Участники Январского восстания, сосланные в Западную Сибирь, в восприятии российской администрации и жителей Сибири

Сборник, 2022

В сборник вошли отрывки из воспоминаний и писем, публицистических произведений, в которых содержатся упоминания о польских ссыльных и их взаимоотношениях с местной администрацией и населением, а также фрагменты первых проводимых в России исследований польской ссылки и того влияния, которое оказывали ссыльные на население Сибири. В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Введение

Яцек Легеч

Во второй части сборника документов, описывающих судьбы сосланных в Сибирь участников Январского восстания, мы публикуем три группы материалов. Первую из них составляют отрывки из воспоминаний и писем российских подданных, а также публицистики, в которых содержатся упоминания о польских ссыльных и их взаимоотношениях с местной администрацией и населением. Во вторую группу вошли воспоминания самих ссыльных поляков, в третью — тексты, которые являлись результатом первых проводимых в России исследований польской ссылки, того влияния, которое оказывали ссыльные на окружение, в котором они были вынуждены находиться.

Стоит сделать несколько замечаний о повествованиях, собранных нами в первой главе. Приступая к работе, мы предполагали, что подобных сообщений будет немного больше. Однако же в итоге нам удалось собрать всего несколько десятков текстов, причем большая часть из них представляет собой краткие упоминания или даже отдельные фразы, посвященные порой конкретным личностям из круга ссыльных. Не обладая достоверными источниками, мы можем лишь строить предположения, почему подобные повествования оказались столь немногочисленны.

Показательным примером здесь может служить Томск. Никому не надо рассказывать, сколь значительную роль играли поляки в жизни Томска и Томской губернии во второй половине XIX в. Об этом свидетельствуют хотя бы публикации Василия Ханевича^[6] или же издание, являющееся результатом научной сессии, организованной Антонием Кучиньским^[7]. Однако в российских воспоминаниях того времени упоминания о поляках практически не встречаются^[8].

Анализируя различные библиографии, такие как, например, монументальная библиография российских воспоминаний, подготовленная коллективом под руководством Петра Зайончковского^[9], или библиография сибирских воспоминаний, составленная Натальей Матхановой^[10], нельзя не заметить, что среди авторов воспоминаний мы найдем пропорционально очень мало представителей сибирских старожилов, то есть людей, живших в Сибири уже долгое время. Нам сложно ответить на вопрос, являлось ли это следствием сравнительно низкого уровня образования жителей Сибири, и ввиду этого их ограниченных культурных и, в частности, литературных устремлений, или же они просто считали свою повседневную жизнь серой и не заслуживающей описания.

Авторами подавляющего большинства повествований были, в первую очередь, политические ссыльные, а также лица, проведшие в Сибири относительно немного времени, которых можно назвать путешественниками.

Для авторов, относящихся к первой из указанных групп мемуаристов, поводом к созданию повествования могло служить убеждение, что они участвовали в чем-то важном, о чем следует поведать потомкам. Имел здесь также значение и тот факт, что большую часть ссыльных составляли люди, получившие хорошее образование, а значит, окончившие высшее учебное заведение или студенты. Было это характерно и для второй группы авторов. Стоит также помнить, что часть представителей путешественников отправилась в Сибирь именно с целью изучения тамошних реалий и то, с чем они встретились на месте, было для них ново, а, следовательно, естественным образом интересно и достойно описания.

Для нашего исследования наиболее полезными и интересными с познавательной точки зрения явились повествования, созданные политическими ссыльными. Эти тексты явно преобладают, составляя двенадцать из шестнадцати представленных произведений.

Среди авторов этих воспоминаний были российские подданные, сосланные в Сибирь практически в то же самое время, что и ссыльные участники Январского восстания, то есть в шестидесятые годы XIX в., по преимуществу члены первой «Земли и воли». К их числу принадлежат Василий Берви-Флеровский^[11], Лонгин Пантелеев^[12] и Сергей Стахевич^[13].

Следующую группу составляют лица, сосланные за участие в народническом движении в конце семидесятых — восьмидесятых годах XIX в. К ней можно отнести Ивана Белоконского^[14], Михаила Овчинникова^[15], Константина Станюковича^[16] и Николая Вишневецкого^[17].

Позднейшие ссыльные если и писали о поляках, то скорее о тех, которые были сосланы за деятельность в социалистических организациях. Происходило так, по крайней мере, по двум причинам. Во-первых, после амнистии 1883 г. ссыльные участники Январского восстания не были в сибирском обществе столь заметны. Во-вторых, даже с теми, кто решил не покидать Сибирь, сосланные после 1883 г. имели ограниченный контакт, поскольку являлись лицами, приговоренными к каторге. Они редко сталкивались с обычными жителями Сибири, каковыми стали со временем участники восстания 1863 года. Это четко можно проследить на примере автобиографического романа Владимира Короленко^[18]. Фрагментов, посвященных польским ссыльным, в этом тексте гораздо больше, чем мы поместили в нашем издании, однако, они касаются лиц, сосланных в Сибирь за связь с социалистическим движением на рубеже семидесятых и восьмидесятых годов XIX в.

