Виновник торжества

Фридрих Незнанский

Накануне Нового года в лифте одного из домов Санкт-Петербурга найдена задушенная девушка. Оставленная на месте преступления бескозырка указала на невиновного. А тем временем город потрясает известие об аналогичном преступлении – в лифте опять изнасилована и убита девушка. Потом еще одна. И еще… Следствие зашло в тупик. Но в Санкт-Петербург с проверкой приезжает Александр Борисович Турецкий. Он приглашает из Москвы оперативную группу, и с помощью питерских коллег им удается вычислить преступника. Кто бы мог подумать, что маньяком окажется такой известный человек…

В сон он погружался медленно, как в черную бездонную яму. Тело проваливалось, летело, скользило, потом набирало скорость, и ужас охватывал его — сейчас, сейчас он достигнет дна и разобьется, рассыплется на кусочки, и в этот момент он испытает страшную боль. Ничего не видно в этой беспросветной темноте, не за что зацепиться взгляду… «Как же мне страшно», — подумал он. И последним усилием воли разлепил веки и вскочил на постели. Пот ручьями струился по лицу, по спине, глаза в ужасе шарили по неясным предметам комнаты и, наконец, остановились на оконном проеме. «Вот окно… — вяло думал он. — Хорошо, что оно не зашторено. Голубоватый свет проникает извне, это свет уличных фонарей. А голубоватый, потому что падает снег. Ночью он всегда кажется голубым. Этот голубой свет струится, втекая в окно, как вода… Воды… Я хочу пить».

Он спустил ноги с кровати на холодный пол. Посидел какое-то время, подрагивая от холода. Мокрое тело остыло, и его сотрясала мелкая дрожь. Тяжело встал и босиком отправился на кухню. Долго шарил рукой по стене, пока нащупал выключатель. Резкий слепящий свет больно ударил по глазам, и он невольно сощурился. Отыскал в раковине среди горы немытой посуды грязную чашку. Чистых уже не осталось. Ополоснул ее и выпил из-под крана теплую, противную на вкус воду, включив по рассеянности кран с горячей водой. Возвращаясь в комнату, в зеркале встретился взглядом со своим отражением — бледное, отекшее лицо, мешки под глазами, тусклые волосы неровными прядями прилипли ко лбу. «Боже мой, какой я страшный…» — Он отвернулся от зеркала и, шаркая шершавыми пятками больших ног по полу, пошел, пошатываясь, к кровати. Рухнул прямо на одеяло — не было сил вытащить его из-под себя. Глаза закрылись… Какие-то видения замелькали перед глазами. Отголоски звуков… Смеющаяся девушка с длинными белыми волосами поднимается по лестнице. Короткая юбочка высоко открывает ноги. Он стискивает зубы, чтобы подавить в себе желание протянуть руку и схватить ее за мягкие выпуклости, которые открываются, когда юбочка, дразнясь и волнуя, подпрыгивает в такт ее шагам…

И опять он летит в пропасть, вытянув руки, чтобы ухватиться за какой-нибудь выступ, задержать свое стремительное и страшное падение…

Глава первая

Страшная новогодняя ночь

Серебристая «вольво» весело катила по гладкому, слегка припорошенному снегом шоссе, и вскоре здание аэропорта осталось далеко позади. Смуглолицая красавица Елена, небрежно придерживая левой рукой руль, правой крутила регулятор магнитолы, настраиваясь на любимую музыкальную волну. Улыбаясь, она обратилась к подруге, сидящей рядом:

— Оля, как здорово, что ты все-таки выбралась на Новый год в Питер! У вас там в Финляндии наверняка так не веселятся, как у нас!

— С чего ты взяла, Лен? — На заднем сиденье вальяжно раскинулась третья подружка, Ася, розовощекая, с пухлыми губами и немного вздернутым носиком. — На Новый год все веселятся, а финны с их любовью к алкоголю и подавно! Им лишь бы повод найти.

— Ну, зря ты так, Асенька… Не все же финны пьяницы. — Оля обернулась к подруге и загадочно добавила: — Некоторые пьют только шампанское и исключительно по праздникам!

Ася вдруг встрепенулась и вскрикнула:

— Ленка, смотри, вон «мерс» чешет, прибавь газу!

Лена прибавила скорость и, лихо объезжая черный «мерседес», не удержавшись, помахала водителю рукой. Лысоватый водитель снисходительно улыбнулся девочкам и, не принимая их игру, продолжал ехать с прежней скоростью.

— Лихачишь, Ленка! — неодобрительно заметила Оля.

— Люблю скорость! А обгонять просто обожаю.

— На наших дорогах рискованно, особенно зимой. Никогда не знаешь, что под снегом — яма или лед.

— Да зимы в этом году в Питере еще и не было толком. Так, пару раз выпал снежок… Это в Москве третий день снегопад. Разверзлись хляби небесные! — вдруг высокопарно произнесла она, искоса взглянув на подруг, оценили ли они должным образом ее эрудицию.

Девушки переглянулись и захихикали.

— А что вы хихикаете? Представляете, в московских аэропортах половину самолетов не принимают — видимость нулевая. Так их то к нам, в Питер, отправляют, то в Нижний Новгород. Вот людям радость — летишь и не знаешь, где приземлишься. Кстати, сегодня ночью циклон переместился к нам. Видишь, сугробы на обочинах намело. Но тебе еще повезло. Буквально за два часа до твоего прилета снегопад прекратился…

Ася неожиданно вспомнила:

— Кстати, ты тут обмолвилась, что некоторые финны пьют только шампанское и то по праздникам. Это ты о ком?

Лукаво прищурив карие глаза, Лена в упор посмотрела на Олю.

— Ой, девочки, это отдельная история, я вам потом расскажу. В более спокойной обстановке. Хочу живой к родителям добраться, — рассмеялась она. — А то Ленок и так забывает на дорогу смотреть. Я, конечно, помню классику, какой же русский не любит быстрой езды. Но быструю езду я предпочитаю по сухому асфальту, желательно европейского качества.

Оля мечтательно засмотрелась на мелькающие за окошком деревья, украшенные снежными кружевами и прихваченные морозом, и как-то притихла, погрузившись в приятные воспоминания. Легкая улыбка на ее лице заинтриговала Лену, но она решила не расспрашивать подругу ни о чем, резонно предположив, что та и так не удержится и похвастается перед подружками своей очередной победой. Поклонников у Оли всегда было предостаточно, и самолюбие девушек это частенько задевало. Они считали себя красавицами и умницами, но понимали, что Оля обладает какими-то недоступными им качествами, коль редкий мужчина мог пройти мимо, не взглянув на нее с нескрываемым интересом и не оглянувшись.

— Харизма у меня такая! — не обижалась на явную ревность подруг Оля, когда уж никак не удавалось им эту ревность скрыть от взгляда насмешливой и удачливой девушки.

Они познакомились на подготовительных курсах Петербургского университета, когда еще учились в десятом классе. Два года раз в неделю они приезжали на курсы, но и среди недели выбирали время для встреч — всех троих объединяло желание поступить именно в престижный Петербургский университет, чтобы получить хорошее образование. Девушки обладали здоровой амбициозностью и планы на будущее строили самые радужные. Все трое были из вполне состоятельных семей, поэтому могли рассчитывать на родительскую поддержку и, как следствие этого, успешный старт своей грядущей карьеры. Но сразу после школьных выпускных экзаменов их пути разошлись.

Отец Ольги, Александр Дмитриевич Алехин, объявил приятно удивленной дочери, что золотая медаль за отличную учебу значительно расширяет ее возможности.

— Мы успешно реализовали свой совместный проект с финнами, и это принесло приличный доход. — Неулыбчивый и вечно занятой отец Оли непривычно ласково держал ее ладонь в своей широкой теплой руке. — Ты хорошо поработала в школе, дочка, на курсах преподаватели тоже высоко оценили твои знания, я интересовался. Через неделю я еду на совет директоров судостроительной компании в Хельсинки, так что собирайся, поедем вместе. На первых порах тебя будут опекать мои финские коллеги, пока не привыкнешь к новой жизни.

— Я что, у чужих людей буду жить? — спохватилась Оля и чуть не заплакала. Она была домашней, в меру балованной девочкой, ей даже у подружек никогда не доводилось ночевать. А тут какие-то папины коллеги, незнакомые люди…

— Ну что ты так испугалась? Жить ты будешь в студенческом городке, в общежитии. Я уже все выяснил. Найдешь новых подружек, английским ты владеешь прилично, так что преподавание на этом языке тебя напрягать не будет. Тебе там понравится, я уверен. А к моим коллегам можешь обращаться, если возникнут какие-нибудь трудности. Все-таки другая страна, иной менталитет. Чтобы гармонично вписаться в их жизнь, надо кое-что знать о традициях этой страны, иначе можно попасть впросак…

Мама, присутствовавшая на семейном совете, обняла Олю и, успокаивая, прижала к себе. Папа заключил их обеих в объятия и ласково добавил:

— Я так долго зарабатывал деньги… Теперь пора им на нас поработать. Образование — это хорошее вложение средств. Да и мир тебе пора посмотреть. Ты девочка разумная, самостоятельная. Ты многого добьешься, — уверенно добавил он, и Оля поняла, как отец гордится ею.

