Опасное решение

Фридрих Незнанский, 2009

По странному стечению обстоятельств Турецкий вынужден вернуться к расследованию преступлений в Астраханской области. На его пути возникают непреодолимые препятствия. Чтобы предотвратить трагедию, Александр Борисович находит опасное, но единственно возможное решение.

Глава вторая

Скелет в шкафу

Целенаправленное и достаточно бурное общение со следовательской дочкой показало, что для нее не существовало каких-то там тайн следствия и судебного процесса, проведенного в закрытом режиме, как якобы ни требовали осужденный с его адвокатом присутствия присяжных. И это обстоятельство, которое, в общем, являлось откровенным нарушением со стороны судьи, позволяло Александру Борисовичу предпринять новые шаги в изучении истинных мотивов исполнителей судопроизводства по делу Калужкина и скрытых руководителей этого позорного действа.

Нужен был адвокат. Он должен был определенно знать о тех причинах, которыми руководствовались обвинители. О них в принципе нетрудно догадаться. Но опять-таки только — в принципе, а Турецкому требовалась точная информация, которой он мог бы оперировать в дальнейшем своем расследовании, нужны факты. И никто из располагающих ими, кроме адвоката, делиться с ним не стал бы.

Адрес адвоката Турецкий взял еще у Кати. Та говорила, что пыталась ему «плакаться», уверяя, что ее Антоша ни в чем не виноват, но Петровичев, как оказалось, достаточно молодой человек, хотя и болезненного вида, лишь отмахивался и сонно отвечал, что и так делает все, что в его силах. А, мол, через голову свою он перепрыгнуть не может. Ну да, с огорчением подтвердила Катя, такой хиляк сопливый не только через голову, он и через кучку дерьма переступить не сумеет, увязнет! И зачем только таких назначают, — специально, наверное, чтоб невиновных гробить? Что он может-то?.. В общем, не верила Катя ему, считала, что Петровичев нарочно не стал защищать Антошу, чтоб не ссориться с судейскими. Разве это правильно?!

Что ответить? Конечно, неправильно. Но такой ответ ее не успокоит.

Турецкому показалось странным другое: чем болен-то адвокат? Одно дело — насморк там, и совсем другое… ну, скажем, если он — на «крючке» кое у кого. Тогда его инициатива может быть лишь показной. Что он и продемонстрировал. Протест — в последний день. На присяжных вовсе не настаивал, да и подсудимый якобы не требовал их присутствия. Хиляк… сонный… А не в этом ли причина? Надо найти его и встретиться. И лучше всего — у него дома, чтоб тому убежать было некуда. И потом, адвокат просто обязан поделиться с частным детективом материалами следствия. Если он действительно озабочен доказательством невиновности своего клиента. А также обязан обеспечить Турецкому встречу с осужденным. И вообще, ввести в курс дела.

Кстати, известно, по чьей инициативе он принес протест после оглашения приговора. Привалов обещал это Грязнову. Лично. А жалобу в кассационном порядке? По собственной? Вряд ли, если сам не продолжает адвокатского расследования. А что оно не производится, совершенно ясно, ибо он ни разу не появился в станице, где полно свидетелей. Значит, они его не интересуют, как не интересует в конечном счете и результат. Формальный ход? Возможно. Не исключено, что таким вот образом господин Привалов «держит свое слово», данное им Грязнову. Но при этом не ударил палец о палец. Разве мог он подумать, что Грязнов попросит приехать в Астрахань не какого-нибудь «завалящего» сыщика, лишь бы выполнить формальность и закрыть вопрос за отсутствием доказательств невиновности Калужкина, а самого Турецкого? Уж Александра-то Борисовича Привалов не мог не знать, как и то, что проигрышей в делах бывшего «важняка» практически не случается. Значит, по этой причине и была сначала проявлена показная радость. Пока Дуся была рядом. Пока пили в ее доме холодную водку, провожая невесту в Москву и весело рассуждая о близких уже перспективах ее «сладкой» семейной жизни, и пока махали руками вслед отлетавшему самолету. Очевидно, решил Привалов, на этом акте и закончилась его «благотворительная» миссия.

Ну, хорошо, не хочешь поспособствовать — твое дело, точнее, твоей совести. Но тогда хоть не мешай! Чего всполошился-то по поводу первого приговора? Сам же помог ознакомиться с материалами. Или запоздало спохватился? Понял, что «копать» собирается Турецкий. Значит, знает кошка, чье мясо съела! «А что, если, — сам собой возник вдруг вопрос, — генерал и рулит процессом? Кому больше других необходимы эти, отсутствующие ныне, — по утверждению, кстати, того же Привалова в разговоре со Славкой, — неизвестные материалы покойного Грибанова, переданные майором в ГУВД и касавшиеся проблемы роста наркомании в губернии? А кроме того, тех, кто занимался их распространением? Кому, помимо самого генерала? Ведь по его ведомству проходили материалы. Были и исчезли бесследно. Как понимать? И это его следователь Полозков творил бесчинства в станице. Интересно, где он теперь? Осужден или благополучно отпущен восвояси? Тоже показатель. Как и новый участковый Жигало, которого, по утверждениям станичных женщин, провожавших Дусю, никто никуда не вызывал, хотя обещали разобраться и наказать. На что, к слову, там же, в застолье, как-то криво отреагировал Алексей Кириллович и предложил женщинам не заниматься самодеятельностью, мол, те, кому положено, не спят и работают. Но везде и во всем должна в первую очередь соблюдаться законность. Его бы слова, да Богу — в уши! Только вряд ли дойдут, искренности-то в них даже не просматривается…