Стоит здесь также обратить внимание на то, что упомянутые обстоятельства отразились на детальности описаний. Лицам, прибывшим в шестидесятых годах, даже при всем желании, тяжело было бы избежать встреч с польскими ссыльными, которых в то время в Сибири было столь много, что авторы повествований встречались с ними на каждом шагу, а часто, как Сергей Стахевич, жили среди них несколько лет. Нет ничего удивительного в том, что их описания пространны и полны интересных деталей.

Упоминания о польских ссыльных в сочинениях авторов второй группы гораздо более лаконичны, но не менее интересны. Если Василий Берви-Флеровский, Лонгин Пантелеев и Сергей Стахевич описывали жизнь и проблемы ссыльных участников Январского восстания в первые годы пребывания в Сибири, то в текстах российских ссыльных восьмидесятых годов мы можем найти упоминания о тех поляках, которые остались в Сибири, как правило, по доброй воле.

Факт отбывания наказания в Сибири, несомненно, повлиял на содержание сообщений, которые русские ссыльные оставили о польских ссыльных. Русские ссыльные считали поляков революционерами и своими союзниками в борьбе с общим врагом, а польских ссыльных — товарищами по несчастью. Они относились к ним если не с симпатией, то, по крайней мере, с сочувствием. В силу этого, сложно на основании их повествований и впечатлений делать далеко идущие выводы об отношениях к ссыльным полякам других жителей Сибири. Тем не менее, эти сообщения являются столь важными, что их нельзя не упомянуть.

Абсолютным исключением в данном отношении является работа Сергея Анисимова, сосланного в Сибирь уже в 1906 г., посвятившего польским ссыльным практически все свое произведение. Важным является то, что опирался он не только на сведения из вторых рук, но также и на личное общение с последними из ссыльных, живших в городе Ялуторовске. Наверное, никто столь точно и интересно не описал судьбы этих старичков, часто сгорбленных и беззубых, которые продолжали жить повстанческим прошлым, продолжали тосковать по родине, идеализировали ее в своих представлениях, временами грубо развенчиваемых польской действительностью. Все это привело нас к решению опубликовать это сочинение целиком.

Чрезвычайно интересными были бы, без сомнения, воспоминания о польских ссыльных, написанные сибирскими чиновниками, которым приходилось сталкиваться с поляками в шестидесятых — восьмидесятых годах XIX в. К сожалению, единственным источником подобного рода, в котором нам удалось обнаружить краткое упоминание о ссыльных, была автобиография генерал-губернатора Западной Сибири Александра Дюгамеля^[19]. Среди историков бытует мнение, что после себя оставил мемуары также тобольский губернатор Александр Деспот-Зенович, однако никто не может их найти^[20]. Отдельные фрагменты, посвященные полякам, можно обнаружить в воспоминаниях Евгения Корша^[21] и Василия Мерцалова^[22], описывающих события уже рубежа семидесятых и восьмидесятых годов XIX в. Однако это лишь скупые, не превышающие по объему несколько предложений замечания о наличии в рядах сибирской администрации бывших ссыльных.

Лишь одно из публикуемых нами сообщений принадлежит к эпистолярному жанру — это фрагменты писем Антона Павловича Чехова, написанных во время путешествия по Сибири. Других значимых для нашей темы подобных материалов нам обнаружить не удалось. Исключением здесь будут являться письма-доносы как на самих ссыльных, так и на якобы покровительствующих им чиновников, которые мы поместили в первой части сборника.

Только один из издаваемых документов был создан обычным, если можно так выразиться, жителем Сибири, то есть человеком, не бывшим ни ссыльным, ни путешественником, ни чиновником. Таковым текстом является фрагмент исследования Николая Васильевича Латкина о Енисейской губернии. Мы не поместили отрывок, касающийся польских ссыльных, в третьей главе сборника, поскольку он был написан на основании не архивной работы, а личных наблюдениях автора.

В отличие от Н. В. Паткина, сложно рассматривать в качестве обычного жителя Сибири Василия Васильевича Верещагина, великого русского художника, небольшие фрагменты повествования которого мы публикуем в этом издании. В азиатской части России Верещагин жил относительно недолго, причем не в Сибири, а в Туркестане. В Сибири же он был только проездом. В силу этого его, как и А. П. Чехова, можно причислить к группе, обозначенной нами как «путешественники».

В первой главе мы, как уже упоминалось, публикуем шестнадцать текстов: пятнадцать фрагментов и одно произведение полностью. Фрагменты отличаются друг от друга объемом. Более половины главы занимают пространные отрывки из первого тома воспоминаний Сергея Стахевича. Столь значительную часть этого произведения мы решили издать по двум причинам. Во-первых, наиболее важные для нашей темы части этого сочинения никогда ранее не публиковались, во-вторых, ни в одних других русских воспоминаниях столь большого внимания полякам уделено не было. В силу этого нами также было принято решение издать как первую главу сочинения Стахевича, в котором он описал обстоятельства, сопутствующие его прибытию в Сибирь, так и главы, посвященные истории его пребывания на территории Восточной Сибири.