Полгода Оля жила в Финляндии. Новая жизнь захлестнула ее с головой, и она очень скоро поняла, как прав был отец. Эта жизнь ей действительно понравилась, она окунулась в водоворот студенческих будней — занятия, библиотека, подготовка к зачетам, которые проходили здесь каждый месяц. Поначалу Оля отчаивалась. Она постоянно боялась что-то не успеть или «не произвести впечатление». Этой фразой она привыкла определять свои успехи и неудачи. Хорошо выступив на семинаре, Оля себя мысленно одобряла: «Я произвела впечатление». Если у нее что-то не получалось, сокрушалась: «Я не произвела впечатление».

Но ее природный талант быстро схватывать все новое, ее усидчивость и упорство очень скоро принесли свои плоды. Преподаватели стали относиться к ней с уважением, а студенты негласно стали считать ее лидером курса.

Сумев организовать свое учебное время, Оля наконец-то вздохнула и, с не меньшим удовольствием, решила время от времени развлекаться. Она стала своим человеком на студенческих дискотеках, парни не сводили с нее глаз, но, почувствовав власть над мужчинами, Оля не спешила пользоваться своим обаянием, заведя какой-нибудь ничего не значащий для нее роман. Иногда она позволяла себе слегка увлечься каким-нибудь модным в студенческом кругу мальчиком, но только потому, что это тешило ее самолюбие. Ей был интересен сам процесс завоевания, но, повстречавшись с очередным поклонником месяц или два, она мягко, чтобы не обидеть и не нажить себе врага, как-то умела незаметно отстраниться от своего обожателя. И повздыхав какое-то время, ребята оставались ее друзьями.

Оля не раз благодарила отца за то, что он определил ее учиться в американский университет «Webster». Ее отменный английский, которому в России она отдавала много времени, очень помогал и в общении, и в учебе.

Как-то, готовясь к семинару по политологии, она вычитала из серьезной статьи в одном журнале, что финны по-прежнему настороженно относятся к русским, видя в них исторического врага. Автор описывал многочисленные проявления расизма в Финляндии. Когда она упомянула об этом на семинаре, многие сокурсники потребовали подтверждения. Как-то трудно было поверить, что вполне приветливые и культурные финны на треть состоят из расистов и не скрывают этого.

— Представьте себе, все иностранцы в Финляндии сталкиваются с проявлением расизма и дискриминации! — Ее звонкий голос не оставил равнодушным никого в аудитории, где почти все были иностранцами. — И каждому по крайней мере один раз отказывали в приеме на работу именно по причине происхождения, — заключила Оля.

Гул разочарованных голосов пронесся над студентами. Среди них было немало русских, эстонцев, арабов, немцев — и многие мечтали остаться здесь работать после окончания университета.

У Оли был свой план, который она давно вынашивала и держала в тайне даже от родителей. Получить диплом Вебстерского университета — это полдела. Она знала, что даже с таким дипломом достойную работу получить на Западе будет нелегко. А вот муж-финн в придачу сразу удваивал ее ставки.

Машина притормозила у подъезда старинного каменного дома, и девушки, весело переговариваясь, дружно начали выгружать Олины вещи.

— Ну, Оля, ты даешь! — не уставала удивляться Ася. — На неделю приехала, а вещей набрала, как на зимовку.

Оля, снисходительно улыбаясь, вытолкнула из багажника огромный чемодан на колесиках. Ася достала второй, поменьше, тоже на колесиках. А Лена вытащила изящный женский дипломат из дорогой кожи и с некоторой завистью стала разглядывать какую-то непонятную металлическую монограмму.

«Оути Эрвасти» — прочитала она про себя и подумала, что это, наверное, название торговой марки фирмы, выпускающей такие элегантные портфели.

— Завидуете! — укоризненно заметила Оля, видя, с каким любопытством ее подруга изучает монограмму.

Ася нисколько не обиделась:

— А зачем он тебе?

— Да так, — уклонилась от ответа Оля. — Документы всякие. Не сдавать же их в багаж.

На самом деле ей очень хотелось выглядеть по-настоящему деловой дамой, чтобы произвести на подруг впечатление, поэтому она и захватила с собой этот дипломат. «Ну что поделаешь, — думала она, — люблю пустить пыль в глаза… Как бы поизящнее выразиться? Люблю приукрасить свои достижения. Тем более что они действительно имеются». Так прощала она себе маленькую слабость — повыпендриваться перед подружками.

Пробираясь по неубранному снегу к подъезду, Оля со свойственной ей иронией объявила:

— Узнаю родной пейзаж! Дворники что, все на каникулах?

Подруги в недоумении переглянулись.

— Снега давно не видала, что ли?

— Можно сказать, и не видала. В Хельсинки его убирают. А может, и не убирают. Его на улицах просто не наблюдается. Я там и обувь могу неделю не чистить. Нет надобности.

— Забудь об этом, душа моя. Здесь ты ее будешь чистить после каждого выхода на улицу. Я обувную щетку постоянно с собой в сумочке ношу. Люблю, когда обувь блестит! — засмеялась Ася.

Дверь подъезда неожиданно распахнулась, и на пороге появился высокий, крепкого телосложения молодой мужчина. Ася вдруг низко нагнула голову и, чуть ли не приседая, спряталась за Лену.

Та не заметила суетливых движений подруги, вкатывая чемодан в подъезд. Рассеянный взгляд, которым вышедший окинул девушек, мгновенно прояснился, когда он остановил его на Оле. Придержав рукой дверь, мужчина, явно смущаясь, спросил:

— Вам помочь?

— Да хорошо бы! — пропела Оля, обрадовавшись неожиданному предложению. — Багаж у меня нехилый, а чемодан и вовсе явно меня перевешивает.

— Просто вы с ним в разной весовой категории, — украдкой взглянув на изящную фигуру девушки, попытался неуклюже пошутить нечаянный помощник и легко подхватил чемодан.

— Благодарю вас, сударь! — улыбаясь, церемонно поблагодарила его Оля и остановилась у лифта, поджидая подруг.

Ася бочком проскользнула в подъезд, держа перед собой Олин дипломат как щит, словно заслоняясь им неведомо от кого. За ней зашла Лена, вкатывая чемодан и кокетливо поглядывая на незнакомца. Тяжелая дверь с грохотом захлопнулась.

Оля вызвала лифт. Молодой человек помялся и неловко раскланялся:

— Прошу прощения, вынужден вас покинуть, очень тороплюсь.

Легким движением открыл дверь и, придержав рукой, бесшумно закрыл ее.

— Кто такой? — спросила Лена, когда они втаскивали вещи в лифт.

— Как «кто»? — изумилась Ася. — Это же наш математик. Хорошо, не узнал меня. Он меня никогда в шапке не видел.

— Что-то мне его лицо знакомо. Наверное, во дворе встречала. А что это ты от него пряталась? — Оля лукаво усмехнулась. — От меня ничего не скроешь! Влюбилась, что ли?

— Вот еще! — На лице Аси вспыхнул румянец. — Да я его терпеть не могу. Я ему зачет с третьего раза сдала. И то условно. Сказал, летом выгонит, если не вызубрю все! И зачем я только пошла на экономический факультет… Этот Андрей Борисович мне все нервы истрепал. И если бы я хоть дурой была, то смирилась бы, подумала: ну, дурой уродилась. Так ведь я вступительный по математике на «пять» сдала! А на сессии он меня прямо затерроризировал. И между прочим, не меня одну. У мальчишек все о’кей. Пришли, сдали, ушли! Кое-кто из девчонок тоже как-то быстро освободились. А вот меня, Таньку Ярцеву и Юльку Веденееву он прямо возненавидел. Танька у нас гордая и ответить может, когда нужно. Да и математику знает хорошо. А он какие-то заковыристые задачи дает, и где только их откапывает?! Танька ему как-то сказала, когда он ее в третий раз выгнал: «Уважаемый Андрей Борисович! Я к такому обращению не привыкла. У меня здоровая психика, не травмируйте ее». Так он чуть не лопнул от злости. Танька говорит — покраснел, как помидор, жилы на лбу повылезли, глаза прямо бешеные стали. Она думала, его удар хватит! А он зубы стиснул так, что даже скрежет стал слышен. Промычал что-то и на дверь показал. В общем, выгнал. Ужас какой-то…

Оля удивленно выслушала сбивчивый рассказ Аси и покачала головой:

— Не фига себе! Ну и нравы здесь! Что в школе, что в университете… Каждый учитель может наорать на тебя или запросто выгнать в шею. У нас в университете это было бы просто немыслимо. Там преподаватели и студенты уважают друг друга. Учиться — одно удовольствие. Этика преподавания в корне отличается от нашей — а здесь преподы из кожи вон лезут, чтобы унизить студента, поставить на место… Одним словом, показать, что ты ничто. У меня подруга учится в институте иностранных языков в Москве. Так она мне однажды написала по электронной почте вообще душераздирающую историю. Одна студентка на занятиях в обморок с испугу упала. Вот шуму было, на весь институт. После Катиного обморока этого преподавателя в ректорат приглашали, интересовались, почему его студенты на занятиях сознание теряют. Он, правда, провел беседу с девушками, объяснил, что вовсе не хотел их пугать, просто предмет свой очень любит, поэтому и требования высокие предъявляет. И Катя выздоровела, не померла, слава богу, от разрыва сердца…

Лифт поднялся до третьего этажа, и девочки подошли к двери Олиной квартиры. На отработанный годами звонок — два коротких и один длинный — дверь распахнулась, и мама, Валерия Антоновна, бросилась целовать и обнимать дочку.

