В унисон

Тэсс Михевич, 2023

Хидео Мацумура ещё с первого дня заметил странное поведение новенькой в его классе – Мичи Хамады. Странная внешность, странный характер, странные взгляды… Она словно бы знает больше, чем говорит. И ладно бы она была простой неформалкой, но всё оказалось куда сложнее и загадочнее… Прошла неделя, за которую стало ясно, что ничего не ясно. Его затянуло в какую-то игру, и, чтобы выйти победителем, придётся либо пожертвовать другим игроком, либо проиграть, разлетевшись в клочья. Для широкого круга читателей.

День II. Коллекция душ

Хидео: увлечение черепами

Утро не принесло облегчения: ошметки кошмара — полузабытого, маячащего где-то на периферии сознания — прочно засели в голове, порождая тревогу и страх. Он забыл сон, забыл его сюжет, однако неотступная мысль, как призрак, следовала за ним повсюду. Хидео никак не мог эту мысль сформулировать. Она казалась ему… странной. Почти неосязаемой, зыбкой в своей дисгармонии.

Он вновь не стал завтракать, с тупой болью в желудке отмечая про себя, что так его разум становится острее — быть может, тогда он и соображать лучше начнет. Если, конечно, не умрет от голода.

Неспешно Хидео оделся — хотя времени и было предостаточно, он не испытывал никакой радости от того, что удалось проснуться раньше будильника. Все время давило ощущение, что на этот день полагаться не стоит, как будто бы этот день — начало большой системы, где Хидео запутался, точно попал в липкую паутину.

Мама еще спала, и, чтобы ее не будить, Хидео тихонько выскользнул на улицу, стараясь не шуметь. На улице дышалось свободно и легко, и даже те мысли, что тяжестью придавливали Хидео к земле, вдруг куда-то улетучились, оставляя после себя лишь призрак былых ощущений.

Хидео шел, пиная камни и лихорадочно думая о том, как связано его сегодняшнее настроение с тем, что случилось вчера. Ему снился сон — его привкус Хидео ощущал на языке даже сейчас (отдавало горечью и еще чем-то неприятным). Но что такого ему могло присниться, что он так… всполошился?

Он попытался заглянуть внутрь себя, но ничего существенного так и не подцепил — лишь странное наваждение, порожденное глубинами воспаленного сознания, плотной паутинкой окружало его мысли. Хидео где-то читал, что сон забывается через пару минут после пробуждения, и для того, чтобы его запомнить, нужно как можно скорее записать его. Сны помогают трактовать состояние, находить общие черты в сновидениях и структурировать их. Наверное, это очень интересно — перечитывать свои записи после многих лет фиксирования сновидений. Хидео никогда этим не занимался, но хотел бы попробовать.

Сегодняшний забытый сон, окунувший Хидео в такое тревожное состояние, стал точкой невозврата — теперь-то он будет записывать сновидения, чтобы лучше разбираться в причинах своего настроения.

Он уже давно не ощущал такого количества мыслей в своей голове. Несмотря на смутную тревогу, все казалось ему удивительным: и прекрасная, живописная архитектура Сага, его родного города, который он всегда считал маленьким и незаметным на фоне других городов; и роскошные сады, растущие на каждом клочке земли, не занятой трассой или тротуаром; и машины с утренними пробками; и даже пешеходы, спешащие по своим делам, точно муравьи — едва ли кто-то в такой спешке задумывается о том, как быстро, хаотично, однообразно движется жизнь, воссоздавая лишь мнимый порядок Вселенной.

Взглядом Мацумура выискивал Лили или Генджи, желая прямо сейчас хоть с кем-нибудь заговорить. Даже с ней. Даже в неподходящее время. Он готов побороть свой страх перед ее лицом и свою природную застенчивость. Но, как назло, никто так и не появился по дороге — ни впереди, ни сзади. Лишь незнакомые люди, очень много незнакомых людей, спешащих на работу или учебу. Что случилось, если бы кто-то среди них оказался его родственником, пусть и очень-очень дальним? Или если бы среди всех этих людей нашелся бы кто-то, кто чувствует себя, как Хидео, запертым в янтарной смоле? Образец, застывшая в полете фигура, тот, на кого все пристально смотрят.

Он шел, угрюмо пиная камни, которые попадались на пути, и бросал усталые взгляды на хмурое небо. Вчера оно было ярче.

Ярче?

Тут он вспомнил небо из сна. Его передернуло под действием этого страшного воспоминания — впечатления были такие яркие, что Хидео как будто сжевало чудище, которого потом вывернуло наизнанку. На миг у Мацумуры закружилась голова. Он даже остановился, призывая каждую клетку организма занять свое законное место и не рваться куда-то вперед.

Хидео стал мучительно вспоминать, что произошло ночью, какой сон он видел, как его растолковать. Но в голове не было никакого просветления, лишь слабый проблеск идеально голубого неба. И все.

«Сейчас бы пригодился мамин сонник», — с досадой подумал он.

Но раз небо голубое и ясное, значит, ничего плохого это сновидение принести не должно. Разве может быть плохим чистое, голубое небо? Ему и до этого часто грезились небеса — прозрачные, серые, точно налитые свинцом, закрывающие солнечный диск мягкой пуховой подушкой — в общем, бывало всякое. Но небо такой чистоты он видел впервые.

Но если лазурное небо не сулит бед, отчего же ему тогда так страшно?

В школу Хидео зашел в напряжении. Все ему теперь казалось подозрительным и странным — он не отдавал себе отчета в том, что недобро косится на одноклассников и учителей, его мало заботило то, как он выглядит сейчас со стороны. Лазурь плотно стояла перед его внутренним взором и никак не желала рассеиваться.

— Ты в порядке? — спросил с легким беспокойством Генджи.

Самый банальный вопрос, который можно задать в этой ситуации. Но самый правильный.

Как он может быть в порядке?

Хидео поднял на друга мутноватый взгляд, в мгновение ока прояснившийся. Хидео по-новому взглянул на Генджи — он и раньше знал обо всех особенностях его внешности, но никогда не отмечал их, не выделял по достоинству. Генджи давно не стригся, позволяя смоляно-черным волосам касаться острых косточек на плечах. В школе Генджи старательно убирал волосы в аккуратный пучок — так, если смотреть на него прямо, волос вовсе не было видно. В этом смысле его друг соблюдал крайнюю щепетильность. Весеннее солнце проявило на носу и щеках крохотные, полупрозрачные веснушки, которых Генджи, судя по всему, стеснялся — никогда еще он не позволял кому-либо говорить о своем лице больше трех реплик (включая и его собственные реплики, ограничивающиеся фразами «да» или «нет»). В темно-синих глазах Генджи сразу нельзя было заметить зрачок — слишком уж сильно он сливался с радужкой. Из-за этого новые знакомые Генджи часто шутили о том, что тот носит линзы, чтобы казаться круче.

Хидео вздрогнул, когда перед самым его носом щелкнули пальцы.

— Ты что-то стал совсем рассеянный. У тебя проблемы?

Мрачные синие глаза прожигали в Хидео дыру.

Он открыл рот, чтобы сказать что-нибудь, но вдруг понял, что не может. Нет у него никаких проблем, лишь те, внутренние, которые он спрятал глубоко в себе и не выпускал, покуда не найдется удобного случая. И даже сейчас этот случай не наступил.

Зачем сейчас напрягать Генджи такими пустяками, как тревожные сны? Да он и слушать его не станет!

— Я просто переутомился, — ответил Хидео нарочито беспечно. — В старших классах сложно сконцентрироваться на чем-то важном, не находишь?

Генджи понимающе покачал головой.

Его понимание как соль на рану — ну вот зачем притворяться, что ты все понимаешь?! Всегда успевающий отличник Генджи просто не может знать, что такое сложная концентрация!

— Ладно, парень, у меня новости, — заговорщицки прошептал Генджи, склонясь над Хидео. — Помнишь Мамору-сан? Мамору Горо, балда! Мы с ним в шахматы играли, а потом враждовали — я тебе рассказывал про него, ну!

— Ну?

— Так вот, — Генджи еще больше понизил тон, — он пропал.

— В смысле, пропал?

— Ну, в прямом! Он якобы переехал в соседний город, но так ни с кем и не попрощался, в том числе и с лучшим другом. Да даже будь Мамору самым безответственным и легкомысленным человеком на земле, он не смог бы уехать куда-то, не уведомив своего близкого друга хотя бы прощальной запиской!

Генджи говорил вдохновенно, Хидео даже показалось, что он светится от радости. Его тревога от этой новости и от состояния, в котором пребывал Генджи, только усилилась.

— И куда он пропал? — спросил Хидео осторожно.

— Не знаю! В том и дело — никто не знает! Он пропал около трех месяцев назад, а знаешь, что самое примечательное? Маньяк стал орудовать примерно в то же время. Правда, он убивает жертв и даже не прячет их, а тут — спрятал. Рискну предположить, что Мамору-сан — его первая жертва.

— Так, стоп! — Хидео вскинул руку. — Ты серьезно любое подозрительное происшествие будешь связывать с маньяком?

— Ну… да.

— Он на то и маньяк, чтобы действовать по отточенной схеме! Беспорядочные убийства его не интересуют.

— Ты не понял, — Генджи подтащил стул и сел напротив. — Первая жертва — это черновик. Пробная версия. То есть, первое убийство может отличаться от других. Маньяки — не злые гении, которые продумывают линию поведения от первого до последнего убийства. В фильмах все излишне романтизировано. То, что ты называешь «отточенными» действиями — лишь набор обсессий. Если маньяк зациклен на отрезанных гениталиях, то он будет их отрезать, и не потому, что так страшнее и эффектнее! Просто башка у него — это огромный жужжащий улей, в котором каждая пчела пытается перекричать остальных. Понял?

Хидео мрачно кивнул. Этот разговор нравился ему все меньше и меньше.

— И что ты собираешься делать с этой информацией? — спросил он, нахмурившись. — Я про Мамору-сан.

— Проведу частное расследование.

