Другие. Экзистенциалист

Тесс Хаген, 2023

Магнус Льётольв – галерист, художник и по совместительству экзистенциалист. Зачем ему потребовалось совершенно безвозмездно помогать волонтёру Майе, чего он ждёт в ответ? Возможно ли, чтобы Ужас во плоти проникся к простому человеку добрыми чувствами или это просто способ забыться, побороть чувства вины и замаскировать настоящую бурю в душе, порожденную другой сущностью?

Пустой холст

Я видел, как остывал кофе в чашке, брошенной на столе около плиты, как белеют пустые холсты, расставленные вдоль стен и под окнами, но больше всего меня занимала игра света фонаря, проникающего сквозь полупрозрачные шторы в комнату. Это был не луч света в том самом проклятущем тёмном царстве. Это была крошечная попытка жизни победить смерть. Свет рассеивался тем больше, чем дальше уползал в комнату, по частичке пропадал, исчезал, растворялся… Я мог бы подобрать ещё сотню синонимов, но все они были слишком не такими, какой я видел смерть этого луча. Если бы рядом был Денеб, он снова бы сказал, что я слишком переживаю о том, что с нами стало и слишком часто думаю о том, что будет. Но отпустить мысль о том, что я почти такой же умирающий полупрозрачный луч света, — не мог.

На подоконнике тяжелым грузом лежали наброски иллюстраций к детскому сборнику сказок. Хорошо было бы понять, зачем на самом деле я ввязался в это дело. Майя. Я заприметил её давно, на каком-то благотворительном мероприятии. Она слишком добрая и отзывчивая, люди такими не бывают, хоть сиё утверждение и противоречит существованию этой девушки. Именно такая, почти незамутненная и открытая душа мне и была нужна. Достаточно долго я думал, как бы к ней подобраться, расположить к себе: выход нашелся сам собой. Майя — трудоголик, и для неё большое значение имеет волонтёрство. А дальше оставалось навести некоторые справки, побродить по значимым местам и вуаля. Она почти у меня в руках.

Невольно вспомнилось её удивленное и смущенное лицо, когда я позволил себе прикосновение. Майя говорила, что у неё есть парень. Будет интересно с ним посоревноваться. Ради достижения своей цели, я готов пойти даже на некоторые искажения личности этой чудесной девушки. Хуже точно не станет. А может быть, даже будет лучше.

Рука предательски заныла, и я поднялся, чтобы размяться. Покрутил ладонью из стороны в сторону, но стало только хуже.

— Да чтоб тебя…

Противный холодный кофе взбодрил меня, и я, позабыв о боли и о времени на часах, принялся рисовать на первом попавшемся под руку холсте. Белый, совершенно чистый. Девственно-чистый, я бы сказал. Совсем как весеннее поле, или наполненная талой водой река после бурной оттепели. Мне не нужен был привычный набор кистей, я обошёлся одной, которая первой легла в ладонь. И краска тоже была одна единственная, в темноте она казалась тёмно-коричневой, но на самом деле — тёмно-красная. А хотелось бы писать чёрной, как сама ночь.

Из-под моей руки выходил знакомый образ, только контур, который я даже не собирался заливать краской. Эта картина не такая, как все остальные. Обычно я пишу полноценные, многоплановые истории на холстах. Пишу тот мир, который хочу видеть. Но в эти ночные минуты, когда душа тоскливо рвалась неизвестно куда, только эти изящные линии, сливающиеся в прекрасную женскую фигуру, успокаивали меня, возвращали туда, где я есть.

За плавным изгибом нежной тонкой шеи следовали чудесные, точеные плечи и чуть разведенные в стороны руки. Тонкая линия, намекающая на позвоночник, талия… И самое главное — потрясающие крылья, звенящие, искрящиеся, играющие огнём. Сначала я вывел их широкими, крупными мазками, резко смахивая краску вниз, а после — любовно выписал каждое пёрышко. Дышать не хотелось от восхищения силой и красотой. Феникс. Сколько таких картин я уничтожил? Сжёг, как и положено. А потом возродил — нарисовал снова. И буду это делать до тех пор, пока не успокоюсь.

— Ты прекрасна, — шепнул я картине, мимоходом отметив, что за окном стало гораздо светлее, и комнату освещал уже не фонарь.

