Рукопись

Филимон Грач

Писатель Филимон Грач хорошо известен нашим читателям. Но на этот раз он предлагает совершенно новую и довольно необычную книгу. «Рукопись» – это своего рода писательская исповедь и одновременно – хроника написания самой книги с подробным и увлекательным изложением событий, происходящих и с главными героями и с самим писателем, автором книги. Подобная «многослойность» – весьма увлекательное чтение для всех любителей необычного и загадочного.

Глава 2

Иезуиты

Чтобы хоть как-то занять себя на этом скучнейшем в моей жизни мероприятии, я опять долил себе вина в бокал и стал искать к кому бы придраться со светским, на их манер, разговорчиком… «Так месье Сираншон говорит, что его сыр самый лучший в округе? Может быть, может быть… Чем не тема для безобидной пикировки словами!»… Обойдя несколько высоких столиков на ажурных ножках, окружённых пьющими, жующими и курящими людьми, я сразу обратил внимание на одного своего старого знакомого, немолодого уже француза Вивьена Трюльи, тот всегда, как только выпивал немножечко сверх меры, так сразу начинал кичиться своей, якобы, принадлежностью к роду великого Иоахима Мюрата, известного наполеоновского маршала! Вот его-то я и намеревался погрызть немного за столь фривольную самоидентификацию…

— Послушайте, старина Вивьен! — Незаметно подойдя к его столику, благо, что кроме него самого, за ним больше не было никого из гостей… — я повернулся лицом к пожилому французу, тот, всецело погружённый в своё занятие, вытаскиванием застрявшего моллюска из раковины, сначала отреагировал на моё обращение крайне рассеянно, вскоре спохватившись, вдруг воскликнул, — А! Это вы, мистер русский!

… «Ничего себе, «мистер русский»! Я, конечно, в душе оскорбился на его эскападу, но вида не подал… Сам виноват, что послушав своих соседей по сектору, английскую чету Рэтчелл, припёрся на их чрезвычайно «отпевательный» фуршет»…

Рэтчелл старший, таскавшийся со мной повсюду, мгновенно прийдя мне на выручку, начал было;

— Э-э… месье Вивьен! Вот месье Базиль Сираншон утверждает….

— Да, он утверждает, месье Вивьен! — продолжил я, перехватывая эстафету от Дэвида Рэтчелла, — что его сыр Аббеи — де-Сито самый лучший в нашей коммуне… это так?…Как вы думаете?

Фразу «как вы думаете» я специально приклеил с конца со значительным отставанием по времени, чтобы этот пожилой балбес не мнил себя уж слишком большим умником по части исторических инъекций…

* * *

… Да, в общем, дело не в этом… Как я пережил вчерашний фуршет, не помню… Дэвид, старый суссекский пьяница, с самого начала увязавшийся за мной, был несносен, после окончания вечеринки мне пришлось выслушивать его высокопробную ахинению про американскую ПРО, про их почти пиратский подводный английский флот с «Чёрным Роджерсом» на флагштоке, и «про прочее», говоря тавтологически…

Кажется, он сам уже не верит в разрекламированное могущество США и Англии… «А ты почему во Францию поехал?» — Однажды спросил его я и, пожалуй, впервые старина Дэвид не лукавил, не пытался из кожи лезть вон, с пеной у рта отстаивая передо мной свою англо-саксонскую исключительность, а ответил просто, как подобает нормальному мужику: — «Марго настояла!» Про Марго я уточнять не стал, ситуации жизненные разными бывают, а тут, что называется, классическое «шерше ля фам», но с английским подтекстом!

… Проснулся я, как обычно, в полном одиночестве… За эту прошедшую ночь ветер на улице стал крепче, а мой любимый вековой дуб, беспрестанно стучащий веткой в окно, с заметно поредевшей шевелюрой… Кажется, он стал ещё более сердит и скрипуч, будто это я был повинен в том, что на смену лету обычно приходят осени, а не вёсны… Младший из сыновей Рэтчеллов, Фил, пятнадцати лет мальчишка, долговязый, с худым веснушчатым лицом, уже вовсю гонял мяч у себя на площадке…

Мяч часто залетал на мою территорию и тогда он, с опаской косясь на мои окна, быстро перемахивал через невысокий забор, хватал мяч с земли и тутже бежал обратно… Эта история повторялась несколько раз кряду. В отличие от местных, я снобом не был никогда, а потому всякий раз старался укрыться за оконной рамой либо за шторой, когда мне вдруг казалось, что Фил конкретно смотрит на меня, когда опять хочет тайком перелезть через забор на мою территорию за мячом…

… «Бьянка» с Филом сговорились, наверное, если в одно мгновение я оказался там, где сейчас дует холодный ветер, а вид обветшавших строений и могильные холмы без указания имён и дат, наводят ужас на моё осиротевшее сознание… Ведь это и есть моё одинокое детство? Я оглядываюсь кругом — никого… Только какой-то лысый дядька, моих лет примерно, согнувшись над грядкой, копается у себя в огороде…

В нём я не сразу признал моего ровесника Кольку Майорова… С него свой взгляд переведя в сторону, я сразу увидел тот же самый полуповаленный плетень, клонившийся как и много лет назад, к узкой грунтовой дороге, что так и не удосужилась права быть покрытой хотя бы жиденьким асфальтовым покрытием… Теперь же я был вынужден шмыргать ещё и носом, поскольку не только вид зловонных ручейков с зелёной поросячьей мочой, неукротимо пробивавшихся на простор из-под чьих-то сараек, наводил на меня уныние, но и этот резкий, почти удушающий запах бил в нос… Здесь ничего не изменилось за пятьдесят лет… Н-и-че-го!

В смысле декораций, в этом заколдованном месте под названием «детство» всё осталось почти тем же самым, только не было здесь больше нас, маленьких девочек и мальчиков! Не было песочниц с «городками», не было двухцветных резиновых мячиков, проколотых об гвоздь, торчащий из штакетины на заборе, не было старых скамеек у подъезда с шелухою от семечек, в большом количестве набросанных у ног наших самых главных дворовых сплетниц, не было там наших дорогих дедушек с бабушками, не было наших пап или отчимов, пьяной походкой крадущихся к себе домой после очередной получки….

А сам я? Сколько стёкол перебил я у себя во дворе, сколько свежепостиранного белья этим мячиком испачкал, что обычно развешивали жильцы нашего дома прямо во дворе на бельевых верёвках, подпёртых для устойчивости большими самодельными рогатинами из орешника? И как какая — нибудь скандальная тётя Шура с первого этажа потом всё это выговаривала моей строгой матери… Или как вечно пьяный в усмерть Солодилов дядя Саша из соседнего подъезда мне до хруста в хрящах откручивал моё ухо за какую либо провинность и оно потом становилось толстым, как вареник!

Конец ознакомительного фрагмента.