Один Христос. Два христианства

Франсуа Брюн

Автор этой книги, современный французский богослов, священник Франсуа Брюн, не боится ставить самые острые вопросы, непосредственно касающиеся каждого из нас: В чем смысл страдания? Что нам делать перед лицом собственного страдания и страдания близких? Как соотнести неизбежность страданий в этом мире и страдания Самого Бога, Страсти Христовы, с мыслью о том, что Бог есть Любовь? Почему в центре христианской картины мира, в которой Бог есть Любовь, стоит Крест и Страсти Христовы? Как одно совместимо с другим? Что такое спасение? Почему оно связано со Страстями? В чем наша роль в таком спасении и в той борьбе добра со злом, что совершается в мире? Над всеми этими вопросами мы можем начать размышлять, открыв эту книгу.

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Один Христос. Два христианства предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

← 1. Критика источников вероучения

2. Критика содержания вероучения

Драма Запада

Прежде чем приступить к обсуждению различий между Востоком и Западом, мне кажется важным охарактеризовать тот интеллектуальный мир, в котором существует сегодня западная религиозная мысль. Это нужно нам для того, чтобы понять тот ужасающий кризис веры, который переживает сегодня Запад и из которого он так и не сумел выйти. Я скажу для начала несколько слов о двух учителях Церкви, оказавших решающее влияние на все западное богословие. Все центры подготовки будущего духовенства по сей день провозглашают своими главными авторитетами Блаж. Августина и Св. Фому Аквинского. Именно к этим учителям отсылают и сегодняшние авторитеты католической Церкви тех верующих, которые желают глубже познакомиться с основами христианского вероучения. Оба они признаны и официально именуются «учителями Церкви».

Блаж. Августин (354-430), учитель Церкви

Да, я это знаю и готов согласиться: есть у этого автора поистине замечательные страницы, особенно те, в которых он говорит о своем личном отношении к Богу. Он мастер блестящих афористических формул, таких, как «люби и делай, что хочешь», или «Бог, который ближе мне, чем я сам». Но богословию нужен иной фундамент. Оно выстраивается из выверенных, отточенных тезисов. Многие столетия сотни людей читают и перечитывают труды этого гиганта богословской мысли, размышляют над его текстами и не перестают восхищаться и насыщаться ими. Это, безусловно, один из тех авторов, чья мысль наложила неизгладимую печать на всю западную цивилизацию, как верующих, так и неверующих. Все это мне известно. Вот почему я предоставлю вам судить о взглядах этого человека самим. Я не стану предлагать вам своих толкований, а представлю вам краткий свод его главных мыслей, исходя из его собственных текстов. Вы сами увидите, что они достаточно ясны и говорят сами за себя. Хочу еще раз заметить, что речь идет не об изолированных текстах, написанных в полемических целях или в связи с какими-то особыми обстоятельствами, а о текстах магистральных и наиболее показательных. Судить о них я предоставляю вам. Не дайте себя обмануть ни ауре, которой они в нашей культуре окружены, ни попыткам некоторых историков их «реабилитировать». Сами эти попытки красноречиво свидетельствуют о зле, который взгляды этого автора причинили. Судите о нем непредвзято, как если бы речь шла о забытом и не известном никому персонаже.

Его учение о первородном грехе

Греческого языка Блаж. Августин так и не выучил. Он сам рассказывает об этом в Исповеди. Как ни бились его учителя, как ни доводили его наказаниями до слез, научиться греческому он, несмотря на все старания, так и не смог, хотя по структуре своей латынь и греческий очень близки, а их системы склонения и спряжения весьма схожи. Греческий был языком культуры. На протяжении всей долгой римской истории, как в эпоху республики, так и во времена империи, все философские школы пользовались исключительно греческим языком, даже если родным языком преподавателей и учеников был латинский. Во Франции, как и во многих европейских странах, студенты коллежей и университетов изучали греческий, хотя их родной язык по структуре своей сильно от него отличался. Они владели им на уровне, позволявшем читать в подлиннике новозаветные книги, а также тексты великих ораторов, историков и философов античности.

Незнание греческого имело для Августина свои последствия, хотя на его образовании сказались и другие, более личные факторы. Комментируя трудную фразу из послания к Римлянам апостола Павла (V. 12-14), Августин понял ее в том смысле, что мы все участвовали в грехе Адама (грех, «в котором» все согрешили). И лишь друзья Августина объяснили ему, что подобное понимание ошибочно и фраза означает на самом деле: «Адам… в котором все согрешили».³⁹

