Удивительные истории о мужчинах

Сборник, 2019

Кто такие мужчины? Как они ведут себя в естественной среде обитания? Чем вообще занимаются, когда за ними никто не наблюдает? Удивительные и правдивые истории о них, о мужчинах. О том, как важно слушать командира, даже если он неправ. Как отстаивать в портах честь российских моряков, как легким росчерком карандаша превратить сослуживцев в женщин легкого поведения и как правильно общаться с военным, если он ко всему прочему – муж? Двадцать три автора и одна из них женщина – именно для того, чтобы можно было написать про истории «правдивые», не сильно покривив душой. Книга содержит нецензурную брань.

© Авторы, 2019

© Э. Овечкин, составление, 2019

© К. Соколов, ил., 2019

© Ева Эллер, обложка, ил. на обл., 2019

© ООО «Издательство АСТ», 2020

* * *

Эдуард Овечкин

В тумане

Зябко. Туман такой густой, что не сразу понятно: то ли это подводная лодка плывет по морю, то ли аэростат летит по облаку. Спереди — ни зги, сзади — ни зги, по левому борту едва виден красный ходовой огонь, по правому зеленый — чуточку лучше, но кому они светят? Внизу моря будто и нет, хотя им пахнет, и оно там точно есть и даже иногда плещется по бортам, но звук не такой, как обычно, а глухой, посторонний, где-то должна быть полная луна, и она наверняка где-то и есть, и можно даже показать пальцем в ту сторону, сверившись с картами: показать можно, а вот увидеть — нет.

Старпом на мостике страдает: он же не привык ждать милостей от природы, а тут природа возьми да и расставь все по местам: извините, мол, товарищи военморы, но у меня сегодня меланхолия, и сколько вы ни стреляйте в меня своими красными ракетами, а я буду хандрить, спасибо за внимание. До свидания — вот вам, кстати, еще белый туман.

На резине конденсируются капли, и оттого резина кажется жирной — капли сидят на ней плотненько, пузатенькие такие, дрожащие. Прозрачные. И, если тронуть их пальцем аккуратно, чтоб не раздавить, они тут же срываются вниз по покатому борту рубки и весело исчезают в тумане, оставляя за собой пунктирные следы из махоньких таких капелек, своих, видимо, детишек. Но в воздухе сыро, и долго с капельками не поиграешь. Вахта началась недавно, но все уже успели и вдоволь наговориться, и всласть намолчаться, и делать-то больше нечего, кроме как следить за курсом.

— Боцман, на румбе!

— Проходим двести семьдесят, ложимся на курс триста!

— Есть, боцман!

Скорость маленькая, и лодка слушается руля неохотно — поворачивается на новый курс долго, по сильно пологой дуге. Вверху висит огрызок флага, периодически просыпается и лениво хлопает, брызгаясь водой. Надо бы не забыть штурмана взбодрить по этому поводу: меньше половины уже осталось от синего креста — никакой солидности.

Вахтенный офицер тянется к рычагам «Тифона» и «Сирены».

— Ну-ка, дай-ка я! — отодвигает его старпом.

Хоть вахтенный офицер и минер, с подачей сигналов он точно справился бы и самостоятельно, но старпому невмоготу рулить кораблем и не рулить им одновременно от невозможности и бесполезности этого занятия. Хоть бы врезался кто, и то веселее было бы!

Сначала два раза «Тифон»: басовито и низко, так, что вибрируют пломбы и дрожат напуганные капли на стекле, а рулевой морщится и оборачивается в сторону мостика — ревет ведь у него над головой; потом «Сирена», тоже дважды, но высоко, визгливо, будто захлебываясь в истерике, — рулевой снимает перчатки, хлопает себя по мокрым карманам тулупа и, отыскав сигареты, закуривает. Пару минут тишина — все слушают, не отзовется ли кто, и на миг кажется, что отзывается, — старпом даже сдергивает шапку, чтоб лучше слышать.

— Да? — спрашивает он у минера.

— Нет. Эхо вроде.

— Да, вроде как оно. Один черт, не понять ни направления, ни дистанции. Ты там куришь снова?

— Нет, что вы, Сей Саныч!

— Дым откуда?

— Из ушей! Дудите там как не в себя! Мозги лопнут уже скоро!

— Откуда у тебя мозги? Были бы мозги — пошел бы в военное училище, а не сидел бы рулевым всю жизнь!

— А рулевым тогда кто бы сидел?

— Тоже верно, — кроме тебя, и некому. Хоть ты и без мозгов. Чаю будешь?

— Можно, да.

— Ну сбегай вниз и мне заодно сделай.

— И мне. — Минер топает по коротенькому трапу сверху, подменить рулевого. Лишние слова им не нужны — все и так знают, кто, что и когда делает.

— На румбе двести девяносто, ложимся на триста. — Боцман знает, что минер это тоже знает, но порядок на то и порядок, чтоб все было в порядке.

— Есть двести девяносто на триста. Мостик на румбе двести девяносто, ложимся на триста!

— Есть, смену рулевого разрешаю!

Хоть за чаем сходить, хоть на абордаж сбегать, а все должно быть так, как должно быть, а иначе какой же это Военно-морской флот? Это разве что мотострелковое подразделение, набранное двадцать восьмого декабря из скрывавшихся ранее резервистов.

— БИП мостику! — кричит старпом в переговорное устройство.

— Есть БИП! — голос у БИПа ленивый, расслабленный в тепле и мерном жужжании центрального.

«Спит, сука!» — думает старпом.

— Обстановка?

— Горизонт чист!

— Спишь, сука?

— Никак нет, мостик!

— Смотри у меня! И если что там — сразу доклад! Немедленно! Как понял?

— Есть доклад немедленно.

— Спит там, сука, представляешь? — кричит старпом минеру.

Минер встрепенулся: тоже задремал, — внизу так же холодно, как и на ходовом мостике, но хоть не так сыро и лампы вон светят, а от них кажется, что теплее. На румбе — триста пять градусов, проскочил курс, тихонечко руль влево — авось не заметят.

— Мостик, штурману!

— Есть штурман.