В дверь тихо постучали. Так делал только Ден. Мой вечный друг, партнёр и товарищ. Моя сущность. И что его принесло в такую рань? Я быстро отставил холст лицом к стене, закинул на его место новый, и добрался до коридора.

— Разбудил? — с порога начал Денеб. Он принёс с собой свежесть февральского утра, напополам с весенней влажностью.

— Я не спал.

— Совсем? — он приподнял бровь и удивленно глянул на меня. Чего удивляется, спрашивается? Будто бы этот факт для него вновинку.

— Совсем. Рисовал, — я выставил вперед перепачканные краской руки.

— Покажешь?

— Испортил.

— Лучше б поспал, честное слово, — Ден бросил куртку на вешалку, скинул обувь и по-хозяйски расположился посреди комнаты на стуле, оседлав его задом наперёд. Никогда не мог терпеть эту его привычку.

— Да какое спать… Сначала иллюстрации продумывал, а потом…

— Вдохновение напало? — хохотнул он, оглядывая комнату в поисках чего-нибудь интересного. Я бы и хотел рассказать ему о своём навязчивом желании рисовать одного и того же Феникса, но что-то останавливало меня из раза в раз.

— Можно и так сказать. Но ни во что хорошее не вылилось. Мне вообще трудно рисовать в это время года.

— Тоскливо, ага.

— Ты чего пришёл-то? — я опустился на пол, схватив пустой холст грязными руками, оставляя неаккуратные отпечатки по краю.

— А… Да так, не спалось. У тебя с рукой что? — Ден пристально смотрел на меня, я чувствовал его взгляд даже спиной. Вот же сущность, знает, чем меня пронять.

— Болит.

— Это я похоже расслабился немного, — буркнул он и встал наконец-то со стула.

— Да ладно. Пройдет.

— Пройти-то пройдёт, но сам факт, — Ден сел рядом со мной и взялся за запястье своими ледяными руками. Боль сразу стала менее ощутимой, от моего друга шло тепло, согревая и его ладони и меня. — Ты бы раньше сказал, Льё.

— Спасибо, Ден, — неловко улыбнулся я.

В такие моменты мне всегда становилось немного не по себе, с самого детства. Столько внимания и заботы я никогда ни от кого не получал. И это в большей степени заслуга Денеба — он не самая обычная сущность. Вернее, совершенно необычная.

Мне не повезло родиться экзистенциалистом, менять мир только одним простым движением кисти или карандаша, или руки, с которой стекают страшные, чёрные экзистенциальные чернила. Я могу внедриться в любой мозг и исказить память, личность, сделать человека таким, каким хочу его видеть. Рисуя мир, я его изменяю по своему усмотрению, но при этом всегда знаю, где мир настоящий, а где моя экзистенциальная подделка. Сущности же, вроде Денеба, всегда работают в паре с экзистенциалистами, помогают, поддерживают. Меняют своё тело, цепной реакцией вызывая изменения и в пространстве вокруг них.

Я невольно покосился на друга: он задумчиво смотрел на белый, чуть испачканный краской холст. Его шея, руки, выглядывающие из-под чёрной футболки, были сплошь покрыты татуировками, как и всё тело. Это — его способ искажения. Рисунки меняются по воле Дена, и меняют мир. Да и тело — только сосуд, на самом деле он совершенно не такой. Он — другой. Туманно-огненный.

— А мне который день снится шиповник, — неожиданно выдал Денеб с тяжелым вздохом.

— Настоящий?

— И настоящий тоже, — он взял с пола кисть, окунул в краску и нарисовал простой цветок на холсте.

— Не к добру.

— Почему?

— Ну с шипами он…

— Зато красивый. Я эскизы для татушки из него сделал.

— Себе бить будешь? — спросил я только, чтобы спросить. Дену не обязательно набивать татуировки привычным способом, он их может сделать за пару секунд кому угодно и где угодно.

— Неа, он для девушки подойдёт. Красиво будет. Оставлю, вдруг кому-нибудь понадобится.

— Для девушки… — эхом отозвался я, вспомнив Майю. Нет, такие штуки не для неё.

— Ты мне так и не рассказал про эту свою… Забыл имя, — Ден поднялся и побрел к открытой кухне, устроенной чуть в стороне.

— Майя.

— Да, точно, — он бросил грязную кружку в мойку и принялся варить свежий кофе. — Так что там с ней?

