Шляпа, полная неба

Терри Пратчетт, 2004

Когда ты становишься ведьмой-ученицей, то ждёшь, что тебя научат колдовать. Варить зелья. Составлять заклинания. Летать на метле… Но, как выяснила Тиффани Болен, это не совсем так. По большей части ведьмовство – просто скучные повседневные дела, в которых нет ничего волшебного. И если главное в магии – не пользоваться магией, то Тиффани это отлично удаётся. Ведь девочка даже путанку, простейший магический инструмент, сплести не может… Правда, один фокус у неё всё-таки получается. Когда под рукой нет зеркала, Тиффани выходит из тела и смотрит на себя со стороны. Это очень удобно, если хочешь узнать, идёт ли тебе новое платье… И очень опасно, если не знаешь, как защитить себя. А Тиффани не знает. И значит, очень скоро ей придётся учиться быть ведьмой в экстремальных условиях! Книга – лауреат премии Locus Award в номинации Young Adult Novel. Впервые на русском языке!

Глава 1

Отъезд

Потрескивая, оно парило по-над холмами, словно невидимый туман. Двигаться без тела было утомительно, и оно летело очень медленно. Не думало ни о чём. Вот уже много месяцев его не посещало ни единой мысли, потому что мозг, служивший для него вместилищем мыслей, умер. Они всегда умирают. И вот теперь оно вновь беззащитно, вновь одержимо страхом.

Оно могло бы найти пристанище в одном из пухлых белых существ, что тревожно блеяли, пока оно катилось по лугам. Но эти существа были способны думать лишь о траве и о том, как делать других таких же пожирателей травы. Нет. Их мозг не подойдёт. Нужно что-то получше — могучий разум, наделённый силой, разум, где можно будет почувствовать себя в безопасности…

Оно искало…

Новые башмаки никуда не годились. Они были блестящие и негнущиеся. Блестящие башмаки! Стыд и срам… То ли дело — чистые башмаки. Привести башмаки в порядок, смазать, чтобы не промокали, — в этом нет ничего плохого. Но башмаки нужны, чтобы ходить, а не чтобы блестеть.

Тиффани Болен покачала головой, стоя на половике в своей комнате. Надо будет постараться поскорее придать новым башмакам приличный обшарпанный вид.

Ещё на ней была новая соломенная шляпка, украшенная лентой. Насчёт шляпы у неё тоже имелись сомнения.

Она посмотрела на себя в зеркало, но зеркало было немногим больше ладони, всё потрескавшееся и в пятнах. Приходилось водить им вокруг, разглядывая себя по кусочку, а потом пытаться мысленно составить из этих кусочков общую картину.

Но сегодня — особенный день. Что ж, ладно. Она старалась не делать так дома, однако сейчас очень важно выглядеть достойно, а поблизости всё равно никого нет…

Тиффани положила зеркальце на шаткий столик у кровати, встала на середину потёртого половичка, закрыла глаза и сказала:

— Меня видно.

И вдалеке, среди холмов, нечто без тела, без разума, способное лишь страдать от неутолимого голода и бесконечного ужаса, ощутило силу.

Будь у него нос, оно бы принюхалось.

Оно искало.

Оно нашло.

Какой странный разум — словно много-много разумов, вложенных один в другой! Но такой могучий! И так близко!

Оно чуть изменило направление и стало двигаться немного быстрее.

Овцы, почувствовав, что сквозь них проходит что-то невидимое, неслышимое и необоняемое, заблеяли в испуге…

…и вновь принялись жевать траву.

Тиффани открыла глаза. И увидела себя. В нескольких шагах от себя. Она смотрела на собственный затылок.

Осторожно, чтобы не разрушить чары, глядя только на ту себя, что снаружи, но не на ту, что смотрит, Тиффани двинулась по кругу.

Двигаться таким образом было нелегко, но вот наконец она стоит перед собой и разглядывает себя с головы до ног.

Волосы, как и глаза, скучного коричневого цвета… Ну, с этим ничего не поделаешь. По крайней мере, они чистые, и лицо тоже.

Платье на ней было новое, и это отчасти спасало положение. В семье Боленов редко обзаводились новой одеждой, и платье, конечно же, купили на вырост. Зато оно было светло-зелёное и даже не волочилось по полу. В этом новом платье, сверкающих башмаках и соломенной шляпке она выглядела как… как фермерская дочка, порядочная и чистенькая, которая впервые едет на заработки. Сойдёт.

Тиффани видела и другую шляпу у себя на голове, остроконечную, но чтобы разглядеть её, приходилось напрягаться — полупрозрачный отблеск исчезал, стоило посмотреть на него прямо. Это из-за неё Тиффани сомневалась, надевать ли новую соломенную шляпку, но соломенная шляпка сидела у неё на голове так, будто другой шляпы вовсе не было.

Потому что в некотором смысле её и не было. Увидеть её можно было только в дождь. Солнце и ветер проникали сквозь шляпу свободно, но дождь и снег чувствовали её присутствие и вели себя так, будто она настоящая.

Эту шляпу Тиффани дала величайшая ведьма в мире, самая настоящая ведьма, в чёрном платье и чёрной шляпе, с таким пронизывающим взглядом, что кого угодно пронзал насквозь и вылетал с другой стороны, прямо как скипидар, когда им лечат овец. Шляпа была как бы наградой. Тиффани тогда сотворила волшебство — настоящую, серьёзную магию. До того момента она и не знала, что способна на чудеса. А когда колдовала, то не знала, что колдует. И после не могла сказать, как ей удалось сделать то, что она сделала. И вот чтобы понять это, Тиффани и отправлялась учиться.

— Меня не видно, — сказала она.

Вторая Тиффани поплыла перед собственными глазами — ну, или не перед глазами, пойди разберись, — и исчезла.

Когда этот фокус получился у неё в первый раз, Тиффани страшно разволновалась. Но, с другой стороны, ей всегда легко было представить себя со стороны. Она запоминала события, как сцены с собственным участием, а не так, будто смотрит на всё сквозь две дырки в черепе. Часть Тиффани постоянно приглядывала за Тиффани.

Мисс Тик — ещё одна ведьма, но более общительная, чем та, что вручила шляпу, — говорила: ведьма должна уметь отстраняться от происходящего, и этому Тиффани тоже предстоит научиться. Наверное, решила Тиффани, «меня видно» — часть этого умения.

Иногда она думала, не спросить ли про «меня видно» у мисс Тик. Когда Тиффани произносила эти слова, она словно делала шаг в сторону и покидала собственное тело, и обретала какое-то другое, призрачное, но способное ходить. Однако стоило ей опустить взгляд и увидеть себя призрачную, как чары рассеивались — часть её пугалась и спешила вернуться обратно в настоящее тело. В конце концов она решила ничего не говорить мисс Тик. Не обязательно же рассказывать учителям обо всём. Да и вообще, это полезное умение, когда под рукой нет зеркала.

