Операция «Сострадание»

Фридрих Незнанский

Ранним утром в Тропаревском парке возле пруда двумя выстрелами в грудь убит Анатолий Великанов – знаменитый пластический хирург, звезда телевизионного шоу «Неотразимая внешность». Немало находится людей, которым его убийство было выгодно. Но все версии не приносят результата, пока за дело не принимается Турецкий. Он обнаруживает, что у Великанова была тайная, скрытая даже от самых близких людей жизнь…

Глава четвертая

Скальпель в свете софитов

Помимо пластической хирургии, у Анатолия Великанова незадолго до смерти появилась еще одна сфера деятельности, быть может, имеющая отношение к убийству: он принимал участие в новом телевизионном проекте. Телекомпания «Радуга» обогатилась, снимая реалити-шоу «Неотразимая внешность», в котором участников прямо перед камерой оперируют пластические хирурги. На самом деле проект, созданный продюсерами Мариной Ковалевой и Стасом Некрасовым, являлся клоном популярного американского реалити-шоу «Экстремальное омоложение», но так ли это важно, откуда он заимствован, если нравится публике? Опыт показывает, что на родных широтах с легкостью приживаются американские шоу… В проект «Неотразимая внешность» были включены двадцать участников, которые согласились на операцию перед камерой. В их числе были знаменитая писательница, автор милицейских детективов Анастасия Березина, актриса Екатерина Лощинина, снимавшаяся в популярных сериалах, джазовая певица Татьяна Антонова, чьим голосом пела не одна героиня советских фильмов… Оперировать знаменитостей должен был сам Анатолий Великанов и также известный, хотя и не такой популярный хирург Марат Бабочкин.

На Марата Бабочкина жаловалась Ксения Великанова, обвиняя его в подсиживании своего покойного мужа. Да и вообще, телевидение — область повышенной конкуренции, сопряженной с немалыми деньгами. Мало ли кому мог стать неугоден блестящий хирург? Так что для Глебова назрела необходимость съездить в телекомпанию «Радуга» и поговорить с продюсерами Мариной Ковалевой и Стасом Некрасовым.

Станислав Некрасов в некотором смысле Глебова потряс — правда, не как тот ожидал. Глебов предполагал, что он столкнется с превосходным профессионалом, но потрясение лежало в области внешнего эпатажа. Видно по всему, этот словоохотливый и довольно-таки смазливый молодой человек уделял огромное, ни с чем не сравнимое внимание растительности на своей голове. Наверное, он считал, что продюсера видно по прическе, и постарался сделать ее как можно более оригинальной, выбрив половину головы наголо, до зеркальной гладкости, точно он пользовался какими-то средствами для удаления волос. На другой половине беспорядочно торчали, точно сорняки на нестриженом газоне, белые щетинистые космы. Все вместе живо напомнило Георгию Яковлевичу занятия по истории криминалистики, на которых описывали похожий тип прически — по ней опознавали в России XIX века беглых каторжников… Растительность на подбородке тоже выглядела достаточно оригинально: Стас Некрасов носил диджейскую козлиную бородку, с которой во времена глебовской молодости журнал «Крокодил» постоянно изображал на карикатурах дядю Сэма. К бородке и прическе на редкость подходили коротковатые, выше щиколоток, широкие серо-сиреневые портки в розовый цветочек, точно сшитые из любимого рядна какой-то провинциальной прабабушки, а также синий шерстяной пуловер, сплошь исписанный надписями на трудноидентифицируемом языке. Судя по обилию восклицательных знаков, надписи служили лозунгами. На ногах Стас демократично терпел белые кроссовки и белые, с тонкими красными полосками, носки, которые выставлялись на полное обозрение короткими штанинами.

Общее заключение относительно внешности Стаса Некрасова, сформулированное Глебовым, конечно, не вслух, звучало так: «Ну и чучело!»