Одним словом, у Турецкого все больше падала «планка доверия» к очень успешному в жизни начальнику Главного управления астраханской милиции. А у него на территории, между тем, растут и наркомания, и торговля наркотиками, и жесточайшее браконьерство, — так что не до празднования больших успехов. Однако в глазах его Александр Борисович никакой озабоченности не заметил, скорее наоборот: если и проявилось беспокойство, то именно в связи с его появлением. Вот, собственно, те аргументы, которыми можно оперировать при доверительной беседе с адвокатом Петровичевым.

Как и предположил Турецкий, на физиономии, да и во всей фигуре Ивана Артемьевича ясно проглядывали пороки, присущие людям, употребляющим наркотики, причем не от случая к случаю, а регулярно. Худой, болезненного вида, с сонным взглядом и заметно замедленной реакцией. И как его держат в его конторе? А может, он — чей-то сын? Или сват, брат? Кому-то он нужен, иначе его духа давно бы уже не было. То есть становилось понятно, что и адвокат — тоже чья-то подстава. Зачем такому «работничку» бороться за установление истины? Он и адвокатских расследований не производил, в станице его никто не видел. В общем, липа чистой воды. Наверняка и о суде с участием присяжных заседателей ни сам не заикнулся, и не подсказал неопытному, очевидно, в таких делах Калужкину.

Во всех этих обстоятельствах Александр Борисович определился с первых же минут знакомства — не очень, как оказалось, ожидаемого, а оттого и неприятного для адвоката. Если б тот вовремя сообразил, кто к нему явился, то мог бы и вообще в квартиру не пустить. Но вид у Турецкого был решительный, и Петровичев не успел сделать выводы для себя. А может, и не рискнул. Ничего толком он и рассказать не мог — пустое место, формальность с криминальным уклоном. Ну что ж, и такой факт может быть с интересом воспринят в суде следующей инстанции — скажем, в Федеральном. Вот, посмотрите, какими методами пользуется астраханское правосудие! Неприятно будет им тут услышать мнение, пусть и бывшего, но все же первого помощника генерального прокурора. А уж потрясти собственными заслугами — этому Александра Борисовича Турецкого учить не надо было. Да и связи в столице оставались, как-никак.

Но, видя полную беспомощность адвоката, он решил попытаться хотя бы вытрясти из того душу и собрать максимум необходимых ему фактов. Особенно его интересовали родственные связи Петровичева. Впрочем, надо бы проверить у Люды, может, она знает. Астраханское правосудие — система по-своему прозрачная, все здесь друг друга знают, слухами мир полнится. А этот Петровичев наверняка является притчей во языцех, важно только концы отыскать. Вот тогда и задницу ему можно будет прижечь основательно. И посмотреть, кто его кинется защищать.

И Александр Борисович решил сделать «впечатляющий ход». Он набрал на своем мобильном номер Люды и, не называя ее, а просто сообщив, что сам находится у адвоката Петровичева, попросил ее дать ему информацию об этом человеке. Почему откровенный наркоман назначается судом для ведения защиты? Кто он и как попал в коллегию адвокатов? Кто его «курирует» на этой должности? Задав для начала эти три вопроса, Александр сказал, что ссылка на источник информации полностью исключается. А сам Ванька — вот он, напротив сидит и глазами сверкает, потому что ответить ничего не может, под кайфом, похоже. Или о новой дозе мечтает.

Разговаривая по телефону, Александр Борисович хоть и скользящим взглядом, но достаточно внимательно, отмечая характерные детали, осматривал комнату. Не по средствам живет этот прохиндей. Явно имеет солидную «крышу». Знать бы какую, чтобы разыграть дальнейшую комбинацию. А может получиться весьма любопытный вариант, ох, и покрутятся же здесь господа прокуроры! Ведь создана абсурдная ситуация, рассчитанная на полный провал защиты. Потому, вероятно, и присяжных не было. Если о них вообще заходил разговор у адвоката с обвиняемым. Короче, сплошные нарушения закона. Что ж, можно ведь в конечном счете и до Верховного Суда дойти. Но тогда уже с очень неприятными последствиями для местных деятелей правосудия. И, возможно, они об этом догадываются, потому и спешат, и убирают все, что могло бы стать оправданием для Калужкина. Но почему же, черт возьми, они в него так вцепились?! Где причина? Ведь она наверняка была.

Пока Ванька-Каин, как мысленно назвал адвоката Турецкий, мялся ввиду невозможности избавиться от назойливого гостя, позвонила Люда и сказала с легким смешком, что Ваня Петровичев — племянник судьи Санаевой, той самой, что вынесла в областном суде обвинительный приговор Калужкину. Турецкий поблагодарил, сказал, что может немного задержаться, но обязательно будет на связи, и отключил телефон.

Он поднялся, и глаза его грозно сверкнули.