Остальные фрагменты насчитывают по объему не более десяти, реже не более двадцати страниц. Некоторые из них совсем короткие, однако, как нам кажется, интересные и достойные публикации. Примером может служить отрывок из повествования Николая Вишневецкого, касающийся союзов ссыльных с сибирячками^[23]. Нами были отобраны фрагменты, являющиеся, с нашей точки зрения, наиболее интересными. Не вошедшие в данное издание упоминания о поляках либо дублируют информацию, содержащуюся в текстах, нами публикуемых, либо являются совершенно отрывочными и вдобавок рассеянными в объемных массивах текстов, посвященных совершенно иным проблемам.

Во второй главе мы поместили небольшую подборку фрагментов воспоминаний поляков, в первую очередь ссыльных, в которых они описывают свои отношения с администрацией и местными жителями по дороге в ссылку и во время пребывания в Сибири. Подобных отрывков в мемуарах польских ссыльных, конечно же, гораздо больше. Мы выбрали те, которые, по нашему мнению, лучше всего характеризуют данный вопрос, и публикуем их для того, чтобы сопоставить взгляды польских ссыльных и русских на одни и те же проблемы.

Воспоминания ссыльных, как емко определил Францишек Новиньский, служат для воссоздания широко понимаемой сибирской ссыльной эпопеи, но их содержание настолько богато, что они позволяют создать определенный набросок образа сибирского общества шестидесятых — семидесятых годов XIX в.^[24]Подобным образом мемуары использовали ранее и иные исследователи, например, Михал Яник, Виктория Сливовская и Эльжбета Качиньская^[25].

Несмотря на то, что к настоящему моменту воспоминания уже многократно использовались для изучения взаимоотношений ссыльных и жителей Сибири, неразрешенным останется вопрос, насколько мы можем доверять описаниям, свидетельствующим о позитивном или негативном расположении российской администрации и местного населения к польским ссыльным. Необходимо помнить, что авторы некоторых мемуаров не усматривали ни одного положительного момента, поскольку сами они столько вынесли во время восстания и, позднее, этапирования в Сибирь, что им сложно было освободиться от различного рода предубеждений. Были и такие, кто, как, например, Владислав Чаплицкий, по своей сути видели в России только плохое. В. Чаплицкий был сторонником теории Францишека Духинского о туранском происхождении «москалей»^[26] и по этой причине имел изначально антироссийские взгляды^[27]. Такие случаи, однако, можно достаточно быстро исключить и не принимать их во внимание.

Нельзя забывать, что сообщения, касающиеся отношения русских к полякам являются весьма специфическими, поскольку лицо, являющееся объектом наблюдения, пытается оценить впечатления наблюдающего. Однако в отношении воспоминаний как исторического источника появляются и иные сомнения. Против них выдвигаются обвинения в субъективизме, поскольку авторы мемуаров склонны выводить себя на первый план, а факты и события они интерпретируют с перспективы прошедших нескольких лет, а иногда даже десятилетий^[28]. В таких ситуациях лучше всего обратиться к письмам, но в нашем случае такой возможности не было.

В данной части нашего сборника помещено более десяти фрагментов, проявляющих характер отношения русских и населения Сибири к ссыльным участникам Январского восстания. Можно, конечно, говорить, что выбор их несколько случаен. Но читатель должен знать, что не во всех из нескольких десятков изученных воспоминаний были обнаружены отрывки, посвященные этой теме. В значительной части воспоминаний сохранились описания обращения со ссыльными по прибытии их в Петербург, и в этом нет ничего удивительного, поскольку бывшие повстанцы могли там столкнуться с функционированием российского аппарата подавления во всей его полноте и, что самое важное, с большим числом русских, которые за ними внимательно наблюдали. По этой причине практически все авторы мемуаров в большей или меньшей степени вспоминают о пребывании в петербургских или московских тюрьмах. Сразу же добавим, что о поведении соответствующих властей и населения Петербурга и Москвы ссыльные высказывались единодушно, что, несомненно, подтверждает достоверность их воспоминаний. Было так и в случае губернской администрации в Тобольске, где функции губернатора в то время исполнял Александр Деспот-Зенович, поляк по происхождению. Мы, однако, отказались от того, чтобы представить его позицию в отношении ссыльных, поскольку эта проблема поднимается в делопроизводственных материалах, помещенных в первой части данного издания источников.

Из анализа нескольких десятков воспоминаний следует, что наихудшим было обращение со стороны российской администрации низшего ранга, ответственной за этапирование ссыльных до мест отбывания наказания. Владислав Запаловский в своих мемуарах пробовал прояснить этого вопрос. По его мнению, «на должности смотрителя, надзирателей за заключенными должны назначаться люди благородные, честные, обладающие умом, а, самое главное, сердцем, единственной целью которых не было бы, как сейчас, обогащение за счет арестантов, но которые бы ежесекундно следили за поступками, трудом и нравственностью вверенных под их заботу и попечение людей». Далее продолжает: «Надзиратель должен обращаться с заключенными мягко, относиться к ним, как к людям, дабы их не оттолкнуть, дабы чувствовали и видели, что могут они еще вернуть свое положение среди собратьев, которое по своей вине утратили»^[29]. Но кто в России тогда думал о подобных вещах. Эти вопросы были частично урегулированы только в результате столыпинских реформ, но в этот период число поляков, приговоренных к сибирской ссылке, было несравнимо меньше. Мы не обладаем большим количеством воспоминаний, написанных в этот период, в тех же, которые существуют, вопрос об отношении жителей Сибири к польским ссыльным оказывается маргинальным.

