Европейское путешествие леди-монстров

Теодора Госс, 2018

Оказав помощь Шерлоку Холмсу и доктору Ватсону в раскрытии убийств в Уайтчепеле, Мэри Джекилл ведет мирную жизнь в Лондоне в компании своих необычных подруг – Беатриче Раппаччини, Кэтрин Моро, Жюстины Франкенштейн и Дианы Хайд, сестры Мэри. И конечно, все они могут в любой момент рассчитывать на миссис Пул – бессменную экономку дома. Однако спокойствие нарушает телеграмма, сообщающая о похищении Люсинды Ван Хельсинг. Где же девушка и что с нею сделал ее отец, профессор Ван Хельсинг? В попытке найти ответы на эти вопросы члены клуба «Афина» предпринимают безумный вояж из Парижа в Вену, а затем и в Будапешт. На этом пути их ждут новые союзники, старые враги и, наконец, встреча с тайным «Обществом алхимиков»…

Theodora Goss

European Travel for the Monstrous Gentlewoman

© 2018 by Theodora Goss

© О. Полей, перевод на русский язык, 2019

© ООО «Издательство АСТ», 2019

* * *

Всем девушкам-монстрам.

Пусть они завоюют мир.

На краю света их ждали чудовища…

Кэтрин: — Мэри, и ты даже ничего не возразишь?

Мэри: — А когда мои возражения к чему-то приводили? Когда дело касается твоих книг, ты обычно все делаешь по-своему.

Кэтрин: — Не всегда!

Мэри: — Во всяком случае, Будапешт — никакой не край света.

Том I. Лондон — Вена

Глава I. Телеграмма из Будапешта

Люсинда Ван Хельсинг выглянула в окно. За ней уже идут, идут, она знала это. Девушка нервно расхаживала по ковру, потирая руки и время от времени прикрывая ладонью рот. Она чувствовала, какие острые у нее зубы — как будто уже и не ее. Вчера даже губу прикусила нечаянно.

Прозвонили часы на каминной полке. Скоро уже время послеобеденного кофе. Хельга принесет его, как обычно, и она, Люсинда, будет сидеть и смотреть на кофейник, на маленькие пирожные разных сортов. Есть она больше не могла. Уже три дня ничего не ела.

Так-так… а это что такое — вон там, за липой, у кустов бирючины? Что-то черное мелькнуло. В последние дни Люсинда не раз видела, как они прячутся в засаде. Фрау Мюллер, экономка, говорила, что никого тут нет, но она-то знает — она их чувствует. Да, они идут за ней. Скоро она окажется там, где ее уже никто не отыщет, и никто никогда не узнает, что с ней сталось.

Через пять минут, когда горничная Хельга вошла в комнату, она была пуста. Упавший стул валялся на полу, а в остальном гостиная выглядела как всегда. Только Люсинда исчезла.

Диана: — А по-моему, не стоит начинать с Люсинды. С нас нужно начинать.

Кэтрин: — С какой это стати ты мне указываешь, как писать?

Жюстина: — По-моему, она права, Кэтрин. Прости, я понимаю, ты автор, но мне кажется, Диана права. Начинать нужно с нас.

Кэтрин: — Ну ладно. Как хотите.

Собрание клуба «Афина» было открыто, и все члены были в сборе.

Окна в гостиной открыли, чтобы впустить свежий утренний воздух. Стоял конец лета, и — редчайшее чудо — в Лондоне было тепло. Беатрис сидела в одном из кресел у окна, с наслаждением купаясь в солнечных лучах, словно ядовитый цветок.

— Такая погода напоминает мне Италию! — сказала она. Не знаю уж, что у Лондона может быть общего с Италией.

Мэри с Дианой сидели рядом на диване, хотя официально были в ссоре. Вчера Диана срезала портновскими ножницами все перья с любимой шляпки Мэри.

— Почему вы меня с собой не берете? — спросила она тоном маленькой капризницы.

— Во-первых, я тебе не доверяю, — невозмутимо проговорила Мэри. Наша Мэри всегда невозмутима. И шляпку она уже починила. — А во-вторых, ты моя сестра, и я хочу, чтобы ты оставалась здесь, где тебе не будет грозить опасность. Я еду, потому что одна из всех знакома с мисс Мюррей. Жюстина едет, потому что она говорит по-французски и по-немецки.

— Но по-немецки — только совсем немножко, — вставила Жюстина.

— А Кэтрин едет, потому что всегда полезно иметь при себе кого-то, кто умеет кусаться.

— Я тоже умею кусаться! — Диана оскалила зубы, словно намереваясь продемонстрировать это на деле.

— А в-третьих, тебе нужно думать об учебе. Ты ведь даже не знаешь, где Вена находится, как же ты поедешь?

Диана: — Никакая я не капризница! Что это вообще за слово такое? По-моему, ты сама его выдумала. Писателям так можно, да?

Мэри: — А я еще какая возмутимая! Тебя послушать, Кэтрин, так я какой-то Шерлок Холмс в юбке, а на самом деле ничего подобного, благодарю покорно.

Диана: — А неплохое сравнение вообще-то. Ты такая же невыносимая, как и он.

Жюстина сидела на ковре. В наших креслах, по ее словам, она чувствовала, будто вся сжимается, как какой-нибудь аккордеон. А Кэтрин, она же автор, стояла у камина, прислонившись к нему спиной, и выглядела весьма изящно в мужском костюме.

Мэри: — Ну, если она сама так считает…

В этот день Кэтрин собиралась отправиться в Перфлит и встретиться с Джо Эбернейти. Она навещала его регулярно, раз в две недели, чтобы узнать, нет ли у него каких-либо сведений о деятельности Общества алхимиков или о подозрительном директоре Перфлитской лечебницы, докторе Сьюарде. После недавних приключений наши героини договорились с Джо, что он будет для них шпионить. А если эти героини будут без конца меня перебивать, мы так никогда и не доберемся до начала нашей истории.

Возможно, мои читатели помнят прошлые приключения клуба «Афина» и то, как Мэри Джекилл узнала о существовании своей сестры, Дианы Хайд, и о тайном обществе, к которому принадлежал их отец: Société des Alchimistes. Некоторые члены этого общества проводили эксперименты по трансмутации, как они это называли. Эти эксперименты, включавшие в себя самые разнообразные трансформации, ставились на девочках и девушках, так как у них, по утверждению доктора Моро, наиболее пластичный мозг. Если бы вы заглянули в тот день к нам в гостиную, то могли бы воочию увидеть результаты.

Беатриче Раппаччини, в одном из своих бесформенных свободных платьев, по ее мнению, наиболее полезных для женского здоровья, сидела, наклонившись вперед, с керамической кружкой в руке. Окна были открыты не только для того, чтобы впускать свежий воздух, но и для того, чтобы выпускать ядовитые флюиды, которые девушка невольно источала. В детстве ей пришлось ухаживать за ядовитыми растениями, выведенными ее отцом, доктором Раппаччини, и в конце концов их яд впитался в ее плоть и кровь. Если стоять к Беатриче слишком близко, то закружится голова, а от ее прикосновения остаются ожоги.

Беатриче: — Ты уж слишком драматическими красками меня расписываешь, Кэтрин!

Кэтрин: — Ну так ты и сама у нас драматическая — длинные черные волосы, чистая оливковая кожа, выдающая в тебе дочь солнечного юга — Италии, родины поэтов и разбойников. Из тебя вышла бы превосходная романтическая героиня, если бы ты не сопротивлялась этому так рьяно.

Беатриче: — Нет у меня ни малейшего желания быть романтической героиней.

Мэри: — Разбойников? Серьезно, Кэт, сейчас ведь не восемнадцатый век. Нынешняя Италия — вполне цивилизованная страна.

Беатриче сделала маленький глоток ядовито-зеленой тины, которую она называла завтраком. От нее пахло водой из Темзы. Благодаря своему уникальному организму Беатриче не нуждалась в еде. Она питалась солнечным светом и водой с добавлением органических веществ. Другими словами, супом из сорняков.

Мэри Джекилл успела позавтракать раньше. Она была уже одета в прогулочный костюм: после нашего собрания она собиралась идти пешком через Риджентс-парк на Бейкер-стрит, 221Б. Девушка работала у знаменитого и несносного Шерлока Холмса чем-то вроде ассистента, секретаря и личной помощницы, не получая за свои труды должного признания, хотя сама и утверждала, что два фунта в неделю — вполне достаточное вознаграждение.

Диана, которая еще не завтракала, сидела рядом, развалившись на диване, растрепанная, как всегда. Ее вытащили из постели перед самым собранием, и она была все еще в ночной рубашке, поверх которой была накинута индийская шаль. Она что-то шептала Альфе, одной из наших двух котят, которой, по мнению миссис Пул, вообще не место было на диване в гостиной. И, однако, она сидела тут же, уютно примостившись в уголке Дианиной шали. Трудно было признать сестер в Мэри, с ее аккуратно уложенными и заколотыми шпильками на затылке волосами, и Диане, с ее веснушчатым лицом и копной рыжих кудрей, унаследованных от матери-ирландки. И, однако, они были сестрами, рожденными от одного отца, только в разных фазах его существования: Мэри была дочерью респектабельного химика, доктора Джекилла, а Диана — дочерью омерзительного мистера Хайда, убийцы, скрывавшегося от закона.

Диана: — Эй! Ты все-таки про моего отца говоришь.

У камина, как я уже упомянула, стояла Кэтрин Моро, созданная доктором Моро из пумы на острове в южных морях, где, в результате долгого мучительного процесса вивисекции, он превращал зверей в людей. В ней было что-то нездешнее: желтые глаза, едва заметные следы шрамов на смуглой коже. В своем респектабельном костюме она по виду не отличалась от цивилизованного англичанина, однако в любой момент могла обнажить белоснежные клыки и впиться в горло кому угодно.

Мэри: — Ой, ради бога. Неужели все писатели так любят романтизировать самих себя?

И, наконец, на ковре у ее ног сидела Жюстина Франкенштейн, уже одетая в рабочую блузу. Ростом выше почти любого мужчины, бледнокожая и светловолосая, как та шведская девушка, из которой ее создал Виктор Франкенштейн (после того как ее повесили за убийство, которого она не совершала), Жюстина была самой тихой из нас, самой мягкой и нежной, хотя ей ничего не стоило в одиночку поднять тележку уличного торговца. На носу у нее было пятнышко краски.

Жюстина: — Правда?

Кэтрин: — Не помню, но так описание выходит живее. А вообще-то, скорее всего, правда. Обычно так и есть.

— И к тому же я знаю, где Вена, — ответила Диана на вопрос Мэри.

В этот момент Элис просунула голову в дверь:

— Можно уже убирать тарелки после завтрака, мисс?

Вопрос был обращен к Мэри. Хоть мы и жили на Парк-Террейс, 11, все вместе, она оставалась общепризнанной хозяйкой дома.

— Да, конечно, — сказала Мэри. — Ты же знаешь — если хочешь, ты всегда можешь выставить нас из комнаты — или сесть и позавтракать с нами.

Как бы не так! Невзирая на свою роль в недавних приключениях, Элис всегда настаивала: она всего лишь судомойка. «Не хочу я участвовать в ваших расследованиях этого Общества алхимии или как его там, меня и так уже чуть было не убили в прошлый раз, благодарю покорно».

Вот и теперь она тихо, как мышка, шмыгнула за дверь.

— Ничего, что я не еду в Вену, а остаюсь в Лондоне? — спросила Беатриче. — Я ведь могла бы вам там пригодиться, я знаю.

— Конечно, могла бы. — Мэри встала и разгладила складки на юбке. — Но ты нужна нам здесь: кто-то должен охранять Элис и миссис Пул и следить, чтобы Диана не натворила каких-нибудь глупостей. А если вздумаешь, — она перевела взгляд на сестру, — Беатриче тебя отравит. Имей в виду!

— Я еще даже не завтракала, а ты сказала Элис, что можно убирать со стола, — сказала Диана.

— Сама виновата — столько времени провалялась в постели. Попроси чего-нибудь у миссис Пул, только смотри, чтобы она не увидела, что ты притащила сюда Альфу. И оденься уже, бога ради!

Диана двинула Мэри ногой по лодыжке, но не сильно, почти любя. Если бы Диана хотела лягнуть всерьез, было бы больно по-настоящему.

Диана: — Еще бы!

— Что ж, думаю, пора тебе рассказать об этом мистеру Холмсу, — сказала Кэтрин. — Мы уже рассчитали, во что обойдется эта поездка, решили, кто поедет, знаем маршрут поездов. Пора ехать, и как можно скорее.

— Знаю, — сказала Мэри. — Я собираюсь сказать ему сегодня. Может быть, он нам что-нибудь посоветует по поводу того, как спасти Люсинду Ван Хельсинг. Да и в любом случае мне ведь нужно попросить у него отпуск. Мы даже не знаем, как долго там пробудем.

А теперь, думаю, самое время перейти к более традиционной форме повествования — с одним центральным персонажем для каждой истории. Однако истории о монстрах никогда не бывают полностью традиционными. И к тому же девятнадцатый век идет к концу. Я считаю, что новое столетие принесет с собой новые литературные формы, новые пути исследования мира…

Мэри: — Не думаю, что наших читателей увлечет лекция о модернизме!

Кэтрин: — Пожалуй, ты права.

Мэри вновь разгладила юбку, хотя Дианин пинок почти не нарушил порядок в ее одежде, а затем наклонилась и поцеловала сестру в макушку — быстро, чтобы не получить тумака.

— Ладно, я пошла, — сказала она. — Будь осторожнее в Перфлите, Кэт.

— Я возьму с собой Чарли, — сказала Кэтрин. — Хочу, чтобы он еще раз осмотрел все вокруг лечебницы — не обнаружится ли чего-нибудь подозрительного. Уже почти три месяца ничего не слышно — отчего это Общество так затаилось? Чем заняты доктор Сьюард и профессор Ван Хельсинг?

Мэри покачала головой. Она тоже не понимала, что происходит.

В передней ждала миссис Пул с вещами Мэри: шляпой, перчатками и сумочкой, висевшей на руке. Девушка в который уже раз подумала — и что бы она только делала без миссис Пул? Всю жизнь, сколько Мэри себя помнила, экономка была рядом: в детстве выступала в роли кормилицы и няни, чуть позже учила отдавать распоряжения слугам, вести домовые счета, ухаживать за матерью, когда миссис Джекилл стала постепенно терять рассудок. Миссис Пул была нерушимой скалой, на которую Мэри всегда могла опереться в трудные времена.

Миссис Пул: — Да бог с вами. Уж кто-кто, а мисс Мэри и сама способна позаботиться о себе.

Мэри: — Кэтрин, конечно, склонна преувеличивать — ну, знаете, привирать для эффекта, — но вот это как раз чистейшая и непреложная правда. Я и правда не знаю, что бы я делала без вас, миссис Пул.

— Замечательно у вас получилось, мисс, — проговорила экономка, разглядывая шляпку. — Почти незаметно, что этот чертенок остриг перья.

— Ну, если говорить откровенно, то, по-моему, без них даже лучше, да и черная лента мне нравится, — сказала Мэри. — Создает контраст с серым фетром. Может быть, теперь Беатриче прекратит свои бесконечные речи о том, что популяция птиц уничтожается ради дамского кокетства.

Девушка удовлетворенно оглядела шляпку: она и в самом деле недурно справилась и сэкономила несколько шиллингов. Но тут же Мэри обеспокоенно нахмурилась:

— А вы поладите тут с Дианой, пока я буду за границей? Знаете, всегда можно припугнуть ее Беатриче.

— О, с Дианой я справлюсь, не беспокойтесь, — сказала миссис Пул и подала Мэри обновленный головной убор.

Да, теперь шляпка нравилась Мэри больше: простая, в современном стиле. Девушка взглянула на себя в зеркало: бледное лицо, самые обычные темные волосы, аккуратно собранные назад, самые обычные серые глаза, серьезные, как всегда, — в общем, лицо не то чтобы некрасивое, но ничем не примечательное. Она надела шляпку, а затем черные перчатки, протянутые миссис Пул.

— Я похожа на гувернантку, — сказала Мэри, почти про себя.

— Вы похожи на настоящую леди, — одобрительно сказала миссис Пул и протянула сумочку. — Если вы не возражаете, мисс, я положила сюда рецепт для миссис Хадсон, вместе с этим конвертом. Она спрашивала про мое варенье из айвы, и я обещала ей рецепт — мне его матушка привезла, из Йоркшира, когда миссис Джекилл еще в невестах ходила. Вот я и записала для нее.

— Ну конечно, миссис Пул, — сказала Мэри. — Я вернусь домой к чаю, и Кэт, надеюсь, тоже.

Она заглянула в сумочку: да, вот оно, письмо Люсинды Ван Хельсинг, рядом с рецептом миссис Пул.

— К чаю будут бутерброды с маслом и ветчиной, мисс. Сегодня ведь стирка, — сказала миссис Пул. — Надеюсь, этого будет достаточно.

— Это будет очень мило, спасибо.

Мэри проверила, взяла ли она ключ, — привычка, шокирующая миссис Пул, но насколько же проще, когда у всех есть свои ключи от дома! Затем она повесила сумочку на руку и вышла на солнечную Парк-Террейс.

На двери, над звонком, висела небольшая медная табличка: «Клуб “Афина”». Мэри задержалась на минутку, чтобы оттереть пальцем в перчатке пятнышко на меди. Неужели всего три месяца прошло со смерти матери и с тех пор, как она нашла Диану, Беатриче, Кэтрин и Жюстину?

Она повернула налево и двинулась вдоль Парк-Террейс. Какой тихий и мирный вид у этих старых кирпичных домов! Еще три месяца назад это была единственная часть Лондона, которую она знала по-настоящему. С тех пор она побывала и в Уайтчепеле, и в Бэттерси-парке, и в лондонских доках. Она видела такое, что у почтенной миссис Пул кровь застыла бы в жилах.

Может быть, лучше пойти по Мэрилебон-роуд? Но ноги уже сами несли ее по привычному пути: через Риджентс-парк — сюда миссис Пул водила ее играть в детстве и здесь она потом гуляла со своей гувернанткой, мисс Мюррей, повторяя на ходу даты правления английских королей. Парк был постоянной частью ее жизни. Даже в те дни, когда маме было совсем плохо, когда сиделка Адамс все время ворчала, горничная Энид хлюпала носом, а сама Мэри не решалась выйти из дома, потому что у мамы в любой момент мог снова начаться приступ, — все-таки можно было хотя бы смотреть, как раскачиваются на ветру зеленые верхушки деревьев над крышами Парк-Террейс. Теперь она шагала по дорожкам под этими деревьями и вспоминала тот день, три месяца назад, когда впервые проделала этот путь — от Парк-Террейс, 11, до Бейкер-стрит, 221Б.

Тогда, как и сейчас, она несла с собой важные документы. Три месяца назад это были документы, доставшиеся ей после смерти матери — лабораторный журнал отца, его письма, счета и расходная книга, где значились выплаты в графе «Хайд, расходы на содержание». Она была уверена, что эти данные приведут ее к печально знаменитому мистеру Хайду, бывшему ассистенту отца, находившемуся в розыске за убийство сэра Денверса Кэрью, члена парламента и известного сторонника движения за самоуправление Ирландии. Но нет: они привели к Диане, дочери Хайда, которая воспитывалась в Обществе святой Марии Магдалины — приюте для «магдалин», то есть падших женщин, пытающихся очиститься от скверны и пороков Лондона. Такие женщины заслуживают гораздо лучшей доли, чем тот позор, которым их клеймят в обществе и в кулуарах власти! Нет, Мэри, я не превращаю книгу в политический трактат. Но ты и сама прекрасно знаешь, как относятся к таким женщинам, как мать Дианы. И помнишь тех несчастных, убийства которых мы раскрыли, но жизни не смогли спасти. Вспомни, как Молли Кин лежала на асфальте, головой в луже крови… Этот образ до сих пор преследовал Мэри по ночам.

Беатриче: — Правда?

Мэри: — Да. Она и сейчас еще снится мне в кошмарах.

Из бумаг отца стало ясно, что всеми уважаемый доктор Джекилл сам и был Хайдом, а его химические эксперименты преследовали тайную и зловещую цель. Он был членом Société des Alchimistes — тайного общества, приверженцы которого продолжали исследования средневековых алхимиков по трансмутации материи. Только в девятнадцатом веке они пытались превращать уже не простой металл в золото, а живую плоть… во что? Поиски ответа привели Мэри к Беатриче, выставленной в Королевском колледже хирургов в качестве научного чуда, «ядовитой девицы». Беатриче и рассказала им с Дианой об Обществе алхимиков и об экспериментах над молодыми женщинами, которые проводили некоторые из его членов — доктор Раппаччини и доктор Моро. Затем она привела их к Кэтрин и Жюстине — они работали в балагане «Волшебного цирка чудес» Лоренцо в Бэттерси-парке.

Тут Мэри остановилась, чтобы потрогать розу, все еще цветущую, хотя стоял уже конец августа. Она наклонилась вдохнуть аромат, но оказалось, что это какой-то новый гибрид, лишенный запаха обычной розы. Неудивительно, что она цветет в конце лета. Мэри поспешно отдернула голову: в середине цветка сидел черный жук. Он уже объел несколько лепестков, а сердцевину цветка совсем изгрыз. Как жизнь может быть такой прекрасной и в то же время скрывать в себе такое зло? Она не знала ответа. Риджентс-парк мирно грелся под солнцем, но там, в самом Лондоне, ужасов хватило бы на сколько угодно дешевых бульварных книжонок.

Она была благодарна мистеру Холмсу и доктору Ватсону за то, что те помогли ей и ее подругам, — а члены клуба «Афина», в свою очередь, помогли знаменитому детективу раскрыть убийства в Уайтчепеле. Несколько падших женщин были убиты в том районе, и у каждой не хватало какой-то из частей тела: ног, рук, головы. Цепочка доказательств привела их к логическому выводу, что Хайд жив и причастен к убийствам и что он действует по указке этого чудовища — Адама. Мэри содрогнулась, вспомнив о первом создании Виктора Франкенштейна — монстре, который полюбил Жюстину такой жестокой, извращенной любовью, что пытался воссоздать ее из частей тел других женщин, а затем заменить ее мозг тем, который мог бы полюбить его в ответ. Какое облегчение, что он нашел свою смерть в огне!

Зато Хайд (она никак не могла признать его своим отцом) бежал, ни много ни мало, из Ньюгейтской тюрьмы, и миссис Рэймонд, продажная директриса Общества Магдалины, тоже сумела ускользнуть от закона. Эти приключения, а также многие другие, подробно изложены в книге «Странная история дочери алхимика» — первой в серии приключений клуба «Афина», которую можно приобрести у любого хорошего книготорговца всего за два шиллинга.

Мэри: — Это довольно ловкий ход с твоей стороны — вставить в текст рекламу. Но ты не упомянула о мистере Прендике, который тоже работал на Адама и создавал зверолюдей.

Кэтрин: — Не хочу о нем думать.

И вот она снова идет по Бейкер-стрит, и в ушах у нее звенит от криков уличных торговцев: «Лук! Чудесный лук! — Яблоки! Полпенни кучка! Яблоки! — Ботинки старые, чиненые, совсем как новенькие!» И вновь ей нужен совет мистера Холмса.

Она перешла Бейкер-стрит и позвонила в дверь под номером 221Б. Дверь распахнулась почти сразу же — за ней стояла миссис Хадсон.

— А, мисс Джекилл, доброе утро! Входите же. Они сегодня что-то необычно тихо сидят, значит, работают над чем-то, — правда, одному Богу известно, над чем.

— Благодарю вас, миссис Хадсон, — сказала Мэри. — Миссис Пул передает вам привет и рецепт джема из айвы, который, как мне было сказано, составляет государственную тайну. — Она достала из сумочки рецепт… ах, нет, это же письмо. А за письмом… ну да, вот он — сложенный вдвое листочек бумаги, исписанный почерком миссис Пул. Она протянула рецепт миссис Хадсон. — А теперь, если позволите… — Обычно она любила обменяться любезностями с миссис Хадсон, но в это утро ей было некогда.

— А как поживает Элис? Я связала ей пару чулок, если вы будете так любезны передать ей, мисс…

— Ну конечно, миссис Хадсон! Я их позже у вас заберу! — Мэри торопливо поднялась по лестнице на второй этаж.

Она постучала в дверь квартиры и вошла. В рабочие дни по утрам дверь всегда оставляли незапертой, чтобы она могла войти, даже если Холмса с Ватсоном не будет дома. Обычно в это время они заканчивали свой завтрак, но изредка случалось так, что они уходили расследовать какое-нибудь дело мистера Холмса. В некоторых из этих расследований она тоже принимала участие — не так часто, как хотелось бы, и Ватсон не упоминал ее имени ни в одном из своих рассказов, лишь изредка — как некую безымянную «леди». Леди, чье случайное замечание напомнило Холмсу о забытой улике (Ватсон умолчал о том, что в это время она держала на мушке баронета, который и оказался убийцей), или та, что столкнулась с удирающим клерком в самый подходящий момент (в действительности столкновение было, разумеется, намеренным). Ее это не обижало… почти. Что подумала бы миссис Пул, если бы она стала персонажем «Рассказов о Шерлоке Холмсе» в «Стрэнде»?

Миссис Пул: — Да уж! Ваша бедная матушка в гробу перевернулась бы. Правду сказать, и книжки мисс Моро ничем не лучше. Ладно еще шататься по Европе, но писать об этом… Не дело это для настоящих леди, вот что я вам скажу.

Беатриче: — Как и агитация за право голосовать, миссис Пул, однако же вы пошли со мной на митинг суфражисток, и вас там даже чуть не арестовали.

Миссис Пул: — Ну так что ж — мужчины управляют этой страной последнюю тысячу лет, и к чему это привело? Пора бы и женщинам сказать свое слово.

Гостиная выглядела почти как всегда — организованный беспорядок, еще лучше организованный с тех пор, как она взяла на себя хранение записей о делах мистера Холмса, заметок для его монографий, досье знаменитых преступлений… Полки были забиты книгами, а те, что не уместились, громоздились на полу. В одном конце комнаты стоял длинный стол, заставленный инструментами для научной работы, которые Холмс использовал в своих расследованиях, включая бунзеновскую горелку и микроскоп. На полках за столом стояли банки для хранения препаратов, а в них плавали части человеческих тел — в основном уши. У окна — фотоаппарат на треноге. В другом конце комнаты, на каминной полке, выстроились черепа различных биотипов, все человеческие, кроме последнего — тот принадлежал обезьяне. В это утро на нем красовался дирстокер мистера Холмса.

На софе лежал сам хозяин комнаты — мистер Шерлок Холмс — и курил трубку. Доктор Ватсон сидел в кресле и читал «Таймс».

— А, доброе утро, мисс Джекилл, — сказал Холмс. — Конец недели у нас выдался довольно беспокойным, и нам не хватало вашей помощи. Это было дело мистера Лидгейта, мясника из Хаунслоу — его обвинили в том, что он убил собственную дочь и разделал, как тушу на бойне. Ватсон сделал все возможное, но мне пригодилась бы женская рука, чтобы достать орудие убийства из водосточной трубы, куда его засунул убийца. Пришлось воспользоваться каминными щипцами, и все равно мы чуть было не упустили его в канализацию.

— И, разумеется, ваши догадки тоже пригодились бы, мисс Джекилл, — сказал Ватсон. — Могу вас заверить, мы ценим вас не только за маленький размер руки. Каминные щипцы ни в коей мере не могут вас заменить.

— Сегодня утром вы оба в превосходном настроении, — сказала Мэри. — Из чего я логически заключаю, по методу самого мистера Холмса, что вы раскрыли дело бедного мистера Лидгейта и передали убийцу в руки инспектора Лестрейда. Вероятно, перевязав его ленточкой, как рождественский подарок.

— Ха! Она нас вычислила, — сказал Холмс, садясь на диване, и улыбнулся, что с ним случалось нечасто. Мэри уже давно сказала им, что не нужно вставать, когда она входит в комнату — ведь не встают же они, когда приходит Чарли или другие мальчишки с Бейкер-стрит. Она не сможет работать у них, если они будут без конца подскакивать, как яблоки в корзинке. — Да, мы перевязали его красной ленточкой и собственноручно отвезли в Скотланд-Ярд. И это был не Лидгейт, как вы наверняка догадались, а его преподобие, местный священник, который совершенно помешался к тому времени, как мы до него добрались: твердил, что его долг — отделять овец от козлищ, и бедная Амелия Лидгейт была козлищем, готовым для заклания. Очевидно, он застал ее с одним из своих викариев в компрометирующем положении и решил, что небеса избрали его орудием Всевышнего. Не сомневаюсь, что он совершил бы и новое преступление: мания уже владела им безраздельно.

— Его наверняка отправят в Бродмур, — сказал Ватсон.

— Но сейчас у нас нет никаких срочных дел. Кое-что есть… но нет, пока не стоит даже обсуждения. Значит, сегодня мы можем поработать над исследованием ушей, которое я надеюсь представить на собрании Антропологического института. Уши, как вы знаете, моя особая страсть.

— И в самом деле, как можно не проникнуться страстью к ушам? — сказала Мэри, стараясь не улыбаться. Она не была до конца уверена, шутка это или нет, — он очень редко шутил. Теперь самое время показать ему письмо и попросить совета… и отпуска. Ведь до отъезда в Вену осталось немногим больше недели.

— В чем дело, мисс Джекилл? Выкладывайте. Вы что-то хотели сказать.

Холмс выжидательно глядел на нее. Ее всегда немножко тревожило, что он словно видит ее насквозь. Может, выражение лица ее выдает?

— И сядьте же, — добавил Ватсон. — Погодите, дайте я уберу отсюда эту стопку книг. Вы еще даже шляпку не сняли, а Холмс уже сел на своего любимого конька.

Мэри сняла шляпку и надела на череп на каминной полке — на тот, что представлял собой высший интеллектуальный тип. Перчатки положила на полку, сумочку поставила рядом, предварительно достав из нее конверт с письмом Люсинды Ван Хельсинг.

Затем она села в кресло, которое освободил для нее Ватсон, и не знала, с чего же начать. Конечно же, мистер Холмс заметил, что сегодня что-то изменилось — обычно она снимала жакет и сразу же принималась за работу. С чего начать? С начала, как сказал Король Червей Алисе в Стране чудес.

Холмс бросил на нее острый, проницательный взгляд — словно ястреб, приметивший добычу.

Диана: — Ой, ради бога!

Беатриче: — Но у него и правда такой взгляд. Это довольно пугающе, если не знать, какой он добрый и благородный человек.

Диана: — Когда ни в кого не стреляет.

— Когда я была маленькой, — начала она, — у меня была гувернантка, мисс Вильгельмина Мюррей. Она появилась в доме вскоре после смерти моего отца, а уехала незадолго до того, как мне исполнилось четырнадцать. Когда болезнь матери начала прогрессировать, и ей нужна была постоянная сиделка, я больше не могла позволить себе гувернантку, а мисс Мюррей между тем предложили место в престижной школе для девочек на севере, и я убедила ее принять это предложение. Когда она уехала, мы стали переписываться, и я всегда считала ее своим другом.

Мисс Мюррей была ее единственным интеллектуальным собеседником, единственным человеком, который по-настоящему поддерживал ее в стремлении развивать свои умственные способности: она предлагала ей книги для чтения, рассказывала о мире, лежащем за порогом дома. Кем бы она была сейчас, если бы не миссис Мюррей? Уж конечно, не той Мэри Джекилл, какой она стала.