— Ты шутишь?

— Я серьезен как никогда.

— Этого просто не может быть, Генджи!

Но тот уже уходил, посмеиваясь. На Хидео вновь навалились неприятные, скользкие мысли, связанные со сном, и он, чтобы избежать вторичного падения в эту пучину тревоги, порывисто схватил Генджи за руку.

— И что же, ты собираешься его выследить и отдать полиции? — спросил он тихо.

Хидео сейчас было совсем не до маньяков-насильников и преступной части мира. Все, чего он хотел — это покоя. Но уж лучше говорить об этом, чем молча ждать звонка. Он просто не вынесет тишины.

Образ неба, виденный им во сне, следовал за Хидео неотступно. Он уже сто миллионов раз пожалел, что поднял голову — смутная тревога пусть и пугала своей неопределенностью, зато не бесила так, как это делает лазурное небо.

Зачем он вообще пытается что-то вспомнить? Разве сны могут принести какую-то пользу тем, кто не ведет дневник?..

— Ну, если все пройдет гладко, на это можно будет надеяться, — спокойно ответил Генджи.

Хидео ему не поверил. Разве можно собственными силами кого-то поймать?

— О, тогда удачи тебе, — сказал он, но прозвучало как-то вяло.

Генджи с прищуром посмотрел на друга:

— Нет, ты явно сейчас не в духе. Если случится что-то действительно ужасное, дай мне знать, хорошо?

Мацумура лишь кивнул. Генджи ненадолго задержал на друге взгляд, полный переживания и сожаления. Хидео посмотрел в окна напротив, желая избавиться от назойливого внимания Генджи.

Тот ушел, и дышать стало легче. Генджи любил создавать какую-то нездоровую атмосферу везде, где оказывался. Все от него шарахались, как от прокаженного. И только Хидео, не имея средств для сопротивления, поддался силе странного очарования этого парня. Так они и стали дружить. Вообще это случилось не сразу: первые несколько месяцев после первой встречи в средней школе Хидео и Генджи смотрели друг на друга с опаской. Хидео казалось, что мальчик, попавший в его класс, нездоров. Тогда Генджи, впрочем, как и сейчас, особенно тянуло на мистику и преступления. Он рассказывал всем остальным про свои интересы, надеясь привлечь к себе такого же странного чудака, каким был он сам.

Хидео не мог назвать себя чудаком. Его интересовали совершенно нормальные вещи — игры, манга, эротические фильмы… и все же постепенно он потянулся к Генджи. Он был единственным его слушателем во время рассказов об ужасных преступлениях, где от женщин оставались в лучшем случае кости. Он был единственным, кто поддержал идею Генджи сходить вечером на кладбище, чтобы найти там семью его покойной бабушки. При всем этом друг не испытывал проблем с адаптацией в школе — все в классе остерегались его, но уважали.

Урок прошел спокойно и даже скучно. Учитель сновал туда-сюда на протяжении всего часа и монотонно что-то рассказывал. Хидео даже начал считать, сколько раз успел за этот урок зевнуть. Мысли не прояснялись. Ему снилось небо, а что было дальше — беспросветная тьма. Тайна, постичь которую Хидео вряд ли теперь сможет.

Во время обеденного перерыва он вышел в сад и сел на лавочку, бросая на гуляющих учеников косые взгляды. Никто из них не интересовался тем, что делает Хидео, сидя в одиночестве в окружении цветов, однако ему было трудно сосредоточиться — чтение манги (именно этим он собирался заниматься сейчас) было для него делом сугубо личным, и постороннего внимания он остерегался.

— Давно не видел тебя за чтением этой ерунды, — спокойно произнес Генджи, возникая рядом.

Мацумура вздрогнул, затем медленно поднял на него встревоженный взгляд.

— Но ты же тоже читаешь мангу, — ответил он сдавленно.

Генджи фыркнул:

— Только не эту слащавую фигню. Тебе что, так хочется романтики?

Генджи кивнул в сторону томика манги, которую Хидео держал в руках. Он и сам не заметил, как схватил этот том — видимо, его мысли были настолько далеки, что он машинально схватил с полки седзе.

Внимательный взгляд друга изрядно напрягал — как будто бы по взгляду Хидео тот собирался прочесть все, о чем он думает. Мацумура неловко повел плечом, как бы стряхивая с себя взгляд Генджи.

— Не все же одни детективы читать, — буркнул он, поспешно пряча том манги в сумку.

— А хоть бы и детективы, — невозмутимо ответил Генджи. — Ты не больно-то детективы жалуешь, раз до сих пор не поднаторел в индуктивных методах.

— Да мне не нужно это!

— Это тебе только кажется, что не нужно. На самом деле любому человеку полезно хоть раз в жизни прочесть хороший детектив — это развивает логику. Прокачивает внимательность. Тот самый случай, когда набор данных дается не сам по себе: чтобы прийти к определенному выводу, нужно сначала додуматься до него.

— Ты гениален, как и всегда, — фыркнул Хидео.

— Так что ты скажешь в свое оправдание?

— Я не заметил, как читаю это, — приподнял брови Мацумура, разводя руками.

— Ну, ты частенько не замечаешь, как читаешь любовные романы.

При этом Генджи противно захихикал, за что чуть не получил кулаком в нос.

— Ладно, ладно, спокойно, — примирительно пробормотал он, выставляя ладони вперед.

Сзади кто-то аккуратно прошелся, и над самой своей головой Хидео тут же услышал мелодичное: «Привет». И сердце опять так предательски екнуло!

Но это вновь была не Лили.

— Привет, Хамада-сан, — буркнул он, не поворачивая на девушку головы.

Зато Генджи, уставившись на Хамаду, проводил ее заинтересованным взглядом, а потом с укоризной взглянул на Хидео.

— Ты ее знаешь? — выпалил Мацумура прежде, чем тот успел задать свой вопрос.

Генджи слегка опешил от резкого выпада Хидео и на мгновение потерял способность думать. Потом весьма недовольно изрек:

— Да, знаю. Удивительно, кстати, ведь ее здесь почти никто не замечает.

— Она новенькая?

— Ну, уже нет. Прибыла сюда два года назад, но контакт тут ни с кем так и не наладила. У нее здесь училась сестра, насколько я знаю, она в том году была выпускница.

Хидео задумчиво кивнул. Мысли его потекли в другом направлении — он внезапно задумался о том, что Генджи слишком хорошо осведомлен о каждом ученике школы. Хидео никогда не спрашивал у друга о способах получения информации — это была тайна за семью замками. Генджи просто все это знал, он был вездесущ. Иной раз это даже пугало — ну не может такого быть, чтобы Генджи смог собрать всю эту информацию честным путем! Наверняка он знал какие-то лазейки и тайные рычаги, которые помогали ему выуживать информацию для своего профайла.

Очнувшись, Хидео понял, что Генджи все еще смотрит на него. Если он и вправду научился читать мысли…

— Мне пора, — вдруг выпалил Хидео, вскакивая с лавочки.

Генджи хмыкнул.

— Ты в последнее время какой-то нервный, — пробормотал он.

— Я нервный? — Хидео, дернувшись, неловко почесал затылок. — Мне кажется, я… в общем… увидимся позже.

Он быстро ушел, оставив друга в недоумении. Хидео поспешил скрыться, идя вперед, не разбирая дороги. Он не знал, почему так спешил, почему сбежал от друга и что с ним вообще происходит. Неосторожное замечание Генджи сбило с толку — его как будто пронзило электрическим разрядом! Вот что с ним такое? Он нервный? С чего бы ему так переживать? В последнее время все у него в жизни спокойно и стабильно — он и раньше не жаловался на тяжелую жизнь, но сейчас все было более чем хорошо. Почему же он нервный? Что случилось за эти два дня такого?..

Глотку жгло от желания кричать, а грудь сводило спазмами из-за напряжения, захватившего все тело. Его трясло и лихорадило, он не знал, куда себя девать, не знал, что с ним такое происходит и как выбираться из этого замкнутого круга, в котором он застрял.

«Это просто нервный срыв, это всего лишь нервный срыв», — повторял он про себя, а перед глазами уже давно была мерзкая пелена, от которой мутилось в сознание.

Очнулся он только тогда, когда явился в библиотеку — всегда пустую, всегда тихую. Хидео не мог бы сказать, что его так привлекает в библиотеке, почему, придя сюда так спонтанно, он внезапно ощутил такое спокойствие? Словно это была комната самосохранения — здесь только умиротворяющей музыки не играло.

Аккуратно Хидео прошелся по рядам, опасливо оглядывая полки, и дошел до самого конца, бросая взгляды на пыльные и обветшалые книги. Ему не нравится читать, но вид книг его успокаивает — какие бы они ни были старые, все в них говорит о стабильности и вечности, которых Хидео как раз не хватает. И, хотя он из раза в раз сетует на однообразие и бесконечность, любые перемены могут надолго выбить его из седла. Особенно, если он не будет к ним готов.

— Ты что, следишь за мной? — мягко и шутливо возмутилась Мичи, прижимая красную книгу к темно-синей груди.

Эта школьная жилетка чертовски ей идет.

— А? Нет! — Хидео растерялся. — Я просто… не знаю, что привело меня сюда.

Мичи лишь улыбнулась своей приятной улыбкой, ее щеки сладко порозовели. Она выглядела, как те самые противные цветы, от которых исходил невыносимый и запоминающийся аромат. Теперь Хидео они показались не такими уж и гадкими. Была в них определенная романтика.

Неловкая пауза затягивалась. Хидео бросил задумчивый взгляд на книгу, которую она так заботливо прижимала к груди. Это был интересный, будоражащий контраст ярко-красного и темно-синего. Если бы Хидео умел рисовать, он бы попытался запечатлеть эту сцену.

— А что у тебя в руках за книга? — спросил он, чтобы хоть как-то прервать тишину, в которую они погрузились.

— А, это энциклопедия о черепах, — беспечно ответила Хамада. — Давно… ее искала.