— Рекомендую задержаться на курсе триста!

— На румбе? — не понимает старпом, который как раз на этот курс и ложился.

— Триста три, — врет минер, — устаканиваю!

— Тоже там спишь, собака бешеная?

— Никак нет!

— Никак нет, — дразнится старпом, — есть штурман, задерживаемся на курсе триста! Дружок твой, рогатый, уснул на руле!

— Не друг он мне после того случая на Яграх!

— А сам виноват! — кричит минер. — На румбе триста!

— Есть триста! Штурман, смотри, на румбе триста!

— Подтверждаю. Есть триста.

— Штурман, мостику!

— Есть штурман.

— Так что там было, на Яграх-то?

— Так я вам три раза уже рассказывал!

— Да делать мне нечего, херню эту вашу помнить! Расскажи еще раз, язык у тебя отвалится?

— Все веселитесь тут, да? — на мостик поднимается командир с термосом, и от него недолго пахнет теплом, и туман в недоумении клубится поодаль, боится подступить поближе, но недолго. — На, тебе боцман чай вот передал.

— На румбе триста, — докладывает старпом, — видимость — ноль, слышимость — ноль, следуем в полигон по приборам. А сам-то где он?

— Боцман? Пописать побежал.

— И через вас чай передал?

— Ну видишь же. А минер где у тебя? Бежит впереди корабля с факелом?

— Рулит, тащ командир, боцман же… того.

— А, ну давай я ему чай отнесу. Где-то у меня в кармане второй стакан был.

Командир спускается к минеру, вручает ему стакан с чаем: «За хорошую службу и чтоб не говорил потом, что я тебя не поощряю!», присаживается рядом на откидное сиденье:

— А чего у тебя форточки закрыты?

Открывает форточку, и в нее тут же лезет туман, и было ничего не видно, а стало ничего не видно — и туман. Закрывает.

— Ну-ка, дай-ка попробую, больно вкусно пьешь! Не, не могу такой пить — от сахара губы слипаются. Серега, а сколько нам до полигона пилить?

— Часа три так точно. Ускориться бы…

— Да куда ты тут ускоришься?

— Да я так, высказываю пожелания во Вселенную.

— Чем-то ты ей насолил, видать.

— Вселенной-то? А чем я ей только не солил! Сами же знаете.

— Ладно, я — вниз, если что, сразу зови! О, а дай подудеть хоть: зря лез, что ли!

Командир поднимается на мостик.

— Взрослые люди, — бурчит минер, — хуи по колено, а все лишь бы подудеть куда.

— Чего говоришь? — не слышит его командир.

— Все правильно, говорю! Безопасность — она превыше всего!

И снова два басовитых, низких и два визгливых, высоких. И слушают, не отзовется ли кто. Нет — тишина.

— Может, вам бутербродов передать с боцманом? — кричит командир уже из люка.

— Да! — кричит минер.

— Нет! — кричит старпом. — Вы лучше нам боцмана с боцманом передайте!

Скоро выходит и боцман, поднимается на мостик: он переодел тулуп и, только поднявшись наверх, чувствует себе еще довольно комфортно. Оглядывается. Туман вроде немного редеет, и уже видно, где сзади кончается рубка (или он просто знает, где она кончается, и дорисовывает ее контуры в тумане сам), но носа и хвоста по-прежнему не видать.

— Думал, у вас тут хоть видимость получше.

— Ага. Мы же офицеры — у нас все получше, чем у вас, мичманов, да?

— Нет. А где мой термос-то? Пойду минеру бутерброд передам.

— А мне?

— Что?

— Бутерброд.

— А вам командир не передавал — только минеру. Плохо себя вели, да, Сей Саныч?

— Мостик, БИПу!

— Есть мостик!

— По пеленгу двести шестьдесят в дистанции одного кабельтова ничего не наблюдаете? Случайно?

— Он охуел? — спрашивает старпом у боцмана.

Боцман пожимает плечами.

— Ты охуел? — спрашивает старпом у спрашивающего БИПа. — Ну-ка сюда, быстро! Минера на мостик, мигом! — снова боцману.

Шутки кончаются, и об этом не надо никому объявлять — все понятно по интонации. Боцман скатывается вниз: «Триста — едем прямо, есть триста — едем прямо», и минер уже на мостике.

— Ракету на двести шестьдесят! — командует старпом.

Минер заряжает ракетницу и бахает в заданном направлении, но ракета тонет в тумане метрах в пятидесяти — какой уж тут кабельтов? Вахтенный БИПа выходит в РБ, тапочках и пилотке, и за это старпом начинает ненавидеть его еще больше.

— Видишь? — тычет старпом пальцем в пеленг двести шестьдесят. — Где твой кабельтов?

— Не вижу, — соглашается вахтенный БИПа.

— А сколько видишь?

— Метров тридцать, может. Меньше даже.

— И я! И я вижу столько же! Сюда смотри!

Старпом показывает на свои глаза:

— Видишь? Обыкновенные человеческие глаза! Два! Как и у тебя, странно, да? И, если они говорят, что видимость — ноль, значит, она обычный такой ноль, и это ты, ты, сука, должен мне говорить, что ты наблюдаешь в дистанции одного кабельтова, чтоб я мог принимать решения! Ты — потому что у тебя что?

— Омнибус?

— Пра-а-авильно, потому что у тебя — точный прибор, да что там прибор — целая система, созданная гением советской инженерной мысли, а у меня всего лишь глаза! Так какого тогда хуя?

— Да там непонятно ничего. Вроде цель, вроде не цель — хода нет, засветка, может, вот я и…

— И что ты? Приказал мне туман развести руками?

— Уточнил…

— Уточнил. Центральный, мостику!

— Есть центральный.

— Стоп обе. Командира БЧ-7 в центральный. Что ты тут стоишь? Иди на боевой пост — и немедленно разбирайтесь там!

— Не стоит просить у вас разрешения перекурить?

— Даже не вздумай!

— Мостик, центральному! Застопорены обе турбины.

— Есть центральный! Минер, куда ты смотришь? Нет, блядь, двести шестьдесят на десять градусов левее! Рулевой, на румбе!