— После событий прошлого лета, когда мы раскрыли череду уайтчепелских убийств, и в доме поселились другие девушки, и мы организовали клуб «Афина», — я написала ей. Рассказала обо всем. Мое письмо дошло до нее нескоро: она уже не работала в той школе и даже жила не в Англии. Письмо нашло ее в Вене, по причинам, которые она не захотела объяснять. Но к ее письму было приложено вот это. — Она поднесла к глазам лист бумаги, исписанный тонким почерком иностранки, и стала читать вслух:

«Дорогая мисс Джекилл,

наша общая подруга мисс Мюррей рассказала мне о вас и о клубе «Афина». Вы меня не знаете, так что с моей стороны это огромная вольность — вот так запросто обращаться к вам за помощью в отчаянном положении. Я — дочь профессора Ван Хельсинга, доктора и ученого, связанного с рядом крупных университетов как в Англии, так и на континенте. Также мой отец — один из самых видных членов некоего научного общества под названием Société des Alchimistes. Мисс Мюррей заверила меня, что вы знаете об этом обществе, что члены вашего клуба хорошо осведомлены о его деятельности. Итак, дело в том, что я, вопреки моей воле и порой без моего ведома, стала объектом определенного рода экспериментов моего отца. В результате этих опытов я… стала меняться. И мне страшно. Единственный человек на свете, который мог бы меня защитить, — моя мать — сейчас содержится в закрытой лечебнице для умалишенных. Я еще несовершеннолетняя, у меня нет собственных денег или друзей, к которым я бы могла обратиться за помощью. Я не знаю, что мне делать. Пожалуйста, если можете, помогите мне. Умоляю вас.

Люсинда Ван Хельсинг

Вена, Австрия».

Закончив читать, Мэри подняла взгляд и посмотрела на Холмса, а затем на Ватсона. У Холмса сузились глаза, ладони были сложены вместе под подбородком, трубка лежала на столе рядом с ночной туфлей, служившей ему пепельницей. Трубка еще дымилась — значит, на столе останется еще одно паленое пятно, и миссис Хадсон опять будет укоризненно качать головой. Ватсон глядел на Мэри изумленно и растерянно.

— Боже мой, мисс Джекилл! Выходит, они снова взялись за свое. Это еще один из их отвратительных экспериментов. Но ведь, по последним сведениям, Ван Хельсинг жил в Амстердаме, где был университетским профессором, одновременно в юриспруденции и медицине. По крайней мере, это то, что нам удалось выяснить. Как же его дочь оказалась в Вене?

— Когда вы получили это письмо? — спросил Холмс.

— Чуть больше недели назад. Я не принесла его сразу, потому что нам нужно было сначала обсудить это между собой — ну, знаете, в клубе «Афина». Уверена, что вы понимаете, мистер Холмс. — На самом деле она была в этом далеко не уверена. Она внутренне готовилась к тому, что он будет недоволен.

Он нахмурился.

— Деятельность Société des Alchimistes интересует меня не меньше, чем вас, мисс Джекилл. Я желал бы, чтобы вы принесли мне это письмо сразу же, а не ждали больше недели, тем более что оно касается Ван Хельсинга, которого мы знаем как видного члена этого общества. Вам следовало принести письмо немедленно.

— Нет, мистер Холмс. — Она села еще прямее, если только это возможно (наша Мэри всегда сидит прямо). Она ждала такой отповеди, но он должен понять и принять тот факт, что она принимает решения сама. — Ваш интерес — интерес детектива: вы хотите защитить общество от новых преступлений. А у нас — то есть у клуба «Афина» — интерес личный. Люсинда Ван Хельсинг — одна из нас, и мы намерены ее спасти. Мы собираемся ехать в Вену — я сама планирую поехать, и Жюстина с Кэтрин отправятся со мной.

Краем глаза Мэри видела, как Ватсон поднял руку и открыл рот — кажется, он хочет что-то возразить?

— Доктор Ватсон, если вы хотите прочитать мне нотацию о том, что юные леди ни в коем случае не должны ехать в Вену, чтобы спасти такую же девушку, попавшую в беду, я напомню вам о той ночи, когда мы стояли у товарного склада лондонских доков, готовясь спасать Жюстину от Адама Франкенштейна. Думаю, мы проявили себя превосходно. Поэтому, пожалуйста, не трудитесь.

Ватсон со смущенным видом сгорбился в кресле. Может быть, она слишком резко на него набросилась?

— У меня нет намерения читать вам нотации, мисс Джекилл, — сказал Холмс. — Так вы позволите мне договорить?

Вид у него был… пожалуй, такой, будто все это кажется ему прежде всего забавным.

— Конечно, — сказала Мэри. По крайней мере, он, кажется, не сердится. Но ничего забавного в этой ситуации не было.

— Если бы я был свободен, я бы предложил сопровождать вас, мисс Моро и мисс Франкенштейн. Разумеется, с вашего позволения. — Он поклонился, однако эта демонстрация покорности не вызвала у Мэри доверия. С каких это пор он стал таким скромным? — Однако мне необходимо быть здесь. Есть одно дело — не связанное с Société des Alchimistes, то, о котором я упоминал ранее. Мне предложил им заняться мой брат, Майкрофт.

Брат? У Холмса есть брат? Мэри только теперь пришло в голову — у него ведь, конечно же, есть или были и мать, и отец — как у самых обыкновенных людей. А как же иначе — не из яйца же он вылупился, в конце концов!

Диана: — А может, и из яйца. Лично я бы нисколько не удивилась!

Иногда так легко могло показаться, что он — что-то вроде ходячей говорящей машины. Не столько человек, сколько устройство для обработки информации.

— Я еще точно не знаю, в чем оно состоит, — продолжал он, и Мэри поняла, что на миг потеряла нить разговора. Как непохоже на нее!

— Майкрофт не похож на меня — ни внешне, ни по своим склонностям. Он не мотается туда-сюда по свету, не напрашивается на неприятности, как выражается инспектор Лестрейд, не собирает сведения в среде преступных элементов. Нет, он словно паук в своей путине. Сведения приходят к нему сами, а он их хранит в тайне, зачастую лишь до той поры, когда придет время действовать. Причем он никогда не действует сам, только руками других — несколько раз бывало, что и моими. Если развернуть метафору — паук всегда чувствует, когда в паутину попадает какое-то насекомое. Вот это и есть то, о чем Майкрофт дал мне знать, — легкое подрагивание нити, не более. Но если мой брат просит меня не уезжать из Лондона, я всегда знаю, что предстоит нечто важное. И Ватсон тоже нужен мне здесь, особенно учитывая, что мне придется обходиться без вас… Кто-то из вас мне совершенно необходим. Поэтому нет, Ватсон, вам не придется осуществить ваше рыцарственное намерение сопровождать мисс Джекилл и других афинянок в Mitteleuropa^[1], хотя я вижу, что оно написано у вас на лице. Может быть, вас немного утешит то, что мисс Раппаччини, по всей видимости, тоже остается здесь.

Ватсон, кажется, вновь собирался возразить, но Холмс продолжал:

— Однако, мисс Джекилл, я все же могу вам помочь. У меня есть для этого кое-какие возможности, даже в Вене.

— В самом деле? — Что же это за возможности у него там? Не может же нерегулярная команда Бейкер-стрит добраться до самой Австро-Венгерской империи.

Холмс поднялся и подошел к письменному столу со сдвижной крышкой, стоявшему у камина, — тому самому, за которым обычно работала Мэри. Он был всегда открыт, хотя часто ей приходилось расчищать его от стопок книг и бумаг, чтобы было где расположиться. Холмс нажал на декоративную планку между двумя ящиками, и она открылась, — Мэри и раньше подозревала, что это потайной ящик, но никогда не пыталась открыть его сама. Она была не из тех, кто сует нос в чужие потайные ящики, не то что некоторые…

Мэри: — Диана! Перестань лягаться! Я пишу роман, а ты перебиваешь мне ход мыслей. Холмс достал оттуда какую-то бумагу. Что это?

Какое-то время он стоял и молча смотрел на нее, а потом протянул Мэри. А, фотография. Мэри взяла ее за края. Это оказалось что-то вроде афишки, извещающей о театральных спектаклях.

Актриса в сценическом костюме, изображающая… наверное, кого-то из персонажей Шекспира? Королеву, судя по средневековому платью и короне. Корделия? Леди Макбет? Она была очень красива.

— Кто это, мистер Холмс? — Меньше всего Мэри ожидала увидеть, что он хранит в потайном ящике женскую фотографию. Если только это не убийца какая-нибудь…

— В то время, когда я встретил ее, ее звали Ирен Адлер. Теперь она миссис Нортон. Я очень недолго знал ее в Лондоне, но потом, через много лет, она написала мне. Ее муж был прикомандирован к нашему посольству в Вене, и после его смерти она решила остаться там и не возвращаться в Англию. Говорила, что в Англии осталось слишком много горьких воспоминаний. У нас завязалась переписка, которую мы и поддерживали с тех пор, хотя писали друг другу нечасто. Но если я напишу ей и изложу вашу ситуацию, уверен, она вам поможет. Письмо должно дойти до нее к вашему приезду. У нее есть связи в местных артистических и интеллектуальных кругах.

Он взял у Мэри фотографию и снова стал рассматривать ее. Лицо у него было непроницаемое. Затем, коротко покачав головой (несомненный итог бессознательной работы мозга), вернул ее на место, в потайной ящик.

Что за тайна скрывается за этим? Что бы ни связывало его с этой женщиной, это не обычное деловое знакомство. Мэри никогда не видела его таким задумчивым, почти нерешительным. Он был непохож на себя. Даже Ватсон смотрел на него как-то странно.

— Благодарю вас, мистер Холмс. — Она толком не знала, что и думать. — Мы собираемся ехать в начале будущей недели — постараемся уладить все дела как можно скорее, — а само путешествие займет еще две недели. Если вы дадите мне также ее адрес и рекомендательное письмо, я разыщу ее — в случае, если письмо не придет вовремя или затеряется. Я, конечно же, с благодарностью приму ее помощь.

Чем, интересно, актриса может ей помочь? Хотя теперь она, наверное, уже не актриса. Наверное, если ее муж служил в посольстве, у нее могут быть связи в правительстве или в университете, которые помогут им отыскать Люсинду Ван Хельсинг. В любом случае англичанка в Вене — это полезное знакомство. Жюстинин немецкий был лучше, чем она скромно полагала, но далеко не свободный.

— Верно я предполагаю, что мисс Моро сейчас в Перфлите?

Он уже снова стал самим собой — дело и только дело.

Мэри молча кивнула. Он и так прекрасно знал, где она. Он ведь сам предложил Кэтрин наносить регулярные визиты Джо Эбернейти, так как самого Холмса, Ватсона и Мэри слишком хорошо знали в Перфлите, тем более в лечебнице. И разве он не следит за клубом «Афина»? Кто-нибудь из мальчишек с Бейкер-стрит постоянно околачивается неподалеку от Парк-Террейс, 11. Мэри не всегда их и замечала, зато Кэтрин сразу чуяла по запаху. Утром она упомянула, что возьмет с собой Чарли. А тот наверняка послал Холмсу весточку о том, куда направляется.

— Значит, когда она вернется, вы, вероятно, можете устроить собрание, и, если будете так добры, включите в число присутствующих и нас с Ватсоном. Мне очень интересно послушать, что там замышляет доктор Сьюард — прежде всего, не собирается ли он в ближайшее время в путешествие на континент. Если Ван Хельсинг ставит эксперименты над своей дочерью, то, подозреваю, Сьюард так или иначе в этом замешан. Возможно, вы помните, что Ван Хельсинг писал Сьюарду о том, как продвигается его эксперимент, — может быть, речь шла именно об этом? Кроме того, мы можем обсудить детали вашего путешествия.

Она знала, что так и будет, — стоит только рассказать ему о Люсинде Ван Хельсинг, как он тут же начнет распоряжаться. Если быть честной перед собой, а она обычно старалась быть честной, то следовало признать — это и была одна из причин, по которым она не показывала ему это письмо целую неделю. Пожалуй, главная причина. В конце концов, это ее дело — и дело клуба «Афина» — в той же мере, что и его. Но как она могла возразить? В конце концов, намерения у него добрые, и он предлагает помощь, в которой они, безусловно, нуждаются.

— Она вернется только к вечернему чаю, — сказала Мэри. — А до тех пор, поскольку мистер Лидгейт больше не требует нашего внимания, может быть, займемся ушами? Я могла бы хотя бы печатать под вашу диктовку. — Мэри уже становилась недурной машинисткой. Она даже купила книгу по стенографии. — И еще я хотела бы убедиться, что его дело занесено в картотеку как полагается, чтобы, когда я уеду, все записи были в порядке.

— Не знаю, что мы будем без вас делать, мисс Джекилл, — сказал Ватсон. — Вернемся к тому состоянию, в каком были до вашего прихода.

Мэри улыбнулась. Они наверняка устроят тут чертовский — да, именно чертовский — кавардак. Ну что ж, она разгребет эти кучи, когда вернется из Вены. Знать бы еще, когда это будет…

Кэтрин: — Наша Мэри чертыхается. Я потрясена.

Мэри: — Так я и поверила.

Она аккуратно убрала письмо обратно в сумочку, а затем наконец сняла жакет и уселась за письменный стол, бросив беглый взгляд на потайной ящик. Удовлетворить свое любопытство сейчас все равно не было возможности. Как бы то ни было, она — ассистент мистера Холмса, и ей пора приниматься за работу.

— Итак, мисс Джекилл, — проговорил он, — будьте любезны, перепишите эти записи, которые я сделал в воскресенье вечером. Боюсь, они в ужасном беспорядке…

Долгое время в квартире 221Б на Бейкер-стрит не слышалось ни звука, кроме скрипа пера Мэри, шороха газеты Ватсона и негромкого голоса Холмса, время от времени что-то бормотавшего про себя, все только об одном — об ушах: «Три дюйма от верхушки до кончика мочки… бугорок ушной раковины мясистый… мочка необычно выступающая, с двумя проколами…»

Не успел он повернуться к Мэри с банкой в руке и проговорить необычайно довольным тоном:

— А это, мисс Джекилл, ухо Джона Сетона, знаменитого разбойника времен Георгов, известного как Черный Джон Сетон. Он и его люди наводили ужас на Шропшир, пока его не повесили, — и до сих пор поговаривают, что его призрак бродит по дорогам страны. Видите, как оно опровергает теорию Ломброзо, что преступника можно немедленно опознать по ушам. Ухо Сетона не крупное, не оттопыренное, и, однако, он был вором и убийцей… — как миссис Хадсон без стука открыла дверь, и в комнату, запнувшись на пороге, вошла Элис. Рукава у нее были все еще закатаны, как будто ее только что оторвали от стирки.

— Телеграмма, мисс! — кое-как выговорила она и схватилась рукой за бок, тяжело дыша. Неужели она бежала сюда через весь парк?

— Сядьте, Элис, иначе упадете, — сказал Ватсон. — Вот, тут есть местечко на диване.

Он смел с дивана крошки пепла.

Мэри подошла к Элис, обогнув по пути Холмса с его драгоценной банкой.

— Миссис Хадсон, не могли бы вы принести Элис немного воды? Да сядь, Элис, доктор Ватсон же тебе сказал. Что тут такого срочного?

Она взяла у Элис телеграмму, какое-то время молча смотрела на нее, а затем протянула Холмсу. На тонком кремовом листе бумаги было написано:

«ЛЮСИНДА ПРОПАЛА

РАЗЫЩИТЕ ЕЕ И ПРИВЕЗИТЕ В БУДАПЕШТ

ЕЖЕГОДНОЕ СОБРАНИЕ S.A. СОСТОИТСЯ

20–24 СЕНТЯБРЯ НУЖНО УБЕДИТЬ ИХ

ПРЕКРАТИТЬ ЭКСПЕРИМЕНТЫ

ВАША МИНА»

Глава II. Встреча в Перфлите

В этот раз Мэри уже не обращала внимания на розы. Она торопливо шагала через парк рядом с Шерлоком Холмсом. Подумать только — целое утро на какие-то уши убила.

Следовало бы как-то исхитриться выехать сразу, как только она получила письмо мисс Мюррей, но ведь столько всего нужно было уладить: узнать расписание поездов, найти жилье и, разумеется, решить вопрос, как они будут за него платить. У них до сих пор еще ничего не готово, и раньше будущей недели подготовиться никак не успеть. А теперь еще и Люсинда Ван Хельсинг пропала.

Как и где им теперь искать девушку, которую они никогда не видели, в незнакомом городе, где даже по-английски никто не говорит? И как увезти ее в Будапешт? Их бюджет на это определенно не рассчитан. До двадцатого сентября осталось всего три недели. Это просто невозможно.

— Погодите минутку, мисс Джекилл. — Холмс остановил ее, взяв за руку. — Как бы быстро вы ни бежали через Риджентс-парк, ваше прибытие в Вену это не ускорит. А Ватсон с вашей служанкой не могут за нами угнаться.

Мэри оглянулась. Да, они и правда отстали. Ватсон поддерживал Элис, а та хромала, цепляясь за его руку.

— Извините. Я и сама не знаю, чем мне поможет спешка. Мы потеряли человека, которого должны были спасти. Да и не все ли равно теперь, за сколько дней мы доберемся до Вены? Боюсь, уже все пропало.

— Пока еще ничего не пропало, уверяю вас. Я узнаю это место, мисс Джекилл. Именно здесь в один майский вечер мы оставили труп зверочеловека, напавшего на мисс Франкенштейн. Вот тут, под этим самым деревом. И вы, и мисс Раппаччини, и мисс Моро, и мисс Франкенштейн — да, и даже мисс Хайд, при всем ее несносном характере, — способны на многое, недоступное обычным женщинам, да и мужчинам тоже. Не принижайте себя, не успев еще приступить к делу.

Мэри с любопытством взглянула на Холмса. Не в его духе произносить воодушевляющие речи. Он уже смотрел назад, поджидая Ватсона с Элис. Ей нравился его профиль. Узкий, орлиный — решительный профиль человека, не знающего сомнений и колебаний. С мистером Холмсом всегда все просто и ясно… почти всегда.

— Прошу прощения, — сказал, подходя, Ватсон. — У Элис сильно болит нога, хоть она и говорит, что это пустяки. Должно быть, она подвернула ее, когда бежала к нам.

— Со мной все хорошо, доктор Ватсон, — проговорила Элис, но лицо у нее было бледное и все в капельках пота.

— Дайте-ка… — сказал Холмс. К изумлению Мэри, он поднял Элис на руки (судомойка вскрикнула от неожиданности — коротко, но пронзительно, будто закипающий чайник) и понес. Мэри озадаченно смотрела ему в спину.

— Иногда его можно принять за машину, — сказал Ватсон, — но он способен на глубокие чувства. Вы же видели, как он смотрел на ту фотографию, мисс Джекилл?

— Да. А кто ему эта миссис Нортон? — Не очень-то прилично расспрашивать о таких вещах… но ей хотелось знать.

— О… Кто же может сказать, что творится у Холмса на сердце? Но я полагаю, что это любовь всей его жизни.

Мэри молча шла рядом с доктором Ватсоном. До сих пор она как-то и представить себе не могла… Но, конечно, даже мистер Холмс наверняка когда-нибудь влюблялся. В конце концов, он ведь гораздо старше, и его жизнь не была ограничена такими узкими рамками, как у нее. Мысленно она выбранила себя за неуместное удивление.

— Это было весьма любопытное дело, — проговорил Ватсон, немного помолчав. — Вначале мы думали, что она обычная авантюристка. Король Богемии попросил нас разыскать ее — она была его любовницей, и у нее осталась компрометирующая фотография, где они были сняты вместе. Он собирался жениться на женщине своего круга и строгих моральных устоев. Он боялся, что мисс Адлер, как ее тогда звали, предаст их связь огласке, и просил нас вернуть фотографию. Дело несложное — по крайней мере, мы так думали. Но она оказалась женщиной необычайного ума и порядочности. И она единственная на моей памяти, кому удалось превзойти Холмса.

Вот и Парк-Террейс. Холмс уже ждал на крыльце, все еще держа Элис на руках. Мэри подошла и отперла дверь. Что же за женщина эта миссис Нортон? Бывшая любовница короля Богемии! Подозреваемая в шантаже! Ни дать ни взять героиня романа. Что могло привлечь мистера Холмса в такой женщине? Но ведь мужчины непредсказуемы, как часто говорит миссис Пул. Мэри была заранее готова к тому, что эта миссис Нортон ей очень сильно не понравится.

Мэри: — А об этом непременно нужно писать? Ирен ведь тоже это прочитает.

Кэтрин: — Думаю, Ирен поймет.

Мэри: — Поймет, конечно. Но все-таки неловко.

Кэтрин: — Да, потому что это правда. Это то, что ты тогда чувствовала.

Мэри: — Все равно, можно было бы об этом и не упоминать.

— Мистер Холмс, не могли бы вы уложить Элис на диван?

— Со мной все хорошо, мисс, — глухо проговорила Элис в плечо Холмса. — Ну правда же, я и так до кухни дойду.

— Не сейчас, — сказал Ватсон. — Я хочу осмотреть вашу ногу. Мисс Джекилл, эта комната очень изменилась с тех пор, как мы были здесь в последний раз. Раньше ведь тут было как-то темнее?

Когда же мистер Холмс с доктором Ватсоном в последний раз были в гостиной на Прак-Террейс, 11? Мэри припомнила — выходило, что почти три месяца назад, вскоре после того, как они раскрыли дело с убийствами в Уайтчепеле. Да, с тех пор комната и впрямь изменилась.

— Это все Беатриче, — сказала она. Правда, стены в голубой цвет, с бордюром из красных и желтых цветов под самым потолком, выкрасила Жюстина, и несколько картин на стенах тоже были ее. Но Беатриче докупила кое-какую мебель и ткань с узором от Morris & Co., которой они заново обтянули диван и кресла. Она же купила и голубые китайские кувшины. Она заявила, что намерена совместить эстетичный стиль с экономичностью, что бы это ни значило. Во всяком случае, теперь гостиная хотя бы не производила такого мрачного впечатления, как в дни после смерти миссис Джекилл!

Холмс уложил Элис на диван, головой на вышитую турецкую подушку — в «эстетичном стиле» Беатриче.

— Доктора надо слушаться, — сказал он, выпрямился и засунул руки в карманы с таким небрежным видом, словно это не он только что тащил пострадавшую девочку через весь парк.

— Мисс Мэри! Я услышала ваш голос. — На миссис Пул был фартук, рукава закатаны выше локтей. Волосы, против обыкновения, свисали вьющимися прядями вдоль лица. Даже руки еще были в мыльной пене. Она явно только что стирала.

— Элис, кажется, ногу вывихнула. — Мэри сняла шляпку и перчатки и положила на каминную полку. — А Беатриче дома?

— Я сейчас ее позову, — сказала миссис Пул и скрылась в коридоре — но сначала взяла с полки перчатки и шляпку, наверняка для того, чтобы убрать их на место. Мэри почувствовала укол совести — это же не квартира Холмса, где и шляпки, и перчатки, и человеческие черепа могут валяться где угодно. Ей вовсе не хотелось добавлять миссис Пул лишней работы.

— Думаю, просто подвернула, — сказал Ватсон, ощупывая лодыжку. — Но немного поболит. Придется вам отдохнуть несколько дней, Элис. Сможете?

Элис неубедительно кивнула.

— Мэри! Ты видела телеграмму? — В дверях стояла Жюстина. Поверх платья на ней была рабочая блуза, вся в пятнах и разводах масляной краски. Голова у нее была повязана шарфом, а в руке она все еще держала кисточку — ее кончик голубел, как небо Швейцарии, которое Жюстина только что рисовала. — О, мистер Холмс, доктор Ватсон! Какой сюрприз.

— Да, видела, и не представляю, как быть, — сказала Мэри. — Есть ли хоть какая-то возможность выехать раньше, чем через неделю?

— Паспорта сегодня пришли, но ведь мы еще даже не начинали укладывать вещи. И тебе, кажется, еще нужно сделать какие-то распоряжения в банке? — Жюстина вдруг в испуге взглянула на свою кисточку. — Mon Dieu^[2], как это я ее сюда притащила? Прошу прощения, я сейчас вернусь.

— Элис, cosa ti è successo^[3]? Что случилось? Миссис Пул говорит, ты повредила ногу. — Как раз в тот момент, когда Жюстина побежала наверх, в гостиную вошла Беатриче. Она была в перчатках, с корзинкой на руке. Когда она подошла к дивану, все машинально отодвинулись подальше. Даже Ватсон отступил, хотя тут же снова шагнул вперед, словно желая показать, что уж он-то ее не боится. Беатриче опустилась на колени возле дивана и достала из корзинки рулон белого полотна, а затем пузырек с какой-то зеленой жидкостью.

— Думаю, Элис всего лишь подвернула ногу, мисс Раппаччини, — сказал Ватсон. — Позвольте спросить, что это такое, в пузырьке?

— Противовоспалительное средство моего собственного изготовления. — Беатриче провела рукой в перчатке по лодыжке Элис. Перчатки были сшиты из тончайшей, мягчайшей лайки, по ее собственному заказу, чтобы как можно меньше стесняли движения. Разумеется, это было все равно не то, что собственная кожа, зато в этих перчатках она могла прикасаться к кому угодно, не вызывая ожогов. — Может быть, джентльмены извинят нас на минуту? — спросила она, многозначительно глядя на Холмса. Тот с улыбкой повернулся к ней спиной и принялся разглядывать портрет матери Мэри, висевший над камином. Ватсон тоже отвернулся. Дождавшись, когда взгляды джентльменов будут обращены в другую сторону, Беатриче сняла с Элис чулок. Смочила полоску ткани в зеленой жидкости, обмотала вокруг лодыжки, а сверху наложила еще одну повязку, сухую и тугую.

— Ну вот, теперь опухоль спадет.

— Пожалуйста, можно я теперь пойду к себе? — спросила Элис. Лицо у нее было бледное, страдальческое и несчастное.

— Конечно, — ответила Беатриче. — Теперь тебе нужен покой. Никаких больше приключений, хотя бы на какое-то время!

— Может быть, мне ее отнести? — спросил Холмс, оторвавшись от тщательного изучения портрета и снова поворачиваясь к ним.

— Нет! — воскликнула Элис в ту же секунду, как Жюстина, появившаяся в дверях, уже без кисточки и рабочей блузы, сказала:

— Я могу это сделать.

— Да, Жюстина, пожалуйста, — проговорила Элис с явным облегчением.

Элис: — Да я бы умерла на месте! Мистер Холмс в моей комнате при кухне? Да я бы лучше на карачках по лестнице сползла, честное слово!

— Ну, иди сюда, ma petite^[4]. Обхвати меня руками за шею. — Жюстина взяла Элис на руки, и это далось ей легче, чем Холмсу.

— Я открою вам дверь, — сказала Беатриче. Она вновь надела ручку корзинки на руку и вышла из комнаты вслед за Жюстиной.

— Из мисс Раппаччини вышел бы превосходный врач, если бы только она не была женщиной, — сказал Ватсон.

— И если бы она не была ядовитой. — Диана стояла в дверях со скрещенными на груди руками. — А мне, как всегда, никто ничего не рассказывает.

Ну хоть оделась! Правда, Мэри заметила, что рубашка у нее сзади не заправлена и галстук съехал набок. И причесаться она, кажется, забыла. Это же Диана, с нее станется.

— Ладно, входи, нам все равно нужно проводить собрание, — сказала Мэри. Она достала из сумочки телеграмму. — Нужно обсудить, что мы будем делать с этим. — Она поставила сумочку на каминную полку, но тут же спохватилась: опять она добавляет лишней работы миссис Пул. Тогда она села в кресло, а сумочку положила на колени. Она вдруг почувствовала, что ужасно устала. Она и правда понятия не имела, что же делать.

Холмс уселся на диван напротив, где только что лежала Элис. Ватсон хотел было сесть рядом с ним, но Диана опередила его, проскользнув мимо, как кошка. Пока он собирался сесть, она уже свернулась калачиком в уголке. С таким видом, будто ему было и забавно, и досадно одновременно, Ватсон уселся в другое кресло. Едва он отвернулся, Диана тут же высунула ему в спину язык. Мэри сурово покачала головой, словно хотела сказать: «Прекрати немедленно, поросенок!»

Диана: — Как это ты умудрилась назвать меня поросенком одним движением головы?

Мэри: — Показать?

— Не могли бы вы ознакомить меня с вашим первоначальным планом? — сказал Холмс. — Как вы намеревались спасать Люсинду Ван Хельсинг?

— Мне нужна моя папка, — сказала Мэри. — Там всё. Она в библиотеке, на столе.

— Вот она. — Жюстина вошла в комнату с папкой и меленькой красной книжечкой. — Беатриче готовит какое-то снадобье — для обезболивания и чтобы Элис легче заснула. Наши паспорта я положила вот сюда, как раз перед тем, как принесли телеграмму. Вот видите, мистер Холмс, как четко у нас все организовано! У меня и Бедекер есть.

Она протянула папку Мэри, а та знаком попросила придвинуть к дивану чайный столик. Когда это было сделано, она положила на него папку и вытащила документы, которые собирала всю последнюю неделю. Жюстина прибавила к этому красную книжечку с надписью на обложке: «Карл Бедекер. Путеводитель по Австрии».

Мэри взяла паспорта, лежавшие сверху, и протянула сыщику.

— Если верить Бедекеру, в путешествии по Европе можно обойтись и без паспортов, но нам они необходимы для удостоверения личности. Понимаете, мы не хотим путешествовать под собственными именами.

Каждый паспорт представлял собой отдельный лист бумаги, на котором конторским почерком клерка из паспортного стола было написано, что владелец этого паспорта — британский гражданин и пользуется всеми соответствующими правами и привилегиями, в том числе правом беспрепятственного въезда в ту страну, где он предъявлен.

— Джастин, Мэри и Кэтрин Фрэнк, — прочитал Холмс. — Насколько я понимаю, мисс Франкенштейн, вы будете Джастином?

— Да, мистер Холмс. В виде женщины я сразу же вызову подозрения, из-за одного своего роста. А как мужчина я не слишком подозрительна — не более, чем вы. Вот! — словно только сейчас вспомнив, она стянула с головы шарф. — Видите?

— Мисс Франкенштейн! — воскликнул Ватсон. Волосы Жюстины, еще неделю назад струившиеся по спине светлыми волнами цвета спелой пшеницы на ветру, теперь были аккуратно острижены — как у какого-нибудь лондонского клерка. Когда-то она была Жюстиной Мориц, горничной у Франкенштейнов — хорошенькой, смешливой и довольно беззаботной девушкой, и глаза у нее были голубые, как колокольчики, растущие на склонах Швейцарских Альп. Теперь, став Жюстиной Франкенштейн, возрожденной к жизни своим отцом и создателем Виктором Франкенштейном, она стала высокой и бледной, и у нее появилась привычка сутулиться, чтобы скрыть высокий рост. Она сделалась задумчивой, тихой — и теперь, пожалуй, не всякий решился бы назвать ее хорошенькой. Но в образе мужчины она приобрела некую утонченную красоту, которая, вероятно, привлекла бы интеллектуально развитых женщин, таких как авторы «Желтой книги», писательницы, суфражистки и реформаторы одежды.

Беатриче: — Думаю, меня тоже можно отнести к числу таких интеллектуально развитых женщин, о которых ты говоришь с таким явным презрением! Хотя я ничего не писала в «Желтую книгу» — оставляю это тебе, Кэт. И да, я считаю, что в образе мужчины Жюстина была очень красива.