Без крещения всех ждет ад

Отсюда вывод: Для Августина, жизнерадостный новорожденный малыш в Адаме уже согрешил, заслужив себе, тем самым, вечное проклятие. Только крещение может избавить его от ада, и все, что ему надо сделать, чтобы спастись, это получить таинство Крещения. Сделав это, он, как посылка, будет доставлен прямиком в рай безо всякого усилия со своей стороны. Если же он этого не сделает, то изобретенное Августином участие в грехе Адама отправит его, так же автоматически, в преисподнюю. Я уже написал об этом подробно в книге, опубликованной одним православным издателем.⁴⁰ Вполне вероятно, что если бы Блаж. Августин не был введен в заблуждение неправильным переводом, эта странная мысль никогда бы не пришла ему в голову. Но ясно также, что если бы Августин больше доверял любви Божией, он наверняка заподозрил бы свою ошибку и не раз подумал бы, прежде чем пускаться в столь чудовищные богословские спекуляции. Простая толика здравого смысла могла бы его от них удержать. Но почему не нашлось этой толики здравого смысла ни у кого из его последователей за много веков? Неужели все дело только в его огромном авторитете? Но ведь уже один из современников Блаж. Августина, Юлиан Экланский, решительно возражал ему, обвиняя в том, что христианский Бог превзошел у него жестокостью богов языческих, став палачом невинных младенцев. Другие современные ему богословы предложили на Карфагенском соборе компромиссное решение, напоминающее позднейшее католическое учение о «лимбе»: некрещеные младенцы не принимаются в небесные обители, но не становятся и добычей дьявола. Так что не все богословы эпохи Августина были такими же формалистами, как он. Но Блаж. Августина это решение не устраивало! Отягощенный серьезными психологическими проблемами, он считал такое решение неприемлемым. Под его давлением местные Церковные соборы осудили мнения возражавших ему епископов. Он настоял на своем: младенцы должны были отправляться в ад. Что же было дальше? В течение более пятисот лет западная цивилизация пребывала в упадке. К концу высокого средневековья, когда на Западе возродилась интеллектуальная жизнь, богословы поспешили восстановить связь с утраченной традицией. Но традицией этой и был для них, в первую очередь, Блаж. Августин. По-видимому, это и послужило психологическим фактором, обусловившим некритичное восприятие его мысли.

Когда Блаж. Августину, уже в старости, сказали, что это его учение довело многих родителей до отчаяния, он признал, что если младенцы при жизни иных грехов, кроме соучастия в первородном грехе Адама, совершить не успели, то пребывание в аду будет для них, по сравнению с прочими, наиболее безболезненным, хотя они и останутся навеки «cum diabolo», с дьяволом.

Отсюда и пошел многовековой обычай оставлять возле новорожденного зажженную свечу, чтобы можно было быстро крестить его, окажись его жизнь в опасности. Но богословские заблуждения — это не просто споры между специалистами-интеллектуалами: на практике они могут обернуться бедой. Мне вспоминается, как в 1945 году в соборе города Кимпера проповедник во время поста напомнил присутствующим в храме дамам, что в случае выкидыша им следовало вскрыть полость с зародышем, чтобы незамедлительно его крестить, так как в противном случае он окажется навеки отлучен от Бога. Представляю себе, какое чувство вины это могло вызвать у женщин, с которыми подобное в жизни произошло! Я мог бы привести много других примеров, когда подобное представление о первородном грехе имело практические последствия.

Что касается проблемы, связанной с этим представлением о первородном грехе, то на ее богословском решении заметно сказываются психологические и культурные факторы.

Когда я указывал в своих богословских курсах на заблуждения Августина, коллеги предупреждали меня: ты не вправе критиковать ни Блаж. Августина, ни Св. Фому. Церковь уже много столетий преподносит их верующим как непогрешимых и достойных почитания учителей. Своей критикой ты можешь смутить их умы и подорвать авторитет Церкви. Иными словами, чтобы сохранить авторитет Церкви, верующих нужно обманывать, как и прежде. На самом деле, говоря в более технических терминах, мне представляется, что в данном отношении богословие Августина является прямым кощунством. Именно так и думал, как мы уже видели, его современник Юлиан Экланский. Беда в том, что Блаж. Августин сумел навязать свои взгляды всей западной Церкви. В своей книге Христос и карма⁴¹ я показал, как в течение последних десятилетий двадцатого века богословы Запада постепенно освобождались от этих ложных воззрений. Впрочем, официальная Церковь так и не сумела их до конца преодолеть, поскольку судьба умерших некрещеных младенцев не проясняется и в новом Катехизисе. Нам «позволено надеяться», что Бог нашел иной способ совершить их спасение. Иными словами, католическая Церковь не вполне уверена, что Бог нашел этой проблеме решение, но вы можете на это надеяться. И это после двух тысяч лет христианства!!! Возможно, наши богословы могли бы Богу в этом помочь? Подсказать Ему способ спасти этих младенцев, хотя и некрещеных? К тому же, в конечном счете было найдено решение более мягкое, чем то, что предложил Августин. Согласно ему, для младенцев, умерших вне крещения, рай остается недоступным — это сомнению не подвергалось — после смерти они попадают в «лимб», где, по мнению нашего профессора догматики Парижского католического института, высказанному им в 1960 году, их ждут «позитивное интеллектуальное удовлетворение» и «частичные истины»! На это же могут рассчитывать и умершие без крещения взрослые. Таковым было учение католической Церкви до Второго Ватиканского собора (1962–1965). В соответствии с учением Блаж. Августина, богословы неизменно учили, что стяжать так называемое «блаженное видение» без крещения невозможно. Это рассматривалось не как наказание, а просто как факт. Если спасти от болезни способна одна-единственная вакцина, человеколюбие доктора вам ничем не поможет. Если вам сделали прививку, вы спасены; если нет — ваше дело плохо! Так и с крещением. Только Второй Ватиканский собор позволил Церкви освободиться от наследия Августина и признать, что всякий, кто прожил жизнь по совести, не кривя душой и самоотверженно служа ближнему, будет спасен, и спасен в полном смысле этого слова — даже если он не крещен.

