Убийство демократии: операции ЦРУ и Пентагона в период холодной войны

Уильям Блум, 1995

«Убийство демократии» американского историка-исследователя Уильяма Блума – это наиболее полное описание инструментария открытой и скрытой деятельности американских внешнеполитических ведомств и спецслужб. Четкий исторический анализ 56 открытых и тайных вмешательств США в годы холодной войны доказательно демонстрирует глобальный масштаб американской агрессии и жестокую изощренность исполнения в каждом конкретном случае. Блум доказывает, что Соединенные Штаты, вопреки их риторике и общепринятому мнению, занимались отнюдь не продвижением демократии. Наоборот, в одном государстве за другим, методично и безжалостно, напрямую и руками наемников, США уничтожали неугодные им мнения, движения, партии, людей, чтобы привести к власти своих ставленников. Изобилующая деталями и ссылками, книга Блума – это настоящий учебник по внешней политике США, который должен стоять под № 1 в списке литературы любого человека, имеющего отношение как к внешней, так и внутренней политике в России. Если вы хотите понимать, что происходит на шахматной доске мировой политики, вы обязаны знать, как разыгрывались подобные партии в прошлом. Знание истории освещает понимание настоящего и прогнозирование будущего.

Предисловие

Краткая история холодной войны и антикоммунизма

Страх перед тем, что коммунизм может в один прекрасный день захватить большую часть мира, зашорил нас настолько, что мы не видим того, как антикоммунизм уже сделал это.

Майкл Паренти (Michael Parenti) [1]

Однажды, еще в самом начале боевых действий во Вьетнаме, один офицер-вьетконговец задал вопрос пленному американскому военнослужащему: «После войны мы считали вас героями. Мы читали американские книги, смотрели американские фильмы, и обычным желанием вьетнамца в то время было «стать таким же богатым и ловким, как американец». Что же произошло?» [2]

Десятьлет до этого подобный вопрос мог задать американцу житель Гватемалы, Индонезии, Кубы или же уругваец, чилиец и грек десятилетие спустя. Доброжелательное отношение и доверие, которые питали к Соединенным Штатам народы других стран в конце Второй мировой войны, исчезали с каждой новой интервенцией, государство за государством отворачивались от них. Шанс построить разоренный войной мир заново, заложить основы мирной жизни, процветания и справедливости рухнул под тяжким грузом антикоммунизма.

Этот груз накапливался исподволь, на самом деле с первого дня русской революции. Летом 1918 года американские войска численностью около 13 тыс. человек вторглись на территорию молодой Советской России. Два года спустя, потеряв тысячи солдат и офицеров, американцы убрались восвояси, так и не выполнив своей миссии, состоявшей в том, чтобы «задушить большевистское государство в колыбели», как выразился Уинстон Черчилль.

В то время молодой еще Черчилль был военным министром и министром королевского военно-воздушного флота. Именно ему принадлежит главная роль одного из организаторов вторжения союзников (Великобритании, США, Франции, Японии и некоторых других стран) в Советскую Россию, войска которых выступили на стороне контрреволюционной Белой гвардии. Годы спустя Черчилль — уже как историк — написал о той редчайшей афере следующие строки в своих мемуарах, оставленных для потомков: [3]

«Находились ли они (союзники) в состоянии войны с Россией? Разумеется, нет; но советских людей они убивали без разбора. Они были захватчиками на русской земле. Они вооружали врагов советской власти. Они блокировали порты России и топили ее боевые корабли. Они деятельно желали ей гибели и составляли планы по ее свержению. Но война — это же ужасно! Интервенция — это же позор! Им совершенно все равно, твердили они, как русские решают свои внутренние дела. Они были совершенно непредвзяты… стреляя!» (4]

Что же было такого в большевистской революции, если она так встревожила самые мощные державы мира? Что заставило их вторгнуться в страну, чья армия сражалась более трех лет в союзе с ними и понесла больше потерь, чем любое другое государство во время мировой войны?

Большевики осмелились заключить сепаратный мир с Германией, чтобы выйти из войны, которую считали империалистической и ни в коем случае не своей, и попытались восстановить изнуренную и опустошенную Россию. Но большевики пошли дальше этого и вознамерились свергнуть феодальнокапиталистическую систему, провозгласив первое в истории человечества социалистическое государство, а это была уже наглость, не имеющая границ. Это было преступлением, за которое полагалось наказание, это был вирус, который подлежал уничтожению: иначе он заразит и их народы. Вторжение не достигло своей непосредственной цели, однако его последствия оказались глубокими, и они ощущаются по сей день. Профессор Университета Вандербильта (Vanderbilt University) Д. Ф. Флеминг (D. F. Fleming), историк холодной войны, отмечал:

«Для американского народа интервенция в Россию отнюдь не являлась трагедией космического масштаба — скорее, это был незначительный инцидент, давно забытый. Для народов же Советской России и их руководителей это время, наоборот, было периодом бесконечных убийств, мародерства и грабежей, болезней и голода, нескончаемых страданий десятков миллионов людей — трагедией, которая намертво врезалась в сознание нации, которая не будет забыта многими и многими поколениями, если вообще будет забыта когда-либо. И жестко регламентированная жизнь советских людей в течение многих лет может быть оправдана целиком их страхом перед тем, что капиталистические державы однажды вернутся, чтобы завершить свое дело. Поэтому не удивительно, что в своем обращении 17 сентября 1955 года в Нью-Йорке Председатель Совмина СССР Хрущев вдруг напомнил нам об интервенции, «времени, когда вы послали войска, чтобы задушить революцию», как он выразился» [5].

В докладе, опубликованном Пентагоном в 1920 году и посвященном этому вмешательству, являющимся дурным предзнаменованием бесчувственности сверхдержавы к проблемам других народов, читаем: «Эта экспедиция представляет собой прекрасный пример помощи народу, борющемуся за новую свободу в череде благородных, бескорыстных действий при очень трудных обстоятельствах»[6].

История не показала нам, как бы выглядел Советский Союз, если бы ему было позволено развиваться «нормальным» путем — путем, который он выбрал сам. Однако мы хорошо знаем суть того Советского Союза, который пережил вторжение уже на стадии становления, поднялся один в изоляции, находясь во враждебном окружении, а когда смог выжить и достичь зрелости, подвергся нападению со стороны военной машины нацистов с благословения западных держав. Как результат, незащищенность и страх перед внешней агрессией неизбежно привели к деформации характера народа подобно тому, как это происходит с отдельным человеком, выросшим в схожих условиях, когда его жизнь подвергается опасности.

Нам, живущим на Западе, не позволяют забывать политические недостатки (реальные и мнимые) Советского Союза, но в то же время никогда не напоминают о том, что скрывается за этими недостатками. Антикоммунистическая пропагандистская кампания началась даже раньше, чем интервенция. Еще не закончился 1918 год, а выражения: «красная опасность», «большевики атакуют цивилизацию», «красные являются угрозой для всего мира» уже пестрели на страницах газеты «Нью-Йорк таймс».