Кэтрин: — Не думаю, что «Желтая книга» заинтересовалась бы тем, что я пишу!

Беатриче: — Знаешь, я отказываюсь спорить с тобой о политике и литературе.

Кэтрин: — Хоть раз в жизни.

— Мы поедем под видом родственников: брат и две сестры, — объяснила Мэри. — Мне показалось, что фамилию лучше взять самую простую. Мы решили, что любая из наших — Джекилл, Моро, Франкенштейн — будет слишком привлекать внимание. Нам ведь придется покупать билеты, платить за жилье…

— А как вы намереваетесь добраться до Вены? — спросил Холмс, уперев локти в колени и сложив ладони вместе перед собой. Это была его типичная поза, означавшая: «у меня есть идея». Вот сейчас, с тревогой подумала Мэри, и пойдут кувырком все наши планы.

— Из Лондона в Дувр, потом, конечно, на пароме через канал, потом из Дувра в Остенд, а оттуда на поезде с пересадками…

— Не экспрессом?

— Мистер Холмс, экспресс нам определенно не по карману. В Остенде мы сядем на поезд до Брюсселя, затем до Франкфурта, затем до Нюрнберга и, наконец, до Вены — по возможности будем ехать вторым классом и останавливаться на ночлег в меблированных комнатах. Наш маршрут уже тщательно спланирован.

— Не сомневаюсь, мисс Джекилл. Вы всегда все планируете тщательно. Но когда же вы доберетесь до Вены, если будете путешествовать таким манером?

— Через две недели, — сказала Жюстина. — Нет, правда, мистер Холмс, это самый быстрый способ из тех, что нам по карману. Я продала свою картину на Гросвенор-сквер. Кэтрин получила аванс за «Тайны Астарты». Беатриче день и ночь работала над огромным заказом от Королевского колледжа хирургов. Мы все внесли, сколько было в наших силах, и Мэри тщательнейшим образом рассчитала все расходы.

Мэри удивленно взглянула на Жюстину. Не в ее характере спорить с кем бы то ни было, а тут вдруг она возражает самому мистеру Холмсу! Молодчина. Она очень изменилась за эти три месяца, прошедшие с тех пор, как они основали клуб «Афина». Да и все они изменились.

— Две недели — это слишком долго, — сказал Холмс. — Не забывайте, вам нужно по возможности успеть в Будапешт до двадцатого сентября, когда там будет проходить это заседание Société des Alchimistes. Я не понимаю, что задумала мисс Мюррей, ваша бывшая гувернантка, и почему она хочет, чтобы именно вы помогли Люсинде Ван Хельсинг. Но вы знаете и уважаете ее, мисс Джекилл, и я полагаю, она здравомыслящая женщина, значит, у нее должна быть причина для того, чтобы просить вас сделать почти невозможное. У меня свой интерес в этом деле: я ведь тоже пытаюсь разгадать загадку Общества алхимиков. Я тоже хочу знать, что замышляют Ван Хельсинг со Сьюардом. Я бы поехал сам, если бы мог. Несмотря на всю опасность, я рад, что вы едете, и надеюсь, что вы будете извещать меня о ходе расследования, когда позволят обстоятельства. Но если вы хотите попасть в Вену как можно раньше, ехать нужно только экспрессом. Я закажу по телеграфу три билета на Восточный экспресс до Вены. Там оборудованы спальные вагоны, следовательно, вам не придется тратиться на жилье. А Ирен Нортон я телеграфирую дату и время вашего прибытия.

Наступило молчание.

— Вы все так негодующе смотрите на меня, — сказал он. — Даже мисс Франкенштейн, хотя она никогда так не смотрит. Скажите же мне, ради бога, в чем я провинился.

— Леди, вы должны простить мистера Холмса, — сказал Ватсон. — Он так привык всем распоряжаться, что иногда забывает, как неприятно бывает другим, когда он устраивает их дела по своему усмотрению.

— Другими словами, вы великий Шерлок Холмс, и никто не смеет вам слова сказать, когда вы становитесь занозой в заднице, — сказала Диана. Мэри опустила взгляд на свои сжатые руки и улыбнулась про себя: во-первых, потому что это была правда, а во-вторых, потому что Диана до этого просидела молча целых пять минут подряд. Это прогресс.

— Вы правы, мистер Холмс, — сказала Мэри. Она старалась подавить улыбку — Холмс все-таки не привык, чтобы над ним потешались, а тем более — сравнивали с занозой в заднице. — Экспресс, без сомнения, доставил бы нас в Вену быстрее. Что касается того, принять ли ваше предложение, то мне нужно посоветоваться с членами клуба «Афина». Президента у нас нет, решения принимаются сообща.

Он поглядел на нее… да, он явно собирался что-то сказать. И что же? Она была готова к спору. Но он сдержался — это было видно. Смеяться было бы жестоко — он действительно старался изо всех сил, да и предложение, которое он сделал, было весьма щедрым. По правде говоря, сама его щедрость и была оскорбительной. Как бы то ни было, она подсчитала — с Восточным экспрессом, если поторопиться со сборами и выехать через два-три дня, они могут прибыть в Вену меньше чем через неделю. Это значит, у них будет еще две недели на то, чтобы разыскать Люсинду Ван Хельсинг и привезти ее в Будапешт. Дело все равно безнадежное… но уже на целую неделю менее безнадежное.

— Вы будете пить чай, мисс? — Пока Мэри занималась своими мысленными подсчетами, в комнату вошла миссис Пул — уже в своем обычном респектабельном виде, в черном платье и фартуке, а не в той одежде, в какой занималась стиркой. Когда-то у них была для этого прачка и специальная горничная, которая помогала миссис Пул накрывать на стол для чая, и лакей, который мог бы подвинуть столик… Ну что ж, теперь все это осталось в прошлом, и нет смысла об этом мечтать. И все равно их бывшая горничная и бывший лакей, Энид и Джозеф, уже счастливо женаты и живут в Бейзингстоке.

— Да, спасибо, миссис Пул. Правду сказать, теперь я вспомнила, что, кажется, и не обедала. Мы получили телеграмму, потом Элис подвернула ногу, а потом мы разбирали документы для поездки…

— Хотелось бы мне, чтобы вы, девушки, побольше думали о своих желудках и поменьше о всяких тайнах и приключениях, — сказала миссис Пул. — Если бы не я, вы бы тут, пожалуй, ни разу и не поели по-человечески.

— Совершенно верно, — сказала Мэри. — Не могли бы вы принести чай, пожалуйста? Со стола мы сейчас уберем.

— И пирожки с джемом, ладно? — сказала Диана. — Я же знаю, что у нас есть пирожки с джемом.

Но миссис Пул уже вышла из комнаты и направилась на кухню.

— Я ей помогу. Все равно мне нет смысла тут торчать — в путешествие меня не берут, хотя я умнее любой из вас и толку от меня больше!

И она вышла за дверь вслед за миссис Пул с самым презрительным выражением лица, какое только сумела изобразить.

Жюстина подняла на Мэри изумленные глаза.

— Диана добровольно вызвалась помочь?

— Очень сомневаюсь, — ответила Мэри. — Если уж Диана что-то делает, значит, у нее непременно есть какой-то свой интерес.

Диана: — Я хотела проследить, чтобы она не забыла про пирожки. Она держит их в кухонном шкафчике и угощает меня, когда я зайду на кухню. Я же вам говорила, миссис Пул меня любит больше всех.

Миссис Пул: — С пирожком во рту ты хоть помолчишь немного, чертенок. И Элис я их тоже даю, когда попросит.

Диана: — Элис пресная. Хорошее слово, правда? Я его даже на латыни знаю: инсулсус. Это значит — несоленый. Элис у нас несоленая!

Беатриче: — Так вот для чего ты просила меня учить тебя латыни — чтобы гадости про людей говорить?

— Вы все здесь! — При звуке голоса Кэтрин Мэри вздрогнула от неожиданности и подняла голову. Кэтрин стояла в дверях. Должно быть, она открыла дверь в дом своим ключом — в самый подходящий момент, чтобы избежать едких замечаний миссис Пул. Хотя еще большее неодобрение у нее наверняка вызвала бы одежда Кэтрин!

— Что с тобой случилось такое? — спросила Мэри. — Вид у тебя… — Впрочем, описать словами наряд Кэтрин было трудно. — Утром ты была одета совсем по-другому. Где твой костюм?

— Я не могу ехать в Вену. Прендик все еще в Лондоне, и он встречается с доктором Сьюардом… А, ты об этом?

Кэтрин бросила взгляд на свою одежду. Утром она вышла из дома в мужском костюме, поношенном, но приличном. А сейчас на ней было женское платье слишком большого для нее размера. Оно было блекло-сиреневого цвета и явно знавало лучшие времена. На голове у Кэтрин была соломенная шляпка, такая потрепанная, словно ее сняли с огородного пугала (да так оно и было). Вдоль лица свисали выбившиеся пряди волос. Она закатала рукав и осмотрела длинную царапину на руке.

— Я упала в какие-то кусты, а платье мне пришлось стащить с бельевой веревки. Но дело не в этом. Наконец-то есть какие-то новости! Сьюард с Прендиком снова встречаются на будущей неделе, где-то в Сохо. Я должна выяснить, что происходит. Добрый день, мистер Холмс, доктор Ватсон. Раз вы здесь, значит, что-то случилось. Может быть, вы узнали то же, что и я?

— Так, значит, Прендик не погиб в огне! — сказал Ватсон. — Мы так и подозревали, что он выбрался с того склада.

— Мы говорили о Вене и Люсинде Ван Хельсинг, — сказала Мэри. — По словам мисс Мюррей, она пропала, и мы должны ее найти… погоди, так что ты там узнала? Давай-ка, садись и рассказывай, что произошло в Перфлите. Миссис Пул сейчас принесет чай.

— Да благословит миссис Пул Бог, в которого я не верю! — горячо проговорила Кэтрин. — Чарли, ты же выпьешь с нами чаю?

Чарли просунул в дверь голову, а затем нерешительно шагнул в гостиную, словно в яму со змеями.

— Здрасьте, мистер Холмс. Ну, не знаю… а Диана тут?

— Она на кухне, — сказала Мэри. — Может, и ты там хочешь чаю попить?

— Да, мисс, — с благодарностью в голосе согласился Чарли и исчез так же внезапно, как и появился, только стук башмаков эхом разнесся по коридору.

Мэри бросила взгляд на Холмса. Тот ничего не сказал, но на лице у него вновь появилось такое выражение, словно он находит все это забавным и преспокойно ждет объяснений. Иногда его хладнокровие действовало на нервы.

Кэтрин сняла соломенную шляпку и положила на каминную полку (Мэри мысленно напомнила себе — надо будет убрать, пока миссис Пул не увидела). Потом села на диван рядом с мистером Холмсом и начала разматывать пучок на голове — она собрала в него волосы еще утром, когда прятала их под мужскую шляпу, которую потом потеряла… где? И куда мог подеваться ее костюм? Сколько убытков, подумала Мэри. Но, возможно, другого выхода не было.

— Так что же случилось? Нам тоже многое нужно тебе рассказать, но, наверное, лучше сначала ты. У тебя, судя по всему, был богатый событиями день.

Мэри подалась вперед — ей не терпелось услышать, что же такое произошло в Перфлите. Жюстина села на ковер и прислонилась спиной к ручке кресла. Холмс с Ватсоном тоже глядели на Кэтрин выжидающе, приготовившись слушать ее историю.

— Бог мой, как вы все на меня уставились. Я и сама знаю, что вид у меня наверняка жуткий. А начиналось все совсем недурно, — начала Кэтрин.

Миссис Пул: — Приключения приключениями, но вот воровства я одобрить не могу. Каких трудов мне потом стоило вернуть это платье бедной миссис Поттс из Перфлита!

Кэтрин: — Ну что же делать — я сожалею, но надо же мне было во что-то переодеться! За мной гнались. Вам бы хотелось, чтобы меня поймала перфлитская полиция?

А теперь нам нужно вернуться назад и рассказать, что случилось утром, сразу после того, как Мэри ушла на Бейкер-стрит, 221Б. На Мэрилебон-роуд Кэтрин остановила кэб, идущий в направлении Фенчерч-стрит.

— Не хватало еще таких оборванцев возить! — сказал кэбмен, как только они уселись. — Бродяга, сразу видать, да еще и воришка наверняка! От таких любого арапства жди. Уж и не знаю, зачем благородному джентльмену вроде вас с таким сбродом якшаться. — И возница бросил на нее сердитый взгляд.

Про себя Кэтрин утробно зарычала. Но сейчас этим делу не поможешь.

— Пока я плачу вам деньги, дружище, ваше дело — везти меня, куда мне угодно и с кем мне угодно. Я везу этого несчастного беглеца домой, к матери, чтобы он мог вернуться к достойной жизни. Поехали! Фенчерч-стрит!

Она уже знала, что приличный костюм и властная манера обычно помогают добиться своего — во всяком случае, в Лондоне.

Выругавшись, кэбмен отвернулся и крикнул: «Но-о!» Лошадь тронулась с места, и они покатили по многолюдным улицам Лондона. Окна были открыты, и разговаривать в таком шуме было трудно, хотя Кэтрин явственно слышала, как Чарли пробормотал: «Сама ты несчастный беглец!»

Беатриче: — Не понимаю, что за ругательство такое — «арапство». Если это намек на арабов, так это просто глупо. После падения Рима именно мусульмане-арабы сохранили для нас древние научные труды. Им мы обязаны многими открытиями в астрономии, физиологии и искусстве хирургии. Без них медицины как науки просто не существовало бы!

Кэтрин: — Ну, не рассказывать же мне все это лондонскому кэбби?

На вокзале Фенчерч-стрит они сели в поезд до Перфлита, в вагон второго класса. Вагон был пустой, так что наконец-то можно было обсудить планы.

— Когда мы приедем в Перфлит, я хочу, чтобы ты поговорил там с мальчишками, — сказала Кэтрин. — Мальчишки всегда все знают. Да вот хоть у отеля «Роял» стоит мальчишка-чистильщик, можно с него начать. А я поговорю с Джо. Три месяца прошло, и ничего — сам доктор Сьюард никуда не выходил, и у него никаких посетителей не было. Мы знаем, что он получает письма с красной печатью Общества, но не знаем, что там, в конвертах.

— А почему нельзя их просто свистнуть? — спросил Чарли. Такие ребята, как Чарли, всегда отличаются прямотой. Жизнь на лондонских улицах требует практического склада ума. Все сантименты, если они у них и были, там быстро выветриваются: не выживают в голоде, холоде и опасностях. Но зато и верностью, и сообразительностью типичный лондонский уличный мальчишка превзойдет кого угодно. В следующий раз, когда будете с презрением говорить об «оборванцах», вспомните таких ребят, как Чарли, — они добывают себе пропитание как могут, правдами и неправдами, потому что ничего другого им не остается, питаются крохами, которые бросает им общество. Их трудно назвать честными, но кого же в этом винить — самого маленького бедняка или социальные условия, в которых ему приходится выживать?

Мэри: — Мне кажется, Чарли не самый подходящий образец типичного лондонского уличного мальчишки. По крайней мере, сам он ставит себя выше их. Мальчишки с Бейкер-стрит вообще не совсем обычный народ, учитывая, с кем они водят компанию.

Беартиче: — И все-таки Кэтрин права. С этими ребятами обращаются отвратительно — как с карманниками или еще хуже. Наша система правосудия глубоко, фундаментально предубеждена против них. Наше общество изгоняет их с позором…

Мэри: — Ну вот видишь, из-за тебя Беатриче опять завелась!

Кэтрин покачала головой:

— Джо и так уже под подозрением. Доктор Сьюард его уже раз уволил — когда этот сумасшедший Ренфилд сбежал. Мы же не хотим, чтобы его уволили опять. Уж очень он нам полезен на своем месте. Но обстановка в Перфлите странная — слишком уж все тихо. Как вода, когда рыба вот-вот всплывет, но ее саму еще не видно, только цепочку пузырей под водой. Вот эти письма и есть те самые пузыри…

Она повернулась к окну. Лондонские магазины и конторы уже сменились жилыми домами, а затем полями и лугами.

— Я раньше никогда за городом не бывал, — сказал наконец Чарли. — Зеленое все какое, а?

Она кивнула. Какое-то время они сидели и молчали под стук колес. Потом он спросил:

— А вы правда пума, да? Вы только не обижайтесь, что я спрашиваю. Это мне Диана сказала, а она же и приврать умеет будь здоров как.

Кэтрин серьезно кивнула.

— Хочешь пощупать?

Она подняла уголок верхней губы и показала клык. Чарли протянул руку и потрогал его большим пальцем.

— Вот это да! Такими здорово порвать можно, на что угодно спорю. — Он с беспокойством посмотрел на нее. — А вы меня не укусите? Диана иногда кусается, но она-то ладно, она сильно не прокусит.

Диана: — Это я-то не прокушу? Ну погоди, Чарли Саттон, увидишь…

— Я кусаюсь только для защиты или когда голодная, — сказала Кэтрин. — На твое счастье, я отлично позавтракала. — Она с удовольствием заметила, что Чарли все еще поглядывает на нее настороженно. Вот и пускай. Стоит ли быть женщиной-пумой, если нельзя кого-то припугнуть разок-другой? — А хочешь, расскажу, как я жила на острове доктора Моро, со зверолюдьми? И как меня бросили одну на пустынном острове? А потом спасли и увезли в Перу?

Чарли охотно закивал.

— Ну тогда слушай. — И всю дорогу она потчевала его историями о своей жизни на острове и о том, что случилось с ней потом. Если вы тоже хотите узнать историю Кэтрин, нет ничего проще — купите книгу «Странная история дочери алхимика», первую в серии приключений клуба «Афина» — два шиллинга, как я уже упоминала.

Мэри: — Я бы не стала вставлять в текст рекламу так часто. Читателям хочется читать историю, а не рекламные объявления! Мы же не «Липпинкотс мантли мэгазин», в конце концов.

К тому времени, как поезд подъехал к Перфлиту, Кэтрин уже стояла в личном пантеоне Чарли разве что самую малость пониже Дианы — неподражаемая мисс Хайд все же оставалась там главной богиней, богиней воровства и мошенничества.

Диана: — Неподражаемая! Это мне нравится. Еще одно новое слово в мою копилку.

В Перфлите Чарли вышел из вагона первым и зашагал один по Хай-стрит, к отелю «Роял», засунув руки в карманы и насвистывая на ходу, словно просто прогуливался по улицам в ясный летний день, без всяких тайных целей.

Кэтрин выждала несколько минут на платформе: ни к чему, чтобы их видели в городе вместе. Затем она двинулась по Хай-стрит вслед за Чарли. Его было уже не видно — должно быть, зашел в отель, располагавшийся в центре городка, рядом с пабом «Черная собака». Проходя мимо паба, Кэтрин неодобрительно покачала головой: она уже вошла в роль. Миновав центральную часть города, она свернула на Норт-роуд, прошла мимо ворот лечебницы, словно они ее совершенно не интересовали. За лечебницей начинался рабочий квартал. Она достала из кожаной сумки пачку брошюрок. В каждом доме преподобный Джозайя Крэшоу, как она представлялась, оставлял брошюрку в руках оторопевшей хозяйки или какого-нибудь малыша, открывшего дверь. Брошюрки назывались «О воздержании». Под заголовком крупно, замысловатой вязью было написано: «Пьянство ведет к пренебрежению долгом, моральному падению и преступной жизни», а еще ниже был нарисован мужчина, замахивающийся кулаком на перепуганную страдалицу-жену, и чумазые дети, хватающие его за полы куртки. Каждый, кто вздумал бы остановить преподобного Крэшоу, выслушал бы лекцию о демоне пьянства и о том, как этот демон губит жизни добропорядочных мужчин — да что там мужчин, и женщин тоже! Но никто его не останавливал. Добравшись до конца Писфул-роуд, последней улицы в этом квартале, он заглянул и в дом Джо Эбернейти. Мать Джо подтвердила: да-да, она совершенно согласна, пьянство — бич английской молодежи, хотя она бы не сказала, что пиво так же вредно, как крепкие напитки, ведь даже ее Джо, и тот выпивает свою пинту каждый вечер, а лучшего сына и желать нельзя… Но тут наконец вышел Джо и сказал:

— Ма, да неужели ты не видишь — это же мисс Моро! Входите скорее. Я ждал вас, мисс.

— А боже ты мой, — сказала миссис Эбернейти. — Да как же мне ее узнать, когда она всякий раз в кого-то другого переодевается? Садитесь вот сюда, мисс, да поешьте чего-нибудь — уже одиннадцать скоро, пора и позавтракать. Да расскажите нам, как там миссис Пул поживает, и мисс Джекилл, и этот славный мистер Холмс.

Кухня Эбернейти ничуть не изменилась с того дня, когда Кэтрин была тут в последний раз: все те же полки, аккуратно заставленные посудой, те же занавески из ноттингемского тюля. Еще тут был большой стол, за которым Джо с матерью обычно обедали, четыре разномастных стула, раковина с ручкой насоса и большая черная печь, примостившаяся в дальнем углу, словно присевшее на корточки ручное чудовище. Безупречная чистота кухни могла служить доказательством, что миссис Эбернейти — прекрасная хозяйка.

— Мисс Моро некогда зря болтать, мама, — сказал Джо, расставляя тарелки с отпечатанным изображением кафедрального собора Великобритании. — Она пришла за информацией. И у меня есть кое-что для вас, мисс. Наконец-то кое-что случилось.

— Рассказывайте, — сказала Кэтрин, усаживаясь за кухонный стол. Столовой в доме Эбернейти не было, а гостиной пользовались только в самых торжественных случаях. Все важное происходило на кухне.

— Ну, — начал Джо, — вы уже знаете, что тут долго ничего не происходило, ничего интересного, во всяком случае. Только письма приходили с этими красными печатями и буквами S.A. Доктор Сьюард вел себя как обычно, и бедняга Ренфилд тоже — сидел да глотал себе своих мух, все такой же безобидный малый.

Но в пятницу к доктору Сьюарду явился посетитель. Это был джентльмен из Лондона. Я знаю, потому что сам открывал ему ворота, и, пока шли через двор, заметил, что сегодня прекрасный день, а он и говорит: в Лондоне, мол, прохладнее, там тротуары мощеные. Судя по голосу и манерам, это был джентльмен, хотя воротничок у него был не такой уж белый — непохоже, чтобы его часто стирали, да и рукава пиджака внизу обтрепались. Что-то в нем было странное, как будто он боится чего-то. Сначала я подумал — может, он сам на прием пришел: он был как будто не совсем в себе, если вы понимаете, о чем я. Вид как раз такой, какой у наших пациентов иногда бывает. Но когда я спросил, как о нем доложить, он сказал, что его зовут Эдвард Прендик и у него назначена встреча с мистером Сьюардом. Я вспомнил, что это одно из тех имен, которые называла мисс Джекилл. Я бы послал письмо, мисс, но я же знал, что вы сегодня приедете.

Кэтрин сидела, онемев. Так, значит, Прендик — Эдвард Прендик, человек, который видел, как ее превратили из пумы в женщину, который научил ее говорить и читать, который говорил, что любит, а потом бросил ее одну на острове Моро, — этот человек жив. Он не погиб в огне вместе с Адамом Франкенштейном и не бежал на континент, как они думали. Он в Лондоне. Кэтрин не знала, что и сказать.

Миссис Эбернейти принесла тарелку черного хлеба с маслом и ломтиками холодной ветчины и блюдо с маринованными овощами.

— Чай будет готов через минуту, — сказала она.

— Это ведь важно, правда, мисс? — спросил Джо, обеспокоенно глядя на Кэтрин.

— Да. Да, важно. — Кэтрин рассеянно намазала маслом кусочек хлеба и положила к себе на тарелку. Взяла ломтик ветчины и стала рвать зубами. — А вы не знаете, по какому поводу была эта встреча? — Нож, напомнила она себе. Мясо режут ножом, а едят вилкой. Чудовищно неудобный способ питаться. И как только люди выживают?

— Они сидели там около часа, — сказал Джо, делая себе бутерброд с маслом и ветчиной. Положил на тарелку маринованного лука и огурцов. — Я хотел подслушать под дверью, но работа ждала, да и другие санитары мимо ходили. Слышал только самое начало разговора. Доктор Сьюард говорил что-то о встрече в Лондоне, а Прендик не соглашался, и Сьюарда это вывело из себя. Он говорил громко, поэтому я все-таки кое-что расслышал. Говорил что-то про то, что сомневается в лояльности Прендика, и тут мне как раз пришлось уйти. Так я больше ничего и не разузнал.

В другом конце кухни засвистел чайник. Миссис Эбернейти сняла его с плиты.

— Джо, ты забыл чашки! — Миссис Эбернейти поставила на стол две чайные чашки, затем принесла чайничек из того же сервиза. Из носика у него шел пар. — Вы с молоком пьете, мисс Моро? Джо всегда пьет без молока, так я иной раз забываю его на стол поставить.

— Да, — сказала Кэтрин. Остаток бутерброда она доела как полагается, ножом и вилкой. Ей не хотелось шокировать миссис Эбернейти.

— Прошу прощения, мисс. Жаль, что ничего больше не могу вам рассказать. Но, судя по всему, что-то затевается, как говорит мистер Холмс. Мы покупаем «Стрэнд» только ради рассказов доктора Ватсона. — Джо налил себе чая и щедро насыпал туда сахара. Чай был темный, крепкий — гораздо крепче, чем у миссис Пул.

— Ничего. То, что вы узнали, очень важно. Знать бы только, где и когда они готовят встречу!

— Тут уж я не могу вам помочь. Но я буду продолжать следить — может быть, мистер Прендик снова приедет и мне удастся выяснить еще что-нибудь?

Кэтрин налила себе чая — полчашечки, и долила побольше молока из кувшинчика, который принесла миссис Эбернейти.

— Спасибо, Джо. Мы очень благодарны вам за помощь. — Но эта встреча наверняка должна состояться совсем скоро, иначе Сьюард не вызывал бы Прендика к себе, а написал бы письмо. Как же узнать, где и когда они встречаются? Где могут храниться такие сведения? Наверняка такой важный человек, как директор Перфлитской лечебницы, ведет деловой календарь. Не отметил ли он там дату встречи с другим членом Société des Alchimistes? Или такие секретные сведения бумаге не доверяют?

— Да не стоит благодарности, — проговорил Джо, и шея и лицо у него залились краской. — Я всегда рад помочь мисс Джекилл… и мистеру Холмсу, конечно.

Его смущение было почти забавным. Но все-таки в Джо чувствовалось своеобразное достоинство большого спокойного мужчины, и красные щеки не могли поколебать этого впечатления.

Кэтрин подумала — интересно, почему он держится за работу в лечебнице, когда вполне мог бы заработать больше каким-нибудь другим ремеслом. Может быть, все дело в его стремлении приносить пользу людям, помогать тем, кто нуждается в помощи.

Вдруг раздался стук в кухонную дверь. Джо вздрогнул так, что чуть стул не опрокинул.

— Ты кого-нибудь ждешь? — спросила миссис Эбернейти. Преподобный Джозайя Крэшоу уже приготовился громким и надменным голосом читать обоим Эбернейти наставления о необходимости воздержания от спиртного в любом виде.

Но миссис Эбернейти открыла дверь, и все увидели, что на пороге стоит Чарли. Он воровато оглянулся через плечо, а затем, к немалому изумлению миссис Эбернейти, прошмыгнул у нее под рукой на кухню.

— Хвоста за мной нет, это я ручаюсь, мисс, — доложил он преподобному Крэшоу.

— Это Чарли, мальчик из команды Шерлока Холмса, — пояснила Кэтрин. Миссис Эбернейти с тревогой оглядела лондонский наряд Чарли — некое обтрепанное подобие костюма джентльмена, слишком большого по размеру и потому подвернутого, где можно, — чтобы хоть штанины не волочились по земле. — Я привезла его с собой из Лондона, чтобы он поговорил с местными мальчишками — может быть, они видели что-нибудь такое, чего не заметил Джо. Мистер Холмс держит целую армию таких ребят: это его глаза и уши в Лондоне.

— Ну что ж, если это знакомый мистера Холмса… — сказал Джо, хотя поглядывал на Чарли все-таки с некоторым сомнением.

— Миссис Эбернейти, нельзя ли и Чарли налить чашку чая? Он не должен был сюда приходить, мы уговорились встретиться на вокзале. Но раз он здесь, значит, у него есть новости. Итак, — Кэтрин повернулась к Чарли, — что ты узнал?

— Тут что-то наклевывается, — сказал Чарли. — Глядите, что я принес. А это что, хлеб с маслом?

Он вытянул из-под рубашки сверток синей ткани и протянул его Кэтрин.

Она встряхнула его, чтобы развернуть. Это оказалось… платье.

— Это из лечебницы, — сказал Джо. — Такие носят наши пациентки. Где ты его взял?

Чарли сел за стол и взял кусок хлеба, не успела еще миссис Эбернейти пододвинуть ему тарелку. Рассказывая, он успел основательно намазать его маслом с помощью столового ножа, не дожидаясь, когда ему подадут отдельные приборы.

— Я пошел в отель «Роял», как вы сказали, мисс, и завел разговор с чистильщиком. Скоро мы уже пили вместе пиво, и я рассказывал, что ищу работу за городом — в Лондоне, мол, за мной охотится один человек, за то, что я не пошел в его банду карманников. Рассказывал про лондонскую жизнь, насочинял с три короба всякого такого — как в романах мистера Диккенса. Сейчас-то уже ничего такого нет, но деревенские мальчишки, они же доверчивые. Если бы я назвался Оливером Твистом, он бы и то поверил. — Миссис Эбернейти положила возле его тарелки ножик и вилку — правда, он и внимания на них не обратил, — и поставила чашку, куда он тут же налил чая почти до краев. — Спасибо большое, мэм. — Он сверкнул зубами в улыбке — хитроватой улыбке лондонского мальчишки, в которой было ровно пополам наивности и проказливого обаяния.

— Ну-ну! — сказала мисс Эбернейти, натянуто улыбнулась в ответ и сняла с полки банку. Рукав Чарли тут же украсился пятном сливового джема, которым он от души намазал сверху новый бутерброд с маслом. Всыпал в чай побольше сахара, налил молока, сколько поместилось, и шумно отхлебнул.

— Ну вот, он мне и говорит — у них тут кризис, работы нигде нет, только в лечебнице. Его сестра как раз служит там горничной — может, что и подскажет. А можно с ней поговорить, спрашиваю. Он говорит — конечно, можно, и спрашивает старшего, нельзя ли ему отлучиться на часок, и тот говорит — ладно, если потом после работы останешься да подметешь тут, ну, мы и пошли в лечебницу вместе, он меня через черный ход провел, с сестрой познакомил — она там стирала. — Тем временем он уже перешел к третьему бутерброду и налил себе вторую чашку чая. — Ну, и она говорит: да, им тут как раз нужен мальчик, и платят хорошо, потому что работа все-таки с умалишенными. Я ей говорю — да мне это нипочем, я умалишенных не боюсь, ну, она мне там все показала и к экономке отвела. Я ее убедил, что я малый честный, даром что с виду не скажешь, напел ей тоже кой-чего из мистера Диккенса, и она говорит — ладно, годишься. Только, мол, вот так сразу она меня не может взять — надо ждать, пока директор вернется, он сам всех проверяет, до последней судомойки. Я тогда и спрашиваю — а где же он и когда вернется, а то мне уже не терпится к работе приступить, а она говорит — его вызвали на встречу с одним человеком из попечительского совета, только к вечернему чаю придет! — Хлеб уже исчез. Чарли с грустью посмотрел на тарелку, а потом на последний кусок хлеба с маслом, лежащий перед Кэтрин.