Мисс Тик занималась тем, что выявляла ведьм^[5]. Так, насколько поняла Тиффани, было среди них заведено: некоторые ведьмы при помощи магии следили, не появится ли где-нибудь одарённая девочка, и отправляли её на обучение к кому-нибудь постарше и поопытней. Никто не будет тебе объяснять, как делать чудеса. Тебе объяснят, как ты их делаешь.

Ведьмы в чём-то похожи на кошек. Они не любят собираться вместе, но предпочитают знать, где найти себе подобных, если вдруг понадобится. А понадобиться это может в том случае, если ведьма вдруг начнёт покрякивать и противно хихикать. Тогда другие ведьмы скажут ей об этом — по-дружески.

Ведьмы почти ничего не боятся, объясняла мисс Тик, но самые опытные и могущественные, хоть и не говорят об этом вслух, боятся того, что они называют «обратиться ко злу». Слишком легко позволить себе одну-другую маленькую жестокую выходку только потому, что у тебя есть сила, а у других её нет; слишком легко начать думать, что люди вокруг мало что значат; слишком легко решить, что представления о добре и зле распространяются на кого угодно, только не на тебя. Но стоит пойти по этой дорожке, и кончишь свои дни одна-одинёшенька в пряничном домике, мерзко хихикая, пуская слюни и выращивая бородавки на носу.

Всякая ведьма должна знать, что другие ведьмы не спускают с неё глаз.

Вот за этим, подумала Тиффани, и нужна шляпа. Если закрыть глаза, можно коснуться невидимой тульи и полей. Это напоминание…

— Тиффани! — крикнула снизу мама. — Мисс Тик пришла!

Накануне Тиффани попрощалась с матушкой Болен…

Железные колёса глубоко вросли в землю выше по склону холма. Круглая пузатая печурка, косо стоявшая на траве, порыжела от ржавчины. Скоро Меловые холмы поглотят их, как они поглотили матушку Болен.

Саму кибитку сожгли в день похорон. Ни один пастух не осмелился бы использовать её, не говоря уже о том, чтобы провести в ней ночь. Матушка Болен занимала важное место в головах людей, и заменить её было нелегко. Ночью и днём в любое время года она была воплощением самих холмов: их лучший пастух, хранительница их мудрости и памяти. Словно душа зелёных лугов, ходила она по окрестностям в старых башмаках и холщовом фартуке, посасывая вонючую старую трубку и потчуя овец скипидаром.

Пастухи говорили, что небо синее, потому что матушка Болен на него глазеет. Они называли маленькие летние облачка ягнятами матушки Болен. И хотя пастухи улыбались при этих словах, они не то чтобы просто шутили.

Ни один пастух не мог и подумать о том, чтобы поселиться в её кибитке. Ни один.

И поэтому они срезали дёрн, опустили матушку Болен в толщу мела, уложили дёрн обратно и полили его, чтобы не осталось и следа. А кибитку сожгли.

Овечья шерсть, табак «Весёлый капитан» и скипидар…

…так пахли пастушья кибитка и матушка Болен — бабушка Тиффани. Запахи запоминаются накрепко, проникают в самое сердце и остаются там. Тиффани достаточно было вдохнуть их, чтобы снова очутиться в тепле, тишине и покое кибитки. Раньше она шла туда, когда ей было грустно и когда была счастлива. И знала, что матушка Болен улыбнётся, заварит чаю и промолчит. И ничего плохого не могло случиться в той пастушьей кибитке. Она была надёжной твердыней, которая устояла бы против всего мира. Даже теперь, когда бабушки больше не было, Тиффани нравилось подниматься сюда.

Тиффани стояла на том самом месте, а ветер шевелил траву, и колокольчики овец, пасущихся вдалеке, глухо блямкали.

— Мне надо… — Она прокашлялась. — Мне надо уехать. Я должна научиться настоящему ведьмовству, а здесь меня некому научить, понимаешь? Я должна… приглядывать за холмами, как это делала ты. Я умею… я много чего могу, но ничего толком не знаю, а мисс Тик говорит, если чего-то не знаешь, оно может тебя убить. И я хочу уметь всё, как ты. Я вернусь! Я скоро вернусь! Обещаю, я вернусь лучше, чем сейчас!

Голубая бабочка, подхваченная порывом ветра, опустилась на плечо Тиффани. Сложила крылышки раз, другой… улетела.

Матушка Болен никогда не умела хорошо обращаться со словами. Она любила помолчать и собирала тишину к тишине, как другие сматывают в клубок обрывки верёвок. Она умела так ничего не сказать, что сразу всё становилось понятно.

Тиффани постояла ещё немного, чтобы слёзы высохли, потом повернулась и пошла вниз по склону. За её спиной неугомонный ветер вихрился вокруг старых колёс и свистел в трубе старой печки. Жизнь продолжалась.

В том, чтобы девочка возраста Тиффани отправилась куда-то «в услужение», не было ничего особенного. Обычно девочки работали горничными или служанками. По традиции, начинать следовало с помощи по хозяйству одинокой старой женщине. Старушка не сможет платить много, но, с другой стороны, это ведь твоя первая работа, многого ли ты заслуживаешь…

Дома, на Родной ферме, Тиффани почти в одиночку справлялась с делами в молочне, ей только большие бидоны с молоком самой было не поднять. Поэтому родители совершенно не ожидали, что она захочет отправиться куда-то, чтобы работать прислугой. Но Тиффани сказала: ведь все так делают. Полезно немного посмотреть мир. Познакомиться с новыми людьми. Никогда не знаешь, что из этого выйдет.

Этот довод, как ни странно, убедил маму. У мамы Тиффани была богатая тётка, которая когда-то поступила в большой господский дом посудомойкой, потом стала горничной и наконец дослужилась до экономки и вышла замуж за дворецкого, и они жили в красивом доме. Конечно, дом им не принадлежал, и они занимали в нём лишь крохотный уголок, но всё равно тётка матери считалась почти что знатной дамой.

Тиффани не хотела становиться знатной дамой. Это была просто уловка. И мисс Тик ей подыграла.

Ведьмам не положено брать денег за свою работу, поэтому они обычно владеют ещё каким-нибудь ремеслом. Мисс Тик, например, была ведьмой, маскирующейся под учительницу. Она бродила с места на место вместе с табором других учителей, норовивших научить кого-нибудь чему-нибудь в обмен на еду и старую одежду.

Это было очень удобно, поскольку позволяло странствовать по округе, не вызывая подозрений, — жители холмов не доверяли ведьмам. Они думали, что ведьмы пляшут при луне без ничего. (Тиффани исследовала этот вопрос и успокоилась, узнав, что это не обязательно. Хотя, если очень хочется, можно и поплясать, только лучше сначала убедиться, что поблизости нет крапивы, чертополоха и ежей.)

Если уж на то пошло, люди и бродячим учителям не особенно доверяли. Поговаривали, они таскают кур и крадут детей (что в каком-то смысле было правдой). А ещё они ходят от деревни к деревне с ярко раскрашенными повозками, в длинных балахонах с кожаными заплатами на локтях, в странных квадратных шляпах. И говорят между собой на тарабарском языке — всякие там «Alea jacta est» и «Quid pro quo»^[6]. Мисс Тик ничего не стоило затеряться среди них. Её ведьмовская шляпа была особенной модели, приспособленной для ведьм-лазутчиц: она выглядела как обычная соломенная чёрная шляпка с цветами и, только если потянуть за потайную верёвочку, становилась остроконечной.

