Белая пыль

Тимур Темников, 2023

Автор – дипломированный врач-психиатр. Роман написан на основе двадцатилетнего опыта работы как с психотическими, так и с пограничными расстройствами. Семён Варский по прозвищу Самсон, организатор благотворительной организации «Добро и Свет», был застрелен в одном из уральских городков. Убийцу не нашли. Вдова Самсона Настя внезапно заболела диссоциативным расстройством, утратила способность отвечать за свои поступки и начисто забыла многие из них. Чтобы не усугубить и без того непростую ситуацию, Настя обращается к частным детективам с просьбой скрытно собирать сведения… о ней самой: что она делает, с кем встречается, кто за ней следит. Сыщики приступили к работе, и вскоре всплыл шокирующий факт: под прикрытием безобидного названия «Добро и Свет» в стране орудовала жестокая криминальная сеть. Значит, Самсон – преступник, мафиози? Сыщики еще не представляют, что их ждет. За Настей следят не только криминальные типы, но и странные люди из федеральной спецслужбы. Все они ищут какое-то секретное досье Самсона. Вокруг – маски, игра, смертельно опасное представление, а поступки игроков не всегда поддаются объяснению. Но Насте предстоит узнать еще более жуткую тайну. В которую невозможно поверить… Это правда, стоящая за смертельной партией обмана и коррупции.

Глава 1

— Итак, мы все собрались здесь, чтобы прикоснуться к себе. Не отвлекаться на жизнь. На заботы. На мысли и чувства. На ненависть к врагам и на любовь к родным. И все для того, чтобы понять истинную суть настоящего «Я» в иллюзорной реальности окружающего мира. Мы собираемся так четыре раза в сутки, потому что за сутки Земля четырежды подставляет свои стороны Солнцу. Позволяет обогреть всех на ней живущих. Осветить. Равномерно. Не обделяя никого и никому не давая больше, чем другим. Мы — дети этого Света. Когда настанет час, мы вольемся в этот Свет. Пронесемся через бесконечность пространства. Вместим в себя время. Станем вечностью. Выйдем за пределы слов и определений.

Семен, он же по некоторым документам Самуил, ходил по сцене площадки, которую построили за вчерашний день прямо в поле, в пригороде маленького провинциального города под названием Лысьва, что расположен в трехстах километрах от Перми на Западном Урале.

«Чертов интернет, — думал Семен. — Сейчас про кванты и волны, черные дыры и гравитацию знает каждый травокур, сидящий на Яндекс. Дзене — русскоязычной части Всемирной паутины. Теперь мудростью древних религий мало кого убедишь. Каждый детсадовец разбирается в кварках». Семен уже не знал, как еще можно скомпоновать наборы слов, чтобы они производили впечатление на слушателей, толпы которых уменьшались с каждым годом. А теперь, по его мнению, превратились в кучку последователей, приезжавших на собрания больше покуролесить в снятом на неделю общежитии, чем проникнуться сутью самопознания.

Еще десять лет назад Семен собирал стадионы. А теперь жалкая сцена под палящим солнцем. Конечно, неплохо, что есть дом в Доминикане и парочка апартаментов там же, на побережье, да квартира в Москве. Какой-никакой, а доход. Для пенсии очень даже ничего. Но хотелось бы быть более уверенным в том, что старость будет безбедной. А с таким количеством «прихожан» и получаемых крох от их ежегодных доходов будущее представлялось унылым и безынтересным. Лежать под пальмой и есть банан. Это он мог себе позволить еще в юности, когда мама сказала ему наконец, что была не права и теперь Сема не должен бояться того, что он еврей. А шестью месяцами позже привезла его в Израиль.

Для тринадцатилетнего подростка такое стечение обстоятельств оказалось не то чтобы совсем неожиданным, а как бы абсолютно незапланированным. Мальчик Сема учился в советской школе. Он был влюблен в соседку по парте — девочку по имени Оля. У нее были пшеничного цвета волосы, презрительный взгляд и буква «г», выговариваемая ею с придыханием, как ее выговаривают в восточных регионах Украинской Советской Республики. Сеня носил пионерский галстук и считал: космополитизм — это плохо. Не совсем понимал, что это такое, но слышал от пионервожатых в летнем лагере, что точно — ничего хорошего. Тогда же вдруг пришлось кардинальным образом пересмотреть свои взгляды на жизнь. Ведь так сказала мама. А мама — это святое.