— Вы уже не хотите?

— Так, значит, Сьюарда несколько часов не будет! И кабинет его стоит пустой…

— Хотел бы я знать, что это за член попечительского совета и что ему нужно, — сказал Джо. — В попечительском совете состоят доктор Рэймонд, лорд Годалминг и… нет, третьего не помню. Доктор Сьюард уже несколько недель никуда не отлучался из лечебницы. Если мы сумеем незаметно пробраться к нему в кабинет, можно будет взглянуть, не найдется ли там каких-нибудь важных документов…

— Вы не пойдете, Джо. — Кэтрин переложила свой бутерброд Чарли на тарелку. — Во-первых, у вас сегодня выходной, значит, если вы там появитесь, все будут удивляться, что вы там делаете, начнутся разговоры. А во-вторых, нельзя сказать, чтобы вы не привлекали внимания. Нет, идти должна я, вот зачем ты это принес, верно, Чарли? — Она показала на синее платье из плотного ситцевого поплина, наверняка весьма практичного и в стирке, и в носке.

— Верно. Через черный ход вам не пройти. Там прислуги полно, они сразу заметят, что вы чужая. А вот через главный, пожалуй, можно. — Чарли допил третью чашку чая и посмотрел, нет ли еще, но чайник был пуст.

У Джо стало такое лицо… такое же, как у Ватсона часто бывало. Как будто он хотел сказать: «Но для леди это слишком опасно…» Так обычно начинались их споры.

— Джо, мне понадобится ваша помощь, — сказала она, прежде чем он успел открыть рот. — Мне нужно, чтобы вы рассказали, как попасть в кабинет Сьюарда.

Он вздохнул и покачал головой.

— Ладно. Сначала вам нужно попасть во двор, но там есть пролом в стене, через который сбежал Ренфилд. Его так и не заделали: стена принадлежит дому Карфэкса, соседнему с лечебницей, а хозяин его сейчас за границей. Женщины-пациентки в большинстве своем безобидны, они попали туда из-за истерии и попыток ранить самих себя, поэтому им позволяется гулять по лужайке после обеда. Служители за ними не очень-то строго смотрят, не так, как за мужчинами. Вы сумеете проскользнуть внутрь через главный вход. А оттуда — на второй этаж, вторая дверь налево. На двери табличка с именем доктора Сьюарда. Но только, мисс, когда вы окажетесь в лечебнице, кто-нибудь из санитаров может догадаться, что вы не пациентка. И что тогда? Да и дверь в кабинет будет заперта.

— Не знаю, — сказала Кэтрин. — Придется разбираться там, на месте. И с замком тоже. Вы покажете мне этот пролом в стене?

— Ну хорошо, если вы настроены так решительно. Но я беспокоюсь — все-таки для леди это слишком опасно…

— Я же пума, помните? Ты готов, Чарли? — Она встала со свернутым платьем в руках. Спорить об этом с Джо она не собиралась.

— Готов, — сказал Чарли. И куда только в него столько еды поместилось? Как такой мальчишка — кожа, кости да плутовство — может столько съесть?

Кэтрин оглянулась, ища глазами миссис Эбернейти, чтобы поблагодарить ее, но мать Джо уже ушла в другую комнату — должно быть, для того, чтобы дать им спокойно обсудить свои планы. Кэтрин уложила платье в сумку, а брошюрки о воздержании оставила на столе, чтобы место зря не занимали. Может быть, миссис Эбернейти использует их для растопки. Кэтрин понятия не имела, что ждет ее в лечебнице, какие сведения ей удастся добыть в кабинете мистера Сьюарда. Мэри будет бранить ее за это приключение, за то, что пошла на такое опасное дело в одиночку. Но если Прендик что-то затевает, она должна выяснить что. Зачем он встречается со Сьюардом в Лондоне? Собираются ставить новые опыты? Может быть, и Хайд тоже в Лондоне? Если так, может быть, ей удастся навести на его след Холмса и Скотланд-Ярд. Она уже воображала, как они будут восхищаться ее смелостью и находчивостью…

Кэтрин перекинула ремень сумки через плечо, надела шляпу преподобного Крэшоу и приготовилась идти за Джо к пролому в стене у дома Карфэкса. День определенно обещал быть интересным.

Глава III. Ежедневник доктора Сьюарда

Джо выглянул на улицу, чтобы удостовериться, что там никого нет. После этого они все вместе вышли через кухонную дверь, прошли через садик за домом, где уже созрели кабачки и дыни. Джо провел их через калитку в белом заборе из штакетника, которым садик был огорожен от кроликов и оленей. За домом бежала тропинка — с одной стороны садовые заборы, а с другой лес: высокие дубы и ясени. Кэтрин с Чарли зашагали по тропинке вслед за Джо.

Сияло послеполуденное солнце. В кои-то веки Кэт казалось, что в Англии довольно тепло.

— Как тебе нравится за городом, Чарли? — спросила она, отмахиваясь от стайки мошкары, налетевшей из зарослей тысячелистника и бутеня на опушке леса.

— Так же шумно, как и в Лондоне, только по-другому, — хладнокровно отозвался Чарли. — Такая трескотня — я бы тут и не заснул ночью.

— Это птицы и сверчки, — с улыбкой сказала она.

— Ну, по мне уж лучше пусть голуби воркуют и кэбы грохочут по булыжнику. И кэбби ругаются! А вся эта зелень хороша на своем месте. В парке то есть. А, чтоб тебя черти съели! Кусается кто-то!

Джо впереди хмыкнул.

— Да что он понимает? Сам бы в Лондоне и дня не протянул, — проворчал Чарли, но негромко. Ему совсем не хотелось злить человека, у которого ручищи как стволы дерева. Жилой квартал уже остался позади — теперь деревья тянулись по обе стороны тропинки. Они шли в тени зеленых ветвей.

— Сейчас выйдем прямо к дому Карфэкса, — сказал Джо. Все это когда-то принадлежало Карфэксам — и до сих пор называется Карфэксовский лес. Но его продали под вырубку, а компания разорилась. Не знаю даже, чей он теперь.

Через несколько минут они вышли к высокой стене из серого камня, поросшей плющом и лишайником.

— Ворота, по-моему, чуть дальше. Я тут давно уже не бывал. — Они двинулись вдоль стены и вскоре нашли ворота: железные, ржавые, со сломанным замком. Когда Джо потянул их, чтобы открыть, они издали скрежещущий звук. За воротами все выглядело примерно так же, как и с обратной стороны: все те же деревья, хотя, когда они прошли чуть дальше по тропинке, подлесок начал редеть. Видны были следы каких-то насаждений в классическом стиле, кое-где попадались покрытые мхом статуи. Кэтрин догадалась, что когда-то здесь был парк.

— А вот и дом, — сказал Джо. За деревьями виднелось здание, сложенное из того же серого камня, что и забор. Вид у него был одновременно внушительный и дряхлый. Одно крыло, похоже, было выстроено еще в Средние века. Другое в причудливом готическом стиле семнадцатого века — можно было подумать, что его проектировал сам Хорас Уолпол. Оба крыла примыкали к пристройке — явно гораздо более современной. Дом выглядел совершенно заброшенным: окна, и средневековые, и псевдосредневековые, и современные, были темными и пустыми. Рядом стояла часовня — пожалуй, древнее самого дома, с каменным крестом на крыше.

— Когда последние Карфэксы умерли, дом продали какому-то знатному иностранцу. Он стал владельцем, и мы все надеялись, что он начнет тут ремонт и для местных жителей появится какая-никакая работа. Но он показался в городке раз-другой, а потом вдруг пропал — говорят, опять к себе за границу уехал, у него там роскошный замок. Должно быть, английское поместье пришлось ему не по вкусу!

Они уже прошли мимо дома, и лес сделался темнее, деревья чаще, подлесок гуще. Свет едва пробивался сквозь ветви, в тени было прохладно.

— Вот, — сказал Джо. — За этой стеной начинается задний двор лечебницы, и камни кое-где вывалились, сами видите. Каменная часть стены принадлежит Карфэксу, а кирпичная — лечебнице. Не знаю, отчего Сьюард не возьмет да сам ее не заделает. Наверняка ведь знатный иностранец не стал бы возражать!

Пролезть через пролом в стене было нетрудно — он был совсем невысоко, неудивительно, что Ренфилду не составило труда сбежать!

— А почему тогда они все отсюда не разбегутся? — спросил Чарли, оценивающе оглядев стену.

— Об этом мало кто знает. А кто знает, те в основном и сами не хотят никуда бежать. В этом мире нет места для душевнобольных. Стена здесь не столько для того, чтобы их удержать, сколько для их же безопасности, — объяснил Джо.

— Ладно, а теперь отвернитесь. — Кэтрин достала из сумки синее платье. Джо и Чарли смотрели на нее в недоумении. — Переодеться мне надо или нет?

— А-а! — сказал Джо, и шея за ушами у него покраснела. Чарли только ухмыльнулся. Кэтрин не так уж и волновало, что ее увидят в нижнем белье, но уж Джо-то непременно засмущался бы. Она быстро скинула с себя мужской костюм и натянула через голову синее платье. Под ним не видно будет, что белье на ней тоже мужское, а не женское. А корсет под такое платье уж точно не нужен! Она подозревала, что стала похожа на синий мешок с картошкой. Зато Беатриче наверняка оценила бы практичность такого наряда.

Беатриче: — Это неправда, Кэтрин! Практичное и комфортное совсем не обязательно должно быть не к лицу и даже не обязательно отставать от моды. А как, по-твоему, женщинам реализовать свои таланты, да хотя бы свои права, в одежде, которая их стесняет? Мы никогда не добьемся равенства с мужчинами, пока затягиваемся в корсеты в ущерб здоровью и надеваем на себя столько слоев ткани, что почти не можем двигаться. Реформа одежды почти так же важна для нас, как право голоса.

Кэтрин вынула из волос шпильки и распустила тугой пучок, скрывавшийся под шляпой преподобного Крэшоу. Растрепала волосы так, что они упали на глаза, словно у кудлатой собачонки, и сказала:

— Ну что, как я выгляжу?

Джо с Чарли повернулись к ней.

— Отлично, мисс, — сказал Джо. — Я и сам мог бы принять вас за пациентку.

— Я вас тут подожду, — сказал Чарли. Кэтрин засунула наряд преподобного Крэшоу в сумку и отдала Чарли вместе со шляпой. Мужские башмаки не видно будет под подолом платья — он длинный, даже по земле немного волочится. А есть тут… Ага, есть! Платье оказалось с карманами, и Кэтрин положила туда три шпильки. Пригодятся. Остальные шпильки тоже отдала Чарли.

— И я подожду, — сказал Джо, скрестив руки на груди и хмуро глядя на Чарли из-под сведенных бровей, словно лондонский мальчишка занял его законное место. В какой-то мере так оно и было: Джо, конечно, молодец, что следит и сообщает им новости, но вот по части разных хитроумных махинаций с Чарли ему не тягаться.

— А вы нет, — сказала Кэтрин, заглядывая в пролом. Там, со стороны лечебницы, у самой стены, росли декоративные деревья и кусты — видимо, для того, чтобы самой стены не было видно. За этим маленьким островком дикой растительности, сквозь заросли рододендронов, калины и гибискуса, виднелась широкая полоса газона. Сейчас нужно будет прокрасться вдоль стены, как можно дольше скрываясь за кустами. Так она дойдет до кирпичной части стены, принадлежащей лечебнице, — там уже никакого прикрытия нет. Тогда останется только перейти ровно подстриженный газон и смешаться с остальными здешними обитателями.

— На случай, если что-то пойдет не так, если кто-то заметит, что в кабинет доктора Сьюарда пробрались посторонние, я хочу, чтобы у вас было железное алиби. Поэтому вас, Джо, я попрошу вот о чем: отправляйтесь в «Черную собаку» и постарайтесь, чтобы вас там все заметили. И оставайтесь там хотя бы до тех пор, пока не придет время вечернего чая. Сможете?

— Но что, если вам понадобится помощь?

Ох уж эти мужчины! И отчего они всегда воображают, будто одно их присутствие каким-то непостижимым образом способно помочь?

— Сейчас это и есть самая лучшая помощь, какую вы можете мне оказать. Нам нужно, чтобы вы оставались как можно дальше от этого дела. И Мэри хотела бы того же.

Ага! Это сработало: по лицу было видно.

— Ну что ж, если так хотела бы мисс Джекилл… Только вы уж будьте осторожней, мисс. Потом, когда будете возвращаться, идите по той же тропинке через лес в обратном направлении, и выйдете к воротам дома Карфэкса. Оттуда налево по дороге — насколько я знаю, у нее нет названия. Мы называем ее просто «дорога к Карфэксу». Если увидите гравийный карьер, значит, правильно идете — когда-то это и была дорога к гравийному карьеру. И она выведет вас обратно к Норт-роуд.

— Спасибо, Джо, — сказала Кэтрин. — Я не заблужусь, обещаю.

Как будто она способна заблудиться! Пумы великолепно ориентируются на местности.

Джо с неохотой развернулся и двинулся обратно через лес, тем самым путем, который только что описал, — к воротам дома Карфэкса, по дороге мимо гравийного карьера к Норт-роуд, а потом к центру городка.

Миссис Пул: — Насчет мужчин вы совершенно правы, мисс. У них есть свои достоинства, но в трудной ситуации я бы скорее положилась на женщину. Женщины куда менее сентиментальны.

Мэри: — А мистер Холмс?

Миссис Пул: — А, ну да, конечно, от мистера Холмса какая-то польза есть. Но поглядеть только, на что вы, девушки, способны, когда работаете вместе, даром что цапаетесь без конца. Я уверена — когда-нибудь вы станете такими же знаменитыми, как мистер Холмс.

Кэтрин: — Если только наши книги будут покупать…

Кэтрин шагнула в провал в стене, в том месте, где каменная кладка доходила ей едва до колена, приподняв подол платья элегантно, как настоящая леди. Коротко махнув на прощание Чарли, она развернулась и стала красться вдоль стены за рододендронами — их широкие зеленые листья служили отличным прикрытием. Там, за газоном, стояла Перфлитская лечебница — кирпичное здание, вполне современное и ничем не примечательное. Отсюда ей видна была дверь черного хода и веревки с бельем, сушившимся на солнце, но из людей никого. Должно быть, вся обслуга в доме. Остается надеяться, что никто не смотрит в окно — во всяком случае, никто из тех, кого станут слушать. На третьем этаже все окна были забраны решетками. За одним из этих зарешеченных окон сидит Ренфилд, сумасшедший, которого подозревали в уайтчепелских убийствах. Кабинет Сьюарда на втором этаже, справа — значит, когда она войдет внутрь, будет слева. Проще было бы не входить, а вскарабкаться по стене, но карабкаться было не по чему — ни труб, ни плюща. Должно быть, все трубы идут внутри, так часто бывает в современных домах. Декоративные кустарники, скрывавшие фундамент, не доставали верхушками даже до окон первого этажа. Нет, придется идти через главный вход и подниматься по лестнице, как делают все нормальные люди. В этом кабинете — ключ к тому, что затевают Прендик со Сьюардом, по крайней мере, Кэтрин надеялась, что это так.

Она уже дошла до конца каменной стены, и заросли деревьев и кустов тоже кончились. Здесь стена под прямым углом переходила в другую, кирпичную — собственность лечебницы. И там, на другой стороне газона, собрались женщины-пациентки, в точности как рассказывал Джо. Некоторые прогуливались — в одиночку или под руку. Некоторые сидели на раскладных садовых стульях в тени здания. Одеты они были все одинаково — так же, как она. А где же санитары? Она пересекла зеленый газон, стараясь делать вид, будто она здесь не чужая и знает, что делает. Теперь ей был виден фасад лечебницы. Да, у входа стояли двое мужчин в белых халатах, один из них курил сигарету. Даже издалека она чувствовала запах дыма. Никто, насколько она могла заметить, не смотрел в ее сторону.

Две ближайшие к ней женщины стояли рядом, одна из них все время толкала другую локтем и преувеличенно бурно жестикулировала. Когда Кэтрин приблизилась к ним, та, что жестикулировала, повернулась к ней и сказала:

— А, добрый день, дорогая. Вы, должно быть, заблудились?

Голос у нее был хорошо поставленный, а сама она чем-то напоминала добрую бабушку из сказки. Ее белые волосы были уложены в небрежный пучок на затылке. Она была невысокая — ростом с Диану, с тонкими сухими запястьями и изящными руками. Глаза у нее были синие, под цвет больничных платьев. Пожалуй, она была единственной, кого это платье хотя бы не уродовало.

— Да, немножко. Я тут недавно, — ответила Кэтрин.

— О, вы скоро привыкнете к здешнему распорядку. Можете звать меня Лавинией, хотя от санитаров я требую, чтобы они называли меня леди Холлингстон. Несносные наглецы! Я не потерплю от них неуважительного обращения.

А это Флоренс — не знаю, как по фамилии: она еще не сказала ни словечка с того дня, как меня сюда привезли. Это ведь не физическая немота, верно, Флоренс? Доктор Сьюард говорит, что это истерический мутизм, он чаще всего встречается у молодых женщин в брачном возрасте. Она вдруг перестала говорить в шестнадцать лет, хотя превосходно владеет спенсерианской каллиграфией. И с тех пор она здесь.

Флоренс кивнула. Это была полная молодая женщина с круглым лицом, застенчивой улыбкой и печальными глазами.

— Очень рада с вами познакомиться, ваша милость, и с вами, мисс Флоренс, — проговорила Кэтрин и слегка присела в реверансе.

— О, прошу вас — просто Лавиния. У нас здесь церемонии не приняты, — сказала леди Холлингстон. — Позвольте вас спросить, почему вы здесь оказались?

— Видите ли, я никак не могу перестать резать себя, — сказала Кэтрин, поднимая рукав. На смуглой коже были видны бледные следы шрамов, оставшихся от операции доктора Моро. — И, если мне будет позволено задать такой щекотливый вопрос…

— О, не стесняйтесь. — Леди Холлингстон улыбнулась мягкой, доброй улыбкой. В уголках синих глаз показались морщинки. — Видите ли, я убила своего мужа. Но, принимая во внимание мой возраст и положение, меня не отправили в Бродмур. Доктор Сьюард не считает меня опасной, а потому не держит взаперти, и я могу ходить где хочу. У него здесь такое прогрессивное учреждение, по последнему слову науки! Я считаю, мне посчастливилось здесь оказаться, хотя содержание обходится дорого. Однако мой сын платит без возражений.

— Выходит, за пациентов платят их родные? — удивленно переспросила Кэтрин.

— О да, это ведь весьма привилегированный сумасшедший дом, как изволите видеть… Вы, кажется, не назвали свое имя? Иначе пациентам пришлось бы отправиться в благотворительные учреждения. Большинство состоятельных людей не хотело бы такого для своих родных, даже если они сошли с ума.

— Да, понимаю. Меня зовут Кэтрин Крэшоу, ваша ми… Лавиния.

Флоренс положила руку на горло и мимикой дала понять, что сожалеет о своей неспособности принять участие в разговоре. С виду она была милой девушкой, хотя про себя Кэтрин подумала — может, она тоже кого-нибудь убила?

Мэри: — Истерический мутизм — чаще всего следствие травмы, например, насилия того или иного рода. Я узнала об этом в Вене, когда мы обсуждали симптомы душевных болезней, перед тем как Диана…

Кэтрин: — Не забегай вперед, пожалуйста, ладно? Не стоит портить читателям удовольствие. Еще успеешь порассуждать о симптомах душевных болезней, когда я доберусь до Вены. То есть когда ты доберешься до Вены — по сюжету книги.

Мэри: — Ну, как бы то ни было, я сомневаюсь, что Флоренс кого-то убила. Гораздо вероятнее, что это с ней кто-то сделал что-то… очень нехорошее.

— А вы, случайно, не родственница девонширским Крэшоу? — спросила леди Холлингстон.

Кэтрин думала о том, как же эта леди Холлингстон убила своего мужа. На вид она казалась хрупкой, как фарфоровая куколка.

— Да, полагаю, родственница… дальняя… Знаете, мне, кажется, вот-вот станет дурно.

— Это все из-за жары. Вам бы лучше всего пойти и попросить стакан воды с ломтиком лимона. Они тут весьма любезны, пока мы не нарушаем правила. Только не забудьте сказать, чтобы положили лимон. Лимон — это очень важно.

Леди Холлингстон погладила ее по плечу.

Флоренс кивнула. Как мило, что они так беспокоятся за нее! К тому же это был подходящий предлог для того, чтобы уйти в дом. Кэтрин снова сделала реверанс и двинулась к лечебнице, лавируя среди прогуливающихся пациенток и гадая про себя, чем же так важен лимон. Пациентки по большей части кивали ей, за исключением одной молодой женщины: та теребила собственные волосы и что-то бормотала сама с собой.

У главных дверей, которые были открыты — должно быть, из-за непривычной жары, — один из санитаров, тот, что не курил, спросил:

— И куда же это вы собрались?

Кэтрин дернула себя за волосы, как та сумасшедшая во дворе, растрепав их так, чтобы они закрыли лицо и его как можно труднее было разглядеть.

— Мне стало нехорошо, и леди Холлингстон посоветовала, чтобы я пошла и попросила стакан воды. С ломтиком лимона — так она сказала.

Она старалась, чтобы ее голос звучал как можно более жалобно и невнятно.

— Ах, вот как! — Санитар подмигнул ей, а его товарищ хмыкнул и закашлялся. — Ну, если ее милость так сказала, делать нечего, идите. Лорд Холлингстон платит бешеные деньги за то, чтобы здесь исполнялись все ее прихоти! Ума не приложу, зачем ему это нужно — как-никак, она убила его папашу. Ну давайте, только быстро.

Кэтрин кивнула, торопливо поднялась на крыльцо и вошла в здание лечебницы.

Лечебница была в точности такой, как описывала Мэри: огромный вестибюль со скамейками вдоль стен и стульями, расставленными в разных местах, — все твердое, деревянное. Стены выбелены, как в больнице. Вглубь здания уходил длинный коридор: из рассказа Джо она знала, что там находится общая столовая, кухня и комнаты обслуги. Откуда-то издалека пахло чем-то съестным — баранина с клецками, решила Кэтрин, хотя этот запах едва пробивался сквозь другой, видимо, не выветривающийся никогда, — запах капусты. С одной стороны коридора уходила наверх лестница. На втором этаже расположены кабинеты и палаты для тех пациентов, что признаны неопасными. На третьем — для пациентов, представляющих опасность для других или для себя.

К счастью, в вестибюле было пусто, хотя слух Кэтрин уловил то, чего обычный человек не расслышал бы: приближающееся щелканье каблуков в коридоре. По легкому запаху лекарств она определила, что это шаги санитарки. Лекарства и капуста — вот чем пахнет в этой лечебнице. На третьем этаже стонал и рыдал какой-то пациент. Но в остальном в здании было тихо.

Стараясь ступать как можно легче, Кэтрин взбежала наверх по лестнице. Может быть, снять башмаки? Нет, ведь спрятать их тут негде. Придется просто постараться не топать.

На второй двери слева висела табличка, не оставляющая места для сомнений:

«Джон Сьюард, доктор медицины, директор».

Пора было переходить к той части плана, по поводу которой Кэтрин больше всего тревожилась. Она вытащила из кармана одну шпильку. Выдержит, не погнется? Надо надеяться. Кэтрин развела две половинки в стороны, так, что они вытянулись почти в прямую линию, а потом согнула одну из них зубчиками, как показывала Диана. Один зубчик должен приподнять штифт, а другой подтолкнуть язычок. Она вставила шпильку в замок. Так… штифт приподнялся. Она повернула шпильку — с силой, но осторожно. И услышала, как щелкнул язычок. Она повернула ручку и… оказалась в кабинете. Тихо, со вздохом облегчения, она закрыла за собой дверь и вновь заперла ее при помощи той же шпильки.

В кабинете Сьюарда царил строгий порядок: аккуратные ряды книг на полках, шкафчик для документов в углу, большой письменный стол с пресс-папье и письменным прибором. На столе, рядом с пресс-папье, лежала одна-единственная книжка в кожаном переплете. В углу стола стоял фонограф с восковым валиком, приготовленный для записи. Хорошо: значит, то, что она ищет, тоже должно быть где-то аккуратно записано. И плохо: Кэтрин не знала где.

Книжные полки не дали никакой подсказки. Все книги были толстые, все в кожаных переплетах, с позолотой на корешках — очевидно, медицинские труды. Были тут и полки с журналами в бумажных обложках, но Кэтрин, едва взглянув на них, поняла, что они ей тоже ничем не помогут. На обложках стояли названия вроде: «Журнал Антропологического института Великобритании и Ирландии». Нет, полки не говорили ни о чем, кроме того, что Сьюард — солидный человек, директор медицинского учреждения и старается быть в курсе новейших исследований в своей области. Кэтрин порадовалась тому, что окна открыты, иначе в комнате было бы нестерпимо жарко от солнца, даже для нее. Она и не думала, что в Англии бывает так тепло.

Так, а письменный стол? Да! На кожаной обложке книжки стояла надпись: «Ежедневник». Кэтрин раскрыла ее на странице, заложенной ленточкой. На этой неделе, с воскресенья по субботу, значилась сегодняшняя встреча, уже зачеркнутая — очевидно, второпях. А на полях, тоже торопливо, судя по брызгам чернил, было написано: «Явиться по вызову». Доктор Сьюард был не похож на человека, который сажает кляксы при письме — разве что в момент раздражения или душевного смятения. Она перелистнула страницу на прошлую неделю. Там, в графе «Пятница», «13:00–14:00», было записано, на этот раз аккуратным почерком: «Встреча с Э. П.» Значит, он действительно записывает в ежедневник не только деловую информацию, но и личную. Нужно листать дальше. Дальше, насколько она могла понять, шли записи, касающиеся больничных дел, в том числе упоминалась встреча с лордом Холлингстоном. Погодите-ка… А это что? Через неделю, в 17:00: «Встреча с Э. П. Сохо, Поттерс-лейн, 7». Это, должно быть, та самая встреча, о которой они спорили с Эдвардом Прендиком. Записать адрес было не на чем, а брать что-то из кабинета не хотелось — придется просто запомнить. Она полистала дальше… опять больничные дела. До последней недели сентября, после которой шли уже чистые листы. На этой странице было написано только: «S.A., Будапешт». Дальше ничего не было — страницы за сентябрь, октябрь и ноябрь были еще не заполнены.

«S.A., Будапешт» наверняка означает собрание Общества алхимиков в Будапеште. Но с какой целью? Научная конференция, посвященная последним открытиям? Так ведь, кажется, принято у ученых? Ван Хельсинг упоминал о том, что представил материалы на конференцию. Это может занять около недели. Но все это только догадки, а на самом деле там, может быть, что-нибудь совсем другое… Может быть, в столе удастся найти еще какую-нибудь информацию, или, еще лучше, переписку с Ван Хельсингом. В нем был один ящик по центру и еще по три с каждой стороны. Центральный ящик оказался заперт. Кэтрин просмотрела те, что справа: почтовая бумага, с названием лечебницы по верхнему краю и обычная; еще одна ручка и два пузырька чернил; папки, а в них, похоже, разрозненные записи об отдельных пациентах, еще не рассортированные. Слева обнаружилась бутылка бурбона и два стакана, три накрахмаленных воротничка и пара каучуковых чехлов для обуви — вероятно, на случай дождя.

А шкафчик для документов? Кэтрин подошла к нему и выдвинула ящики. Там лежали только истории болезни пациентов. Она полистала наугад, чтобы удостовериться, что это действительно они, но не обнаружила ничего таинственного. Стоп, чуть не забыла… Как минимум в одной истории болезни должно быть кое-что еще, помимо медицинских записей. Она быстро перебрала папки на букву Р. Нашла ту, на которой было написано: «Ренфилд, Ричард Мэтью». Она оказалась совершенно пуста. Кто-то — вероятно, сам Сьюард — вынул из нее все записи. Где же они теперь? Кэтрин вернулась к письменному столу и быстро перебрала папки с заметками о пациентах — там не было ничего, что имело бы отношение к Ренфилду. Оставался только запертый ящик — если что-то секретное и найдется, то именно там. Она уселась в кресло Сьюарда на четырех колесиках и стала внимательно разглядывать замок. В первый раз она пожалела, что не взяла с собой Диану.

Диана: — Вот видите? Никогда меня никуда не берете, а потом сами жалеете. Я бы тебе тот замок за минуту открыла. Даже меньше, чем за минуту.

Замок был похож на дверной, только поменьше, но… язычок у него был направлен вверх, в сторону крышки. Значит, приподнять штифт не выйдет, а что же делать? Повернуть его вправо или влево? Если тут вообще есть штифт…

Она просто не знала, что делать. Но из ежедневника Сьюарда можно понять, что его не будет до вечера, и пока еще ее никто не обнаружил, а значит, стоит хотя бы попытаться.

Она достала из кармана согнутую шпильку, вставила в замок и попыталась нащупать подвижные части. Да, штифт есть. Если только…

Она услышала щелчок открывающегося замка. И это не был замок письменного стола.

— Черт возьми! Что вы делаете в моем кабинете?

В дверях кабинета стоял мужчина в мешковатом сером костюме, со шляпой-котелком в руке и с негодующим видом.

С кошачьей грацией, как она предпочитала думать, а на самом деле просто в панике, Кэтрин вскочила, оттолкнула кресло — так, что оно откатилось назад и врезалось в книжный шкаф, — а затем метнулась в сторону и выпрыгнула в окно.

Кэтрин: — Это и была самая настоящая паника, а что касается грации, все было бы лучше, если бы не это дурацкое платье. Я чуть не запуталась в этом подоле.

Мэри: — Ты перебиваешь свой собственный рассказ?

Кэтрин: — Я хочу быть честной. Момент был не из тех, которыми хочется гордиться. Я ведь даже не слышала, как он шел по коридору — здоровенный мужчина, представляешь, как он топал? Я ведь все-таки кошка, если помнишь.

Считается, что кошки всегда падают на лапы. Но Кэтрин, к несчастью, упала на спину — в заросли азалий, растущих у стены. Уже через несколько секунд она пришла в себя. Со всей быстротой, на какую была способна, она стянула через голову платье и бросила под куст. Они будут ловить женщину в синем. Ее кальсоны и нижняя рубашка — не лучшая маскировка в зеленой траве, но хоть не синие, и то хорошо.

Она услышала крик Сьюарда наверху, а потом — еще крики, в коридорах лечебницы. Но видеть ее с этой стороны здания никто не мог, во всяком случае пока. Со всех ног она бросилась по траве за угол, к задней стене дома — там тоже никого не было, только белье все еще трепыхалось на веревках. Очень скоро все догадаются, где ее искать! Но вот наконец она добежала до зарослей у каменной стены. Тяжело дыша, припала к земле за кустами и оглянулась назад. Двое санитаров, с которыми она говорила раньше, как раз вышли из-за угла дома, и еще один мужчина — не в белом халате, а в одной рубашке и почему-то с метлой в руках, — выбежал из двери черного хода. Это, должно быть, кто-то из обслуги? Значит, в лечебнице уже подняли тревогу.