В феврале и марте 1919 года Юридический подкомитет Сената США проводил слушания, на которых рассматривались «ужасы, творимые большевиками». Характер некоторых показаний можно по достоинству оценить, просмотрев заголовки номера обычно сдержанной и уравновешенной газеты «Нью-Йорк таймс» от 12 февраля 1919 года:

УЖАСЫ, ТВОРЯЩИЕСЯ ПОД ВЛАСТЬЮ КРАСНЫХ. Р. Э. СИМОНС (R. Е. SIMONS) И У. У. УЭЛШ (W. W. WELSH) РАССКАЗАЛИ СЕНАТОРАМ О ЖЕСТОКОСТЯХ БОЛЬШЕВИКОВ — ОНИ РАЗДЕВАЮТ ЖЕНЩИН НА УЛИЦАХ — ПРЕДСТАВИТЕЛИ ВСЕХ КЛАССОВ, КРОМЕ ОТЪЯВЛЕННЫХ ПОДОНКОВ, ПОДВЕРГАЮТСЯ НАСИЛИЮ СО СТОРОНЫ ЧЕРНИ.

Историк Фредерик Льюис Шуман (Frederic Lewis Schuman) писал: «Конечным итогом этих слушаний… стало то, что Советскую Россию начали изображать как некое подобие сумасшедшего дома, населенного бесправными рабами, находящимися полностью во власти шайки маньяков-убийц, имеющих целью разрушить устои цивилизации и вернуть народ назад в варварство» [7].

Ни одну историю о большевиках не считали слишком надуманной, невероятной, гротескной или извращенной, чтобы ее не напечатать, чтобы не верить ей: начиная от национализации женщин и кончая пожиранием младенцев (кстати, в этом язычники обвиняли ранних христиан, да и евреи выслушивали подобные обвинения в Средние века). Истории с жуткими подробностями о женщинах, ставших государственной собственностью и обязанных принудительно вступать в брак, рассказы о «свободной любви» и т. д. «передавались на всю страну по тысячам каналов», писал Шуман, «и они, наверное, сделали больше, чем все остальное, — для того чтобы создать в сознании американских граждан штамп о коммунистах, как о преступниках-извращенцах» [8]. Подобные сказки имели широкое хождение даже после того, как госдеп был вынужден официально объявить их все фальшивками. (О том, что советские люди едят своих детей, рассказывали членам политической организации «Общество Джона Берча» (John Birch Society) на их занятиях, по крайней мере, до 1978 года) [9].

К концу 1919 года, когда поражение союзников и Белой гвардии уже было весьма вероятным, газета «Нью-Йорк таймс» потчевала своих читателей статьями под следующими заголовками:

30 декабря 1919 г. — «Красные стремятся к войне с Америкой».

9 января 1920 г. — «Официальные круги считают большевистскую угрозу на Ближнем Востоке крайне опасной».

11 января 1920 г. — «Официальные лица и дипломаты союзных стран полагают, что вторжение в Европу возможно».

13 января 1920 г. — «Дипломатические круги союзных стран боятся вторжения в Персию».

16 января 1920 г. — заголовок на первой полосе шириной в восемь колонок: «Британии грозит война с красными. Она созывает заседание совета в Париже». «Хорошо информированные дипломаты ожидают военного вторжения в Европу и наступления Советов в Юго-Восточной Азии». На следующее утро, однако, новое сообщение: «Никакой войны с Россией. Союзники готовы с ней торговать».

7 февраля 1920 г. — «Красные собирают армию для нападения на Индию».

11 февраля 1920 г. — «Угроза вторжения большевиков на территорию Японии».

Читателям «Нью-Йорк таймс» предлагали поверитьвто, что угроза вторжения исходит от страны, разрушенной так, как немногие другие государства в истории человечества были разрушены; от страны, все еще пытающейся оправиться от ужасов Первой мировой войны, страдающей от хаоса, вызванного только что завершившейся коренной социальной революцией невиданного доселе масштаба, и ввергнутой в жестокую гражданскую войну против сил, пользующихся поддержкой ведущих держав мира. Промышленность этой страны, и ранее не считавшаяся передовой, лежит в руинах, а народ находится в тисках голода, который, прежде чем закончиться, унесет еще многие миллионы человеческих жизней.

В 1920 году журнал «Нью рипаблик» (The New Republic) представил подробный анализ новостных репортажей «Нью-Йорк таймс», посвященных российской революции и интервенции. Среди всего прочего журнал отметил, что в течение двух лет после Октябрьской революции 1917 года «Нью-Йорк таймс» не менее 91 раза заявляла, что «Советы либо уже приближаются к виселице, либо уже нашли свой конец» [10].

Если реальность представала такой на страницах столь «уважаемого» издания, можно себе представить, каким дьявольским варевом потчевали своих читателей другие американские газеты.

Таковым было первое знакомство американского народа тогда с новым феноменом, появившимся в мире, так сказать, первой лекцией о сущности Советского Союза и штуке под названием «коммунизм». Студенты так и не оправились после этого урока, впрочем, как и сам Советский Союз.

Военная интервенция завершилась, однако агрессивная пропаганда никогда не прекращалась, за полным или частичным исключением периода Второй мировой войны. В 1943 году журнал Life посвятил целый выпуск достижениям Советского Союза, явно выйдя за рамки того, чего требовала солидарность военного времени; издание зашло так далеко, что назвало Ленина, «возможно, самым великим человеком современности» [11]. Однако два года спустя, когда в Белом доме уже находился Гарри Трумэн (Harry Truman), такое выражение братских чувств врядли имело шанс на успех. В конце концов, именно Трумэн был тем человеком, который заявил через день после вторжения нацистов на территорию СССР: «Если мы увидим, что побеждает Германия, мы должны будем помогать России, а если начнет побеждать Россия, мы должны будем помогать Германии, и пусть они убивают друг друга как можно больше, хотя я не желаю победы Гитлера ни при каких обстоятельствах» [12].

Поводом для пропагандистской шумихи стал и советско-германский пакт 1939 года, хотя ее авторы полностью проигнорировали тот факт, что русские были вынуждены заключить его из-за неоднократного отказа западных стран, особенно США и Великобритании, объединить свои усилия с Москвой и выступить против Гитлера единым фронтом [13], также как и отказ прийти на помощь ориентирующемуся на социализм правительству Испании, которое боролось с агрессией немецких, итальянских и испанских фашистов начиная с 1936 года. Сталин прекрасно осознавал, что если Запад не защитит Испанию, то, конечно, не спасет и Советский Союз.