— Это как же получается, господин адвокат? — произнес Турецкий с откровенным и даже вызывающим сарказмом. — Тетушка назначает племянника защищать того, кому собственноручно выносит обвинительный приговор? А племянник — ни бэ, ни мэ, поскольку является законченным наркоманом? Ничего себе, как вы считаете? Если еще умеете считать! Я полагаю, что уже сам этот факт вызовет пристальный интерес Верховного Суда Российской Федерации своим вопиющим нарушением профессиональной и служебной этики. Впрочем, мне с вами больше говорить не о чем, свое полное ничтожество вы уже продемонстрировали, даже и не пытаясь защищать невиновного человека, а пошли, как тупой баран, на поводу у нечистых на руку работников прокуратуры и суда! — Александр Борисович был наступателен и храбр, поскольку твердо знал, что никаких аудиозаписей адвокат в его теперешнем состоянии сделать был не в силах, а словам его никто, ни одна сатана, не поверит. — Я очень надеюсь, — продолжил с пафосом, — что ваша местная коллегия адвокатов не оставит и этот преступный факт без своего внимания!.. А я-то думаю, что это тут происходит? Клиент не проинформирован о своих правах! Интересно, чем же вы занимались в суде? Кокаин нюхали?!

— А я тут при чем? — «прорезался» наконец адвокат. — И вообще, чего вам от меня надо? Катитесь вы со своими… Все давно было решено, усилия бесполезны…

— Кто так решил? — резко спросил Турецкий.

— А-а… — открыл рот Каин, но испугался. — Не знаю. В суде сами узнавайте.

— Ты прекрасно знаешь, сукин сын! — рявкнул Турецкий, кончая с вежливостью. — Отвечай! Тетка твоя? Санаева, ну? Или Привалов? Быстро отвечай! А то я ждать не буду, так врежу, что костей не соберешь! Ты знаешь, кто ты такой есть? Ты грязный, ссучившийся адвокатишка! Даже уголовники таких не терпят! Они им перья вставляют, чтоб избавиться от подобной погани! Отвечай, кто тебе продиктовал линию поведения защиты, ну?!

— Да не надо на меня орать, — морщась, как от сильной головной боли, безвольно отмахнулся тот. — Все орут, всем по… Кто?.. Ха, да все… И Привалов тоже… Он просто… Сказал: ты понял? Не, ты понял?! И все! И я сразу понял… А мне что, сильно надо? Копейки платят, это что — процесс? Не-а, одна вонь. Всем по…

Он невнятно выругался и вообще выглядел сильно пьяным, но, конечно, не от водки, наркоманы, как правило, не смешивают «жанры». То есть он был уже «на грани». И спорить с ним о чем-то было бессмысленно. Но роль Привалова нарисовалась достаточно «выпукло». И тут Александра Борисовича посетила неожиданная мысль. Он вышел, хлопнув дверью и не беспокоясь, что наверняка все соседи в этом, элитного типа доме наверняка вздрогнули. Ничего, потерпят.

Он сел в машину и достал телефон. Поступок должен быть неожиданным и наглым. В этом его сила и суть.

— Алексей Кириллович, добрый день, уважаемый! — и, не дав тому опомниться и сослаться на срочную занятость, продолжил с наивным напором: — Это что ж творится-то? Никто ничего не может. Адвокат этот, он же — законченный наркоман, лыка не вяжет! Мычит… Чего-то про тетку свою нес, это судья которая, да? Я так его и понял — Санаева! Вас приплел! Мол, взяли вы его, дурака, за глотку и пригрозили, ну, надо же! Слушайте, уж если я бы и решился в чем-то вас подозревать, то уж никак не в подобном идиотизме! — Турецкий раскованно расхохотался, рассчитывая и на ответную реакцию, и услышал мелкий смешок — все правильно! — Нет, ну, слушайте, просто полный отпад! И вот в этой связи, вы уж извините мою настойчивость, я вынужден снова просить вас об очередном одолжении: помогите мне встретиться с осужденным, — ни от кого ничего не добьешься! Судьи — нет, адвокат — мычит! Я думаю, это уже последняя моя просьба, мне ведь тоже неохота отрывать вас от дела своими дурацкими жалобами…

— А что у вас за срочность такая, Александр Борисович? Ну, подождите немного, появится судья и решит ваш вопрос в два счета, все-таки это — по ее ведомству…

— Да я хочу побыстрей избавиться от этого маразма! Нет, но этот ваш адвокат — он же настоящий феномен! Между нами, его что, сама Санаева, что ли, на свой процесс и назначила? Я так из его слов понял. Это ж — ни в какие ворота! Нет, я понимаю, своя епархия, ворочу, чего хочу, но есть же элементарная законность! Я ему так прямо и сказал вот только что: сам по себе этот факт уже является вопиющим нарушением служебной этики! Ну, прямо роскошная иллюстрация к докладу верховного судьи на очередной сессии!