— Ну, слава богу, приехала. А я волновалась, как долетишь, как потом на машине доедете… Папа сейчас на совещании, приедет часа через два. Моя машина уже неделю в ремонте. Обещали к Новому году вернуть, да не успели. Вот подружки твои молодцы, сами предложили встретить.

— Ну, мне за рулем сидеть — одно удовольствие, — вежливо ответила Лена. — К сожалению, не часто удается. Университет от дома недалеко, скорее пешком дойдешь, чем доедешь, — в пробках настоишься. А папа говорит, надо ездить побольше, машина не любит долго простаивать. Вредно это для нее. Так что я пользуюсь любым случаем, чтобы ее «выгулять».

— Да, отец у тебя клевый! — с некоторой завистью протянула Ася. — Как поступила в университет, сразу машину подарил. А мой пообещал только после первого курса, если без троек закончу… Да с нашим математиком — хоть убейся, больше трояка не поставит. Говорит: «Не женского ума это дело — математика», — противным гнусавым голосом передразнила она своего преподавателя.

— Ну, девочки, у меня уже все на столе! — весело хлопотала Валерия Антоновна.

Девочки заторопились мыть руки, шутливо подталкивая друг друга и подтрунивая над Олей, которая не могла вспомнить, куда полгода назад спрятала свои тапочки. Тапочки нашлись, и когда все небольшой шумной компанией вышли в гостиную, не смогли сдержать восхищения.

— Какая восхитительная елка! До самого потолка! — выразила общий восторг Оля. — А пышная, просто красавица!

— Надо же! И игрушки необыкновенные! — подхватила Ася.

Валерия Антоновна наслаждалась произведенным эффектом.

— Это папины партнеры из Дрездена привезли. Он им как-то в шутку сказал, что у него дочка маленькая. Вот они и решили сделать ему такой подарок.

— Для маленькой дочки — большая елка. Пусть представляет себя в лесу. Только смотрите, чтоб она не заблудилась. Я сначала огорчилась, не люблю искусственные елки. А потом подумала — после настоящей полгода иголки выметай. А эта уж очень хороша.

И уже сидя за столом и угощая подружек любимыми Олиными салатиками, мама осторожно поинтересовалась:

— Дочка, а Новый год ты как решила встретить?

— Как всегда, всей семьей! — с набитым ртом ответила Оля. — Сначала на дискотеку пойдем, а к двенадцати вернусь домой. Я ведь без вас так соскучилась! — Оля нежно прижалась раскрасневшейся щекой к маминой руке, а та растроганно обняла ее:

— Доченька моя, совсем не изменилась, такая же ласковая…

После праздничного стола девочки отправились в Оле в комнату. Им не терпелось поскорее узнать, что нового произошло в ее жизни. А ей и самой хотелось похвастаться перед подружками. И было чем.

— Ой, девчонки, у меня сейчас все супер! — Зеленые ее глаза загорелись, а нежную матовую кожу покрыл румянец. — Сессию сдала на «отлично». Но грызла гранит науки день и ночь. Там усердие очень в цене. Меня теперь даже ректор знает. Гордостью университета называет. Наших русских там много учится. Мальчишки тоже пашут, а девчонки, дуры, в основном по дискотекам шляются, романы крутят, мечтают богатенького жениха подцепить. Им учиться некогда. Бедные родители платят, а детки их денежки по ветру пускают. Но я сразу решила: я сюда учиться приехала, свою жизнь сама хочу строить, а не ждать какого-нибудь упакованного хмыря, который то ли женится, то ли нет, время на него потратишь, а главное упустишь. Хорошее образование — это же капитал. А к хорошему образованию диплом с отличием — любая крутая фирма с руками оторвет. Правда, с мальчиками я тоже развлекалась, но в меру. А два месяца назад… — Оля загадочно замолчала, наслаждаясь нарастающим любопытством подруг, которое они и не старались скрыть.

— Что?! — выдохнули обе с горящими глазами.

— Я встретила Оути. Мужик — закачаетесь! Когда мы изучали курс политологии, я увлеклась темой иммигрантов. Ну, интересно мне стало, почему в Финляндии самый низкий среди всех стран, входящих в Европейский союз, процент иностранцев — всего два процента. В библиотеке долго сидела, материал собрала и подготовила доклад. Выступая на семинаре, добавила от себя, что считаю закон об иностранцах слишком жестким для многонациональной страны. Ведь эти два процента представлены выходцами более чем из шестидесяти пяти стран. И еще меня поразило, что финны даже не скрывают свои расистские взгляды. Завела весь наш курс, у нас даже диспут возник. Наш препод тоже оживился, как-то после семинара пригласил в кабинет и предложил выступить на «Юлейсрадио». Договорились с редактором, приезжаю — встречает. Молодой, красивый, элегантный… А вы же знаете, как я люблю ухоженных мужиков… Девчонки, я его как увидела — все, пропала. В общем, влюбилась. Он на меня тоже с интересом посматривает. Чувствую — нравлюсь. Ну, думаю, землю буду носом рыть, а его заполучу. Оставила ему текст статьи. Не успела до общежития добраться, он мне уже звонит. Говорит, прочитал, восхищен и так далее. Несколько раз я еще приезжала на студию, обсуждали что-то, сокращали, дополняли, одним словом — редактировали…

— Так у тебя возникла производственная любовь? — зачарованно протянула Ася.

— А то! Но я вела себя очень скромно. Была пай-девочкой. Он целовал мои руки, а я краснела, как майская роза. После моего выступления на студию посыпались письма от обиженных финнами иммигрантов. И мы вместе с Оути готовили ответы, а я с ними выступала по радио. Кстати, мне за это платили зарплату! Не бог весть что, но на кое-какие шмотки хватило.

— Покажи немедленно, дай померять! — Подруги бросились помогать разбирать огромный Олин чемодан.

— Девочки, — охладила их нешуточный пыл Оля, — я же не сказала вам самое главное!

Девушки с трудом оторвались от чемодана и вопросительно уставились на подругу. Неужели эта красивая сказка имеет продолжение?

— Уже месяц как мы живем вместе. Оути меня обожает. Пьем мы только шампанское и только по праздникам. В день моего первого выступления. В день первой недели знакомства, И на католическое Рождество. Оути лютеранин.

— А в день первого месяца знакомства?

— А в день второго? — в один голос спросили подруги.

— Не стали. Оути сказал, иначе сопьемся.

— А жениться вы не собираетесь? — Ася с любопытством смотрела Оле прямо в рот, сгорая от любопытства.

— Собираемся, но когда я закончу университет. Оути хочет жену, которая твердо стоит на ногах.

Он считает, что в обществе равных возможностей умная женщина не должна ни в чем уступать мужчине. Он мне так и сказал: «Я хочу гордиться не только твоей красотой. Гораздо приятнее осознавать, что мужчины будут почитать за честь общаться с тобой, ценя твой интеллект и профессионализм».

— А он у тебя не зануда? — осторожно поинтересовалась Ася, опасаясь неосторожным словом обидеть подругу.

— Да что вы, девочки, он веселый, жизнерадостный, остроумный. Одним словом — идеальный. Просто он сумел достойно оценить мой умственный потенциал, — без ложной скромности ответила Оля. — И мне это, честное слово, приятно. Я и так знаю, что красивая, а вот когда женщину ценят за ум — это уже высший пилотаж.

— Ну да, высший пилотаж для красивой женщины. А если она, боже упаси, страшненькая, вряд ли ее утешат мысли, что она умная. Я не знаю ни одной женщины, которая не хотела бы быть красивой.

— Вот еще одно подтверждение ограниченности наших женщин! — торжествующе воскликнула Оля. — Разве непонятно, что даже дурнушка, стоит ей открыть рот и увлечь мужчину интеллектуальным разговором, преображается в его глазах. Знаете, что больше всего привлекает мужчину в женщине? Горящие глаза, а когда они не только красивые, но и умные, уверяю вас — мимо такой женщины не пройдет ни один мужчина. Конечно, если он и сам не дурак. Но мы и говорим только об умных мужчинах…

— А если ему по фигу — умная она или дурочка? Если он ценит в женщине только красоту? Тогда как? — вмешалась в разговор Лена.

— Тогда все про него ясно. Умному мужчине далеко не безразлично, с какой женщиной общаться. А дураку… На что нам дураки-то? — насмешливо спросила Оля. — Да нам любого умного охмурить ничего не стоит, достаточно только пальчиком поманить. Уж мы-то себе цену знаем!

Девушки понимали, что, рассуждая об умной и красивой женщине, Оля имела в виду прежде всего себя. Но, к счастью, они не страдали никакими комплексами и были в себе абсолютно уверены — природа их тоже не обделила ни умом, ни красотой.

Наконец Оля допустила-таки подруг к своему чемодану, содержимое которого показалось для них настоящим Клондайком — столько обновок, да к тому же явно из дорогих магазинов… Сразу видно, любимый мужчина не скупится, одевая свою умницу и красавицу в такое великолепие…

— А ну, не вздыхать! — строго приказала девушкам Оля. — Я вам тут тоже кое-что припасла… — и взвизгнула, очутившись в крепких объятиях немедленно впавших в состояние эйфории подруг.

Утром следующего дня Оля с мамой собрались за покупками.

— Все основное я купила, Оленька, но овощи решила взять накануне Нового года на рынке. Тебе действительно хочется поехать со мной? Может, ты дома побудешь?

— Да нет, мамочка, я и так всего на недельку к вам приехала. Надо дорожить каждым днем!