Больше сохранилось воспоминаний поляков, сосланных в Восточную Сибирь, ввиду того что их число было больше, чем приговоренных к ссылке в Западную Сибирь. В силу этого мы не разместили в данном издании фрагментов проявляющих, например, позицию иркутских чиновников или населения Восточной Сибири по отношению к ссыльным. Тем не менее, мы приводим один показательный случай неприятия ссыльного Корнелия Зеленки жителями небольшой деревни Куяда Иркутской губернии. Как кажется, мы этим не введем читателя в заблуждение, поскольку прибывших на поселение, особенно если это были отдельные лица, по всей Сибири ожидал похожий прием. Как правило, сибирский крестьянин боялся польского мятежника, который, как они полагали, поедал детей и выступил с оружием против «белого царя»^[30].

В нашем издании источников мы не приводим писем, поскольку они подвергались цензуре. Мы, несомненно, найдем в них много интересных данных о судьбах отдельных лиц, описаний сибирских пейзажей, однако не найдем информации о том, что ссыльные столкнулись, например, с плохим обращением со стороны чиновников, поскольку такие письма, скорее всего, не достигли бы адресата, а наказание автора было бы ужесточено^[31]. Порой мы, конечно, можем обнаружить в письмах упоминания о том, что тот или иной чиновник со ссыльными обходился порядочно или что местное население после временного замешательства, вызванного появлением большого числа поляков, в итоге признало, что с ними можно договориться, вместе вести дела и многому у них научиться. Однако все эти замечания короткие и даже скудные^[32].

Наконец, последнюю группу составляют тексты, которые являлись результатом первых проводимых в России исследований польской ссылки, того влияния, которое оказывало пребывание ссыльных на регионы, в которых они находились, и на местное общество. В начале этой главы мы публикуем классический уже на данный момент фрагмент работы Сергея Максимова Сибирь и каторга^[33]. Это сочинение стало популярным не только в России, но и в мире, а под конец XIX в. было также переведено и на польский язык^[34]. В силу этого оно является одним из наиболее важных источников по истории сибирской ссылки и широко используется исследователями всего света.

Следующие три текста являются результатом исследований по упомянутой проблематике, проводимых краеведами в начале XX в. Несмотря на то, что эти изыскания, вероятнее всего, не проводились под эгидой какой-либо научной институции, любительскими их назвать сложно. Можно, однако, предположить, что некоторые из этих ученых были связаны с появляющимися на рубеже XIX и XX вв. краеведческими музеями. В данной главе мы публикуем полностью тексты Александра?] Макарова^[35] и Леонида Орлова^[36], а также фрагменты работы Бориса Герасимова^[37]. Все они были изданы в сибирских периодических изданиях во втором десятилетии XX в.

К сожалению, о самих авторах данных сочинений мы знаем немного. Исключением является Борис Герасимов, который известен не только как исследователь истории северо-восточного Казахстана, но и как православный священник, найти информацию о котором не представляло труда. Личности двух других остались для нас в значительной мере таинственными.

На работу А. Макарова ссылается широкий круг российских ученых, однако никто из них практически ничего не написал о самом авторе^[38]. Несомненно, усугубляет ситуацию тот факт, что б публикации не указано не только отчество исследователя, но даже его имя, только инициал. Фамилия же является в России настолько распространенной, что поиск информации об этом человеке напоминает поиск иголки в стоге сена.

Можно предположить, что Макаров был одним из тобольских краеведов. Но в то же время он должен был иметь свободный доступ к архивам администрации Тобольской губернии и, в первую очередь, местной Казенной палаты, поскольку исследование основано, главным образом, на архивах этой институции.

В силу этого следовало бы, как кажется, искать автора среди чиновников местной администрации. Однако в доступных нам опубликованных документах, касающихся тобольской администрации (имеются в виду, в первую очередь, «Памятные книжки»), мы обнаружили только данные о том, что в 1915 г. Александр Платонович Макаров был архивариусом в Тобольской казенной палате^[39]. Весьма вероятно, что речь идет именно об этом человеке, но абсолютно уверенными мы быть не можем, особо ввиду того, что никакой другой информацией об Александре Платоновиче мы не обладаем, равно как не известны нам иные произведения авторства А. Макарова.

Схожая ситуация в случае Леонида Орлова. Как место издания, так и происхождение опубликованных в нем документов подсказывают, что автор происходил из Енисейской губернии, возможно из самого Красноярска. Доступ к документам из местного архива свидетельствует, в свою очередь, что мы, опять же, имеем дело с чиновником. В последней изданной «Памятной книжке» Енисейской губернии^[40] действительно можно найти несколько людей по фамилии Орлов, но ни один из них не носил имени Леонид. Как и в случае Макарова, другие тексты Орлова нам доподлинно неизвестны. Затрудняет поиски и то, что мы не знаем его отчества, тогда как и имя «Леонид», и фамилия «Орлов» в России очень популярны.

