим поведением, мы сможем осуществить его планы? Но у нас договор с Борисом Годуновым.

— Это поправимо, — ответил Рангони. — Не сомневаюсь, что его святейшество отпустил бы грехи за несоблюдение договора с еретиком, когда интересы Церкви так живо затронуты. Но для вашего величества будет лучше дозволить добровольцам предлагать себя для служения юноше, не санкционируя публично его предприятие. Не лишним будет избавиться на время от некоторых горячих голов, вашему величеству известно, что эта знать становится очень беспокойной и, если не найти применения их бурной энергии, они могут причинить много хлопот дома.

— Очень хорошо, Рангони, — сказал Сигизмунд. — Если у вас появятся какие-то еще соображения на этот счет, дайте мне знать. А я пока все обдумаю, и, если не услышу от вас ничего, чтобы заставило бы нас изменить наши планы, через несколько дней я приму меры, следуя вашим советам.

Легат поклонился и вышел.

XIII

— Глядите-ка, сударь! Да это Огиньский!

— Сапега!

— Он самый! Куда направляешься?

— Да особо никуда. А ты?

— К Салтыкову. Идем со мной. Видел царевича Дмитрия?

— Нет еще.

— А к Иваницкому собираешься сегодня?

— Да, конечно. Он там будет?

— О да! и все остальные тоже. Знаешь, некоторые думают, что все это мошенничество.

— Кто именно?

— Замойский и вся его братия.

— Замойский — старый дурак! Он ужасно злится, что не он нашел Дмитрия! Он с Вишневецкими на ножах и считает, что все пойдет не так без его участия. Но, дружище, весь мир верит в этого русского, кроме старого дурака Замойского, — даже евреи и иезуиты!

— Ну коли даже евреи и иезуиты, — сказал Огиньский. — Тогда с ним все будет в порядке. Он, похоже, не так-то прост!

— Говорю тебе, он малый что надо. Кроме того, черт побери, какое имеет значение, кто он, если мы уверены, что дадим под зад московитам? А знаешь, что мне рассказали?

— Что же?

— Что он сын нашего старого Стефана Батория³⁹, bar sinister⁴⁰, знаешь ли.

— Господь Всемогущий! — воскликнул Огиньский, — еще лучше. Да я на него поставлю кругленькую сумму, если в нем течет кровь этого старого погонщика медведей⁴¹!

— Ставь, да побольше, он того стоит. Взгляни на Иваницкого, не отходит от него ни на шаг! И не угонишься нынче за этим Иваницким! Вот мы и пришли. Не зайдешь? Ну, до скорого, увидимся сегодня вечером.

— Au revoir⁴²!

XIV

Большой зал в доме графа Болеслава Иваницкого горел разноцветными огнями. Ужин только что завершился, и двести представителей лучших польских фамилий вносили свою лепту в Вавилон голосов, предшествующий тостам после застолья. Лакеи и слуги в роскошных ливреях суетились, разнося вина всех известных сортов. Флаги развевались над их головами, и предки Иваницкого взирали со стен на празднества, в которых они сами давно уже участвовали лишь в качестве беспристрастных зрителей.

В торце зала, в огромном резном кресле на возвышении, сидел веселый и хорошо всем знакомый молодой хозяин, по правую руку от него расположился гость, в честь которого был собран цвет польской знати.

Звон бокалов внезапно прервал разговор, и с одной стороны главного стола поднялся князь Константин Вишневецкий, чтобы предложить тост за здоровье хозяина. Его речь открылась бурными и продолжительными аплодисментами.

— Дворяне Польши [громкие возгласы], я рад предложить выпить за здоровье нашего гостеприимного хозяина — графа Болеслава Иваницкого [громкие аплодисменты]. Начну с того, что им по праву гордятся его потомки… я хотел сказать, его предки [смех и аплодисменты]. Уверен, что все мы чувствуем себя очень обязанными ему за его гостеприимство, и все завидовали ему сегодняшней чести — принимать в своем доме будущего царя России [бурные аплодисменты].

— Господа, я не буду распространяться на тему, которую сейчас разовьют ораторы, гораздо более талантливые, чем я [Нет! Нет!]. Однако, как человек, с первой минуты желавший представить царевича Дмитрия Польше, я скажу лишь одно. После всего, что мы слышали и видели, я уверен, что никому не потребуются дальнейшие доказательства того, что перед нами подлинный царевич Дмитрий. [Нет!] Но только что произошло кое-что, о чем вам стоит знать, господа. Убедительное подтверждение тому, что мы уже слышали [глубокое молчание]. Узурпатор, Борис Годунов, [стон] узурпатор, Борис, только что предложил мне и моему брату большие взятки — крупные суммы денег и имущество — чтобы мы выдали ему человека, именующего себя царевичем Дмитрием Ивановичем. Господа, мне кажется, Борису не по себе, раз он хочет таким способом избавиться от такого неудобного явления как царевич [рев аплодисментов, во время которых Вишневецкий вернулся на свое место].