По возможности бесшумно Кэтрин пробралась через кусты к пролому в стене.

Перед тем как перешагнуть через каменную кладку, она еще раз оглянулась. Высокий рододендрон загораживал обзор, и невозможно было разглядеть, что происходит на лужайке. Но голоса пока что не приближались — только беспорядочные крики слышались то тут, то там.

— Вы, кажется, что-то потеряли, мисс, — проговорил Чарли. Ухмыльнулся с таким видом, словно никак не мог удержаться, и протянул ей сумку с одеждой преподобного Крэшоу.

— Ладно, ладно. Да, я идиотка, Чарли. — Она стала торопливо переодеваться обратно в поборника трезвости. — Доктор Сьюард вернулся раньше времени и увидел меня. Я должна была услышать, как он идет по коридору. Я должна была учуять его за дверью. Что толку от сверхчеловеческих способностей, если ими не пользуешься? На них нужно было полагаться, а не на записи в ежедневнике, тогда бы он не застал меня врасплох. Никогда не жди от человека, что он поступит так, как обещал.

— А я и не жду, мисс.

Ну вот, на ней снова наряд преподобного Крэшоу. Она снова собрала волосы в узел, заколола оставшимися шпильками и надела шляпу. Узел получился уже не такой тугой, как раньше, но что поделаешь.

— В Перфлите нам больше делать нечего. Думаю, нужно первым же поездом возвращаться в Лондон. Ну и чепуха вышла… хотя кое-что важное я все-таки узнала.

— Что важное?

— В поезде расскажу. Пошли. Если будем идти, как говорил Джо, то выйдем к воротам дома Карфэкса. А потом вернемся на Норт-роуд и оттуда к центру. Меня будут искать, но ищут-то они одну женщину, а не двух мужчин.

Дома, в Лондоне, надо будет сразу же рассказать Мэри и остальным о встрече в Сохо и о загадочном собрании S.A. в конце сентября. Что бы это могло значить? Что будет происходить в Будапеште?

Они снова двинулись через лес — Чарли шел впереди, раздвигая перед Кэтрин ветки. Иногда до слуха Кэтрин долетали крики со стороны лечебницы, но слов было не разобрать. Она устала, ей хотелось есть и было ужасно стыдно за себя. Кто угодно на ее месте справился бы лучше, даже Диана!

Диана: — Что значит — даже Диана? Да ты все дело провалила с треском. Уж конечно, я справилась бы лучше.

Кэтрин: — Я только хотела сказать, что ты очень импульсивна и часто отвлекаешься. А я, конечно, все провалила с треском к чертям в болото, как сказал бы Чарли. Спасибо, что напомнила.

Сьюард-то, может, и не разглядел ее как следует, чтобы узнать в лицо, а вот те два санитара наверняка разглядели, и леди Холлингстон тоже. Флоренс не в счет, она все равно не сможет ее описать… разве что на бумаге? Остается надеяться, что ей удастся добраться по Хай-роуд к центру городка и оттуда к вокзалу в виде преподобного Крэшоу, не привлекая к себе внимания.

Вот и ворота дома Карфэкса — выше и внушительнее, чем те, ржавые и сломанные, с противоположной стороны. И они были открыты. Они с Чарли уже собирались войти, как вдруг Чарли остановился — так резко, что Кэтрин едва не налетела на него.

— Фараон, — прошептал он.

Где?.. Она сделала осторожный шаг вперед и взглянула налево, куда он показывал. Да, возле гравийного карьера она разглядела долговязую синюю фигуру местного констебля. Он смотрел не на них, а в другую сторону — в сторону лечебницы. Может быть, удастся как-нибудь прошмыгнуть мимо, пока он не видит?

— Гарри, это не женщина!

Кто это сказал? Это прокричали откуда-то с дороги, ведущей к лечебнице.

— Что-что? — крикнул в ответ констебль, по-прежнему стоя к ним спиной.

— О чем они говорят? — прошептал Чарли. Он слышал голоса, но не мог разобрать слова — для этого были нужны уши пумы.

Диана: — Ой, ради бога. Как ты назовешь эту книгу? «Приключения женщины-пумы», автор — Кэтрин Моро?

Жюстина: — А я бы почитала. По-моему, вышла бы отличная книжка.

Хотя они стояли довольно далеко от безымянной дороги, Кэтрин слышала разговор совершенно ясно, а затем уловила и звук бегущих шагов. Она увидела, как рядом с синим форменным мундиром появился белый халат. Это был один из санитаров, тот, с которым она разговаривала у входа, когда переоделась в сумасшедшую. Он согнулся, упершись руками в колени, и тяжело дышал. Очевидно, не привык к таким пробежкам.

— Это не женщина, говорю. Альберт нашел под кустом платье, которое на нем было, и следы на земле от мужских башмаков, с квадратными каблуками. Леди Холлингстон говорит, что разговаривала с ним. То есть она-то, конечно, думала, что разговаривает с женщиной, только странно похожей на мужчину, со слегка пробивающимися усиками. Его легко будет опознать: ее милость говорит, у него глаза разные — один голубой, а другой зеленый.

Один голубой, а другой зеленый? У Кэтрин глаза были не голубые и не зеленые, да и усиков никаких не было, даже «слегка пробивающихся». Еще чего не хватало! Выходит, леди Холлингстон намеренно солгала — но зачем? Или она просто сумасшедшая и несла что в голову взбредет, когда ее допрашивали? Сейчас это было неважно. Дай Бог здоровья леди Холлингстон.

Миссис Пул: — Я потом разузнала кое-что об убийстве этого Холлингстона. Оказывается, однажды утром, после того как не разговаривал с женой за завтраком уже двадцать лет, так как, по его словам, это отвлекало его от чтения «Файненшел Таймс», покойный лорд Холлингстон поднял глаза от газеты и сказал, что его яйцо всмятку переварено на одну минуту и что ей следовало бы лучше следить за прислугой. Она убила его ножом для мяса — взяла да и перерезала горло. Вообразите только! Конечно, убийство — это плохо, но я не могу ее винить. Первое, что он сказал ей за завтраком, после двадцати лет молчания…

— Тут недавно его преподобие болтался по улицам, — сказал констебль. — Женщины жаловались, что он им ребятишек перепугал своими россказнями про адское пекло. Как думаете, может, это он и есть?

— Сомнительно. Вряд ли вор станет проповедовать перед тем, как идти на кражу, верно? Но если увидите этого проповедника, я бы на вашем месте его задержал и допросил. Кто знает, может, он что-нибудь видел. Главное, посмотрите, вдруг у него один глаз голубой, а другой зеленый!

— Ладно. Скажу Сэму, чтобы прочесал для начала окрестности — вор ведь наверняка этим путем на станцию пойдет. И дайте мне знать, если еще что-нибудь услышите. И надо же было как раз сейчас такому случиться — только я собрался домой обедать. Вот уж моя благоверная будет недовольна…

Кэтрин втащила Чарли обратно под тень деревьев. Было ясно, что Норт-роуд под наблюдением. Если констебль увидит ее, то есть преподобного Крэшоу, он ее задержит и будет допрашивать.

— И что теперь, мисс? — спросил Чарли, оглядывая ее с головы до ног. Если констебль как следует приглядится к Кэтрин, он догадается, что она не мужчина. Это тебе не замотанная хлопотами домохозяйка, его мужским костюмом и заколотыми в узел волосами не проведешь. Пусть он и не признает в ней вора, который пробрался в кабинет Сьюарда, но наверняка заподозрит в каких-то тайных делишках, иначе к чему бы ей так маскироваться. Вероятнее всего, посадит под арест до выяснения личности. И придется ей объяснять, с какой целью она выдавала себя за священника…

Кэтрин прислонилась спиной к каменной стене, сползла по ней вниз и опустилась на землю среди папоротников. И правда, что же теперь? Пока что они с Чарли тут в безопасности, но ведь, чтобы вернуться домой, им нужно попасть на вокзал, а к нему только два пути — или через центр городка, или по болотам, что лежали между домами рабочих и вокзалом. Мысль о болотах она сразу же отбросила — это было еще хуже, чем полиция. Болота — это вода. Она терпеть не могла воду, даже мелкую, — а вдруг они еще и увязнут в этой грязи? Позвать на помощь — значит, выдать свое местонахождение полиции. Может, вернуться в дом Джо Эбернейти? Но если их с Чарли увидят поблизости, это может навлечь подозрения на Джо и его мать. Нет, нужно что-то такое придумать, чтобы пройти по Хай-роуд — быстро, тихо, незаметно…

— Сегодня же понедельник, — вдруг сказала она, дергая Чарли за полу пиджака.

— Что? — Чарли посмотрел на нее с высоты своего роста как на сумасшедшую.

— Понедельник, время обеденное, Англия, солнце светит.

Он смотрел все так же непонимающе.

— Ты что, не знаешь, что здесь, на острове Альбион, как назвал его Мильтон или какой-то другой поэт, понедельник — день стирки. Что все порядочные женщины в Перфлите вывешивают у себя на заднем дворе именно сегодня? Одежду! Одежду на веревках! Будем надеяться, что она уже высохла. Идем, Чарли! Придется прикончить преподобного Крэшоу.

Она встала, размяла руки (они все еще побаливали после падения из окна Сьюарда) и двинулась в обратный путь среди деревьев. Нужно было вернуться на тропинку через Карфэксовский лес, а потом к домам рабочих, где преподобный Крэшоу сегодня раздавал свои брошюрки. Все дома были похожи на домик Джона Эбернейти и выстроены одним и тем же подрядчиком: компактные, спроектированы в соответствии с современными стандартами гигиены, с задним и передним двором. Вот на задних-то дворах и должно найтись то, что ей нужно.

Пока они снова продирались через подлесок, тем же путем, что и раньше, она успела прийти к тому же мнению о загородной местности, что и Чарли: да, по-своему здесь очень красиво, но лучше бы любоваться этой красотой на расстоянии. Если уж нельзя жить на склонах Анд, пусть будут лондонские улицы с омнибусами! Она снова стала думать о том, что прочитала в ежедневнике Сьюарда. На той неделе, что помечена «S.A., Будапешт» — он собирается туда вместе с Ван Хельсингом? Она должна была ехать в Вену вместе с Мэри и Жюстиной, — но кто же тогда выяснит, что происходит здесь? Кто будет следить за Сьюардом и Прендиком на Поттерс-лейн в Сохо? Не то чтобы ей хотелось еще раз увидеть Прендика — ничего подобного. Но кто-то же должен разузнать, что он затевает. И Сьюард вместе с ним, конечно?

Они снова прошли мимо дома Карфэкса — на этот раз он не показался ей таким зловещим, скорее почти комичным из-за такого соседства настоящей и поддельной готики. Вот и задние ворота со сломанным замком. Затем тропинка среди деревьев, и вот наконец задние дворы рабочих домов. Но ее уже разморило от жары и усталости, и она даже с Чарли больше не разговаривала — только жестами показывала, куда идти.

На первой веревке висело одно постельное белье. Который теперь час? Наручных часов у нее не было, но судя по солнцу — далеко за полдень. Пить хотелось ужасно. И Чарли, должно быть, тоже: лицо у него было бледное и мокрое от пота. Но он шел за ней, не отставая и не жалуясь. Они крались за задними дворами, между Карфэксовским лесом и белеными заборами, стараясь держаться за деревьями, но достаточно близко, чтобы разглядеть за заборами зреющие овощи, копающихся в земле кур, иногда — ребятишек, со смехом гоняющихся друг за другом или тихонько играющих в одиночестве. Наконец, на заднем дворе одного из домов, самого ветхого, они увидели как раз то, что им было нужно: на веревке висело вылинявшее сиреневое платье, уже несколько лет как вышедшее из моды. Должно быть, его уже носили только дома, может быть, в дни стирки и уборки, но для того, чтобы пройти мимо констеблей — в самый раз. Вокруг никого не было — ни детей, ни хозяек, приглядывающих за бельем, ни, слава богу, собак, — и не прошло и минуты, как платье было ее.

Еще три дома — и они собрали все необходимое: в придачу к платью — корсет, лиф-чехол и нижнюю юбку. Все это она собиралась надеть прямо на мужские кальсоны и нижнюю рубашку, но этого не будет видно: снаружи все будет выглядеть вполне по-женски. После катастрофы в лечебнице приятно было провернуть одну за другой три успешных операции, пусть даже это всего лишь воровство белья с веревки.

Заполучив все необходимое, она снова спряталась за деревьями, скинула с себя костюм преподобного Крэшоу и переоделась в женское платье. Чарли затянул на ней корсет так туго, как только мог, но все равно он был ей велик — его прежняя владелица была куда упитаннее. Лиф-чехол был снят с другой веревки и оказался тесноват, а платье тоже болталось слишком свободно, но делать нечего. В конце концов, девушка из того социального круга, к которому принадлежала мисс Кэтрин Монтгомери, едва ли могла рассчитывать на новое платье по фигуре. Кэтрин Монтгомери — ей уже случалось называться этим именем, и теперь оно снова ей пригодится. Конечно, место для примерки нового туалета было не самое удачное — зеркала нет, ветки цепляются за платье. К тому же сразу пришлось обирать репьи с подола, волочащегося по земле. Те, что она не заметила, оторвал Чарли. И все-таки лес, испещренный пятнами света и тени, не уступил бы в красоте и изяществе любому дамскому будуару.

Она заново уложила волосы в низкий пучок, оставив локоны вокруг лица, чтобы сразу было видно, что она женщина — самая настоящая женщина и никто иной, и это вовсе не она еще час назад разгуливала в мужском костюме, — и оглядела себя.

— Кажется, я похожа на гигантский крокус.

Чарли ухмыльнулся:

— Ничего, сойдет. Только вы кое-что забыли. Погодите-ка…

Он вернулся минут через пять, когда Кэтрин начала уже терять терпение. В руке он держал соломенную шляпку — слегка помятую и потрепанную, украшенную шелковыми цветами. А в другой — спелую дыню.

— Ой, Чарли, ты просто гений, — сказала Кэтрин. — У тебя что, и ножик с собой?

— У меня-то? — переспросил он, словно не верил, что она может задать такой вопрос. Чтобы у него, у Чарли Саттона, не было при себе ножа? Он тут же раскрыл свой перочинный ножик и нарезал дыню ломтиками.

— Вот если бы вы Диане про это сказали — ну, насчет того, что я гений, — я был бы вам очень благодарен. А то она думает, что я ни на что не гожусь.

— Вздыхать по Диане — очень глупая затея, знаешь ли, — заметила Кэтрин. Она взяла протянутый ей ломтик дыни и стала высасывать из нее сок, так, что он побежал по подбородку. Она вытерла лицо рукой и облизала пальцы. Эх, надо было стянуть еще и носовой платок. — А это откуда? — Она с сомнением оглядела шляпку, надела ее на голову, стараясь не растрепать прическу, кое-как державшуюся на оставшихся шпильках. Завязала ленты под подбородком. Они были слегка потрепаны на концах.

— С пугала. Ты похожа на служанку, которой дали выходной.

— Так и задумано. А ты мой братишка, которого я потащила с собой в гости… к нашей старенькой маме?

— Тогда уж лучше к тетушке. Местные копы же сразу догадаются, что мы не здешние.

Это верно. Уж у Чарли-то, во всяком случае, прямо на лбу было написано, что он из Лондона. Если у мальчишки волосы гладко зачесаны назад, а на голове шляпа, когда-то, в далеком прошлом, принадлежавшая благородному джентльмену, если он привык держаться с таким неизменным хладнокровием, — больше ему и быть неоткуда.

Еще по ломтику дыни на брата — чтобы жажда в дороге не мучила. Через несколько минут мисс Кэтрин Монтгомери и мастер Чарли Монтгомери уже шагали по Норт-роуд. Сумка преподобного Крэшоу вместе с его одеждой была зарыта под дубом и забросана прошлогодней листвой. Обратные билеты и все деньги преподобного Крэшоу перекочевали в карманы Чарли.

Когда они неспешно проходили мимо ворот лечебницы, санитар, стоявший у стены, окликнул их:

— Вам не попадался мужчина по дороге?

На сей раз это был тот, что курил сигарету. Должно быть, другой занялся более активными поисками. А этот, похоже, выбрал не самое удачное место для наблюдения.

— Нет, сэр, мы никого не видели, — отозвалась Кэтрин своим самым, как ей казалось, медовым голоском. — А эта дорога ведет к вокзалу?

Мэри: — Я бы не сказала, что ты умеешь говорить медовым голоском. Медовый — значит, сладкий, милый, нежный. Очень это на тебя похоже?

Кэтрин: — Самым медовым. Это превосходная степень. У каждого есть свое «самое», даже если это и не бог весть что.

Беатриче: — А по-моему, Кэтрин может быть вполне милой, если захочет.

Кэтрин: — Только нечасто я этого хочу.

— Да, повернете налево на Хай-роуд, а оттуда прямо, — сказал служитель. — Вокзал за отелем «Роял». Если встретите мужчину — приметный такой джентльмен, один глаз голубой, другой зеленый, — скажите констеблю. Он пытался совершить кражу со взломом.

— Ладно, скажу. Спасибочки вам, сэр!

Они прошли через центр городка, не встретив больше ни одного констебля — и куда они все подевались? Должно быть, все еще рыщут в рабочем квартале. Здесь они с Чарли затерялись в обычной перфлитской толпе. Мужчины катили тележки с фруктами и овощами, поношенной одеждой и подержанной мебелью. Женщины с корзинками для покупок разглядывали витрины магазинов и вслух возмущались ценами. Школьники, у которых только что закончились уроки, стайкой бежали по улице со смехом и криками. Когда проходили мимо «Черной собаки», Кэтрин заметила у дверей компанию мужчин. Среди них был и Джо — он стоял, прислонившись к стене и скрестив руки на груди. Даже сквозь уличный шум Кэтрин смогла разобрать обрывки разговора.

— Говорят, какие-то важные бумаги украл… переоделся женщиной… глаза разные…

Быстро же тут распространяются слухи. Джо в разговоре не участвовал, и вид у него был обеспокоенный.

Когда они проходили мимо, он мельком взглянул на Кэтрин, заметил Чарли и тогда уже вгляделся в Кэтрин повнимательнее. Чуть не подскочил, когда понял, кто это. Нет, все-таки притворяться Джо совсем не умеет. Она посмотрела ему прямо в лицо, словно хотела сказать: «Да, я вижу, вы меня узнали», отвернулась и дернула Чарли за рукав, будто нетерпеливая старшая сестра. Нужно ведь было и из образа не выйти, и на поезд успеть.

Когда подходили к вокзалу, Кэтрин увидела констебля Гарри: тот стоял у билетной кассы с самым официальным видом, в синем мундире и в каске с серебряной звездой. В их сторону констебль едва взглянул, и Чарли вздохнул с облегчением. Но не успели они далеко отойти, как он окликнул:

— Эй, мисс, вы, часом, не в Лондон направляетесь?

— Да, сэр. Мы с братишкой там служим.

— Ну глядите, будьте осторожны, — сказал он и снова прислонился к стене. — Тут вор бродит. У нас есть основания подозревать, что он утром приехал из Лондона и попытается уехать обратно. Дело ясное — в таком-то маленьком городишке, как Перфлит, его сразу заметят, а в этом вертепе, как говорится, ему самое раздолье!

— Ой, ужас какой! — сказала Кэтрин Монтгомери. — Не дай бог, еще у меня чего-нибудь украдет. Матушка всегда говорит: ты деньги лучше в носовой платок заверни, да в карман, а то вдруг сумочку из рук выхватят.

— Разумная женщина ваша матушка. Ну глядите, если увидите его в поезде, просто скажите начальнику станции или полицейскому. Вы его не пропустите: у него один глаз голубой, а другой зеленый. Надо же, такой приметный, а таким ремеслом занялся. Ну, думаю, от нас не уйдет. Мы сейчас прочесываем вокзал и все дороги. Если только в Карфэксовском лесу заночует — ну что ж, на здоровье — пусть из него там вурдалаки всю кровь высосут! Но рано или поздно мы его поймаем.

— Ой, меня ж теперь кошмары замучают! — Она старательно притворилась испуганной.

— Не бойся, сестренка, я тебя в обиду не дам, — сказал Чарли и успокаивающе сжал ей руку повыше локтя. Она постаралась изобразить благодарность. Он что, забыл, что она повредила эту руку, когда падала из окна Сьюарда? Даже от легкого пожатия было больно.

Но констебль Гарри одобрительно кивнул.

Они уселись на скамейку на платформе и сидели там под бдительным оком констебля, почти не переговариваясь, только изредка жалуясь на жару. Кэтрин так устала, что ей было не до разговоров. Ну и денек выдался!

Через двадцать минут подошел лондонский поезд.

— Вот так вор с разными глазами все-таки утек у Гарри из-под носа, — сказала Кэтрин, уже сидя на диване в гостиной клуба «Афина», рядом с Шерлоком Холмсом. — А потом нам пришлось сесть в омнибус, потому что в этом сиреневом кошмаре я ни один кэб остановить не могла, все проезжали мимо. Кэбы — для джентльменов, вроде мистера Холмса, а служанкам в заплатанных платьях остаются омнибусы! Ей-богу, я уже готова была в анархистки податься…

— Бога ради, не говори этого при миссис Пул, — сказала Мэри. — Ты же знаешь ее преданность королеве.

Миссис Пул: — Вы правы, мисс. Боже, храни королеву! Хотя я все равно не приняла бы заявление мисс Моро всерьез. Иногда в ней есть что-то от Дианы.

Кэтрин: — Попрошу меня не оскорблять, миссис Пул. И я не собираюсь взрывать парламент. Во всяком случае, пока.

— В общем, я все испортила, — продолжала она. — Сьюард меня видел, хотя в лицо, может быть, и не запомнил. Я потеряла мужской костюм, а он стоит не меньше двух гиней, если брать с рук. И ради чего? Я узнала, что в следующий понедельник Сьюард встречается с Прендиком в Сохо, но не узнала зачем. Что такое опять затевает это Общество алхимиков? Вот почему мне придется остаться здесь — только я могу это выяснить. Думаю, все со мной согласятся, что Беатриче шпионить за людьми нельзя: еще отравит кого-нибудь нечаянно. А Диана… ну, в общем, нет и нет. К тому же в конце сентября в Будапеште будет происходить что-то важное, и это связано с Обществом. Эта неделя, с двадцатого по двадцать четвертое, была помечена у Сьюарда в календаре, и там было написано только: «S.A., Будапешт». Опять я не знаю, что это значит. А еще я умираю от голода. Вы уже пили чай?

Мэри, все это время внимательно слушавшая, встрепенулась:

— Миссис Пул как раз собиралась его принести. Я позвоню.

Она дернула шнурок звонка, и тот отозвался издалека, из кухни. Доктор Ватсон тем временем осмотрел царапины на руке Кэтрин.

— Нужно только промыть и протереть спиртом, — сказал он. — Скоро будете как огурчик, мисс Моро. Хотя и огурчики выглядят не очень в такую жару.

— Кэтрин, мы, кажется, знаем, что будет происходить в конце сентября, — сказала Жюстина. — Мэри получила телеграмму.

— Да, — сказала Мэри, снова усаживаясь в кресло. — Вот, гляди… — Она протянула телеграмму Кэтрин и стала рассказывать обо всем, что произошло утром. Едва она дошла до того момента, когда Элис вбежала в гостиную мистера Холмса, как вошла миссис Пул с чаем, а за ней Беатриче — она тут же уселась на свой любимый подоконник. Теперь на столе был и чай для всех, и бутерброды с мясным паштетом, и бисквит «Виктория», и пирожки с джемом, и зеленая тина для Беатриче. Не было за столом только Дианы и Чарли. Мэри была рада, что ее сестра не пришла в гостиную: она бы без конца жаловалась на то, что ее не берут с собой.

— Значит, в Вену поедут Мэри с Жюстиной, — сказала Беатриче и глотнула своего ядовитого зелья.

Беатриче: — Не называй его так. Не нравится, не пей — кажется, так говорят по-английски? А критиковать мою диету совсем не обязательно. Я хотя бы не плотоядная, как некоторые.

Кэтрин соскребала с бутербродов мясной паштет и ела прямо руками. Тот порядок, что был принят за столом у миссис Эбернейти, ей нравился куда больше, чем здешние церемонии.

Миссис Пул: — Ну, знаете ли! Если вам не нравится, как я подаю на стол, вам достаточно сказать. Можете есть на кухне из плошки на полу, как Альфа и Омега! Или мышей ловить в подвале… Миссис Эбернейти — женщина добрая, но здесь живут леди. В этом доме еда будет подаваться так, как положено.

— Думаю, мы можем заключить, что доктор Сьюард намерен ехать на собрание, о котором упомянула мисс Моро, — собрание Общества алхимиков в Будапеште. Поэтому он отметил эту неделю в своем ежедневнике буквами S.A.. — Беатриче наклонилась вперед, уперла локти в колени и нахмурилась. — Дело начинает проясняться — я правильно выражаюсь по-английски? Тем временем Кэтрин будет следить за мистером Сьюардом в Сохо. А я? Буду просто сидеть и охранять дом?

— Форт. Ты будешь охранять форт. — Мэри взяла еще кусочек бисквитного торта. Она и не замечала, как сильно проголодалась.

— Выходит, от меня одной никакой пользы. — Беатриче с несчастным видом смотрела в чашку.

— Есть польза, — сказала Жюстина. — Кто-то же должен позаботиться о миссис Пул и Элис, и о Диане, конечно.

— И телеграммы принимать, — сказала Мэри. — И поддерживать связь между всеми нами. Ты будешь нам здесь очень нужна, Беа.

Беатриче кивнула, но было заметно, что это ее не убедило.

— И, думаю, мы примем ваше предложение заплатить за билеты, мистер Холмс, — сказала Мэри. — Если, конечно, никто не возражает?

Ей самой не очень нравилась эта идея, но что делать — ситуация изменилась, и от их тщательного разработанного плана приходилось отказаться.

Никто из присутствующих членов клуба не высказал возражений, только Кэтрин подняла брови и сморщила нос — так она обычно выражала неудовольствие.

— В таком случае нужно собираться и ехать как можно скорее. Через два дня, в крайнем случае — через три, мы с Жюстиной выезжаем с вокзала Кингз-Кросс. А затем из Дувра в Кале, Париж и Вену на Восточном экспрессе.

— А меня вы будете держать в курсе дела? — сказал Холмс. Это был, в сущности, даже не вопрос.

— Разумеется, — ответила Мэри, более язвительным тоном, чем намеревалась. Пусть он платит за эту поездку, но она пока еще не состоит в «нерегулярных полицейских частях Бейкер-стрит» и не обязана регулярно докладывать мистеру Холмсу. Но она напомнила себе, что он взял на себя все расходы, а это все же стоит… ну, хотя бы благодарности. Значит, нужно привыкать быть благодарной.

Он едва кивнул в ответ. Снова стал самим собой, обычным суховатым Холмсом. Удастся ли ей когда-нибудь узнать побольше об этой таинственной Ирен Нортон? Ведь она встретится с этой женщиной в Вене. Не очень-то приятно было думать об этой встрече.

Через несколько дней она отправится в путешествие — такое дальнее, в каком никогда еще не бывала. Она думала об этом с опаской и с восторгом одновременно. Но они едут для того, чтобы спасти Люсинду Ван Хельсинг — вот главная цель их поездки. Это не увеселительная прогулка. Они должны спасти мисс Ван Хельсинг и помешать Обществу алхимиков проводить новые эксперименты на других девушках. Завтра она отправится в банк и снимет со счета двадцать фунтов на дорожные расходы, затем купит пару перчаток, которые можно стирать, и туфли на каучуковой подошве. А Жюстине понадобится мужской макинтош. Что еще? Завтра с утра надо будет составить список. Главное, чтобы все было должным образом организовано, тогда и беспокоиться будет не о чем.

Она не знала и не могла знать, что где-то, через пол-Европы от них, Люсинда Ван Хельсинг сидит сейчас под замком в камере с решетками. И пронзительно кричит.

Глава IV. По ту сторону Ла-Манша

Мэри неотрывно смотрела на серо-голубые воды канала, проносившиеся мимо парома, хотя, конечно, на самом деле это паром шел по воде, уплывая все дальше и дальше от Англии. На волнах за кормой играли маленькие белые барашки. Наконец-то можно вздохнуть. В последние дни даже дышать было некогда — все они прошли в лихорадочных сборах. Она побывала в банке — чтобы было с чем ехать в Вену и в Будапешт. Изучала курсы валют, чтобы заранее удостовериться, что их не обманут. Франция — франки и сантимы, Австрия и Венгрия — новые кроны и геллеры, хотя и старые флорины и крейцеры тоже, очевидно, еще не изъяты из обращения. Все это казалось ей совершенно лишними сложностями, но в путешествиях вообще лишние сложности на каждом шагу.

Она еще раз встретилась с мистером Холмсом: ему уже случалось путешествовать тем же путем до Вены, и он мог рассказать ей, чего следует ожидать, хотя бы в общих чертах.

— Венгрия — это отдельная территория, мисс Джекилл, — сказал он. — Необычная маленькая страна, очень гордая, а ее язык почти невозможно выучить. Кое-кто утверждает, что это и есть граница цивилизованной Европы! Во всяком случае, у вас будет еще один человек, с которым можно связаться, помимо мисс Мюррей: Ирен Нортон уже ответила, что сделает все от нее зависящее, чтобы помочь вам. Когда прибудете в Вену, отправляйтесь сразу же к ней на квартиру.

Мэри пробормотала слова благодарности, еще не зная, что ей думать о предложении помощи от миссис Нортон.

Наконец, она сделала кое-какие покупки, чтобы мистер Джастин Фрэнк и его сестра Мэри были обеспечены в дороге всем необходимым, и притом по разумной цене. Сейчас на ней была поясная сумка, и это действительно оказалось очень удобным — никакого сравнения с дамскими ридикюльчиками. У Жюстины была большая сумка на ремне, которую можно было носить на плече. Был у них и чемодан — обтянутый кожей, как рекомендовано в «Полном руководстве для путешественниц» миссис Майлз-Моубрей, которая, если верить рекламе, побывала во всех странах Европы и даже пересекла Сахару с верблюжьим караваном. Хорошо хоть, в этой поездке дело обойдется без верблюжьих караванов!

Надо бы взглянуть, как там Жюстина: она ушла вниз, потому что страдала морской болезнью. Какой же огромный этот канал! Берегов нигде не видно. Мэри никогда еще не видела водоема шире Темзы, и теперь, покидая Англию, ощущала в груди одновременно печаль и восторг. Сейчас печаль взяла верх — должно быть, оттого, что она не выспалась ночью, а день до сих был сплошной чередой забот и хлопот. Сначала прощание с миссис Пул, Беатриче, Кэтрин и Элис в гостиной на Парк-Террейс, 11, уже с багажом наготове. Диана отказалась их провожать — она не вышла из своей комнаты, заявив, что, раз ее никто не любит и никуда с собой не берет, она их больше видеть не хочет никогда.

Мэри это не встревожило — ну, может быть, чуть-чуть. Ее только обижало, что сестра не захотела с ней проститься, расставаясь на целый месяц. А что может случиться за этот месяц? Никто из них не знал. Они с Жюстиной уезжают к самой границе цивилизованной Европы, если верить мистеру Холмсу. Что их там ждет? Она не могла даже представить.

Беатриче пожала им руки, не снимая перчаток, а Кэтрин, к удивлению Мэри, коротко обняла обеих. Обычно Кэтрин была не любительницей нежностей. Миссис Пул немного всплакнула, а Элис шмыгнула носом и уткнулась лицом в свой фартук.