Мы не можем также сказать однозначно, что именно побудило этих авторов заняться темой «польских сибиряков». Только в отношении Леонида Орлова мы знаем, что он имел личные контакты со ссыльными. Но было ли это основной причиной написания исследования? Борис Герасимов, в свою очередь, издал множество сочинений по истории и этнографии восточного Казахстана и во время работы в местных архивах столкнулся, видимо, со столь большим количеством документов, касающихся польских ссыльных, что не мог об этой проблеме умолчать, несмотря на «политическую неблагонадежность» подобных сюжетов^[41].

Еще более загадочными для нас являются причины, побудившие к исследованиям А. Макарова. Его работа не только наиболее объемна, но и в наибольшей степени основана на материале источников. Необходимо также отметить, что никто из авторов не изучил столь детально, как это сделал Макаров, проблем, связанных с многочисленной, но по каким-то причинам менее востребованной у исследователей группой, которую составляли лица, сосланные в административном порядке в Сибирь «на водворение». Ни в одном другом сочинении не продемонстрировано столь ярко отношение администрации разных уровней, представителей различных институций к ссыльным и их проблемам, а также механизм принятия решений и документооборот. Несмотря на то, что Макаров не дает ссылок на источники, чтение его текста вполне убеждает в том, что выводы автора основаны на солидной Источниковой базе, собранной в процессе широкой архивной работы. Что склонило автора к написанию этой работы? Какое он имел образование, и именно ли оно позволило ему столь успешно выполнить поставленную задачу? И, в конце концов, кем эта задача была поставлена: была ли это инициатива самого Макарова или же вдохновил его какой-то другой человек или организация? На все эти вопросы на данном этапе мы не в состоянии дать ответа.

Стоит напомнить, что работы Бориса Герасимова и Леонида Орлова тоже были основаны, главным образом, на архивных документах. В этих двух случаях также не указано, документы каких организаций использовали авторы, в каких архивах и фондах они находились. На этот счет мы можем только высказывать предположения. Необходимо, однако, оговориться, что даже если подобная информация была бы в тексте обозначена, она, вероятно, не была бы нам полезна. За прошедшее столетие часть документов, использованных нашими авторами, оказалась, скорее всего, утрачена, часть была перенесена в другие архивы. Опыт работы в российских архивах, в том числе сибирских, подсказывает, что документы равным образом могли сменить свою фондовую принадлежность, и, однозначно, изменились сигнатуры единиц хранения.

Все это лишь повышает значимость изданий упомянутых авторов, поскольку благодаря им мы имеем возможность получить доступ ко многим ценным источникам, отыскание которых на данный момент было бы весьма затруднительно, если вообще возможно.

Чтение работ сибирских краеведов в равной степени убеждает нас в необходимости в своих будущих исследованиях, посвященных судьбам польских ссыльных в Сибири, охватить архивные собрания не только основных сибирских архивов и библиотек, но также и находящихся в менее крупных административных центрах региональных библиотек и музеев.

Каждый публикуемый документ мы старались сопроводить данными об авторе, обстоятельствах и месте написания цитируемого сочинения, а также, если это не вытекает из контекста, информацией о месте и времени описанных в источнике событий. Это не всегда, однако, оказывалось возможным, о чем свидетельствуют указанные выше случаи А. Макарова и Л. Орлова.

Фрагменты мемуаров, написанных по-польски, были переведены на русский язык. Тексты на русском языке модернизируются согласно современным правилам орфографии и пунктуации с сохранением стилистических и языковых особенностей оригинального текста. Прописные и строчные буквы также употребляются в соответствии с современными правилами правописания. Исправлению подверглись устаревшие падежные формы: в прилагательных мужского и среднего рода в родительном падеже единственного числа окончания «-аго» и «-яго» заменялись на соответствующее современной норме — «-ого» и «-его». Например: «местнаго» — «местного», «всякаго» — «всякого». Однако мы сохранили устаревшие варианты окончаний творительного падежа единственного числа у существительных и прилагательных женского рода на «-а» («-я»), т. е. «-ою», «-ею», например: «казенною палатою», «надлежащею суммою», «тою отменою». Также не были изменены индивидуально-стилистические формы и неологизмы.

Сокращенно написанные слова воспроизводятся полностью, восстановленные части слов заключены в квадратные скобки. Это же касается общеупотребительных сокращений, поскольку единообразие их правописания в документах отсутствует. Орфографические ошибки, явные описки (двукратное написание отдельных букв, слогов, слов, перестановка букв, пропуск букв) устранялись в тексте без дополнительных пояснений. Неисправности текста, имеющие смысловое значение (искажение слов, опечатки, меняющие смысл слов), а также неправильно записанные фамилии и имена собственные в тексте документа сохранялись. Правильное написание приводится в примечании. Различные транскрипции имен, фамилий и географических названий сохраняются в тексте документа с оговоркой в примечаниях. Пропущенные в тексте, восстановленные по смыслу слова воспроизводятся в квадратных скобках.

Замечания и авторские примечания, присутствующие в тексте источника, воспроизводятся в конце страницы с обозначением «*».