— Ничего особенного, — я продолжил рисунок Дена, дорисовывая ветки и листья к цветку. — Крайне удачное знакомство вышло. Она идеально подходит для моего небольшого эксперимента.

— Я думал, что ты забросил эти дурацкие мысли.

— Ден, как забросить? Ну как? Если вот оно — совсем рядом, понемногу формируется, собирается со всех сторон.

— Думаешь, будет такое же гигантское влияние, как и в прошлый раз? Когда того Феникса затянуло? Без крыла оставило? — Денеб медитативно разлил кофе по чашкам и поднёс мне одну.

— Будет ещё веселее, помяни моё слово.

— Я бы вместо таких гигантов лучше бы поработал с мелкими… Проклятье бы извёл какое-нибудь…

— Ну этого добра навалом.

— Не в буфере же?

— Иногда и в буфере. Ко мне тут один товарищ заглядывал… Говорит, проскакивают они и сюда. Так что тебе работка найдётся!

— О! Это хорошо, а то я себя стариком каким-то чувствую. Скучновато тут, в Москве, — Ден сверкнул глазами. Ох уж эта сущность. Ненасытный.

— Жизнь отступников не самая весёлая, соглашусь. Но всё в наших руках, мой дорогой друг! — я поднял кружку с кофе так, если бы держал бокал с вином, и отпил. Оказывается, после бессонной ночи этот напиток дарит некоторое успокоение, настраивает на едва бодрый утренний лад.

— Ничего в наших руках нет, кроме всякой ерунды. Я уже подумываю о том, чтобы иногда татушки бить так, как только я умею. Не страшно ведь, если чуток искажать людей? — ухмыльнулся Ден. — Меточки ставить, забавно. Или нет?

— Смотря какие метки, — с этими метками всегда что-нибудь, да не так. Сущности любят хулиганить — последить за кем-нибудь или энергию отобрать. Гораздо интереснее ставить метки не на людей, конечно. Но в буфере не так много отступников, которые бы поняли такую шутку, а работающие экзистенциалисты и Фениксы за это могут и до суда довести, ну или выговора на крайний случай. Страшного ничего, вот только хлопот и неприятных встреч — слишком много.

— Да никакие. Дурацкая идея. Тоже скучная, — он прошёл к окну и всмотрелся в серую улицу. — Слушай, Льё, ты Майю эту всё же как объект рассматриваешь?

— Не знаю, правда. Я начал немного её искажать, совсем капельку, хочу, чтобы она была свободнее со мной.

— Боится?

— Угу… — подумав, я зачерпнул побольше краски на широкую кисть, и принялся закрашивать рисунок сплошным чёрным.

— Я б тебя тоже боялся на её месте.

— Ах-ха-ха! — рассмеялся я, не в силах совладать с собой. — Да ты бы уже давно оказался в моей постели!

— Но-но! Я бы попросил, — с таким же смехом ответил Ден, — ещё неизвестно, кто в чьей оказался бы.

— Вот ты дурак…

— Сам такой. Художник, — и уже серьёзнее добавил, — будь осторожен. Не давай повода себя ни в чём уличить. Искажения людей без причины запрещены, а тебе — в особенности.

— Ден, мы в буфере. Никто ничего не узнает…

— Ну-ну.

Я задумался, поглядывая, как Денеб мирно пьёт кофе, задумчиво блуждая по комнате взглядом, иногда задерживаясь на мелких деталях. Буфер. Как давно я здесь? Вспомнить сложно. Я не люблю вспоминать, но постоянно это делаю. После изгнания, за дело, конечно, мне доступны только буферы — спокойные города под защитой. Сюда не проникают влияния, если только изредка и самые мелкие, зачастую те, которых создают всякие колдуны и маги, обитающие в Москве. Жаль, что меня определили сюда. Среднеазиатская линия. Лучше бы отправили в Европейскую. Будапешт мне роднее. Хотя все буферы одинаково тоскливые — города для людей, архивов и отпусков. Ну и для таких, как мы с Деном — отступников и изгнанников, можно сказать преступников. Меня избегают даже свои, даже те экзистенциалисты, с которыми я учился и дружил когда-то, те, с кем довольно плотно сотрудничал. Ну и Денебу заодно достаётся.

— Тебе не кажется, — продолжил я, нарушая прекрасную утреннюю тишину, — что без дела мы тут просто сойдём с ума? Разве простая жизнь нам подходит?