Именно в Израиле юный Семен в первый раз сменил имя на Самуил. Сразу вне конкурса был определен в кадетский корпус. Проходил только беседу с психологом на русском языке. Почему так легко? Во-первых, потому, что репатриант. Во-вторых, из неполной семьи — значит, претендует на полное государственное обеспечение, чтобы не создавать экономических проблем матери, ибо государство заботится о каждом. В-третьих, почему бы не так и не туда?

Сверстников Самуил любил несильно, особенно первый год, пока вникал в тонкости иврита. На второй год, когда распознал смысл гортанных оскорблений, направленных в свою спину по разным поводам, решил вопрос быстро. Дал по носу самому большому и противному товарищу в казарме. Тот расплакался от обиды и пообещал нажаловаться офицеру-воспитателю. Но очень быстро передумал вести себя так не по-мужски, сразу после короткого и быстрого удара в область печени. Дальше товарищ был подвергнут осмеянию со стороны еще вчера любивших его сверстников. А корона негласного лидера военизированного общежития для подростков была передана Семену-Самуилу, со всеми вытекающими виртуальными почестями и щербатыми улыбками раболепия.

Тогда же он получил кличку Самсон, потому что все поняли — он человек сильный и уважаемый, а значит, и погоняло должно вмещать удалую мощь замаха. Юноша не возражал, даже больше — гордился. Потом служил на флоте. Как узнали его кличку — до сих пор загадка. Но имя Самсон, его третье по счету, закрепилось за ним потом во многих документах, удостоверяющих личность в разных странах, куда ступила его нога. Еще его так называли самые близкие люди. И так он предпочитал называть себя сам.

После армии Самсон вернулся к матери и спросил:

— Мама, я правильно помню, что ты хотела в Америку, или я опять все напутал?

Мама улыбнулась, кивнула и потрепала его ладонью по щеке. А сын сказал, что нашел невесту и намерен жениться. Невеста, между прочим, гражданка США. В общем, через пять лет мама тоже приехала в Штаты. Самсон к тому времени уже развелся. Но, несмотря ни на что, маленького внука от гражданки США и бывшей жены своего сына бабушка любила трепетно. С бывшей невесткой, кстати, тоже поддерживала хорошие отношения.

В Америке Сема прошвырнулся по друзьям и знакомым. Показал свое радушие и крупное телосложение. И опять почти вне конкурса был принят вышибалой в один из местных клубов. Вел себя всегда спокойно, но бил тяжело. Оттого его уважали и быстро продвинули по карьерной лестнице до управляющего в одном из клубов Майами.

Все это Самсон вспоминал, когда бродил по сцене и, не веря самому себе, произносил слова, услышанные много лет назад по телевизору от далай-ламы, когда лежал в придорожном отеле и слушал шум падающей воды из душа, где мылась проститутка, подобранная за пятьдесят долларов на трассе в городке Киссимми, что находился в районе Диснейленда.

«Боже, как все было хорошо раньше», — думал Семен, стараясь держать микрофон ближе ко рту. В последнее время его голос ослабел. Наверное, возраст подкрался к точке невозврата.

— И нет теперь людей свободнее, чем мы. Ближе к сути, чем мы. Ближе, чем мы, к обнаженной реальности бытия. Потому что мы и есть — сама жизнь. Жизнь, которую мы проносим сквозь бесконечность. Творим ее. Созидаем. Разрушая все, что мешает ей. Что служит ей препятствием.

Дальше по плану обычно шли откровения от братьев и сестер. Потом восхваления поступков и принятие безгреховности. Затем поездка обратно в снятое общежитие. В нем, в зале для конференций, проводилась общая динамическая медитация с целью познания откровений духа и тела. Откровения поддерживались наготой прихожан и ознакомлением их не только с духом, но и материальными формами друг друга. А потом Самуил уезжал. Потому что устал от дальнейшего привычного развития событий.