— Нет, Александр Борисович, я уверен, что все это не так, как вам представил адвокат. А что он того… это, к сожалению, прискорбный факт, никуда не уйдешь от этого. М-да… Но ведь никто, наверное, и не захотел включаться в процесс, вот, в чем беда, наверное, тогда и назначили первого, кто под руку подвернулся. Конечно, совершили ошибку. Надо исправлять, согласен. Так вы-то чего хотите, встретиться с этим… с Калужкиным? А кто мешает? Поезжайте в следственный изолятор, а я уж позвоню им и попрошу оказать вам содействие. Поверьте, мне прискорбно слышать от вас подобные оценки, но ведь, недаром говорится, что со стороны всегда виднее. Так что нет проблем, рад помочь. Всего доброго, — заторопился он и положил трубку.

«Ага, прискорбно ему! Ну, сукин сын!.. Крепко его тряхнуло с наркоманом — не ожидал удара с этой стороны. Сразу подобрел. Интересно, что они теперь с ним сделают? Выгонят? Уберут? И судье хороший подарок, а то развели тут, понимаешь, хозяева жизни… Интересно бы послушать, как станет оправдываться перед ними наркоман? Зато нет у них проблем, хорошо живут…».

Калужкин имел вид опустившегося бомжа, у которого отсутствовали какие бы то ни было жизненные перспективы. Более того, показалось, что этот крупный, совсем не старый мужик окончательно простился со всем своим прошлым, с людьми, с Катей и Петенькой, которых ему больше не суждено никогда увидеть, да и с самой жизнью. Интерес потерял, поэтому и говорить не мог поначалу, только равнодушно слушал Турецкого и кивал, когда Александр Борисович передал узнику привет и пожелания удачи, на которую надеялись все знавшие его станичники и Катя в первую очередь. Его помнят и не верят ложным обвинениям.

А чтобы как-то повернуть ход расследования, объяснил Антону Турецкий, ему требовалось точно знать причину ссоры пчеловода с Грибановым. Но при этом не надо объяснять, почему они перед своей громкой уличной ссорой квас пили в доме и смеялись.

И Антон словно очнулся. Внимательно из-под тяжело нависших мохнатых бровей взглянул на Турецкого и почти прошептал, едва шевеля губами, — видно, имел причину:

— А мы и не ссорились. Мы так договорились.

— Это было связано с бумагами? — осенило Турецкого.

Антон, не меняя позы, снова кинул на него мгновенный взгляд, а потом медленно кивнул.

— Ах, пчелки, пчелки… — Турецкий вздохнул, внимательно следя за мимикой Калужкина. От его ответа зависело многое, может быть, даже самое главное. И снова Антон медленно, словно через силу, кивнул. Но теперь в глазах его, поднятых к Александру Борисовичу, блеснула надежда.

— Как они… там? — спросил охрипшим голосом.

— Вас любят и ждут, — твердо ответил Турецкий. — Передачи получаете от Кати? Что сказать?

— Я не виноват, — с трудом выговорил он.

— Они знают. И я здесь по этой же причине. Провожу собственное расследование. Значит, говорите, пчелок жалко?

— Чего жалеть… Их там, — он блеснул глазом, — уже давно нет. Погибли, наверное, без хозяина. Да и ульи уже… совсем старые, менять собирался, да руки так и не дошли… На дрова годные…

— Ничего, освободитесь, купите новые, — постарался утешить Турецкий. — Ну, а те не стоит и жалеть, верно? Или все-таки жалко? — он исподлобья посмотрел на Антона, и тот поднял к нему глаза и дважды почти незаметно отрицательно качнул головой, словно говоря: «Нет, не жалко».

— А что, Антон Сергеевич, зачем вы отказались от суда присяжных? Или это адвокат вам так насоветовал?

— А я и не знал, что это нужно делать, и он не сказал.

— Все понятно. — Турецкий поднялся и пожал Антону руку. — Крепитесь, мы будем стараться. Потерпите еще немного, так надо.

— Потерплю, — твердо уже сказал Антон, и Александр Борисович понял, что он не сломлен…

«И тут — вранье! — думал Турецкий, выходя под жгучее солнце. В машине сидеть не было возможности, и он распахнул дверцы, а сам тем временем достал телефон и набрал номер Людмилы. Судя по времени, она уже вполне могла быть дома. Как подумал, так сразу же и захотелось до дрожи душевной принять холодный душ. А лучше — контрастный, если в доме есть горячая вода. По сезону обычно в это время в Москве ремонтируют сети и отключают воду в домах. А здесь иначе?

Телефон не отвечал. Наверное, отошла, а трубку на столе оставила. Вспомнил и усмехнулся: на ее платье, в котором она бегает на работу, нет ни одного кармашка, оно вообще напоминает легкомысленную комбинацию, которую так приятно стягивать с нее через голову. Вот же, все продумано! И не девочка уже, а заражает своей откровенной молодостью, — счастливое качество. Надолго ли? Странно, что у нее нет кавалеров… Или есть, но тайные? Вот с этими мыслями он и сел в машину, чтобы ехать в направлении прокуратуры.

В обвинительных заключениях, как он запомнил, фигурировали акты судебно-медицинских и криминалистических экспертиз. Фамилии экспертов ничего не говорили Александру Борисовичу. Но один подлог он все же заметил, поймал. И теперь было бы очень важным проверить свои выводы у тех, кто подписывал акты осмотра трупа и местности, на которой произошло убийство. Не совпадало. Такое ощущение, что показания просто подгоняли под готовую версию. Обращаться с очередными просьбами к Привалову — значило просто погубить все дело. Могла бы помочь Людка, если бы узнала адреса нужных ему людей. Вот это и была у него на данный момент задача номер один. А девушка молчала. Вне доступности? Прокурор вызвал? А к нему с «мобильниками» не ходят? Конечно, так.

