Королевская собственность

Фредерик Марриет, 1830

«Не подлежит сомнению, что бывает такой момент, когда сносить покорно гнет и притеснения перестает быть добродетелью, и когда возмущение не может быть названо преступлением. Нельзя не сознаться, что бунт английского флота в 1797 г. имел самые законные основания, и что матросы прибегнули к силе и самоуправству лишь после того, как их справедливые требования и жалобы были оставлены без всяких последствий. Таким образом, поведение правительства само вызвало это всеобщее возмущение в Норе…»

Глава VII

Следует сказать по справедливости, что успех этого дела был весьма незначительный, хотя победоносное и доблестное английское воинство насчитывало после него много людей раненых и убитых, что в глазах английских властей является единственным несомненным доказательством, что войска действовали успешно. Они судят об успехе дела по тому, во сколько оно им обошлось, полагая, что все, что не дорого достается, не много и стоит.

Как всегда, в случаях неудачи, моряки взваливали всю вину на сухопутные войска, а те винили моряков: мало того, отдельные суда эскадры упрекали друг друга в том, что у них мало было убито людей в этом деле, что, стало быть, их судно бездействовало, причем никогда не обходилось без кровопролитных драк.

Но все это продолжалось около трех недель, после чего другое, более удачное сражение заставило всех забыть о прежнем. Только один маленький факт из происшествий того дела не был забыт. Капитан судна, на котором во время сражения находился командир, был свидетелем геройского подвига Вилли. Управившись со своими делами, капитан М., так звали нового капитана, заместившего капитана А., стал расспрашивать о мальчике и узнал от младшего лейтенанта его краткую и печальную историю. Капитан потребовал к себе вторично осиротевшего Вилли, который в лице Адамса потерял своего второго отца и был теперь в глубоком горе.

Вилли явился и, стоя навытяжку с шапкой в руке, отвечал почтительно и толково на вопросы капитана.

— Как твое имя, мальчуган? — спросил капитан, окидывая испытующим взором высокую и стройную фигуру мальчика.

— Вилли, сэр!

— Ну, а фамилия?

— Королевская собственность, сэр!

— Это не имя, не фамилия, это прозвище! — сказал капитан. — Надо дать ему какое-нибудь имя! — обратился он к младшему лейтенанту, исполнявшему теперь должность старшего офицера. — Вписан он в судовые книги?

— Нет, сэр. Прикажете занести его под именем Вильяма Джонса или Вильяма Смита?

— Ах, нет, это слишком избитые имена! Раз у него нет ни родителей, ни имени, и нам представляется право выбора в этом отношении, то возьмем для него что-нибудь более красивое: лучше всего заглянуть в какой-нибудь роман: там всегда бывает много красивых фамилий, а красивое имя иногда очень много значит в жизни!

Принесли какой-то роман, раскрыли на первой попавшейся странице и стали просматривать. Лейтенант читал: «Дэмалер!.. Фортескью!.. Сеймур»! — Ну, вот вам и прекрасное имя! Вильям Сеймур, это звучит очень хорошо… Попросите нашего секретаря, мистера Хинчен, занести его в книги: «Мистер Вилли Сеймур, мичман», а обмундировку я вам сделаю на свой счет, молодой человек, а также выдам вам из своих денег первое годичное содержание, а затем, надеюсь, призовые деньги дадут вам возможность существовать. Впрочем, как бы там ни было, пока вы будете находиться под моим покровительством, я не забуду вас! Вилли низко раскланялся и пошел вниз. Горе Вилли было так велико, что даже искренние поздравления офицеров и матросов с производством в мичманы не радовали его: со смертью своего старого покровителя он чувствовал себя таким несчастным и таким одиноким, что стал ко всему апатичен.

Между тем эскадра продолжала крейсировать вблизи берегов Франции, чтобы беспокоить неприятеля и вместе с тем воспользоваться случаем сделать более удачную попытку нападения.

На четвертые сутки после первого дела на расстоянии каких-нибудь трех миль от эскадры был замечен целый рой chasse-marees, т. е. мелких береговых судов, и всей эскадре было немедленно отдано приказание преследовать их. Полчаса спустя английские военные суда врезались в самую средину злополучных chasse-marees и открыли по ним пальбу всеми орудиями одного борта, затем другого. Несчастные шлюпки одни за другими спускали паруса, прося пощады и производя впечатление беззащитного выводка цыплят, на которых обрушился с высоты громадный коршун. Они метались во все стороны, ища спасения: одни успели уйти в мелководье, другие искали спасения на берегу, третьи были потоплены, а штук до двадцати мелких судов были забраны судами эскадры.