После небольшой паузы шум снова прервал возобновившийся гул разговоров. Когда Иваницкий собирался встать, слуга коснулся его руки.

— Посланец с границы, ваша светлость, к царевичу Дмитрию.

— Тотчас ведите его сюда! — воскликнул Иваницкий.

По комнате разнесся шепот.

— Что такое? Что случилось?

В тишине вошел гонец и, пройдя через весь зал, передал Дмитрию депеши. Тот открыл их, пробежал взглядом и протянул Иваницкому, что-то шепнув ему. Почти сразу Иваницкий поднялся.

— Господа, мне крайне лестны комплименты князя Константина в мой адрес. Сердечно благодарю вас как от своего имени, так и от имени моих предков и моих потомков, если они у меня будут. Я также признателен вам всем за честь, которую вы оказали мне, посетив это скромное застолье. Однако вы можете убить двух зайцев одним выстрелом, господа! Я совершенно уверен, что каждый, кто присутствует здесь сегодня вечером, готов сделать все возможное ради справедливого дела царевича Дмитрия [неистовые возгласы]. С вашего позволения я зачитаю вам отрывки из депеш, только что переданных мне царевичем [тишина]. Господа, это послание от царя Бориса: «Царю доложили, что в Литве некий проходимец назвался царевичем Дмитрием Ивановичем Угличским. Сей мошенник — не кто иной, как беглый монах по имени Григорий Отрепьев, сын Богдана, стрелецкого сотника». Далее, господа, Борис продолжает описывать воображаемые странствия этого беглого монаха, говорит о его дьявольской изощренности и так далее. Не стану утомлять вас всем этим цветистым псевдо-имперским красноречием. В конце он пишет: «Скинув рясу, расстрига явился в Сандомир и выдал себя за царевича, и множество людей, поддались его обману». Множество людей! Полагаю, господа, их чересчур много для спокойствия Бориса Годунова [гром аплодисментов]. Но, если уж говорить о цифрах, есть один человек, чью жизнь спас расстрига. [Рев аплодисментов.] Итак, господа, встречал ли кто-либо из вас когда-либо монаха или иезуита, который в одиночку убил бы медведя и спас вашу жизнь, рискуя собственной? [неистовые аплодисменты] Господа, здоровья монаху-расстриге и успеха его делу! [Оглушительные аплодисменты, и Иваницкий торжествующе садится.]

Все голоса смолкли, все взгляды были обращены на Дмитрия, когда он встал, чтобы ответить. Несколько мгновений он медленно скользил взглядом по нетерпеливой аудитории, после чего заговорил твердым голосом.

— Дворяне Польши, я даже не стану пытаться описывать бесчисленные эмоции, которые едва позволяют мне говорить. Скажу только, что перед всеми вами и перед каждым в отдельности Дмитрий в неоплатном долгу, вернуть который в полной мере он вряд ли сможет.

— Господа, если здесь есть хоть один из вас, кто все еще сомневается или мучается угрызениями совести [нет! нет!] относительно моей личности или желает прояснить что-либо, я буду только счастлив предоставить любую имеющуюся у меня информацию всякому, кто придет ко мне и попросит об этом. Меня всегда можно найти в доме того, кого я с гордостью называю своим другом, — графа Болеслава Иваницкого. Но сейчас я скажу только одно. Все вы слышали, как Борис Годунов стремится схватить монаха Отрепьева. Господа, я обязан монаху Отрепьеву своей жизнью. Именно он вывез меня по Волге из Углича в роковую ночь, когда все думали, что я убит, это он оберегал меня до сего дня. Кем бы я ни был и кем бы ни буду, я в долгу перед ним. По способностям и верности ему нет равных в этом мире. Последние десять лет он был занозой в боку узурпатора Бориса, который безуспешно прилагал все усилия, чтобы подчинить его своей власти. В этот самый момент он ездит из дома в дом, из провинции в провинцию, воодушевляя моих верных подданных именем наследного царевича.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

3

Цитата из финала трагедии Еврипида «Медея» (пер. И. Анненского). В оригинале отрывок дан на греческом языке. — Здесь и далее, если не оговорено особо, — примечания переводчика.

4

4 ноября 1889 г.

5

Достоевский Ф.М. Бесы. Часть II, глава VIII. «Иван-царевич».

6

В оригинальном тексте на первых двух страницах героиня именуется Настасьей. Возможно, имя навеяно творчеством Достоевского, у которого автор заимствовал эпиграф к первой части романа.

7

Историческая область в бассейнах южных притоков Припяти и верховьев Западного Буга. Ныне разделена между государственными территориями Польши и Украины. Наиболее крупные города на Волыни: Луцк и Ровно. Житомир до конца XVIII в. не относился к Волыни.

8

Князь Александр Невский (1221–1263).