Подумал и на всякий случай позвонил к ней по домашнему телефону, и трубку немедленно подняли, словно Людка смотрела на нее в томительном ожидании.

— Ну слава богу, додумался наконец! — нервно закричала она. — Я забыла «мобилу» на работе, — жара ведь, мозги плавятся! Думала, сам догадаешься! И сижу теперь, вот уж скоро час, как дура! Ты где?

— Мчусь к тебе. Не волнуйся, я был в СИЗО и у адвоката. А ты — совсем уже освободилась?

— Не знаю. Только, пожалуйста, не тяни, я так устала, — совсем уже жалобно закончила она.

От чего устала, она не разъяснила, и Турецкий самоуверенно решил, что, наверное, ждать его. И поторопился… Помня ее просьбу, он оставил машину вообще у соседнего дома, в ряду других, замерших у тротуара. И отправился к ней, соблюдая самые примитивные законы конспирации. Не торопился, не оглядывался подозрительно, не смотрел в витрины магазина, мимо которого проходил. Шел спокойной походкой, прикрывая от солнца голову газетой, она же и лицо его скрывала от любопытного, если бы таковой нашелся. Чушь это все, но береженого, как говорится, и Бог бережет. Вошел в тенистый двор, присел на одинокую лавочку под акацией, посидел, посматривая по сторонам, покурил. Потом, не обнаружив ничего подозрительного и полагаясь на собственную, отработанную годами интуицию, независимо прошел мимо нужного подъезда, а у следующей арки ворот повернул обратно и спокойно вошел в прохладный подъезд. Лифт был где-то наверху, и вызывать его Александр не стал, решил подняться на пятый этаж собственными ногами. Заодно и полюбопытствовать, нет ли кого на лестничных площадках. И здесь было пусто: видимо, народ, не занятый делами, предпочитал в душных квартирах не сидеть, Волга же рядом.

Полураздетая, в халатике, и босоногая Люда сразу отворила и, пропустив в квартиру Турецкого, захлопнула дверь за собой и кинулась ему на шею. Нормально, хоть и жарко, он с удовольствием сбросил бы с себя всю одежду и встал под душ. Держа девушку навесу, прошел по коридору к ее комнате и услышал, как громко хлопнула дверь лифта на этаже. Александр Борисович невольно обернулся, и тотчас же раздался долгий звонок.

Быстрый взгляд, брошенный им на Люду, подтвердил, что чей-то приход был и для нее неприятным сюрпризом. Глаза ее расширились, звонок повторился. Она освободилась из объятий Александра и на цыпочках кинулась на кухню, осторожно выглянула в окно и обернулась к подошедшему к ней скользящим, неслышным шагом Турецкому.

— Так, доигрались, — почти прошипела она и кивнула в окно.

Александр Борисович аккуратно, из-за занавески, выглянул во двор и увидел стоящую возле подъезда длинную черную иномарку с погашенной «мигалкой». На таких машинах обычно ездят большие начальники. Он вопросительно посмотрел на девушку, у той словно кровь отлила с лица.

— Ты знала?

Она неопределенно пожала плечами, сморщилась в презрительной гримасе, а потом кивнула.

— Это Привалов, его «мерин».

— Ни фига себе! И что ты теперь предлагаешь? Зачем он приехал?

— Зачем?! А ты не догадываешься? — она сощурилась. — За тем же, что и ты. Но он без звонка еще ни разу не приезжал… Он не видел тебя, хотя бы случайно?

— Мы много говорим. — Турецкий отреагировал на новый дверной звонок усмешкой. — Не видел. А что, это даже забавно. Спрячь меня куда-нибудь, куда он не полезет. В родительский шкаф, например. А ты чего испугалась? Ты ж болеешь. А вот мне с ним встречаться необязательно, хотя и тут проблем особых нет. Зашел просто навестить больную. Впрочем, долго не открываем, а это — подозрительно. Лучше уж ты поболей одна.

— Идем, — решительно шепнула она и провела его в спальню родителей. От двери до подоконника тянулась модная когда-то стенка с ореховой облицовкой. Несколько отделений в ней, с вешалками, были предназначены для хранения костюмов и платьев. Вот в одном из них, потеснив одежду, пахнущую сухой апельсиновой коркой, и уместился Александр Борисович, прикрывшись спереди висящим костюмом. Не самый лучший способ избежать нежелательной встречи, но не под кроватью же прятаться!

Легко щелкнул поворот ключа, и Люда, вынув его, сунула в кармашек халатика. А дырочка осталась.

Следующие полминуты она медленно и тяжело, усталыми шагами прошлепала босиком к входной двери, натирая кулачками глаза до красноты. Приблизилась, хрипло откашлявшись, прислушалась и неохотно спросила:

— Кого черт принес?

— Открывай, что с тобой? — раздался начальственный басок Привалова.

Люда, громко и с отвращением вздохнув, неуверенными движениями начала отпирать дверь. Открыла, отошла, морщась. Привалов буквально ворвался в прихожую, подозрительно огляделся. Наконец, обратил внимание на мокрое полотенце, которым была обвязана голова Людмилы, и на ее красные, словно воспаленные, глаза.