Они стояли на лестничной площадке у лифта и слышали, как кабина, спускаясь откуда-то сверху, остановилась этажом выше, потом медленно поравнялась с их этажом. Дверь со скрежетом открылась, и Оля увидела своего вчерашнего помощника. Он смущенно улыбнулся им и, видя их нерешительность, скованно пригласил:

— Заходите, пожалуйста, места хватит всем…

— Здравствуйте! — мама приветливо кивнула ему. Оля тоже поздоровалась, отметив про себя, что он довольно симпатичный. Кого-то этот мужчина ей смутно напоминал. Еще вчера, когда он помогал ей вносить вещи, у нее возникло ощущение, что она его уже где-то видела, и не раз. Но она обычно плохо запоминала лица, и иногда, встретив кого-то на улице, мучилась от того, что не могла вспомнить, откуда она знает этого человека. Но тут же вспомнила вчерашний душераздирающий рассказ Аси и решила, что та явно преувеличивала. Лицо вполне нормальное, и довольно трудно представить его в приступе гнева, с набрякшими жилами на лбу. Цвет лица обычный, несколько бледноватый, как у всех городских жителей, проводящих основное время в помещении. Заметив, что Оля украдкой его рассматривает, мужчина смущенно отвел взгляд и уставился на плакатик на стене лифта с красочным призывом «Берегите лифт». «Будто читает! — насмешливо подумала девушка. — Ну читай, читай, береги свой лифт».

На улице Оля села с мамой в папину машину, и пока мама выруливала со стоянки, сосед уже исчез.

— Мам, а ты его знаешь?

— Конечно. Это наш сосед с четвертого этажа, Андрей Борисович. Он здесь уже третий год живет. Ты его никогда не видела? — удивилась Валерия Антоновна.

— Наверное, все-таки видела. Его лицо показалось мне знакомым. Но, видимо, мы с ним очень редко встречались и я не обращала на него внимания.

Да и некогда было. Я ведь в школу рано утром уезжала, потом на курсы ходила, в бассейн… Наверное, мы с ним по времени не совпадали. Ну да ладно, какое нам до него дело?

— Не скажи, Оленька, — возразила мама. — Андрей Борисович — человек известный. Он кандидат математических наук, завкафедрой математики Петербургского университета. Автор книг, исследователь и вообще талантливый ученый. О нем даже статья была в «Огоньке». Правда, одинокий, бедолага. Переехал в наш дом после смерти мамы. Говорил, не мог оставаться в квартире, где все связано с тяжелыми воспоминаниями. Мама у него долго и мучительно умирала, в страшных страданиях. И все это у него на глазах.

Ее в больницу уже не брали. Намучился он с ней…

А так он человек тихий, я его даже ни разу с девушкой не видела. А ведь ему уже за тридцать, — задумчиво произнесла Валерия Антоновна. — Наверное, он очень стеснительный.

— Мам, мы себе получше найдем, правда? А то знаю я этих маменькиных сынков. Они так и ждут, что придет жена и все на себя взвалит. Борщ ему свари, полы вымой, рубашку погладь… А он книги будет сочинять да на студенток орать для разнообразия. Нам такие не нужны.

Валерия Антоновна опешила:

— А при чем тут «на студенток орать»? Почему ты вообще решила, что он орет?

— Ну, не орет, так собирался заорать, но зубы ему помешали, он скрежетал ими. Вот вся злость у него в скрежет и ушла. Да, еще он багровеет, как помидор, и глаза у него на лоб вылезают. Или это жилы вылезают? Ну да, жилы на лбу вылезают, а глаза бешеные становятся. До чего же он страшный! — содрогнулась Оля. И видя изумление на лице мамы, расхохоталась:

— Мамочка, не пугайся ты так, это не бред. Именно такое неизгладимое впечатление производит на своих студенток маменькин сынок Андрей Борисович. Мне вчера Аська доложила.

Мама долго смеялась, выслушав яркий рассказ Оли в лицах и с выражением. А потом осторожно спросила:

— А как насчет того, что «получше»? Он в перспективе или уже имеется?

— Имеется, да еще как имеется, мамуля. Дома поговорим. Уж я так постараюсь вам с папой рассказать, что вы его полюбите сразу и навеки. А пока, дорогая, смотри внимательнее на дорогу. Что здесь у вас всех за манера машину водить — смотрите абы куда, только не на дорогу!

— Ну, не абы куда, допустим, а на дочку родную, — не обиделась мама.

— Дома насмотришься, посадишь меня напротив и любуйся себе пять дней подряд! — веселилась Оля, ласково поглаживая маму по руке.

Андрей Борисович зашел в деканат и, снимая тяжелую, подбитую мехом куртку, мысленно все еще переживал встречу с Олей.

«Какая красивая девушка, — думал тоскливо он. — Конечно, она на меня и внимания не обратит. Даже нечего мечтать… Хорошо, хоть вообще вспомнила, ведь могла со вчерашнего дня меня и забыть. Какие у нее изумительные глаза, такого необыкновенного зеленого цвета — я таких еще не встречал».

— Андрей Борисович, а вас Дмитрий Григорьевич приглашал, — прервал его мысли мелодичный голос секретарши Анны Федоровны, дамы весьма немолодой, но еще вполне привлекательной. Ее не портила даже вышедшая давным-давно из моды прическа — волосы, стянутые на затылке в узел, который она любила украшать неизбежным бантом: то черным, то голубым со стразами, в зависимости от цвета кофточек из ее небогатого гардероба.

Декан факультета Дмитрий Григорьевич сидел за видавшим виды большим письменным столом. Рядом с телефоном перед ним лежала одна-единственная папка-скоросшиватель.

— Здравствуйте, коллега, — протянул он руку Андрею Борисовичу, не вставая из-за стола. — Вы уж извините старика, что-то ноги побаливают. Так что я их экономлю, — засмеялся он своей шутке. — А вы присаживайтесь. Разговор недолгий, но… не очень приятный.

Андрей Борисович удивленно поднял брови. Ровно три дня назад за этим же столом они вдвоем обсуждали тему его будущей диссертации. После защиты кандидатской Андрей Борисович за последние два года упорного труда написал монографию, которая вполне тянула на докторскую. Читал монографию пока только Дмитрий Григорьевич. Профессор очень одобрительно о ней отозвался и тут же рекомендовал к изданию в издательстве «Наука».

Что же такого могло произойти за три дня, что потребовало немедленного обсуждения?

— Вы, коллега, гордость нашего университета, — начал издалека Дмитрий Григорьевич. — И знаете, как высоко я ценю ваш талант и как ученого, и как преподавателя. Кафедру я вам доверил, не дожидаясь профессорского звания. Но вот тут, — он похлопал ладонью по серой папке, — такое неожиданное дело…

Он замялся, и было видно, что ему неприятно продолжать разговор.

— Ведь вы мне симпатичны, чисто по-человечески. И талантом вы обладаете несомненным… Одним словом, на вас жалуются.

— Кто? — искренне изумился Андрей Борисович.

— Ваши студентки… Накатали жалобу прямо перед Новым годом, паршивки. Поздравили, называется. Видимо, сильно вы им насолили. Или как теперь выражается молодежь — достали. Я поднимал зачетные ведомости — у всех стоит «зачет». Ну и радовались бы. Так нет…

— А взглянуть можно? — Лицо Андрея Борисовича неожиданно быстро покрылось красными пятнами.

— Конечно, — нехотя произнес Дмитрий Григорьевич. — Хотя я не рекомендую. Знаете ли, по принципу: меньше знаешь, лучше спишь.

Эти последние слова почему-то сильно подействовали на Андрея Борисовича, и он сжал пальцы в кулаки. Дмитрий Григорьевич заметил его движение и совсем расстроился:

— Ну что вы, коллега, так реагируете? Наверное, обычные двоечницы, но с амбициями. Может, они, вертихвостки, на ваше ухаживание рассчитывали — молодой, красивый, талантливый, да к тому же холостяк, — а вы их погоняли, и, думаю, — заслуженно. Женщины все-таки непредсказуемый народ. У них все на эмоциях. Сегодня глазки строят, завтра жалобу пишут… Хотя я заглянул в ведомость по вступительным экзаменам — у них там все в порядке. Прямо умницы-разумницы. Разленились, что ли? Или просто не тянут? Университет — не школа, программа посложнее.

Не всякий справится…

— Дмитрий Григорьевич, — наконец смог собраться с мыслями Андрей Борисович, — я предполагаю, кто автор этих жалоб. Эти студентки были действительно не подготовлены. Они и на семинарах дурака валяли, элементарные задачи решить не могли. И к зачету наплевательски отнеслись. Лентяйки, хотя и неглупые. Но заметьте, я даже голос на них ни разу не повысил. Просто отправил подготовиться как следует.

— Не повысили, это верно, но послушайте, что пишет одна из них.

Профессор открыл папку, порылся среди листочков и процитировал: «Он смотрел на меня с угрозой». И еще: «… я очень испугалась». А вторая пишет… — Профессор опять полистал жалобы: — «Он выставил меня за дверь, как нашкодившую первоклассницу, и этим унизил мое человеческое достоинство».

— Видите? — Профессор назидательно поднял указательный палец вверх. — Вы уж будьте с ними поосторожней. Молодежь нынче такая — им палец в рот не клади. Они на вас еще в Страсбургский суд по правам человека жалобу подадут. За унижение человеческого достоинства.