Он приезжал в свой номер отеля, откуда мог через интернет поговорить часа два с любимой женой Настей, которая была моложе его на четверть века, и дочкой Нежей пяти лет от роду. Самсон сам ей дал такое имя. Настоял, хотя жена и возражала. Выстоял в ответах на ее вопросы. Символично отстоял для дочери новую жизнь, полную святости и целомудрия, скрывающихся в имени. Эти качества он стал ценить с возрастом все больше, но никогда бы уже не смог побывать ни в том, ни в другом качестве, по «Закону первого шага». Самсон сам вывел такой закон, сам начертал каждую букву каждого слова своей кровью, своим по́том, а затем кровью и по́том других. Закон этот говорил, что, переступив границу от добра к злу хотя бы единожды и пусть даже на полдыхания, человек никогда уже не останется верен доброму, ибо познает его несовершенство.

В свое время Семен сделал парадоксальный вывод из своего же умозаключения. Он решил, что границы между плохим и хорошим нужно стереть, размыть, сделать переход плавным. Нет, не затянутым, просто красивым, в пастельных тонах. Никто не заметит трудности перехода, но все полюбуются красотой состояния. Не нужно отпускать людям грехи за деньги, после того как они их, эти грехи, совершили. Нужно освободить их от грехов заранее, тогда люди станут счастливыми и благодарными. Пожизненно. Особенно если заполучить на них компромат. Ведь уголовный кодекс, акт гражданского законодательства и общественное мнение имеют еще какое-то влияние в этом мире, несмотря на величие вселенского разума, которому что черное, что белое — всего лишь длина волны в электромагнитном поле.

Поднявшись на лифте на верхний этаж здания, где находилась единственная на всей площадке квартира, арендованная специально для мэтра, лучшая в этом богом забытом городе, Семен прошагал к широкой металлической двери, похожей на банковскую дверь в комнату депозитарных ячеек — толстую, мощную, бронированную. Достал ключ, но вставить его в замочную скважину не успел.

Кто-то уже стоял на лестничной площадке и ждал, когда Семен появится. Потом направил дуло пистолета крупного калибра и с глушителем аккуратно в затылок с длинными прилизанными седыми волосами. Выстрелил, и грузное тело проповедника упало на пол, освободившись от половины черепной коробки и содержимого головы, которое разлетелось брызгами по стенам и местами повисло на потолке розовыми кусочками, похожими на попкорн в варенье из малины.

Пистолет был аккуратно уложен на бетонный пол. Убийца нажал на кнопку звонка. Неспешно развернулся и спустился вниз по лестнице. Спокойно и уверенно.

…Жена Настя узнала об убийстве мужа через два часа. Во всех подробностях, которые изложил ей его помощник Иван. Она понимала, с кем жила. Когда раздался ночной звонок и голос Ивана, друга и правой руки ее Самсона, попросил ее мужаться, Настя сразу поняла, в чем дело. Коснулась пальцами золотого магендовида на шее, который не снимала, даже ложась в постель. Она не плакала, ее лицо отражало внутреннюю сосредоточенность и напряжение.

Дорога в аэропорт. Полет. Формальности.

Через четыре часа Настя была в Перми. На улице Фонтанной, где в краевом судебном морге в ожидании опознания находилось тело ее мужа. Там, где должна находиться голова, лежала плотная, пропитанная кровью белая ткань. Настя увидела татуировку в виде знака бесконечности на левом плече. В окружностях петли Мебиуса были буквы «S», что означало «Samson», и «A» — первая буква ее полного имени.

Самсон и Настя набили одинаковые татуировки еще до замужества. В Израиле, куда уехали тринадцать лет назад, когда Настя помогла будущему мужу сбежать из панамской тюрьмы. Там же, в Израиле, она прошла гиюр и приняла иудаизм. Для Самсона это было важно. Мама в Америке хотела в невестки только еврейку.

Причина смерти была очевидна. Труп отдали на следующий день после проведения судебно-медицинской экспертизы. Мама покойного почила в бозе несколько лет назад. После ее похорон Самсон задумался о своих. Он не был набожным евреем. Относил себя к сочувствующим. Потому решил презреть некоторые религиозные запреты и попросил жену кремировать его, если что. Не хотел доставлять Насте много хлопот: заморачивать выбором гроба, поиском места на кладбище, организацией всего действа, связанного с похоронами. Самсон был эклектиком в плане религиозных установок, прочитав однажды в Новом Завете фразу «Пусть мертвые хоронят своих мертвецов», решил, что должно быть так.