Весь минувший год Тиффани проявляла такой интерес к учёбе, что её мама только диву давалась и даже немного беспокоилась. Учёба, считали в холмах, конечно, помогает идти в ногу со временем, но в больших дозах может вызвать нервное расстройство.

А месяц назад пришла весточка: «Приготовься».

Мисс Тик, в своей шляпе с цветами, пришла на ферму и поведала родителям Тиффани, что некая пожилая женщина в горах, прослышав о невероятной искушённости девочки в изготовлении сыров, хотела бы нанять её в качестве служанки. Тиффани будут полагаться четыре доллара в месяц и отдельная кровать, а на Страшдество хозяйка отпустит её на неделю домой.

Тиффани хорошо знала своих родителей. Три доллара было бы маловато, а пять — подозрительно много, но искушённость в сырах наверняка стоит лишнего доллара. И отдельная кровать — это ведь тоже немало. (Пока почти все сёстры Тиффани не повыходили замуж, девочкам приходилось делить одну кровать на двоих.) Предложение звучало очень заманчиво.

Манеры и вид мисс Тик немного напугали родителей Тиффани, но их с детства приучили уважать людей, которые знают больше, чем они. Если человек умеет выговаривать всякие длинные слова, значит, это важная персона, никак иначе. Поэтому родители согласились.

Тиффани случайно услышала их разговор тем же вечером, когда отправилась наверх спать. Ведь если чисто случайно поставить на пол стакан вверх донышком и чисто случайно приложить к нему ухо, можно случайно услышать всё до последнего слова.

Папа сказал, что Тиффани совершенно ни к чему никуда ехать.

Мама сказала, что девочкам всегда любопытно посмотреть мир, так вот пусть Тиффани и посмотрит его с толком и пользой. Кроме того, она способная и голова у неё на плечах имеется. Да и если она будет стараться, то, кто знает, может, однажды станет прислугой у настоящих господ, вот как тётя Хетти. И тогда их дочка будет жить в доме, где даже туалет не во дворе.

Отец сказал: скоро она поймёт, что полы скоблить всё равно где.

Мать сказала: ну что ж, тогда ей станет скучно, и она через год вернётся. И кстати, что такое «искушённость»?

«Опыт и знания», — подумала Тиффани. У них дома был большой толковый словарь. Мама старалась туда не заглядывать — от одного вида такого множества слов ей становилось не по себе. Тиффани прочитала словарь от корки до корки.

В итоге всё уладилось, и вот, месяц спустя, Тиффани уже заворачивает свои старые, ношенные до неё всеми сёстрами башмаки в чистую рогожку и убирает их в чемодан. Этот подержанный чемодан купила ей мама — он был сделан то ли из хлипкого картона, то ли из прессованных виноградных косточек пополам с ушной серой, и его приходилось обвязывать верёвкой, чтобы не распахнулся или не развалился в дороге.

Настало время прощаться. Тиффани всплакнула чуть-чуть, мама расплакалась вовсю, и Винворт, младший брат Тиффани, тоже разревелся в надежде получить конфетку. Отец не плакал, но дал Тиффани серебряный доллар и хриплым голосом наказал ей писать домой каждую неделю — то есть тоже как бы разрыдался, только по-мужски. Она попрощалась с сырами в молочне, с овцами в загоне и даже с котом Крысодавом.

Потом все, кроме сыров и кота, стояли в воротах и махали, пока Тиффани и мисс Тик — ах да, овцы тоже не махали! — пока Тиффани и мисс Тик не спустились по склону почти до самого просёлка, ведущего в деревню.

Дорога была молочно-белой от мела. Стояла тишина, только их башмаки стучали по убитой колее, да жаворонки в небе пели свою неумолчную песню. Был конец лета, очень жарко, и новые башмаки жали.

— На твоём месте я бы сняла их, — сказала мисс Тик чуть погодя.

Тиффани села у обочины и достала из чемодана старые башмаки. Она не стала спрашивать, откуда мисс Тик узнала, что новые жмут. Ведьмы замечают всё. Старые башмаки, хоть под них и приходилось поддевать несколько пар носков, были гораздо удобнее. Они начали ходить задолго до рождения Тиффани и успели поднатореть в этом деле.

— Мы сегодня увидим каких-нибудь… человечков? — спросила мисс Тик, когда они снова тронулись в путь.

— Не знаю, мисс Тик. Я ещё месяц назад сказала им, что уезжаю. В это время года у них очень много дел. Но один или двое всегда наблюдают за мной.

Мисс Тик быстро огляделась:

— Я ничего не вижу. И не слышу.

— Да, именно так и можно узнать, что они где-то рядом. Когда они здесь, становится чуточку тише, чем обычно. Но они не покажутся, пока вы со мной. Они немного побаиваются любую… каргу. Это они так всех ведьм называют, — поспешно пояснила Тиффани. — Ничего личного.

Мисс Тик вздохнула:

— Когда я была маленькой, мне ужасно хотелось посмотреть на пикстов. Я постоянно ставила где-нибудь блюдце с молоком. Теперь-то я понимаю, как ошибалась.

— Да, надо было налить чего-нибудь покрепче, — сказала Тиффани.

Она взглянула в сторону, и ей показалось, что возле изгороди мелькнули и исчезли чьи-то рыжие космы. Она улыбнулась, однако на душе у неё было немного неспокойно.

Тиффани, пусть и всего несколько дней, была почти что королевой эльфов — насколько это вообще возможно для человека. Правда, на самом деле она звалась не королевой, а кельдой, а Фиглей называть эльфами и подавно не стоит, если не хотите, чтобы вам наваляли по первое число. С другой стороны, Нак-мак-Фигли всегда готовы лихо и весело навалять кому-нибудь: когда рядом нет врагов, они дерутся между собой, а если Фигль надолго остаётся в одиночестве, он лупит себя по носу, просто чтобы не терять навык.

С формальной точки зрения они всё-таки были волшебным народцем, потому что когда-то жили в Волшебной стране, мире эльфов. Но их изгнали оттуда — возможно, за пьянство. И свою кельду, пусть её «правление» и продолжалось всего несколько дней, пиксты никогда не забудут…

Они всегда где-то рядом.

Кто-нибудь из них постоянно шнырял на ферме или парил верхом на канюке высоко над меловыми склонами холмов. Они приглядывали за Тиффани, готовые прийти ей на помощь, хотела она того или нет. Тиффани очень старалась их не обидеть. Она спрятала свой дневник поглубже в ящик стола, проконопатила бумагой стены уборной и сделала, что смогла, с половицами в спальне. Пиксты ведь хоть и маленькие, но мужчины. Тиффани не сомневалась, что они стараются оставаться незамеченными, просто чтобы её не беспокоить. Но она очень хорошо научилась их видеть.