Андрей Борисович сидел, низко наклонив голову, и профессор не видел выражения его лица. Решив, что достаточно предостерег младшего коллегу, с явным облегчением закончил разговор:

— Ну, не переживайте так. На меня тоже кляузы писали. Помню, лет двадцать назад я отчислил одного студента, между прочим, с третьего курса. Так на меня родители ректору пожаловались. Дескать, я умышленно его на экзамене завалил, чтобы парня в армию забрали. А он за моей дочкой ухаживал, и они жениться надумали. А парень — обыкновенный разгильдяй. Так что я за дело его отчислил. За неуспеваемость. Отслужил в армии как миленький. Дочка, правда, на меня долго злилась. Но потом дурь из головы вышла, еще и спасибо сказала. Аспирантуру закончила. Теперь доцент в Институте радио и связи. Вся в работе, о мальчиках и думать забыла. А вышла бы замуж? Дети, пеленки, готовка… Кто же науку будет двигать? Ну, вы свободны, Андрей Борисович, не обижайтесь на старика. Я и так уж весь извелся, разговор-то неловкий у нас… А все эти вертихвостки. Шли бы лучше на курсы кройки и шитья, а не на экономический факультет. Математика все-таки не женское дело…

Андрей Борисович молча встал, попрощался за руку со старшим коллегой и угрюмо вышел в коридор. Болела голова после бессонной ночи. А тут еще этот дурацкий разговор, который даже не хочется всерьез воспринимать. Надо было подниматься на третий этаж, где его ждали студенты в 306-й аудитории. Он опаздывал на назначенную консультацию уже на 15 минут.

А это противоречило его правилам и потому злило. Заглушая раздражение, Андрей Борисович зашагал по полупустому коридору к лестнице. Немногие преподаватели назначили в тот день предэкзаменационные консультации своим студентам. 31 декабря никого к усердию не располагало. Но для одинокого Андрея Борисовича преддверие Нового года было рядовым рабочим днем. В новогоднюю ночь его ждал холостяцкий ужин в одиночестве, который он собирался встретить бутылкой шампанского «Абрау-Дюрсо» и мясными нарезками из соседнего магазина. Неясные голоса проникали сквозь закрытые двери аудиторий. Под потолком кое-где висели гирлянды из еловых ветвей, да праздничная стенгазета ярким пятном выделялась на обшарпанной стене. В университете из-за отсутствия средств давненько не делали ремонт. Андрей Борисович открыл дверь аудитории. Веселые голоса студентов тут же умолкли, и все дружно встали, приветствуя преподавателя.

Дверь с медленным скрипом приоткрылась, и, стуча когтями и шаркая костяным животом по грязному паркету, в комнату не спеша вползла черепаха.

— Какого черта? — Скрипучая дверь, как зубная боль, вывела из себя злого с похмелья Игоря Карагодина. — Что ты тут шляешься? Сидела бы себе под батареей на кухне. Так нет, приперлась! Зачем разбудила? И так башка трещит!

Черепаха по имени Поручик, нисколько не смущаясь холодным приемом хозяина, трюхала к заветному месту — под старое ободранное кресло, на котором валялась комом несвежая одежда Карагодина. Он полежал еще немного, припоминая, где провел вчерашний день. Сначала с Витьком Беляковым ходили к его мамаше — злобной старушенции, живущей в пятиэтажке на соседней улице. Только после шумного скандала под ее дверью она все-таки впустила их в запущенную, заставленную старой рухлядью квартиру. Игорь долго и старательно вытирал ноги об половик, бывший в незапамятные времена лиловой майкой Витька, заметив одобрительный взгляд хозяйки. Он давно понял нехитрую истину — чем старательнее вытираешь ноги у порога, тем благосклоннее становится любая, даже самая лютая хозяйка. А когда он вытащил из кармана потертой флотской шинели апельсин и, тщательно вытерев его об рукав, вручил старухе, она совсем подобрела и даже покормила друзей обедом. Водки, правда, не дала. Сказала, что Витька еще неделю назад всю бутылку выхлестал. Врала, наверное. А может, и нет. Откуда у старухи-пенсионерки, к тому же непьющей, водка? Она скорее внуку морковку купит. Там хоть витамины. Для него-то Карагодин и припас апельсин. Жалел бледненького, худосочного мальчонку, который и слова-то сказать не мог, потому как был глухонемой от рождения. Витька Беляков иногда приходил к мамаше повидать сынка. И всегда это заканчивалось скандалом. Не мог Витька простить жене, что скрыла она от него страшную тайну: ее родители были глухонемые. Сама-то она была нормальная, даже симпатичная. Витька ее приметил на фабрике «Скороход», где работал грузчиком, пока за постоянные пьянки не выгнали. А Зойка, когда женихаться начал, ему о родителях ни слова не сказала. Мол, живут в Норильске, а она в общаге при фабрике. Ну не ехать же в такую даль свататься. Да и тем накладно — простые работяги.

Витька привел молодую жену к матери, та обрадовалась. Думала, может, теперь он за ум возьмется, пить бросит, вечернюю школу закончит. Он вроде и вправду поначалу угомонился, очень Зойка ему нравилась. Худенькая, бледная, глаза большие, ресницы пушистые… Прямо Снегурочка. Родился ребятенок, Мишаней назвали. Жить бы да радоваться. Вот и радовались поначалу. Малыш не орал, как все дети, только тихое гугуканье из него выходило, даже когда слезы градом катились. Радовались, даже когда не заговорил до двух лет. Витькины братья-сестры тоже все после двух лет слова произносить начали. А когда и в два с половиной сынок все еще гугукал, к фабричному врачу повели. Врач допрос учинил Зойке. Та в рев. Говорит:

«Я же все слышу, думала — и детки такие будут!» Врач только руками развел.

— Что же вы вовремя не поинтересовались? Вам бы любой фельдшер сказал, что глухонемота через поколение передается. Но убиваться так тоже не следует. Есть у нас в стране детские учреждения для таких детишек, их учат с губ читать. И профессии обучают. Хотите, посодействую.

Но Витька прямо как сбесился. Все твердил Карагодину, что его Снегурочка ему порченого ребеночка подсунула. Запил страшно, тут уж мать с Зойкой не выдержали и в шею его выгнали, стал он жить у дружка-истопника в бойлерной. К матери только мыться ходил. Хотел у Карагодина притулиться, но тот не разрешил:

— У меня бабы бывают. Без всякого расписания. Приведу, а тут ты чалишься. Мешать будешь.

— Ну, Игоряша, будь человеком, я же уходить буду, погуляю, сколько нужно.

— Сдурел, что ли? Как я с бабой буду утешаться, зная, что ты там мерзнешь, как цуцик? Меня ж совесть заест. Живи, где приютили, и не ной. Чай, не бомжуешь. Чем тебе там плохо? Тепло, сверху не каплет…

— Так пьет он, Санька, без просыху. Ночью чифирь варит, газ забывает выключить… Боюсь, угорим.

— Что, больше тебя пьет? — с иронией спросил Игорь.

— Да ты че?! Да не сравнить! Я же почти всегда тверезый, а он почти всегда пьяный в дребадан.

Лежа в теплой постели, Карагодин вспомнил Витькину историю и загоревал. Мальчонку жалко. Как отец приходит, Мишаня к нему стремглав несется — мычит, что-то пытается сказать, а не получается. Витька сначала вроде и рад сынку, а понять его не может и злится. И на Зойку орет: «Ты что мне сына изуродовала?!» Слезы, скандал, мрак… Вчера они Мишаню не видели. Зойка его в цирк повела. Ей в собесе бесплатные билеты дали. Мишане иногда что-то перепадало как инвалиду детства. Так что обошлось без скандала, тихо ушли они от мамаши и пошли прямиком в ЖЭК, там Витьке зарплату выдали, дворницкую. А к ней и премию квартальную. Он даже в пьяном виде лучше всех дворы убирает. Все бумажки складывает в один мешок — на макулатуру, бутылки в другой — стеклотара. Накопит и сдает — приварок нехилый получается.

Потом они посидели на бульваре, покурили, на баб поглазели. Правда, их сейчас особо и не рассмотришь. Все как куклы закутанные. Одни подороже, другие попроще. На тех, что подороже, и смотреть нечего, расстраиваться только, там не обломится. Да и те, что попроще, тоже бывают с подковыркой, гонористые. Витьке бабы по фигу, он только советы дает Карагодину. Вроде группы поддержки. А у Игоря один, но большой плюс. Шинель на нем морская с лычками, и бескозырка ловко сидит на круглой большой голове. Он ее всегда чистит, ленточки проглаживает, чтоб надпись золотыми буквами «Балтийский флот» сразу в глаза бросалась. В темноте под фонарями особенно видно. Правда, моряков в Питере пруд пруди, но и одиноких женщин тоже немало. На всех моряков не хватает. Вот тут-то и Игорь Карагодин может сгодиться. Шинель хоть и потертая, но всегда чистая и пуговицы надраены, сияют чистым золотом. Шарфик белый через день стирает. Старая морская привычка. И как бы башка с утра ни раскалывалась, всегда он морду свою бреет и одеколоном протирает. И любят бабы за это Карагодина. Подтянутый, грудь колесом, лицо румяное, уши на морозе красные. Так и хочется их женским ручкам растереть, чтоб согрелись, бедные.