Все это были суда контрабандистов с грузом простого дешевого вина, и только один, более крупный баркас с грузом лучшего сорта вина решено было отослать в Англию, остальное же вино было разобрано на суда и роздано экипажу. Капитан М. воспользовался отправкой приза в Англию, чтобы послать нашего молодого героя в Портсмут сделать себе полную экипировку, так как ему неловко было появляться наверху в качестве офицера без установленной формы. Ввиду этого капитан М. приказал помощнику штурмана или младшему штурману мистеру Бюллок взять с собой Вильяма, которому дал письмо к своим друзьям в Портсмут, где просил позаботиться о мальчике.

Младший штурман, которому поручено было отвезти приз — самую большую шлюпку — в Англию, был человек крайне заносчивый, как большинство выскочек: сын старшего лейтенанта судна и маркитантки, он, благодаря отцу, выбрался в офицеры, но остался безо всякого образования и был, в сущности, совершенно непригоден на судне: к тому же он усердно потреблял спиртные напитки, о чем свидетельствовал его большой, вздутый и постоянно красный нос. По отношению ко всем, кто был моложе его в чине, это был непозволительный нахал и тиран, и вся команда поголовно ненавидела его.

Очутившись полным хозяином на судне, он сразу приставил Вилли в качестве виночерпия к своей особе: имея под командой всего трех человек матросов, он не имел времени заниматься сам подогреванием и подсахариванием кларета, что и поручил Вилли.

— Ты пока еще не офицер, мальчуган, — говорил он, — помни, что я имею привычку пить каждые полчаса по стаканчику, и если я не получу его вовремя, или он не будет приготовлен мне по вкусу, то видишь ты это? — и он указал на плетку, с которой никогда не расставался.

После такого вразумления Вилли не спускал глаз с чаши с кларетом, подогревавшейся на печке в каюте, мешал и оберегал ее от качки, довольно сильной для утлого судна в этом Бискайском заливе, и неукоснительно подавал Бюллоку по стакану каждые полчаса. Так продолжалось полных трое суток, так как и ночью Вилли должен был вставать раз шесть, если не больше, и приготовлять кларет для мистера Бюллока. На четвертые сутки поднялась сильная буря: дул свирепый норд-вест, и море страшно разбушевалось. Утлый chasse-marees, не предназначенный для волн Бискайского залива и ходивший только вдоль побережья, не мог со своим тяжелым грузом взбираться на верхушки седых гребней, и потому волны заливали баркас, перепрыгивая через него, и ежеминутно грозили поглотить его. На третьи сутки такой непосильной борьбы матросы зарифили паруса, когда громадный вал налетел и смыл всех трех. Мистер Бюллок был в это время у руля, а Вилли внизу, в каюте, наблюдал за кларетом. Услышав крики тонувших, Бюллок бросил руль и побежал на нос, чтобы бросить канат бившимся в волнах матросам. Двое из них ухватились за канат, а третий, выбившись из сил, пошел ко дну. Как только канат натянулся, Бюллок, к ужасу своему, увидел, что, кидая его, он сам очутился обмотанным этим канатом вокруг тела несколькими кольцами.

— Пустите! Пустите! — кричал он. — Не то вы меня стянете в море!

Но утопающие не внимали ему и, держась за канат, продолжали тянуть.

— Вилли! Вилли! Скорее нож! — кричал изо всей мочи Бюллок, чувствуя, как ему силы изменяют, и что в следующий момент он будет за бортом.

Вилли, полагая, что он требует кларет, поспешно налил стакан, всыпал в него должное количество сахара и побежал наверх со стаканом в руках. Но этих нескольких секунд было достаточно, чтобы участь Бюллока была решена, и в тот момент, когда голова Вилли появлялась из люка, голова Бюллока исчезла под водой в волнах разъяренного моря. Вилли, держась одной рукой за ванты, а в другой продолжая держать стакан с кларетом, долго смотрел на то место, где скрылся под водой младший штурман. Но вот новый вал залил палубу судна, и если бы Вилли не успел вовремя ухватиться обеими руками за снасти, его бы непременно смыло, как остальных его спутников. Выждав удобный момент, он поспешил укрыться в каюте и здесь, опустив голову на руки, оплакивал гибель Бюллока и трех матросов и свое собственное безвыходное положение. Теперь он был совершенно один на судне, мачта которого была снесена, которое не слушалось руля и не могло бороться со свирепыми волнами Бискайского залива. Его душой овладело отчаяние, и он, вспоминая наставления старого Адамса, стал просить помощи у Бога. Затем, выпив стакан за стаканом подогретого кларета, он упал на постель и заснул.