— Соринка в глаз попала, — глухо проговорила она.

Мэри окинула гостиную прощальным взглядом, задержавшись на портрете матери над камином. В последний раз она смотрит на этот дом, где прожила столько лет, а теперь расстается с ним… на какой срок? Она не знала точно, как долго продлится их путешествие. Мысленно она попрощалась с портретом и пообещала, что непременно вернется… когда придет конец их приключениям.

Миссис Пул: — Я бы сделала то же, что и Элис, если бы вспомнила, чему меня учили. Хорошая прислуга никогда не дает волю чувствам — так мне говорил отец, когда был жив, упокой, Господи, его душу. Но ведь вы уезжали в такую даль, и никто не знал, когда вернетесь!

Мэри: — Но ведь вернулись же в конце концов, миссис Пул, — живыми и невредимыми.

Миссис Пул: — В конце концов! А до тех пор чего я только не передумала…

Кэтрин: — Не могли бы вы хотя бы постараться не забегать вперед? Взять хоть то, что Мэри благополучно вернулась домой… не говорите хотя бы, вернулись ли остальные!

Мэри: — Ой, ради бога. Если бы мы не вернулись, мы бы не писали эту книгу. Главное ведь в том, что с нами было в пути!

Кэтрин: — Это просто невозможно — чего только писателям не приходится терпеть от своих персонажей. Напомните мне, зачем я вообще с этим связалась?

Мэри: — Прошу прощения. Мы не твои персонажи, мы полноправные члены клуба «Афина». Что же касается того, зачем ты с этим связалась… Нам нужны деньги, помнишь?

Кэтрин: — Ах, да.

Ватсон с Холмсом ждали у дома в наемном экипаже. Ватсон сердечно пожал им руки, и Холмс повез их на Чаринг-Кросский вокзал. Он хотел помочь донести чемодан, однако мистер Джастин Фрэнк и сам отлично мог справиться с любым багажом.

На Чаринг-Кросском вокзале, когда они уже собирались садиться на поезд в Дувр, мистер Холмс тоже пожал им руки — Мэри, как ей показалось, чуть дольше, чем требовала простая вежливость.

— Я буду волноваться за вас, мисс Джекилл, — сказал он, — но я знаю: английская девушка, обладающая вашим здравым смыслом и наблюдательностью, всегда сумеет о себе позаботиться. Буду с нетерпением ждать вашего возвращения и известий о ваших приключениях. Помните, вы обещали регулярно присылать телеграммы!

— Конечно, мистер Холмс, — сказала она, обрадованная непривычной похвалой, хоть и несколько раздосадованная напоминанием о телеграммах. Ну конечно, она будет посылать телеграммы. Она же сказала!

Итак, они доехали на поезде до Дувра, а там пересели на паром. Мэри взглянула на часы. Минут через двадцать они будут в Кале. Там нужно будет успеть на поезд до Парижа, и тогда у них будет достаточно времени, чтобы пересесть на Восточный экспресс. Не свериться ли с расписанием, которое она составила для себя? Оно лежало в поясной сумке. Впрочем, она и так помнила его наизусть: поезд до Дувра отправляется в 9:00, паром до Кале в 11:50, поезд до Парижа отправляется в 13:15 с вокзала Гар Маритим, следует через Болонь и Амьен, прибывает на Гар-дю-Нор в 16:15. Оттуда нужно будет добраться до Гар-де-Лест и сесть на Восточный экспресс — отправление в 17:30, прибытие через два дня, в 23:15, на станцию Вестбанхоф, чтобы это ни значило. Ниже, под расписанием, был записан адрес Ирен Нортон, который дал ей мистер Холмс, и будапештский адрес мисс Мюррей, указанный в телеграмме. Там же, в поясной сумке, лежали двадцать фунтов, которые она сняла в банке, после чего для миссис Пул на банковском счету Мэри, открытом три месяца назад для клуба «Афина», осталось всего два фунта. Доступ к этому счету имели они все, кроме Дианы: Диане она в денежных делах не доверяла. Может быть, не следовало брать так много? Но Кэтрин сказала Мэри, чтобы брала как можно больше, они с Беатриче как-нибудь проживут. Мэри еще раз мысленно все проверила и тут же почувствовала, что это глупо. Расписание не изменилось, денег не убавилось и не прибавилось — все это просто нервы.

Лучше сходить и посмотреть, как там Жюстина — то есть ее брат Джастин, как ее нужно теперь называть. Жюстина… то есть Джастин сказал, что предпочитает страдать в одиночестве, но ей, как любящей сестре, лучше все-таки убедиться, что с ним все хорошо. Когда она видела его в последний раз, лицо у него было совсем зеленое. Да, нужно оставить мысленную пометку в памяти, чтобы не забывать на людях: теперь это ее брат Джастин.

Она обернулась и бросила взгляд на дальний конец палубы — там была лестница, по которой ей нужно было спуститься вниз. На палубе было почти пусто: небо затянули серые тучи, из которых иногда вдруг начинал хлестать дождь, и почти все пассажиры сидели под крышей. Но там, на другом конце палубы… ей, кажется, знаком этот мальчик, что стоит к ней спиной и смотрит на воду поверх ограждения! Нет, не может быть. И все же спина была знакомая, и поза тоже — руки в карманах. А эти рыжие кудри под кепкой мальчишки-газетчика — как же их не узнать? Да и саму кепку она не так давно видела на Чарли. Мальчик ловко раскачивался вместе с палубой, словно прирожденный моряк. Ему не нужно было даже держаться за поручень.

Она подошла к нему через всю палубу, хотя держалась на ногах не так твердо, как он, и встала рядом.

— Глазам своим не верю, — сказала она.

— Почему это? — отозвалась Диана. Теперь, стоя рядом, Мэри хорошо видела его… ее веснушчатое лицо под козырьком кепки. Она до того рассердилась — насколько Мэри вообще способна рассердиться, — что не находила слов.

— Ну правда, почему? — спросила Диана. — Это как раз в моем духе. Уж ты-то могла бы это знать?

И Мэри, как бы ни сердилась, вынуждена была признать, что это чистая правда.

Диана: — Вот было здорово! У Мэри лицо стало как у золотой рыбки: рот открыт, как большущая буква О!

Мэри: — Жаль, что тебя никто не утопил при рождении.

— Как? — только и спросила Мэри.

— Так я тебе и сказала! — ответила Диана с чрезвычайно самодовольным видом. Мэри так и подмывало дать ей затрещину, чтобы стереть это выражение с ее лица.

— Скажу тебе только одно: всегда нужно смотреть, не прицепился ли кто-нибудь сзади к твоему экипажу! Мальчишки с Бейкер-стрит всегда так делают, когда следят за кем-то. Бьюсь об заклад, наш Холмс дал бы пинка самому себе, если бы только знал. Какая-то девчонка его перехитрила! Тоже мне, знаменитый сыщик!

— Ну что ж, теперь поедешь обратно домой, — сказала Мэри. — С собой мы тебя все равно не возьмем. Как только доберемся до Кале, ты немедленно сядешь в поезд и поедешь назад.

— Не поеду, — сказала Диана. — И ты меня не заставишь. Только попробуй, я тогда убегу… не знаю еще куда. Может быть, так и буду таскаться за вами. А может быть, проберусь на корабль, который идет в Америку! Куда захочу, туда и поеду.

Мэри вздохнула. Нет, ей и правда не заставить Диану вернуться в Лондон одну. Пришлось бы тогда Жюстине ехать с ней, а без помощи Жюстины разве она сумеет найти и освободить Люсинду Ван Хельсинг? А если она сама вернется с Дианой, Жюстине тоже будет трудно одной, тем более, что придется разыскивать мисс Мюррей, которую она не знает, в Будапеште, где она никогда не бывала. Что же делать?

— И вообще, — сказала Диана, — ты же знаешь, я кое на что способна. Уж я бы не испортила все дело в Перфлите, как Кэтрин!

Диана: — Ну правда. Мне бы этот ящик открыть — все равно что глазом моргнуть. Спорю, Сьюард все письма от S.A. как раз там и держал. А из них мы бы узнали о Люсинде все, что нужно!

Кэтрин: — Может, хватит уже о Перфлите?

Диана: — Почему это хватит? Ты сама первая о нем заговорила. Ты же книжку пишешь, забыла, что ли?

— Если они держат эту Люсинду где-нибудь под замком, — продолжала Диана, — я смогу ее освободить. Я любой замок могу взломать, сколько их есть на свете.

И Мэри вынуждена была признать, что это, вероятнее всего, правда.

— Ну, не знаю, — проговорила она, хотя на самом деле уже знала: к добру или к худу, но Диана едет с ними, как минимум до Вены. Деваться от нее некуда. Но как же быть с Восточным экспрессом? Ведь мистер Холмс купил только два билета… — Нужно посоветоваться с Жюстиной. Идем, она внизу.

Жюстина выглядела уже получше — настолько, насколько Жюстина вообще способна выглядеть лучше. Она всегда была неестественно бледной, что и неудивительно для реанимированного трупа.

Жюстина: — А об этом непременно нужно было упоминать, Кэтрин?

— Погляди-ка, что я нашла, — сказала Мэри, крепко держа Диану за руку. — Оказывается, она всю дорогу ехала за нами на запятках экипажа! А потом, должно быть, как-то прошмыгнула в поезд. И на паром. Как воришка!

Она хмуро взглянула на Диану.

— Эй, пусти меня! — сказала Диана и вырвала руку. — Я же сама сюда пришла, так? Я хочу помочь.

— Так ты что же, предлагаешь взять тебя с нами в Вену? — спросила Жюстина. Она говорила чуть более низким голосом, чем обычно, — голосом Джастина Фрэнка, и вид у этого Джастина был усталый и недоверчивый.

— Вот именно.

Диана с вызовом смотрела на нее.

Здесь не место для споров, сообразила Мэри, окинув взглядом большой пассажирский салон. В нем, разумеется, было полно пассажиров: семьи с детьми, отцы читают газеты, матери оделяют детишек бутербродами, братья и сестры играют в карты и в веревочку, коротая время до обеда. Торговцы таскают переносные витрины. Леди-путешественницы сидят группками, по две и по три, и сверяются со справочниками Бедекера. Студенты возвращаются с каникул в университеты, на континент. В общем, было многолюдно и шумно, и на них никто не обращал внимания. И все же — не время и не место для серьезного разговора.

— Пока поедешь с нами до Кале, а там посмотрим, — сказала Мэри.

— Можно подумать, у вас есть выбор, — сказала Диана. — Не ссадите ж вы меня с парома посреди канала?

— Не искушай меня! — был ответ Мэри.

Диана ничего не ответила. Она уселась рядом с Жюстиной с самым сердитым видом. Однако до конца пути она была тиха и послушна, и это тревожило Мэри даже больше, чем встревожили бы ее обычные проказы. Что-то сейчас творится в этой рыжей голове?

Диана: — Так я же своего добилась, разве нет? Если бы я всегда добивалась своего, мне и вовсе не нужно было бы плохо себя вести. Я тогда всегда была бы такой, как Мэри.

Миссис Пул: — В жизни в это не поверю!

Когда они сошли на берег в Кале, прежде всего им пришлось искать телеграф: Мэри необходимо было сообщить миссис Пул, что Диана с ними. Здесь Жюстина оказалась бесценной спутницей. Она организовала транспортировку их чемодана на Гар Маритим и погрузку на парижский поезд — к счастью, они зарегистрировали багаж в Дувре, так что не было нужды снова проходить таможенный досмотр. Затем Жюстина помогла Мэри обменять один фунт на двадцать пять франков, с которыми Мэри сразу почувствовала себя богатой, хотя бы во французской валюте. Затем, несмотря на то что в то время, когда она, тогда еще Жюстина Мориц, в последний раз говорила по-французски, телеграф еще даже не изобрели, она нашла дорогу. Оказалось, что «телеграф» и по-французски будет «телеграф».

Когда мистер Джастин Фрэнк и мисс Мэри Фрэнк подошли к телеграфному окошечку и объяснили клерку, чего они хотят, то, к своему удивлению, узнали, что их уже ожидает телеграмма на имя мадемуазель Фрэнк.

— Mais ouis, — сказал клерк, похожий на черепаху. — Vous pouvez voir ici — votre nom sur le dessus. Mademoiselle Mary Frank^[5].

Прочитав телеграмму, мадемуазель Фрэнк удивилась еще больше.

«МОЙ ПРИВЕТ ДИАНЕ

МЫ СООБЩИМ МИССИС ПУЛ

ЧТО ОНА ВАМИ

УДАЧИ ХОЛМС».

Она все-таки отправила телеграмму миссис Пул. Раз уж решила, то нужно отправить, что бы там ни думал мистер Холмс. Боже правый, да что же он, так и будет теперь выскакивать перед ней на каждой остановке, как чертик из табакерки?

— Выходит, он знал, — сказала она Жюстине, когда они шли от телеграфа к Диане — та ждала их на углу и считала ворон. Хмурые тучи и туман, кажется, остались позади — солнце теперь так и сияло над головой, заливая ярким светом маленький французский городок с его магазинчиками и гостиницами. — Знал, что Диана увязалась за нами, и ничего не сказал. Какая… — Она хотела сказать «наглость», но не хотела быть такой грубой и неблагодарной. Хотя, правду сказать, особенной благодарности она в данный момент не чувствовала.

— Я уверен, что у мистера Холмса была на это причина, — сказал Джастин Фрэнк, надевая шляпу, которую снимал в помещении. — Обычно он ничего не делает без причины, сама знаешь. Но нам пора на вокзал, не то опоздаем на поезд.

Конечно, Джастин был прав. И в любом случае — Мэри среди них считается самой практичной, это ей полагается помнить расписание поездов и сколько у них осталось денег, — значит, нужно быть практичной, что бы ни было у нее на душе. То, что невозможно изменить, приходится терпеть, как говорила когда-то ее кухарка — в те времена, когда Мэри еще могла позволить себе держать кухарку. Она надеялась, что ей сейчас хорошо живется у сестры в Йоркшире. Именно переменам в своем финансовом положении Мэри была обязана появлением в ее жизни Дианы, а Диана — одна из тех вещей, которые нельзя изменить. Она — явление природы, вроде грозы.

Диана: — Вот именно!

Кэтрин: — Или вроде слизняков. Они тоже явление природы.

Диана: — А слизняки ничего плохого не делают. Сидят себе и сидят.

Беатриче: — Но в один прекрасный день они могут уничтожить целый сад. Понемножку, понемножку обгрызают листья, и вот уже растения не могут поглощать солнечный свет. По-своему слизняки не менее разрушительны, чем гроза.

Кэтрин: — Да-да. Как и Диана, они в конце концов уничтожают все, до чего доберутся.

Мэри: — Бога ради, как так вышло, что мы вдруг заговорили о слизняках?

Мэри было жаль, что нельзя задержаться в Кале подольше. Это был очаровательный приморский городок, сохранивший своеобразие и старомодность, несмотря на поток туристов, превративший его в один из важнейших портов Франции. Мэри успела заметить кондитерские магазинчики и кафе, несколько старинных церквей и что-то похожее на шумный рынок. У пирса стояли на причале рыбацкие лодки, а вдалеке виднелись песчаные пляжи, заставленные купальнями. Но времени у них не было, во всяком случае сейчас.

Мэри купила в кассе билет для Дианы, невзирая на ее протесты: она уверяла, что, если уж сумела пробраться без билета на поезд из Лондона в Дувр и на паром до Кале, то и в парижский поезд проберется. Но нет, хватит с них мошенничества на сегодня. Билеты для самой Мэри и для Жюстины были уже куплены вместе с остальными, входящими в маршрут экспресса Лондон — Париж. К счастью, еще один билет из Кале в Париж обошелся не слишком дорого, а вот Восточный экспресс — совсем другое дело. Для них двоих Холмс уже заказал билеты, они будут ждать в Париже, на вокзале Гар-де-Лест. Но как быть с Дианой?

Вскоре они уже снова сидели в поезде, и тот, пыхтя, катил от Гар Маритим в Болонь, затем в Амьен и далее в Париж. До самого Амьена они с Жюстиной и Дианой оставались в купе только втроем, так что можно было опустить окно и дышать запахом моря. День был солнечный, загородные пейзажи радовали зеленью и свежестью — когда-нибудь, думала Мэри, она поедет сюда просто отдохнуть и тогда уж рассмотрит все как следует. Когда не нужно будет никого спасать!

Диана по-прежнему вела себя примерно — этот подвиг дался ей тем легче, что она заснула, едва они успели отъехать от Кале. Мэри взяла с собой бутерброды, чтобы подкрепиться в пути до Парижа, — два с сыром и чатни для Жюстины, два с ветчиной и майонезом для себя. Диана заявила, что голодна, как волк, съела по одному от обеих порций, а потом раззевалась во весь рот, даже не прикрывая его ладонью, улеглась с ногами на сиденье напротив и провалилась в глубокий сон. Не говоря ни слова, Мэри протянула оставшийся бутерброд с сыром и чатни Жюстине, а сама принялась за тот, что с ветчиной и майонезом. Хорошо, хоть оба яблока Диана им оставила! До Парижа придется довольствоваться этим. Мэри смотрела в окно на пробегающие мимо поля и луга, а Жюстина изучала свой немецкий разговорник. Диана похрапывала.

— Ну как? — спросила наконец Мэри.

— Как жаль, что у меня так плохо с немецким! — сказала Жюстина.

Ну конечно. Она говорила бы то же самое, даже если бы владела языком совершенно свободно, подумала Мэри. Чего Жюстине не хватает, так это уверенности в себе. Что ж, придется обходиться тем, что она успеет выучить, пока доберется до Вены!

Жюстина: — Это не совсем так. Я достаточно уверена в себе как художница, хотя, наверное, и не первоклассная. И по-французски я говорю недурно. А вот моя латынь оставляет желать лучшего, и даже английский местами хромает…

Кэтрин: — По-моему, ты только что подтвердила слова Мэри.

Наконец Мэри ненадолго задремала и сама. День был такой длинный! В Амьене к ним подсела старушка-француженка с мягким венчиком белых волос под черной соломенной шляпкой, в черном вдовьем креповом платье. Она дружелюбно кивнула им и представилась как мадам Корбо. Мэри пересела на сиденье рядом с Дианой, велев той сесть как следует, но Диана просто положила голову Мэри на колени и продолжала спать. Старушка по-французски обменялась несколькими любезностями с мистером Джастином Фрэнком. Она была из Амьена и направлялась в Париж, где у нее жила дочь в dix-huitième arrondissement^[6]. Может быть, они хотят посмотреть фотографии ее внучки? Такая хорошенькая девочка, и такая послушная! А, так они из Англии — там ведь всегда идет дождь. Мадам Корбо выразила надежду, что им понравится Франция, а затем, проворно стуча спицами, принялась за вязание. На полпути между Амьеном и Парижем она достала из своей корзинки (это был весь ее багаж) какую-то жестянку, а из нее — сверток в оберточной бумаге. «Voudriez-vous?^[7]» — спросила она, протягивая его Мэри. В свертке оказались бисквиты, похожие на маленьких улиток. Мэри с благодарностью взяла один, затем, по настоянию старушки, второй. Внутри у них был абрикосовый джем, и они были вкуснее любого английского бисквита, какие она когда-либо пробовала. Жюстина тоже взяла два. Невероятно, но Диана не проснулась даже от запаха еды.

Диана: — Эй, вы мне ничего не говорили про бисквиты! Надо было меня разбудить.

Кэтрин: — Они не могли. Это одно из правил клуба «Афина»: не будите спящую Диану.

Диана: — Где это записано? Нет, серьезно, покажи.

Мадам Корбо тоже съела несколько бисквитов, а затем снова принялась за вязание, позвякивая спицами в такт стуку колес. К тому времени, как они подъехали к Парижу, она успела связать целый чулок.

Мэри смотрела в окно на приближающийся город. Сначала поля и фермы вдалеке сменились отдельными виллами, окруженными садиками с цветами и овощными грядками. Затем появились первые здания знаменитой столицы.

О, Париж! Нет в мире города красивее. Лондон величественнее, Вена — интеллектуальнее, Будапешт очаровательнее. Но самый красивый — безусловно, Париж.

Мэри: — Нет уж, спасибо, я предпочитаю Лондон.

Беатриче: — И ты ведь еще не видела Флоренции! Если бы видела, то признала бы, что она красивее всех городов на свете. Я до сих пор помню, как рассвет золотит стены домов…

Жюстина: — Женева тоже очень красивая. У меня сохранились о ней только смутные воспоминания, но я помню высокое синее небо и горы вдалеке.

Диана: — Мэри права, Лондон и только Лондон. Пускай тут водорослями воняет, но это наши водоросли.

Кэтрин: — Не могу представить себе лучшей рекомендации!

Диана: — Это сарказм, да?

К тому времени, как они подъехали к вокзалу Гар-дю-Нор, Мэри впала в состояние летаргии, обычное для путешественников, долго едущих в поезде. Поезд движется совсем не так, как экипаж, — наши читатели наверняка это заметили, если имели возможность сравнить. В экипаже человека то и дело подбрасывает. Походка лошадей, состояние дорог — все это делает движение резким, непредсказуемым: никогда не знаешь, когда колесо провалится в колею или наедет на камень. А поезд катит по рельсам плавно, с одной и той же скоростью. Под стук колес можно даже заснуть, что Диана так наглядно продемонстрировала.

Неожиданно для Мэри Жюстина толкнула ее локтем и сказала:

— Уже подъезжаем.

Мэри выглянула в окно. Теперь был виден уже сам город, во всяком случае, его многоквартирные дома, первые этажи которых занимали магазины. Вид был похож на лондонский, только более французский, хотя она не могла определить, в чем эта французскость заключается. Мэри встряхнула Диану:

— Вставай. Мы уже подъезжаем.

— Ну так скажи, когда подъедем, — ответила Диана, не открывая глаз.

— Ну уж нет, вставай. У меня из-за тебя нога затекла, теперь будет колоть, как булавками. Садись давай, пока я не встала и не сбросила тебя на пол.

Диана села и сонно протерла глаза.

Нога у Мэри мало-помалу стала отходить. И почему так больно от того, что даже серьезного вреда не причиняет? Ощущение было такое, словно ее колют самыми толстыми булавками и необычайно острыми иголками.

Мадам Корбо наклонилась к ней и похлопала ее по колену.

— It est beau, votre fils, madame. Regardez que les cheveux rouges!^[8]

Мэри улыбнулась и кивнула, хотя понятия не имела, о чем говорит старушка. Так, поясная сумка на ней, большая сумка у Жюстины. И Диана тут. К несчастью.

Жюстина сказала мадам Корбо что-то вежливое и слегка поклонилась. Когда они вышли следом за ней в коридор, а затем на платформу, Диана спросила:

— Что она сказала? Она что-то сказала про меня.

— Сказала, что ты на вид настоящий сорванец, и это правда! — сказала Мэри. — Идем. Нужно выяснить насчет билетов.

Гар-дю-Нор оказался значительно больше, чем Гар Маритим. Пассажиры были повсюду, шагали во всех возможных направлениях одновременно и переговаривались на непонятных языках. И голубей было не меньше, чем людей. Они расхаживали по тротуару, сидели на фонарях и взмывали высоко под своды вокзала, будто в небо.

Мистеру Джастину Фрэнку пришлось подождать, чтобы забрать свой чемодан. Получив его наконец, он повернулся к Мэри и сказал:

— Думаю, нам лучше нанять носильщика, чтобы доставить его на Гар-де-Лест. Я могу донести, мне нетрудно, но идти далеко — по всей… как тут на карте написано — Rue du Faubourg Saint-Denis. Не хочу показывать свою силу. Чаринг-Кросс — другое дело, там мне нужно было только на станцию чемодан втащить. А тут придется идти с ним по центру Парижа, по оживленной улице. Думаю, это будет бросаться в глаза. Но носильщику нужно заплатить.

Мэри кивнула и дала ему пять франков — больше, чем нужно, но ведь мистеру Джастину Фрэнку деньги еще понадобятся на разные расходы.

Идти оказалось не так уж далеко — два вокзала стояли довольно близко друг к другу. Улица Фобур-Сен-Дени напомнила Мэри Бейкер-стрит: такие же квартиры над витринами магазинов, такие же экипажи и уличные торговцы, даже омнибус проехал мимо. Мэри шла рядом с Жюстиной, и, пока Диана то забегала вперед, то тащилась сзади, разглядывая витрины, спросила:

— А правда, что та женщина в поезде мне сказала?

— Сказала, что у тебя красивый сын, и похвалила Дианины рыжие волосы — cheveux rouge, — рассеянно ответила Жюстина, явно думая о своем — об истории парижской научной мысли, о философах и энциклопедистах. Это так похоже на Жюстину.

Жюстина: — А правда, так оно и было. Ведь именно в Париже зародилось Просвещение. Я думала о таких людях, как Руссо, Дидро, Вольтер, и о том, как они стремились развеять тьму предрассудков и невежества, столько веков окутывавшую человеческий разум, словно паутина.

Диана: — А я думала о том, как хочется есть.

— Сын! — негодующе воскликнула Мэри. — Да как она могла подумать, что Диана — мой сын! Я что, выгляжу настолько старше, что могла бы сойти за мать четырнадцатилетнего мальчика? Да? И вообще, мы с Дианой нисколько не похожи.

— Ну, — проговорила рассудительная, как всегда, Жюстина, — ты всегда такая невозмутимая и серьезная, что нетрудно и ошибиться насчет твоего возраста. А Диана выглядит младше своих лет. Ты, может быть, не заметила, что гладила Диану по голове, пока она спала. Так что я понимаю, почему она сделала такое ошибочное предположение…

Мэри: — Ничего подобного! Может быть, я ей просто волосы с глаз убрала…

Диана: — Можешь оправдываться сколько хочешь, ma soeur^[9]. Вот видишь, я тоже умею говорить по-французски! А никто и не заметил, что я говорю по-французски, да?

— Когда мы уже чего-нибудь поедим? — спросила Диана — она опять тащилась позади. — Я видела булочную — ну, по крайней мере, она похожа на булочную, хотя на вывеске что-то непонятное, даже на хлеб не похоже. Но в витрине лежали буханки хлеба и какие-то булочки в форме полумесяца. Давайте зайдем и купим? Я умираю с голоду, серьезно.

— После того, как я выясню, как нам быть с твоим билетом, и ни минутой раньше, — ответила Мэри: она все еще сердилась. — Так что смирись, ждать придется долго. Если собираешься умирать от голода, самое разумное — сделать это до того, как я куплю билет, чтобы деньги зря не тратить.

— Если я умру, вам придется таскать за собой мой труп! — сказала Диана. Но больше не отставала.

Гар-де-Лест был меньше, чем Гар-дю-Нор, но там было так же людно. Он был завален целыми горами чемоданов — очевидно, здешние пассажиры отправлялись в более дальние путешествия. Отсюда поезда уходили на восток, в самые разные города: в Берлин, в Варшаву, в Мюнхен, в Вену и в Будапешт. А Восточный экспресс и вовсе шел до самого Константинополя. Мэри вдруг ощутила прилив восторга: сейчас и она сядет в такой поезд! Да, это вызывало тревожное волнение и восторг. Она чувствовала себя настоящей путешественницей, такой же, как все миссис Майлз-Моубрей мира. Если бы сейчас кто-то предложил ей переход с верблюжьим караваном, она без колебаний взгромоздилась бы на спину верблюда.

Постояв в очереди, к счастью, короткой, она оказалась почти у самого окошечка кассы. Перед ней стояли два студента, те самые, что были на пароме из Дувра в Кале, и вдруг один из них зашарил по карманам, как будто искал и не мог найти бумажник.

Оба отошли в сторону, и один махнул Мэри, чтобы проходила вперед. Она вспомнила, что на пароме они говорили о последних открытиях в области биологии — таким уверенным тоном, какой бывает только у студентов-медиков, и у них еще вышел какой-то спор о вивисекции. Говорили они раздражающе громко.

— Я Мэри Фрэнк, на мое имя должно быть два билета на Восточный экспресс, — сказала она.

— Un moment^[10], — сказала женщина в окошечке. Она была молодая и очень миловидная (trés jolie, вспомнила Мэри — так говорила мадам Корбо о своей внучке), но на лице у нее застыло осуждающее выражение, словно она считала, что путешествовать — глубоко порочное занятие, болезнь нашего беспокойного века, когда все вечно куда-то спешат и никто не сидит на месте.

— Non, mademoiselle, — сказала она. — J’ai trois billets pour vous. M. Justin Frank in one cabine, Mlle. Mary Frank et Mlle. Diana Frank in autre cabine, pour l’Express d’Orient, au départ aujourd’hui. Et votre passeport, s’il vous plait?^[11] Предъявите удостоверение личности, пожалуйста.

Три билета? Это, должно быть, работа мистера Холмса. Мэри была удивлена, но еще больше раздосадована. Она могла бы и сама справиться. Разве она недостаточно находчива? Он знает, что достаточно. Вот вернутся они из путешествия, и тогда она ему отплатит… как-нибудь. Она показала паспорт, надежно хранившийся в поясной сумке. Женщина протянула ей билеты через отверстие под решеткой. Мистер Джастин Фрэнк, мисс Мэри Фрэнк, мисс Диана Фрэнк, Париж — Вена, отправление в 19:30.

— Eh bien?^[12]

Женщина явно хотела, чтобы она отошла от окошечка; и в самом деле, за ней уже выстроилась длинная очередь.

— Merci beaucoup, mademoiselle.^[13] — Это было примерно все, что она знала по-французски.

— Pas mademoiselle — madame^[14], — ответила женщина и обожгла ее негодующим взглядом. Беатриче назвала бы его ядовитым.

— Смотри, — сказала Мэри Жюстине, стоявшей с чемоданом у стены. Должно быть, носильщик принес его, пока она стояла в очереди. — Тут билет и для Дианы.

Так, а где же сама Диана? А, вон она, за голубем гоняется. Голубь, захлопав крыльями, улетел от нее под большую арку. Здесь, как и на Гар-дю-Нор, голубей были целые стаи — сизые, бурые, пестрые. Видно, железнодорожные вокзалы — их привычная среда обитания.

— Должно быть, мистер Холмс заказал его по телеграфу, — сказала Жюстина. — Это очень щедро с его стороны. Я хочу отнести чемодан в багажную контору Восточного экспресса. Там его зарегистрируют и погрузят, когда придет поезд. Диана!

Диана немедленно обернулась на звук голоса Жюстины и подошла к ней. И отчего она не может быть такой же послушной, когда ее зовет Мэри или миссис Пул?

— Что? Мы будем сегодня есть или не будем?

— Не сейчас. Мне нужно отнести чемодан в багажную контору. Можешь подержаться за ручку, чтобы незаметно было, что я несу его одна? Тут недалеко.

— Само собой. Но напоминаю, если вы забыли, — я все еще хочу есть.

Диана взяла чемодан за одну ручку, а Жюстина за две другие. Вместе они потащили его через главный вестибюль вокзала к деревянной вывеске с надписью: «COMPAGNIE INTERNATIONALE DES WAGONS-LITS». Мэри пошла за ними. Нужно быть благодарной. Нужно… Но нет, благодарности она не чувствовала. Каблуки ее туфель решительно щелкали по каменному полу.

— Мэри на что-то злится, — сказала Диана, когда Жюстина передала чемодан портье в форменном мундире и получила квитанцию. — Я всегда это чувствую.