— На румбе триста, лодка медленно уходит вправо!

— Держать триста!

— Есть держать триста! — нижний вертикальный руль (а работает сейчас только он) совсем маленький, и держать им курс без хода практически невозможно, поэтому, выждав необходимую для приличия паузу, рулевой докладывает:

— Лодка руля не слушается, медленно уходит вправо!

— Центральный, мостику, правая вперед десять!

— Есть правая вперед десять, работает правая вперед десять!

— Рулевой, держать курс триста!

— Есть держать курс триста! На румбе — триста.

— Есть! Внимание на левый борт!

— Ого тут у вас! — Командиру БЧ-7 холоднее и оттого еще, что он только что спал, уютно укутавшись одеялком. — Сей Саныч, вот, смотрите, — выкладывает планшет, — вот здесь вот что-то вроде как есть, но что — классифицировать не можем. Хода не имеет. Сблизимся минут через пять.

— Маленькое?

— Совсем.

— А на картах тут что?

— А на картах тут море.

— Умник. Что рекомендуешь?

— Тихонько красться. Справа тут банка, и вода сейчас малая, в теории можем пройти, но мало ли, а влево чтоб уйти, надо ход увеличивать, а ну как не успеем? Рекомендую остаться на данном курсе.

— Ладно, давай вниз, смотри там во все глаза. На румбе?

— На румбе — триста!

— Центральный, мостику! Что с турбинами?

— Левая застопорена, правая работает вперед десять.

— Стоп обе!

— Есть стоп обе. Застопорены обе.

— Оба САУ отвалить, развернуть лево девяносто и быть в готовности к немедленному пуску!

Больше сделать ничего и не сделаешь, а вроде как надо — крейсер же медленно ползет к чему-то неопознаваемому и мало ли к чему, и вот это вот состояние, когда все сделал, что мог, а надо бы больше, но нечего, начинает нашептывать старпому в ухо всякое и заставляет его ходить по квадратному метру мостика из угла в угол и смотреть по пеленгу двести шестьдесят и проверять — туда ли смотрят минер и рулевой, и что, опять спросить, сколько на румбе? Ну чтоб вот просто не молчать.

— На румбе?

— Триста!

— Мостик, центральному! Отвалены оба САУ, оба САУ развернуты лево девяносто, готовы к немедленному пуску.

— Есть центральный. («Швартовые команды вызвать, что ли? А смысл?») Боцманскую команду наверх!

— Есть боцманскую команду наверх.

Первым замечает минер.

— Вижу слева по борту что-то!

— Где?

— Вон, смотрите, чуть левее, видите контур? Видите, да вон же, ну!

— Да, вижу! — кричит снизу рулевой.

Он по пояс почти вылез в форточку, чтобы лучше разглядеть, что там, но толком ничего не понять: просто в одном месте туман, да, плотнее, чем в других, и он лепит из себя какой-то не то баркас, не то шаланду. Развернули в ту сторону прожектор — стало еще хуже, убрали прожектор.

— Дай ракету!

— А кончились красные.

— Ты серьезно? Ну все тогда, отбой войне и стоп служить Отчизне! А зеленую дать тебе что, тонкое чувство прекрасного не позволяет?

— Ну… это… МППСС же…

— Дай зеленую ракету, немедленно! МППСС ему, гляди ты, а! Я сейчас — твой МППСС! Я!

Зеленая ракета глухо хлопает и шипя летит по пологой дуге — в хорошую видимость ночью светит она далеко и ярко, а сейчас едва освещает пару метров вокруг себя, но маленький рыболовный траулер угадывается отчетливее.

— Рыбак, — резюмирует старпом.

Траулер просто стоит без огней и хода. Как мертвый.

— Не ржавый какой-то, наш ли? — сомневается минер.

Почти уже без хода, лодка медленно пододвигается левым бортом к суденышку длиной метров тридцать. Старпом хватается за рычаг «Тифона», и тот с готовностью орет во все свое тифонье горло.

— Бля-а-а-а! — орет рулевой, у которого чуть не сдувает шапку. — Предупреждать же надо!

И убирается на свое место, захлопывая форточку. Его, естественно, никто не слышит.

Из рубки рыбака выскакивает мужик, почти такой же, как в рекламе леденцов «Фишермансфренд», только в вязаной шапочке вместо фуражки, и в руках у него не то багор, не то гарпун, не то черенок от лопаты.

— Бля-а-а-а-а! — орет рыбак, вращая глазами — Какого хуя!

Он смотрит вперед: черный резиновый борт, выше его судна, теряется в тумане. Он смотрит назад: черный резиновый борт, выше его судна, теряется в тумане. Он смотрит вверх: примерно на высоте его квартиры (а живет он на четвертом этаже пятиэтажного дома) светит прожектор и оттуда ему весело кричат:

— Ты с гарпуном, что ли? Планируешь акт нападения на военный корабль?

— Вы кто, нахуй, вообще?

— Инопланетяне, ёпта, повезло тебе, мужик, — собирайся! С нами полетишь!

— Да нахуй так пугать-то, а! Я, блядь, чуть не обосрался! Чего вы ревете-то как потерпевшие!

— Да проверяем, есть ли кто живой! А то мало ли, нашли шлюпку в море, а она — ничья!

— Сами вы шлюпка! Поняли? Не, серьезно, а вы кто вообще?

— Ну подводная лодка же, ну что ты — слепой?

— Подводная лодка? — рыбак вертит головой. — Да что вы пиздите? Подводные лодки вот такие (рыбак разводит в сторону руки), что я, не знаю, что ли? А это что за хуйня? (тычет багром вперед, назад и вверх).

— Да тебе не угодишь, капризулька! Инопланетяне — не веришь, подводная лодка — не веришь! А чего ты стоишь тут, как Летучий голландец, без огней и хода?

— А куда мне тут идти и кому тут светить?

— Ну нам вот, видишь?

— Да не должно тут никого быть, я смотрел сводки перед выходом!

— И чего там было в сводках?

— Ну что нет тут никого!

— А почему?

— Ну… военные район закрыли опять!