Чучело? Скорее всего, да — на взгляд человека, не причастного к чарующему телевизионному миру. Однако Стас Некрасов был очаровательным чучелом. Он был влиятельным чучелом. Он был чучелом, от которого многое зависело — судя по тому, что во время прохода по коридорам «Радуги» в сопровождении Глебова его буквально рвали на части. Стаса спрашивали о времени следующего выхода в эфир, о полетевших софитах, о заболевшем осветителе и обо всем подобном. И только ленивый не спрашивал:

— Стас, а это кто с тобой? Представь своего друга…

— Герой новой передачи, — отвечал Стас, таща за собой Глебова. Отвечал он, как и вообще разговаривал, с такой почавкивающей артикуляцией, точно перекатывал жевательную резинку во рту.

Они остались наедине, только закрыв за собой задвижку на двери комнаты, служившей, по-видимому, рубкой для озвучивания или чем-то вроде того. Стеклянная перегородка. Стол с наушниками. Наушники висят также и на штативе. Неизвестная Глебову, но, кажется, звукозаписывающая аппаратура. Вроде магнитофонов, подсоединенных к компьютеру, только более совершенных. Стулья хаотически разбрелись по всей комнате, кое-где образуя скопления, но никак не координируясь со столом. Молча подвинув Георгию Яковлевичу стул, Стас выдернул из скопления за спинку другой и сел напротив. Всем своим видом он показывал, что у них тут, в «Радуге», запросто, без церемоний. И следователю рекомендуется быть проще, влиться в общий поток. Тогда с ним, как со своим, поделятся всем, что знают.

— А я как-то, между прочим, не понимаю, что мы вам можем сказать, — перехватил инициативу продюсер Некрасов. — Скорбим, да. Жаль. Все мы смертны. Печальная участь рода человеческого. Мы уходим, но остаются на земле дела наших рук. Анатолий Великанов за неделю до того, как его убили, прооперировал пациентку, и сейчас она проходит реабилитацию в одной из клиник. Жизнь продолжается.

Все это — и о печальной участи, и об убийстве — Стас проговаривал так, будто речь шла о курсе доллара или об атмосферном давлении.

— Кто эта пациентка?

— Писательница Анастасия Березина.

— Я могу с ней поговорить?

— Жаль отказывать, но — не можете. Плохое самочувствие, посленаркозные осложнения, бред и все такое. Кроме того, пока лицо не зажило, она не позволит никому на него смотреть. Из-за этого она разволнуется и, как знать, может выдать неправильные показания. Вы же знаете женщин — как много у них зависит от внешней привлекательности! — Стас многозначительно провел ладонью по выбритой половине головы, деликатно намекая, что внешняя привлекательность важна не только для женщин. — Если мы выдадим вам Анастасию в таком состоянии — все, проект можно пускать под нож. — Стас чиркнул ребром ладони поперек горла, оскалив зубы, как дикий абрек. — Коммерческая тайна, ну, меня компрене? Скоро у нее все заживет, и вы получите Березину в полное распоряжение… Правда, она и так в вашем распоряжении: она же милицейские детективы пишет, если не ошибаюсь. Не ошибаюсь? Странно, что не читал. Правда, ума не приложу, что она вам может сказать? Она Великанова видела только под наркозом!

Речь Стаса представляла собой отдельный дивертисмент, что-то вроде циркового номера, где гимнасты исполняют на трапециях разнообразные элементы. Слова его, вместе как будто образуя единое целое, по отдельности как-то рассредоточивались, так что неопытный слушатель терялся, за каким из них следить, — прием этот, наверное, очаровывал телевизионную публику. Но Глебова трудно было назвать неопытным, поэтому он, отложив до поры до времени вопрос об Анастасии Березиной, продолжил задавать вопросы:

— А с Маратом Бабочкиным могу я поговорить?

— Можете. Правда, если найдете.

— Он сбежал?

— Нет, с какой стати? Мы с ним постоянно созваниваемся, но он даже мне не признается, где он территориально пребывает. Марат Бабочкин сразу же после убийства обратился к услугам одного из ЧОПов и сейчас находится под охраной детективов.

— Он чего-то опасается?

— Почем мне знать! Я его не пасу. Наверное, опасается маньяка, который убивает исключительно пластических хирургов — участников телевизионных шоу. — Стас громко хмыкнул, на случай, если до следователя не дошло, что это шутка.