Начиная с «красной угрозы», о которой кричали в 1920-х, в эпоху маккартизма, свирепствовавшего в 1950-е, и вплоть до «крестового похода против империи зла», объявленного Рейганом в 1980-х, американский народ неустанно подвергался регулярным инъекциям антикоммунизма. Американцы впитывают подобные идеи с молоком матери, черпают их из книг, комиксов и школьных учебников. Об этом кричат заголовки ежедневных газет, которые рассказывают гражданам обо всем, что те должны знать, то же самое проповедуют министры, вторят политики в своих предвыборных выступлениях, а на этом всем делает деньги журнал «Ридерс дайджест» (Reader’s Digest).

В результате такой вероломной атаки на сознание граждан растет глубокое убеждение в том, что на мир было ниспослано ужасное проклятие, может быть, самим дьяволом, но в образе людей, и мотивы этих людей далеки от нужд, умения, чувств и морали обычного человека, который управляет себе подобными; они вовлечены в чрезвычайно хитрый международный заговор, имеющий целью захватить весь мир и поработить его, руководствуясь не вполне понятными причинами, хотя зло не нуждается в других мотивах, кроме желания творить зло. Более того, любое заявление этих людей о том, что они являются разумными человеческими существами, стремящимися сделать мир и общество лучше, — есть притворство и обман с целью ввести в заблуждение других и прикрыть их коварство; репрессии и жестокости, творившиеся в Советском Союзе, представляют собой свидетельство полной несостоятельности добродетели и дьявольских намерений этих людей, в какой бы стране они ни находились и как бы они сами себя ни называли; и — что самое важное — единственная альтернатива, открытая для каждого в Соединенных Штатах, это возможность выбирать исключительно между американским образом жизни и образом жизни советским, и ничего между ними и за пределами этого пути построения мирового порядка не существует.

Примерно так все это видится простым гражданам США. Между тем и образованные, умудренные опытом люди, если копнуть поглубже и посмотреть, что скрывается за их внешней ученостью, оказывается, думают точно так же.

Для человека, выросшего в Соединенных Штатах, истинность антикоммунизма является сама собой разумеющейся, — как когда-то не вызывало никаких сомнений утверждение, что земля плоская, или как русский народ верил в виновность жертв сталинских чисток, искренне считая их изменниками Родины.

Чтобы понять превратности американской внешней политики после Второй мировой войны, необходимо учитывать предшествующую часть американской истории. Особенно это касается того вклада — как видно из этой книги, — что привнесли американские вооруженные силы, ЦРУ и другие ветви власти народам мира.

В 1918 году американским финансовым кругам не требовалось иных причин для того, чтобы развязать войну против коммунизма, кроме угрозы их богатствам и привилегиям — правда, их враждебность тогда выражалась лишь в терминах морального негодования.

В период между двумя мировыми войнами американская «дипломатия канонерок» действовала в Карибском море, чтобы сделать это «американское озеро» безопасным для судеб компаний «Юнайтед фрут» (United Fruit) и «W. R. Grace & Со.» и одновременно предупредить большевистскую угрозу, выраженную в действиях таких людей, как никарагуанский повстанец Аугусто Сандино.

К концу Второй мировой войны каждый американец старше сорока лет прожил приблизительно 25 лет в условиях облучения антикоммунистической истерией — период, достаточный для развития злокачественных образований. Антикоммунизм породил собственную модель жизни, независимую от ее капиталистического «родителя». Вашингтонские политики и дипломаты средних лет в послевоенный период все чаще и чаще рассматривали весь мир как состоящий из «коммунистов» и «антикоммунистов», а не из наций, движений или отдельных индивидуумов. Это видение мира, похожее на комикс с праведными американскими суперменами, борющимися везде с коммунистическим злом, превратилось из циничных пропагандистских упражнений в моральный долг американской внешней политики.

Даже концепция «третьего пути», подразумевающая некоторую степень нейтралитета, получила только скудную легитимность в этой парадигме. Джон Фостер Даллес (John Foster Dulles), один из главных архитекторов послевоенной американской внешней политики, кратко выразил это с присущим ему морализмом: «Для нас существуют два типа людей в мире: есть христиане, поддерживающие свободное предпринимательство, и все остальные» [14]. Как подтверждают некоторые тематические исследования в данной книге, Даллес воплотил свое кредо в твердую практику.

Слово «коммунист» (как и «марксист») было настолько затасканно и извращено американскими руководителями и СМ И, что потеряло свой фактический первоначальный смысл. Но ведь даже простое наличие названия чего-то — ведьм или летающих тарелок — предполагает определенную веру в его существование.

В то же время американскую общественность, как мы увидели, основательно натренировали, чтобы она реагировала на этот термин, словно «собаки Павлова» на звук: он, «коммунизм», означал и худшие беззакония сталинской эпохи — от массовых репрессий до сибирских гулаговских лагерей; он означал, как заметил Майкл Пэренти (Michael Parenti), что «классические марксистско-ленинские прогнозы [относительно мировой революции] рассматриваются в качестве заявок на практические действия современного коммунизма» [15]. Это означало «мы» против «них».

Среди «них» мог быть филиппинский крестьянин, никарагуанский граффитчик, законно избранный премьер-министр в Британской Гвиане или европейский интеллектуал. Среди «них» мог оказаться камбоджийский сторонник «третьего пути» или африканский националист — все они были каким-то образом частью единого заговора, каждый из «них» в некотором роде оказывался угрозой американскому образу жизни; любая страна, даже маленькая, очень бедная или расположенная слишком далеко, все равно представляла угрозу, «коммунистическую угрозу».

События, описанные в этой книге, ярко демонстрируют, что для агрессоров никогда не было по-настоящему важно, называли себя какие-то люди, политические партии, общественные движения или правительства «коммунистами» или нет. Не имело никакого значения — были они специалистами по диалектическому материализму или же никогда не слышали о Карле Марксе; были они атеистами или священниками; была сильная и влиятельная коммунистическая партия на политической арене или нет; пришло правительство к власти путем кровавой революции или же мирных выборов. Все были целями, все были «коммунистами».

Еще меньшее значение в этой картине мира имело присутствие советского КГБ. Часто озвучивалось утверждение, что ЦРУ выполняет свои грязные трюки в основном как ответ на операции КГБ, которые были «еще более грязными». Это чистейший обман. Возможно, и были отдельные случаи такого рода в ходе деятельности ЦРУ, но они остались тайной. Отношения между двумя зловещими агентствами отмечены более глубокими дружбой и уважением к коллегам-профессионалам, чем рукопашная схватка. Бывший сотрудник ЦРУ Джон Стоквелл (John Stockwell) написал:

«На самом деле в ходе большинства рутинных операций оперативные сотрудники больше опасались американского посла и его сотрудников, сдерживающих действия штаба, и еще любопытных, сплетничающих местных жителей, которые могли стать угрозой для операций. Тогда прибыла бы местная полиция, за ней и пресса. Последними из всех было КГБ, за мои 12 лет службы я никогда не видел или не слышал о ситуации, в которую бы КГБ вмешивался или затруднял какую-либо операцию ЦРУ» [16].