— Во-о-о-от, видишь, как оно, оказывается! Военные район закрыли просто так, ты себе думал, да?

— Ну это же военные, слушайте, вечно они! Сколько раз ходил по закрытым районам, и всегда пусто!

— А сейчас, видал, как густо!

— Дык а вы тут что делаете?

— Родину охраняем, понятное дело!

— От кого? Это же Мотовский залив!

— Хуетовский залив! Вон Цыпнаволок на траверзе — Баренцево море уже, считай!

— Ну дык и что? Оно же тоже тут наше!

— То есть ты, наплевав на запрет военных заходить в район, поперся сюда, а враги, они дисциплинированнее тебя, ты считаешь: нельзя так нельзя, думают они и не плывут туда, куда запрещено? Ну да, в принципе, я с тобой согласен! Таких распиздяев, как вы, — поискать еще!

— Да при чем тут… а-а-а-а-а! — Рыбак кинул куда-то свою палку, достал трубку и закурил.

Рыбацкое суденышко давно уже тукнулось бортом о борт лодки, и они стояли (скорее висели) бок о бок в тумане, как слон с маленькой Моськой, которые помирились и решили дружить. Боцманская команда в жилетах, страховочных поясах и с бросательными концами (на всякий случай) толпилась под мостиком и дружно курила, вопросов не задавали — раз вызвали, значит, надо. На рыбаке то там, то сям вдоль борта показались тоже какие-то — больше похожие на пиратов, чем на моряков — люди и хлопали сонными глазами то на своего капитана, то на борт неизвестного морского чудища.

— Что рыба-то? — спрашивает старпом.

— А что рыба — плавает где-то.

— У вас-то есть?

— Ай, да что там есть, пара тонн всего.

— Фига, пара тонн. Может, это, в качестве контрибуции, мешочек какой подгоните?

— А чего вы нас, захватили, что ли?

— Ну можем, да, но проще пропустить этот акт и сразу перейти к контрибуции!

— Ой, да там, слушай, треска одна да пикша!

— Да ты видел, сколько та треска в магазине стоит?

— Дурак ты — я на нее смотреть уже не могу, еще в магазин за ней ходить!

— Ну дык что?

— Ну дык давайте мешок, что…

— Боцман, — спрашивает старпом вниз, — мешок дуковский есть с собой?

— Конечно, мы всегда, когда нас будят ночью и вызывают наверх без объяснения причин, берем с собой дуковские мешки. Обязательно.

— Ну так сбегайте быстро. Два возьмите на всякий случай!

Старпом что-то шепчет минеру, и тот тоже спускается вниз. Наверх поднимается командир.

— О, не спится, тащ командир?

— Да что тут суета какая-то происходит: тем прибыть, тем убыть, то плывем, то стоим, уснешь тут!

Командир свешивается вниз рядом со старпомом.

— О, так мы добычу захватили? Грабим уже?

— Так это наши рыбаки, тащ командир!

— Которые дерзко нарушают запрет на посещение района? — кричит командир вниз.

— Да вот рыба забывает у вас спрашивать про запреты районов! — не менее дерзко отвечают снизу.

— А могла бы!

— Ага! А ты кто такой?

— А я командир подводной лодки!

— А до того кто был?

— Старпом! Он и сейчас тут. А ты?

— А я — капитан рыболовного траулера!

— Тоже ничего! А принцессы-то у вас есть на борту?

— Какие принцессы?

— Желательно — прекрасные!

— А скока хошь! У нас в кого ни плюнь — все прекрасные принцессы! Особенно как рыбу надо тралить или порядок наводить!

Боцманская команда внизу уже наладила веревочную грузовую переправу, и сначала на траулер пошли мешки, а потом аккуратно укутанная трехлитровая банка. Банку передали капитану.

— А это что? — показал он наверх банку. — То, что я думаю?

— Нет, это святая вода из колодца Марии! Прямо из Назарета!

— Так я и думал!

— За рулем не пить! — предупредил командир.

— Ну что вы, что вы! Только попробуем! А пить — нет, не будем!

Два мешка рыбы перекочевали на лодку, следом прибрали концы.

— Ну отчаливай, потихоньку! — махнул командир рукой. — Только в корму мне не иди — в винты засосет еще! Серега, давай, трогай потихоньку.

— Центральный, мостику!

— Есть центральный!

— Левая вперед двадцать, правая вперед десять!

— Есть левая вперед двадцать, правая вперед десять! Работают левая вперед двадцать, правая вперед десять! Прошу разрешения третьей боевой смене завтракать!

— Завтрак третьей боевой смене разрешаю! Обе вперед двадцать!

Коротко рявкнув на прощание рыбаку «Тифоном» (рыбак пискнул в ответ какой-то своей сиренкой), лодка, медленно набирая ход, двинулась дальше в туман — занимать следующий свой полигон.

— А я думал, скучно будет, — уселся на мостике старпом. — А ты гляди, уже и вахта к концу подошла незаметно. Да, минер?

— И не впустую! Ухи теперь хоть свеженькой навернем на обед!

— А с чего ты взял, что это на всех? Может, это я для нас с командиром по мешку выпросил, а?

— Ага. Не верю, как говаривал, бывало, один мой старый знакомый!

— А вы знакомы со Станиславским?

— Наполовину.

— Это как?

— Ну я с ним — да, а он со мной — нет.

— Боцман, ты опять куришь, что ли? Сколько можно уже травить мой молодой организм пассивным курением? А? Молчишь? А где бутерброд, который ты от командира нам нес, кстати? Сожрал уже?

— Не, забыл про него, и не вам, а минеру. Где он, блин, а вот — помялся немного.

Снизу высунулась на мостик рука, в которой было что-то бесформенное в пакете:

— Держите там!

— С колбасой был. — Минер вертит комок в руках. — И сыр вон… по пакету размазан.

— Дай сюда. — Старпом развернул пакет и выбросил его содержимое за борт. — Тебе, владыка морей Посейдон, приношу я эту жертву! (Пакетик убрал в карман.)