Бесполезно говорить, что в богословской традиции христианского Востока ничего подобного не найти. Св. Исаак Сирин (конец седьмого века), молился об обращении Сатаны, а многие православные поступают так и по сей день.

Магическая действенность крещения

Вся предшествовавшая Августину богословская традиция, как на Востоке, так и на Западе, именовала крещение «таинством Веры». Блаж. Августин заключает отсюда, что несмысленный и мирно посапывающий во сне розовощекий младенец после крещения немедленно обретает веру. И не стоит спасать положение, оговаривая, что, мол, семя веры зароняется в его душу, или что-то в этом роде. Нет, уверяет Августин, с этого момента у него есть вера, и потому он спасен. Сталкиваясь с такой упрощенной логикой, трудно не заподозрить, что мы имеем дело с поистине примитивным мышлением.

Поражает то, сколько времени понадобилось католической Церкви, чтобы от этой магической концепции освободиться. Ведь только в ХХ веке положение, наконец, изменилось. Не будь этот предмет настолько серьезен, не имей он для верующих таких серьезных последствий, неспешность этой эволюции могла бы заинтересовать психологов и, возможно, психиатров. В уже цитированной мной книге Христос и карма я писал об этом подробно.

Излишне говорить, что ни один из богословов христианского Востока никогда не истолковывал выражение «таинство веры» подобным образом.

Его учение о благодати

Понятие благодати играет в Западном богословии важнейшую роль. Речь идет о своего рода внутренней установке, одновременно психологической и духовной, о сильнейшем духовном побуждении, о духовной помощи, призванной преодолеть нашу слабость, наш недостаток мужества или веры. Западное богословие различает множество видов благодати, строго разграничивая их между собой в зависимости от таинства или жизненных обстоятельств, в которых она сообщается: благодать крещения, благодать брака, благодать мирной кончины, но также благодать достаточная, благодать предваряющая, благодать освящающая… Я насчитал у некоторых уважаемых авторов до семнадцати ее разновидностей. Разбираясь в них, невольно чувствуешь себя больничным пациентом, которому сестра вводит, тщательно подбирая дозы, различные лекарства.

Все учение о благодати Блаж. Августина соответствует тому, что впоследствии получило название «действенной благодати», которую следовало отличать от всех других ее видов. Слово «действенная» здесь нужно понимать в самом прямом смысле: это благодать, которая полностью достигает цели и всецело осуществляет предпринятое. Посредством «действенной благодати» Господь внушает человеку свободное желание того, что Ему угодно. Напрашивается мысль, что Бог в таком случае руководит действиями человека от начала и до конца, а впечатление, будто человек, исполняющий Его волю, действует свободно, является всего лишь иллюзией. Но нет: суть «действенной благодати» в том и состоит, что она изнутри повелевает вам свободно сделать тот выбор, который угоден Богу. Перед нами явное логическое противоречие. Я не стану сейчас посвящать вас в споры, разгоревшиеся в свое время вокруг Янсения и янсенизма в целом, но я убежден, что Янсений прекрасно понял Блаж. Августина, сделав вывод, что нельзя осуждать ученика, не осуждая тем самым и его Учителя. Такое представление о ничтожестве человека перед лицом «Всемогущего» Бога делает его всего лишь марионеткой в руках Всевышнего.

Скажу сразу, что ничего подобного у богословов христианского Востока мы не найдем. Специального учения о благодати у них, собственно говоря, вообще нет, но зато у них есть учение об обожении, а это совсем не то же самое. «Благодать» — это действие, которое производит в нас Бог, в то время как «обожение» — это нечто совершенно иное: это наше участие в самом Божественном бытии.

Бог не желает, чтобы спаслись все

Читая у апостола Павла, что Бог «хочет, чтобы все люди спаслись»,⁴² Блаж. Августин тут же, перефразируя, поправляет его. Я цитирую Августина в передаче Св. Фомы Аквинского, другого великого учителя Запада. Вы сможете легко убедиться в преемственности между этими великими учителями западной Церкви, что позволит мне убить сразу двух зайцев. Вот как понимает слова апостола Св. Фома: «Именно Бог желает спасения всех, кто спасается, но отсюда не следует, говорит Блаж. Августин, что не существует людей, которых Бог не хочет⁴³ спасти; отсюда следует лишь, что против желания Бога не спасется никто. Слова апостола можно применить к разным категориям людей, но это не значит, что они относятся ко всем, кто в эти категории входит. Поэтому смысл их следующий: Бог хочет, чтобы среди избранных были мужчины и женщины, иудеи и язычники, дети и взрослые, но спасение не распространяется на всех, кто к каждой из этих категорий принадлежит».⁴⁴

Перед нами явная интеллектуальная недобросовестность. Автор словно смеется над миром и, что того хуже, над самим Господом Богом. Как могут подобные люди выступать в роли учителей Церкви?

Я понимаю, конечно, что заставляло этих учителей искажать тексты подобным образом: озираясь вокруг, они видели, что подавляющее большинство современников были весьма далеки от святости. Однако вместо того, чтобы перетолковывать тексты Павла в соответствии с собственными домыслами, им следовало, прислушавшись к нему, радикально изменить свое представление о любви Божией и тайне человеческого бытия. Им следовало принять слова апостола всерьез и, поверив в любовь Божию, не подвергать ее сомнению, а сказать себе, что за видимостью вещей непременно скрывается неисследимая тайна и Бог сумеет спасти всех тех, кто представляется нам погибшим. Но вместо этого они усомнились в любви Божией и повели себя точь-в-точь как Адам и Ева в сказании о первородном грехе.