Она скосила взгляд на книгу, и было неясно, видит ли она то, как резко и сильно побледнел Хидео. Его сердце пропустило два удара. Он вспомнил свой сон, от начала и до конца, в мельчайших подробностях, и ему вдруг показалось, что он уже точно такой видел, он видел его много раз, просто вспомнил только теперь. Его передернуло, когда перед мысленным взором встал волчий череп, к которому Хидео приник губами. От одного воспоминания его кожа покрывалась мурашками. Со стороны он стал похож на больного, которого по частям съедала лихорадка. В какой-то миг Хидео заметил, что Мичи исподтишка наблюдает за его шоком. Она не выглядела удивленной или обеспокоенной; ее взгляд выражал лишь оценку. Она оценивала его состояние.

— Ты увлекаешься… черепами? — он с трудом заставлял свой язык ворочаться в ротовой полости.

«Что же означает череп волка из моего сна?» — лихорадочно крутилась в голове настойчивая мысль.

Мичи прижала книгу еще крепче к груди, словно пыталась спрятать в себя книжные страницы.

— Да. Я их даже коллекционирую, — спокойно сказала она, не замечая, как Хидео стал еще бледнее.

Этим она добила его. Он уперся рукой о полку, чтобы тут же не потерять сознание. Теперь он выглядел не просто больным — он стал похож на мертвеца.

— И что же, это так интересно? — выдавил Хидео, проглатывая комок в горле.

— Ты даже не представляешь, как! — ее лицо расплылось в улыбке.

Она смотрела прямо в его глаза, словно пыталась разгадать, кто он, о чем думает, и как сам относится к этим черепам. По внешнему виду Хидео было понятно, что подобное увлечение ввергает его в настоящий шок. Из головы не выходил сон, виденный накануне. Это так странно… Как будто он предсказал этот диалог, в котором отозвался тот же символ, что и во сне.

— Не хочешь узнать о них побольше? — тихо и медленно спросила Мичи, протягивая ему книгу.

Он заметил, что она держала ее так, словно и не собиралась ее отдавать: руки крепко стиснули обложку, и, хотя Мичи наконец оторвала фолиант от груди, руки она не вытянула до конца. Создавалось впечатление, что, посмей Хидео прикоснуться к книге, она отдернет руки назад.

Неужели она это для вида предложила? Если ей так нужна эта книга, могла бы не предлагать ее ему.

Тишину библиотеки разрезал громкий звонок. Мичи вновь прижала книгу к себе и, слабо улыбнувшись, пробежала мимо него прямо к библиотекарю.

— Мне вот эту и побыстрей! — взволнованно воскликнула она, то и дело стреляя взглядом в ту сторону, где остался стоять Хидео.

Ему было очень неловко, в первую очередь из-за того, что он так странно и нелепо отреагировал на ее хобби. В конце концов, все имеют право заниматься любым безобидным делом — так почему бы Хамаде не коллекционировать черепа животных?

Главное, что не людей.

Когда Хамада выскочила за дверь, Хидео схватил первую попавшуюся книгу и дал ее библиотекарю, миловидной девушке в очках. Она работает здесь совсем недавно, поэтому скучное и однообразное времяпрепровождение среди библиотечных стен еще не успели ей надоесть. Бедная, эта работа ее испортит. Она возненавидит книги вместе с теми, кто их читает.

— Хотите взять Сэй-Сенагон? — спросила библиотекарь, готовя бланк.

— А? — Хидео на секунду отвлекся. — Да, хочу ее прочесть.

Библиотекарь записала все данные и выдала небольшой томик в серой обложке с позолоченными символами:

«Записки у изголовья»

Хидео вышел из библиотеки, сжимая дрожащими от волнения руками книгу.

«Господи, опять дурь какую-то взял», — подумал он недовольно, спрятав книгу в сумку.

Он заметил, как далеко впереди уверенно шагает Мичи Хамада. Странно, почему он так реагирует на то, что Хамада увлекается черепами? Это же всего лишь ее хобби, которое она предпочитает, например, чтению манги. Почему нет?

И все равно одна мысль об этом приводила Хидео в дрожь.

Лили: суперкислоты и формальдегид

Было немного боязно заходить в кабинет к Токутаро-сэнсэю после всего того, что случилось вчера — Лили винила себя в том, что не смогла пойти на учебу, однако если бы ей выпал шанс прожить вчерашний день еще раз, она бы сделала то же самое. Только теперь пошла бы к бабушке иной дорогой.

Отчасти Лили была рада тому, что встретилась с учителем в тех обстоятельствах, потому что встреть она его в стенах школы, она ни за что не смогла бы удержать распирающую ее радость внутри. Теперь же, когда первые восторги улеглись, Лили могла оценить свое положение трезво: у нее появился шанс доказать всем, что она отлично справляется с любыми трудностями! С другой стороны, та работа, которую ей предложил сэнсэй, накладывает на нее определенные обязательства. Хватит ли у нее сил на это? Достаточно ли она ответственна для того, чтобы суметь написать ее?

Именно поэтому она все еще топталась перед дверью кабинета, как будто ожидала, когда ее по зовут.

У Лили были причины согласиться на предложение сэнсэя. Главная причина заключалась в том, что она отчаянно хотела внимания — ее бесила мысль о том, что в школе она почти ничем не выделяется. У нее была не самая яркая внешность, да и ум, сноровка, находчивость оставляли желать лучшего. Хотелось перемен. Хотелось срочно сделать что-то такое, после чего все вокруг станут хвалить ее и носить на руках — конечно, этого просто не могло быть, но мечтать Лили никто не запрещал.

Переборов страх, она, наконец, решительно (скорее это было похоже на бесшабашный рывок, чем на осознанное действие) вошла в кабинет.

Там, опершись спиной о парту, в задумчивости стоял Генджи.

Она вспомнила его имя сразу же, как только увидела — ему даже не требовалось смотреть на нее, чтобы Лили почувствовала: от этого парня веет опасностью. Он не выглядел опасным в том привычном смысле, который подразумевает вынимание ножа из кармана в самый неподходящий момент. Нет, от него исходило ощущение опасности иного рода, более… призрачное, неясное, едва ощутимое. Генджи был очень умным, и ум его — проницательный, острый, сильный — представлял главную угрозу для Лили. Она ненавидела Генджи и боялась его. Боялась и потому — ненавидела.

Он повернулся к ней медленно, неохотно, точно ему не нужно было делать это лишнее движение, но он все равно его сделал, потому что того требовали приличия. Окинув Лили равнодушным взглядом, Генджи ничего не сказал.

Это ее взбесило.

— Где Токутаро-сэнсэй? — резко спросила она, проходя в глубь класса.

— Вышел, — лаконично ответил Генджи. — Оставил меня тут ждать.

— Зачем ты это делаешь?

Лили встала напротив, сложив руки на груди. Ее суровый взгляд не отрывался от меланхоличного взгляда Генджи.

— Он сказал, — непоколебимо ответил Генджи. — И я жду.

— Но зачем ты пришел?

— Он меня попросил прийти. Потом вышел, сказал, чтобы я…

Скрипнула дверь. Лили повернула голову, смотря на вошедшего учителя в упор. Он спокойно прошел к своему рабочему месту.

— О, вот вы и в сборе, — пробормотал Токутаро-сэнсэй, открывая ящик стола. — Я приготовил для вас задание.

— Для нас? — спросила Лили, даже не пытаясь скрыть презрительного тона. — Вы имеете в виду меня и… его?

Большим пальцем она указала за спину — там как раз стоял Генджи. Он был настолько безучастен, что, доведись Лили обозвать его тупицей, Генджи и ухом бы не повел.

— Да, да, — закивал учитель, — вас двоих. Вы будете писать научную работу в паре. Есть две отличные темы, которые вы можете осветить: формальдегид и суперкислоты. Вы можете выбрать любой аспект изучения этих тем, попробуйте поэкспериментировать. Думаю, с этим у вас проблем не возникнет. Я вам сейчас дам список положений конкурса, ознакомитесь…

Он стал активно рыться в бумагах, не замечая попытки Лили возражать. В такие моменты она почти его ненавидела! Не каждый из людей способен настолько абстрагироваться от мира, чтобы никак не реагировать на заданные вопросы или другие тревожащие вещи.

Переполненная досадой, она повернулась к Генджи. Впервые за все время их пребывания в кабинете его лицо стало обеспокоенным. Кажется, он до последнего надеялся, что его не поставят в пару с Лили. Теперь же, когда им дали общую тему, сомнения отпали: им придется работать вместе. Ради репутации школы. Ради собственной репутации.

Лили до боли вцепилась в свои плечи, чтобы не закричать от злости и ужаса. Да хуже ситуации и представить сложно! Если верны те слухи, которые о Генджи ходят, он — ненормальный!

Взгляд у нее сделался жестким. Она ожидала, что все пройдет не совсем гладко, но такое вообразить было совсем трудно! Возможно, им удастся достичь компромисса: если они разделят работу пополам и буду писать ее обособленно друг от друга, то все будет не так уж и плохо. По крайней мере, она знает о Генджи то, что он вполне порядочный, пусть и очень грубый. Не станет же он ставить ей палки в колеса — особенно, когда они на одной стороне?

— Вот! — Токутаро-сэнсэй вытащил листок из кипы бумаг. — Здесь все положения, правила участия и форма, куда нужно подавать заявку. Постарайтесь окончательно определиться с вашей темой на этой неделе.

Чрезвычайно довольный собой, он вытолкал Лили и Генджи вон из класса и крикнул напоследок:

— Будут вопросы — звоните!

Лили вскипела: она готова была вернуться и броситься на учителя с кулаками, но страх войти в дверь вновь овладел ею — теперь гораздо более сильный, чем тот, который она испытала четверть часа назад.

Генджи бегло осмотрел листок, усмехнулся чему-то своему и передал его Лили. Она взялась за край бумаги, с ужасом осознавая, что руки у нее мелко дрожат — то ли от волнения перед поставленной задачей, то ли от близости Генджи. Все это время, возмущаясь и пыхтя внутри себя от злости, она пыталась задушить нарастающую тревогу, которая червями выгрызала в ней норы — если бы ее волнение, такое подвижное и живое, можно было бы увидеть невооруженным глазом, Генджи бы увидел, что тело ее все испещрено дырами.