— Вот у Посейдона-то радости сейчас будет! Такой лакомый кусочек: и спиртовой батон тебе, и плавленый сыр из банки со штампом семьдесят второго года, и колбаса «Друг человека»! Представляю, какой там пир сейчас закатят на дне морском!

— А я не про бутерброд, может, а про тебя. Бутерброд — так, прикормка, а сейчас мы с боцманом тебя за борт выкинем.

— Мостик, штурману!

— Есть штурман!

— Для своевременного занятия полигона рекомендую курс триста десять и скорость двенадцать узлов.

— Курс триста десять утверждаю, скорость двенадцать отставить, считай на восемь, пока туман не растает!

— А что там с туманом?

— Клубится уже — сейчас осядет.

А туман и правда уже начал оседать. Похандрив, природа, видимо, подумала: ну и ладно, ну и пусть дальше не ждут от меня милостей, а берут их собственными руками и, начав выкатывать на горизонте солнышко, уже расцвечивала туман поверху заревом, собирала его в тугие комки и топила в море. День обещал быть погожим.

Дело было не в бобине

— Скучно мы что-то плывем, — побарабанил пальцами по столу командир дивизии, и я прямо почувствовал, как прошелся по моему затылку его взгляд, — да, ребята?

«Ну хуй его знает, товарищ командир дивизии! Так-то да: медведи на велосипедах с балалайками по отсекам не пляшут, но вот чтоб прямо скучно, то вряд ли!» — можно было бы так ответить ему, если бы он не был контр-адмиралом, на флоте не существовало бы субординации или, например, до этого мы не знали, чем все это обычно заканчивается.

После прошлых раз, когда ему становилось скучно, мы:

— фактически отрабатывали заклинку кормовых горизонтальных рулей на погружение;

— чуть не утонули, оттого что, как бы откачивая из уравнительной цистерны, на самом деле принимали в нее;

— всплывали раком потому, что часть клапанов продувания оказались на ручном управлении;

— почти подняли бунт из-за лепки пельменей вместо сна;

— чудом не остались до сих пор висеть на якоре где-то в Баренцевом море.

И это так, без всяких мелочей, которые досаждали, но крови не портили. К концу второго месяца плавания оно да, не так весело, как в самом его начале: все слабые места уже себя проявили, были вылечены, механизмы и системы работали как часики, и с выпученными глазами в рваном РБ по кораблю действительно никто уже не носился, ключей друг у друга не просил и мозговыми штурмами не занимался. Даже к трех-, четырехчасовому режиму сна организм уже привык, хотя нет, не привык, а, скорее, смирился и так уж и быть терпел — раз надо. В сауне стали появляться механики, и даже пару случаев было, о, Вася, так и ты с нами в море пошел, надо же! Но чтоб прямо кто-то страдал от того, что его не веселят… ну не знаю, не знаю.

— Меня штурман в штурманскую вызывает! — объявил старпом и скрылся в штурманской.

И когда это они со штурманом успели изучить телепатическую связь?

— Так, — опять побарабанил пальцами комдив, и я внутренне приготовился: барабанил он пальцами прямо у меня за спиной, а кроме нас с ним в центральном остались Антоныч, которого комдив никогда не трогал вообще из чувства глубокого к нему уважения, секретчик на вахтенном журнале, которого не трогал вообще никто, и двое рулевых, которые, проснувшись, немедленно схватились за рукоятки управления рулями, хотя те стояли в автомате и на рукоятки не реагировали. Ну, думаю, раз у рулевых прокатывает, попробую и я! И как давай активно на кнопки нажимать…

— Думаю я, Антоныч, что надо расширять техническую грамотность наших офицеров, как ты считаешь?

— Абсолютно правильно, тащ комдив! И углублять тоже! А то с шириной у нас более-менее, а глубины часто не хватает!

— А вот правильно! И начнем мы, пожалуй…

…Нажимаю проверку ламп, проверку закрытого положения арматуры, собираю схему откачки с одного борта через другой — лампочки то красные, то зеленые, то желтые, то горят ровным светом, то мигают, ну красота же, ну что он — не видит?

–…А вот с Эдуарда и начнем.

Нет — выходит, что не видит.

— Тэ-э-э-э-эк. По трюмному дивизиону спрашивать его смысла нет, тут он все знает…

— Хуй там, — шепчет Антоныч, — он киповец и в трюмных делах как свин в апельсинах!

Делаю Антонычу обиженные глаза — ну в одном окопе же сидим, ну что за подставы-то?

–…С электричества, что ли, начать?

А вот это вот зря он так — в электричестве корабельном не всякий электрик без описания обойдется, а уж я-то…

— А он электрик же по специальности, — выручает Антоныч, — тоже, думаю, не завалите!

— Я-то и не завалю?

— Нет, вы-то завалите, но, в общем, я бы на вашем месте, если позволите, начал бы со средств движения корабля!

О, вот это, я понимаю, взаимовыручка! Там-то простота, когда разберешься, а я в этом как раз недавно разобрался, да и одно дело, если бы меня механик по образованию пытать собирался, а тут — люкс, что, я ему не навру, чуть что?

— Ну как скажешь, Антоныч! Эдуард! А доложи-ка мне, будь так любезен, устройство ГТЗА, если тебя это, конечно, не затруднит!

— Есть! — отвечаю. — Доложить устройство ГТЗА!

Достаю листок и, с трудом сдерживая себя, чтоб не насвистывать от облегчения, начинаю чертить принципиальную схему. Черчу секунд пять — как раз первый квадратик успел нарисовать.

— Ну? Чего молчишь?

— Схему рисую!

— Какую схему?

— Какую задано, ту и рисую — ГТЗА!

— Покажь! — смотрит на мой квадратик. — Да ну! Схему ГТЗА любой школьник нарисует!

Не знаю, как там у них было в школах Витебской области, но у нас, в Минской, я в школе даже и слов-то таких: «ГТЗА» — не знал.

— Давай, брат, конкретику мне! Не надо мне киселя этого по губам разводить! Давай коротко и ясно!

— Главный турбозубчатый агрегат… — начинаю я давать.

— Не, не, не — конкретно давай, без предварительных ласк!