— Мэри? — сказала Жюстина. — Quel est le problème? В чем дело?

— Ну, помимо всего прочего… — Мэри сделала глубокий вдох. У него были самые лучшие намерения. Она это знала. Но, наверное, иногда, в некоторых случаях, добрых намерений недостаточно. — Помимо всего прочего, билет у нас на мисс Диану Фрэнк, а ты, — она повернулась к Диане, — на мисс Фрэнк никак не похожа.

В этой одежде, конечно, нет. Если она была на кого-то похожа, так, скорее всего, на уличного мальчишку с Бейкер-стрит… Да, иногда забота бывает слишком назойливой, обременительной. Иногда она вынуждает чувствовать себя обязанной. Неужели он не понимает? Нет, конечно. Она собиралась послать ему телеграмму перед отъездом из Парижа, но теперь… так ли уж это необходимо? Что ей писать, кроме того, как она ему благодарна? Она уже устала благодарить.

И в любом случае сейчас у них есть более важные дела.

— Диана, нам нужно раздобыть для тебя женскую одежду.

— Что? Зачем это еще? Я не хочу одеваться как женщина.

— Но придется. На билете написано — мисс Диана Фрэнк, а кондуктора едва ли удастся убедить, что ты мисс, если на тебе будет эта одежда.

Диана фыркнула.

— Можешь издавать любые неприличные звуки, но платье нужно найти.

Жюстина безуспешно попыталась расспросить двух портье, но только женщина, которая торговала у входа сигаретами и букетиками фиалок в оберточной бумаге, рассказала им, что les vêtements des femmes^[15] можно найти в магазине на Рю-д’Алькас. Лицо у нее было похоже на сушеное яблоко, и она смотрела на них с таким подозрением, будто они собирались переодеться, чтобы ограбить Французский банк. Однако магазин действительно оказался там, где она сказала. Это был благотворительный магазинчик Общества сестер святой Екатерины, хотя женщина-управляющая — приятно-округлая, лет на десять старше Мэри, с глазами, словно улыбающимися все время, даже когда на губах улыбки не было, — нисколько не походила на монашку. И одета она была довольно модно — à la mode, как говорят французы.

Диана: — А я-то думала, что à la mode — это мороженое!

— Вам нужна женская одежда на мальчика? — удивленно переспросила она.

— Да, мадам, — сказала Мэри.

— Мадемуазель. Но вы можете называть меня Николеттой.

Мадемуазель Николетта уверяла, что плохо говорит по-английски, однако ее английский был много лучше, чем французский Мэри! Да, надо бы подучиться. Жаль, что так мало пришлось позаниматься с мисс Мюррей. Только они начали учить французский, как мисс Мюррей пришлось уехать в частную школу для девочек, а Мэри — нанять вместо нее сиделку Адамс для мамы, которой становилось все хуже и хуже. Сейчас, стоя в благотворительном магазине в центре Парижа, она вдруг снова увидела, как сыплется земля на крышку маминого гроба и тут же расплывается грязью под струями дождя. Неужели и правда всего три месяца прошло?

— Да, на самом деле она не мальчик, — сказала Жюстина, то есть Джастин Фрэнк. — Видите ли, она оделась так ради шутки — un jeu. Но ее обычная одежда потерялась, и теперь нам нужно купить новую. Хотя бы два платья и все прочее, что полагается. Ну, знаете, все, что носят les femmes.

О боже, неужели Жюстина не могла придумать что-нибудь поубедительнее? Однако мадемуазель Николетта рассмеялась и кивнула.

— Vien, petite^[16], — сказала она Диане и жестом подозвала ее к себе. Они скрылись за занавеской, где, как полагала Мэри, располагалась служебная часть магазина. Она побродила, разглядывая платья — явно подержанные, но в хорошем состоянии. Если бы у них не было так мало времени, она бы и для себя что-нибудь присмотрела. В этом все-таки есть какой-то светский шик — носить одежду из самого Парижа!

Через десять минут мадемуазель Николетта появилась вновь. Она улыбалась.

— Quelle jolie fille!^[17] — сказала она. — А с первого взгляда я бы и не подумала.

— Да? — сказала Мэри. Где же сама Диана?

— Ненавижу эти тряпки, — донесся голос Дианы из-за занавески. — И вас ненавижу. И чтоб этому мистеру великому сыщику в аду гореть.

— Да выходи ты, ради бога! Мы же на поезд опоздаем! До отхода полтора часа, так что поторопись, или мы все поедем голодными.

Диана вышла. Вид у нее был и правда прелестный: Мэри еще никогда не видела на ней столько кружев и оборок. Настоящая французская мадемуазель. Волосы завивались очаровательными кудрями под шляпкой с пером, надетой именно так, как полагалось по последней моде.

— Я вас, пожалуй, всех поубиваю, когда вы уснете, — сказала она.

— Прекрасно, убивай. Combien, mademoiselle?^[18]

— Я уложила une autre robe très jolie, une jupe, une chemise^[19], чулки и все остальное, о чем не следует говорить при джентльменах. Complète^[20]. Всего пять франков. У нас же charité^[21], вся эта одежда — из пожертвований.

Мэри облегченно вздохнула.

— Вы добрейший человек во всей Франции, мадемуазель Николетта.

— О, seulement Paris!^[22] — с улыбкой ответила женщина. — Bon voyage^[23], и храни вас Bon Dieu!^[24]

Мэри оставалось только надеяться, что сохранит.

На обратном пути к Гар-де-Лест они увидели маленький ресторанчик под названием La Grenouille Enchantée. На вывеске была изображена зеленая лягушка в золотой короне, облизывающаяся длинным розовым языком.

— Серьезно, я дальше идти не могу, пока не поем, — сказала Диана. — Тем более — если вы хотите, чтобы я разгуливала в этом наряде. И почему женская одежда всегда такая тяжелая?

— Ладно, — сказала Мэри. — Поедим здесь. Только не сиди долго над тарелкой — нам еще на поезд надо успеть!

Она поглядела на цены, вывешенные на витрине. Сам ресторан выглядел вполне прилично — во всяком случае, по лондонским меркам.

— Как будто я когда-то долго сижу! — сказала Диана. Они вошли. Официант усадил их за маленький столик у окна и принес три меню, написанных от руки.

— Тебе ли жаловаться, — сказала Мэри Диане. — Сумку со всей твоей новой одеждой таскает наш брат Джастин.

— Да ему такой вес — семечки. А escargot — это что такое? — спросила Диана.

— Это улитки с маслом в собственных раковинах, — ответила Жюстина.

— Я хочу! А лягушки у них тут тоже есть? Как та, на вывеске? Я слышала, французы едят лягушек запросто, как картошку. Улитки с жареной картошкой! Как у нас с рыбой, да? Вот это блюдо, я понимаю.

Однако официант объяснил им, что для лягушек сейчас не сезон.

Мэри заказала омлет и салат из помидоров, Жюстина — луковый суп, а Диана настояла на улитках с этой, как ее… pomme frites! Она шумно высасывала улиток из раковин и уверяла, что это очень вкусно.

— А десерт? — спросила она, когда на тарелке лежали только пустые раковины, словно брошенные домики.

— У тебя не желудок, а яма бездонная, вот что. — Мэри вытерла губы и положила салфетку возле тарелки. — Не выдумывай, поезд отходит через полчаса, нам нельзя опаздывать!

На вокзале она едва успела обменять еще один фунт на франки. Еда в поезде входит в цену билета — придется и за нее сказать спасибо мистеру Холмсу, что Мэри не особенно радовало. Но нужны ведь еще деньги на чаевые и разные непредвиденные расходы.

— Седьмой вагон, — сказала Жюстина. — Вон он, я отсюда вижу. Мне сказали, что уже можно садиться.

Они подошли к седьмому вагону. Да, это он, Восточный экспресс: на каждом вагоне надпись «COMPAGNIE INTERNATIONALE DES WAGONS-LITS» и золотой крест — эмблема компании. Они показали билеты кондуктору.

— Да-да, — сказал он. — Фрэнк, английская семья, n’est past? Вначале будет купе для обеих мадемуазель, а сразу за ним вы увидите купе месье Фрэнка. Его соседом будет месье Вальдман, студент университета. Ваш чемодан уже доставили в купе, как вы приказывали. Если вам понадобится взять что-нибудь необходимое в пути, а чемодан будет сдан в багаж, достаточно сказать проводнику, Мишелю. Et bon voyage, mademoiselles, monsieur!^[25] Восточный экспресс отправляется в путь — в Вену, Будапешт и Константинополь!

Глава V. В Восточном экспрессе

Сначала они все втроем забились в купе Мэри и Дианы. Оно было сейчас в своем дневном виде, с одним длинным сиденьем, развернутым по ходу поезда. Жюстина бросила на него сумку с новой Дианиной одеждой.

— А где же мы будем спать? — спросила Диана.

— Видишь доску наверху? — показала Мэри. — Это сиденье — одна полка, а когда доска откидывается, получается вторая.

— Тогда, чур, я сплю на верхней! — Диана уселась на сиденье и попрыгала. — Неплохо. А в маленькой комнатке что? — Она открыла дверь в умывальную. — Ого, это же ватерклозет! В поезде! Интересно, куда же все это дерьмо стекает…

Вдруг раздался свисток. Мэри чуть было не подскочила от неожиданности. Послышался вибрирующий стук, и Восточный экспресс тронулся с места. Путешествие в Вену началось!

— Можно, я возьму… сама знаешь что? — сказала Мэри Жюстине.

— Что такое? — переспросила Диана. — О чем это вы?

Жюстина порылась в сумке, висевшей у нее на плече, и вытащила револьвер Мэри.

— Ого! — сказала Диана. — А эта штука заряжена?

— Нет, конечно, — сказала Мэри. — Я же не идиотка. Но заряжу, когда приедем в Вену. Я решила, что лучше быть готовой ко всему.

Жюстина протянула револьвер Мэри.

— Пули тебе пока не нужны?

— Нужны, хотя не думаю, чтобы нам грозила какая-то опасность в Восточном экспрессе. В конце концов, никто даже не знает, что мы едем в Вену и зачем. Едва ли доктор Сьюард следит за нами — скорее уж наоборот. Он почти и не знает о нашем существовании, только о человеке с разными глазами, сбежавшем от него в Перфлитской лечебнице, и о какой-то никому не известной мисс Дженкс. Вот интересно, кстати, что сейчас поделывает Кэт? Узнала она еще что-нибудь или нет?

— Если узнала, то, наверное, пошлет телеграмму в Вену, — сказала Жюстина.

Мэри: — Ну и откуда, по-твоему, наши читатели должны знать, кто такая мисс Дженкс? Она упоминается только в первой книге.

Кэтрин: — Пусть вернутся назад и прочитают первую книгу. Она стоит всего два шиллинга в привокзальных книжных киосках. Я уже упоминала об этом, но ты же сама сказала, что не нужно больше рекламы!

— А почему у меня нет револьвера? — Диана снова плюхнулась на сиденье, нахмурилась и скрестила руки на груди.

— Так ведь и у меня тоже нет, — сказала Жюстина. — Это не предмет первой необходимости, знаешь ли.

— Ты-то и голыми руками убить можешь, — сказала Диана.

— Что? Только этого мне еще не хватало! — возмутилась Жюстина.

Мэри промолчала: было бы невежливо и нечутко напоминать Жюстине, что она уже убила несколько человек этим самым способом.

Мэри раскрыла чемодан и начала доставать одежду на ночь: свою ночную рубашку, пижаму Джастина Фрэнка, которому предстояло делить купе с другим мужчиной, незнакомым. Ее это тревожило — хотя ведь он, конечно, не догадается, что Джастин — женщина. С Жюстиной ничего не случится, правда же? А если и случится, она способна за себя постоять. У Дианы ночной рубашки не было — значит, придется ей спать в нижней сорочке. Диана тем временем молча смотрела на Жюстину, вскинув брови.

— Я имею в виду — я никогда не стала бы убивать умышленно. Тот человек на улице в Корнуэлле, человек-кабан у Мэри дома — все это вышло случайно. У меня никогда не было намерения кого-то убить.

Вид у Жюстины был такой, будто она вот-вот заплачет.

— Конечно, — сказала Мэри. — Мы знаем, что ты никогда бы такого не сделала. Тебе еще что-нибудь нужно? Пижама и халат вот, но лучше сразу взять что-нибудь, чтобы переодеться завтра. А где же твои тапочки? Диана, бога ради, будет от тебя хоть какая-то польза или нет? Ты же ближе к чемодану.

— Нет, — был ответ. — Тут повернуться негде. Вы с Жюстиной все купе заняли.

Тут послышался стук в дверь. Мэри открыла. Мужчина в форменном кителе Compagnie Internationale des Wagons-Lits сказал:

— Pardon, mademoiselle. Я Мишель, проводник в этом вагоне. В вагоне-ресторане у нас есть кофе и десерты на выбор. Если желаете, я тем временем приготовлю вам постели.

Он поклонился и исчез.

— Кофе? — сказала Диана. — Кофе — это чудесно! Идем.

— Хорошо, — сказала Мэри. — Странно, почему у них нет чая?

Придется, наверное, привыкать к континентальной привычке пить кофе. Там, куда они едут, возможно, трудно будет найти хороший английский чай.

— Вы идите, а я устроюсь у себя в купе и тоже приду, — сказала Жюстина.

Мэри кивнула. Теперь, на ближайшие два дня, это их дом. Она оглядела купе. Маленькое, но чистое и со вкусом обставленное. В целом Восточный экспресс пришелся ей по душе. Жаль только, что придется делить купе с Дианой…

Диана: — Все лучше, чем с Кэтрин! Ей бы наверняка снились кошмары, и она бродила бы по купе во сне. А то еще и укусила бы тебя нечаянно!

Кэтрин: — Что ж, риск всегда есть. Я все-таки пума.

— Идем, — сказала Мэри. — Ты ведь не хочешь остаться без десерта?

— Ну уж нет! — сказала Диана и соскочила с сиденья. Джастин был у себя в купе — знакомился с месье Вальдманом. Мэри слышала их неразборчивые голоса из-за закрытой двери.

Столовая оказалась изысканной, как в отеле: скатерти на столах, приличные столовые приборы, фарфоровые кофейные чашки и… да, чайник! Мэри облегченно вздохнула. Они нашли столик у окна, заказали напитки и подошли к буфету, у которого не было ни души. Сам вагон-ресторан был не пуст, но и не переполнен: должно быть, август не слишком популярный месяц для путешествий через весь континент. Большинство пассажиров возвращались с отдыха домой — где бы ни был их дом. Мэри выбрала кусочек малинового торта и несколько миндальных бисквитов (почти не хуже тех абрикосовых улиточек, которыми их угощала сегодня мадам Корбо), села у окна и стала смотреть, как убегают вдаль парижские предместья. Диана с жадностью умяла свой кусок gâteau au chocolat^[26] и принялась за второй.

Мэри чувствовала, как теплый чай согревает ее изнутри. Это был отличный улун, он напомнил ей чай в гостиной на Парк-Террейс, 11. До чего же она устала. Столько всего произошло сегодня. Еще утром она была в Лондоне, и вот уже несется по французским полям к Вене, а оттуда — неизвестно куда. У Дианы вид был вполне бодрый, но это же Диана, она всегда такая. Ее словно бы ничто не способно утомить, она идет по жизни, не слишком задумываясь ни над тем, что было, ни над тем, что будет. Иногда Мэри хотелось быть такой же беззаботной.

Диана: — Меня тоже можно утомить. Например, меня утомила твоя привычка мной командовать.

И Жюстина, кажется, была во Франции как дома — Мэри так никогда не суметь. Тогда, в ресторане, она по-французски заказала еду для всех. Конечно, она одна из них троих бегло говорит по-французски, да и вообще — она же мистер Джастин Фрэнк. От него по умолчанию ожидается, что он, как мужчина, будет решать за всех. Будет распоряжаться всеми финансовыми операциями и во всем играть главную роль, за исключением каких-то несущественных моментов, когда галантность требует отдать женщине первенство — скажем, пропустить ее вперед в дверях. Мэри должна была признать, что Жюстина играет мужчину безупречно: она выдвигала стулья для Мэри и Дианы, снимала шляпу именно тогда, когда Джастину полагалось ее снимать. Мэри взяла чашку в ладони и вдохнула поднимающийся от нее аромат. Это было так по-английски, что она даже смутилась.

— Вижу, вы нашли столик. Мэри, ты не возражаешь, если Генрих Вальдман присоединится к нам? Он мой сосед по купе. Генрих, это мои сестры, Мэри и Диана.

Джастин выдвинул стул рядом с Дианой и сел, подогнув под столом длинные ноги. Ее старший брат Джастин, напомнила себе Мэри и еще раз мысленно повторила их легенду. Она взглянула на месье Вальдмана и с удивлением увидела, что это один из тех студентов, что были на пароме. А потом он стоял перед ней в очереди к кассе, пока не отошел вместе с другом что-то обсудить.

— Надеюсь, я не помешал, — сказал он. По-английски он говорил хорошо, но с акцентом. — Если это доставит вам какие-то неудобства, я с удовольствием пересяду куда-нибудь.

Он был высокий, светловолосый, с ярко-голубыми глазами.

— Нисколько. Садитесь, пожалуйста. Мы уже поели, а вы оба, конечно, голодны. Десертов еще осталось сколько угодно.

— Весьма вам благодарен, мисс Фрэнк, — сказал Вальдман, усаживаясь рядом с ней. — Я сам есть не хочу, но с удовольствием выпил бы чашечку кофе.

— И я тоже, — сказал Джастин. — Генрих сказал мне, что он швейцарец и возвращается из Англии, с каникул. А я ему рассказал, что учился когда-то в его стране, неподалеку от Женевы. Там я и выучил французский, на котором англичане обычно не говорят, а вот немецкий, боюсь, очень поверхностно. Генрих-то, конечно, говорит на обоих языках.

Ага, Жюстина дополнила их историю новыми деталями! Добавила подробность насчет учебы в Швейцарии. Молодец. От швейцарца не укрылось бы ее превосходное знание французского. Правда, она и по-английски говорила с французским акцентом, но очень легким — можно надеяться, что иностранец не заметит. На миг Мэри вспомнилась гостиная на Парк-Террейс — как они сидели с Кэтрин и обдумывали, что сказать, если кто-нибудь спросит, кто они и куда направляются. «Держитесь как можно ближе к правде, — говорила Кэтрин. — Правду говорить всегда легче, чем врать, если ты не Диана, конечно».

— Да, мой брат учится на художника, — сказала Мэри. — Уверяю вас, я не погрешу против истины из родственных чувств, если скажу, что он необычайно талантлив. Мы едем в Вену, чтобы он мог изучать искусства в музее — знаете, в том, большом.

— А, Kunsthistorisches Museum^[27], — сказал Вальдман.

— Gesundheit^[28], — сказала Диана. — Я возьму еще торта.

— Хватит с тебя, — сказала Мэри, но, не успела она еще договорить, как Диана уже исчезла.

— А вы что изучаете? — спросила Мэри, обращаясь к Генриху Вальдману. Генрих — это ведь, кажется, немецкое имя? Она знала от Жюстины, что Швейцария — это отчасти Франция и отчасти Германия. Он был похож на немца, или, во всяком случае, на расхожее представление о типичном немце. Глаза у него, как она заметила, были очень ярко-голубыми.

— Я студент-медик, изучаю медицину в Ингольштадтском университете. Я тоже еду в Вену, где мне нужно побывать в музее pathologische anatomie^[29]… впрочем, это неподходящая тема для беседы с дамами… а потом вернусь в университет. Иначе я бы сошел в Мюнхене, это гораздо ближе. Я путешествовал с товарищем, тоже студентом, — кажется, я припоминаю, что вы стояли за нами в очереди к кассе, мисс Фрэнк, и тут я сглупил: забыл, куда положил бумажник! Очень обрадовался, когда все-таки нашел его в другом кармане. Но, к несчастью, в последний момент мой приятель заболел и не смог ехать дальше, и теперь, как видите, я один. Но я очень рад, что ваш брат оказался моим соседом.

— Очень жаль, — сказала Мэри. — Я хочу сказать — жаль, что ваш друг заболел.

— О, он скоро поправится. — Вальдман улыбнулся ей. — Но с вашей стороны очень мило побеспокоиться о нем, фройляйн.

— И как теперь идут дела в Швейцарии? — спросил Джастин. — Я там не был уже много… то есть несколько лет.

Пока они беседовали, он жестом подозвал официанта и заказал кофе для себя и для Вальдмана.

— Да как вам сказать, — ответил Вальдман, откидываясь на спинку стула. Дальше начались рассуждения о политике и философии, в которых Мэри скоро совершенно запуталась. И почему в Швейцарии такая сложная государственная система — все эти кантоны, хартии… или конституции? Вскоре, незаметно для себя, Джастин с Вальдманом перешли на французский, затем опять на английский, а затем стали то и дело перескакивать с одного языка на другой, в зависимости от предмета обсуждения. Мэри сидела у окна (тем временем уже спустились сумерки, и в вагоне-ресторане зажгли газовые лампы), пила свой чай, слушала их непонятные разговоры и отчаянно тосковала по Англии.

Когда проводник подошел сказать, что в их купе все готово ко сну, Мэри оглянулась, ища глазами Диану. Куда это она запропастилась?

— Прошу прощения, — сказала она и встала. — Мне нужно найти нашу сестру.

Мужчины тоже привстали и поклонились ей, а затем снова уселись и продолжили разговор. Вальдман достал сигарету из портсигара, лежавшего в нагрудном кармане — несомненно, на тот случай, когда дамы удалятся и можно будет покурить. В очереди в буфет Дианы не оказалось. Мэри обшарила глазами весь вагон-ресторан и увидела ее в самом дальнем конце. Она сидела рядом с женщиной в таком замысловатом костюме, какого Мэри еще никогда не видела: он был такого розовато-лилового оттенка, какого в природе наверняка не найдешь, а шляпка так сдвинута вперед по последней моде, что, казалось, вот-вот сползет на глаза.

— А, вот и ты. Я-то думала, когда ты наконец заметишь, что я пропала, — сказала Диана, когда Мэри подошла к столику. — Герцогиня, это моя сестра Мэри. Мэри, это герцогиня. У нее такое длинное имя, что я даже выговорить не могу.

— Очень рада знакомству, — проговорила герцогиня высоким, хорошо поставленным голосом — холеным, будто оранжерейные растения, неспособные выжить под открытым небом, которые выносят на воздух только в самую благоприятную погоду. На щеках у нее было слишком много румян. — Зовите меня Ифигенией. Мы же здесь все des amis^[30], в Восточном экспрессе, верно?

— Да, конечно, мэм, — сказала Мэри, несколько озадаченная. Как обращаются к герцогиням, помимо «Ифигении»? Наверняка что-то вроде «ваша светлость». До сих пор ей как-то не приходилось сталкиваться с европейскими герцогинями. — Боюсь, что моей сестре пора идти спать.

— Моя сестра вечно портит людям все удовольствие, — отозвалась Диана. Однако встала, сказала: «Пока» и зашагала вслед за Мэри к выходу из вагона-ресторана. Проходя мимо Джастина и месье Вальдмана, Мэри заметила, что они все еще заняты оживленной беседой, и что последний успел закурить свою сигарету. Почти все женщины уже ушли. Еще немного, и вагон-ресторан превратится в анклав курящих мужчин. Ей и самой не очень-то хотелось тут оставаться. Сейчас ей хотелось только одного — в постель, пусть хоть на полку в купе, лишь бы на свою собственную. И все же эта мысль вызвала у нее досаду. Женщинам вечно приходится уступать территорию.

Беатриче: — Вот именно. Поэтому мы и должны бороться за свободу и равенство.

Кэтрин: — И за юбки-брюки.

Беатриче: — Можешь насмехаться сколько хочешь, но свобода женского тела так же важна, как и свобода женского ума. Имея право голоса и контроль над рождаемостью…

Кэтрин: — Беатриче! Ты хочешь, чтобы эту книгу запретила цензура, особенно в Америке с ее пуританством? О некоторых вещах нельзя говорить вслух.

Беатриче: — А нужно, чтобы стало можно! Это как раз то, чего я хочу добиться.

В купе все было превосходнейшим образом приготовлено ко сну. Мэри тут же переоделась в ночную рубашку.

— Слава богу, наконец-то можно выбраться из этого наряда, — сказала Диана. — Меня от него блевать тянет, честное слово.

— Только не здесь, — сказала Мэри. Она нашла свой бедекеровский путеводитель по Австрии, улеглась на нижнюю полку и снова принялась читать про Вену и изучать приложенные карты города. Отыскала Рингштрассе — главную улицу Вены, огибающую полукругом центр. Затем нашла Принц-Ойген-штрассе — улицу, где жила Ирен Нортон. Это была южная часть Кольца, а рядом, насколько можно было понять, тянулась длинная полоса парка. Когда они доберутся до Вены, нужно будет взять кэб, чтобы он отвез их к этому дому. Кэбы в Вене стоят недорого, если верить Бедекеру. Миссис Нортон ответила на телеграмму Холмса, но его письмо с подробным описанием обстоятельств дела она наверняка не успеет получить до их приезда. Мэри надеялась, что она сумеет им помочь. Но сейчас не было смысла лежать без сна и думать о том, что им предстоит сделать, или о том, что может произойти. Нужно постараться заснуть. Диана уже похрапывала на верхней полке.

Мэри встала, убрала Бедекера, а затем достала револьвер и патроны из поясной сумки, куда положила их раньше. Погасила газовую лампу и, перед тем как лечь, сунула револьвер и кожаный мешочек с патронами под подушку. Револьвер был не заряжен — она не рискнула бы спать с заряженным оружием под головой. В критической ситуации он будет не слишком полезен — разве что по голове кого-нибудь стукнуть. Но все-таки его тяжесть под подушкой как-то успокаивала.

Интересно, Жюстина так и сидит в вагоне-ресторане и беседует с Генрихом Вальдманом? А он довольно красив, этот Вальдман, — голубоглазый, светловолосый, с мальчишеским лицом. Полная противоположность… не будем говорить кому.

Жюстина: — Мы к тому времени уже вернулись в купе, но не спали, разговаривали. Вальдман рассказывал о политической и экономической обстановке в Австро-Венгрии, и я решила, что лучше узнать об этом как можно больше до приезда. Не очень-то это было интересно — политика меня в тоску вгоняет. Но полезно. А потом мы заспорили о Лейбнице и просидели так далеко за полночь. Это было, конечно, поинтереснее политики.

Кэтрин: — Ну еще бы.

Жюстина: — Это был сарказм?

Кэтрин: — Нет, конечно. С чего бы мне говорить о Лейбнице с сарказмом?

Жюстина: — Вот теперь совершенно ясно, что это сарказм!

Диана: — А кто такой Лейбниц?

Наутро они позавтракали в вагоне-ресторане, и опять в компании месье Вальдмана. Мэри ожидала, что они с Джастином опять будут говорить о политике, однако в этот раз Вальдман обратился к ней. Нравится ли ей путешествие? Как ей кажется, континентальная Европа сильно отличается от Англии? Ему самому очень понравились каникулы в ее стране. Они с другом бродили пешком по Озерному краю. Знакома ли она с творчеством Сэмюэля Кольриджа? Кольридж — его любимый поэт. Он решительно предпочитает Кольриджа Вордсворту. А она? Каково ее мнение по этому важному вопросу?

Мэри призналась, что очень любит Вордсворта, а стихов Кольриджа читала слишком мало, чтобы судить, но оба они стоят в ряду величайших английских поэтов. Намазывая булочку маслом и джемом (завтрак в поезде был, что называется, «континентальный»), она пыталась припомнить, что же она читала из Кольриджа. Как жаль, что мисс Мюррей не могла позаниматься с ней подольше, чтобы она успела получить настоящее образование!

Внимание месье Вальдмана казалось ей довольно лестным. Помимо всего прочего, он был, пожалуй, ее ровесником или чуть старше. И с утра казался еще красивее. Волосы у него были чуть взлохмачены, и он чаще улыбался — особенно ей. В разговоре он слегка наклонялся к ней, словно они делились какими-то тайнами. Он казался таким прямым и открытым, не то что некоторые другие, которых она могла бы назвать.

Теперь он рассказывал о своей учебе:

— Больше всего меня интересуют инфекционные заболевания, мисс Фрэнк, — говорил он. — Я хочу выявить их причины и способы заражения. В последнее десятилетие в этой области проделана огромная работа — в частности, мы сократили число вспышек холеры и тифа. Но еще столько всего нужно сделать.

Утром глаза у него были еще голубее и казались очень искренними. И стремления у него благородные, правда ведь? Избавить человечество от таких бедствий?

После завтрака, когда их купе уже было приведено в свой дневной вид, он зашел к ним — в сопровождении мистера Джастина Фрэнка, разумеется, — и сел рядом с Мэри. Мужчины стали обсуждать новейшие научные открытия и их философский смысл, однако на этот раз и Мэри участвовала в разговоре. Диане же было смертельно скучно, о чем она не преминула доложить:

— Я пойду подышу, — сказала она и исчезла — кто ее знает куда! Перед вторым завтраком Мэри пошла ее искать и нашла уже в вагоне-ресторане: она сидела за столиком с турецким торговцем коврами, венским шоколатье и своей подругой-герцогиней. Несколько часов подряд они играли в какую-то карточную игру. И, очевидно, на деньги, потому что Диана выиграла десять франков.

— Откуда у тебя деньги, чтобы играть? — свирепым шепотом спросила Мэри, когда утащила Диану назад в купе.

— У тебя украла, конечно, — сказала Диана. — Ой! Пусти руку, больно. Тебе бы радоваться надо — украла-то я всего пять, а теперь у нас есть десять!

После обеда Мэри принялась изучать свой немецкий разговорник. «Danke schön». «Wie viel kostet das?» «Wo ist das Museum der Kunst»?^[31] Джастин лег вздремнуть после обеда у себя в купе. Должно быть, вчера допоздна заговорился с месье Вальдманом. Интересно, куда этот месье Вальдман подевался. Должно быть, покурить вышел?

— Он с тобой флиртовал, — сказала Диана. — Хотела бы я знать зачем!

— Да, конечно, со мной никто не может флиртовать просто так, без каких-то тайных целей, — недовольно отозвалась Мэри. — Я же такая сдержанная, рассудительная и все такое прочее.

— Ой, да брось ты! Только не говори, что купилась на всю эту чепуху про Кольриджа и Вордсворта. Какой мужчина станет заводить разговоры о стихах? Разве что под пытками.

— Что значит — чепуха? И почему мужчина не может говорить о поэзии? Тем более что он швейцарец. В Швейцарии молодые люди наверняка очень отличаются от англичан.

Тут Мэри услышала стук в дверь купе. Уж не месье Вальдман ли? Но, открыв дверь, Мэри увидела герцогиню.

— Ah, ma chère Diane^[32], — проговорила та. — Не хотите ли продолжить нашу petit jeu?^[33] Джентльмены говорят, что хотят играть.

Диана оглянулась на Мэри:

— Ну как?

— Ой, да мне-то что! — резко ответила Мэри. — Иди куда хочешь!

Она тут же пожалела об этом: все-таки у Дианы было при себе десять франков, и пять из них принадлежали ей, Мэри! Но, пока она успела открыть рот, Диана уже выскользнула за дверь.

Диана: — А на самом деле ты хотела сказать: «Иди к черту!» Но разве же настоящая Мэри такое скажет?

Мэри: — Очень сомневаюсь, что черт стал бы водить с тобой компанию.