К счастью, в этом важном пункте, как и во многих других, католическая Церковь не приняла в конечном счете их взглядов и ясно провозгласила, что Господь желает спасения всех людей. Но зачем тогда отсылать нас по важнейшим вопросом вероучения к людям, чьи ошибки Церковь сама же признала?

«Осужденное большинство»

Блаж. Августин, на котором греховное прошлое оставило тяжелый след, был убежден, что огромное большинство людей обречено на погибель. Это и есть пресловутая «massa damnata», о которой он так часто писал, будучи убежден, что большинство людей от рождения заслужили вечное проклятие соучастием в грехе Адама. Бог, однако, полагал он, в своем милосердии решил все же даровать некоторым из них спасение. Но лишь очень немногим. Я ничего не придумываю и нисколько не преувеличиваю. Вот что говорит нам Блаж. Августин:

«Позволив, чтобы людей, которые, как он знал, лишены Его милости, родилось так много, Создатель хотел, чтобы множество их неизмеримо превосходило число тех, кого Он изволил предназначить в качестве сынов обетования к славе Своего царствия, дабы самим множеством осужденных явить, насколько малое значение в глазах праведного Бога имеет число людей, справедливо обреченных проклятию. Но еще и для того, чтобы те, кто был искуплен от этой клятвы, поняли тем самым, что постигшую стольких людей участь эта масса их вполне заслужила: не только те из них, кто усугубил первородную вину собственными преступлениями, но и младенцы, связанные узами первородного греха и покинувшие этот мир, не получив благодати Посредника. Поистине вся эта масса осужденных получила бы заслуженное воздаяние, если бы Гончар, не только справедливый, но и милосердный, не изготовил из нее не по справедливости, а по благодати своей, несколько сосудов, предназначенных для высших почестей; именно поэтому приходит он на помощь к не имеющих никакой заслуги младенцам и на подмогу старшим, позволяя им хоть малые заслуги приобрести». (Письмо 190, гл. 2, §10).

Как примирить подобную мысль с той любовью, которую Бог явил нам в Евангелии, и, в частности, с евангельской притчей о блудном сыне, которая в православной традиции справедливо именуется притчей о милосердном отце? В персонаже, которого рисует нам здесь Блаж. Августин, лик Божий разглядеть нелегко. Перед нами, скорее, лик Сатаны! И не думайте, что я привел вам какой-то нехарактерный или не очень удачный текст, где автор в полемическом азарте высказался необдуманно. Ничего подобного! Это его постоянная и любимая мысль. Никто еще не смог привести мне хоть одного текста, где он от нее отказывается. У него явно были серьезные психологические проблемы.

Именно ему, так или иначе, обязаны мы тем представлением о жестоком и мстительном Боге, которое веками отягчало совесть христиан Запада. Это признают все историки европейской мысли. Обратите внимание на атмосферу лютеранского благочестия, которой пронизаны фильмы датчанина Карла Дрейера или шведа Ингмара Бергмана — невыносимо удушливую и пронизанную тревогой! Посмотрите как распространилось это учение Блаж. Августина в церковных приходах Франции и Латинской Америки, в католических миссиях в Азии, в многочисленных университетах, основанных по всему миру иезуитами. Можно сколько угодно сыпать красивыми цитатами, найденными у Августина, но вы знаете теперь, какое богословие за этими вдохновенными формулами стоит.

Ориген, церковный учитель третьего века, считал, что все люди, даже самые грешные, обратятся к Богу. Даже демоны, после тяжелых испытаний, вновь будут приняты, полагал он, в ангельские сонмы. В конечном итоге сам дьявол «будет уничтожен, но не в том смысле, что будет обращена в ничто дарованная ему Богом субстанция, а в том, что извращенности его воли, виной которой не Бог, а он сам, наступит конец».⁴⁵ Св. Григорий Нисский, в IV веке (современник Блаж. Августина) полагал, что воплощение Бога стало благодеянием «не только для погибшего творения (человека), но и для виновника нашей погибели… Он избавил человека от порока и исцелил самого виновника порока». По мнению Жозефа Тюрмеля, у которого я заимствую эти цитаты, Св. Григорий считал дьявола уже обращенным. Похоже, что и Св. Иероним поначалу соглашался с мнением Оригена о спасении злых духов, и лишь позднее пришел к выводу, что спасутся лишь люди.⁴⁶

Какая огромная разница! Словно глоток свежего воздуха. Какая свобода мысли! Какая широта взгляда! А главное — какое возвышенное представление о любви Божией: абсолютной, всеобъемлющей, безусловной, безоговорочной! Мы знаем также, что Св. Исаак Сирин, подвижник IV века, молился о спасении Сатаны! Тот же дух пронизывает и некоторые из посланий, которые умершие сумели донести до нас из потустороннего мира. В книге «Мертвые обращаются к нам» я объяснил, что некоторые из множества адресованных нам из потустороннего мира посланий, истинных или лживых, представляют исключительный интерес. Лично я очень доверяю сообщениям Пьера Мунье и Ролана де Жувенель. По сравнении с этими гигантами христианской мысли, Св. Августин выглядит жалким душевнобольным!