–…Состоит. Э… турбины у нас две!

— Зачо-о-о-от! Шучу-шучу, не бойся, — не зачет еще! Пройдемся по конкретным цифрам. Так… что бы у тебя спросить-то… Полегче, для начала. А! Блядь, точно! Сколько лопаток в турбине? Докладывай!

Я, конечно, не турбинист и техническое описание турбины изучал довольно поверхностно, можно даже сказать, что и наискосок, но удивительно — как я даже порядок цифр не запомнил? Кошусь на Антоныча — Антоныч усиленно не замечает этого.

— Не знаю, тащ контр-адмирал, — честно признаюсь я, потому что пауза затягивается и загибать пальцы, шевеля губами, тоже не вариант — нет у меня столько пальцев.

— Видал! Ха-ха! Первый выстрел — и сразу в яблочко! Вот как с вами плавать-то можно, когда вы таких элементарных вещей не знаете, а? Стыдно тебе хоть?

Странно, но чувствую, что нет.

— Так точно, — отвечаю, — стыднее и не бывало!

— Эх и офицерики нынче пошли, не то что раньше, да, Антоныч?

— Да, тащ адмирал, мельчают калибром. Не то что в наше время!

— Мы-то да-а-а-а…

— Да-а-а-а… мы-то… это…

— Мы-то устройство, эх, помнишь? Ползали, грызли, учили, да?

— О-го-го!

— Вот как на них флот оставить? Развалят же всё?

— Как пить дать!

— Так. Пойду курить от расстройства. Потом спать, а к утренней вахте доложишь мне, Эдуард! И не надейся — я не забуду! Антоныч — под твою ответственность!

И, довольный, уходит.

— Уф… — Из штурманской выглядывает старпом. — Пронесло вроде на этот раз, да?

— Да, — подтверждает Антоныч, — но не всех! Эдуарду вон, прямо ни за что, еще одна бессонная ночь прилетела!

— Ну жалко его, да, но, с другой стороны, нам-то не прилетела, правильно? Поэтому чего уж душой кривить: Эдуарду прилетело, значит, так ему и надо! О, видали, как я в рифму.

— Здесь вообще нет рифмы! — бурчу я в ответ.

— Это у тебя нет, а у нормального офицера раз старпом сказал «в рифму» — значит, в рифму!

— Антоныч, — спрашиваю, — так что там с лопатками-то этими?

— Ну они есть, это точно, но количество их мне неизвестно. Звони на пульт.

Звоню на пульт.

— Ой, иди на хуй, — отвечает мне один пульт, а за ним и второй, — еще не хватало, чтоб трюмные лейтенанты пульты ГЭУ подъебывали!

— Что пульты? — уточняет Антоныч.

— Не знают, — говорю.

— Ну звони комдиву-раз, я его только что на завтрак поднял.

Звоню комдиву-раз.

— Доброе, — говорю бодрым голосом, — утро!

— Не знаю, настолько ли оно доброе, это утро, если двадцать три часа, а я в железной банке посреди Северного Ледовитого океана собираюсь завтракать в компании тех же самых хмурых рож. Ну ты в этом не виноват и поэтому ладно — чего хотел-то?

— Юрий Владимирович! Сколько лопаток в турбине?

— Надо же, — задумчиво хмыкает Юрий Владимирович, — такой перспективный был лейтенант и в первой же автономке сошел с ума! Кто бы мог подумать, что такое горе и на наши головы. Это тебе не ко мне, родной, — это тебе к доктору же надо.

— Доктор точно не знает, сколько лопаток в турбине!

— Согласен! Мало того, доктор даже, скорее всего, вообще не знает, что такое турбина, сколько их и где они у нас стоят, но зато у доктора столько разных таблеток есть, что у тебя сразу отпадет охота задавать людям дурацкие вопросы!

— Так это не я, Юрий Владимирович! Это командир дивизии меня пытает! Говорит, что если до утра не расскажу, то высадит меня на ближайшем безлюдном острове!

— Командир дивизии?

— Он самый.

— Ну, с его сроком службы неудивительно, и ему даже доктор уже не поможет.

Антоныч забирает у меня трубку:

— Юра! Серьезно, он не шутит! Представляешь? Да! Да, а потом же он и до вас дойдет! Да я понимаю, что ты не знаешь, ну давай приходи, а я механика вызову.

— Повезло тебе, — говорит Антоныч, — Эдуард, что комдив задал тебе вопрос, на который не знает ответа никто, и поэтому ты вроде как опозорился, но не сильно — могло бы быть и хуже. А тут мы хотя бы все живы останемся! Так что прими эту жертву как должное!

Будто у меня есть выбор, ага, кроме как ходить теперь в роли униженного и оскорбленного на фоне остальных, которых в этот раз не унизили и не оскорбили по чистой случайности. Ну что ж — на каждого Сивку найдется своя Бурка, как говорится в русской народной поговорке, или не совсем так говорится, но смысл тот же.

Позвонили механику, тот сонный и от этого благодушный пришел в центральный, уселся между нами с Антонычем и долго ерзал, устраиваясь поуютнее. Зевнул.

— Ну? Чего тут у вас? Победила наконец Мировая революция или так, по пустякам, опять беспокоите?

— А тут у нас, Хафизыч, командир дивизии решил расширить горизонты наших знаний!

— Так. Пока не очень страшно звучит…

— Сколько лопаток в турбине?

— Да Антоныч, давай что там с адмиралом, а это — потом.

— Так именно это адмирал и спросил у Эдуарда.

— А что Эдуард?

— Честно сказал, что не знает.

— Ну и отдадим его как жертву адмиралу, а с нас и взятки гладки!

— Так-то бы да, но я, Хафизыч, сомневаюсь, что он одним Эдуардом насытится!

— А ничего, что я тут сижу? — робко уточняю.

— Ничего-ничего, — великодушно разрешает механик. — Сиди, ты же на вахте тем более! Так. Ну давайте ждать комдива-раз, я что-то не помню такой цифры, но вполне возможно, что уже и от старости.

Первый комдив пришел сразу после завтрака прямо в кремовой рубашке. Довольный.