В тексте документа пропуск обозначается отточием в квадратных скобках. Все даты, встречающиеся в российских документах, даны по юлианскому календарю, т. е. по, так называемому, «старому стилю».

При работе с издаваемыми текстами был использован целый ряд материалов: архивные материалы, опубликованные источники, исследования, интернет-ресурсы. К сожалению, в значительном числе случаев наши поиски не дали удовлетворительных результатов. Это касается, в первую очередь, упомянутых в текстах лиц. Часто авторы указывали только фамилию, без каких бы то ни было других данных, которые позволили бы сузить круг поисков. Кроме того, фамилии польских ссыльных, главным образом, те, которые содержали звуки, отсутствующие в русском языке, часто оказывались исковерканными. В силу этого, в ряде случаев нам пришлось ограничиться предположениями, а порой отсутствие информации не позволяло сделать и их.

Передавая в руки читателей не только это собрание источников, но обе части нашего издания, мы надеемся, что оно не только будет полезным для людей, уже занимающихся изучением судеб польских ссыльных в Сибири, но и вдохновит новых историков, как польских, так и российских на исследование данной тематики. Само прочтение документов продемонстрирует, как много еще осталось в этой области проблем и вопросов, требующих своего разрешения.

Стоит упомянуть, что знакомство с публикуемыми документами показывает, сколь разнородную группу представляли собой ссыльные. Авторы повествований отмечали, порой с удивлением, что среди «ссыльных поляков» было много представителей других народов. Василий Берви-Флеровский, например, видел целые группы белорусских крестьян, православного вероисповедания, высланных в административном порядке Муравьевым. С его точки зрения, именно их участь была наиболее тяжелой, поскольку никто ими не интересовался, никто не старался им помочь, и они погибали в Сибири полностью забытые и не понимающие того, с чем столкнулись^[42]. Сергей Стахевич вспоминал о группах «жмуди», то есть литовских крестьян, с которыми поляки говорили на разных языках^[43]. Михаил Овчинников в свою очередь подмечал, что в числе польских ссыльных было немало белорусов православного вероисповедания (в том числе бывший священник), а также «малорусов», практически не говорящих по-польски. Однако для властей все они были «польскими бунтовщиками»^[44]. В повествованиях среди «польских ссыльных» появляются также итальянцы, французы и немцы.

Мы прекрасно знаем, что в числе ссыльных были люди, происходящие из разных польских земель, представляющие, в принципе, все общественные классы, от аристократов до простых крестьян. Но только чтение русских повествований дает нам возможность понять, как отдельные группы справлялись в сибирских реалиях, как ссылка влияла на их принципы и политические взгляды.

Благодаря тому, что мы имеем свидетельства, охватывающие несколько десятилетий второй половины XIX и начала XX в., мы можем уяснить, как менялись сами ссыльные и как менялось отношение к ним со стороны русских. Русские ссыльные шестидесятых годов XIX в. считали поляков союзниками в борьбе с общим врагом, а ссыльных — товарищами по несчастью. Русские народники, попавшие в Сибирь в начале восьмидесятых годов XIX в., являвшиеся в большинстве своем людьми молодыми, с удивлением обнаруживали, что поляки, все еще остававшиеся в Сибири, мало похожи на революционеров, которых в них привыкли видеть. Часто бывшие ссыльные заботились уже лишь о материальном обеспечении себя и своих родных, а те, которые добились в Сибири успеха, более всего любили посидеть за столом или поиграть в карты в приятной компании, разговаривая на темы, далекие от политики^[45]. Кроме того, молодые русские социалисты считали поляков горячими, безнадежными патриотами, что в устах социалистов являлось обвинением. Вместо того чтобы объединиться с русскими революционерами в борьбе с царизмом, поляки мечтали о возрождении Польши «от моря до моря». Эти чаяния озвучивались только во время вечерних встреч и застолий и не выливались ни в какие реальные действия^[46]. Воспоминания Сергея Анисимова явствуют, что и спустя двадцать лет ситуация не изменилась.

Некоторые из авторов мемуаров подчеркивали, что в среде польских ссыльных ненависть к России, как к государству, не переходила в ненависть к русским^[47]. Со временем и местное население также стало отвечать им симпатией. Жители Сибири в целом сохранили добрую память о ссыльных предшествующих десятилетий, в первую очередь, об участниках Ноябрьского восстания 1830 г., в силу чего без предубеждений встретили следующую волну польских ссыльных^[48]. Это, конечно, не означает, что антипольская пропаганда, проводимая администрацией и частью прессы, была безрезультатна. Чтение как польских, так и русских воспоминаний убеждает в том, что часть местного населения вначале действительно видела в ссыльных поджигателей, бунтовщиков и убийц.

Отдельным вопросом остается оценка вклада ссыльных в цивилизационное развитие Сибири. Во многих повествованиях мы можем найти фрагменты, демонстрирующие, что они сыграли значительную роль в развитии новых ремесел и услуг, содействовали просвещению, а позднее, уже в качестве предпринимателей и купцов ввели на сибирский рынок новые товары.