— А кто, по-вашему, мог убить Великанова? У него были враги на телевидении?

— О нет, это — нет! — Стас замахал руками. — По поводу убийства у меня нет никаких версий! Так и запишите.

— Может быть, враги были у проекта «Неотразимая внешность»? Или у вас лично?

— У меня? Сколько угодно. У проекта? Конкуренты не спят. Но — убивать? Нет, нет! Если даже так, чего они добились? Проект ни в коем случае не остановлен. Клиника «Идеал» будет продолжать работать, но уже без Толи Великанова. Помимо этого есть и вторая группа пластических хирургов из клиники «Кристина» под руководством доктора Марата Бабочкина.

— А он намерен работать? Или убийство так его потрясло…

— Будет, будет! Это у него пройдет!

— А есть еще в шоу люди, которые отказались работать из-за убийства?

Против обыкновения, Стас не принялся тотчас же частить словами, а раскрыл рот, упершись глазами в кого-то позади Глебова. Глебов обернулся — в комнату вплыла женщина… Если возраст Стаса так же невозможно было определить, как возраст экзотического животного, то вошедшая выглядела лет на тридцать пять. Не красавица, но и не чудовище — темно-русая толстушка со стрижкой «каре», консервативно облаченная, как бы в пику своей фигуре, в прямую серую юбку ниже колен и бесформенную коричневую кофту на некрупных роговых пуговицах. Рядом со Стасом она выглядела добропорядочной старшей сестрой хулиганистого братца. Сравнение усугублялось тем, что ее вдруг обнаруженное присутствие заставило Стаса напрячься и даже как бы оробеть.

— Марина… а я тут объяснял гражданину… то есть господину следователю Глебову…

— Я поняла, Стасик, — мимоходом, как бы погладив собаку, успокоила Стаса та, которая, по всей очевидности, была не кем иным, как Мариной Ковалевой. Далее она обращалась прицельно к Глебову, словно присутствие такого феномена, как Стас, игнорировалось по определению: — Смею вас уверить… Георгий Яковлевич? Смею вас уверить, Георгий Яковлевич, все участники реалити-шоу происходящее поняли правильно и поэтому остались в проекте. Если у кого-то временно сдали нервы, это не причина хоронить «Неотразимую внешность». Следующая передача выйдет в эфир, как намечено.

Марина Ковалева — не чета Станиславу Некрасову! После ее пятнадцатиминутного допроса Глебов взопрел. Кроме того, он чувствовал себя так, будто на протяжении этих пятнадцати минут бился в железобетонную стенку. Марина выкладывала ему в принципе то же, что Стас Некрасов, но делала это так уверенно, что факты, которые в передаче Стаса приобретали неуловимую разъезжающуюся двусмысленность, у нее преподносились как истина в последней инстанции и не требовали дополнительных уточнений. Всякое «нет» у нее имело статус абсолютного запрета, всякое «да» — непостижимой прямоты. И интересы шоу… Да, интересы шоу значились у Марины Сергеевны на первом месте.

По завершении этого нелегкого визита Георгий Яковлевич взял себе на заметку две вещи. Во-первых, мыслительным и волевым центром проекта «Неотразимая внешность» выступает, безусловно, Марина Ковалева. Во-вторых, за фасадом реалити-шоу вполне может что-то скрываться. Чтобы это выяснить, мало взгляда с продюсерской стороны. Необходимо встретиться с рядовыми, точнее, богатыми и знаменитыми участницами шоу.

А кроме того — кровь из носу! — надо хоть из-под земли достать врача Марата Бабочкина!

