Хвала отчаянию

Теодор Крамер

Крупнейший австрийский поэт XX века Теодор Крамер (1897–1958), чье творчество было признано немецкоязычным миром еще в 1920-е гг., стал известен в России лишь в 1970-е. После оккупации Австрии, благодаря помощи высоко ценившего Крамера Томаса Манна, в 1939 г. поэт сумел бежать в Англию, где и прожил до осени 1957 г. При жизни его творчество осталось на девяносто процентов не опубликованным; по сей день увидело свет немногим более двух тысяч стихотворений; вчетверо больше остаются неизданными. Стихи Т. Крамера переведены на десятки языков, в том числе и на русский. В России больше всего сделал для популяризации творчества поэта Евгений Витковский; его переводы в 1993 г. были удостоены премии Австрийского министерства просвещения. Настоящее издание объединяет все переводы Е. Витковского, в том числе неопубликованные.

Из сборника «Календарь»

(1930)

О великом холоде накануне нового 1929 года

На Святого Стефана^[1] пришли снегопады,

завалило распадки, дома, палисады,

и над плавнями, белый настил распуша,

стекленела и стыла стена камыша.

Встала стужа, колодцы до дна проморозив,

у саней отставала оковка полозьев;

старики говорили, что, мол, никогда

не случалось такие видать холода.

Ветер льдисто хрустел в человеческом горле,

батраки простужались и наскоро мерли;

задубевший, обглоданный труп оленька

отыскался у самых дверей кабака.

Звезды, вестники долгой морозной погоды,

озирали озимых убитые всходы,

виноградники, сгинувшие в холоду,

и озерную гладь, что лежала во льду.

В полыньях, не умея добраться до суши,

били крыльями и примерзали крякуши,

и любой, кто решался дойти по снежку,

их легко набирал в камышах по мешку.

1929

Зимняя оттепель

Выдается тепло в середине зимы:

застилается всё пеленой дождевою,

оживают ручьи этой странной порой,

и топорщится жнива стернею сырой,

и гуденье идет сквозь еловую хвою.

Отступают снега, и увидеть легко,

как под паром покоятся мрачные зяби,

как на старых покосах гниют клевера,

как погрызена зайцами в рощах кора,

ибо дочиста съелись остатки кольраби.

Сучья, стужей отбитые, наземь летят;

свекловица, что на поле сложена с лета,

раскисает и пенится бурт за буртом,

чтобы смрадом горячим окутать потом

чуть обсохшие ветви кустов бересклета.

Что ни день, то хозяйству разор да урон —

мокнут ветошь и пакля под черной соломой;

от села до села — непролазная грязь,

и в тумане плывет, всё мрачней становясь,

солнца, странно разбухшего, шар невесомый.

1928

Затопленная земля

От весеннего ветра чернеют луга,

постепенно темнеют и тают снега,

но канав не хватает; кипя и бурля,

набухает растаявшим снегом земля

и уходит под полую воду.

Дамбы хмуро застыли по горло в воде,

вся равнина блестит, — лишь межа кое-где

разрезает на ломтики мутную гладь;

крест над церковью будет в закате пылать,

осеняя весеннюю воду.

Далеко друг от друга стоят хутора,

через ил продираются лодки с утра;

воздух сладок и тих, и чиста синева,

ветер гонит волну, и густая трава

прорастает сквозь мутную воду.

1930

Майские костры

Приходит май, и в час ночной

чисты над кряжем небеса;

но ударяют холода,

и вот кристалликами льда

впотьмах становится роса.

Протяжно рогу вторит рог,

тревогою звучат они;

спешат на склоны сторожа,

и разгораются, дрожа,

вкруг виноградников огни.

Затем в долины дым ползет,

отходит холод в высоту,

огонь мужает, — вот уже

теплеет от межи к меже,

где дремлют дерева в цвету.

Туманя кипень лепестков

высоких, озаренных крон,

спасенье гроздьям молодым

приносит сладковатый дым,

струящийся со всех сторон.

1929

Светлое время

Повсюду стало так светло,

краснопогодью нет конца,

и в отдаленье тяжело

грохочет молот кузнеца.