Следующей заслуживающей отдельного исследования проблемой являются неузаконенные связи ссыльных с сибирячками. Подобные сюжеты появляются на страницах многих повествований. Почему жительницы Сибири соглашались на подобные союзы, а местное общество их не осуждало? Представленные в нашем издании тексты позволяют по-новому пролить свет на данный вопрос, хотя он, равно как и предыдущий, требует еще детального изучения. В силу этого мы хотели бы ещё раз выразить надежду на то, что данное издание будет не только помощью в проведении исследований, но и источником вдохновения.

Перевод на русский язык Натальи Пуминовой-Амброзяк (Российский государственный гуманитарный университет)

Примечания

6

Поляки в Томске (XIX–XX вв.), сост. В. А. Ханевич. Томск, 2012. 686 с.

7

Polacy w nauce i kulturze Tomska i Syberii Zachodniej, red. A. Kuczyński, M. Marczyk. Wrocław, 2008. 436 c.

8

См.: Томск и томская земля в мемуарах и путевых записках конца XVII — начала XX в. Аннотированная библиография, ред. Н. М. Дмитриенко. Томск, 2012. 36 с.

9

История дореволюционной России в дневниках и воспоминаниях, ред. П. А. Зайончковский, в 5 т. М., 1976–1989.

10

Матханова Н. П. Сибирская мемуаристика XIX века. Новосибирск, 2010.

11

Берви-Флеровский В. В. Три политические системы: Николай I-й, Александр II-й и Александр III-й. [Лондон], 1897. 543 с.

12

Пантелеев Л. Ф. Воспоминания. М., 1958. 848 с.

13

Стахевич С. Среди политических преступников // РГАЛИ. Ф. 1337. On. 1. Ед. хр. 243. 505 с.; Он же. В медвежьих углах // РГАЛИ. Ф. 1337. Оп. 1. Ед. хр. 244. 785 с.; Он же. Среди политических преступников // Былое. 1923. Т. 21. С. 63–86; Он же. Воспоминания. В Тобольской тюрьме // Былое. 1923. Т. 22. С. 112–134.

14

Белоконский И. П. По тюрьмам и этапам. Очерки тюремной жизни и путевые заметки от Москвы до Красноярска. Орел, 1887; Он же. Дань времени: Воспоминания, 2-е изд. доп. М., 1928. 371 с.

15

Овчинников М. П. Из воспоминаний моей канской ссылки // Сибирский архив. 1913. № 4. С. 191–198; № 5. С. 248–266; № 9/11. С. 398–412.

16

Нельмин Л. [Станюкович К. М.]. В далекие края. Путевые наброски и картины // Русская мысль. 1886. № 1, 2, 4,12.

17

Вишневецкий Н. Ф. Енисейская ссылка в 1878–1893 гг. // Каторга и ссылка. 1930. Кн. 8/9 (69/70). С. 157–175.

18

Короленко В. Г. История моего современника. URL: http://az.lib.ru/kZ korolenko_w_g/text_1921_istoriya3_oldorfo.shtml (дата обращения: 21.01.2018).

19

Автобиография А. О.Дюгамеля // Русский архив. 1885. Год 23. Вып. 10. С. 184.

20

См.: Nowiński F. Despot-Batoszyński-Zenowicz Aleksander. URL: http://www. polskipetersburg.pl/hasla/despot-batoszynski-zenowicz-aleksander (дата обращения: 21.03.2018).

21

Корш Е. В. Восемь лет в Сибири // Исторический вестник. 1910. Т. 120. № 5. С. 423–449; № 6. С. 806–834; Т. 121. № 7. С. 27–57. Евгений Корш до того, как начал работу в сибирской администрации, также был ссыльным.

22

Мерцалов В. И. Мимоходом. Моя губернаторская эпопея // Русская старина. 1917. Т. 169. № 1. С. 141–150; Т. 170. № 4/6. С. 14–33; Т. 171. № 7/9. С. 38–89.

23

Вишневецкий Н. Ф. Енисейская ссылка… С. 171.

24

Nowiński F. Społeczność Syberii we wspomnieniach powstańców postyczniowych // Unifikacja za wszelka cenę: sprawy polskie w polityce rosyjskiej na przełomie XIX i XX wieku. Studia i materiały. Warszawa, 2002. S. 47–70. См. также: он же. Sybiracy i polscy zesłańcy w pamiętniku Benedykta Dybowskiego // Zesłaniec. 2014. № 58. S. 11–36; Cybulski M. Rosja i Rosjanie w pamiętnikach Polaków (1863–1918). Warszawa, 2009. S. 84-162; Załęczny J. Syberyjskie losy powstańców styczniowych w świetle pamiętników // Zesłaniec. 2013. № 57. S. 7-17; она же. Pamiętniki uczestników i świadków wydarzeń 1863 roku świadectwem zaangażowania i pamięci // Niepodległość i Pamięć. 2014. № 1–2 (45–46). S. 95-116.

25

Janik М. Dzieje Polaków na Syberji. Wrocław, 1991; Śliwowska W. Polscy zesłańcy polityczni na Syberii w pierwszej połowie XIX wieku. Mity i rzeczywistość // Przegląd Wschodni. 1991. T. 1. Z. 2. S. 239–266; Kaczyńska E. Syberia. Największe więzienie świata (1815–1914). Warszawa, 1991.