— Ну что, попались, неучи? — смеется.

— Смейся, да пока он до вас не добрался! — пригрозил Антоныч. — Так сколько лопаток в турбине?

— Не знаю.

— И ты так просто это говоришь? — удивился механик.

— А как мне это говорить? Ну хотите, трагически взмахну руками?

— Нет, хотим, чтобы ты нам сказал, как нам это узнать.

— По недолгой пока, но довольно доброй традиции нашего экипажа, если мы чего-то не знаем, а уж тем более в турбине, то давайте позовем…

— Дедушку Мороза? — нашел и я куда вставить свои три копейки.

–…Игорь Юрича! — правильно угадал Антоныч.

Игорь Юрич был всего на год старше меня выпуском, но, мало того, что служил турбинистом, отличался особым умом, прилежностью и сообразительностью, впрочем, я вам об этом уже рассказывал.

— Так он же спит сейчас, — попытался я выгородить друга и соседа по каюте, — во вторую смену же ему.

— Эдуард. У тебя рот сейчас открывается, будто ты что-то говоришь, а вот что говоришь — непонятно. Видно, опять пустое что-то и не по делу. Давай, не трать зря наш кислород, а звони вахтенному седьмого, вызывай наш мозг в центральный пост.

Игорь Юрич пришел хмурый, лохматый, заспанный и недобро на всех посмотрел. А когда вначале я рассказывал, что все уже устроилось и работало, не вызывая особых проблем, я имел в виду все, кроме испарителей, которые находились как раз в заведовании у командиров турбинных групп и варили воду на первый контур и весь остальной экипаж. В теории варили, а на самом деле вели себя как капризные барышни или какие-то древние ревнивые божки, требовавшие неусыпного к себе внимания и ряда ритуалов, без проведения которых отказывались работать напрочь! Я не удивлюсь, если когда-нибудь узнаю, что для того, чтобы они работали, турбинисты мало того, что на них молились, но и приносили им жертвы, даже, возможно, человеческие, просто это настолько секретно, что об этом никому не рассказывают до сих пор.

— Вызывали?

— Нет, — ответил механик, — не вызывали. Это Эдуард, видимо, пошутил так. Ладно, ладно, шучу. Вызывали. Докладывай, сколько лопаток в турбине?

Игорь недоверчиво посмотрел на механика. Потом на меня, потом на старпома, потом, по очереди, на двух из трех командиров дивизионов и опять закатил глаза на механика. Я делал вид, что вовсе тут не при делах, старпом тоже, а командиры дивизионов дружно покивали: да, мол, докладывай немедленно!

— Вы серьезно? — все-таки решил уточнить Игорь и поднял брови так, что даже след от подушки немного разгладился.

— Ну конечно!

— Я-бля (Игорь Юрич показал на себя руками) сплю-бля (сложил ладошки лодочкой у щеки) в своей-бля (показал руками на переборочный люк) каюте-бля (нарисовал в воздухе квадрат). Отдыхаю-бля лежа-бля (повысил голос, но не до крика, а из уважения к старшим на пару тонов всего)! Мне-бля в три-бля на вахту-бля вставать-бля (показал нам свои раскрытые ладони)! Вы серьезно-бля? Какого-бля? А-бля?

— Мастер! — похвалил старпом. — Так нас всех отчихвостил и ни разу не выругался! Вот она — интеллигенция в наших кругах! Горжусь-бля!

— А можно было? — уточнил Игорь.

— Нет, но мы бы тебе простили бы, если бы да. Переходи к существу вопроса. Тут, понимаешь, честь всей твоей боевой части задета, только на тебя надежда! Докладывай!

— Что докладывать?

— Сколько лопаток в этой турбине.

— Да ебу я? А вы вообще про какие лопатки спрашиваете?

— Ну в турбине которые!

— Я понял. Так, нет, не понял. Понял-то я, что вы слабо себе представляете устройство турбины, будто это какая-то железная палка, утыканная лопатками, и все.

— А что не так? — делано удивился старпом.

— Так-то так, Сей Саныч, но про какие лопатки и какой части турбины идет речь? Переднего хода? Заднего? Реверсивные? Атэгэшные? И как их считать, исходя из их предназначения? Умножать их между собой? Суммировать? Вычитать друг из друга?

— Бля, горшочек, не вари! Про все! Общее число лопаток нам скажи!

— А чем вас мой ответ «да ебу я» не устроил?

— А нет такого числа. Ты серьезно не знаешь, что ли?

— А кто знает?

— Ну кто-нибудь да знает уж наверняка!

— Если я не знаю, то никто не знает, потому что раз я не знаю, значит, этого нет в технической и эксплуатационной документации!

— О, проснулся! — обрадовался механик. — Значит, нет у меня маразма еще! Ладно, иди спи, а мы тут того… документацию потрясем. Короче, Юра, заступай, я в секретку, вы — на чай, а потом здесь собираемся и изучаем документы.

Секретных документов по турбине оказалось шесть фолиантов.

— Берем по одному, а потом передаем их по кругу. Ищем тщательно, но быстро! — скомандовал механик. — Жаль, что всего пять офицеров, — было бы шесть, быстрее бы дело пошло.

— Так минер же вон, — махнул я головой в сторону вахтенного офицера второй боевой смены, который пришел стоять в первую по какой-то там своей нужде.

— Точно! — обрадовался механик. — Минер! Сообрази нам кофейку!

Старательно листали, внимательно бегали глазами по цифрам и водили пальцами по схемам, передавали по кругу и снова листали — за этим увлекательным (на самом деле — нет) занятием и не заметили, как подошло время заступать второй боевой смене и в центральный зашел Игорь, уже менее злой, но более торжественный.

— Ну что? Нету?

— Нету.

— А я вам что говорил?

— Говорил, что нету.

— Ну так послушайтесь умного человека и займитесь делом!

— Да это не мы! Адмирал спрашивает!

— Нехуй делать этому вашему адмиралу — вот что я вам скажу! Как обычно, оказалось, что дело было не в бобине!

— Имеет право! Он же адмирал! Так что делать-то будем? Пошлем радиограмму на завод-изготовитель?