Они исполняли желания — не те три желания из сказок, вечно оборачивающиеся бедой, а обычные, повседневные. Нак-мак-Фигли — невероятно сильные и бесстрашные существа и способны двигаться очень быстро. К сожалению, они плохо понимают, что человек не обязательно имеет в виду то, что говорит. Однажды в молочне Тиффани вздохнула, когда резала сыр: «Эх, был бы у меня нож поострее…» — и едва она успела договорить, как перед ней в столешницу вонзился кончик самого острого из маминых ножей.

Сказать: «Вот бы дождь наконец перестал», пожалуй, ничем не грозило — пиксты не владеют настоящей магией. Но Тиффани научилась быть очень осторожной с желаниями, если их могут исполнить маленькие, упорные, сильные, бесстрашные и проворные человечки, которые вдобавок не прочь под настроение хорошенько отпинать кого-нибудь.

Со словами надо было соблюдать осторожность. Тиффани и раньше не пришло бы в голову заявить: «Ах, как бы мне хотелось выйти замуж за прекрасного принца!», но теперь она и подавно трижды подумала бы, прежде чем брякнуть такое. А то ещё откроешь дверь, а за ней стоит пристукнутый и ничего не понимающий принц, связанный священник и довольный Фигль в качестве шафера.

Но порой, хотя и по чистой случайности, Фигли и впрямь делали что-нибудь хорошее, и Тиффани в благодарность выносила из дома и оставляла в неприметном месте всякие вещицы, которые не особенно нужны людям, но могли бы пригодиться маленьким человечкам — ложечки для горчицы, булавки, супницу, подходящую по размерам в качестве ванны для Фиглей, и мыло на случай, если они не поймут намёка. Мыло они не взяли.

Последний раз Тиффани навещала Фиглей у них дома, в старом погребальном кургане высоко в холмах, когда получила приглашение на свадьбу Явора Заядло и Джинни. Явор Заядло был Большим Человеком местного клана, а Джинни пришла из клана Долгого озера, чтобы стать новой кельдой и нарожать множество детей, как пчелиная матка.

На свадьбу явились и Фигли из других кланов: больше пирушек пиксты любят только большие пирушки, а больше больших пирушек — только большие пирушки, на которых угощают задарма. Тиффани, по правде говоря, чувствовала себя немного неловко, ведь она была раз в десять выше самого высокого из гостей. Но обращались с ней очень вежливо, а Явор Заядло даже произнёс длинную речь, где называл её «наша мила грамазда мал-мал карга», и только потом упал лицом в пудинг. В пещере было очень жарко и шумно, однако Тиффани осталась. На пол положили крошечный, под стать Фиглям, веник, и Джинни под приветственные вопли собравшихся перетащила через него Явора Заядло. Вообще-то по традиции жених с невестой должны были вместе перепрыгнуть через веник, однако по той же традиции ни один уважающий себя Фигль на собственной свадьбе к этому времени уже не держится на ногах.

Тиффани заранее предупредили, что после церемонии с веником ей лучше будет уйти, потому что далее в программе значилась традиционная же драка между кланами невесты и жениха, которая могла затянуться до пятницы.

Тиффани на прощание поклонилась невесте, как принято между кельдой и каргой, и хорошенько рассмотрела её. Джинни была маленькая и очень хорошенькая. А ещё она высоко держала голову, и взгляд её тоже выдавал сильный характер. Девочки у Нак-мак-Фиглей рождаются редко и с раннего детства знают, что однажды станут кельдами. Тиффани подозревала, что в ближайшем будущем Явор Заядло откроет для себя некоторые особенности семейной жизни.

Ей было жаль уезжать от Фиглей, но не слишком сильно. В конце концов, Тиффани уже исполнилось одиннадцать, и в таком возрасте как-то не пристало лазать в кроличьи норы, чтобы поболтать с маленькими человечками.

Кроме того, Джинни напоследок так глянула на неё… Мимолётным, но очень тяжёлым взглядом. Нетрудно было понять, что он означает. Тиффани ведь несколько дней считалась кельдой и невестой Явора Заядло, пусть им и пришлось назначить день свадьбы только для того, чтобы соблюсти традиции. И взгляд Джинни говорил: «Он мой! И этот дом — мой! Держись от нас подальше! Я не хочу, чтобы ты приходила!»

Тиффани и мисс Тик шли по просёлочной дороге, и вместе с ними двигался островок тишины: всё, что обычно шуршало в живых изгородях, замирало, когда рядом оказывались Нак-мак-Фигли.

Дойдя до небольшой лужайки, они сели и стали ждать телегу. Через пять часов очень неспешной езды с местным возчиком они доберутся до местечка под названием Дверубахи, где можно сесть в большой дилижанс, идущий до самых гор и даже дальше. Родители думали, что Тиффани с мисс Тик так и поступят.

Телега уже показалась вдали, когда по лугу глухо застучали копыта. Тиффани обернулась — и её сердце разом и подпрыгнуло, и провалилось куда-то.

Это был баронский сын Роланд верхом на красивом чёрном коне. Он спрыгнул на землю, не дожидаясь, пока конь остановится, и смущённо замер.

— Ой, какой там интересный… э-э… камень. Я пойду посмотрю его поближе, хорошо? — прощебетала мисс Тик приторно-сладким голоском.

Тиффани захотелось её ущипнуть.

— Э-э… выходит, ты уезжаешь, — выдавил Роланд, когда мисс Тик поспешно удалилась.

— Да, — сказала Тиффани.

Казалось, мальчишка вот-вот лопнет от неловкости.

— Это тебе, — сказал Роланд. — Я купил у одного ремесленника во Взвое. — Он протянул ей небольшой свёрток из мягкой бумаги.

Тиффани взяла подарок и аккуратно спрятала в карман.

— Спасибо, — сказала она и сделала небольшой реверанс.

Вообще-то девушкам и положено приседать в реверансе перед господами, но Роланд от этого краснел и начинал заикаться.

— О-открой его потом, — промямлил он. — Надеюсь, тебе понравится.

— Спасибо, — вежливо повторила Тиффани.

— Э-э… вон телега уже едет. Поспеши, а то ещё уйдёт без тебя.

— Спасибо. — Тиффани снова чуть присела в реверансе, просто чтобы закрепить результат.

Это, конечно, было немного жестоко, но иногда жестокость необходима.

И вообще, упустить эту телегу было очень трудно. Её запросто можно было обогнать трусцой. Она двигалась так медленно, что остановка ни для кого не оказывалась сюрпризом.

Скамеек в ней не было. Хозяин телеги постоянно объезжал деревни по кругу и подвозил вещи и иногда людей. Пассажирам приходилось устраиваться среди ящиков с фруктами и рулонов полотна.

Тиффани села сзади, свесив ноги в старых башмаках. Телега покатила по ухабистой дороге. Ноги Тиффани покачивались взад-вперёд.

Мисс Тик устроилась рядом, и её чёрное платье вскоре по колено припорошило мелом.