Стоквелл добавляет, что различные разведывательные службы не хотят «усложнять» жизнь, убивая друг друга:

«Так не поступают. Если у оперативного сотрудника ЦРУ вдруг темной ночью на пустынной дороге спустится шина, он без смущения примет предложение подвезти его от сотрудника КГБ, и, вероятно, эти двое еще заедут в какой-нибудь бар, чтобы вместе выпить. Фактически работники ЦРУ и КГБ частенько приглашали друг друга в гости домой. В архивах ЦРУ полно упоминаний о таких отношениях почти на каждом Африканском участке» [17].

Сторонники теории «борьбы огня с огнем» временами схлестываются и утверждают, что если КГБ, например, приложил руку к свержению правительства Чехословакии в 1968 году, то для ЦРУ вполне приемлемо приложить руку к свержению правительства Чили в 1973 году. Якобы уничтожением демократии КГБ вносит денежные средства на банковский счет, с которого затем ЦРУ оправданно может их снять.

Что же тогда связывало различные объекты американской агрессии, что вызывало гнев, а то и грохот пушек самой могущественной страны в мире? Фактически в каждом из случаев, касающихся стран третьего мира, описанных в этой книге, это была в той или иной форме политика «самоопределения»: желание, рожденное необходимостью и принципом, следовать независимым от целей внешней политики США путем развития. Обычно это прослеживалось в: а) стремлении освободить себя от экономической и политической зависимости от США; б) отказе свести на нет отношения с социалистическим блоком, отказе от подавления «левых» у себя дома или отказе от размещения американских военных баз на своей территории — короче говоря, отказе быть пешкой в холодной войне; в) попытке переделать или заменить правительство, которое не придерживалось ни одного из этих направлений, правительством, поддерживаемым Америкой.

Такая политика независимости проявлялась в деятельности многочисленных лидеров и революционеров третьего мира, при этом на нее нельзя навешивать ярлык «прокоммунистической» или «антиамериканской», их позиция была простым проявлением нейтралитета или неприсоединения к той или иной сверхдержаве. Однако, как мы увидим, США не были готовы мириться с таким положением вещей. Арбенс в Гватемале, Мосаддык в Иране, Сукарно в Индонезии, Нкрума в Гане, Джаган в Британской Гвиане, Сианук в Камбодже… — все они, настаивал Дядя Сэм, должны однозначно занять сторону «свободного мира» или ответить за последствия отказа. Случай отказа от неприсоединения Нкрума (Nkrumah) описал следующим образом:

«Суть эксперимента, который мы предприняли в Гане, состоял в том, чтобы развивать страну, сотрудничая со всем миром как единым целым. Неприсоединение означало именно то, что и должно означать это слово. По сравнению с правительствами старых колониальных держав мы не были враждебны странам социалистического мира. Следует напомнить, что в то время как у себя дома британская метрополия следовала курсу сосуществования с Советским Союзом, британским колониальным территориям никогда это не позволялось делать. Книги по социализму, которые публиковались и находились в свободном доступе в Великобритании, были запрещены в британской колониальной империи, и после того как Гана стала независимой, за границей предполагали, что страна продолжит следовать тем же самым сдерживающим идеологическим методам. Когда же мы повели себя так же, как и британцы в отношениях с социалистическими странами, нас обвинили в том, что ведем просоветский курс и несем самые опасные идеи в Африку» [18].

Это напоминает о событиях Американского юга XIX столетия, когда множество жителей южных штатов были обижены до глубины души, что такое большое количество их темнокожих рабов сбежало в ходе гражданской войны на сторону северян. Они действительно полагали, что черные должны были быть благодарны за все то, что их белые хозяева сделали для них, и что они были счастливы и довольны своей судьбой. Знаменитый хирург и психолог из штата Луизиана доктор Сэмюэль А. Картрайт (Samuel A. Cartwright) вполне серьезно утверждал, что многие рабы пострадали от формы психического заболевания, которое он назвал «драпетомания», симптомом чего было не поддающееся контролю стремление сбежать из рабства. Во второй половине XX века эта болезнь в странах третьего мира обычно называлась «коммунизмом».

Возможно, наиболее укоренившимся антикоммунистическим предрассудком стала убежденность в том, что Советский Союз (или Куба, или Вьетнам и т. д., действующие как суррогат Москвы) — это тайная сила, скрывающаяся за фасадом самоопределения, но имеющая целью разбудить гидру революции или просто устроить беспорядок — здесь и там, везде, где только можно; еще одно воплощение, правда, в намного большем масштабе, пресловутого «внешнего врага», который регулярно появляется на протяжении всей истории. Король Георг обвинял французов в подстрекательстве американских колоний к восстанию; разочарованные американские землевладельцы и ветераны боевых действий, протестующие против своего тягостного экономического положения после революции (восстание Шейса), клеймились как британские агенты, стремящиеся разрушить новую республику; трудовые забастовки в конце XIX века в Америке являлись рукой «анархистов» и «иноземцев», во время Первой мировой войны — «немецких агентов», после войны — «большевиков».

А в 1960-х американская «Национальная комиссия по причинам и предотвращению насилия» заявила, что Джон Эдгар Гувер (J. Edgar Hoover) «смог навязать полиции убеждение, что массовые протесты любого вида являются следствием распространения тайных заговоров агитаторами, обычно коммунистами, «которые дезориентируют думающих иначе людей» [19].

Последняя ключевая мысль, которая раскрывает сущность конспирологического менталитета людей, пребывающих во власти, — это идея о том, что никакой народ, за исключением того, кто живет под властью врага, не может быть столь несчастным и недовольным, чтобы прибегать к революции или массовым протестам; это — исключительно агитация внешних сил, которые сбивают всех с истинного пути.

Таким образом, если бы Рональд Рейган допустил, что у народа Сальвадора есть серьезные основания для протестов против своего ужасного существования, это поставило бы под вопрос его обвинения Советского Союза (и только его ли?) в том, что именно он со своими кубинскими и никарагуанскими союзниками является главным, кто подстрекает сальвадорцев: мол, это везде — магическая сила коммунистов, которая легким движением «красной руки» превращает мирных, счастливых людей в яростных партизан. И это поставило бы под вопрос и целесообразность американского вмешательства. ЦРУ прекрасно известно, насколько это сложный трюк. ЦРУ, как мы увидим, пыталось поднять массовые восстания в Китае, на Кубе, в Советском Союзе, Албании и всюду в Восточной Европе без единого шанса на успех. Сотрудники Управления возложили вину за эти неудачи на «закрытый» характер обществ, вовлеченных в эти события. Но в некоммунистических странах ЦРУ вынуждено было прибегать к военным переворотам или иным уловкам, чтобы поставить у руля своих людей. ЦРУ ни разу не смогло разжечь пламя народной революции.