— Что с тобой? — повторил он вопрос, но уже с тревогой.

— Угадай с трех раз…

— Мне сказали, что…

— Ага, — она сморщилась и прижала полотенце обеими руками. — Сказали-мазали… Делать тебе не хрена! Чего ты от меня хочешь? У меня башка раскалывается! — почти истерично выкрикнула она.

— Но отчего? — удивился генерал.

— От вас от всех, заботливых!

— Но я-то при чем? Люда, не вали с больной головы на здоровую…

— А твоя-то от каких забот болит? Заигрался, что ли?

— Не говори глупостей! — резко бросил он и тотчас снизил тон: — Извини. Я ж не знал. И потом, кого ты имеешь в виду, говоря о заботливых? Уж не москвич ли тут успел затесаться?

— Да при чем здесь он?

— А при том, что его с тобой видели. Как он лез к тебе… Сюда, что ли, набивался? Так я его вмиг утихомирю!

— Да пошел ты… Леша. Мне уже противно слушать, как ты сплетни обо мне собираешь!

— Не сплетни, а оперативная информация! И мне доложили, что у тебя к нему неравнодушное отношение.

— Ага, а как же! Человек вопрос задал, а я ответила. Ну, блин!.. Нет, Леша, он лучше и умнее тебя, он хотя бы ахинеи не несет. Это тебе давно уже нечего делать, кроме как «бабки» заколачивать! А я ж не в машине с «мигалкой» по бабам катаюсь, я целыми днями давлюсь в полутемном душном архиве, где дышать нечем, кроме пыли…

— Я тебе давно говорил…

— Знаешь, мне надоел твой бесконечный базар. У меня второй день голова болит! Ну, чего тебе от меня надо?! Не могу я… Поезжай домой, к Марине своей, поплачься ей, что тебя любовницы обижают. Может, посочувствует, даст…

— Ну, зачем ты издеваешься? Ты же знаешь, с ее здоровьем…

— Вот ее и лечи!.. А меня оставь в покое. Уходи, потом позвонишь. Завтра. Если я смогу. Или послезавтра. Чего, у тебя больше нет никого, что ли? Нагнуть некого? Ведь врешь!

— Ну, зачем ты мне гадости говоришь? Ты прекрасно знаешь мое к тебе отношение…

— Не хочу больше ничего знать! Вы все — козлы!

— Кто, все?

— Да и ты, и Арсен… «Извините, Людмила Васильна, а нет ли у вас охотки отужинать нынче со мной?» — «Нет охотки, Арсен Гаврилович, уважаемый!» — «А отчего же? Можно ведь и на дебаркадере, там прелестные, такие уютные каютки!» — «А оттого, что меня уже Привалов, дружок ваш молочный, тянет-потягивает!»

И она сделала попытку хрипло рассмеяться, но охнула и снова схватилась руками за голову.

— Да ты что несешь?! — возмутился генерал. — Ты действительно больна! Так лечиться надо! Сейчас врача привезу. И лекарства.

«Зря обостряет», — подумал Турецкий, выглядывая одним глазом в замочную скважину. Разговор в коридоре становился все более интересным. Но, что показалось ему странным, Люда будто знала, в чем заключается главный интерес московского сыщика.

— А я вас не пущу. И позвоню в милицию, что ко мне ломятся два насильника… Ладно, Леша, уезжай, ну тебя… Неужели ты такой тупой и твердолобый? Есть уже у меня лекарства, которые я пью, сама в аптеке купила, без вашей помощи.

— Ну, ладно, ладно, не сердись… Тапочки-то хоть надень, на-ка вот, — он подвинул ей домашние тапочки, в которые она сунула ноги. — А чего у тебя вид такой… разобранный?

— А я забыла, что в постель надо ложиться по-генеральски, не снимая сапог.

— Успокойся, — мирным уже тоном сказал Привалов. — Слушай, мне очень не нравится поведение Арсена в отношении тебя. Вот уж действительно козел!

— А сам? Ну, и расскажи ему об этом. А я посмотрю, как вы бодаться станете, а потом делиться начнете, кому что достанется…

— Брось, — он небрежно отмахнулся, как от детской глупости. — Мне совсем не по душе твои частые головные боли. Подожди еще немного, вот возьму отпуск и отправимся… да хоть в Швейцарию. Там, на горных курортах, любые боли лечат. И отдохнем, и людьми себя наконец почувствуем.

— А тут ты — не «люди»? В самом деле, — в ее голосе появился сарказм, — какая это жизнь, когда приходится жить скромно и тихо, даже на доктора для больной жены денег не хватает, у бедного! Зато какие красивые, какие роскошные и щедрые у нас мечты! Даже зависть берет!..

— Люда, ты прекрасно знаешь, что денег у нас с тобой на две жизни хватит. Но я не могу здесь и сейчас тратиться так, как хотелось бы. Вот уедем в Испанию или в Италию, дом себе купим. В Италии, говорят, да я и сам по телевизору видел передачу, чуть ли не за символические деньги отличное жилье продают. Квартиры, дома. Не хватает им на привычную, безбедную жизнь, кризис давит. Но нам-то с тобой никакой кризис не страшен! А потом выйду в отставку, и заживем, как короли! Знаешь, я уже давно сплю и вижу, как мы с тобой вдвоем…

— Может, кончишь хвастаться и дашь мне спокойно вернуться в постель?