— Чем тебе не нравится делать то, что ты сейчас делаешь? Пиши картины, организуй выставки, открой ещё одну галерею или ресторан. У тебя тут столько связей уже образовалось, можно по самую крышечку загрузиться, — парировал вполне логично Ден, в общем-то он всегда немного отрезвлял меня.

— Это всё не то. Ты и сам прекрасно понимаешь. Только что ведь говорил! Мы привыкли применять свою силу, нельзя просто так взять и засунуть собственную природу куда подальше. А эти мелкие масштабы “шуточек” только угнетают и злят, — я добрался до раковины и принялся отмывать руки.

— Понимаю… Но как-то… А-а-а-а! Да к чёрту! — Ден хлопнул по столешнице громко и звонко, пустая кружка подскочила и тоскливо звякнула. — Искажай эту… Как её? Майю. Готовь. А я тебе помогу с влиянием. И будь что будет. Не помирать же теперь от тоски, да?

— Да… — я вытер руки и подошёл к нему. — Спасибо, essentia (сущность (лат)).

— Mollit viros otium (безделье делает людей слабыми (лат.)), — откликнулся он и хлопнул меня по плечу.

— Ленивыми оно их делает… И амёбными.

— И это тоже… Льё, — Ден вгляделся в мои глаза, готовясь сказать что-то важное. Он всегда так делал, сколько я его помню. Заглянет в душу и только потом говорит, будто проверяет, готов ты или нет. — А может тебе на Майю не как на объект глянуть?

— В каком смысле? Ты мне в неё влюбиться предлагаешь?

— Ну специально такое не сделать, но хоть повстречался бы? Или она совсем не то?

— А я что делаю по-твоему? Цветы два раза дарил уже. Три. Если быть точным. Один раз она их не взяла, второй раз выбросила…

— Третий? — Денеб продолжал сверлить меня взглядом. ну что за дурацкая привычка?

— Оставила. И то потому, что я сам их ей домой привез.

— Вот же ты! — надулся Ден. — Хоть бы сказал… Ну и как она?

— Чего она? Взяла, а куда деваться было?

— Да я не о том…

— Ты опять? Озабоченный. Это даже не свидание было!

— И что? — пожал плечами Ден. Ну да, это он мог утащить в своё логово девушку при первой же встрече и даже не смущался, наоборот — гордился. Сущности все такие: не выжидают, а действуют, редко сомневаются, потому что с чувствами у них туговато. Но Денеб не такой, мы с ним настолько сроднились, что какая-то часть меня теперь его, и наоборот, поэтому… У моей сущности есть чувства. Но повадки никуда не денешь.

— И ничего, — скривился я, как и всегда во время таких разговоров. Терпеть их не могу. — Я ж не ты.

— Скажи просто, что ты её не интересуешь как мужчина, — хохотнул он.

— Дать что ли тебе в лоб, а?

— Льё, ну ты как маленький, честное слово.

— Отвянь. Я люблю, чтобы всё было красиво. Дай мне наиграться в ухаживания…

— Ну так значит она тебе всё же приглянулась, да? Скажи да!

— Да.

— О! Это другое дело, — потёр руки Ден, ехидно улыбаясь. — Не оплошай там, если вдруг чего… — и добавил серьезно. — Отношения скрасят твоё изгнание. И плевать, что она человек. Хороший ведь человек?

— Ага… Очень хороший. И уже немножко… Искаженный.

Мы снова погрузились в молчание. Так происходило постоянно. Любой наш разговор сводился к работе или её проявлениям. Сложно быть отрезанным от привычной жизни, от того, чему были посвящены годы и годы труда. Нет, мне даже нравился размеренный темп моего нынешнего существования: никакой спешки, никаких ужасов и грязи, которые приходилось постоянно наблюдать при взаимодействии с влияниями.

Экзистенциалисты всегда приходят на место уничтожения или вместе с Фениксами или после, чтобы убрать за ними. Эти огненные товарищи работают резко, быстро и мощно, но зачастую с жутковатыми последствиями. Влияниям и тем, в кого они вселились, больно — без страданий, безумных выходок и разрушений пространства обходится редко, не многие из Фениксов способны на аккуратную кропотливую работу. Да оно и не нужно. Их достоинство — скорость и фатальность.