Знал бы Глебов, что Ксения Великанова, говоря о пациентках, которые идут на пластическую операцию в надежде, что она преобразит их жизнь, отчасти имела в виду себя! С тем отличием, что ее никак нельзя было назвать психически неуравновешенной особой — скорее, чересчур уравновешенной. И еще — в результате операции жизнь ее действительно изменилась…

Начать с того, что изменение внешности стало первым труднореализуемым желанием в Ксениной жизни. В предшествующий период единственная, на старости лет рожденная дочь Михаила Олеговича Маврина получала все, что угодно, прежде чем успевала этого захотеть. Игрушки, книжки? В преизбытке. Заграничные поездки? Музейные сокровища Лондона, Парижа, Мадрида и Венеции помогали формированию чувства прекрасного. Живую лошадь? Ко дню двенадцатилетия. В иняз Ксения Маврина поступила не моргнув глазом, не успев перенапрячь над пособиями для абитуриентов свой молодой и гибкий ум.

В результате Ксении не хотелось ничего. С говорящими куклами и огромными плюшевыми зверьми она играла мало, скорее для того, чтобы удовлетворить родителей. Лошадь пришлось продать в спортивную секцию. Иностранные языки давались легко, и к этому своему таланту Ксения относилась пренебрежительно, как к чему-то подсобному. Переводы у нее получались неплохие; преподаватели хвалили стиль и спрашивали, не пробовала ли она писать. Ксения в течение длительного времени подумывала, не накатать ли ей роман о буднях обитателей Рублевского шоссе, но думала она так неторопливо, что дождалась, что эту тему перехватила Оксана Робски, а больше Ксении писать было не о чем. Да и вообще, литература — это не для нее. А что для нее? Чтобы заполнить пустоту, Ксения изредка пробовала на молодежных пати наркотики, но не подсела, каждый раз убеждаясь, что байки по поводу измененного состояния сознания здорово преувеличены: глюки так же скучны, как реал. А может быть, ее изнуренный скукой мозг не в силах выжать из себя даже интересных галлюцинаций…

Часами валяясь на постели или разглядывая себя в зеркале, Ксения размышляла на тему, что, если бы она родилась в бедной семье, у нее была бы сильная воля. Она усвоила бы с первого класса школы, что, если хочешь вырваться из нищеты и удержаться на приличном уровне, надо круглосуточно вкалывать. Вкалываешь — лопаешь шоколадки, перестанешь вкалывать — никакой шоколадки тебе не будет. А попробуй тут вкалывать, если шоколадки вокруг валяются, только руку протяни! Когда тошнит от них… Впрочем, от вкалывания тошнит тоже. А сильнее всего тошнит от самой себя.

Смотрение в зеркало, сопровождаемое такими мыслями, постепенно заставило Ксению возненавидеть собственную внешность. Вроде бы охаивать нечего: натуральная блондинка, правильные, хотя и мелкие, черты лица — а в целом получается нечто размытое, бесхребетное. Одна радость, что не урод… Радость? Уроды, и то больше внимания привлекают! Мимо Виты Целлер, с которой она училась в одной группе, ни один мужчина не пройдет, не оглянувшись на ее длиннейший буратиний нос и толстые красные губы, и в результате у Виты отбоя нет от поклонников. А мимо Ксении проходят, как мимо пустого места. Смотрят на нее только из любопытства, направленного на ее папу: «Это Маврина? Дочь самого?» — «Она». — «Ну и как?» — «Так себе, ничего выдающегося».

Не зная, как изменить свою жизнь, Ксения решила изменить хотя бы внешность.

Это был первый семейный скандал такого масштаба! Как домашняя девочка, Ксения не могла не сообщить родителям о том, что собирается лечь на пластическую операцию, тем более что на операцию требуются большие деньги. Михаил Олегович схватился за сердце, а потом встал на дыбы. Забыв о том, что когда-то хотел мальчика, он относился к дочери, как к своей главной сбывшейся мечте, видя в ней предельное, до последней черточки, совершенство, осуществленное его усилиями. Ему мерещилось, будто он при зачатии вложил в утробу жены некий генеральный проект, в соответствии с которым ребенок должен расти и развиваться все последующие годы. Теперешняя Ксения из проекта не выбивалась: чертами лица, волосами, крепенькой фигуркой без выраженных груди и талии она как две капли воды походила на Михаила Олеговича в молодости и — через него — на незабвенную его мать Наталью Гавриловну, Ксенину бабушку, которая умерла за десять лет до рождения внучки. Что же эта шмакодявка удумала? Предать отца, предать свой род? На что ей, спрашивается, другая внешность, чем ей плоха эта, которую она унаследовала с мавринскими генами?