Излишне говорить, что у богословов христианского Востока нет, насколько мне известно, ни одного текста, где Бог представал бы таким, каким мы видим Его у Блаж. Августина. Греческие отцы тоже часто писали глупости, и притом самые разные, порой просто поразительные. Из них можно составить целую библиотеку. Но восточные Церкви не приняли этих ошибочных мнений и не выстроили на них официально принятую всей Церковью догматическую систему.

Учение Блаж. Августина о Троице

Блаж. Августин много писал о тайне Пресвятой Троицы. Но при этом, в отличие от большинства современных авторов, он никогда не исправлял своих текстов. Когда написанное ему не нравилось, он не уничтожал старый текст, заменяя его другим, новым. Он просто добавлял к написанному новые страницы. Именно так создавался огромный трактат о Троице, где эволюция мысли автора прослеживается как на ладони. Суть его учения можно, однако, сформулировать очень кратко. Три лица Троицы соответствуют для него трем способностям. Так, память соответствует Отцу, ум Сыну, а любовь — Святому Духу. Это не означает, конечно, что Отцу ум и любовь не присущи. Речь идет лишь о качествах, которыми то или иное Лицо обладает по преимуществу. В ходе трактата эти соответствия постоянно меняются: любовь, например, приписывается преимущественно Отцу… Но так или иначе, способности, присущие каждой отдельной личности, распределяются у него, более или менее убедительно, по трем ипостасям. В конечном счете, он даже приходит к следующей триаде: памятование себя, знание себя, любовь к себе. Создается впечатление, что речь идет не о трех Лицах, а об одном единственном.⁴⁷ Как многие авторы уже замечали, перед нами своего рода Троица наоборот. На самом деле христианская тайна Пресвятой Троицы так и осталась Августину неведома. Он и сам настойчиво утверждал, что для познания ее он в христианском откровении не нуждался. Свое учение о Троице Блаж. Августин позаимствовал у языческих философов, и в первую очередь у Плотина. Он лишь переложил их философские конструкции на язык христианского богословия. Оливье дю Руа подытоживает свое фундаментальное исследование учения Августина о Троице следующим образом: «Разум Августина прошел евангелизацию верой не до конца». И тут же он указывает на последствия: «Деизм XVIII и XIX веков является, возможно, последним плодом этого ‘intellectus fidei’ (уразумения веры) в Троицу, основанного на неоплатонической философии».⁴⁸ Учение Августина о Троице, изложенное в его трактате, способно лишь заронить сомнение в душах верующих и заменить для них христианскую Троицу философской системой. Тех, кто не исповедует христианство, его философские спекуляции могут заинтересовать, но посвятить их в тайну христианской Троицы они бессильны.

Богословы христианского Востока никогда не пытались проникнуть в тайну Пресвятой Троицы и дать ей рациональное объяснение. Прибегая к сравнениям, к образам, они никогда на такое объяснение не дерзали. Именно поэтому, вероятно, Троица никогда не сводилась ими к двоице, как это нередко случалось на Западе, где о Св. Духе вообще редко заходит речь.

Я не собираюсь, конечно же, осуждать Блаж. Августина как человека. Я охотно верю, что это был самый настоящий святой. Речь идет лишь об оценке тех бед, что наделала его философия. И восклицание отца Амеля, обращенное к его подлинному убийце, здесь более чем уместно: «Уйди прочь, Сатана!»

Св. Фома Аквинский (1224–1274) был канонизирован в 1323 и провозглашен «учителем Церкви» в 1567 г., после чего на три столетия о нем забыли. Кардинал Ньюмен в своей Apologia pro vita sua рассказывает, как он был удивлен, обнаружив, что в Риме имя Св. Фомы было практически неизвестно. Извлеченный в 1880 году из забвения папой

Львом XIII, он был провозглашен «общим учителем», то есть обязательным авторитетом для всех католических богословов. Это означает, что даже в орденах, где существуют собственные богословские школы, например, у францисканцев или иезуитов, приоритет для всех, к какой бы духовой традиции они не принадлежали, должен отдаваться мнениям Св. Фомы.

Чаще всего Св. Фома развивает мысли Блаж. Августина, пытаясь обосновать их логически, опираясь на учение Аристотеля. Труды Аристотеля (IV век до н. э.) были незадолго до этого переведены на латинский язык Иаковом из Венеции, насельником норманнского монастыря Мон Сен Мишель. Известно, что комментируя один из аристотелевских трактатов, Св. Фома написал собственное сочинение на ту же тему, так что серьезное влияние Аристотеля на богословие Аквината не вызывает сомнений.