Правда, мой уровень таков, что я никогда ни за кем не убирал, наоборот, — работал вместе, в связке или дожидался, пока понадобится помощь.

Теперь же, с тех самых пор, как я стал отступником, моя помощь никому не нужна. Из буфера я могу выбираться только по специальному разрешению и не имею права в открытую применять силу. Хорошо, что пристально за этим никто не следит, да и я умею делать свою работу чисто.

Когда я узнал о том, что на Северо-Востоке от Москвы чаще, чем в других районах обнаруживаются влияния, то сразу сообразил, что дело тут нечисто. Всегда, когда в мире происходит прирост влияний разного масштаба, нужно ждать чего-то нехорошего — катастроф, эпидемий, войн. При локальном скоплении вместо глобальных проблем, появляются супер-влияния, огромные, гигантские и очень сильные. Ещё со времён учёбы, да и потом, когда мне приходилось сталкиваться по работе с Фениксами высоких уровней, типа наставников, я внимательно наблюдал и прислушивался к разговорам, а после — изучал литературу. Хотел стать лучшим, сильнейшим. Звания истинного мне всегда было мало, хоть оно и предполагало недостижимый для большинства уровень мастерства. Но как увеличить и нарастить то, что от природы дано в том виде, в котором есть и развитию не сильно подлежит? Запрещенных техник, как у Фениксов, мне думалось, что у нас, экзистенциалистов, нет. Но путём своих длительных изысканий и благодаря судьбоносной встрече с одним из сильнейших представителей огненных сущностей — Сёртуном, мне удалось выяснить одну преинтереснейшую вещь. Силу и энергию можно забирать в момент уничтожения влияния. И если из числа Фениксов на это способны единицы, то с экзистенциалистами ситуация проще и сложнее одновременно. Мы можем забирать довольно легко, поскольку научены взаимодействием с сущностями, но нам необходим проводник. Особенно если объемы большие.

Проводники — люди. И чем чище их помыслы, чем они добрее и бескорыстнее, тем проще использование. Слово отвратительное, но такова суть. Именно поэтому связи с людьми, близкие связи, не приветствуются ни в рядах Фениксов, ни среди экзистенциалистов, не говоря уже о сущностях. Но я пошёл дальше. Доброта и бескорыстие основываются на доверии. И чтобы вытащить эти качества наружу и их применить нужно найти человека, который будет готов открыться тебе навстречу. Навстречу экзистенциалисту. Как этого добиться? Войти в доверие. А ещё лучше — заставить полюбить.

Майя.

— Ладно, — слишком громко для моих мыслей произнёс Ден откуда-то из спальни.

За своими раздумьями я и не заметил, как он переместился в соседнюю комнату.

— Ты что там делаешь? — не совсем понимая, который час и что я вообще должен делать, побрел на голос друга.

— Постель тебе расстилаю, спать ложись, — деловито пробормотал Денеб, действительно снимая покрывало и задвигая шторы.

— Так утро же… — вяло сопротивлялся я. Вообще с ним спорить бесполезно.

— Да и какая разница? Ты спишь на ходу. Экзистенциалист чёртов. Совсем за собой не следишь, — бухтел он, взбивая подушки.

— Ты как старая бабка, Ден.

— Будешь тут с тобой и старой бабкой, и дедкой и нянькой в придачу. Ложись давай! А я пойду, работа не ждёт.

— Загляни после обеда в ресторан, а? Цветы привезут для вечернего приёма.

— Загляну. А ты чтоб спал. И раньше завтрашнего дня на глаза мне не попадайся.

— Ден! Тень тебя побери, мы что, местами поменялись? — я с удовольствием завалился в постель и вытянул ноги.

— Не всё ж тебе командовать. Lupus non mordet lupum (волк не укусит волка (лат.)), — махнул он куда-то в сторону и бросив на меня смешливый взгляд, тихо вышел из комнаты, осторожно прикрыв дверь.

Я слышал, как он открыл окна в гостиной, как вымыл и убрал грязную посуду, мог представить неспешные движения, когда Ден надевал куртку и ботинки. Последовательность его действий врезалась в мою память навечно, каждый мелкий жест, каждая ужимка — всё мне было хорошо знакомо, будто бы я — тоже Денеб, а Денеб — это я. Да… В сущности так и было, почти. Процентов на тридцать.

Входная дверь тихо скрипнула и замолчала. Ден прав, мне нужен сон.