Но повозиться все равно пришлось. В неформальной столице Западного Урала не было своего крематория. Потому покойных из Перми, пожелавших стать пеплом после избавления от бремени бытия, предавали огню в двух близлежащих городах: Нижнем Тагиле и Екатеринбурге. Учитывая особенности рода деятельности Самсона, его помощник Иван приложил все усилия, чтобы информация о смерти друга и наставника не просочилась к прихожанам раньше времени. Но всесильная четвертая власть пронырлива, дотошна и падка на горячее. Как ни старались Настя с Иваном скрыть факт ухода из жизни основателя и бессменного лидера общества «Добро и Свет», они не избежали толпы последователей, узнавших новость из желтой прессы. Полтораста человек со всей страны пришли проститься с духовным наставником на Зоологическую улицу к мрачному зданию похоронных услуг, в котором, собственно, и происходило прощание с жертвой ужасно кровавого, но в то же время быстрого и безболезненного убийства.

Люди пришли мирно. Почему-то только мужчины. Все стояли в зале прощаний, потупив взгляд. Ни один не проронил и слова. После того как гроб с телом уехал в печь, люди развернулись и так же молча направились к выходу.

Настя и Иван прошли в комнату ожидания. Им обещали выдать прах через два с половиной часа. Хотя на сжигание даже тела большого объема уходило не больше двух часов, обычно прах выдавали по истечении трех-пяти дней. Но иногда просьбы, подкрепленные денежными «аргументами», выполнялись, и родственникам выдавали урны с углеродистыми останками покойного. Главное — иметь справку о месте захоронения. Муж Насти позаботился об этом много лет назад. Он купил себе липовую бумагу о том, что владелец места на Хованском кладбище не возражает против захоронения урны с прахом Самсона на своем участке. Что это за человек, история умалчивала. Но место было настоящим.

Пока Настя и Иван, сидя за журнальным столиком, пили кофе и безучастно разглядывали рекламу на глянце полиграфических изданий, к ним подошел человек в сером френче. Мужчина был высокого роста. Аккуратно стриженный. С красиво очерченной бородой на вытянутом и скуластом лице. Он остановился перед Настей. Наклонился и заглянул ей в глаза.

Женщина поежилась на сиденье деревянного кресла. Правой рукой, незаметно для себя, оперлась на подлокотник и сжала пальцы, обхватив его будто ручку газа на мотоцикле.

— Вы Анастасия Варская? — спросил мужчина.

Настя бросила взгляд на Ивана, который продолжал прихлебывать кофе и словно не видел происходящего. Незнакомец тоже как будто не замечал товарища Насти.

— Вы вдова Семена Варского? — снова спросил мужчина, продолжая стоять в полусогнутой позе.

Настя повернула к нему голову. Посмотрела в насыщенно-карие радужки. И неуверенно кивнула.

— Да, — прошептала она, — вы что-то хотели?

Настя опасалась, что ее начнут преследовать люди «Добра и Света». Как только глава секты умирает, последователи превращаются в борцов с инакомыслием. Часто их жертвами становятся люди, близкие к основателю, — родственники, друзья. То ли из чувства ревности со стороны фанатичных последователей, то ли из-за чувства обманутости и связанного с ним отчаяния. Об этом Настя читала, когда чуть больше десяти лет назад Самсон принес ей дурацкую идею, как восстановить утерянное состояние и заработать еще. Настя осуществлению идеи особо не противилась, поскольку знала, что если ее суженый чего решил, то сделает обязательно, и посоветовался с нею только для того, чтобы поставить перед фактом. Так что приняла как неизбежное. А дальше стала вникать в юридические стороны вопроса, для того чтобы помочь своему супругу в его начинаниях. Для нее как для лингвиста такое было непросто, но за годы она научилась как юридическим основам воплощения сумасшедших идей своего мужа, так и бухгалтерским закавыкам их экономической оптимизации.

— Меня зовут Измаил, — сказал мужчина. — Я был помощником вашего мужа на Западном Урале.