— Да я готов немедленно помочь тебе! В постели, разумеется! — он жизнерадостно захохотал… — А что, давай, правда, попробуем немножко? Вдруг снимем боль? Знаешь, как говорится, способом отвлечения. Переключим внимание с головы на… — сытый генеральский смех продолжился. Самодовольный, «предвкушающий», его почему-то называют «жеребячьим», наверное, зря обижая приличных лошадей.

«Очень любопытный разговор», — думал, отсиживаясь в платяном шкафу, Александр Борисович. Ему уже не казалось, а он был уверен, что Людка завела этот долгий «базар» специально для него. И генерал, ничтоже сумняшеся, как говорится, раскрылся, подобно хорошо охлажденной устричной раковине…

Он почему-то не испытывал никакого неудобства от своего нелепого положения. Напротив, в такой игре была даже какая-то необъяснимая прелесть, этакие «казаки-разбойники». Турецкий наблюдал только отчасти за жестами и мимикой разговаривающих, когда те входили «в зону» его видимости, но даже по одним их интонациям смог сделать вывод о том, как они себя ведут. И неожиданно восхитился поведением Людки — жила в ней блестящая актриса!.. Так, значит, генерал уже готов помогать ей в постели? Впрочем, что за вопрос, он же за этим, естественно, и явился…

— О постели можешь забыть! — жестко отчеканила Людмила и охнула, снова взявшись за голову. — И подумай о своей жене. И о сыне вспомни, генерал успешный…

— Так я все равно разведусь! Ты только не торопи меня. После отпуска и займусь.

— И совесть не заест?

— Слушай, уж кому-кому — о совести-то?!

— А ну, убирайся! И чтоб ноги твоей больше здесь не было! Хам!

— Ну ладно, перестань, перестань, не нервничай… Я ж понимаю твое состояние, неужели ты думаешь, что я способен… причинить тебе?.. Уйду, конечно, какая сейчас может быть любовь, верно, дорогая моя? А я действительно заволновался, ты пойми меня. И я настойчиво прошу тебя, впредь веди себя с этим москвичом осторожно. Не надо ему помогать, пусть сам со своей работой справляется. Тут, понимаешь, такая ситуация. Дуська моя, ну, седьмая вода на киселе, за дружка этого Турецкого… Надо ж, какая дурацкая фамилия!..

Александр Борисович немедленно обиделся за свою фамилию. И пообещал себе запомнить обиду. Не простить, во всяком случае… А что такой случай у него теперь представится, он уже был уверен: не будите, как говорится, во мне лохматого зверя!

— Так вот, дружок его, и я его давно знаю, упертый такой был в свое время, МУРом руководил, знаешь, что это? Московский уголовный розыск! А потом в нашем министерстве руководящий пост занимал. Сама понимаешь, какими связями обладает! Да мне с такими — вообще хлопот никаких! А ты говоришь!..

— Да ничего я не говорю! Надоело мне… Уже и сестру приспособил, ну и сукин же ты сын, Лешка!

Он снова захохотал.

— Обожаю, когда ты так говоришь! Ух, как я тебя!.. Ладно, девочка, ты обиды не держи, я и сам на нервах. А за Дуську не беспокойся, она даже не догадывается, какую роль должна сыграть в нашей с тобой дальнейшей судьбе. И пусть сама будет счастлива, я — человек независтливый…

— Это ты-то? Ладно, рассказывай лучше дружку своему, Арсену. Вы ж с ним — не разлей вода! Не завистливый он, ха! И москвича опасаешься наверняка не зря, — вот сядет он тебе на «хвост».

— Да не его я опасаюсь! — воскликнул Привалов. — Я за дело опасаюсь, потому что он всегда ловко рыл, зараза. А на «хвост» ему я уже сам сел, ты только молчи, никому не говори. И ему — тем более, все наше дело испортишь.

— Опять — ваше! С Арсеном, что ли?

— Ну, а с кем же? Там же добрая половина — его. И в этом деле он побольше моего должен быть заинтересован, вот как. Это, чтоб ты была в курсе.

— Спасибо за секретную информацию! — с сарказмом воскликнула Люда. — Послушай, Лешка, ну какое там у вас дело? Я ж читала обвинительные заключения. И те, и последнее! К кому прицепились-то? Пчеловод какой-то гребаный! Опасность, ах! Дело рушится! Бросьте врать! Ванька-дурак вам нужен!..

— Да не нужен он никому, пойми! Я б его сам завтра выпустил! На кой он черт кому?.. Но зачем он полез в мужские дела? Не хрена ему там делать! Вот и пусть теперь посидит…

— Неужели тебе человека не жалко?

— Да какой он человек? Выбрось из головы! Когда ума нет, и говорить не о чем.

— Ну, если ты считаешь, что один умный, то, я уверена теперь, сильно ошибаешься. А Турецкий — с неприятной тебе фамилией, и я даже знаю почему, так вот он — умный. И поэтому ты его боишься. Не так, разве? Ну, хоть раз в жизни скажи правду!