Тиффани заметила, что Роланд остался стоять, глядя им вслед, и только когда они почти перестали видеть друг друга, запрыгнул на лошадь.

И она хорошо знала мисс Тик — её наверняка так и распирало от любопытства. Ведьмы терпеть не могут чего-то не знать. И когда деревня осталась позади, мисс Тик, основательно поёрзав и покашляв, спросила-таки:

— Разве ты не хочешь посмотреть?

— Посмотреть что? — отозвалась Тиффани, не поворачивая головы.

— Подарок, который дал тебе этот юноша.

— А я-то думала, вы изучали интересный камень, мисс Тик, — с упрёком сказала Тиффани.

— Ну, он оказался не таким уж и интересным, — ничуть не смутилась ведьма. — Так что? Ты его развернёшь?

— Попозже, — сказала Тиффани.

Ей не хотелось говорить о Роланде, ни сейчас, ни, если уж на то пошло, вообще когда-либо. Не то чтобы он ей не нравился. Она встретила его в мире Королевы эльфов и вроде как спасла, хотя сам Роланд этого не помнит, потому что большую часть времени был без сознания. Нетрудно потерять сознание, напоровшись на банду взвинченных Фиглей. И разумеется, хотя никто из них не сказал ни слова неправды, дома все решили, что это Роланд спас Тиффани. Не могла же, в самом деле, девятилетняя девочка, вооружённая сковородкой, спасти тринадцатилетнего парня с мечом.

Тиффани это вполне устраивало. Так люди не задавали вопросов, на которые она не хотела, да и не могла ответить. Но Роланд завёл привычку… болтаться поблизости. Они чисто случайно натыкались друг на друга куда чаще, чем это возможно. И если Тиффани шла на праздник или ещё какое событие в деревне, там непременно оказывался и Роланд. Он всегда держался очень вежливо, но смотрел глазами спаниеля, получившего пинка, а Тиффани это бесило до крайности.

Вообще-то следовало признать (как бы трудно это ни было), что Роланд уже не такой тупица, как когда-то. Но, с другой стороны, он изначально был настолько тупым, что над заточкой ещё работать и работать.

«Лошадь», — вдруг подумала Тиффани, сама не зная, к чему. А потом поняла, что пока мыслями она была далеко, её глаза смотрели вокруг.

— Я такого никогда раньше не видела, — сказала мисс Тик.

А Тиффани обрадовалась Лошади, как старой знакомой. Мел здесь вздымался вверх, и между холмов покоилась небольшая уютная долина. На её крутом склоне было что-то вроде рисунка: кто-то убрал дёрн длинными плавными линиями, так что полосы обнажённого мела сложились в изображение лошади.

— Это Белая Лошадь^[7], — сказала Тиффани.

— А почему её так называют? — спросила ведьма.

— Потому что мел белый? — предположила Тиффани, прогоняя мысль о том, что мисс Тик немного дурочка.

— Нет, я имела в виду, почему лошадь? Это ведь совсем не похоже на лошадь, просто несколько кривых линий.

«И кажется, будто они движутся», — добавила про себя Тиффани.

Говорили, что дёрн срезали люди, жившие на холмах в древние времена, те самые люди, которые тащили и ставили кругами камни, те, кто хоронил своих мертвецов в больших курганах. Они и сделали рисунок в конце этой маленькой долины. Белая Лошадь была в десять раз больше настоящих лошадей и даже совсем не походила на лошадь, если только не знаешь, как смотреть. Хотя древним художникам было прекрасно известно, как выглядят лошади, они сами держали лошадей или, по крайней мере, видели их каждый день. И если эти люди жили очень давно, это ещё не означает, что они были глупые.

Однажды, когда Тиффани с отцом проезжали мимо по пути на ярмарку овец, она спросила его, почему Белая Лошадь не похожа на лошадь. И он повторил ей, что ответила ему матушка Болен, когда он был маленький и спросил её о том же. Отец передал её ответ слово в слово, и Тиффани теперь сделала то же самое:

— Оно не про то, как лошадь выглядит. Оно про то, что лошадь есть на самом деле.

— О, — сказала мисс Тик. Однако она была не только ведьмой, но ещё и учительницей и потому, должно быть, не смогла сдержаться, чтобы не добавить: — Интересный факт: вообще-то белых лошадей не бывает. Светлая масть называется серой^[8].

— Да, я знаю. Но эта — белая, — твёрдо сказала Тиффани.

Её ответ заставил мисс Тик отступить, и какое-то время они ехали в молчании. Однако ведьме явно что-то не давало покоя.

— Тебе, наверное, грустно покидать Меловые холмы? — спросила она, пока телега тряслась по дороге.

— Нет, — сказала Тиффани.

— Нет ничего страшного в том, чтобы грустить, покидая дом, — не унималась мисс Тик.

— Спасибо, но я вовсе не грущу.

— Если тебе хочется поплакать, можешь не делать вид, будто в глаз попала соринка или…

— Всё нормально, правда, — сказала Тиффани. — Честное слово.

— Понимаешь, такие вещи лучше не копить в себе, а то потом это может очень плохо сказаться…

— Я ничего не коплю, мисс Тик.

Тиффани и сама была удивлена тем, что ей совсем не хочется плакать, но не собиралась делиться этим удивлением с мисс Тик. Она заранее приготовила место для горя в своей душе, но оказалось, что ей нечем его заполнить. Возможно, потому, что все сожаления и колебания она оставила аккуратно уложенными и завязанными в узелок высоко на склоне холма, рядом с пузатой печкой.

— И конечно, если ты чувствуешь себя немного подавленной, ты можешь посмотреть на подарок, который этот юноша… — снова попыталась мисс Тик.

— Расскажите мне о тётушке Вровень, — перебила Тиффани.

Всё, что она знала о своей будущей наставнице, — это имя и почтовый адрес. Зато адрес звучал многообещающе: «Маленький домик в лесу, у засохшего дуба возле Потеряхиной тропки. Если не застанете дома, положите письма в старый башмак у двери».

— Ах да, тётушка Вровень… — Мисс Тик смирилась с поражением. — Ну конечно… На самом деле она не так уж и стара, но говорит, что третья пара рук по хозяйству ей бы не помешала.

Тиффани никогда ничего не пропускала мимо ушей, даже когда разговаривала с мисс Тик.

— Выходит, она живёт не одна? — спросила девочка.

— Э-э, нет. Не совсем так.

— Значит, у неё четыре руки?

Тиффани чувствовала, что мисс Тик пытается увильнуть от ответа.

Ведьма вздохнула. Ужасно трудно иметь дело с человеком, который всё замечает. Это совершенно сбивает с толку.

— Когда вы встретитесь, ты сама все поймёшь. Я не могу объяснить — что бы я ни сказала, это тебя только запутает. Уверена, вы с тётушкой поладите. Она умеет находить общий язык с людьми, а в свободное время занимается ведьмовскими изысканиями. И ещё она держит пчёл. И коз — их молоко, я уверена, очень полезно, ведь оно содержит гомогенизированные жиры.