Настя вновь посмотрела на Ивана. Тот рассматривал содержимое журнала «Эсквайр» и, казалось, совсем погрузился в медитацию над картинками швейцарских часов. Складывалось ощущение, что до нирваны ему оставалось каких-нибудь три цуня.

Настя откашлялась. Иван перевел на нее затуманенный взгляд, потом посмотрел на склонившуюся фигуру гостя. Медленно опустил и снова поднял веки, давая понять женщине, что их внезапный нарушитель спокойствия говорит правду.

— Я пришел выразить вам свои соболезнования, — пробасил Измаил и протянул открытую ладонь женщине.

Та робко подала руку в ответ и почувствовала теплое прикосновение. Измаил придержал на мгновение кисть Насти, и его большой палец едва погладил круговым движением тыльную ее сторону.

Настя почувствовала, как по спине пробежал холодок. Что-то страшное было в этом жесте и в то же время возбуждающее. Она поймала себя на такой мысли и словно отмахнулась от нее заметным движением головы. Не удержалась. Она не понимала, почему ощутила такое странное переживание в ожидании праха своего супруга. Знала, что так неправильно. Долго смотрела мужчине вслед, когда он твердым шагом уходил по коридору.

Обратно Настя и Иван ехали на автомобиле. В пассажирской части самолета нельзя провозить урну с прахом в ручной клади, но в багажном отделении можно. Нужно собрать документы. Несложно, в принципе, но справку из санэпидемстанции о герметичности и безопасности урны раньше понедельника не выдавали, а кремация была в пятницу.

Иван с Самсоном часто колесили по стране на черном «Гелендвагене». В этот раз, как нельзя кстати, они тоже пользовались автомобилем в поездке по Уральскому региону. Потому теперь Настя ехала на заднем сиденье, отделанном мягкой кожей, а урна с прахом ее мужа подпрыгивала в багажнике внедорожника.

Женщина лежала на сиденье, поджав ноги. Она смотрела, как под креслом водителя катается бутылка с питьевой водой, бог весть когда туда попавшая. Настя следила глазами за перекатывающейся справа налево синей крышкой и думала, что похожа на эту бутылку — такая же потерянная. Она пыталась вздремнуть. Закрывала глаза, но веки ее невольно поднимались, и взгляд снова фиксировал синее круглое пятно, перемещающееся между направляющими сиденья напротив, словно пиксели мячика в старой досовской компьютерной игре «Теннис».

— Почему Измаил подошел к нам? — спросила она Ивана.

Тот быстро обернулся. Бросил на нее настороженный взгляд.

— Я думал, ты спишь. Тебе бы совсем не помешало. А длинная дорога — лучший помощник для того, чтобы отдохнуть. Если ты не за рулем, конечно.

Оба молчали с минуту. Потом Иван спросил:

— Ты же не повезешь прах в Израиль? Это глупо. Самсон хоть и гражданин Израиля, но сам факт кремации может не понравиться властям. Они там до сих пор ведут споры о недопустимости сжигания тела иудея после смерти. Да и ему, кажется, все равно было, где его захоронят. Просто я сейчас думаю, что, куда бы мы его останки ни спрятали в России, народ пронюхает и устроит там мавзолей.

Настя сделала вид, что не услышала.

— Иван, ты не ответил мне про Измаила, — спокойно напомнила она.

Ее собеседник, в свою очередь, сделал вид, что не слышит.

— Знаешь, однажды Самсон узнал про Кастанеду, в смысле про его смерть, точнее, про его похороны — была версия, что три последовательницы с его прахом предположительно прыгнули со скалы в калифорнийской Долине Смерти, — пояснил Иван. — Так вот, твой муж сказал, что тоже бы так хотел. Но женщины обязательно должны быть голыми, с большими сиськами и крутыми бедрами. — Иван внезапно заржал на всю машину и так же резко прекратил смеяться. — Правда, тогда Самсон был накачанный текилой, а может, и еще чем пожестче, — добавил он.