Но вчера с бабами не повезло. Как сказал Витька — непруха нынче, брат. Все как сдурели — носятся со своими сумками туда-сюда, продуктами запасаются к Новому году. Будто только раз в год едят досыта. Одну пытался склеить, вторую — все посылают, да куда подальше. Разочаровался в них Игорь и с горя с Витькой в кабак завалился. Выпили, пожаловались друг другу на тяжелую жизнь, мимоходом сцепились с какими-то студентами, их оттуда и поперли верзилы охранники. Пришли в другой, там выпили, кому-то в ухо дали, их и оттуда турнули. Да еще с шумом-скандалом. Опозорили перед молодняком, все настроение испортили. Но Витька под шумок успел стянуть с чьего-то столика початую бутылку водки, и ее они допивали уже на бульваре. Витькины деньги экономили — столько горбатился, не за раз же спускать… Домой идти не хотелось, на улице красота — гирлянды, елки в огнях да в игрушках, дорогие магазины сияют сказочными витринами. То олень скачет, совсем как взаправдашний, а на нем верхом Дед Мороз с мешком на загривке. А подарков там — аж вываливаются. То Снегурка в шубке нараспашку… А на ней бельишко сказочное. Что-то его бабы такого бельишка ему не показывали. Наверное, и нет его на белом свете. Только в витрине богатого магазина…

Затосковал Игорь Карагодин, лежа в своей теплой постели и глядя в серый, в мелких трещинах потолок, потому что вспомнил, как замерзли они с Витькой на бульваре, уныло созерцая праздник чужой жизни.

И побрели по домам греться. И остался Игорь без женской любви и ласки. И если и есть кого обнять и к сердцу, жаждущему нежности, прижать, так это костяную черепаху Поручика. Если бы хоть кошка была теплая, пушистая, а то черепаха. Какая от нее радость? Разве что жрет редко. Никогда не просит, не мяучит, за штаны не хватает, потому Карагодин и держит ее. Может, она ела бы и чаще, но раз не просит, зачем ее баловать? Семь лет живет у него и не подыхает, значит, нравится ей такая жизнь. Иногда забьется куда-нибудь в угол, Игорь о ней даже забывает. И когда она неожиданно появляется, целеустремленно перебирая чешуйчатыми, как у доисторического ящера лапами, направляясь к любимому креслу, Игорь удивленно восклицает: «О, Поручик, ты еще не сдох?»

Вспомнив события минувшего дня, Карагодин встал с дивана на синее махровое полотенце, служившее ему ковриком, достал из-под кресла Поручика и прохрипел таким голосом, будто всю ночь на ветру команды отдавал:

— Пошли, бедолага, я тебе капусты дам!

Черепаха зашевелила всеми лапами сразу — не любила, когда ее на весу кверху брюхом носили. Боялась, наверное, что хозяин спьяну шваркнет ее об пол. Но хозяин ее любил и не ронял еще ни разу. Это Витька ее почему-то ужасно боялся и, когда нужно было перенести ее с одного места на другое, подпихивал под нее мусорный совок и так и тащил в нем на вытянутой руке подальше от себя, приговаривая:

— Я ее, Игоряша, не боюсь, ты не думай, просто она мне отвратительна своими когтями. Ты бы их стриг иногда, что ли, а то смотреть тошно.

— Ты на свои когти посмотри, — отвечал Карагодин. — Сам небось по полгода не стрижешь.

Витька никогда не обижался на Игоря.

— Да кто ж их видит, мои когти? Я их стригу, только когда ботинки становятся тесными… А так — нехай себе растут, раз их природа создала.

Карагодин, опустив Поручика на пол и бросив ему несколько листов капусты, взглянул на кресло с кучей одежды. Сам себя укорил: непорядок! Надо все вычистить и выгладить. Вечером, может, романтическое знакомство предстоит. Хорошо бы и полы вымыть, что-то ноги стали липнуть к паркету. Продумал программу-минимум на грядущий день и пошел умываться.

Предпраздничная суета в семье Алехиных набирала обороты. Александр Дмитриевич с утра успел пропылесосить всю квартиру и сидел в кабинете за компьютером, предоставив женщинам полную свободу действий на кухне. Вкусно пахло дрожжевым тестом.

В холодильнике в разных посудинах дожидались своего часа салаты. Курицу Валерия Антоновна собиралась готовить вечером. А тем временем Оля перебирала наряды, аккуратно висящие в шкафу, и советовалась с мамой, какие украшения подобрать к тому нежно-зеленому платьицу, на котором она все-таки остановила свой выбор. Накануне вечером в тесном семейном кругу Оля рассказала родителям о почти что муже Оути, и поскольку она говорила очень живо, прилагая фотографии Оути в разных интерьерах и ракурсах, родители уже успели полюбить его, как Оля и надеялась. Возможно, и не навеки, но во всяком случае то, что они увидели и услышали о нем, им понравилось. Папа очень одобрил решение Оути пожениться после окончания университета.

— Правильно, дочка, прежде всего законченное высшее образование и самостоятельность. Пусть муж гордится образованной женой. Он тогда сможет тебе помочь в карьере.

Валерия Антоновна несколько сомневалась в правильности такого решения. И, как всякая мать, боялась, что дочь упустит выгодного жениха. Уж слишком долго ждать этой свадьбы — целых четыре года! За это время мало ли что может случиться.

— Мамочка, ты не удивляйся, на Западе все женятся поздно, — заметив тень сомнения на лице мамы, постаралась его развеять заботливая дочь. — Там по десять лет встречаются, пока до свадьбы дело дойдет. Я смотрела телепередачу из Италии — конкурс на лучшую пару. Приз — свадьба на сто человек за счет телекомпании. Так все они встречались по семь — десять лет! Успели получить образование, стать на ноги, заработать деньги на самостоятельную жизнь и только после этого решились на официальный брак. Если только не надоели друг другу за эти годы. Заодно и чувства проверили.

Так что все складывалось наилучшим образом — считали Олины родители, радуясь тому, как быстро повзрослела их дочь. А тем временем Оути звонил Оле каждый вечер и заранее выучил русское слово «здравствуйте» на тот случай, если к телефону подойдет кто-нибудь из Олиных родителей.

Оля договорилась встретиться с подружками в студенческом клубе университета. Намечалась грандиозная дискотека, куда были приглашены курсанты Военно-морского училища и Полиграфического института. Оля хотела повеселиться с подружками и вернуться домой после одиннадцати часов ночи, чтобы вместе с родителями встретить Новый год. И Лена вызвалась подвезти Олю к дому, чтобы той не возращаться одной.

— Ну почему же обязательно одной? — игриво возразила Оля, услышав предложение Лены.

— Олечка, как тебе не стыдно? — делая страшные глаза, укорила дочку мама, случайно услышав легкомысленную фразу. — Ты теперь невеста, не шали, дорогая!

— «Но я другому отдана и буду век ему верна!» — процитировала Оля, веселясь той серьезности, с которой мама отреагировала на ее шутку.

Дискотека удалась на славу. Подруги плясали от души и наслаждались успехом, которым пользовались у ребят. А отбоя от приглашающих не было.

— Потому что мы самые красивые! — пыталась перекричать громкую музыку Ася. Разноцветные огни прожекторов скользили по затемненному залу, создавая чарующую атмосферу праздника. Время от времени под радостные крики молодежи слышался звон стаканов. В буфете продавали только соки, но студенты втихаря притащили шампанское, а кое-кто и водку, и под оживленные возгласы и смех провожали Старый год. На Лену явно положил глаз высокий, грузинского вида курсант. Морская форма ладно сидела на его спортивной фигуре, подчеркивая широкую грудь и тонкую талию. Время от времени он увлекал Лену в угол зала, куда не достигал свет прожекторов, и они там самозабвенно целовались, все больше возбуждаясь от всеобщего веселья, выпитого шампанского и вспыхнувшей страсти. В конце концов Оля потеряла Лену из виду. Асина белокурая головка возникала то в одном конце зала, то в другом — танцующая толпа уносила ее с кавалером все дальше от подруги. Последний Олин кавалер уж слишком по-свойски стал прижимать ее к своей груди. Оля раздраженно попыталась вырваться из его обьятий. Но парень, перебрав лишнего, все назойливее шарил влажными руками по ее спине. Олю передернуло от отвращения:

— Слушай, мальчик, не слишком ли много ты себе позволяешь?

Гневный тон Оли обескуражил парня, тем не менее он и не собирался ослаблять свои объятия.

— Ты чего, детка, напрягаешься? Расслабься, сегодня же Новый год! Праздник!

— Да отстань ты от меня! — Оля изловчилась и резко оттолкнула разжавшего от неожиданности руки назойливого ухажера. Тот не смог устоять на ногах и повалился прямо на танцующую рядом пару. Послышались возмущенные голоса, но Оля не стала дожидаться, чем закончится разборка, и стала протискиваться к выходу, разыскивая взглядом Лену. А подруга как сквозь землю провалилась.

Оле порядком надоел шум, слишком громкая музыка, визгливый смех девчонок, наглые, как ей стало казаться, взгляды ребят. Хотя, не будь она так раздражена, их взгляды восприняла бы как обыкновенное любопытство завсегдатаев дискотеки, впервые увидевших среди привычных лиц новую и весьма привлекательную девушку.

Оля набросила шубку и вышла на улицу. Взглянула на часы — без четверти одиннадцать. На крыльце курили разгоряченные танцами и спиртным парни и, увидев красивую высокую блондинку, стали наперебой предлагать ей свои услуги по сопровождению до дома. Но она, чтобы отшить всех разом, сердито бросила:

— Меня машина ждет! — и почти выбежала на дорогу, увидев приближающееся такси.