— А что такое «ведьмовские изыскания»? — спросила Тиффани.

— О, это очень древнее ремесло. Она составляет новые чары, пытаясь понять, как люди когда-то додумались до старых. Знаешь все эти рецепты, где предлагают взять «летучей мышки ушки и пальцы от лягушки»? Ни у кого из нас ни разу ничего такого не получилось. Но госпожа Вровень считает, это только потому, что мы не знаем, какой вид лягушек брать и какие пальцы…

— Простите, я не стану помогать резать невинных летучих мышей и лягушек, — решительно сказала Тиффани.

— Что ты, тётушка Вровень никогда никого не убивает! — поспешно заверила её мисс Тик. — Она использует тела животных, которые умерли своей смертью: погибли под колёсами повозок или покончили с собой. У лягушек, знаешь ли, бывают тяжёлые приступы депрессии…

Телега катилась себе по пыльной белой дороге, пока не скрылась из глаз.

И ничего не произошло. Жаворонки заливались в небе, летая так высоко, что их невозможно было разглядеть, ветер разносил по лугам семена трав, овцы блеяли на пастбищах Меловых холмов…

А потом что-то прокатилось следом за телегой. Оно было как маленький смерч — о том, что оно вообще здесь, говорило только облачко пыли над дорогой. Оно пролетело мимо, гудя, как туча мух.

И тоже скрылось за холмом.

Спустя какое-то время в траве раздался голосок:

— Раскудрыть его! Оно ж за ней прёт, зубдамс!

Другой голос сказал:

— Но стара-то карга ж его усечёт, агась?

— Чегой? Учителка? Да кака с неё карга-то!

— У ней чепунец колом, Грамазд Йан, — возразил второй голос с лёгким упрёком. — Ты на цветики-то её не смотри, я сам зырил: она шнурик дёрг — и чепунец как встопырится!

— Ах-ха, Хэмиш, твоя правда, как шкрябить и читить она будьте-нате, но чегой в книхах нет, об том она ни бум-бум. И ты как хошь, а я при ней носу не кажу. Она така, что сразу про тя шкряб-шкряб. А ну, быро — надо кельду сыскнуть.

Нак-мак-Фигли из клана Мелового холма ненавидели записи во всех видах по многим причинам, но главным образом потому, что написанное остаётся написанным. Письмо — способ поймать слова и пришпилить их к месту. Ты, значит, говоришь от души, а такой-какой чувырла за тобой — шкряб-шкряб! И кто его знает, что он потом с твоими словами сотворит! Это ж всё равно как тень твою к стенке прибить!

Но теперь у них появилась новая кельда, а новая кельда приносит новые идеи. Так специально заведено, чтобы жизнь и уклад клана не слишком застаивались. Кельда Джинни выросла в клане Долгого озера высоко в горах, а тамошние пиксты умели писать.

И она не видела причин, чтобы её муж не умел. Так что в эту самую минуту Явор Заядло остро чувствовал на собственной шкуре, что Джинни — не кто-нибудь, а кельда.

По его лбу ручьями стекал пот. Явор Заядло однажды забил волка в одиночку и с радостью согласился бы повторить этот номер, причём с закрытыми глазами и с одной рукой, привязанной за спиной, лишь бы не делать того, что ему приходилось делать теперь.

Первоначальные навыки письма он уже освоил. В его понимании они заключались в том, чтобы:

1) стащить бумагу;

2) стащить карандаш.

Но, к его сожалению, дело этим не ограничилось.

И вот сейчас Явор Заядло держал огрызок карандаша обеими руками, а двое братьев толкали его к клочку бумаги, прибитому к стене (это был старый счёт на колокольчики для овец). Остальные пиксты с трепетом наблюдали за действом, расположившись на многочисленных галереях.

— А мож, я мал-помалу начну, а? — упирался Явор Заядло. Упирался он так старательно, что его пятки оставляли две борозды на земляном полу пещеры. — Со всяких там препинаков…

— Ты — Большой Человек клана, Явор Заядло, знатца, должон быть перв и на письме. Чтоб мой муж — и не мог написать даж своё имя? Или я не показала те, как шкрябать буковы?

— Ах-ха, женсчина, видал я те мерзявые гнутые разбредовины! А это Ё на меня пырилось в ответ! Я б той букове люлей надавал, а то нагла больно!

— Слухай меня. Приткни карандах к бумаге. Я буду грить, как шкрябить. — Джинни скрестила руки на груди.

— Да от этой шкрябиловки сплошь беды! — взвыл Явор Заядло. — Одно-едино писанное словцо могёт на висельницу привесть!

— Ты мне это брось! — рявкнула Джинни. — Дело-то плёво. Верзунские маляшки, и те шкрябают. А ты уже взрослявый Фигль!

— А ишшо эта шкрябиловка всё грит и грит за тебя, даже когда ты давно копытсы склеил. — Явор Заядло размахивал карандашом так, будто пытался отогнать злых духов. — И не гри мне, что эт’ норм.

— А, дык ты боишься? — пошла на хитрость Джинни. — Ну что ж, лады. Каждый Большой Человек чего-то да струснёт. Забери у него карандах, Вулли. Не могу ж я требовать от мущщины, чтоб он заборол свои страхи.

В пещере повисла гробовая тишина. Туп Вулли неловко взял огрызок карандаша из рук Явора. Взгляды сотен крошечных глаз были прикованы к Большому Человеку. Явор Заядло развёл руками. Свёл их обратно. Громко засопел, сверля бумагу сердитым взглядом. И воинственно выпятил челюсть.

— А тебе грррабли в рот не кладай, Джинни мак-Фигль! — сказал он наконец, поплевал на ладони и выхватил у Тупа Вулли карандаш. — А ну, дай сюдыть это орудие погибели! Эти твои буковы даж не поймут, откудыть по ним прилетело!

Он взял карандаш на изготовку и принял боевую стойку перед бумагой.

— Вот и молодца, — похвалила Джинни. — Первая букова — «Я». Эт’ которая как жиренный верзун, который куды-кось топ-топает.

И Явор Заядло, на глазах у всего честного народца, высунув язык и сопя от усердия, кинулся в бой. Одолев очередную палочку или загогулину, он всякий раз вопросительно смотрел на кельду. Наконец дело было сделано.

— Вот и умница, — похвалила Джинни. — Неслабо сработано.

Явор Заядло отступил на шаг и критически осмотрел запись.

— Чё, зубдамс? — спросил он.

— Зубдамс, — подтвердила кельда. — Ты таки нашкрябил своё имя, Явор Заядло!

Фигль снова уставился на клочок бумаги и спросил:

— И чё, теперь век воли не повидать?

Рядом с кельдой кто-то негромко кашлянул, вежливо привлекая к себе внимание. Это была жаба, точнее, Жаб. Его все звали Жаб, потому что имена у жаб не в ходу. Что бы там ни думали люди, ни одну жабу не зовут Томми или ещё как-нибудь. Такого просто не бывает.