Ксении никогда еще не доводилось попадать в эпицентр такого цунами! Она неоднократно слышала, как папа кричит на подчиненных, но чтоб на нее? Мама робко попробовала его успокоить, а обнаружив, что ничего не получается, тихонько ретировалась в свою спальню. В отличие от нее, Ксения не испугалась ничуточки. Она росла слишком послушным, бесконфликтным ребенком и теперь почти наслаждалась семейной грозой. Может быть, это и есть настоящая жизнь? Ксения с любопытством выжидала развития событий…

События затянулись на два с лишним месяца, то взрываясь активными боевыми действиями, то затухая и переходя в партизанскую войну. В конце концов, не сдержавшись, Михаил Олегович отвесил дочери пощечину и, напуганный своим поступком, отдернул руку, точно от раскаленной сковороды. Щека загорелась пламенем, на трепещущие ресницы навернулись слезы — Ксению никогда не били! Пощечина решила исход войны: Михаил Олегович, чувствуя себя виноватым, изъявил готовность выделить на пластическую операцию столько денег, сколько потребуется.

— Но учти, — подытожил он, — я тебя не отдам первому попавшемуся коновалу. Много их теперь развелось — туда же, с дипломами… Найдем самого лучшего врача.

Анатолий Великанов — самый лучший! Это Ксения поняла, едва увидела его — в сиянии зимнего утра, на фоне морозного стекла, где солнце образовало подобие нимба вокруг головы, с которой хирург только что снял форменную зеленую шапочку. И еще — какой-то вдруг зашевелившейся внизу живота теплой точкой, о которой раньше не подозревала, — поняла, что опасения ее насчет своей жизни напрасны: она способна желать. Да еще как! Когда такое желание посещает людей, вялых оно делает энергичными, слабых — сильными, робких — беспредельно храбрыми. Ксения, которая из скромницы вдруг за считанные секунды превратилась в бесстыдницу, отдавала себе полный отчет в том, что хочет этого мужчину. И готова совершить что угодно, пройти по чьим угодно трупам, только чтобы Анатолий Великанов принадлежал ей. Ей одной.

Он был самым лучшим. Таким и останется. Если Толя видит ее с того света, пусть простит за то, что ей пришлось кое в чем солгать следователю… Точнее, кое о чем умолчать. Солгать умолчанием. Она сделала бы это снова, даже если бы точно знала, что это направит следствие по неверному пути.

Это ложь во спасение. Так надо — чтобы сияющий прижизненный облик Анатолия Великанова не омрачила грязная тень…

К Марии Сильницкой, гендиректору журнала «Всходы», который спонсировал и где печатался Анатолий Великанов, Георгий Яковлевич пришел самолично. Он мог бы вызвать ее на допрос к себе в кабинет, но ему страшно хотелось самому взглянуть изнутри на редакцию «Всходов», так как подобные учреждения и их работники вызывали у него воспоминания… Когда-то, по молодости, будучи еще опером, Глебов писал плохие милицейские стихи и посылал их в редакции разных журналов. Надо отдать должное редакционным работникам, которые в те советские годы не напрасно ели свой хлеб: ни одно письмо не осталось без отзыва. Отзывы приходили в конвертах с особыми штампами. Жора Глебов вскрывал их трясущимися руками с замиранием сердца — чтобы получить в высшей степени критический разбор строчек, выступавших тогда квинтэссенцией его тревожной жизни. Разбор завершался вежливым пожеланием молодому таланту больше работать над стихами и чаще читать поэтов-классиков. Жора не хотел видеть в пожелании больше работать завуалированную просьбу никогда не отсылать свои рукописи и воспринимал это буквально: писал новые стихи. Писал, писал и писал…