26

См. подробнее: Grabski A. F. Na manowcach myśli historycznej. Historiozofia Franciszka H. Duchińskiego // Perspektywy przeszłości: Studia i szkice historiograficzne. Lublin, 1983. S. 221–278.

27

Czaplicki W. Czarna księga 1863–1868. Kraków, 1869. S. 2. Хотя Чаплицкий и не находил в русских ничего положительного, однако, временами между строк упоминал, что «жители Сибири, выражая нам свое сочувствие, были по отношению к нам доброжелательны и отзывчивы» (Там же. С. 7).

28

См. подробнее: Cieński A. Z dziejów pamiętników w Polsce. Opole, 2002. В данном издании указана дополнительная литература на тему роли и места мемуаров в исторических исследованиях.

29

Pamiętniki Władysława Zapałowskiego (Płomienia) z roku 1863–1870. Z przedmową K. Bartoszewicza. T. 2. Wilno, 1913. S. 158.

30

Тема судеб сосланных на поселение в сибирские сёла и заимки требует отдельного исследования. В сельские поселения ссылали, главным образом, одиноких молодых людей, крестьянского или мещанского происхождения, но иногда встречались и дворяне. Попадали они туда по одному и, как можно предположить, быстро ассимилировались.

31

См. подробнее: Caban W. Jeszcze w sprawie wartości pamiętników i koresponden cji jako źródeł do badań nad losami zesłańców. URL: http://www.ujk.edu.pl/ nprh3/wp-content/uploads/2017/12/konferencja-Warsztaty-metodologiczno-%C5%BAr%C3%B3d%C5 % 82owe.-Referaty.pdf (дата обращения: 18.01.2018).

32

Например, сосланный в Курган Михаил Жаба в письме от 18 сентября 1865 г. к брату, осужденному на поселение в Верхотурье, писал: «Наше положение изгнанников за некоторое время значительно улучшилось, жители, наконец, убедились, что с поляками можно жить и мои сотоварищи начали получать должности, хотя вознаграждения незначительные, но мы надеемся, что, когда увидят с какой добросовестностью мы выполняем свои обязанности, жалования увеличат» (ГИАОО. Ф. 3. Оп. 6. Д. 7921. Л. 653–654).

33

Максимов С. В. Сибирь и каторга, в 3 ч. СПб., 1871.

34

Maksimów S. Syberya i ciężkie roboty, в 3 ч. Warszawa, 1899–1900.

35

Макаров А. Очерк водворения по Тобольской губернии переселенцев из Царства Польского и Западных губерний после мятежа 1863 года (По материалам Архива Тобольской Казенной палаты) // Ежегодник Тобольского губернского музея. 1911. Вып. 21. С. 1–32; 1914. Вып. 24. С. 33–80; 1915. Вып. 26. С. 81–124.

36

Орлов Л. К истории борьбы Польши за свою независимость и свободу (По секретным документам Департамента Полиции Исполнительной) // Сибирские записки: литературный, научный и политический журнал. 1917. № 4–5. С. 69–83.

37

Герасимов Б. Г. Ссыльные поляки в Семипалатинской области (Краткий исторический очерк) // Записки Семипалатинского подотдела Западно-Сибирского отдела Русского географического общества. Семипалатинск, 1918. Вып. 12. С. 1–109.

38

См.: Пяткова С. Г. Польская политическая ссылка в Западную Сибирь в пореформенный период: дисс… канд. ист. наук. Сургут, 2004. 233 с.; Береговая Е. П. Польская политическая ссылка в Енисейской губернии во второй половине XIX — начале XX вв.: дисс… канд. ист. наук. Красноярск, 2007. 234 с.; Жарова А. С. Возникновение и развитие польской общины в Курганском уезде Тобольской губернии во второй половине XIX — начале XX вв.: дисс. канд. ист. наук. Курган, 2014. 185 с.

39

Памятная книжка Тобольской губернии на 1915 год. Приложения. Тобольск, 1915. С. 27.

40

Памятная книжка Енисейской губернии на 1915 год. Красноярск, 1915.

41

Сам Герасимов вспоминал, что его работа была написана и напечатана раньше, но, как он выразился, «могла увидеть свет только теперь» (Герасимов Б. Г. Ссыльные поляки в Семипалатинской области… С. 1).

42

Берви-Флеровский В. В. Три политические системы… С. 188–189,197-198.

43

РГАЛИ. Ф. 1337. Оп. 1. Ед. хр. 243. С. 53.

44

Овчинников М. П. Из воспоминаний моей канской ссылки… С. 192–194.

45

РГИА. Ф. 1093. Оп. 1. Д. 126. Л. 187–188.

46

Овчинников М. П. Из воспоминаний моей канской ссылки… С. 193–194; Вишневецкий Н. Ф. Енисейская ссылка в 1878–1893 гг. С. 171.

47

РГАЛИ. Ф. 1337. Оп. 1. Ед. хр. 243. С. 62.

48

Берви-Флеровский В. В. Три политические системы… С. 561.