Когда-то Жаб был адвокатом — и человеком, жабы-то обходятся без законников и законов. В жабу его превратила фея-крёстная. Вообще-то она хотела превратить его в лягушку, но не очень хорошо представляла себе разницу. В последнее время Жаб жил в кургане вместе с Фиглями и приходил им на помощь, когда требовались умозаключения.

— Как я уже вам говорил ранее, господин Заядло, само по себе написание имени не может иметь никаких дурных последствий, — сказал Жаб. — И в вашем имени в письменном виде нет абсолютно ничего противозаконного. Если только, — добавил он с чисто адвокатской усмешкой, — не рассматривать его как чистосердечное признание.

Никто из Фиглей не засмеялся. Они привыкли, чтобы шутки были малость, ну, посмешнее, что ли.

Явор Заядло с серьёзными видом разглядывал свои весьма неровные каракули.

— Но эт’ ж моё имя нашкрябано, а?

— Безусловно, господин Заядло, — подтвердил Жаб.

— И ничего дурственного с того не стряслонулось, — констатировал Фигль. Он присмотрелся к буквам пристальнее. — А почём ты бум-бум, что оно справду моё?

— А вот за этим и надобно уметь читить, — вмешалась Джинни.

— Это когда буковы обращаются в голосы в балде? — уточнил Явор Заядло.

— В идеале — да, — сказал Жаб. — Но мы решили, вам проще будет начать с более физической стороны процесса…

— А мож, я тогось, токо шкрябить буду, а читит пусть кто-нить ишшо, а? — без особой надежды предложил Явор Заядло.

— Вот уж нае, мой муж должон и то, и другое уметь, — заявила Джинни, вновь сложив руки на груди.

Когда жёны пикстов складывают руки на груди, остаётся только смириться с судьбой.

— О бедный я, все спротив мя — и женсчина, и жаба, — покачал головой Явор. Но когда он снова уставился на плоды своих трудов, в его глазах промелькнула легчайшая тень законной гордости. — Но эт’ всё ж моё имя, так? — спросил он.

Джинни кивнула.

— Моё само взаправдашне шкрябано имя, и никаких вам «хватануть живым или мёртвым» или чего ишшо тако. Моё имя, мной нашкрябано.

— Да, Явор, — сказала Джинни.

— Моённое имище, как есть. И никакая чучундра с ним ничё тако не сотварнёт. Ничё ведь моёму имищу не грозится?

Джинни взглянула на Жаба, но тот лишь пожал плечами. Дело было в том, что мозги среди Фиглей распределяются неравномерно — большая часть достаётся женщинам.

— Эт’ вам не хухры-мухры, это вам имище настоящее, шкрябано так, что никто ему нипочём, — не унимался Явор Заядло. — Эт’ магия-чудия, вот что, эт’…

— Ты букову «я» нашкрябил нетудыть и запропустил «а» и «о» в «Заядло», — перебила Джинни, поскольку всякая порядочная жена должна заботиться о том, чтобы муж не лопнул от гордости.

— О женсчина, я ни бум-бум, кудыть тот жиренный верзун прёт, — отмахнулся Явор Заядло. — С этими жиряками никогды наперёд не сказанёшь, кудыть их понесёт. Это каждый истовый шкрябильщик кумексает. Вон, зырь: то он топ-топ сюдыть, то — тудыть… — Он с гордостью воззрился на свою писанину:

R В О Р З Я Д Л

— А с этим «а-о» ты вообсче ни бум-бум, — заявил он. — Всё правно нашкрябано: «зэ», «я», «дэ» и «ло»: Заядло. Вишь? Кумексать надыть! — Он воткнул карандаш себе в волосы и, задрав нос, посмотрел на жену.

Джинни вздохнула. В детстве у неё было семьсот братьев, так что она отлично знала, что мысли любого мужчины бегут очень быстро, но зачастую совсем не в ту сторону. А если мужчинам не удаётся приспособить то, что они думают, к тому, что есть, они норовят приспособить то, что есть, к тому, что они думают. И обычно, советовала ей мама, в таких случаях лучше с ними не спорить.

По правде говоря, только пять или шесть пикстов из клана Долгого озера умели как следует читать и писать. Грамоту считали странным увлечением, скорее для тех, кто малость не от мира сего. Ну в самом деле, какой с неё прок, когда, положим, начинается новый день? Буквы не помогут одолеть голыми руками форель или разбойно напасть на кролика с целью отобрать у него шубу и вкусное мясо. От писанины не запьянеешь. Ветер не прочитаешь, по воде не напишешь.

Но над записями не властно время. Они доносят голоса Фиглей, живших много лет назад, и видевших странное, и делавших удивительные открытия. От этого пикстов бросало в дрожь, потому-то некоторые считали, что читать и писать — дурное дело. Но в клане Долгого озера думали по-другому. И своему новому клану Джинни желала только добра.

Быть молодой кельдой нелегко. Ты приходишь в чужой клан вместе с несколькими братьями, которые отправились с тобой, чтобы тебя охранять. Там ты выходишь замуж, и у тебя разом появляются муж и несколько сотен деверей. Если слишком много думать об этом, сердцу становится неспокойно. Дома, на острове посреди озера, Джинни могла хотя бы с мамой поговорить. Но кельде никогда не вернуться в родной дом.

Если не считать нескольких братьев-телохранителей, она совсем одна.

Джинни страдала от одиночества, и тоски по дому, и страха перед будущим. Вот почему совершила ошибку…

— Явор!

В лаз, ведущий в пещеру и замаскированный под кроличью нору, ввалились Грамазд Йан и Хэмиш.

Явор Заядло сердито посмотрел на них:

— Эй, мы тута в буковы играемся!

— Ах-ха, Явор, но мы, как ты велел, зырили, чтоб наша мала карга типсы-топсы отбыла, а за ней роёвник прётся!

Явор Заядло выронил карандаш.

— Взаправды? Нивраз об них в этом мире не слыхал!

— Точняк, Явор! — подтвердил Грамазд Йан. — Он так гундел, что у меня все зубья заныли!

— Дык чё ж вы ей не сказанули, тупитлы? — заорал Явор.

— А с ней жо друга карга была, поучительная, — пояснил Грамазд Йан.

— Мисс Тик? — уточнил Жаб.

— Ах-ха, у ней ишшо лицеморда белая, что твои ёгурти, — кивнул Йан. — А ты грил, чтоб мы ей не казались, Явор.

— Ах-ха, но дык тут жо особ случай… — начал было Явор, но осёкся.

Он был женат не так долго, но у всякого женатого мужчины довольно быстро вырабатывается особое чутьё, целый ряд чувств от шестого и далее, которые подсказывают ему, что он вот-вот окажется по горло в неприятностях.

Джинни легонько притопывала ногой. Руки её по-прежнему были скрещены на груди. На лице застыла улыбка, входящая в набор особых умений, которыми женщины со своей стороны тоже овладевают после свадьбы. Такая улыбка ясно говорит: «Да, ты по горло в неприятностях, но я ещё чуть-чуть подожду — и дам тебе увязнуть по самую маковку».