Вьюнком оделась городьба;

с утра отец и старший сын

сходили глянуть на хлеба,

гумно готовят и овин.

Батрак перестелил крыльцо,

передник вздел и чинит воз,

медлительно, заподлицо

клепает ободы колес.

Батрачка, выйдя за порог,

скоблит кувшин очередной;

хозяйка мастерит пирог

с перекопченной ветчиной.

Уже опростана подклеть

от вялых, сморщенных картох;

теперь бы солнышку пригреть,

чтоб клубень посевной подсох.

Весенний дух царит в дому,

и в погребе, и в кладовой,

и близок, ясно по всему,

черед работы полевой.

1928

Летние тучи

В самый жар, в тишине разомлевшего дня,

на мгновение солнце закатится в тучи,

и мрачнеют луга, и, во мгле возлежа,

долговязой крапивой трепещет межа,

и ознобом исходят окрестные кручи.

Обрывается в роще долбежка желны,

колокольцы отары молчат виновато;

лишь ракитовый куст зашумит невзначай

да протянется к небу сухой молочай,

увязающий комлем в земле кисловатой.

Выступает тягучими каплями сок

на репейниках в каждой забытой ложбине;

всё дряблее межа, бузина всё мертвей,

как чешуйки, жучки опадают с ветвей

и, запутавшись, мухи жужжат в паутине.

Даже осенью почва куда как жива

по сравнению с этой минутой в июле;

прогибаются тучи, и видно тогда,

как в забытом пруду загнивает вода,

где на ряске стрекозы от зноя уснули.

1928

Облава

Стерня почерствела на бедных покосах,

жухлеют и сухо шуршат ковыли;

и столб межевой, будто нищенский посох,

торчит одиноко в прибитой пыли.

Пичуги кричать начинают с рассвета,

кустарник неспешно скудеет листвой;

никак не кончается долгое лето,

всё блещет в осоках густой синевой.

Еще и не пахнет осеннею стужей,

но вызрел шуршащий в коробочках мак,

но слышится лязг заряжаемых ружей,

но лают заливисто своры собак,

но ругань веселая рвется из глоток,

сужаются кругом следы сапогов;

взлетают дымки, и под грохот трещоток

топорщится шерсть обреченных лугов.

Над полем буреющим — тьмы перепелок,

к подранкам по выстрелу мчат сеттера,

и кроличий бег хоть и быстр, да недолог —

для гончих в привычку такая игра.

И солнце слепит, и подходит охота

к концу… Вот и выстрелы смолкли вдали,

и запахи пороха, крови и пота

смешались с туманом вечерней земли.

1928

«Вот-вот желтизной озарятся отавы…»

Вот-вот желтизной озарятся отавы,

для солнца последние сроки прошли,

цветы облетели, повыцвели травы

и ждут возвращения в лоно земли.

Солома по кромке лесов изветшала,

орляк зачервивел за несколько дней,

топорщится, будто гнилое мочало,

на пахоте ворс пересохших корней.

Покривлены межи, затоптано всполье,

в стерне шебуршит полевое зверье;

угрюмо скрипит на ветру частоколье,

и шершень в гнездо заползает свое.

Ежи в терновище готовятся к спячке,

у рытвин покрыто испариной дно;

полевки по-тихому тащат в заначки

стручки и забытое в поле зерно.

Еще доцветают вьюнки у калиток,

но скоро и жниво, и жухнущий луг,

лишая прибежища сонных улиток,

распорет на комья безжалостный плуг.

Налеплены соты, курятся лощины,

с рассвета одета в ледок борозда;

рыжеют холмы, и на выгон общинный

в недальнее время сойдут холода.

1928

Зима зимой

В окошках потускнели стекла,

погасли угли очага;

тропа раскисла и размокла

покрылись копотью снега.

Порыву ветра с луговины

не разогнать рассветной мглы;

зайчатами до сердцевины

в саду обглоданы стволы.

Ничто не шелохнет украдкой,

простыл тепла последний след;

мороз вцепился мертвой хваткой

и на него управы нет.

1928

Примечания

1

26 декабря.