9

Воевода Пелгусий (позднее крещеный в Православие под именем Филипп) — старейшина небольшого племени ижоры, соратник Александра Невского.

10

Ермак Тимофеевич (1532–1585) — казачий атаман, исторический завоеватель Сибири для Русского государства.

11

Московский князь Дмитрий Иванович (1350–1389), прозванный Донским за победу на Куликовом поле у истоков Дона.

12

Пелым — одно из первых поселений в Западной Сибири в конце XVI в. Сюда были сосланы 60 семей из Углича в наказание за бунт и убийство приказных людей 15 мая 1591 г. Набатный колокол, созывавший угличан на двор погибшего царевича Димитрия, был тоже наказан. Ему вырвали язык, отрезали одно ухо и сослали в сибирский город Тобольск, откуда по настоятельным просьбам жителей Углича он был возвращен в этот город лишь через триста лет — 20 мая 1892 г. Подробнее об этом см.: Пыляев М.И. Исторические колокола // Исторический вестник. 1890, т. XLII. № 10. Ссыльный Углицкий колокол. С. 195-197.

13

В пещерах Киево-Печерского монастыря, по преданию основанного в XI в. святым Антонием.

14

Поселок в Винницкой области Украины.

15

Городской поселок в Гомельской области Белоруссии.

16

Вассальное герцогство, существовавшее в западной части современной Латвии с 1561 по 1795 г.

17

Ягеллоны — княжеская и королевская династия, правившая в государствах Центральной и Восточной Европы в XIV–XVI вв.

18

Белый орел на красном фоне — официальный государственный символ Польши с 1295 г., один из старейших в мире.

19

Вишневецкие не состояли в прямом родстве с Ягеллонами.

20

Город в Польше, в 180 км. к юго-востоку от Варшавы.

21

Краков являлся столицей Польши с 1038 по 1596 гг. После пожара в Вавельском замке в Кракове король Сигизмунд III перенес свою резиденцию в Варшаву. При этом столичный статус Варшавы был официально закреплен только в 1791 г.

22

Карточная игра со взятками для двух игроков. Одна из старейших карточных игр.

23

Французский король Генрих IV Наваррский (1553–1610), родившийся в виконтстве Беарн в Гаскони, первый из династии Бурбонов король Франции с 1589 г., но формально с 1594 г., не раз менявший свою религиозную принадлежность и заколотый 14 мая 1610 г. католическим фанатиком.

24

Село в Ровненской обрасти Украины.

25

Вероятно, имеется в виду осада Пскова польским войском в 1581–1582 гг. Плененный под Псковом и оставшийся в Польше русский воин не мог видеть царевича Дмитрия, родившегося в конце 1582 г.

26

Граф Клаудио Рангони (1559–1621) — папский нунций при дворе короля Сигизмунда III.

27

Намек на персонажа одноименной рыцарской поэмы XV в. итальянского поэта эпохи Возрождения Маттео М. Баярдо.

28

Героиня одноименной шотландской народной баллады о неразделенной любви юноши к гордой и высокомерной девушке.

29

Принц Густав Эриксон Ваза (1568–1607) — сын шведского короля Эрика XIV, несостоявшийся жених Ксении Годуновой. С 1599 г. жил в России, похоронен в г. Кашине Тверской области. Густав действительно учился некоторое время в Вильно, но Марина вряд ли могла помнить встречу с ним, будучи в тот период младенцем.

30

Форматы в книгопечатании: ин-кварто — книга равна ¼ типографского листа, фолио — книга равна половине листа.

31

Катерина Ягеллонка (1526–1583) — герцогиня Финляндская, королева Швеции, мать короля Сигизмунда III.

32

Пальмовое воскресенье или Вербное воскресенье — христианский праздник, знаменующий Вход Господень в Иерусалим.

33

Судермания (или Сёдерманланд) — историческая провинция на юго-восточном побережье Швеции.

34

Принц Карл Филипп Шведский (1601–1622).

35

Папа Климент VIII (1536–1605), в миру Ипполито Альдобрандини в 1585 г. был назначен кардиналом и выполнял функции папского легата (посла) в Польше.

36

Антонио Поссевин (1533–1611) иезуит и папский легат в России при Иване IV в 1581–1582 гг., способствовавший достижению перемирия между Польшей и Россией. Автор сочинения «Московия».

37

Алессандро Комулео (1548–1608), папский легат в России в апреле-мае 1595 и в мае 1597 г. С 1599 г. — иезуит.

38

Слегка искаженная итальянская пословица (chi ha compagno ha padrone) — «берешь компаньона, получаешь хозяина», то есть, имея партнера в делах, будь добр считаться с его мнением.

39

Стефан Баторий (1533–1586) — король польский и великий князь литовский.

40

Геральдический знак для обозначения незаконнорожденного.

41

Вероятно, намек на победу, одержанную польским монархом в войне с Россией.

42

До свидания (франц.).