Она боялась, что Генджи задаст ей какой-нибудь вопрос, касающийся ее знаний в области химии. Она не считала себя слабой в этом предмете, но на фоне умного одноклассника чувствовала, как становится незаметной в его тени — крошечная и невидимая. Наверное, это было главной причиной, по которой она не хотела — просто не могла! — писать работу с ним в паре: его непомерное эго заденет ее собственное. Лили не могла этого допустить.

— Ты в порядке? — спросил Генджи, заглядывая Лили в глаза.

Она вздрогнула, едва не выронив лист. Только теперь она заметила, что за все это время не прочитала ни строчки, хотя и осматривала бумагу в поисках чего-то примечательного.

— Д-да, — слабо ответила она, покачиваясь (ноги ее почти не держали). — Я дома гляну, хорошо? Наверное, я и в самом деле не в порядке.

— Ладно. — Пожав плечами, Генджи развернулся на пятках, чтобы уйти. — Ты, главное, не забудь подумать над темой. Мне-то, в общем, все равно, о чем писать, так что если у тебя есть тема, в которой ты чувствуешь себя увереннее…

— Я во всех темах чувствую себя достаточно уверенно, — заявила Лили, вспыхивая.

Лист нервно дрогнул в ее пальцах. Как же он бесит! Именно этого она и боялась — подобных уничижительных компромиссов. Да, может она и не чувствует себя достаточно осведомленной в той или иной области химии, но это же не значит, что он может это как-либо подчеркивать!

— Ладно-ладно, — примирительно пробормотал Генджи, уходя. — Я просто сделал предположение.

— Прощай! — огрызнулась Лили, а когда Генджи скрылся за поворотом, со злостью тихо добавила: — Идиот.

Хидео: приглашение

После урока истории ученики разошлись на перерыв, и Хидео, так и не пообедавший во время прошлого перерыва, отправился к своему любимому месту в надежде перекусить. Желудок ныл от голода — и если бы не рамки приличия, Хидео с удовольствием бы сейчас закинул в рот что-нибудь из оставленного мамой — например, бэнто. Он уже предвкушал этот сладостный момент, когда отведает вкусного риса с овощами.

Сев на лавочку, Хидео вновь всмотрелся в разноцветные кусты с цветами и невольно подумал о том, что они выглядят намного приятнее, когда рядом с ними кто-то стоит. Вдруг на ум пришла Хамада — она, как солнечный луч, возникла в сознании помимо его желания, и Хидео ощутил, как мурашки бегут по коже от одного только представления о девушке.

Он задумчиво поднес палочки к лицу, буравя невидящим взглядом кусты, и все думал, бесконечно долго думал о том, как бы отреагировал, появись Мичи прямо здесь, перед ним. Он бы не испугался, конечно, но его бы ужасно смутило ее появление — он ведь не звал ее. А давно ли ей стало важно, зовут ее или нет? Хидео может до потери сознания доказывать всем и каждому (в первую очередь — себе), что никто не имеет права нарушать его личное пространство без его ведома, но в действительности он прекрасно понимает — Хамада может. Она странная, а странным людям все можно.

Да и почему он вообще начал об этом думать? Что бы изменилось, если бы она пришла? Хидео уж точно бы не обрадовался — его едва ли хватало на то, чтобы не съязвить при виде Хамады. Вечно навязчивая, она нарушала его покой, как если бы неподвижную гладь воды вдруг взбаламутила лягушка. Он бы не обрадовался, нет, но, может, тогда его перестало бы глодать странное чувство, что он навсегда останется здесь, пока остальные ученики будут куда-то двигаться и духовно расти. Ему бы не хотелось всю жизнь провести в стенах школы, да он и не смог бы, ведь рано или поздно все отсюда уходят. Хидео казалось, что стены сдавливают его со всех сторон, давят своим пространством и не дают выбраться. Каждый раз, когда Хидео вспоминал о них — ему становилось не по себе. Сглатывая острую горечь, он старался забыться, уйти с головой в какие-нибудь чужие вселенные, где проблемы были не у него, а у других людей, существующих только в фантазии автора.

Аппетит после размышлений пропал, как будто его никогда и не было. Отложив палочки, Хидео тяжело вздохнул. Он не хотел показывать на людях свои эмоции, но они упрямо просились наружу — вот он потянулся рукой к губам, чтобы с силой закусить палец — это нужно было сделать, чтобы почувствовать боль. Боль отрезвляет.

На губу просочилась кровь из пальца. Почувствовав жжение, Хидео отнял руку. Наваждение прошло, и стены, и глухое одиночество, давящие на него своей неподъемной тяжестью, наконец отступили. Справляться с психологическими проблемами с помощью боли — способ вредный, но достаточно действенный.

Он был бы рад любому живому существу, даже Хамаде. В идеале, конечно, ему хотелось посидеть с Генджи — тот уж точно не станет терпеть тишину и расскажет о чем-нибудь интересном. Он сейчас буквально помешался на преступлениях, хочет непременно докопаться до истины, да только он же обычный школьник, такие, как он, разгадывают тайны только в детективных книжках да подростковых сериалах. И все же Генджи уверен в успехе дела. Может, это из-за того, что у него отец работает в полиции? Он как раз сейчас занимается этим делом.

Телефон завибрировал. Хидео потянулся за ним, и, вытащив, открыл сообщение в «микси». По забавному совпадению, писала Хамада:

«Где ты?»

У Хидео учащенно забилось сердце. Легка на помине! Стоило только подумать о том, что ее нет, как она внезапно появляется! Невесомое волнение подкатило к самому горлу, пока он печатал ответ:

«В саду».

Ему не слишком хотелось говорить о том, в каком месте он сейчас обедает, но ничего другого не оставалось, тем более он сам скучал в одиночестве и остро нуждался в компании. Все-таки, какой бы странной Мичи ни была, ее присутствие рядом как-то… успокаивало. Ее светлые волосы, непринужденность, вечный оптимизм и почти щенячья кротость вселяли в душу трепетную радость, от которой становилось теплее и веселее.

Сидя в мрачном, нетерпеливом ожидании, Хидео порывался вновь отведать желанного бэнто, но рис не лез в глотку — то ли от волнения, то ли просто от одного пресыщения одним видом еды.

Припомнился сон — точнее, он и не забывался, существовал где-то на периферии сознания, как вещь, суть которой давно позабыта, но которая все еще напоминает о себе.

Череп волка, волчий череп — время выбелило кости, сгладило углы, отчего свет лазурного неба голубыми тенями очерчивал впадины и покатые изгибы. Мысленно Хидео провел пальцами по кости, почти на физическом уровне ощущая шероховатую поверхность, испещренную царапинами и вмятининами. Он этот череп поцеловал — прямо в молочно-белые зубы. Он и сам не понимал, почему сделал это, почему из всех действий он совершил именно этот целомудренный, почти ритуальный поцелуй. Да, наверное все дело в том, что это был своеобразный ритуал — чтобы пройти дальше, нужно поцеловать усопшего.

Лазурное небо тоже что-то значит? Голубой цвет — цвет чистоты, непорочности, это цвет воды и небес. Как это привязать к тому, что он чувствовал во сне? Есть ли у этого какая-то трактовка? Голубой цвет — это, по сути, разведенный синий, а синий втягивает в себя зрителя, забирая его внимание без остатка. Чем темнее синий, тем глубже омут, в который он затягивает.

— Я совсем забыла, что ты обедаешь здесь, — Мичи торопливо подошла и аккуратно села рядом.

Хидео посторонился, отводя взгляд в сторону. После того что произошло в библиотеке, ему стало неловко на нее смотреть. Что она, интересно, подумала, когда увидела его побелевшее от ужаса лицо? Хотя он и считал ее странной, ему совсем не хотелось, чтобы она думала про него то же самое. Он же совсем не странный — типичный подросток с обычными проблемами. Его часто приводили в смятение глупые и пошлые шутки одноклассников, его сводили с ума миры, в которые он с головой погружался, но это никак не характеризовало его как личность. Хидео был, скорее, наблюдателем своей жизни, нежели ее непосредственным участником — он дружил с сумасшедшим Генджи, жил с сумасшедшей матерью и мечтал о сумасшедшей девушке. Традициям он не изменял.

Мичи сидела рядом, такая теплая и спокойная, взгляд ее без интереса блуждал по цветам, не задерживаясь надолго ни в одной точке. Лишь немного погодя Хидео заметил, как Мичи вцепилась побелевшими пальцами в край синей юбки.

— Слушай, — начала она, запинаясь, — сегодня у меня свободный вечер и… мне бы хотелось немного прогуляться. С тобой.

Движение головы вышло немного дерганным; Мичи повернула к Хидео лицо и внимательно заглянула в глаза, словно пытаясь найти в них ответ. Хидео поджал губы, тщательно взвешивая каждое слово, которое должен сказать.

— Почему я?

Она чуть оголила ряд ровных зубов и подалась вперед, сокращая и без того маленькую дистанцию между ними. Хидео подавил инстинктивное желание отодвинуться.

Она коллекционирует черепа животных, и это могло бы быть безобидным хобби, если бы не то обстоя тельство, что во сне Хидео уже имел дело с иной стороной подобного коллекционирования. Весьма… неприятной стороной.

На ум некстати пришла старая-старая сказка о кицунэ, которую рассказывала Хидео мама. Эту сказку он никогда не понимал — ее суть сводилась к тому, что богиня Инари, желая попасть в мир людей, попросила двух своих верных кицунэ найти семь душ для перехода. Кицунэ же, вместо того, чтобы выполнить задание, едва не погубили человечество, погрузив его в раздор и смуту.

Семь душ… это были не просто души, кицунэ собирали определенные архетипы: воин, монах, матерь, виновный, полукровка, правитель и мятежник. Целая коллекция.