Если уж считать благом вмешательство Вашингтона в революционные процессы третьего мира, то имеет смысл задать вопрос: почему Соединенным Штатам, если они обязательно должны вмешиваться, не стать на сторону восставших? Это могло бы не только послужить во благо прав человека и справедливости, но и позволило бы перехватить инициативу у Советского Союза. Не будет ли это лучшим способом разрушить мировой коммунистический заговор? Но это — вопрос, который не осмеливались озвучивать в Овальном кабинете, вопрос, который имеет отношение ко многим историям в этой книге.

Вместо этого Соединенные Штаты по-прежнему остаются верными политике установления и/или поддержки самой отвратительной тирании в мире, с ее бесчинствами против своих собственных граждан, с которыми мы сталкиваемся ежедневно на страницах наших газет: зверская резня; систематические изощренные пытки; публичные порки; солдаты и полицейские, стреляющие в толпу; правительственная поддержка эскадронов смерти; десятки тысяч пропавших без вести людей; экономическая разруха… Все это стандартный «стиль жизни» практически всех союзников Америки — от Гватемалы, Чили и Сальвадора до Турции, Пакистана и Индонезии. Зато все они денно и нощно готовы к «священной войне против коммунизма», все они — страны «свободного мира», мира, о котором мы слышим так много, а видим так мало.

Нарушения гражданских свобод, имеющие место в коммунистическом блоке, при всей их серьезности бледнеют по сравнению с доморощенными освенцимами «свободного мира»; эти нарушения не имеют никакого отношения и не идут ни в какое сравнение с разного рода американскими вмешательствами, совершаемыми якобы ради высшего блага. И только странный интеллектуальный ландшафт, заселенный закоренелыми антикоммунистами, считает по-другому.

Интересно отметить, что как для американских лидеров уже стало привычным говорить о свободе и демократии, поддерживая разного рода диктатуры, так и советские лидеры говорят о национально-освободительных войнах, антиимпериализме и антиколониализме, при этом на практике они делают слишком мало в подтверждение этих слов, что бы там по этому поводу ни говорила американская пропаганда. Советский Союз считал себя лидером стран третьего мира, но оставался безучастным зрителем, ограничиваясь лишь недовольным ворчанием, когда прогрессивные движения или даже коммунистические партии в Греции, Гватемале, Британской Гвиане, Чили, Индонезии, на Филиппинах и в других странах терпели поражение из-за натиска американцев.

В начале 1950-х годов Центральное разведывательное управление (ЦРУ) США спровоцировало несколько военных вторжений в коммунистический Китай. В 1960 году самолеты ЦРУ безо всякого повода бомбили суверенное государство Гватемала. В 1973 году Управление инспирировало кровавое восстание против правительства Ирака. В американских средствах массовой информации и, соответственно, в мыслях американцев этих событий вообще не было.

Фраза «мы не знали, что происходило» стала клише для высмеивания тех немцев, которые утверждали, что не ведали о событиях, совершаемых при нацистах. Был ли действительно их дежурный ответ так неправдоподобен, как нам кажется? По трезвому размышлению следует отметить, что в нашу эру скоростных глобальных коммуникаций Соединенным Штатам во многих случаях удавалось развернуть ограниченные или крупномасштабные военные операции, предпринять другие, не менее вопиющие формы агрессии без ведома американской общественности — люди узнавали о них только несколько лет спустя, если узнавали вообще. Часто единственное упоминание о событии или участии США исходило от коммунистических правительств — тип новостей, которые американский народ приучили отметать без обсуждения, а прессу — не развивать; точно так же немецкий народ учили, что новости из-за границы о нацистских преступлениях были не более чем коммунистической пропагандой.

За редким исключением случаи агрессии никогда не становились заголовками газет или темами вечерних теленовостей. Некоторые кусочки истории всплывали тут и там, но редко объединялись в единое целое, чтобы сформировать связную и ясную картину происходящего. Подробности обычно появляются спустя долгое время после события, спокойно похороненного среди других историй, столь же беспечно забытых. Лишь иногда они вырывались на передний план, когда это диктовалось чрезвычайными обстоятельствами: например, захват в заложники сотрудников американского посольства и других граждан США иранцами в Тегеране в 1979 году вызвал массу статей о роли Соединенных Штатов в свержении иранского правительства в 1953 году. Редакторов изданий как будто подвели к мысли: «Послушайте, что же мы такого наделали в Иране, что заставило их всех так нас ненавидеть?».

И хотя в недавнем прошлом Америки было много таких «иранов», но поскольку они не привлекли внимания «Нью-Йорк дейли» или «Лос-Анджелес таймс», не брали за шиворот американцев и не тыкали их лицом в происходящее, а N ВС не связывало все это в реальную картину реальных людей для своей аудитории, — эти столкновения не стали событиями для большинства американцев, и они могут честно сказать: «Мы не знали, что происходило».

Бывший китайский премьер-министр Чжоу Эньдай (Chou En-lai) однажды подметил: «Одна из удивительных особенностей американцев — это то, что у них нет абсолютно никакой исторической памяти».

Дело, возможно, обстоит еще хуже, чем он себе представлял. Во время несчастного случая на АЭС «Три-Майл-Айленд» в Пенсильвании в 1979 году японский журналист Ацуо Канеко (Atsuo Kaneko) из японской информационной службы Киото провел несколько часов, интервьюируя людей, временно размещенных на хоккейном поле; в основном это были дети, беременные женщины и молодые матери. Он обнаружил, что никто из них не слышал о Хиросиме. Упоминание этого слова упиралось в стену непонимания [20].

Также в 1982 году судья в Окленде, штат Калифорния, сказал, что был потрясен, когда опросил приблизительно 50 будущих присяжных заседателей для суда по делу об убийстве и «никто из них не знал, кто такой Гитлер» [21].

Для внешнеполитической олигархии в Вашингтоне это больше, чем естественно. Это — непременное условие.

Отчеты об американском вмешательстве были столь засекречены, что в 1975 году, когда исследовательской службе библиотеки Конгресса (Congressional Research Service) поручили провести исследование всех тайных на тот момент действий ЦРУ, она смогла отыскать только очень незначительную часть заграничных инцидентов, представленных в данной книге за тот же самый период [22].

Вся эта информация, которая прорвалась в массовое сознание или в школьные тексты, энциклопедии и другие стандартные справочные издания, вполне могла быть подвергнута строгой цензуре в Соединенных Штатах.