Зло не имеет с грехом ничего общего

Следуя языческой логике Аристотеля, Св. Фома полностью отошел от иудео-христианских представлений о происхождении зла в любых его формах, и смерти в том числе. Книга Бытия объясняла страдание и смерть разрывом между человеком и Богом, тогда как Св. Фома в своих размышлениях на эту тему предпочитал следовать языческим философам, и в первую очередь стоикам. «Показательно, пишет о. Сертилланж, что посвятив проблеме зла девять глав свое богословской Суммы, Фома ни разу не вспоминает ни о Сатане, ни о первородном грехе. И то и другое для него лишь частные случаи, о которых в свое время у него пойдет речь, но вовсе не они лежат у истоков мирового зла».⁴⁹ А это значит, что его взгляды решительно расходятся с вековым учением Церкви, и тем более с ее последним, опубликованным в 1992 году Катехизисом: «Откровение дает нам несомненную веру в то, что вся человеческая история отмечена первородным грехом, свободно совершенным нашими прародителями».⁵⁰ Эта формулировка остается, конечно, в плену линеарной концепции времени с ее представлениями о до и после, хотя мы знаем сегодня, что на определенном уровне реальности времени не существует. Однако, не разделяя в этом пункте предложенную Катехизисом формулировку, мы видим все же, что он указывает на четкую связь между нынешним состоянием мира и первородным грехом. В учении Св. Фомы наши отношения с Богом неизбежно предстают в несколько ином свете. Согласно его гипотезе, все формы зла, существующие на физическом уровне, в том числе смерть, не имеют к отношениям, в которых мы находимся с Богом, ничего общего. Наши отношения с Ним определяются лишь нашим духовным развитием. В итоге важнейшая сторона нашего материального существования оказывается из этих отношений совершенно исключена. Следуя иудео-христианской традиции мы готовы признать, что все наши беды проистекают из вторичных причин, среди которых наука и техника стоят нынче на первом месте, но мы отлично знаем при этом, что единственным способом положить конец злу во всех его формах, искоренить зло в зародыше, является воссоединение человека с Богом. Какая огромная разница с тем, о чем говорит Фома! Но он следует Аристотелю, а Аристотель обо всем этом, естественно, не мог и подозревать.

Предопределение

Что касается нашей земной жизни от рождения и до кончины, то она не имеет никакого смысла, поскольку в глазах Св. Фомы мы являемся всего лишь игрушкой Бога. В след за Блаж. Августином, но прежде всего, за Аристотелем, Фома разработал учение об абсолютном предопределении. «Тому, что одних Бог предназначает к славе, а других к погибели, нет иной причины, кроме Божественного соизволения».⁵¹ Господь не может удовольствоваться тем, чтобы вознаградить лучшим: «Ни одно тварное существо не было бы лучше другого, если бы Господь не возлюбил его больше».⁵² И обоснование этого вывода, глубоко проанализированное о. Гарригу-Лагранжем в Католическом богословском словаре таково: «Бог или определяет, или подлежит определению сам — третьего не дано». «В чистом Акте, утверждают томисты, невозможна никакая зависимость или пассивность».⁵³

Чтобы лучше понять Аристотеля, а с ним и Св. Фому, в этом пункте необходимо уяснить себе, что они разумеют под «чистым Актом». Речь идет о специальном термине, который в разговорном французском сохранил свое значение лишь отчасти. Встретив пятилетнего мальчишку в свернутом из газеты шлеме и с деревянной шпагой в руке, вы могли бы сказать в шутку: «Гляди-ка, вон будущий генерал идет!» На языке более книжном его можно назвать «потенциальном генералом» — это будет понятно: слово потенциальный свое значение в современном французском языке сохранило. Лет через сорок, встретив его в военной форме, вы сможете назвать его на языке Аристотеля актуальным генералом, но в разговорном языке слово актуальный мы в этом значении уже не используем. То, что с этим мальчиком произошло, в терминах Аристотеля и будет называться переходом от потенции к акту. Речь идет об осуществлении, реализации того, что уже существовало в возможности. Когда Аристотель, а вслед за ним и Св. Фома, называют Бога «чистым Актом», они имеют в виду, что все возможности в Боге от века уже реализованы. Поэтому об изменении и эволюции в Нем не может быть речи. Стало быть, каким бы то ни было образом на Него повлиять невозможно. Умолять Его, молиться Ему бесполезно — это ничего не изменит.

Но в этом пункте, как и во многих других, Церковь, к счастью, не следует мнению Учителя, которого сама так настойчиво рекомендует: «Бог никого не предопределяет к адским мукам».⁵⁴ Но если Бог, как уверяют нас Аристотель и Св. Фома, действительно представляет собой чистый Акт, то человек может быть проклят или осужден лишь постольку, поскольку этого пожелал Бог. Он не может лишь констатировать задним числом, что наши усилия были напрасны или увенчались успехом — ведь это означало бы, что мы на него как-то влияем. Поэтому наше спасение и наше проклятие всецело определяются волей Божией, как это ясно из утверждений автора процитированной нами выше статьи из Католического богословского словаря. Перед нами опять двусмысленность, опять подтасовка.

Бог никого не любит

К тому же — во всяком случае, в глазах Св. Фомы — Бог не любит одних более, чем других. Он вообще никого не любит — по той простой причине, что наши отношения с Ним для Него не реальны. Чтобы лучше донести до читателя свою мысль, Св. Фома поясняет ее следующим примером: «Мы говорим, что колонна находится справа лишь потому, что какое-то живое существо обнаруживает ее справа от себя: о расположении колонны можно говорить только с точки зрения живого существа». Иными словами, расположение колонны важно для вас, а не для колонны для колоны безразлично, находитесь ли вы там или здесь. Наши отношения к Богу, уверяет этот учитель Церкви, строятся по этой модели. «Тварные существа очевидно находятся в реальных отношениях с Богом, но в Боге нет реального отношения к Его тварям».⁵⁵ Наше отношение к Богу реально для нас, но не для Него. Существуем мы или нет, прокляты мы или спасены, любим мы Его или же ненавидим, для Него не имеет значения, и это нормально — ведь Он представляет собой чистый Акт. Ничто не может Его затронуть.