— Потому что только ты смог обратить на меня внимание, — тихо проговорила Мичи. — До этого момента я чувствовала себя пустым местом.

Его глубоко тронуло это признание. Он и сам всегда ощущал нечто похожее — в младшей школе Хидео не замечали. Одноклассники помимо Роуко и Мио проявляли участие, не стараясь сблизиться с ним или подружиться. На вечеринки его не звали, в гостях у других он бывал редко, да и то по особым случаям — если кто-то праздновал день рождения или переезд в другой город. Дружил он с несколькими людьми, но дружба эта была уже испытанной временем. В младшей школе постоянных друзей он так и не завел.

Зато в средней познакомился с Генджи, а если даже такой, как Хидео, смог найти себе друга (пусть и странного), Мичи переживать было не о чем.

Ему стало ее жаль. Она перевелась сюда не так давно, и за это время так ни с кем и не подружилась среди одноклассников. Должно быть, ей тоже ужасно одиноко сидеть целыми днями и не знать, что делать. Кому она изливает душу в подобных ситуациях? Как справляется с острыми приступами отчаяния, если у нее такие есть?

— Ты смотришь на меня так, словно тебе меня жалко, — сказала вдруг она.

— Я просто сочувствую тебе.

— Это разве не одно и то же?

— Сочувствие… чувство более компанейское. Я жалел бы тебя, если бы не чувствовал примерно того же, что чувствуешь ты.

Мичи отвела взгляд в сторону. Когда она вновь решилась заговорить, ее голос чуть дрогнул:

— Тоже чувствуешь себя пустым местом?

— Иногда.

Он боролся с собой. Ему не хотелось так сразу раскрывать свои слабые стороны, но разговор как будто бы обязывал его это сделать. Хамаду нужно было просто поддержать — она нуждалась в том, чтобы кто-нибудь сказал ей, что прекрасно ее понимает.

Сочувствовал ли он ей? Если подумать и как следует разобраться, то да, он определенно это делал по отношению к девушке, хотя раньше ему казалось, что в нем существует только жалость — грубая, жестокая жалость к тем, кто не справляется со своими проблемами, как и он. Когда-то Мио сказала ему, что он слишком часто зацикливается на сравнении себя с другими — из этого появляется его неудовлетворение собой и острая жалость к тем, кто не соответствует его стандарту. Хидео тогда обиделся на нее, решив, что она таким способом решила уколоть его. Теперь же Хидео пришел к неутешительной мысли: Мио была права.

Он уставился в бэнто не в силах продолжать разговор. Все его нервы и так расшатаны до предела. Зачем доводить до крайности подобными излияниями?

— Так ты сходишь со мной? — спросила Мичи, подтянув ноги под лавочку.

— Хорошо, — коротко ответил Хидео, прикрывая глаза.

— Я позже напишу, во сколько встретимся.

Она вспорхнула, подобно белой бабочке, и засеменила в сторону школы, держась спокойно и ровно — хотя Хидео чувствовал, что этот разговор дался ей тяжело.

Уроки закончились быстро, все ученики стали поспешно собираться и расходиться. Учителя настоя тельно рекомендовали им не возвращаться домой в одиночку, а расходиться группами, избегать безлюдных мест и идти посередине дороги, подальше от кустов и густых деревьев. Хидео советам не внял — он шел домой в гордом одиночестве, пинал задумчиво камешки и думал о том, как объяснит сегодня матери, что идет гулять по вечернему городу. Мама у него понимающая — она бы не осудила Хидео за позднюю вылазку из дома (даже с учетом того, что в городе завелся серийный убийца), но задала бы ему уйму вопросов, включая и то, каким путем Хидео пойдет в город. Она переживала, а с появлением ужасных новостей о погибших она стала тревожиться еще сильнее, но пока не могла ограничить его передвижения. Комендантского часа еще нет, по вечерам в Сага час пик, людей всегда много и они повсюду — вряд ли кому-то в этот момент будет грозить опасность.

Его внимание привлек какой-то шум; подняв голову, Хидео встретился взглядом с Лили, которая в эту же секунду поспешно отвернулась и попыталась пройти мимо. Хидео резко схватил ее за запястье, отчего она тихо выругалась и стала вырываться.

— Рокэ-сан, — пробормотал Хидео, глядя на нее во все глаза, — ты почему с уроков ушла?

— Они же кончились, нет? — съязвила она.

— Я вот только что освободился, но ты? Ты же из дома идешь?

— Тебе вообще зачем эта информация, Мацумура? Мне стало плохо — меня отпустили домой. Понял? Я ухожу, пусти.

Она выскользнула из его хватки и быстрым шагом стала удаляться, то и дело нервно поправляя рыжий хвост на макушке. Хидео обескураженно глядел ей вслед, теряясь в смутных догадках. Ее ли он только что остановил? Она ведь никогда с ним не общалась в подобном тоне. Когда судьба свела их у храма Инари, Лили была очень мила и обходительна. Да и когда они вместе шли в школу, общалась она легко и просто, без раздражения.

Что-то было не так.

У Хидео болезненно заныло сердце. Если у Лили какие-то проблемы, он обязательно должен это выяснить.

Мамы, к счастью, дома не оказалось. Она ушла на работу в ночную смену (когда-нибудь она себя доконает этими ночными сменами), поэтому Хидео мог спокойно подготовиться к выходу из дома без ежечасного напоминания о том, как опасен внешний мир.

Примерно тогда ему пришло сообщение от Мичи:

«Все еще в силе?»

«Да. Во сколько встречаемся и где?»

Ответ не пришел. Мичи также не уточнила время и место встречи. Это было самое раздражающее — он ведь задал ей вопрос, а она прочитала и не ответила. Может, она уже сама передумала идти на эту дурацкую встречу? Зачем тогда она спросила, в силе ли все? Вероятно, она хотела, чтобы Хидео сам отказался, вот только теперь он из упрямства вцепится в ее предложение и будет делать все, чтобы встреча состоялась.

Все казалось теперь таким никчемным, таким глупым! Ну чего он ожидал, в самом деле? Что она сдержит обещание? Нужно было отказаться с самого начала!

Не выдержав, он взял телефон и, открыв пе репис ку, стал яростно строчить, изливая в словах весь накопившийся гнев. Он припомнил ей и странное поведение, и нездоровое увлечение черепами, и белые, выжженные осветлителем волосы, которые не опус кались ниже острых худых плеч. Он писал и о себе, проклиная сад, в котором они сидели, библио теку, в которой ему пришлось взять чьи-то бессмысленные короткие записки, он упомянул даже Генджи, которого никогда не было рядом, когда он был так нужен!

Все это он сразу же стер. Опомнившись, Хидео перечитал написанное и ужаснулся — он не догадывался, что в нем может быть столько ядовитой горечи и невысказанных обид. Вместо этого он коротко написал:

«Ты точно уверена, что у нас получится встретиться сегодня?»

Почти сразу пришел ответ:

«Получится. Думаю, нам обоим нужно выговориться».

Руки начали мелко дрожать, ослабевшие от напряжения пальцы едва не выронили телефон. Она все эти десять минут, которые он потратил на написание того длинного, оскорбительного сообщения, сидела и смотрела, как он что-то пишет. Она знала, что он хотел ей сказать что-то, и ждала, когда он напишет и отправит!

Ему стало не по себе. Захотелось смыть с себя навлеченный позор. Он даже толком не знает, что скажет ей, когда они встретятся.

«В пять около твоего любимого кафе — «Фуничи» — прилетело сообщение.

Хидео опешил.

«Откуда ты знаешь, что это мое любимое кафе?!»

В ответ она написала:

«У меня было много времени для подготовки».

«Фуничи» располагалось неподалеку от школы. Это был рай для старшеклассников, которые предпочитали переждать перерывы между уроками в уютном и красивом месте с клетчатыми диванами и столиками из темного дерева. Меню в «Фуничи» было самым распространенным — кофе, чизкейки, кексы, всевозможные пирожные и сладости, которые подавались к чаю или кофе. Там всегда играла легкая инструментальная музыка, которую можно было заметить только в том случае, если пришел в одиночестве — людям, пришедшим в компании, было просто не до нее.

Хидео приходил сюда по выходным, чтобы сменить обстановку после долгой учебной недели. Он всегда брал место у окна, чтобы посматривать на открывающийся вид оживленной улицы, где люди, вечно занятые своими заботами, снуют из стороны в сторону и не замечают, что за ними кто-то пристально наблюдает.

Хидео собрался, выбрал все самое приличное из своего старомодного гардероба, надушился, умылся и вышел навстречу неизвестному.

Генджи: признаки убийства

В который раз Генджи, вернувшись из школы, застал отца, склонившегося над подробностями нераскрытого дела, в сильном умственном напряжении. Желтый свет лампы выхватывал его хмурое лицо из тьмы комнаты. Генджи подошел ближе, опасливо поглядывая на страницы дела.

Ему было запрещено вникать в подробности, хотя отец не всегда придерживался этого правила, и с его губ иногда срывались неосторожные замечания в отношении убийств и жертв. Генджи и сам способствовал этому — его неуемное любопытство заставляло отца говорить то, чего он говорить вовсе не собирался.

— Ты все еще думаешь о тех жертвах, да? — спросил Генджи, садясь в плетеное кресло неподалеку от стола.

— Не выходит из головы, — пробормотал отец, прикасаясь шишковатыми пальцами к хмурому лбу, — почему у жертв нет ничего общего. Ни возраст, ни пол, ни внешность, ни работа… Ничего! Если это серийник, значит, у него должна быть определенная цель — не может же он ходить и убивать всех без разбора!

— А какой разброс по возрасту? — спросил Генджи тихо.

— От десяти до сорока, — устало выдал отец. — Ты, вообще-то, не имеешь права этого знать.

Свет лампы, направленный отцу в лицо, на мгновение дрогнул, окунув и без того темную комнату в непроглядный чернильный мрак. Эта лампа давно нуждалась в ремонте — она всегда так противно гудела, еще и мерцала иногда, пока отцовская рука не ударяла хорошенько по металлическому торшеру.