— Никого я не боюсь. У меня концы чистые. А уж если кому и бояться, так это твоему Арсену. Своих баб у него, что ли, не хватает? Все на чужое зарится! Ишь, козлина старый!.. Ну, а ты — это… посылай его спокойно, ничего он тебе не сделает, я его тогда крепко приструню. Это он полагает, что через тебя на батю твоего может давить. А сам способен только слюни пускать. Да и какой он мужик? У него ж, — Привалов захохотал, — и висит-то неправильно! Ох, добьется у меня!

— Вот с ним и разбирайся, а меня оставьте в покое оба. Хватит болтать, я сейчас блевать начну! Давай, двигай отсюда!

— Все-все, ухожу… До завтра, дорогая. Иди, ложись. Я позвоню, узнаю. Ухожу, ухожу, не провожай…

Хлопнула входная дверь, и наступила тишина. Потом послышались приближающиеся шуршащие шаги. «Ну да, она ж — в тапочках», — почему-то подумал Турецкий и вдруг, словно только сейчас увидев себя со стороны, ощутил жуткое неудобство.

В дырочке стало темно, в нее вошел ключ, повернулся, и дверца шкафа открылась. И вот теперь Александру Борисовичу стало по-настоящему стыдно за себя и за свое «смиренное» поведение. Вряд ли был у него в жизни аналогичный способ, да и повод унизить самого себя до такой степени. Но, увидев смеющиеся глаза Людки, ее распахнутый халат, под которым ровным счетом ничего уже не было, он будто ожил. И тут же постарался перехватить инициативу в свои руки.

— Ты знаешь, о чем я сейчас подумал?

— А ну, интересно, — она кокетливо склонила голову к плечу и посмотрела на него с явным подтекстом, понять который Александр сейчас, с ходу, вряд ли смог бы. А он постарался перевести молчаливый диалог на другие, менее неприятные рельсы:

— Я вспомнил, наверное, известный тебе, старый анекдот. — Подниматься на ноги и выходить из шкафа он вроде бы даже и не собирался, понравилось ему здесь. — Одна молодая английская леди принимала у себя любовника. Но неожиданно вернулся ее муж. Вот она того любовника и заперла в старинный шкаф, в котором хранились какие-то семейные реликвии. А муж, ни о чем не догадываясь, занялся с женой любовью. Потом они уехали ужинать в ресторан. Потом отправились к друзьям в гости, в соседнее графство. А там случилось так, что этот друг, собираясь в кругосветное путешествие, пригласил и их принять участие. Короче, прошло много лет, когда леди со своим мужем смогла вернуться в родовой замок. По поводу ее приезда собрались подруги, которых она не видела много лет, начались воспоминания. И одна из них вдруг спросила: «А ты помнишь симпатичного молодого человека? Его звали Джоном, и он за тобой одно время даже, кажется, ухаживал. Но он исчез после твоего отъезда в кругосветное путешествие. Ты не знаешь, что с ним случилось?» Леди с истошным криком кинулась к шкафу, распахнула дверцу, и оттуда вывалился скелет человека в истлевшей одежде.

— Блеск! — Людка захохотала. — Нет, не слышала! А это что, намек такой?

— Нет, я все искал объяснение известной и, возможно, тоже английской поговорки: «У каждой женщины есть свой скелет в шкафу». Понимаешь, о чем я? — он пытливо уставился ей в глаза.

Людмила, став вдруг серьезной, ответила с несколько холодноватой интонацией, не приемлющей попытки Турецкого переложить свою неловкость на ее плечи.

— А я-то, дура, подумала о другом. О том, как помочь хорошему, как мне показалось, человеку разобраться, в чем он сам никогда не разберется, и дотянуться туда, куда сам не дотянется. Извини за инициативу, — закончила сухо и, словно машинально, запахнула халат.

Александр немедленно, как из пушки, вылетел из шкафа и схватил ее в объятья.

— Прости, я совсем не собирался тебя обижать. Ты не поняла, я имел в виду себя. Вот если бы он сейчас настоял на своем, совершил свое гнусное и отвратительное дело, а потом, скажем, завтра утром, увез тебя в Испанию или куда-то там еще, я бы, чтоб не компрометировать тебя, пожалуй, как тот англичанин тоже не стал бы ломиться из шкафа. И твои родители, вернувшись из Москвы, обнаружили бы среди своей одежды высохшую мумию. А потом разыскивали бы тебя в заграничных странах, по всяким там Испаниям, Италиям и Швейцариям, чтобы выяснить, какой конкретно музей восточных культур ты ограбила. И вот бы ты тогда удивилась, а!.. Или так бы и не вспомнила, как мумия оказалась в шкафу? Между прочим, и это похоже на женщин, — забывчивость. К примеру, пришел вот молодой и очень интересный мужчина. Скажем, я. У тебя возник закономерный вопрос: зачем он явился? Чего ему тут надо? Рядом с моей спальней?

Она обмякла в его руках. Подняла голову, пытливо посмотрела в глаза, натянуто рассмеялась и прошептала:

— Ловко выкрутился. Ладно, мумия, пойдем делом заниматься, а то у меня, и вправду голова от вас от всех разболится…