На втором году поэтических мытарств, не довольствуясь письменным общением, опер Глебов принес стихи в редакцию лично, чтобы так же лично прийти за ответом спустя неделю. Эту неделю он пережил, точно критический период болезни, утратив сон, аппетит и здравое ощущение действительности. Если бы не работа, сдох бы, как пить дать. Направляясь снова по редакционному адресу, готовился к встрече с литературным консультантом, судя по имени-фамилии — женщиной. Эта женщина представлялась не искушенному в литературных делах Жоре высокой и красивой, как Натали Гончарова на картине, где она под руку с Пушкиным поднимается по лестнице царского дворца, и язвительно-остроумной, как майор Демченко, его непосредственный начальник. А за письменным столом, заваленным грудами чужих рукописей (судя по толщине, попадались там поэмы, а то и романы в стихах), сидела, едва над ними возвышаясь, коротенькая старушка с кое-как покрашенным в рыжий цвет пучком волос, начесанным на крупные уши, оттянутые серьгами, похожими на пуговицы от пальто. Говорила вяло, скорее цедила, в час по чайной ложке — и притом что-то нудное, уклончивое, необязательное… И это — литератор, специалист в области поэзии? Среди милиционеров, да что там, среди уголовников Жоре сплошь и рядом попадались более интересные, вдохновенные и поэтические люди. И вот такому фуфлу доверен отбор стихов для ведущего литературного журнала СССР? Столкнувшись с реальностью, Жора бросил писать. И хотя впоследствии Глебов, улучшив свой вкус, признал, что стихи его были так себе, это не способствовало в его глазах реабилитации работников журналов. Впечатление убогости и нелепости осталось с ним навсегда.

Так что теперь ему было любопытно: изменилось ли что-то в редакционном мире?

Ну конечно же изменилось! Если прежняя увиденная Глебовым редакция походила на овощехранилище, где вместо овощей были рукописи, то теперешняя — на офис. Типичный офис: на окнах — жалюзи, на столах — компьютеры. Бумаг — минимум. Вот только сотрудники мало походили на клерков: все, как на подбор, энергичные, раскованные, они свободно отвлекались от бумажной рутины, часто работали на компьютере, общались друг с другом, хохотали над понятными только им шутками, обсуждали такие заумные, с точки зрения следователя, вещи, как конфликт между постмодернизмом и модерном, причем постмодернизм, с их точки зрения, тоже достоин был того, чтобы отправить его в утиль. Среди них было много молодежи, и это отчасти изгладило призрак старушки-литконсультанта, по-прежнему витавший перед Глебовым.

Мария Сильницкая не выглядела юной девушкой, но и старушкой ее было трудно назвать. Подтянутая, с умеренным количеством косметики на оживленном приветливом лице, с простой короткой стрижкой, она сохраняла в себе что-то студенческое. Одета в джинсы, полосатую рубашку и теплый вязаный жилет — рационально, удобно, демократично. Сильно и резко, по-мужски пожав руку следователю, представилась: «Мария Ашотовна. Маша», — ввергнув Георгия Яковлевича в сомнения, действительно ли она предлагает называть себя Машей или это обычная дань современной, демонстративно игнорирующей возраст вежливости. Все-таки он вывернулся, заявив: «А я Жора», — и в дальнейшем без церемоний перешел на обращение «Маша». Тем более что имя такое родное — его дочки имя…

— Среди литераторов у Толи врагов не было. — По всему видать, не промахнулся Георгий Яковлевич: в этой среде все, повально все, до седых волос — Толи, Маши, Нины, Жоры… — Исключительно друзья. Знаете, дружба писателей — амбивалентная вещь, все равно что террариум единомышленников. — Она многозначительно хмыкнула. — Но Толя — совершенно особый случай. Как литератор, он не был честолюбив. В то же время он был настолько известен как врач, настолько обласкан в этом смысле и вниманием, и наградами, что литературная слава представлялась ему… лишней, может быть. Он был яркой личностью, он имел право выбирать. В то же время принадлежность к литературной среде, по-моему, ему нравилась.

— Он что-нибудь писал?