Единственный способ выручить Св. Фому это признать, что он непоследователен, что система его не так безупречна как кажется, и что приступая к очередному вопросу он не всегда принимает во внимание выводы, которые сам же сделал по предыдущему. Так, аргументы, приводимые Аквинатом в поддержку своей теории евхаристического «пресуществления», полны противоречий и не отвечают мысли Аристотеля, на что указывали ему еще его современники. Зато в вопросе о нашем отношении к Богу Фома, к сожалению, следует Аристотелю слишком буквально. Вот почему, говоря о Боге, он всегда заменяет глагол «любить» выражением «желать блага». «Бог есть причина всякой вещи… Всему сущему Бог желает некоторого блага, а поскольку любить означает ничто иное, нежели желать блага, ясно, что Бог любит все существующее».⁵⁶ Он являет, таким образом, свою Благость, проявляя к некоторым живым существам милосердие, но этому милосердию не соответствует никакое чувство. Св. Фома признает, что Бог совершает акты милосердия, но акты эти не проистекают из Его сочувствия. Ведь проявлять его означало бы испытывать чувство, причиной которого являемся мы. А бог никаких чувств не испытывает. Это чистый акт, чистый бриллиант. В таком Боге нет изменения, но это Бог ни в чем не заинтересованный, мертвый: «Милосердие в высшей степени подобает Богу, если понимать его не как чувство, которое Бог испытывает, а как дело, которое Он вершит… Поэтому печаль о горе другого не может в Боге иметь места, но устранение этого горя подобает Ему в высшей степени».⁵⁷ Всякий раз, когда Св. Фома обращается к текстам Св. отцов о любви Божией и выражает им свое горячее одобрение — знайте: он понимает их именно в этом смысле. Бог, согласно Св. Фоме, любит тех, кому Он «сотворил благо» ничуть не больше тех, кого Он обрек на вечные муки. Они для него лишь повод явить Свое милосердие. Они нужны Ему, поскольку без них этот атрибут Его сущности не сможет обнаружить себя. Дело, таким образом, не в спасении спасаемых, а в Его собственной славе. И точно так же нужны ему те, на ком Он сможет явить свою Справедливость. И те и другие выбираются произвольно, случайно, не совершив ничего, чем они могли бы заслужить свою участь.

Св. Фома, возражали мне, просто хотел сказать, что любовь Божия не имеет с нашей ничего общего: настолько она превосходит ее. Но пожелай он хотел сказать только это, он сказал бы об этом прямо. Латинский язык достаточно богат, чтобы позволить выразить такую простую мысль, а Фома им владел в совершенстве. Те, кто пережил состояние клинической смерти, на опыте познали, насколько любовь Божия превосходит любые наши представления о любви и, каким бы ни был их язык, сумели найти слова, чтобы это ощущение передать. Отец Варил-лон, проанализировав, что подразумевает понятие любви, сумел передать простыми словами, без лишнего пафоса, как любовь Божия к нам рушит все наши представления о Его трансцендентности:

«Любящий говорит любимому: ‘Ты моя радость’, что означает: ‘Без тебя у меня нет радости’. Или он говорит: ‘Ты для меня все’, что означает: ‘Без тебя я ничто’. Любить, значит стремиться жить посредством другого и для другого… Поэтому истинно любящий беднее всех. Бесконечно любящий — Бог — бесконечно беден…

«Любовь и желание независимости по сути несовместимы. Кто более любит, тот более зависим. Бесконечно любящий — Бог — бесконечно зависим (что остается для нас непостижимым, пока мы не поймем Бога как чистую Любовь, то есть пока мы, подзуживаемые болезненным воображением, видим в любви лишь один из аспектов Бога, а не самое Его бытие, бесконечно интенсивное и бесконечно чистое)…

«Любящий говорит любимому: ‘Я не могу смотреть на тебя свысока, не погрешая против любви’. Если любящий в каком-то отношении выше любимого, его любовь остается любовью, лишь заявляя о себе в действии, которым он отрицает свое превосходство и становится любимому равным. И потому самый любящий всегда и самый смиренный. Бесконечно любящий — Бог — бесконечно смиренен. Вот почему Бога как Он есть нельзя увидеть иначе, чем во Христе, указывающем на божественное смирение жестом омовения ног».⁵⁸ К счастью, многие священники — нескольких из них мне самому довелось встречать — стоят на стороне о. Вариллона, а не абсолютного Учителя, чьему авторитету они обязаны доверять. При этом иерархия обычно оправдывает их тем, что они, мол, говорят так для простецов, которые только такой язык и способны понять, тогда как для развитых умов, для тех, кто способен к рефлексии, учение Аристотеля и Св. Фомы остается непререкаемой истиной. Подобное двуличие является для Церкви смертельным!

Фома Аквинский нигде не объясняет свой отказ говорить о любви Бога к нам тем, что любовь в Боге бесконечно превосходит все наши образы любви. При этом — как мы на примере милосердия уже убедились — из своего понятия о Боге он выводит все логические построения. Я, кстати говоря, не единственный, кому это понятие кажется возмутительным. Посмотрите, например, что пишет по этому поводу Карл Ранер, один из самых выдающихся богословов последнего столетия: «Что это за Бог, у которого нет никаких реальных отношений со мной? Это абсурд: ведь Бог реально любит меня и реально воплотился»; этот текст Ранера с одобрением цитируют Ю. Буэссе и Ж.-Ж. Латур.⁵⁹ Этот же текст приводит о. Гало, отстаивающих ту же позицию в еще более резких выражениях.⁶⁰ Разделяет ее и протестантский богослов Юрген Мольтман.⁶¹ Меня нельзя, как видите, обвинить в том, что я плохо понял мысль Св. Фомы. Ведь все мною названные богословы не жалуются на то, что Учителя плохо поняли, предлагая иное, верное его толкование. Они просто констатируют, что по данному конкретному пункту вероучения то, что он утверждает, абсурдно. Но его мнение не просто абсурдно — оно противоречит христианской вере. Как вообще осмеливаются все эти Фомаристотели называть себя христианами?