— Что-что вы там грите про мал-мал каргу? — спросила она, и голос её был тихим и тоненьким, точь-в-точь как у мышки, прошедшей обучение в Гильдии Наёмных Грызунов-Убийц.

— Ой, ну, да, эт’ самое… — заюлил Явор, изменившись в лице. — Ты разве ж её не помятуешь, дорога-мила? Она и на свадьбе была ишшо… Мала карга была нашей кельдой день-друг, тако дело. Стара кельда с неё словесо взяла, прям перед тем, как в Догробный мир возвернуться, — добавил он, словно в надежде, что упоминание покойной кельды спасёт его от надвигающегося урагана. — Ну вот мы и того, призыряем за ней мал-мал, она ж какс-никакс карга нашая и вообсче… — Он говорил всё тише и тише, в конце концов умолк под взглядом Джинни.

— Истова кельда берёт Большого Человека мужем, вот как я Явора Заядло взяла, — сказала она. — И что, я тебе плоха-нехороша жена?

— Хороша, ой хороша… — пробулькал Явор. — Но…

— А на двоих ты жениться не могёшь, эт’ двужёнство будет, так иль нет? — продолжала Джинни сладким, как яд, голосом.

— Ох, до этого ж не дошло! — Явор Заядло принялся затравленно озираться в поисках путей к бегству. — И вообсче, это ж токо на время было, она ж ишшо мал-мала девчура, но котелком варит, и…

— Тута я котелком варю, и я — кельда в этом клане, так иль нет? А кельда могёт быть токо одна, так иль нет? И мой котелок наварил, что боле никто за этой девчурой хвоститься не будет, ясно? Стыд-позор на вашии балды! Девчурке не по нутру, когда умбал навроде Грамазда Йана на неё почёмздря пырится!..

Явор Заядло повесил голову:

— Ах-ха… Всё так… Токо вот…

— Токо что?

— За бедной девчурой роёвник тащится…

Джинни надолго замолчала, потом спросила:

— Точно?

— Ах-ха, о кельда, — встрял Грамазд Йан. — Его гундёж один раз послышишь — век не забуднешь.

Джинни побледнела и прикусила губу.

— Но ты грил, что с ней могуча карга, Явор?

— Ах-ха, токо никто нипочём ишшо не уносил ног от роёвника! Его не пришибить, его не споймать, его не…

— А разве ты не грил мне, как та мала грамазда девчура билась с Кралькой и заборола её? — спросила Джинни. — Сковородксой её пришибла, ты сказанул. Знатца, она крепок орех. Ежли она могуча карга, то сама смекнёт, как быть. У кажденного свой судьбонос в жизни, и это — её. Могуча карга должна сама эт’ пройти.

— Ах-ха, но роёвник жо пожутче, чем… — заикнулся Явор Заядло.

— Там, куды она едет, другие карги будут её карговству учить, — твёрдо сказала Джинни. — А мне судьба кельдовству самой по себе учиться. Уповай, чтоб она училась так же шустро, как я, Явор Заядло.

Примечания

5

Мисс Тик занималась тем, что выявляла ведьм.

В Круглом мире род занятий мисс Тик носил гораздо более зловещий характер: «ведьмознатцем» (witch-finder) — «тем, кто выявляет ведьм» — во времена охоты на ведьм в Европе (особенно в XVII веке) называли следователя, который искал и добывал свидетельства против предполагаемых ведьм, чтобы привлечь их к суду. На протяжении всей книги Т. Пратчетт обыгрывает ряд понятий, связанных с охотой на ведьм, используя их в безобидном смысле, вопреки историческому контексту (см. Испытания Ведьм, Испытание Водой).

6

В нашем мире этот язык называют латинским, а на Диске — лататинским. «Alea jacta est» — «Жребий брошен» — слова, которые, по легенде, произнёс Юлий Цезарь, перейдя реку Рубикон перед тем, как начать гражданскую войну в Риме. «Qiud pro quo» означает «услуга за услугу». (Примеч. перев.)

7

Белая Лошадь — эта стилизованная доисторическая меловая фигура в Меловых холмах Плоского мира в точности списана Т. Пратчеттом с реально существующей достопримечательности английского графства Оксфордшир (исторически Беркшир), знаменитой Уффингтонской Белой Лошади. Гигантский геоглиф (т. е. нанесённый на землю рисунок) длиной 110 м украшает собой склон известнякового холма Белой Лошади в двух с половиной километрах к югу от деревушки Уффингтон; а холм, в свою очередь, глядит сверху вниз на долину Белой Лошади на севере. Из всего множества английских меловых фигур это единственный геоглиф, доисторическое происхождение которого не подлежит сомнению. Фигура была создана в период поздней бронзы и раннего железа (800–700 годов до н. э.): обитатели близлежащего городища выкопали глубокие рвы и заполнили их меловой крошкой. А для того, чтобы изображение не заросло травой, его из поколения в поколение регулярно «пропалывали» — вплоть до XIX века, раз в семь лет.

Дотошная мисс Тик была не так уж и не права, утверждая, что «это ведь совсем не похоже на лошадь, просто несколько кривых линий». Давно ведутся споры о том, является ли Белая Лошадь лошадью или каким-то другим животным; помимо всего прочего, у Лошади отчётливо просматриваются усы. Лошадью её называют по меньшей мере с XI века: так, в средневековой валлийской «Красной книге из Хергеста» (конец XIV — начало XV вв.) говорится: «Близ города Абинтона есть гора с изображением на ней жеребца, и он бел цветом. Ничего там не растёт». Однако в древности местные жители считали фигуру изображением дракона — того самого дракона, которого сразил святой Георгий на Драконьем холме рядом. А британский ветеринар Олаф Суорбрик, подробно изучив геоглиф во всех деталях, выдвинул любопытную теорию о том, что на холме изображена вовсе не лошадь, а бегущий уффингтонский волкодав. По его словам, «анатомически это вообще не лошадь. Это создание чересчур вытянутое и слишком тощее, у него длинный хвост. У лошадей не бывает такого хвоста».

Уффингтонская Белая Лошадь вдохновила многочисленных подражателей на создание других меловых фигур, изображающих белых лошадей. Это Килбурнская Белая Лошадь (1858 г.), вырезанная в склоне холма в Северном Йоркшире, Фолкенстонская Белая Лошадь (2003 г.), вырезанная на склоне Черитонского холма в Кенте, Уэстберийская, или Браттонская, Белая Лошадь на равнине Солсбери (XVIII век) и т. д. Всего таких Белых Лошадей в Великобритании шестнадцать, но Уффингтонская — древнейшая из всех и наиболее почитаемая.

8

Мисс Тик бы взорвалась, если бы не сказала этого, потому что ведьма и учитель — та ещё гремучая смесь. И те и другие стремятся, чтобы всё было как надо. Им нравится, когда всё правильно. Если хотите хорошенько насолить ведьме, можете не возиться с чарами и заклинаниями. Просто поместите её в комнату, где картина на стене висит немножко кривовато — и сможете любоваться на ведьмины корчи. (Примеч. автора)