— На Литейный, пожалуйста! — запыхавшись, попросила она и плюхнулась на сиденье рядом с водителем.

Немолодой водитель с уставшим невеселым лицом уточнил:

— Куда именно?

— А я вам потом покажу! — Девушка постепенно отдышалась и постаралась забыть неприятный инцидент, представляя, как сейчас радостно ее встретят родители, как они рассядутся вокруг большого круглого стола, который достался семье Алехиных от бабушки. Под звон курантов папа откроет бутылку шампанского и нальет всем в бокалы шипящий напиток, а потом они станут поздравлять друг друга… Скорее бы домой, в теплую уютную комнату, к любящим родителям…

— А что же вы одна? — неожиданно спросил водитель, бросив быстрый взгляд на красивую попутчицу, не допуская, видимо, мысли, что столь привлекательная девушка может оказаться вдруг в одиночестве в новогоднюю ночь.

— А мне все надоели, вот я от них и сбежала, — улыбнулась Оля. — Теперь к родителям спешу. Привыкла, знаете ли, Новый год только дома встречать.

— И правильно! — пробурчал водитель. — А то молодежь повадилась на Новый год гулять где ни попадя, в своей компании. Будто в другое время нельзя собраться. Уж раз в году могли бы и с родителями посидеть.

А им, видите ли, скучно с нами, — пожаловался он. — Вот мои тоже разбежались. А жена обиделась и говорит: «Раз так, я спать лягу пораньше». Я-то хотел заскочить на полчасика, хоть шампанского вместе выпить, коль смена мне нынче выпала. А она надулась на всех… Я-то тут при чем? — обратился он к Оле, как будто ждал от нее важного совета.

— Так езжайте домой! — пожала плечами Оля и посмотрела на часы. — Времени полно. Как раз успеете, да и жену порадуете. Вам далеко ехать?

— Да нет, я на углу Кирочной живу, на пересечении с Литейным проспектом.

— Вот и замечательно, совсем рядом со мной.

Водитель улыбнулся, и машина весело покатила по оживленному проспекту.

У поворота на Кирочную Оля вышла из машины и быстрым шагом направилась домой.

— С Новым годом! — крикнул ей вслед водитель, радуясь, что с легкой руки этой милой попутчицы так просто разрешилась его проблема.

Падал мягкий снег, искрясь в голубом свете фонарей ослепительными звездочками. Оля залюбовалась снежинками, а они медленно садились на ее лицо и тут же таяли, слегка щекоча. Она улыбнулась — какое счастье приехать домой! Хотя за эти три дня она успела соскучиться по Оути и мысленно написала ему уже не одно письмо. И по вечерам, когда он звонил, она взахлеб рассказывала ему обо всех мелочах, боясь что-нибудь упустить. Для Оути в ее жизни все было важным — даже то, с кем из подруг она успела повидаться, какую книгу читала перед сном сегодня вечером, какая программа по телевидению ей понравилась… «Я люблю тебя, Оути», — прошептала она, представляя, что он в этот миг слышит ее слова. По улице пробегали запоздавшие прохожие, почти все несли в руках какие-то пакеты, торты, во всех окнах горел свет. Оля завернула в арку своего двора.

Андрей Борисович решил накрыть стол по всем правилам, как это делала его мама, когда еще была здоровой. Он застелил стол белой скатертью с кружевными уголками, ее особенно любила мама и доставала только по большим праздникам. Поставил бутылку шампанского и фужер. Подумал и решил поставить второй, чтоб стол выглядел не так сиротливо. Разложил на тарелке мясную нарезку, сыр, открыл баночку консервированного горошка и для придания ему праздничного вида выложил на тарелку аккуратной горкой. Нарезал белый хлеб, купленный по дороге из университета во французской булочной, и намазал маслом, положив сверху густой слой красной икры. Удовлетворенно окинул взглядом непривычно красивый стол и иронично подумал: «Мой ужин скудным не назовешь. Вполне праздничный, и сервировка богатая, мама одобрила бы. Хрустальные фужеры, тарелки веджвудского фарфора — привез из Англии еще при маме. Как она тогда гордилась его успешным выступлением на Международном конгрессе математиков! Он привез ей сборник тезисов докладов конгресса, и она, вычитав его фамилию на английском языке, даже просияла: „Сынок, ты вышел на международный уровень! Я так горжусь тобой!“

Прервав воспоминания, Андрей включил телевизор и скучающе, вполглаза смотрел на мелькающие оживленные лица, призывающие дружно радоваться наступающему Новому году. Прикрыл устало веки, и вдруг перед его глазами возникло лицо Оли. Да так явственно, что он даже вздрогнул от неожиданности. Необъяснимое волнение охватило его, и он почувствовал, как кровь прилила к его лицу, нежность сладкими волнами наполнила все его естество…

«Что со мной? — испуганно спросил он себя. — Со мной такого еще не было. Что это? Я хочу ее обнять, прижать к груди ее прелестную головку, запустить пальцы в ее чудесные волосы, касаясь ее нежной изящной шейки… Где ты?» — прошептал он и прислушался, как-будто ожидал ответа…

Он был влюблен в Олю уже три года — с тех пор как переехал в этот старинный шестиэтажный дом.

В первый же день, выходя из подъезда, увидел, как из темно-синего «оппеля» вышла высокая худенькая девушка, почти подросток. Она помогала родителям разгружать пакеты с продуктами, шутливо с ними переговариваясь. Он залюбовался ее спортивной фигурой, длинными загорелыми ногами. Когда она выпрямилась, держа в каждой руке по пакету, он смущенно отвел взгляд и поспешил к арке, стараясь не оглядываться. «Еще подумает, что я подсматриваю!» — рассердился он на себя. Чем она его тогда зацепила? К тому времени он уже четыре года преподавал в университете.

И ежедневно, читая лекции, видел устремленные на себя взгляды не одного десятка красавиц студенток. Девушки посмелее кокетничали с ним, забавляясь его скованностью и серьезностью. Многие считали Андрея Каледина угрюмым и нелюдимым, хотя и признавали, что его украшают красивые серые глаза, а улыбка, крайне редко возникающая на лице, просто преображает его. Но Андрей стеснялся своего большого тела, спортом он никогда не занимался, и ему казалось, что его неуклюжая фигура не может привлекать девушек. А если и замечал иногда чей-то заинтересованный взгляд, приходил в полное замешательство и в такой момент просто ненавидел себя за робость, не зная, куда девать глаза. Давно смирившись с тем, что ему никогда не преодолеть своего непонятного страха перед девушками, он, между тем, был вполне счастлив. Его природные математические способности, на которые первой обратила внимание школьная учительница математики Елена Александровна, требовали постоянного умственного напряжения. Учительница как-то пригласила в школу его маму и настоятельно посоветовала записать Андрея на математический факультатив. Затем, когда он «перерос» его и начал занимать призовые места на общегородских математических олимпиадах, убедила Андрея поступить в специализированную математическую школу, где с юными талантливыми математиками занимались преподаватели Петербургского университета. Андрей не просто любил математику, а боготворил ее.

В детстве его завораживали цифры, и каждый раз, одолев сложную задачу, он испытывал состояние эйфории. В юности его однокурсники торжествовали, покорив сердце какой-нибудь неприступной красавицы. А он ликовал, решив трудоемкую вычислительную задачу. Потом увлечение математическим анализом привело его на кафедру математики в университет, где он вполне успешно совмещал педагогическую и научную деятельность. В двадцать пять лет он уже был кандидатом наук и снискал уважение старших коллег-математиков своим нестандартным мышлением и завидным упорством. Ему прочили большое будущее.

Мама обожала своего Андрея. Рано потеряв мужа, который умер во время банальной операции аппендицита, не проснувшись после анестезии, она всю свою любовь и заботу устремила на единственного сына. Гордилась его успехами и ограждала от любых житейских трудностей. Если какая-нибудь девушка звонила ему по телефону, мама никогда не подзывала его, считая, что тратить время на девушек — непозволительная роскошь. Нужно пестовать и взращивать его талант, а для этого главное — чтоб ему никто не мешал.

Друзей у него не было, ведь и на друзей требовалось время, а оно, как усвоил Андрей, дорого. Нужно столько успеть! Так они и жили вдвоем — тихо, никого не впуская в свой мир, им вполне хватало общества друг друга. Каждый вечер Андрей заходил в комнату мамы, это был ее час. Он рассказывал ей, как продвигается работа, о планах на будущее. Она ему о прочитанных книгах. Все свободное от домашних хлопот время она сидела в уютном зеленом кресле и читала. У них была большая домашняя библиотека, но она записалась еще в две городских и зачитывалась допоздна, переселяясь в мир, созданный писателями.

— Ну что, почетная читательница, чью судьбу мы переживаем нынче? — с ласковой насмешкой вопрошал сын, заходя по вечерам в ее комнату. Мама тут же откладывала книгу, и начиналась неторопливая беседа обо всем на свете…

Андрей вспоминал это счастливое время с неизбывной тоской. «Мамочка, мамочка, почему ты ушла? Как же мне плохо одному, как одиноко и страшно…»

Первое время, когда она заболела, он был просто в отчаянии. Любая бытовая мелочь приводила его в полное уныние. Долгие годы он жил, охраняемый мамой от житейских проблем, не имея элементарного понятия, как заполнять квитанцию на оплату квартиры, приготовить яичницу или сварить кофе. Походы по магазинам за продуктами он приравнивал к вылазке в стан врага в военное время. Его мучительные размышления у прилавка, что же купить, приводили продавцов в тихую ярость, а стоящие за ним покупатели раздраженно роптали и комментировали его странное поведение. Тогда он впадал в полный ступор и продавцы, наконец сжалившись, брали инициативу в свои руки:

— Чай нужен? А сахар? А гречка? Может, яйца, сыр?