Страсти Христовы не имеют никакого смысла

В подобной перспективе вся жизнь Христа, включая и его Страсти, совершенно бессмысленна. Да и были ли они, эти Страсти, реальными для Фомы? Моление в Гефсиманском саду сводится у него к легкому испугу, к мимолетной грусти: на кресте Христос, даже по человечеству, наслаждается полнотой блаженного видения, в котором заключается, согласно западному богословию, высшее блаженство праведных. Суть того, что принесло человечеству христианство, оказывается за скобками. С этой же точки зрения рассматривает Св. Фома Страсти Христовы и в своей Сумме бoгословия: роль так их остается не проясненной. Он лишь повторяет слова Блаж. Августина о том, что Христос примирил нас с Богом «мирной жертвой»; также, вслед за Августином, он уверяет, что на кресте Христос «искупил» наши грехи и что жертва Его предложена «в качестве удовлетворения». Таким образом, оставаясь в своем толковании позади многих других богословов, он не может предложить ничего нового. По сути, он просто вписывается в западную традицию.⁶² Но кому нужно это «удовлетворение»? И в чем Он нас «примиряет»? Каким образом Его жертва «упраздняет» грехи? Иными словами, о «механизме» нашего спасения Фома упорно хранит молчание. Простите мне ужасное слово «механизм», но оно действительно очень удобно для описания той причинно-следственной цепи, которая привела к нашему спасению. Как именно были мы спасены и в чем это спасение заключается? Опять молчание. К тому же, поскольку Бог Св. Фомы, с нами ни в какие реальные отношения не вступает, наши грехи вообще не могли Его оскорбить! Нельзя же оскорбить колонну! В этом и состоит преимущество подобного способа богословствовать! Но если оскорбление Ему нанести нельзя, то о каком удовлетворении или примирении может идти речь — ведь для Него мы все равно, что не существуем! По всем этим вопросам у Св. Фомы нет ни малейшей ясности.

Конец ознакомительного фрагмента.

← 1. Критика источников вероучения

* * *

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Примечания

François Brune, St Paul, le témoignage mystique, Oxus, 2003, p. 94–101.

François Brune, La réduction de la personne à l’être chez St Augustin et dans la Scolastique, в коллективной монографии «Saint Augustin», Les dossiers H, Editions L’Age d’homme, Lausanne, 1988.

François Brune, Christ et karma, Le temps présent, 2012, p. 40–45.

Тим 2.4.

Отец Сертилланж, чьим переводом я здесь воспользовался, чувствуя категоричность этого текста, добавляет слово «формально»: «чего Бог формально не желает…».

St Thomas d’Aquin, Somme théologique, Ia, q.19, a.6.

Ориген, О началах, 1, 6, 3, и 3, 6, 5.

Joseph Turmel, Histoire du diable, Les Editions Rieder, 1931, pp. 93-95.

Olivier du Roy, L’intelligence de la foi en la trinité selon saint Augustin, genèse de sa théologie trinitaire jusqu’en 391, Etudes augustiniennes, Paris, 1966. Последние страницы этой работы подытоживают наиболее поздний вариант учения Блаж. Августина о Троице.

Op.cit., p. 463 — как, возможно, и сегодняшние наши мудрствования на эту тему.

R. P. Sertillanges, Le Problème du Mal, t. II, pp. 25–27.

Catéchisme de l’Eglise catholique, Mame/ Plon, 1992, § 390. См. также предыдущие и последующие параграфы.

St Thomas d’Aquin, Somme théologique, Ia, q.23, a.5, solutio 3.

St Thomas d’Aquin, Somme théologique, Ia, q.20, a.3. В этой и следующих цитатах я использую перевод о. Сертилланжа, опубликованный в Revue des Jeunes, 1926.

Dictionnaire de Théologie Catholique, tome XII, col. 2983.

Catéchisme de l’Eglise catholique, § 1037.

St Thomas d’Aquin, Somme théologique, Ia., q.13, a.7.

St Thomas d’Aquin, Somme théologique, Ia, q.20, a.2, conclusion.

St Thomas d’Aquin, Somme théologique, Ia, q.21, a.3.

François Varillon, Un abrégé de la foi catholique, (см.: Etudes, octobre 1967, p. 299, цитировано в моей книге Christ et karma, Le temps présent, 2012, pp. 206–207.

Karl Rahner: Problèmes actuels de Christologie, Desclée de Brouwer, 1965, p. 407.

Père Galot // L’Ami du Clergé, № 50, 1970, p. 726.

Jürgen Moltmann, Le Dieu crucifié, collection Cogitatio Fidei, № 80, Le Cerf/ Mame, 1974, pp. 263-266.

St Thomas d’Aquin, Somme théologique, IIIa pars, Question 22, articles 3 et 4.