Между тем сильный норд-вест загнал злополучное судно в Ламанш, и его стало постепенно прибивать к французскому берегу. Когда Вилли на вторые сутки после катастрофы вышел наверх, ветер почти стих. Он внимательным взором окинул весь горизонт в надежде увидеть какое-нибудь судно, и вот увидел вдали небольшое судно, шедшее прямо на него. Не долго думая, он сбежал вниз, в каюту, достал из чемодана крахмальную рубашку Бюллока и, надев ее на багор, выкинул сигнал, моля о спасении. Сигнал был замечен, и вскоре судно подошло к нему, спустив небольшую шлюпку, в которой сидело три человека. Когда шлюпка подошла к самой корме, старший крикнул Вилли:

— Ну, делать нечего, приятель, придется тебе скакать в море! Не робей, мы тебя выудим!

Не долго думая, Вилли прыгнул в волны: он вообще был не робкого десятка, хотя и не умел плавать.

Матросы ловко выловили его и мокрого до нитки втащили в свою шлюпку. Несколько сильных ударов весел подогнали лодку к судну, и спустя минут десять, весь прозябший и продрогший Вилли стоял перед капитаном, человеком лет 25 чрезвычайно красивой и привлекательной наружности.

— Эй, Филиппс! — крикнул он одному из своих людей. — Возьми этого паренька и одень его в сухое платье, да дай ему добрый стакан водки, а когда он очнется и согреется, мы у него узнаем, какими судьбами он очутился один на плавучем баркасе, точно медведь на льдине.

Вилли пошел за Филиппом, и тот озаботился обсушить и обогреть беднягу.

— Ну, что же, голубчик, теперь скажи мне свое имя, — обратился к нему капитан, — кто ты такой и как очутился на этом баркасе? Но только говори правду и будь честен. Честность — лучшая политика в жизни.

Однако при полном желании быть правдивым и честным, Вилли мог дать лишь весьма странные и неудовлетворительные ответы на два первых вопроса капитана.

Он рассказал в нескольких словах свою повесть и добавил, что зовут его, кажется, Вильям Сеймур, и что он, кажется, мичман.

— Ну, что касается меня, то я должен сказать, что не верю ни одному слову из придуманной вами басни и весьма сожалею, что вы не последовали моему совету быть честным и правдивым. Но мы через час прибудем в Шербург и тогда, надеюсь, лучше поймем друг друга!

Действительно, час спустя, исполнив все формальности «Sainte Vierge», как звали судно, спасшее Вилли, бросило якорь у самого мола.

Едва только судно стало на якорь, как капитан спустился вниз и вышел полчаса спустя, одетый щеголем, чтобы ехать на берег, куда он брал с собой и Вилли, несмотря на его забавный костюм, в котором он походил на белого медведя.

Высадившись на берег, капитан направился в ближайший трактир, где его встретили, как давнишнего завсегдатая, и на столе перед ним тотчас же появилась лучшая французская водка и ликеры.

— Скажите-ка m-eur Вожу, чтобы он явился сюда с платьем вот для него! — сказал капитан, указывая на Вилли, скромно притаившегося в уголку дивана. — Капитан Дебризо здесь?

— Да, сударь, но он потерял весь свой груз, принужденный побросать его в море!

— Не беда: он два предыдущие раза доставил его благополучно. Во всяком случае, скажите ему, что я прошу его сделать мне честь распить со мной бутылочку вина!

Хозяин кабачка тотчас же отправился исполнять поручение капитана, и минуту спустя капитан Дебризо входил в комнату.

— Здравствуйте, мой дорогой М'Эльвина, я рад, что вижу, что вы были счастливее меня. Я потерял весь свой груз. Sacre nom de Dieu! В нашем деле главное проворство, а мое судно неповоротливо, как черепаха!