Читателю предлагается ознакомиться с соответствующими разделами в трех основных энциклопедиях страны: «Американской» (Americana), «Британники» (Britannica) и «Кольера» (Colliers). Образ энциклопедии в качестве конечного хранителя объективных знаний терпит фиаско. Непризнание такими уважаемыми изданиями американских интервенций происходит оттого, что они позаимствовали схожий с документами Пентагона критерий, что вполне соответствует стилю вашингтонских чиновников. «Нью-Йорк таймс» обобщила это очень интересное явление таким образом:

«Тайные операции против Северного Вьетнама, например, не видны… как и нарушение Женевских соглашений 1954 года, завершивших колониальную войну Франции в Индокитае, или как противоречащая публичным заявлениям государственная политика различных министерств и ведомств. Тайные операции, в силу их засекреченности, не существуют — с позиции международных договоров и общественного мнения страны. Далее, секретные обязательства перед другими странами вовсе не рассматриваются как нарушение компетенции заключения международных договоров Сенатом, ибо эти обязательства публично не признаны» [23].

Фактическая цензура, которая оставляет так много американцев по-настоящему непросвещенными в истории иностранных дел США, может быть еще более эффективной, потому что она не является чересчур официозной, сложной или конспирологической, так как она бесхитростно вплетается в ткань образования и СМИ. Не нужно никакого заговора. Редакторам «Сборника новостей» (Reader’s Digest) и «Американских новостей и мировых сводок» (U. S. News & World Report) нет необходимости тайно встречаться с представителями «Эн-би-си» (NBC) на конспиративной квартире ФБР, чтобы запланировать сюжеты и программы следующего месяца. Истина заключается в том, что эти люди не достигли бы занимаемых ими должностей, если бы они сами не прошли по тем же туннелям закамуфлированной истории, выходя оттуда с избирательной памятью и общепринятым мнением.

«Переворот в Китае — это революция, вызванная, если проанализировать, теми же причинами, что и британская, французская и американская революции» [24]. Это — космополитическое и великодушное мнение Дина Раска (Dean Rusk), тогда еще заместителя госсекретаря по дальневосточным делам, позже госсекретаря США. Когда мистер Раск говорил это в 1950 году, другие члены его правительства активно участвовали в заговоре с целью свержения китайского революционного правительства.

Это было обычным явлением. Во многих случаях, описанных далее в этой книге, можно найти высказывания вашингтонских чиновников высшего и среднего звена, которые ставят под вопрос политику вмешательства, выражают дурные предчувствия, основанные или на принципах (иногда показывая лучшие стороны американского либерализма), или на озабоченности, что вмешательство не послужит достижению достойной цели, а то и вовсе приведет к катастрофе. Я придавал мало значения таким расходящимся во мнениях заявлениям; также, в конечном счете, делали и те, кто принимал решения в Вашингтоне, которые в острой мировой обстановке разыгрывали антикоммунистические карты. Представляя в книге вмешательства США, я заявляю, что американская внешняя политика является именно тем, что она делает.

В 1993 году я столкнулся с обзором книги о людях, отрицающих реальность холокоста. Я написал автору, профессору из университета, что ее книга заставила меня задаться вопросом, знала ли она о существовании холокоста, совершенного Америкой, и что его отрицание превосходит по силе отрицание нацистского холокоста. Опровержение американского холокоста настолько широко и глубоко, что люди, отрицающие его, даже не знают о существовании несогласных с ними или их аргументах. Между тем несколько миллионов человек погибли в результате американского холокоста, еще больше были обречены жить в нищете и муках в результате американских вмешательств, начиная от Китая и Греции в 1940-х до Афганистана и Ирака в 1990-х. Я приложил список этих вмешательств, которые, конечно же, являются главной темой этой книги.

В своем письме я также предложил обменяться экземплярами наших книг, но она написала мне, что не хочет этого делать. И это было все, что она сказала. Она не прокомментировала остальную часть письма, касающуюся отрицания американского холокоста, как бы не обратив внимания, что я поднял этот вопрос. Ирония отрицания ученым нацистского холокоста и участие в подобном опровержении американского холокоста достаточно показательны. Меня озадачило, почему хороший ученый не соизволил ответить вовсе.

Ясно, что если мои тезисы не удостоились ответа от научного человека, то в других кругах я и мои тезисы столкнулись с крутым противодействием. В 1930-х, а затем снова после войны в 1940—1950-х, антикоммунисты различных мастей в Соединенных Штатах изо всех сил старались разоблачить преступления Советского Союза, такие как массовые убийства и репрессии. Но произошла странная вещь. Истина, казалось, не имела значения. Американские коммунисты и сочувствующие продолжали поддерживать Кремль. Даже допуская преувеличение и дезинформацию, регулярно оплачиваемую антикоммунистами и вредящую их репутации, продолжительное игнорирование и/или отрицание такой ситуации американскими «левыми» просто достойны уважения.

К концу Второй мировой войны, когда победоносные союзники обнаружили немецкие концентрационные лагеря, в некоторых случаях немецких граждан из близлежащих городов привозили туда, заставляя встретиться лицом к лицу с этим учреждением, с горами трупов и все еще живыми скелетоподобными людьми; некоторые почтенные бюргеры даже были вынуждены хоронить мертвых. Каков был бы удар по американской психике, если бы заставить истинно верующих и отрицающих эти события людей посмотреть на последствия прошедшего полувека американской внешней политики? Что если бы все эти милые, аккуратные и подтянутые, здоровые американские парни, которые сбрасывали бесконечный тоннаж бомб на дюжину разных стран, на людей, о которых они ничего не знали, — словно они персонажи видеоигры — увидели бы свои мишени и понюхали бы запах горящей плоти?

Стало общепринятым мнением, что упорная жесткая антикоммунистическая политика правительства Рейгана с ее изнуряющей гонкой вооружений привела к краху и изменению Советского Союза и его сателлитов. Американские книги по истории, возможно, уже начали высекать этот тезис в мраморе. Тори в Великобритании говорят, что Маргарет Тэтчер и ее жесткая политика также способствовали этому «чуду». Восточные немцы тоже верили в это. Когда Рональд Рейган посетил Восточный Берлин, люди приветствовали его и благодарили «за его роль в освобождении Востока». Даже многие левые аналитики, в частности те, кто был причастен к заговору, верили в это.

Но эта точка зрения не является общепризнанной; так и не должно быть. Ведущий в течение длительного времени советский эксперт по Соединенным Штатам Георгий Арбатов, директор московского Института США и Канады, написал свои мемуары в 1992 году. В рецензии его книги для «Лос-Анджелес таймс» Роберт Шир (Robert Scheer) подвел частичный итог:

«Арбатов очень хорошо понимал недостатки советского тоталитаризма в сравнении с экономикой и политикой Запада. Из этой откровенной и детальной биографии становится ясно, что желание перемен исподволь развивалось внутри самых высших коридоров власти сразу же после смерти Сталина. Арбатов не только представляет существенные доказательства противоречивой точки зрения, что эти перемены произошли бы и без давления извне, он настаивает, что американское военное наращивание сил в течение срока правления Рейгана на самом деле препятствовало этому развитию» [25].