— Ну. — Игорь решил поиздеваться. — Я вот что предлагаю: дробь БП, стопорим ход, висим в пучине морской, аки лев в засаде, а я разбираю турбину, кручу ее на ВПУ и считаю лопатки. Дня за два управлюсь!

— Какой лев, Игорь Юрич?

— Понятно, что морской, какой же еще!

— Издеваешься?

— А вы надо мной что давеча делали?

— Все, свободен.

— Дело было не в бобине! Я вам говорю! — и Игорь, довольный, что опять всех уел, удалился.

Помолчали.

— Так давайте ему просто скажем, что нет такой цифры! — предложил второй комдив, который пришел заступать.

— Коля, ну ты совсем, что ли? Как мы скажем адмиралу, что он спрашивает всякую хуйню? — Антоныч с адмиралами общался намного больше Коли и знал, чем обычно заканчивается, когда ты намекаешь адмиралу, что он не прав, но не в том смысле, что лев, а в том, что раз он штурман по образованию, ну так и проверял бы, как штурман прокладки прокладывает.

— Спать-то хочется уже, — задумчиво пробормотал механик, — Так! Мне все ясно, выхода нет, и поэтому будем прорубать его сами, своими руками. Принимаю волевое решение! Лопаток в турбине — четыре тысячи двести восемьдесят семь! Цифру заучить и довести до всего личного состава, чтоб все пиздели одинаково! Вопросы? Ну все тогда, я — спать.

Утром адмирал явился довольный. Впрочем, это все равно что написать: «Когда светит солнце, то светло» — если ты адмирал и на подводной лодке в море, то доволен ты всегда, даже когда делаешь вид, что недоволен. Вы, конечно, можете упрекнуть меня в том, что откуда мне знать точно, если я адмиралом на лодке никогда не бывал, как, впрочем, и без лодки тоже. Но, ребята, представьте: вы, для примера, царь и в вашем маленьком царстве у вас абсолютная власть, все слушаются вас охотно, делают вид, что вы самый умный, и возражать не смеют ни в коем случае, а если и делают все равно по-своему, то незаметно, чтоб не ущемлять вашего достоинства. Нет демократии, оппозиции и средств массовой информации вообще — ну чем тут можно быть недовольным? Разве что отсутствием женщин, но а) ты точно знаешь, что это временно и б) были бы женщины, откуда бы взяться тогда абсолютной власти?

— Товарищ контр-адмирал! — начал было доклад старпом.

— Погоди, — отмахнулся от него комдив, — сначала важные вопросы!

Уселся в старпомовское кресло, надел очки, развернул блокнот, прокашлялся:

— Эдуард!

— Я!

— Выполнил ли ты мое приказание?

— Так точно!

— Докладывай!

— Товарищ контр-адмирал, лопаток в турбине ни много ни мало, а четыре тысячи двести восемьдесят семь штук! Доклад окончил!

— Антоныч?

— Так точно, товарищ контр-адмирал! Четыре тысячи двести восемьдесят семь штук!

— А не врешь ли ты мне, выгораживая своего непутевого подопечного?

— Никак нет! У кого хотите можете спросить!

— А и спрошу, а как вы себе думали! Старпом, я тут нужен?

Старпом на секундочку завис. Ну, типа, на кой хрен вообще тут может быть нужен беспокойный контр-адмирал? Но так же адмиралу не скажешь, правильно? Такт и все такое.

— С вами, конечно, спокойнее, но я справлюсь!

— Если что — кричите!

И адмирал, сложив блокнот, очки и ручку в карманы, вышел.

— Предупреди корму! — Антоныч будто и не видит, что я и так уже звоню на пульт.

— Пульт, адмирал к вам пошел, на какой борт — неизвестно!

— Есть, приняли. Ждем.

Вернулся он минут через сорок и прямо сиял от удовольствия.

— Проверил вахту. Замечаний почти нет!

Ну конечно же нет! Они же ждали! Как это у адмиралов происходит, интересно, когда они становятся адмиралами? У них стирают память о сермяжном прошлом или они сами делают вид, что родились — и сразу в адмиралы?

— Про лопатки опросил — все знают! Один, выходит, Эдуард у вас так себе специалист!

— Просто молод еще! — заступается Антоныч, — дошлифуем!

— Да, — подтверждает адмирал, — молодость в нашем деле фактор отрицательный! Не то что мы с тобой, да, Антоныч? Борозды не испортим!

— Но глубоко и не вспашете! — хихикает старпом.

— Что ты сказал?

— Я говорю, к акустикам пошел. Акустик меня вызывает.

А я молчу сижу. Во-первых, хочется спать, во-вторых, мне огрызаться еще по сроку службы не положено, а в-третьих, я не могу рассказать адмиралу правду и разозлить его на моих товарищей: ну побуду дураком пару дней — убудет с меня, что ли? А потом он все равно забудет: больно горяч он был, да сильно отходчив и дело свое любил так искренне, что все остальное в его характере отходило на второй план да так там и оставалось.

Потом про банки в аккумуляторных батареях еще спрашивал и про количество баллонов ВВД, но это — легкотня, это все знают. А на устройстве двубойной захлопки он успокоился: оказалось, что он путает ее с байпасным клапаном, но вслух признать этого не хочет и поэтому отстал, обозвав нас дерзкими, малообразованными и плохо воспитанными недолюдьми, что, в общем, неудивительно потому, что очевидно же, что когда мы рождались, то все роддома в наших захолустьях были закрыты и у мамок наших, вместо санитарки Люси (родом из деревни, но после медучилища осталась в городе, двое детей, в разводе, имеет виды на зама главврача и для этих видов позавчера приобрела югославский бюстгальтер за полторы своих получки), роды принимал слесарь второго разряда Колян в цеху сборки дисков сцепления на авторемонтном заводе, а сосать нам, вместо сиськи давали гаечные ключи — и что от нас после этого можно ждать? Но не совсем успокоился, а переключился на боцманов, и те две недели, под его чутким руководством, изучали семафорную азбуку. Потому что, ну вы понимаете, как под водой без нее-то?