— Ты без меня это не обдумаешь как следует, — спокойно парировал Генджи и встал. — Один мозг хорошо, а два — лучше. Значит, самой юной жертве всего десять лет?

— Ага. Девочка обнаружена неподалеку от школы в мусорном баке. Ножевое ранение в бок, на шее кровоподтеки — ее явно душили. Скорее всего, удар ножом был после удушья. Отрезан безымянный палец на левой руке. Это… странное место для ампутации.

Генджи молча кивнул: обычно маньяков интересуют совсем другие части тела.

Он знал, что девочка была первой жертвой. Это страшное открытие, ведь маньяки, в большинстве своем, предпочитают «набивать руку» на менее жестоких преступлениях. Чаще всего жертвой становится убитая в порыве гнева женщина или молодая беззащитная девушка, которую избили в парке… Но причем тут ребенок?

Генджи хотел сформулировать уточняющий вопрос, который обычно задают при обнаружении трупа ребенка, но отец опередил его быстрым как молния дополнением:

— Следов изнасилования нет. Вообще больше никаких следов нет! Бедное дитя…

— У остальных жертв то же самое?

Бесстрастность, с которой Генджи задавал вопросы, поражала даже его отца.

— Да, но у убитой пары признаки отличаются. Убийца сначала душит жертв, а потом бьет ножом в бок, и понятно, что он не может задушить сразу двоих. Вместо этого он перерезал горло сначала одному, потом второму. Дальше стандартно: ножевое ранение в бок и отрезанный палец на левой руке.

— Как убийца смог перерезать горло обеим жертвам? — спросил Генджи.

Отец шумно выдохнул, затем, сильно зажмурившись, потер пальцами переносицу.

— Они ехали в машине, убийца был на пассажирском. Видимо, выхватил нож во время езды и перерезал горло сначала девушке, которая сидела рядом с водителем, а потом парню, который вел машину. Машина съехала с горки и влетела в дерево. Преступник успел скрыться. Меня больше интересует, как он успел после столкновения машины пырнуть убитых в бока и забрать их пальцы. Что думаешь?

— Машина сильно была повреждена при столкновении?

— Ну так, среднее повреждение: помяло бампер и лобовое вылетело.

— Вы не работали над версией, где убийца угрозами заставил бы водителя остановиться? Тогда он успел бы сделать все свои дела и просто бы отправил машину в дерево.

— Как ты себе представляешь это? Он же не мог сесть вместо водителя!

— А зачем садиться? Разогнать машину, держа за руль и пустить ее катиться вниз по склону. Сам же сказал, что они с горки съехали.

Отец задумался — казалось, такая мысль попросту не приходила ему в голову. Сейчас, когда Генджи не знал всех подробностей убийства молодой пары, его предположения были сугубо теоретическими и на правдивость нисколько не претендовали.

Он осторожно потянулся к делу, чтобы взглянуть на детали, которые могли быть опущены в разговоре.

— Не трожь, прохвост! — крикнул отец, сгребая страницы в охапку.

Генджи лишь цокнул и отвернулся. Если он и дулся, то дулся недолго. Внезапно Генджи пришла в голову интересная мысль.

— Почему убийца сидел в салоне? — спросил он. — Он что, ехал куда-то автостопом, и его любезно подобрала милая пара?

— Насколько мне известно, пара ехала домой от родственников. Они не путешествовали, просто отправились в дальнюю часть города. Примерно на двести девятой трассе они подобрали пассажира, но местность там достаточно оживленная, к тому же есть гостиницы и кафе. Стал бы их попутчик куда-то ехать поздним вечером? Если он передвигается автостопом, логичнее было бы переждать ночь в гостинице.

— Может, ему надо было срочно поехать домой? Или еще куда-то?

— А такси?

Генджи в глубоком раздумье почесал затылок.

— Пара не собиралась выезжать за пределы города, убийца подсел к ним на оживленной трассе, а как тогда вышло, что он их убил?

— Все оживленные трассы рано или поздно кончаются, — философски заметил отец. — Особенно ночью. Машину нашли в глуши. Видимо, они съехали с трассы и поехали по менее людной местности. Неизвестно, куда они направлялись — дом пары находился в другой стороне.

В эту секунду их обоих посетила догадка.

— Они были знакомы! — воскликнул Генджи. — Они встретили его на двести девятой трассе и подвезли.

— Неясно только, куда везли, — хмыкнул отец. — Поблизости домов не было. Если он заставил их остановиться, а потом спустил машину с горки, значит нужно искать от того места, где они остановились. Попробую завтра узнать что-нибудь новое.

Отец протяжно зевнул и стал медленно, сонливо собирать бумаги в папку. Генджи лениво наблюдал за этим, хотя голова его продолжала неистово работать.

— Ты говоришь, что их не объединяет ни пол, ни возраст, ни работа, — медленно проговорил Генджи, вновь приближаясь к креслу. — Но у них должны быть какие-то знакомые? Может, дело не столько во внешних признаках, сколько в их окружении?

— Честно говоря, я с трудом себе представляю, какой может быть общий круг общения у десятилетней девочки и сорокалетней женщины.

— Они не родственники?

— Нет. Между собой убитых ничего не связывает. Ну, кроме той парочки — они молодожены.

— Нужно поспрашивать у родственников молодоженов обо всех знакомых. Мне кажется, логичнее начать с них, ведь тут у нас хотя бы есть версия, кем может быть преступник.

Отец нехотя встал, потянулся, разминая уставшие от долгого сидения мышцы, и неспешно двинулся к Генджи.

Он так заботливо положил руку ему на плечо, что Генджи слегка вздрогнул и устремил на отца удивленный взгляд.

— Хорошо поработали сегодня, да, сын?

Генджи ничего не ответил. Это был один из тех отцовских вопросов, на которые ответ попросту не требовался.

Лили: ужасная новость

— Я дома! — воскликнула Лили, бросая тяжелую сумку на пол. — Мам, мне дали написать работу, представляешь? Мам?..

Она протиснулась сквозь узкий проем коридора, прокручивая в голове сотни тысяч странных, ужасающих мыслей. Она точно знает, что мама сейчас находится дома, но почему она молчит? В уме Лили судорожно перебирала: папа на работе, брат в школе, мама дома, мама должна быть дома, если только она не оставила записку, что уйдет.

Но куда ей уходить? Если бы она ушла, то заперла бы дверь!

С тяжелым сердцем, переполненным тревогой, Лили вошла в родительскую комнату, в которой все оставалось на своих местах — даже простынь на кровати не была тронута. Вылетев из покоев, Лили еще раз громко позвала маму, а потом вбежала на кухню и замерла, пораженная: мама сидела на кухне и курила. Белый полупрозрачный дым витком повис над рукой, зажавшей сигарету. Мама смотрела в стол пустым, ничего не выражающим взглядом. Лили подошла к ней, упала на стул, обреченно глядя на белую сигарету, зажатую тисками дрожащих пальцев.

— Что случилось?.. — пробормотала она, пожирая глазами то безжизненное лицо мамы, то витиеватый дым.

Сигарета тлела.

Мама, казалось, только теперь взглянула на дочь. Взгляд ее прояснился, но лишь на мгновение; почти в ту же секунду она вновь уставилась на поверхность стола, испещренную царапинами-ранами.

— Я развожусь с твоим отцом, — спокойно пробормотала она, поднося сигарету к губам.

— Ты что, шутишь так? — Лили нахмурилась.

Когда мама в очередной раз затянулась, Лили захотелось наклониться и вырвать сигарету из ее рук. Черт возьми, она же никогда раньше не курила! Откуда у нее сигареты?

— В последнее время мы не ладим, — коротко ответила мама, бросив взгляд в сторону. — Ты должна понять, Лили, ты же уже взрослая. Мы с твоим отцом не можем воспитывать вас в таких условиях, мы постоянно ссоримся — это не пойдет на пользу ни тебе, ни Уго.

— Почему вы не можете остаться вместе? — Лили со всей силы вцепилась пальцами в кожу предплечий. — Вы сделаете только хуже, если разойдетесь!

Мама затянулась; было видно, что этот разговор тоже ей неприятен.

— Это невозможно, — отрезала она, смахивая пепел в пиалу с водой.

Лили вскочила, не в силах обуздать гнев — он вырывался из нее бурными потоками, ей отчаянно хотелось выплеснуть весь негатив, вылить эту заразу из себя полностью, чтобы почувствовать облегчение. Но вместо этого порывистого желания, которое выбивало из-под ног почву, она вновь села, буравя мать полным презрения взглядом.

— Почему невозможно?! — крикнула она, хлопая ладонью по столешнице.

Мать вздрогнула; ее бесцветный взгляд метнулся к Лили, осматривая со всех сторон. Сигарета почти закончилась, но бледные пальцы продолжали сжимать ее так, как будто в одной этой сигарете заключалась вся ее сила и спокойствие.

— Потому что он мне изменил.

В первую секунду Лили показалось, что она умерла, но потом, когда она смогла сделать судорожный вдох, мысль потекла в ином направлении, — теперь девушка думала, что проще было бы умереть, нежели жить так. От их семьи ничего не останется — теперь они разбиты, поделены на части, расколоты сложными обстоятельствами жизни.

Она схватилась за голову, в красках представляя себе весь ужас их нынешнего положения.

Взгляд матери, рассеянный и невидящий, вдруг прояснился, стал жестким и суровым. Казалось, она вновь возвращалась к моменту, когда узнала об измене отца. Лили пришлось прикусить язык — такого признания она не ожидала. Ей стало больно, невыносимо тесно в груди — она не могла заплакать, не собиралась лить слезы, но те душили ее, подступая к горлу тяжелым, свинцовым комком.

Лили чувствовала, что это признание далось матери нелегко, тем более ей было нелегко прийти к решению развестись. До этого в их доме были слышны крики и ссоры, причем ссорились все между собой — Лили часто вступала в конфликт с братом или с матерью, а брат спорил с отцом, не сходясь с ним во мнении по некоторым вопросам. Все это было, но разве это не является чем-то нормальным для каждой семьи?..