— В основном статьи о состоянии современной медицины в России. Они всегда вызывали широкий читательский резонанс. — В этом словосочетании «читательский резонанс», точно в капле воды, мелькнула для Глебова старая редакция, заваленная пыльными рукописями. Только в нем и мелькнула… — Написаны отличным языком. Я всегда, готовя их для печати, восхищалась Толиным умением обращаться со словом. Ставила его в пример молодым журналистам, но, по-моему, напрасно: этому невозможно научить, это врожденный дар.

— А кроме статей?

— Сложный вопрос. — Мария Ашотовна еле приметно нахмурилась, будто сложный вопрос царапнул ее чувствительное сердце. — Скажу вам, что если бы Толя Великанов посвятил себя литературе, оставив другие дела, он мог бы претендовать на значительное место среди авторов.

— Маша, он вам показывал свои… произведения?

— Скорее, наброски. Я бы не удивилась, если бы через несколько лет Толя объединил их в большое произведение — возможно, роман.

— Что за роман?

— Проза с намеком на автобиографичность. Знаете, книга, которую может оставить после себя любой человек, конечно, не лишенный литературного дарования. — Это книга о своей жизни.

— Ну а вкратце? О чем была бы книга Великанова, если бы он ее написал?

— О непонятости.

— Не понял…

— Думаю, и Толю немногие поняли бы, если бы он завершил этот роман. Повествование велось от лица человека, чьи мысли и чувства недоступны окружающим. Окружающие предпочитают видеть в нем кого угодно, только не того, кем он на самом деле является.

— Кто его конкретно не понимал? Семья? Коллеги?

— Жора, давайте не будем примитивизировать! Автобиографичность означает здесь скорее не буквальное следование натуре, а интимность, лиричность переживаний. При чем здесь грубая конкретика? При чем здесь коллеги? Главный герой набросков Толиного романа был не медиком, а художником.

— Великанов разбирался в живописи?

— Да, и, по-моему, для любителя неплохо. Его влекли самые разные области искусства. Он был многогранным человеком, и мне безумно жаль, что он сумел реализовать себя едва ли на десятую часть…

Услышав, что Великанов не описывал собственную жизнь в том тривиальном аспекте, который может пригодиться следователю, Георгий Яковлевич потерял к теме всякий интерес. Художник, фу-ты, ну-ты, скажите на милость! Эти творческие личности — ну чисто дети малые, которые примеряют на себя маски то короля, то волка, то ведьмы… Недостаточно им быть самими собой! Наверное, самокритично подумал Глебов, я все-таки личность нетворческая, потому что мне полностью хватает себя. И своей семьи. Словом, строить из себя кого-то еще не возникает необходимости.

Задав еще несколько необязательных вопросов о взаимоотношениях Анатолия Великанова с различными членами «всходовской» редакции, Глебов откланялся, чувствуя, что полностью разобрался с воспоминанием о тех давних отвергнутых стихах. Если бы его стихи (чем черт не шутит?) одобрили, то… то он мог бы превратиться в творческую личность. И кончить, как Великанов. А так, он жив и расследует дело об убийстве Великанова. Каждый сам отвечает на вопрос, какая альтернатива из предложенных ему больше подходит, но что касается Глебова, его вполне устраивает то, что есть.