Он брал все подряд, что предлагалось, радуясь, что кто-то решает за него эту невозможную проблему.

Кое-как он научился и яичницу приготовить (она у него даже перестала подгорать и скукоживаться, как сухой осенний лист), и макароны сварить, чтобы они не хрустели на зубах, но и не расползались в месиво. Мама болела тяжело и долго. Днем, когда он уезжал на лекции, с ней оставалась соседка, татарка тетя Феня. Живенькая, сухонькая, она мыла полы и следила, чтобы его мама вовремя принимала лекарства. Но тетя Феня приходила не часто, у нее была своя семья, и взрослые дети неохотно отпускали мать, считая, что она за свою жизнь уже наработалась и вполне заслужила отдых.

Мама Андрея тихо лежала на разобранном диване и кротко наблюдала своими выцветшими голубыми глазами за ловкими движениями Фени. Когда возвращался с работы Андрей и Феня уходила, мама молча плакала, следя за неловкими движениями сына, понимая, как ему трудно. Она ругала себя за то, что ничему не научила сына, не подготовила к трудностям быта, как будто собиралась жить вечно. А он, стараясь успеть побольше, хватался сразу за все. Гладил рубашку и вдруг, оставив утюг на воротничке, бежал на кухню снимать что-то подгорающее, затем спешил в ванную, потому что вода лилась уже через край. Чтобы не затопить соседей снизу, бросал в лужу все, что под руку попадалось — и полотенца, и халат, как-то в панике сорвал с вешалки пальто… «Горе ты мое! — горестно думала мама. — И как ты будешь без меня жить?»

Но Андрей, похоже, тоже считал, что мама будет жить вечно. Он стойко переносил все трудности, не допуская мысли, что ее скоро не станет…

Когда мама умерла, все заботы о похоронах взяли на себя те же соседи, Аня и Наир, дети тети Фени. Андрей три дня лежал на своем диване, отвернувшись к стене. Кто-то приходил, уходил, двери не запирались. В день похорон Аня и Наир подняли его, заставили умыться, одеться и повезли в морг. Что было дальше, он никогда не вспоминал. Он запретил себе вспоминать чужое, застывшее лицо мамы, ее седенькие волосы, убранные за уши, — она никогда не носила такой прически. Это была не она, ему удалось себя в этом убедить. Это была чужая старушка в белой кружевной шали на голове. Мама ведь шаль никогда не носила. У чужой старушки на лбу лежала бумажная полоска с молитвой. «Нет, это не мама, — окончательно уверился он, — мама никогда в церковь не ходила».

Мусульмане Аня и Наир решили похоронить русскую соседку по православному обычаю. Им как-то не приходило в голову, что можно жить и умереть без веры. Когда Андрея привезли с кладбища домой, он понял, что находиться в этой квартире больше не сможет. Соседи нашли ему риэлтора, и месяц, одержимый желанием поскорее переехать, он собирал в ящики книги, Аня и Наир помогали упаковывать посуду и одежду, они же помогали перевозить вещи в новую квартиру. А он в благодарность оставил им всю мебель из маминой комнаты, взяв себе только ее любимое кресло. И по вечерам, сидя с книгой в руках, он мысленно продолжал нескончаемые беседы с мамой, создавая иллюзию, что она всегда рядом.

Игорь Карагодин бесцельно шатался по улицам, потому как потерял своего дружка Витьку. Как доложил Игорю истопник Санька, тот куда-то намылился еще с утра. Разговор шел в бойлерной, где всепобеждающий запах перегара был такой мощности, что даже Игорь, большой любитель спиртного, поморщился.

— Ну, браток, тебе и пить не надо. От одного духа забалдеешь, — обратился он к Санькиной роже — опухшей, но, как ни странно, гладко выбритой.

— Ты даешь, капитан! — удивился тот. — Запах вчерашний. А сегодня я еще и в рот не брал. — Он взглянул на часы Игоря. — Вот время летит: уже пять, а у меня ни в одном глазу!

— Чего так? — в свою очередь удивился Карагодин.

— На вечер берегу. Седни ведь Новый год. Надо продержаться до вечера, а то никакой радости, сплошные будни. Утром пить, днем пить, вечером пить — так каждый день. А один раз вечером — это уже праздник, — выразил свою нехитрую мысль Санька. И нырнул опять в глубину своей берлоги, даже не потрудившись закрыть дверь.

Витьку Игорь так и не нашел. Время шло, а романтическое знакомство никак не получалось. Бабы совсем обнаглели. «Так недолго и квалификацию потерять», — тоскливо подумал Игорь, когда очередная финтифлюшка смерила его наглым взглядом.

— Пошел ты, дядя! — коротко ответила юная мерзавка и пошла прочь, вертя задом, на котором джинсы аж трещали, с трудом справляясь со своей задачей — удержать это сокровище и не расползтись по швам. Игорь мрачно побрел домой, размышляя, что же в нем не так, если уже второй день его отвергают, как какого-то последнего урода. Вспомнил, что забыл поменять носки. «У них же, паразиток, нюх, как у собак. Учуяли, наверное. Даже через ботинки!» — раздраженно подумал он.

Дома он совсем закопался. Сначала вспомнил, что хотел помыть полы. Вылил полведра на облезлый паркет, погонял шваброй воду, как на флоте учили, отжал тряпку, протер насухо. И залюбовался своей работой. Потом застелил чистую постель. Пошел мыть ноги, но по дороге подумал, что не грех и помыться раз в год.

И тут же заржал над своей шуткой. Год как раз кончается. Тут есть над чем призадуматься: он сейчас помоется в счет прошлого года или будущего? Задача оказалась совсем непосильной, так что Игорь, особо не ломая голову, решил, что его не убудет, если он постоит под душем минут пятнадцать. После тщательного мытья доел вчерашний гороховый суп, выпил хорошенько, и настроение сразу поднялось. Градусов на сорок. В благодушном настроении Карагодин уселся в кресло и включил телевизор. Прочувствованно выслушал поздравление какого-то адмирала и вдруг спохватился — часы показывали десятый час. Ну не дурак ли? Убирался, готовился, а время подцепить какую-нибудь деваху почти упустил. А вдруг их всех разобрали?! Карагодин в панике мгновенно оделся и выскочил на улицу. Людей было еще полно, и он постепенно успокоился. Теперь он был в себе совершенно уверен. Чисто выбритое лицо сияло, как медный таз. Бескозырку он лихо надвинул на левую бровь. Выглаженные ленточки змейками трепетали на ветру. Тщательно начищенные ботинки блестели. А в ботинках — чистые ноги с аккуратно стриженными ногтями, в новых носках, купленных по случаю праздника в подземном переходе пару дней назад. И настроение было праздничное, приподнятое. Вот только девки поодиночке что-то не попадались. То с мужиками под ручку, то веселой компанией проносились мимо, дразня ароматом чужеземных духов и зазывным смехом, не ему, впрочем, предназначенным. Он побродил с часок и совсем пал духом. Перспектива встретить Новый год в одиночестве его совсем не радовала. К тому же он промерз — лицо прямо свело от холода. «Нечего было форсить в бескозырке, — уныло думал он. — Надел бы шапку — уши б не замерзли. Все равно бабы без понятия — не ценят моей красоты». Забрел в какой-то двор, приспичило от холода. Потом достал из кармана початую бутылку водки для сугреву, приложился основательно, и когда уже собирался опять вырулить на улицу, вдруг замер от радости — в арке появилось небесное создание в дорогой шубке и быстрым легким шагом поспешало к подъезду.

— Девушка, красавица, — не чуя под собою ног, бросился он ей навстречу. — Подождите! Я вас ищу уже целый день!

Оля от неожиданности остановилась как вкопанная и оторопело взглянула на него.

— Я вас не знаю! — холодно ответила она, разглядев его пьяное лицо с дурацкой ухмылкой, и побежала к подъезду.

— Постойте, не убегайте! — Игорь в отчаянии кинулся за ней. Почему-то спьяну ему показалось, что это его судьба, и если он не догонит ее, потеряет навеки. Он вбежал за ней, прежде чем захлопнулась дверь парадного. Она успела нажать кнопку лифта, дверь уже распахнулась, но Карагодин, глупо улыбаясь, сгреб ее в свои объятия и затащил внутрь.

— Идиот, отпусти меня немедленно! — закричала в ярости Оля, вырываясь из рук пьянчуги. Но ее сопротивление только придало ему сил. В мозгу, залитом алкоголем, мелькали бессвязные мысли — сегодня Новый год, он хочет женской любви, наконец она в его руках, и он готов любить ее немедленно. Только почему она ему не рада? Кричит… Брыкается… Вот, сволочь, больно же…

Неожиданно страшный удар по голове вырубил его, и он тяжелым кулем вывалился из кабины на площадку. Бескозырка слетела с головы и откатилась в угол лифта. Но он этого уже не видел…

Оля не сразу поняла, что произошло. Только что она яростно сопротивлялась, и вполне успешно, исхитрилась этого подонка садануть коленом так, что он взвыл, а теперь он валяется на полу вниз лицом, и его отвратительные жидкие волосы потемнели на затылке. Оля подняла глаза и вздрогнула.