Все так же лежа на кожаном сиденье и наблюдая за пластиковой бутылкой, Настя вздохнула. Она знала про своего мужа все: и про свет, и про доброту, и про баб, и про то, как он любил деньги. Поначалу ее поражало, как в одном человеке могли совмещаться жуткая непристойность, низменные влечения, постоянная страсть к нарушению закона и в то же время неподдельная, искренняя любовь к семье, трепетное отношение к своей матери, преданность своим друзьям и близким. Возможно, сам факт такой жуткой смеси его черт, абсолютно противоречащих друг другу, невероятно притягивал ее к нему. Столько противоположностей в одном человеке удивляли, поражали, обезоруживали. В первые годы их знакомства она даже предполагала наличие у мужа расстройства множественной личности. Но знакомый психиатр сказал ей, что это вряд ли, потому что Самсон всегда имел полный набор своих ипостасей и использовал их одновременно, не забывая ни про одну. При множественной же личности каждая личность почти всегда не знает о наличии соседних.

— И все-таки, что не так с Измаилом? — настаивала Настя.

Она чувствовала: Иван пытается увести ее от вопроса. Не хочет отвечать. Значит, дело нечистое. Настя хорошо понимала, что все светопреставление с психолого-эзотерическим обществом ее покойного мужа не более чем прикрытие чего-то более важного. Скорее, незаконного и сильно криминального.

Иван же за многие годы знакомства с Настей осознавал, что та далеко не дура. Он знал: такой человек, как Самсон, не стал бы подпускать к себе женщину глупую, а тем более делать ее своей женой и матерью собственного ребенка. Потому к Насте Иван всегда испытывал смешанные чувства: слегка побаивался, слегка восхищался, очень уважал, а иногда даже позволял себе представить, как спит с этой женщиной. Часто такое случалось с похмелья, когда он просыпался один на широкой кровати после бурной ночи веселья, проведенной в компании Самсона, еще парочки нужных людей и нескольких женщин, доступных за вознаграждение.

— Измаил? — вздохнул Иван. — Ну, он же тебе сказал. Правая рука твоего Самсона по Западному Уралу.

— Я думала, ты его правая рука, — медленно сказала Настя, сделав акцент на местоимении и подчеркнув интонацией два последних слова.

Женщина знала, как выудить информацию, спровоцировать на эмоции и воспользоваться положением. Таких, как Иван, она видела насквозь. Амбициозных, но недалеких, способных, но не самостоятельных. Иван смотрел в рот ее мужа с придыханием и выполнял все поручения. Но не потому, что верил в экзистенциальные сентенции своего босса, а потому, что получал хорошие деньги. Настя знала: Иван хотел стать таким же, как ее Самсон, но всегда понимал, что не сможет. Он был на своем месте. Нет, не вторым человеком, но помощником первого. А зачастую такая роль имела больший вес, правда, при живом лидере. Теперь у Ивана оказалось два пути: оставаться с ней или раствориться в неизвестности со всеми вытекающими последствиями. Так считала Настя.

— Я был его правой рукой в принципе, а Измаил только на отдельной части пространства. — То ли решил пошутить, то ли попытался оправдаться Иван.

Настя кивала своим мыслям, упершись затылком в кожаное сиденье.

— Я правильно понимаю, что ты с Измаилом не в очень хороших отношениях? — спросила она и увидела, как ее приятель набрал полную грудь воздуха, а потом шумно и медленно выдохнул, раздувая щеки.

— Теперь он займет место Самсона. Это было решение твоего мужа, — подытожил Иван.

Настя удивилась, услышав такой ответ. Она не задумывалась раньше над тем, как продолжит существование «предприятие», созданное ее супругом, в случае его смерти. Теперь была слегка обескуражена известием. «А кем теперь будет она?» — прокрался в ее голову коварный вопрос.

— По устному распоряжению тебе и Неже будут выделяться средства. Пожизненно, — продолжал говорить Иван, словно прочитав ее мысли. — По крайней мере, такой был договор.

Настя слушала сосредоточенно.

— Но устный договор — это почти что прозрачный воздух на ладони. Он как бы есть, но когда попытаешься за него ухватиться и сожмешь кулак, он тут же исчезнет. Понимаешь, о чем я? — Мужчина обернулся и посмотрел на Настю. — Они не захотят вас содержать. Зачем им это нужно? И вообще, зачем ты им нужна? Они не в курсе, сколько и чего ты знаешь.

Женщина медленно кивнула, глядя в глаза Ивану, что отражались в зеркале заднего вида.

— Ты думаешь, для меня это опасно? — спросила она.

— Я уверен.