Мама сделала последнюю затяжку и потушила сигарету в воде. Лили наблюдала за этим со смесью жалости и отвращения.

— И что вы собираетесь делать после развода? — спросила Лили тихо.

Ей было страшно повышать голос, казалось, будто скажи она эти слова чуть громче, это очень быстро довело бы маму до истерики. Лили исподлобья смотрела на нее, ожидая какого угодно ужаса — хуже ведь уже не будет, самая страшная новость уже позади.

Привычный мир рушился, от любовно выстроенных зданий отваливалась кладка, с верхних этажей падали валуны, впечатывая бегущих в страхе людей в землю. Камни оставляли вмятины, огромные кратеры размером с лунные озера — теперь земля маленького мирка Лили была похожа на решето.

— Я уеду в Индию с Уго, а что будет делать ваш отец, я не знаю, да мне это и не интересно. Скорее всего, он захочет забрать тебя с собой на свою историческую родину.

— Что? В смысле… в Испанию? Он в Испанию со мной, а ты в Индию?

Лили так пристально смотрела на мамин рот, чтобы не пропустить ни слова из сказанного, что в глазах у нее начало двоиться.

— Да. Мама переедет жить сюда, она как раз хотела получить дом подальше от городской суеты.

— Вы сошли с ума!

— Это всего лишь прагматизм. Мы искали оптимальное решение, и мы его нашли.

Лили вновь вскочила с места, на этот раз стул, на котором она сидела, отъехал назад, лишив девушку возможности сесть за стол вновь. Упершись руками в столешницу, Лили склонилась над матерью с видом коршуна, готового напасть на беззащитную добычу.

— Я не поеду. Я никуда не поеду, слышите?!

— Ты хочешь жить вдали от семьи? — спросила мама спокойно.

Она достала из-под стола пачку сигарет и вытянула одну, крутя ее в пальцах, словно играя.

— Вдали от таких, как вы, вполне! Почему вы не посоветовались с нами? Почему решаете, как будет лучше, только для себя? Меня просто бесит, что наше с Уго существование для вас формальность! Мы же тоже люди!

— Успокойся, прошу тебя. — Поморщившись, мама сунула сигарету в рот. — Ты мала еще, чтобы что-то решать.

— Я? Мала? — Лили задохнулась от возмущения. — Я уже привыкла жить в Сага! Тут мой дом, друзья, школа! Я привыкла к учителям и городу, поэтому не хочу покидать это место.

— Ты точно так же привыкнешь к жизни в Испании. Ты же знаешь английский? Значит, не пропадешь.

Лили вдруг захотелось сильно ударить маму чем-нибудь тяжелым. Она прикусила щеку в надежде, что вспышка неконтролируемой агрессии пройдет.

— Я не хочу жить в Испании, — отчеканила она, мысленно считая до десяти, чтобы успокоиться и прийти в себя. — У меня вообще здесь парень есть! Я его не брошу.

— Тогда говори с отцом, — равнодушно ответила мама, делая глубокую затяжку. — Но думаю, парня ты все-таки выдумала, причем только что.

Лили сцепила зубы. Вот так всегда! Любой конфликт разрешается словом отца! Виноватого отца, между прочим! Зачем Лили вообще с ним разговаривать? Она ведь знает, что ничего толкового не добьется от него — он лишь запудрит ей мозги своей любовью, а потом вновь сделает по-своему, не дав ей и слова сказать.

И ничего она не выдумала! Она ни с кем не встречалась в данную минуту, но разве сложно будет найти такого парня, который согласится подыграть ей? В этом обмане Лили видела единственный шанс на спасение.

Дело было даже не в том, что ей придется заново выстраивать привычный мир и привыкать к новым правилам, а в том, что она не хотела покидать родную страну. Пусть она и не чистокровная японка, но ведь она родилась тут! Здесь живет ее семья, друзья, здесь для нее все такое привычное и родное! Неужели она готова променять это на какое-то другое место?

Отставив назад ногу, Лили носком подтянула стул за ножку обратно к столу, затем села на него, одну ногу поджав под себя, а вторую — коленом подтянув к подбородку.

Они сидели в молчании некоторое время; Лили безрадостно наблюдала, как кружится дымный вихрь под потолком. Мама сидела в той же позе, безучастная и задумчивая.

— И давно ты куришь? — спросила Лили, всеми силами желая сменить тему разговора, чтобы сбавить градус напряжения между ними.

Мама неопределенно пожала плечами, вскидывая руку с дымящейся сигаретой.

— С сегодняшнего дня, — коротко ответила она.

Во сколько именно брат пришел из школы, Лили не знала — она в этот момент ушла из дома, чтобы прогуляться и побыть одной. Уже вечерело: люди наводнили улицы, по городу образовались плотные, душные пробки. Она сама не знала, куда идет, ее просто вело странное, неопределенное чувство, и Лили подчинилась ему и не сводила глаз с ровной черты горизонта, который постепенно темнел. Холодный весенний воздух жег щеки, залетал в нос, застилал пеленой слез глаза — Лили то и дело раздраженно вытирала щеки, зябко поеживаясь. Эта прогулка должна была освежить ее, придать сил и натолкнуть на решение проблем, но пока что решение не приходило, а свежести Лили еще не почувствовала. Состояние девушки стало во сто крат хуже — увидев знакомые улочки, здания и лица, Лили тихо застонала от неприятной боли в сердце.

Даже тот парень, который схватил ее за руку, не вызывал в ней больше гнева, только сожаление и сильную, будоражащую тревогу. Лили и подумать не могла, что кто-то может вызывать в ней подобные чувства — и это явно не было его личной заслугой, отнюдь нет. Все дело было только в Лили, в ее восприятии вещей. Если бы она не должна была уезжать, волновало бы ее это так, как волнует сейчас? Совершенно нет!

Домой она пришла взвинченная, раздосадованная всем, что ей пришлось сегодня вытерпеть — дело было не только в ужасной новости, после которой она никак не могла успокоиться, но и в том, что именно сейчас, в этих не самых простых для девушки обстоятельствах, ей поручили писать научную работу на конкурс! Она просто не могла позволить себе подвести человека во второй раз.

Да, была еще одна причина, по которой Лили собиралась вступить в бой и выйти победителем — это ее позорное капитуляция после прошлого подобного конкурса. Тогда Лили не была готова к ответственности, да и к самой работе она не была готова: когда вышел весь срок, у Лили не было написано ни строчки. Она просто оставила своего соавтора на произвол судьбы. Это было ужасно, это было более чем безответственно, и Лили это понимала, но ничего не могла поделать со своими комплексами. Это было тяжело признать, но она боялась ответственности. Она не хотела подвести никого во второй раз.

Она бы этого не пережила.

Уго сидел в своей комнате и играл в трансформеров. Лили замерла в проходе, не решаясь войти. Она смотрела, как брат тянется за откинутым в сторону Годзиллой; как его крохотная рука в сравнении с фигурой гиганта кажется еще меньше; как сине-красный трансформер вступает в бой с чудовищем, и как чудовище издает надрывный, душераздирающий крик. Лили вздрагивает, когда крик прерывается тихим вопросом:

— Ты чего хотела?

Уго смотрел на нее заинтересованным взглядом, его темные глаза влажно поблескивали от света, что тянулся со стороны коридора.

Лили неловко вошла в комнату, упала на колени рядом с братом. Его игра завораживала ее, хотя думала она совсем не о ней. Машинально взяв в руки зеленого робота, который лежал тут же неподалеку, Лили осторожно спросила:

— Я присоединюсь к тебе?

Уго не стал возражать, и они начали разыгрывать сцену жестокой расправы над монстром. Годзилла кричал, его рык эхом прокатился по комнате, но бесстрашных роботов это нисколечко не испугало — они смело ринулись в бой, пока поверженный не упал на землю брюхом вверх.

— Мы спасли планету, Лили! — воскликнул Уго, победно взмахивая кулаками. — Смотри, как он лежит!

— Уго, — Лили не сводила взгляда с лица брата. Глаза у нее были на мокром месте. — Ты разговаривал с мамой?

— Конечно, — простодушно ответил он.

— И она тебе ничего не сказала?

— Конечно, сказала. Она сказала: «Привет, сынок, кушать будешь?» Что за вопросы, Лили?

Лили энергично покачала головой. Зря она начала этот разговор. Ей и без того было плохо, а теперь, когда она увидела, что Уго находится в неведении и так спокойно играет в войну миров, ей вовсе стало тошно. Она попыталась что-то сказать, чтобы не выглядеть в глазах ребенка глупой, но потом не выдержала — какая, к черту, разница, что Уго подумает? — и порывисто прижалась к брату, не сдерживая душащих слез. Она плакала беззвучно, хотя все равно умудрилась напугать брата, который не решался пошевелиться. Так они сидели какое-то время, пока их не позвала мама.

— Не говори ей о том, что только что произошло, хорошо? — спросила Лили, всхлипывая и поспешно вытирая глаза и щеки.

— Ладно, но ты расскажешь мне, что тебя так расстроило? Тебе нравился Годзилла?

— Если честно… да. Очень нравился. Он не заслуживал смерти.

— Тогда он разрушил бы планету, — просто сказал Уго.

— Может, это было бы к лучшему, — пробормотала Лили себе под нос и вышла из комнаты, оставив Уго один на один с новой истиной.

Хидео: стремление к сердцу

Шум города немного успокаивал, заглушая все тревожные мысли. Приятно было жить этот миг, жить по-настоящему, чувствуя каждой клеточкой тела свое существование. Хидео слился с толпой, с удовольствием вдыхая в себя аромат теплого вечера подобно тому, как другие вдыхают дым сигарет. Это чувство заполняло его всего, от самых кончиков ногтей до самого сердца.

Все всегда стремится к сердцу.