— Да, — сказал М'Эльвина, — скоро мой люгер будет готов, и тогда я посмотрю, что мне может сделать казенный катер!.. Я видел его на Рождестве, просто загляденье! Для нашего дела это просто золото!

Дебризо лучше всякого другого знал, что значило для контрабандиста доброе судно, так как и сам, равно как и капитан М'Эльвина, командовали судами, занимавшимися провозом контрабанды между Шербургом и ближайшим английским портом, каким являлся Портланд, вблизи модного морского купанья Веймуса. Но они вели контрабанду не на свой страх, а находились на службе у товарищества, имевшего до ста паев и содержавшего немало таких судов не только между Шербургом и Портландом, а и между Гавром и Остенде и северным прибрежьем Англии или Ирландией. М'Эльвина крейсировал между Остенде и Ирландией, но пока строился его люгер, принял временно командование одним из мелких судов, ходивших между Шербургом и Портландом, а Дебризо, всю жизнь плававший в этих водах, и не желал никогда покидать их.

— Но что у вас там, Мак, — спросил он, — мальчик или медведь?

— Мальчуган, которого я выудил с потерпевшего крушение судна, и теперь думаю о том, что мне с ним делать. Это красивый, смелый мальчик!

— Уступите его мне, я сделаю из него юнгу до тех пор, пока он не станет постарше!

— Я полагаю, что он будет пригоден для всякого дела, если только будет честным человеком: честность — это лучшая политика в жизни!

По этому поводу капитан Мак-Эльвина рассказал приятелю историю своей жизни, которая могла служить своеобразным подтверждением его излюбленного изречения: «честность — это лучшая политика!».

Происходя по прямой линии от целого ряда поколений профессиональных воров, капитан М’Эльвина в детстве был отменным карманным воришкой. Но попав однажды в руки квакера, председателя филантропического общества, он был помещен последним в филантропический институт, где в течение трех лет непрестанно обучался понимать разницу между meum или tuum (моим и твоим), после чего, будучи признан совершенно исправившимся, был взят тем же квакером в дом в качестве доверенного слуги. Поначалу все шло благополучно, и квакер немало гордился блестящими результатами своего воспитания. Он умышленно вручал ему свой денежный ящик и ключи от него. Но в одно прекрасное утро искушение оказалось слишком велико, и знаменитый денежный ящик квакера, а вместе с ним и его доверенный слуга, исчезли. После этого будущий капитан прошел не мало мытарств, то в качестве слуги, то в качестве маркера и, наконец, чтобы избежать тюремного заключения за воровство, нанялся матросом на судно, отправлявшееся в Сидней. Морская служба пришлась ему по душе: семь лет он беспрерывно плавал на разных судах, побывал в Индии, в Батавии, в Калькутте, в Бомбее и в водах Персидского залива и, изучив в совершенстве морское дело и навигацию, поступил старшим помощником на судно, отправлявшееся в Китай, а оттуда в Англию. Все сбережения свои он проиграл в карты и потому вернулся на родину гол, как сокол. Родители его уже умерли к этому времени, и он раздумывал о том, какого рода карьеру избрать, когда случай решил этот вопрос.

Молодой скиталец нашел, не вытащил из кармана, а действительно нашел бумажник и записную книжку, на переднем листе которой значились имя и фамилия владельца и его адрес. В бумажнике находилась небольшая сумма денег, различные счета и квитанции, и молодой человек вдруг почувствовал непреодолимое желание поступить честно на этот раз. Он отнес бумажник с записной книжкой по означенному адресу, и пожилой господин приятной наружности, каким оказался владелец книжки, вполне оценил честный поступок молодого человека. Так как он собирался поместить объявление, что предлагает вознаграждение тому, кто возвратить ему его бумажник с записной книжкой, то это весьма крупное вознаграждение и вручил нашедшему: кроме того, чтобы поощрить его в добродетелях, он обещал ему свое покровительство в будущем. Никогда во всей своей жизни будущий капитан М'Эльвина до того времени не зарабатывал при всех своих ухищрениях и всей своей ловкости такой крупной суммы, как 100 фунтов, полученные им в награду за честность с приговором: «видите ли, молодой человек, честность — это лучшая политика!» Слова эти врезались в память и в душу молодого человека, который с этого момента решил стать честным человеком и стал им в действительности, убедившись, что это несравненно выгоднее, спокойнее и приличнее.