Джордж Ф. Кеннан (George F. Kennan) с этим согласен. Бывший американский посол в Советском Союзе и идейный отец теории «сдерживания» СССР утверждал, что «предположение, будто какая-либо администрация Соединенных Штатов имела возможность реально повлиять на курс колоссального внутреннего политического переворота в другой великой стране, на другом конце земного шара, — просто ребячество». Он настаивает, что чрезвычайная милитаризация американской политики укрепила позиции сторонников жесткого курса в Советском Союзе. «Таким образом, основной эффект экстремизма холодной войны заключался в том, что это скорее задерживало, чем ускоряло большие изменения, охватившие Советский Союз» [26].

Хотя, безусловно, затратная гонка вооружений нарушила устои советской гражданской экономики и общества еще больше, чем в Соединенных Штатах, так как она продолжалась на протяжении 40 лет — до прихода к власти Михаила Горбачева, но без малейшего намека на неминуемый крах. Близкий советник Горбачева — Александр Яковлев на вопрос, заставили ли Советский Союз более высокие военные расходы правительства Рейгана в совокупности с его риторикой об «империи зла» занять более сговорчивую позицию, ответил:

«Это не играло никакой роли. Никакой. Я могу сказать Вам это с полнейшей ответственностью. Горбачев и я были готовы к изменениям в нашей политике независимо оттого, был ли американским президентом Рейган, или Кеннеди, или кто-то еще более либеральный. Было ясно, что наши военные расходы огромны, и мы должны были их сократить» [27].

Понятно, что некоторые советские руководители не захотят признать, что они были вынуждены совершить революционные изменения из-за их злейшего врага, что они проиграли в холодной войне. Однако в этом вопросе мы не можем полагаться на мнение какого-либо одного конкретного человека, русского или американца. Мы просто должны взглянуть на исторические факты.

С конца 1940-х и приблизительно до середины 1960-х американской стратегической целью было спровоцировать крушение советского правительства и нескольких восточноевропейских режимов. Сотни российских эмигрантов сорганизовывались, обучались и снаряжались ЦРУ, затем тайком отправлялись обратно на родину создавать шпионские сети, организовывать вооруженную политическую борьбу, совершать убийства и акты саботажа: крушения поездов, взрывы мостов, порчу военных предприятий и электростанций, и так далее. Советское правительство, задержавшее многих из этих людей, было, конечно, прекрасно осведомлено, кто за всем этим стоит.

Администрация Рейгана могла расценивать такую политику как одну из причин возможной капитуляции. Однако какими были плоды этой ультра-жесткой антикоммунистической политики? Регулярные серьезные конфронтации между Соединенными Штатами и Советским Союзом в Берлине, на Кубе и в других странах, советские вмешательства в Венгрии и Чехословакии, образование Варшавского договора (прямой ответ на создание НАТО), никакой гласности, никакой перестройки, только сеяние подозрительности, цинизма и враждебности с обеих сторон. Оказалось, что после всего этого русские остались людьми — они отвечали твердостью на твердость. И следствие: на протяжении многих лет прослеживалась прямая взаимосвязь между дружелюбным настроем в советско-американских отношениях и числом евреев, эмигрировавших из Советского Союза [28]. Мягкость породила мягкость.

Если и есть персоны, которым следует приписать изменения, произошедшие в Советском Союзе и Восточной Европе — как выгодные, так и сомнительные, — то это, конечно, Михаил Горбачев и люди, которых он вдохновил. Нужно помнить, что Рейган находился у власти более четырех лет, прежде чем Горбачев пришел к власти, а Тэтчер — в течение шести, но за это время ничего значительного на пути советских реформ не произошло, несмотря на неутихающую озлобленность Рейгана и Тэтчер к коммунистическому государству.

Часто выдвигается аргумент, что легко задним числом хулить американскую манию холодной войны ради национальной безопасности страны — со всей ее прогрессирующей паранойей и нелепостью, ее натовской надгосударственной военной могущественной силой, ее системами дальнего радиолокационного обнаружения и тренировками воздушных налетов, ее ядерными бункерами и самолетами-разведчиками U-2. Но после войны в Европе Советский Союз действительно выступил десятифутовым монстром, представляющим угрозу всему миру.

Этот аргумент разбивается вдребезги от единственного вопроса, который достаточно было задать: зачем СССР вторгаться в Западную Европу или бомбить Соединенные Штаты? Он явно ничего не выиграл бы такими действиями, разве что получил бы гарантированное разрушение своей страны, которая только начинала восстанавливаться после войны.

К 1980-м вопрос, который не осмелились задать, породил военный бюджет в 300 млрд долларов и программу «звездных войн».

На самом деле, в наличии имеются многочисленные внутренние документы государственного департамента, Министерства обороны и ЦРУ послевоенного периода, в которых политологи один за другим ясно дают понять свой серьезный скептицизм относительно «советской угрозы» — раскрывая существенные военные слабости русских и/или оспаривая их предполагаемые агрессивные намерения, — в то время как высокопоставленные лица, включая президента, публично озвучивали явно противоположные мнения [29].

Историк Роджер Моррис (Roger Morris), бывший член Совета национальной безопасности при президентах Джонсоне и Никсоне, описал это явление так:

«Творцы американской политики должны были делать свое дело «честнее, чем сама правда», и «вдалбливать в массовое сознание мнение правительства», как выразился госсекретарь Дин Ачесон (Dean Acheson)… Они это делали. Новое Центральное разведывательное управление начинает систематическое завышение советских военных расходов. Чудесным образом на американских правительственных диаграммах склеротическую советскую экономику заставляют жужжать и расти вверх. К конной армии Сталина — в комплекте с дрянным вооружением, разрушенными войной дорогами и лживой моралью — Пентагон добавляет фиктивные подразделения и затем вдобавок приписывает новым силам сценарии вторжения.

Американские деятели «преувеличили советские возможности и намерения до такой степени», говорится в последующем исследовании архивов, «что удивительно, кто вообще воспринимал их всерьез». Подпитываемые мрачными правительственными заявлениями и отражающимся общественным страхом, американская пресса и люди не видели в этом ничего странного [30].