Мичи пришла вовремя, не опоздав ни на минуту — такая педантичность напоминала Хидео дни, когда он гулял с Генджи. Тот тоже всегда приходил минута в минуту, еще и другу пенял за то, что тот опаздывает (всего на пять минут!). В этот раз Хидео решил подготовиться тщательнее, пришел заранее, чтобы не заставлять даму ждать.

Наряд Мичи почти полностью скрывал длинный мешковатый плащ в крупную зеленую клетку — в нем она казалась такой маленькой и бесформенной, что вызывала желание непременно снять с нее верхнюю одежду. Две крупные пуговицы черного цвета перетягивали на себя все внимание. Хидео сам не понял, когда и почему начал пожирать их глазами.

Мичи любезно протянула руку, как бы предлагая ее галантно поцеловать.

— Привет, — сказала она, улыбаясь.

Хидео улыбнулся в ответ, неловко пожимая ее холодную гладкую ладонь. К губам поднести не успел — Мичи вырвала руку, чтобы удобнее перехватить красный зонт-трость.

— Ты давно здесь? — спросила, глядя под ноги.

Хидео вновь критическим взглядом оглядел одежду Мичи. Только теперь он с удивлением отметил, что она одета в теплое пушистое пальто, держит в руках большой кровавый зонт. Сам Хидео выскочил на улицу в простой тонкой ветровке и не позаботился о том, чтобы прихватить что-нибудь еще. Погода была теплая, небо только-только затянулось вечерними густыми облаками, вокруг было сухо — ни малейшего намека на дождь или резкое похолодание.

— Нет, только что пришел, — ответил Хидео, хмурясь. — Тебе не жарко в пальто? И зачем тебе зонт?

Мичи удивленно вскинула брови. Она не думала, что Хидео спросит ее об этом. Она попыталась улыбнуться, но тело плохо слушалось ее приказов. В итоге она спрятала руки за спину и тихо ответила:

— Передавали дождь.

Продолжая разыгрывать из себя горе-кавалера, Хидео открыл дверцу кафе, возле которого у них была назначена встреча, и пригласил Мичи войти.

— Ты здесь бывала раньше? — спросил он, ведя ее к своему любимому столику.

— Да, — ответила она с улыбкой. — Довелось прийти как-то. Тут хороший кофе.

— Чудесный кофе!

Они сели. Мичи неустанно терла озябшие руки, массировала запястья, давила пальцем в центр ладони, чтобы немного согреться и размять затекшие суставы. Хидео со смесью любопытства и непонимания наблюдал за ней, не мешая и не перебивая. Заметив его взгляд, Хамада игриво тряхнула белыми короткими волосами, будто смахивая непослушные локоны с румяного лица. Потом осторожно взяла меню и стала медленно бродить взглядом по ассортименту. Периодически она поднимала на Хидео свои темные глаза и спрашивала, посмеиваясь:

— Ты что будешь?

— Я тут все перепробовал. Буду то же, что и ты.

— Тогда, — она протянула ему меню, — советуй ты.

Хидео похвалил каждое блюдо, особенно выделяя ванильный раф и черничные тарталетки. Они сделали одинаковый заказ и стали ждать.

— Забавно, но я раньше не любил тарталетки, — сказал Хидео. — Мне не нравилось тесто в корзиночке, и я всячески избегал этого десерта. Однажды я забрел сюда в самый разгар летнего фестиваля — тут тогда было специальное меню, где все привычные названия блюд переименовали на что-то, имеющее отношение к еде лишь косвенно. Я случайно заказал здесь «Черничный вызов» и был очень удивлен, когда увидел тарталетку вместо простого пирожного! На удивление, мне понравилось.

— Ты тогда пришел сюда впервые? — спросила Мичи.

— Да! Искал место, где можно спастись от жары и солнца.

— Что ж, это и впрямь «вызов»!

Им принесли их заказ. Хидео не раз после того случая с летним фестивалем заказывал черничные тарталетки, но это не шло ни в какое сравнение с тем, какое впечатление блюдо произвело на Хидео сегодня — он с головой ушел в воспоминания о том дне, когда разрушилось его главное предубеждение.

Девятнадцатое июля. Хидео одет в дурацкую кепку Сатоси из «Покемонов», на улицах асфальт плавится от жары, а у него нет даже солнцезащитных очков, чтобы спрятаться от палящих лучей. Он заходит в первую попавшуюся дверь, это оказывается кафе со странным названием — «Фуничи». Кажется, что здесь все пропитано кофейными парами: диванчики, столы, зеркальный бордовый пол, белый потолок, люди. Спасается от жары не только он — другие посетители стали добровольными заложниками этого крошечного пространства кафе. Их держит здесь только кондиционер, работающий в полную силу. Хидео садится на первый попавшийся диван, все остальные места заняты, и здесь он вновь оказывается рядом с солнцем, бьющим в окно. Вокруг шумно, это мешает ему сосредоточиться, поэтому, когда приносят меню, он без раздумий заказывает черничный десерт, ожидая что угодно, но не ненавистную тарталетку.

Сначала ему хочется уйти, позорно сбежать, проклиная все на свете, но потом он думает, что раз день испорчен, хуже все равно не станет, и решительно берет в руки «Черничный вызов». Попробовав тарталетку, Хидео даже в лице меняется: настолько он поражен прекрасным вкусом. Еще никогда он не пробовал чего-то настолько вкусного и нежного. Тесто корзиночки сладостью тает во рту, а черника придает кислинки, что даже немного щиплет язык.

Из воспоминаний Хидео выдернул звонкий смех Хамады. Вздрогнув, Мацумура посмотрел на нее, пытаясь понять, почему она так веселится.

— Ты чего? — поинтересовался он.

— Просто… ты так мило выглядишь, когда вспоминаешь.

Свои слова она подтвердила красивой улыбкой, а Хидео попытался успокоить себя тем, что это был просто неудачный комплимент. Наверняка у него на лице было написано, что он окунулся в воспоминание того дня, иначе как это понимать?

— У вспоминающих людей, наверное, очень глупая физиономия? — предположил Хидео, растягивая губы в улыбке.

— Вроде того.

Ему было не по себе от их тет-а-тета, от бесцельности времяпровождения и от ее красивого лица. При других обстоятельствах Хидео мог бы получить удовольствие от общества Мичи, но сегодня какой-то странный внутренний барьер мешал ему это сделать. Его не покидало ощущение, что Хамада ведет себя наигранно. Будто она знает, что ее снимает скрытая камера и изо всех сил старается не облажаться. Все ее жесты — отточенные, грациозные, размеренные — выдают многочисленные тренировки, самостоятельно поставленные движения перед зеркалом. Наверняка она очень долго училась подносить руку к лицу так, чтобы это выглядело красиво.

Хидео откровенно любовался ей, но ему казалось, что он любуется актрисой в роли самой себя, нежели простой милой девушкой.

— У тебя меняется лицо, когда ты о чем-то вспоминаешь, — добавила Мичи. — Я уже наблюдала за этим твоим состоянием. Сегодня в саду, помнишь? Ты просто… даже не знаю, как объяснить… твой взгляд становится пустым, бесполым. Ну, то есть совсем пустым. Как будто твоя душа вылетела из тела и отправилась путешествовать. А потом ты застываешь, как изваяние. Как будто в этот момент ты… уже умер.

— Воспоминание как смерть — звучит интересно, — проговорил Хидео, которому стало не по себе от того, что сказала внимательная Хамада.

— Расскажи, о чем ты вспоминал тогда, в саду.

Хидео попытался вернуться в тот момент. Он много о чем думал, когда они сидели и разговор у них не клеился, но из всего, что он мог в тот момент вспоминать, на ум пришла только старая мамина сказка про коллекцию душ. Будет ли Мичи интересно об этом послушать?

— Это на самом деле довольно странное воспоминание, — пробормотал Хидео, почесывая затылок. — Просто ты говорила об увлечении черепами, ну вот я и… и вспомнил о сказке, которую мне мама рассказывала в детстве. Про Инари и кицунэ.

— Инари? — Хамада чуть подалась вперед. — Это богиня, чей храм я стараюсь посещать хотя бы раз в неделю.

— Да, да, и ты, и я, и Лили… В общем, моя мама очень почитает Инари, поэтому ее сказка всегда остается со счастливым для нее финалом. Точнее, открытым финалом — моя мама просто верит, что у Инари все будет хорошо, и она сможет прийти в наш мир, чтобы сделать его лучше.

— Расскажи мне эту сказку, — выдохнула Мичи, не сводя с лица Хидео внимательного взгляда.

— Однажды богиня Инари решила показаться на людях — чтобы это сделать, ей нужно было собрать семь душ для перехода в мир людей. Души нельзя было собрать просто так: человек должен добровольно пожертвовать свою душу, чтобы та обрела ценность. Так как Инари не имела доступа к человеческому миру, она послала своих верных помощников-лис, которые, превращаясь то в прекрасных юношей, то в молодых девушек, уговаривали людей отдать свои души добровольно. Поняв, что таким подходом они ничего не добьются, лисы решили предложить людям выгодную сделку: душа в обмен на становление кицунэ. Так дело пошло быстрее — первая душа стала кюби, ее мудрость не знала границ, вот только не повезло ей, ибо она влюбилась в человека и впоследствии родила ему сына. Другая душа зазналась и отказалась совершить обмен, и лисы сделали ее одержимой — со временем у нее поменялся голос, привычки, поведение… Одержимых кицунэ ждет одна дорога — неминуемая смерть. Третья душа, заметив изменения второй, решила ее погубить, да только превратилось это в настоящую бойню, которую вызвался предотвратить бравый воин, искатель истин. В помощники он взял старого монаха, который оказался мало полезен для воина. Еще там был ханъе, и он помог воину в одном из испытаний, но я уже не помню, к чему это привело. Поняв, что натворили, лисы избрали новую кицунэ, которая должна была спасти бедных людей от самоуничтожения. А новая кицунэ, отдавшая свою душу добровольно, сказала лисам: «Если вы хотите получить семь душ — дайте людям сделать все самостоятельно».

Конец ознакомительного фрагмента.