Иван Зинченко откусил хвостик дорогостоящей, подлинной кубинской сигары. Не спеша, с удовольствием. Никогда не следует торопиться в таких вещах. Торопиться можно во всем другом… Странно подумать, какой хлопотной жизнью жил он раньше! Присесть не дадут, сразу зовут к больному, или информируют, что операция прошла не так хорошо, как планировалось, или паникуют, что очередная пациентка задумала взыскать с них огромную денежную компенсацию за свой нос, который оказался не таким прямым, как она хотела, или за морщины, которые, будучи убраны в одних местах, проступили в других… Мрак! Бред! Полный кошмар! Нет, то, что он по стопам отца поступил в медицинский институт, было крупнейшей ошибкой и Ивана Зинченко, и его родителей. Он никогда не хотел быть врачом, он хотел зарабатывать большие деньги. Конечно, он всегда мечтал о том, чтобы деньги появлялись у него в бумажнике просто так, сами по себе, безо всяких усилий с его стороны; но если эта мечта принадлежит к несбыточным, пожалуйста, он готов заработать. Вот только медицина в период, переходный от социализма к капитализму, предоставляла для этого слишком мало возможностей. Что делать? Ожидать, пока этот переход до конца завершится и высококлассный специалист сможет много зарабатывать и в России. Но этот период на нашей холодной почве может тоже затянуться лет на семьдесят, а ждать столько времени, профессионально совершенствуясь и потуже затягивая пояс, глотая слюну при виде более смелых и удачливых, для Зинченко представлялось невыносимым. Нет, он не из таких! Поэтому, все рассчитав и взвесив умом прирожденного бизнесмена, Иван Зинченко основал клинику по самой ходовой специальности: пластическая хирургия. Пришлось, правда, перед этим чуток подучиться, но слегка, не перенапрягаясь, так как учиться Зинченко не любил. «Лучше иметь синий диплом и красное лицо, чем красный диплом и синее лицо» — так парировал он в студенческие годы шутки соучеников по поводу его постоянных пересдач…

Ну и что же, что «Клинику доктора Зинченко» постигла такая плачевная участь? Все-таки перед крушением денег изрядно заработали: вложения в рекламу полностью окупились. Конечно, к этой бы рекламе еще и профессиональное мастерство, которое помогло бы им оказывать рекламируемые услуги так, чтобы клиент оставался доволен… Но тут, извините, что-нибудь одно: нельзя сидеть на двух стульях одновременно. Зинченко выбрал чистый бизнес, без примеси медицины. Чистейшее, если хотите, облапошивание. И оно действовало! Несмотря на активность недовольных клиентов, они не сумели закидать его грязью до такой степени, чтобы народ перестал к нему валом валить. И если бы не эта девушка… как же ее звали? Ах да, Ольга… работали бы и по сей день.

По отношению к Ольге Михайловой Иван Зинченко не испытывал сейчас ничего: ни жалости, ни ненависти, ни чувства вины. Кого здесь винить, что он не смог ее спасти? Анафилактический шок — редкий случай. Хотела избавиться от капиллярной сеточки, получила смерть в придачу. Чистая философия. Естественная убыль. Раз на раз не приходится. «У каждого врача есть свое кладбище», — любил говаривать папец. Папочка у него врач не слишком талантливый и не слишком удачливый, это Зинченко-младший понял еще на втором курсе мединститута. Хотя, понятно, после того как зарежешь на операционном столе пациента из-за трясущихся с похмелья рук, особенных перспектив в профессии ждать не приходится. Обычная история: папец в жизни не смог добиться того, о чем мечтал, поэтому хотел, чтобы сын компенсировал его неудачи за него. Видел в сыне свое отражение. А зря. Если бы не толкал Ивана в медицину, которую тот ненавидел, а позволил ему поступать в экономический, Ольга попала бы на операцию к по-настоящему квалифицированному врачу и жила бы по сей день.

А может быть, и нет! Ему ли не знать о состоянии нынешней пластической хирургии на родимых российских просторах? Ну, не он, так другой. Как говорится, все там будем… По отношению к Ольге Михайловой Зинченко не в состоянии был выжать из себя даже крошечной слезинки.

По крайней мере, можно считать, что Зинченко искупил свою вину тем, что впредь никто не умрет от его руки. Когда его лишили лицензии, он предпочел расстаться с медициной, хотя такого решительного поступка от него никто не требовал. Как раз в это самое время старый друг, с которым они играли в одном дворе, основал фирму по торговле автомобильными запчастями, и ему требовались помощники. На то, что в его фирме будет работать человек с подмоченной репутацией, чье лицо еще несколько месяцев назад с мушиной назойливостью мелькало по всем программам, старый друг великодушно закрыл глаза… И не прогадал. А Иван Зинченко наконец-то смог найти приложение своим способностям в настоящем бизнесе. Ему понравилось. Он пошел вверх, не останавливаясь на достигнутом… Да, признаться, он наконец-то нашел то, что искал.

Конец ознакомительного фрагмента.