Тем не менее, продолжают настаивать оппоненты, было много чиновников, занимавших высокие посты, которые просто и искренне не поняли советских сигналов. Советский Союз, говорили они, был очень деспотичным и закрытым обществом, особенно до смерти Сталина в 1953 году. Так, в 1983 году бывший консервативный член парламента Великобритании Энох Пауэлл (Enoch Powell) заметил:

«Международное недопонимание почти всегда полностью произвольно: международное недопонимание — это противоречие, ведь для того, чтобы что-то сознательно неправильно понять, нужно по крайней мере понимать, что нуждается в понимании… [Недопонимание Америкой Советского Союза] имело функцию поддержания мифа — мифа о Соединенных Штатах как «последней, лучшей надежде человечества». Святой Георгий и Дракон — жалкое зрелище без реального дракона, желательно покрупнее и более чешуйчатого, в идеале извергающего из пасти пламя. Недопонимание Советской России стало незаменимо для самооценки американской нации: и она не была бы благосклонна к тем, кто попытался бы ее этого лишить» [31].

Можно также приводить доводы в пользу того, что веру нацистов в большую опасность, исходящую от «международного еврейского заговора», следует рассматривать в первую очередь и только потом осуждать преступников холокоста.

И американцы, и немцы верили собственной пропаганде или делали вид, что верят. При чтении Mein Kampf поражает тот факт, что в значительной части то, что Гитлер писал о евреях, перекликается с тем, что американские антикоммунисты писали о коммунистах: они исходят из той предпосылки, что евреи (коммунисты) — это зло и хотят доминировать над миром; далее, любое поведение, которое, оказывается, противоречит этому, рассматривается как простая уловка для того, чтобы одурачивать людей и доводить свое дело до конца, такое поведение всегда является частью заговора, в который вовлечено множество людей. Гитлер приписывает евреям великую, практически мистическую силу манипулирования обществом и экономическими системами. Он обвиняет евреев в «бедах», связанных с промышленной революцией, — например, классовом расслоении и борьбе между ними. Он открыто осуждает евреев за интернационализм и отсутствие национального патриотизма.

Были, конечно, и такие «бойцы холодной войны», которые уверяли, что главный план мирового господства Кремля заключался в грубом вторжении в Западную Европу или сбрасывании бомб на Соединенные Штаты. Имелся и более тонкий, можно сказать, дьявольски умный план свержения: изнутри, страна за страной, через страны третьего мира, окружить и удушить «Первый Мир» — поистине международный коммунистический заговор, «заговор, — сказал сенатор Джозеф Маккарти (Joseph McCarthy), — в столь огромном масштабе, который затмит любое предыдущее такое предприятие в истории человечества».

Этому факту и уделяется основное внимание в данной книге: как Соединенные Штаты во всем мире боролись с этим заговором везде и когда угодно, как только он напоминал о себе.

Существовал ли международный коммунистический заговор на самом деле?

Если он действительно существовал, почему «бойцы холодной войны» ЦРУ и других правительственных учреждений должны были идти на такие невероятнейшие преувеличения? Если они по-настоящему верили в существование дьявольского, единого международного коммунистического заговора, с какой стати они должны были выдумывать так много о нем, чтобы убеждать американский народ, Конгресс и остальной мир в существовании этого зла? Зачем им нужно было закулисно руководить, устраиватьловушки, фабриковать доказательства, истории, подделывать документы? Страницы этой книги полны многочисленных примеров антикоммунистических речей американского правительства и выдумок СМ И о «советской угрозе», «китайской угрозе» и «кубинской угрозе». И все время нас пугали этими историями: в 1950-х было «отставание в бомбардировочной авиации» между США и Советским Союзом, а также «отставание гражданской обороны». Затем возникло «отставание по ракетам», за которым последовало «отставание по антибаллистическим ракетам (ПРО)». В 1980-х было «отставание в расходах». И наконец, «отставание лазерных технологий». И все это было ложью.

Теперь нам известно, что ЦРУ при Рональде Рейгане и Уильяме Кейси регулярно «политизировало оценки разведки», чтобы поддержать антисоветскую направленность администрации, и скрывало отчеты даже собственных аналитиков, которые противоречили этому курсу. Мы теперь знаем, что ЦРУ и Пентагон регулярно переоценивали экономическую и военную мощь Советского Союза, а также преувеличивали масштабы советских ядерных испытаний и количество совершенных «нарушений» по существующим договорам об их запрете, в которых Вашингтон тогда обвинял русских [32]. Делалось все, чтобы показать врага более крупным и более подлым, — с тем чтобы увеличить бюджет военных расходов, обеспечить безопасность и обосновать необходимость работы «бойцов холодной войны».

Время после холодной войны, время «нового мирового порядка» — счастливое время для военно-промышленного и разведывательного комплекса и его глобальных партнеров по преступлениям — Всемирного банка и МВФ. Они распоряжаются Североамериканским соглашением о свободной торговле (НАФТА) и Всемирной торговой организацией. Они диктуют экономическое, политическое и социальное развитие во всех странах третьего мира и Восточной Европы. Реакция Москвы на события нигде больше не играет сдерживающей роли. «Кодекс поведения транснациональных корпораций» ООН, находившийся в процессе создания 15 лет, мертв. Все, что подвластно взгляду, приведено в беспорядок и приватизировано. Капитал бродит по земному шару с такой свободой, которой он не обладал до Первой мировой войны, избавленный от сил трения и тяготения. Весь мир стал безопасным для транснациональных корпораций [33].

Но значит ли это, что жизнь масс стала лучше, чем была при холодной войне? Оказалась ли больше забота о простом народе с тех пор, как этот вопрос встал на повестку дня много веков назад? «Безусловно», говорит Капитал, предлагая другую подготовленную теорию «просачивания благ сверху вниз», принцип которой заключается в том, что бедные должны существовать благодаря крошкам, упавшим со стола богачей, и чем больше блюдо будет подано богачам, тем больше перепадет бедным для их существования.

Сыны Капитала так же фыркают от смеха в свои бокалы мартини по поводу смерти социализма. Это слово вовсе исключили из светских бесед. И они надеются, что никто не заметит, что каждый социалистический эксперимент любой значимости в XX веке — без исключений — был сокрушен, свергнут, извращен, ниспровергнут или дестабилизирован благодаря Соединенным Штатам. Ни одному социалистическому правительству или движению — от российской революции до сандинистов в Никарагуа, от коммунистического Китая до Фронта национального освобождения имени Фарабундо Марти в Сальвадоре — не было позволено возвыситься или пасть благодаря исключительно собственным заслугам; ни одно из них не оставалось достаточно защищенным, чтобы иметь возможность изгнать войска всесильного внешнего врага и свободно, спокойно управлять своей страной.

Это как если бы первые эксперименты братьев Райт с летательными аппаратами провалились из-за того, что в интересах автомобильной промышленности саботировался бы каждый их испытательный полет. А затем добрые и богобоязненные люди мира посмотрели бы на это, сделали выводы из случившегося, с умным видом коллективно склонили головы и торжественно произнесли: человек никогда не сможет летать.