Миссис Пул: — А я думаю, ты бы беднягу дьявола запугала до смерти!

Диана: — Даже не сомневайтесь.

За ужином к ним вновь подсел месье Вальдман. На сей раз разговор зашел о сравнительных достоинствах классической и романтической школ искусства, а также о новых методах импрессионистов. Джастин признался, что ему нравится Моне, хотя да, технически это, может быть, несколько небрежно. Но свет! Цветовая гамма! Он и сам экспериментировал в импрессионистском духе. Вальдман сказал, что предпочитает Курбе и Делакруа. Мэри чувствовала себя ужасной невеждой. И откуда Жюстина столько всего знает? Ну конечно, она ведь прожила почти сто лет, и большую их часть провела за чтением. Все же Мэри решила, что, как только вернется в Лондон, займется самообразованием. Будет ходить по картинным галереям, слушать лекции о науке и политике. Читать знаменитые книги.

Кэтрин: — Самые знаменитые книги не стоят того, чтобы их читать. В общем-то, большая часть книг не стоит.

Беатриче: — Я уверена, что ты так не думаешь, Кэтрин!

Кэтрин: — Ну, я не имела в виду мои книги. Но если смотреть реалистично — лишь очень небольшой процент всех написанных книг чего-то стоит. Взять хоть эти бульварные романчики по пенни штука!

Элис: — А мне нравится…

Посреди ужина Диана заявила:

— Вы меня извините, если я не буду тут с вами погибать от скуки?

Мэри нахмурилась и шепотом сказала:

— Иди отсюда!

Месье Вальдман перешел к новым веяниям в музыке, и Джастин признался, что в этом вопросе он очень мало разбирается.

Диана улыбнулась ангельской улыбкой, проговорила со всем доступным ей сарказмом:

— Спасибо, дорогая сестричка! — и ушла.

К концу ужина Диана не объявилась, и Мэри пошла ее искать — в купе, потом по всему коридору, потом опять в вагоне-ресторане. Наконец проводник Мишель сказал ей, что ее сестра пошла в багажное отделение — наверное, ей понадобилось что-то взять? Мэри застала ее там: она боролась на руках с помощником проводника, мальчиком примерно ее лет, в обязанности которого входило приносить чемоданы по требованию пассажиров.

Мэри выволокла Диану в коридор и велела немедленно готовиться ко сну, пригрозив иначе отобрать у нее все выигранные франки. И в любом случае пусть Диана вернет те пять, что украла. Воровать плохо, ее что, никто этому не учил? Но, собираясь уже идти следом за Дианой в купе, она увидела месье Вальдмана: он стоял в коридоре у открытого окна и курил сигарету.

Может быть, это была дерзость с ее стороны, но… она подошла к нему и сказала:

— Благодарю вас, месье, за такой интересный вечер. Боюсь, я знаю об искусстве куда меньше, чем мой брат, но мне кажется, я многое почерпнула из вашего разговора.

Он улыбнулся ей. Улыбка у него была очень обаятельная.

— Большое удовольствие — беседовать с такой умной и приятной женщиной, мисс Фрэнк. И, пожалуйста, не могли бы вы называть меня Генрихом? Надеюсь, вы позволите мне продолжить этот разговор в Вене. Мне бы хотелось нанести вам визит. И вашему брату, разумеется.

— О… ну конечно, — сказала она. Нанести визит! Умная и приятная! Мэри была и обрадована, и растеряна. До сих пор еще ни один мужчина не хотел нанести ей визит — от нее требовалось только разбирать картотеку и переписывать статьи об ушах. Но затем она вспомнила, что едет в Вену не гостить у друзей и не ходить по музеям, как сказала месье Вальдману… то есть Генриху. Она должна попытаться спасти девушку, которую, по всей видимости, похитили.

— Может быть, если вы оставите мне свой адрес… — продолжал он.

— Мы пока еще не знаем точно, где остановимся, — сказала Мэри. — Видите ли, мы собирались жить в Вене, но, возможно, решимся выбраться за город, поэтому план нашего путешествия еще не сложился окончательно. Мой брат слышал, что австрийские деревни очень живописны.

Более правдоподобной отговорки она с ходу придумать не смогла. Но нельзя же вот так просто дать ему адрес миссис Нортон? Кто знает, какие у них там будут дела и с какими опасностями им придется столкнуться?

— Разумеется, — сказал он. — Я оставлю вашему брату свой адрес, и, может быть, вы оба навестите меня или пришлете записку? Я пробуду в Вене неделю или две, прежде чем отправиться в Ингольштадт.

Она кивнула и протянула руку:

— Доброй ночи, месье Вальдман.

— Сладких снов, мисс Фрэнк.

Она хотела закончить разговор рукопожатием, но он вместо этого наклонился и поцеловал ей руку с истинно европейской галантностью.

Она была рада темноте: щеки у нее наверняка покраснели. Мэри Джекилл с Парк-Террейс, 11, не привыкла к тому, чтобы ей целовали руки. Она развернулась и пошла к себе в купе, не совсем понимая, что только что произошло.

Диана уже лежала в постели, на верхней полке.

— Знаешь, ты иногда бываешь круглой идиоткой, — сказала она Мэри.

Пока Мэри открыла рот, чтобы спросить, что она имеет в виду и как смеет так разговаривать с сестрой, Диана уже захрапела.

Следующий день начался примерно так же: Джастин вел интеллектуальные разговоры, Диана где-то пропадала — кто ее знает, где и с кем, с помощником портье или с герцогиней. К обеду она уже успела похвастаться Мэри, что накопила за дорогу тридцать два франка. Вечером они должны были прибыть в Вену.

Месье Вальдман держался как будто немного скованно. Улыбался Мэри реже и неувереннее, реже обращался к ней в разговоре. Мэри забеспокоилась — уж не обидела ли она его чем-нибудь? Может быть, он решил, что его заинтересованность, если она была, не встретила взаимности? Мэри очень хотелось сказать ему, где она остановится и что очень рада будет увидеться с ним. Когда еще мужчина ее возраста проявлял к ней интерес? Когда у нее вообще была возможность встретить такого мужчину? Никогда. Ей было не до того: всегда нужно было за кого-то отвечать, о ком-то заботиться. А тут вдруг мужчина интересуется ею, и, кажется, искренне! В отличие от некоторых.

Сегодня вечером они расстанутся, и, вероятнее всего, навсегда. Как только Восточный экспресс прибудет в Вену, они с Жюстиной и Дианой возьмут кэб и поедут на квартиру к миссис Нортон. Время будет уже позднее, они устанут, и хорошо еще, если без затруднений найдут нужный адрес. Для месье Вальдмана времени не останется совсем.

За ужином он был необычно молчалив. Наконец наклонился к ней и сказал:

— Грустно терять такую очаровательную попутчицу.

Она не знала, что на это ответить.

А что страшного случится, если она просто скажет, где ее найти? Можно же дать ему хотя бы лондонский адрес.

Когда они снова укладывали одежду и другие вещи в чемодан, принесенный из багажного отделения, она быстро нацарапала на бумаге адрес своего дома на Парк-Террейс. Потом придумает, как отдать ему листок перед расставанием.

Мэри услышала стук в дверь. Неужели?.. Но нет, это был проводник: он пришел сообщить, что через несколько минут поезд прибывает в Вену. Взял их чемодан — он будет ждать их на платформе. Мэри кивнула и дала ему pourboire^[34], сколько было принято. Когда проводник ушел, она проверила свою поясную сумку — на месте ли пистолет и патроны. Так, на всякий случай.

— А можно, я в Вене снова в мальчишку переоденусь? — спросила Диана. Она уже колотила каблуками по сиденью — так ей не терпелось сойти с поезда.

— Нет, — резко ответила Мэри. — Идем в коридор, подождем там.

Они обе смотрели, как поезд подъезжает к Westbahnhof. Был уже двенадцатый час ночи, но даже в это время на станции было светло от газовых фонарей. В окно Мэри видела пассажиров с грудами багажа, ожидающих прибытия поезда. Это был один из главных вокзалов Европы. Westbahnhof никогда не спит.

Едва поезд остановился, появилась Жюстина и широким решительным шагом двинулась к ним по коридору.

— Наконец-то… — начала было Мэри, но Жюстина схватила ее за руку. Это было настолько необычно для Жюстины, что Мэри от неожиданности молча уставилась на нее, не зная, как реагировать.

— Идем! — настойчиво сказала Жюстина. Обычно такая мягкая, сейчас она сжимала руку Мэри, словно тисками.

— Иду, иду! — сказала Мэри. Жюстина уже тащила ее к дверям. — Осторожнее, мне же больно!

Они спустились по ступенькам на платформу. Там было не протолкнуться от пассажиров и багажа. Где же Диана? Слава богу, на сей раз эта девчонка не отстала. Она стояла рядом с Мэри, хотя и с надутым видом.

— Прости, пожалуйста, — сказала Жюстина. — Но нам нужно немедленно найти кэб! Где тут стоянка?

— Герр Фрэнк? Это вы герр Фрэнк?

Мэри обернулась на голос. Перед ней стоял молодой человек в ливрее лакея и держал табличку с надписью: «Семья Фрэнк».

— А вы от кого? — спросил мистер Джастин Фрэнк таким подозрительным тоном, какого Мэри никогда от него не слышала.

— Я из дома фрау Нортон. Она послала меня встретить вас на вокзале и описала в точности: ein Herr^[35], очень высокого роста, и zwei Damen^[36]. Велела передать, что мистер Хольмс шлет привет. Ее экипаж ожидает вас у вокзала.

— Ясно, — сказала Жюстина. — Если вы поможете мне донести чемодан, мы пойдем за вами.

Мэри оглянулась на поезд. Из вагона как раз выходил месье Вальдман. Он оглядывал платформу, словно в растерянности или ища кого-то. Может быть, ее? Она так и не отдала ему листок с адресом. Может быть, еще можно успеть сбегать, быстро-быстро, и отдать?

Но тут ее руку вновь сжали стальные тиски.

— Идем, — сказала Жюстина, и Мэри волей-неволей пошла за ней.

Экипаж, похожий на четырехместную карету, только роскошнее, стоял у входа, и фонари в нем горели. Лакей обменялся коротким приветствием с возницей. Кони ржали и били копытами. Лакей помог сесть Мэри и Жюстине (Диана от помощи отказалась), затем погрузил чемодан и вскочил на запятки.

— Hü! — крикнул возница, и копыта зацокали по каменной мостовой. Экипаж покатил в темноте венской ночи по улицам, которых Мэри почти не могла разглядеть, среди домов, едва различимых в темноте.

— В чем дело, в конце концов? — спросила она. — У меня теперь вся рука будет в синяках. Я же только хотела…

— Прошу прощения, Мэри, — сказала Жюстина. — Но, видишь ли, я кое-что узнала. Сама не знаю, зачем — я при этом чувствовала себя какой-то воровкой, — но я заглянула в сумку Генриха, когда он вышел покурить. Какой-то он чересчур идеальный, знаешь ли. Слишком дружелюбный, слишком заботливый. Он ведь нас почти не знает, а ни на шаг от нас не отходил. И кое-какие детали, когда он говорил о Швейцарии… в них кое-что не сходилось. Я давно не видела мою родину, но есть вещи, которые не меняются даже через сто лет. Даже его французский выговор… не знаю, в самом ли деле он швейцарец? — Она достала что-то из своей сумки. Мэри почти ничего не видела в тусклом свете фонаря — он ведь был предназначен не для того, чтобы светить внутри экипажа, а только для того, чтобы дать знать другим извозчикам на дороге о его приближении. Она придвинулась поближе к окну и попыталась разглядеть загадочный предмет в свете уличных газовых фонарей. Колеса подскакивали на камнях, и ее ужасно трясло.

— Что это? — спросила Диана, наклоняясь к ней.

— Прекрати! Ты меня локтем под ребра пихаешь! Подожди минуту, сначала я посмотрю, потом ты.

Это оказалась бумага — конверт. Но он был чистый, и Мэри уже хотела спросить Жюстину, что же это значит, когда увидела на нем печать. Печать была черной, но при дневном свете, наверное, оказалась бы красной. Приглядевшись как следует, она с трудом разобрала выпуклые буквы: S.A.

Мэри: — А тебе непременно нужно так подробно все описывать в этой главе? Я тут какой-то идиоткой выхожу.

Диана: — Ты и вела себя как идиотка.

Жюстина: — Ты же не могла знать, что Генрих Вальдман связан с Société des Alchimistes.

Диана: — Ну и пусть не могла, все равно идиотка. «Ах, Генрих! Какие у тебя голубые глаза!»

Мэри: — В этот раз я определенно оказалась не на высоте.

Глава VI. Утро в Вене

— Как вы думаете, кто-нибудь еще из тех, кого вы встретили в пути, мог быть членом Société des Alchimistes? — Ирен Нортон налила себе чашку кофе.

Они сидели в уютной столовой, и в окна струился утренний свет.

— Не думаю, — сказала Мэри. — Кто же? Эта милая мадам Корбо, которая угощала нас бисквитами? Мадемуазель Николетта? Не могу представить, чтобы кто-то из них мог быть членом этого общества. Не знаю… разве что герцогиня.

— Она сказала, что она шпионка и работает на румынское правительство, — сказала Диана. Взяла кофейник, налила себе еще чашку кофе, бросила туда пять кусочков сахара и принялась энергично размешивать.

— Значит, можно не сомневаться, что это не так, — сказала Ирен. — Шпионы не рассказывают всем подряд, что они шпионы. Кто-нибудь хочет еще crêpes^[37]? Фрау Шмидт испекла их специально для вас.

Диана протянула тарелку, и, к удивлению Мэри, Жюстина тоже.

— Я такие ела в детстве, — сказала она. — Сама не знаю, как это я до сих пор помню, но… да, и сахаром чуть-чуть присыпаны. А потом мы их заворачивали. Это еще в моем настоящем детстве было, в Женеве.

Она нахмурилась, словно стараясь вспомнить.

— Мне только кофе еще немножко, — сказала Мэри. Она и сама уже съела четыре тонких, плоских блинчика. А говорят, континентальные завтраки — легкие!

— С джемом или с шоколадом? — спросила Ирен. — Или и с тем и с другим? Диана хочет и с тем и с другим, не сомневаюсь. А знаете, это имя — Вальдман — мне, кажется, откуда-то знакомо… Но его не было среди тех имен, которые Шерлок упоминал в своем письме.

Она уже показывала им письмо: пять плотно исписанных страниц с описанием их самих, их приключений и роли в раскрытии уайтчепелских убийств, а также Société des Alchimistes. Мэри видела подпись на последней странице: «Всегда ваш Шерлок». И как это прикажете понимать? В каком это смысле он ее?

Вчера ночью, когда они приехали и их проводили в гостиную Ирен, та поднялась им навстречу с кушетки и сказала:

— Наконец-то! Я так рада вас видеть. — Пожала им руки и прибавила: — Надеюсь, мы обойдемся без лишних церемоний. Зовите меня Ирен. Я получила письмо от Шерлока вчера. Хочу, чтобы вы знали: я уже выяснила, где прячут Люсинду Ван Хельсинг. Но сегодня вы ничего не можете для нее сделать, и вы наверняка с ног валитесь от усталости. Хотите чего-нибудь поесть? Нет? Тогда предлагаю вам пойти поспать, а поговорить можно и утром.

Мэри была ошеломлена. Во-первых, Ирен была явно не англичанкой. У нее был сильный, глубокий голос с явственно различимым акцентом. А во-вторых…

— Но как же письмо мистера Холмса успело дойти до вас раньше нашего приезда? Я рассчитывала, что вы получите телеграмму, но письмо по почте так быстро прийти не могло.

— О, у Шерлока есть свои способы, — сказала она с улыбкой. — Вы знали, что его брат работает на британское правительство? Королева и страна, и так далее. Правительственные чиновники могут что-то пересылать быстрее, чем обычные люди. Но ради бога, разденьтесь же! Ханна, — обратилась она к горничной, которая их впустила, — не могли бы вы проследить за тем, чтобы багаж мисс Джекилл, мисс Франкенштейн и мисс Хайд разобрали?

— Конечно, мадам, — отозвалась горничная и сделала книксен. Она собрала и унесла их шляпки и перчатки.

— Она говорит по-английски! — сказала Мэри, когда горничная вышла.

— Да, вся моя прислуга говорит по-английски, по-немецки и по-французски, — сказала Ирен. — Кроме кухарки, фрау Шмидт, но ей это можно простить за ее выпечку. Что ж, если вы не голодны, я велю Ханне принести вам в комнаты горячего молока с медом. Это поможет вам уснуть, если усталость с этим не справится.

— А Люсинда? — спросила Жюстина. — Вы сказали, что знаете, где она?

— Да, но не знаю, как вы сумеете ее освободить или хотя бы поговорить с ней. Видите ли, она в Maria-Theresa Krankenhaus.

— Krankenhaus — это больница, — сказала Жюстина. — Она больна?

— Из больницы ее будет нетрудно вытащить, — сказала Диана.

— Да, но это не обычная больница. Это заведение для душевнобольных. И не просто душевнобольных, а тех, кто признан опасным для других или для себя. Там содержатся осужденные преступники, которых не отправили на виселицу. Проникнуть туда невозможно.

Диана: — И что за мода у этих алхимиков запирать людей в сумасшедшие дома? Прямо мания какая-то.

Мэри: — Криминологи, такие как Ломброзо, например, часто утверждают, что гений и безумие тесно связаны. Может быть, в этих душевнобольных они видят темное отражение самих себя. Вспомни Ренфилда.

Диана: — А по-моему, им просто нравится держать людей взаперти, а в сумасшедший дом человека легче засадить, чем в тюрьму.

Кэтрин: — По-моему, ты говорила, что теории Ломброзо целиком ошибочны?

Мэри: — Это говорил мистер Холмс, и я с ним согласна.

Диана: — Ничего удивительного.

В этот вечер Мэри прошла вслед за горничной по коридору в спальню — их общую с Дианой. Их кровати были уже разобраны, одежда на ночь приготовлена. Вещи из чемодана аккуратно разложены. Жюстина получила в свое распоряжение диван в кабинете. Он был достаточно длинный, чтобы Жюстина могла поместиться на нем целиком. Квартира Ирен Нортон занимала два этажа в одном крыле дома номер 18 на Принц-Ойген-штрассе. Пока что они видели только второй этаж, куда поднялись по довольно роскошной лестнице с парадного входа. Но все, что они видели, было… в общем, описать это можно было только одним словом: «изысканно». Может быть, еще «рафинированно». «Куда изысканнее, чем на Парк-Террейс, 11», — думала Мэри. Но ведь от английского дома и нельзя ждать, что он будет таким же изысканным, как квартира в Вене, правда? Особенно если в этом доме живут пять девушек, и одна из них — Диана, которая повсюду оставляет за собой беспорядок.

Мэри переоделась в ночную рубашку, затем вышла и отыскала ванную комнату, оказавшуюся на удивление современной: там был кран с горячей водой и большая фаянсовая ванна на когтистых ногах. Мэри с удовольствием умылась под краном. Она прямо чувствовала, как вся дорожная грязь смывается с нее и уносится в сток раковины. Затем она вытерла лицо и руки роскошным полотенцем, таким пушистым, какими в Англии ей никогда вытираться не доводилось. Вся ванная комната была выложена сложным узором из плитки, изображавшим рыб и других морских обитателей: осьминогов, актиний — Беатриче бы, наверное, понравилось. В этом чувствовалось что-то… современное, пожалуй. Художественный вкус.

По пути обратно в свою комнату она столкнулась с Ирен.

— Надеюсь, вам будет удобно на вашей кровати, — сказала Ирен. — Я прошу прощения, что устроила Жюстину в кабинете, но у меня только одна гостевая спальня, и кровать для нее коротковата. Эти старые европейские кровати не рассчитаны на великанш! Если вам что-нибудь понадобится, просто позвоните Ханне. Шерлок очень хорошо отзывается о вас, Мэри. Мне уже не терпится узнать вас поближе. — Она смотрела на Мэри испытующим взглядом, словно хотела составить мнение о ней.

— Благодарю вас, — ответила Мэри, не зная, что еще сказать. Что такое мистер Холмс написал о ней в своем письме? Сама Ирен Нортон оказалась не совсем такой, как Мэри ожидала. Да, она была красива и не очень отличалась внешне от женщины с фотографии, хотя тот снимок был сделан двадцать лет назад. Но Мэри не могла представить себе эту женщину любовницей короля Богемии. Она была… дружелюбная, прямая и практичная. Да, что-то театральное в ней тоже проскальзывало: движения были грациозными, и она много жестикулировала — больше, чем любая англичанка. Дикция у нее была четкая, как у учителя красноречия, однако в речи слышался акцент, который Мэри никак не могла определить. Но она казалась какой-то… надежной. Человеком, на которого можно положиться. Мэри надеялась, что это не обманчивое впечатление.

— Итак, об остальном поговорим утром? — сказала Ирен. Она улыбнулась, и у Мэри осталось чувство, что ее в конце концов признали достойной одобрения.

— Да, конечно, — сказала Мэри. — Ну, тогда спокойной ночи.

— Приятных снов, — сказала Ирен. — А знаете, мне нравится ваша сестра, Диана. Хотя что-то мне подсказывает, что хлопот с ней немало. Думаю, Ханна уже принесла вам молоко. Когда выпьете, стаканы просто оставьте в коридоре на столике.

Ханна и вправду принесла молоко, и Диана уже выпила оба стакана. Но Мэри и так быстро заснула.

Жюстина: — Я тоже заснула почти мгновенно, хотя у Ирен такие интересные книги! Столько авторов, которых я еще не читала, — она мне потом сказала, что это современные писатели, и пишут они в экспериментальной манере. Вроде тебя, Кэтрин.

Кэтрин: — Положим, к рассказам об Астарте это не относится. Не знаю, будет ли эта книга продаваться так же хорошо, как рассказы об Астарте. По-моему, не все любят, чтобы на них ставили эксперименты. Даже в книгах.

При утреннем свете, струящемся в окна столовой, более ярком и чистом, чем сероватый лондонский, Ирен Нортон была уже не так похожа на женщину с фотографии. Мэри разглядела тонкие морщинки на лбу и под глазами. В волосах, которые вечером выглядели почти черными, а на самом деле оказались глубокого каштанового цвета, мелькали серебряные пряди. На ней было зеленое платье с малиновым вышитым узором по воротнику и манжетам — что-то вроде «платья к чаю», а скорее — вроде тех, которые имеет в виду Беатриче, когда говорит о своей реформе женской одежды. Мэри должна была признать, что такая Ирен Нортон ей нравится больше. В ее лице сильнее проявлялась личность, словно она многое пережила за эти годы. И в глазах теперь читалась грусть, которой еще не было на театральной фотографии. Что бы подумал о ней теперь мистер Холмс, который хранит то фото у себя в столе? Ватсон сказал — она любовь всей его жизни. Может быть, и ему нынешняя Ирен Нортон тоже понравилась бы больше? Мэри считала, что это вполне вероятно. «Всегда ваш Шерлок». Ирен зовет его Шерлоком. Сама Мэри никогда не называла его иначе, чем «мистер Холмс». Но ведь Ирен и их всех тоже зовет по именам.

— Я ведь американка, — пояснила она. — Акцент? Дело в том, что я много лет пела в опере. В свое время я была довольно известной певицей сопрано. Не такой известной, как Патти или Шведский соловей. Нет, не настолько. Когда разучиваешь подряд и итальянский репертуар, и немецкий, и французский, приобретаешь некий смешанный акцент. И больше не можешь говорить чисто по-английски — или по-американски. Трудно поверить, что я родилась в Нью-Джерси, правда? Но я полюбила и ради любви оставила жизнь оперной певицы. Мне захотелось жить обычной женской жизнью, иметь детей. Но детей у меня никогда не было. В конце концов доктор сказал, что едва ли я когда-нибудь смогу выносить ребенка — кажется, так у них принято выражаться. — Она перевела взгляд в окно, словно вспоминая что-то. Глаза у нее так блестели, что Мэри подумала — уж не слезы ли это? — А потом мой муж умер, и я могла бы вернуться в Штаты. Мой отец и брат и сейчас там живут, и, думаю, ждали, что я приеду — если не в Нью-Джерси, то хотя бы в Нью-Йорк. Но здесь давно уже мой дом, я была здесь счастлива когда-то — очень счастлива. Мой муж здесь похоронен. Тяжело было бы оставить все это.

— А добавки нет? — спросила Диана, запихивая в рот последний кусок последнего блинчика с вареньем и шоколадом.

— Нет. А Шерлок предупреждал меня насчет тебя, — с улыбкой сказала Ирен. Когда она улыбнулась, Мэри поняла, откуда эти морщинки. — Хотя, думаю, мы с тобой прекрасно поладим. Кстати, сегодня утром я отправила ему телеграмму — сообщила, что вы приехали. И еще одну — вашей миссис Пул. Я решила, ей приятно будет узнать, что вы добрались благополучно. И еще подумала, что надо бы предупредить ее, чтобы опасалась S.A. Я написала, чтобы она не отвечала без крайней необходимости.

— Спасибо, — сказала Мэри. Ну вот, одной заботой меньше! Она сама собиралась сегодня отправить телеграммы о том, что они прибыли, — и мистеру Холмсу, и миссис Пул. Она ведь обещала мистеру Холмсу и знала, что миссис Пул волнуется. Но Ирен права: теперь, когда они знают, что S.A. следит за ними, нужно быть вдвойне осторожными.

— А что насчет Люсинды Ван Хельсинг? — спросила Жюстина. С утра она опять оделась в мужское платье: ничего другого она с собой не привезла. Мэри тоже была одета, а вот Диана — все еще в ночной рубашке.

— Идемте в гостиную, — сказала Ирен. — Уже почти девять, я жду доклада.

Доклада? Какого еще доклада? Усевшись в гостиной, на этот раз при дневном свете, Мэри пожалела, что у нее нет при себе «Кодака»: можно было бы сделать фото для Беатриче. Мебель тут была как раз такая, какая Беатриче нравилась: из разных пород дерева и интересных, необычных форм. Тут были ковры ярких расцветок со стилизованными узорами — непохожими на узор обивки на диване и креслах, но каким-то образом сочетающимися с ним. Стены были увешаны картинами. Мэри догадывалась, что все это очень дорогое и в очень хорошем вкусе. Жюстина подошла к одной из картин, висевшей над кушеткой, где сидела вчера Ирен. Что это Жюстина разглядывает там так внимательно? Мэри подошла и тоже вгляделась. На картине была изображена женщина, словно бы лежащая в воде, а может, это были просто волнистые линии. Она плыла, а может, тонула — трудно было сказать. Глаза у нее были открыты и глядели прямо на зрителя, а рыжие волосы разметались по воде вокруг — или это тоже просто линии? Вода была сине-зеленая, платье на женщине — темно-желто-оранжевое с какими-то странными узорами, а вокруг было очень много золотой листвы. В углу стояло название: «La Sirène».

— Это волшебно, — сказала Жюстина. — Никогда ничего подобного не видела. Но я не могу прочесть имя художника?..

— Это мой друг, — сказала Ирен. — Его имя пока неизвестно за пределами Вены, но когда-нибудь будет… Думаю, скоро о Густаве Климте заговорит вся Европа. Эту картину он писал с меня. Не знаю, заметно ли сходство.

— Нет, — сказала Диана. Она уже сидела на диване с ногами, совсем как дома. Диван был обтянут зеленой тканью с крупными красными маками — Беатриче, наверное, в обморок бы упала от восторга.

Беатриче: — Не упала бы. Женщины не падают в обморок, когда не носят на себе эти отвратительные клетки, искажающие естественные формы женского тела. Вот Ирен никогда такого не наденет, а посмотрите, какая она грациозная, как красиво двигается.

Мэри: — Да, спасибо. Мы все любим Ирен, но неужели так уж необходимо без конца говорить о ее красоте?

Беатриче: — Конечно, красота — это наименее интересное в ней.

Мэри: — Да, конечно, я не отрицаю… но все-таки. И почему ты то и дело упоминаешь мистера Холмса, Кэтрин? Ведь история не о нем, а о нас.

Да, Мэри видела сходство между женщиной на картине и Ирен Нортон — небольшое… Хотя женщина в воде была бледнее, и черты лица у нее были более угловатые. Впрочем, она никогда не разбиралась в современном искусстве. Нужно как-нибудь попросить Жюстину ввести ее в курс дела.

— В Вене интеллектуальная и творческая жизнь сейчас бьет ключом, так же, как и политическая. Думаю, в конце концов это изменит и искусство, и, может быть, сам наш подход к жизни. Но вот политический вопрос меня тревожит. Словно рябь идет по воде в котле перед тем, как она закипит: национализм, религиозная вражда, антисемитизм… Я боюсь того, что может произойти, если Европа и впрямь закипит. Но вы ведь здесь не для того, чтобы рассуждать о политике. — Ирен позвонила в звонок, и через минуту появилась Ханна.

— Грета уже закончила свой завтрак?

— Да, мадам, — сказала горничная. — Я пришлю ее.

Ирен взяла с письменного стола — очень темного дерева, инкрустированного, кажется, перламутром, — большой рулон бумаги, развернула его на низком столике перед диваном и прижала углы, чтобы не скручивался, четырьмя предметами: маленькой бронзовой статуэткой женщины, вероятно нимфы, судя по отсутствию одежды; зеленой фарфоровой вазой; серебряной пепельницей в форме липового листа; и, наконец, сборником стихов с позолоченными маками на обложке. Она села на диван рядом с Дианой и сказала:

— Если вы все рассядетесь вокруг кофейного столика, можно будет устроить… совещание? Военный совет? Я только хочу дождаться… А, Грета, вот и ты! Guten morgen^[38], дорогая.

К удивлению Мэри, Грета оказалась довольно чумазым мальчишкой примерно Дианиного возраста: лет пятнадцати — шестнадцати. Интересно, подумала она, неужели в Германии мальчиков называют Гретами, или, может, она просто ослышалась?

— Хорошо позавтракала? Думаю, лучше нам говорить по-английски, так будет удобнее для наших гостей. Давайте, рассаживайтесь. Это архитектурные планы больницы Марии-Терезы.

Они расселись вокруг: Мэри с Жюстиной — в креслах, обитых той же тканью, что и диван, Диана — по-турецки на диване, рядом с Ирен. Чумазый мальчишка подошел к столику и встал рядом, засунув руки в карманы, словно ожидая указаний.

— Эти чертежи — из архитектурной фирмы, которая проектировала Кранкенхаус, когда старая государственная психиатрическая больница, Наррентурм, закрылась. Вместо нее открыли несколько частных лечебниц в предместьях Вены: это и была одна из них. Вначале она предназначалась для содержания преступников, которых суд признал душевнобольными и опасными для общества, но потом стала принимать и частных пациентов. Большинство этих частных пациентов помещают туда родственники, поскольку они опасны для самих себя или для других. По сути, Кранкенхаус всегда был местом заключения — надежды на исцеление у его пациентов почти нет. У меня есть друг, который сейчас пытается изменить подход к диагностике и лечению душевнобольных: он считает, что психические заболевания — не неизбежное действие наследственных факторов, а симптом подавленных мыслей и желаний. Если пациенты смогут каким-то образом перенести эти мысли и желания в область сознания, их можно будет вылечить, — во всяком случае, так он утверждает. Он называет себя психоаналитиком, потому что анализирует психику, человеческий разум или душу, если вернуться к терминологии греков. Он толкует сны, оговорки — в его теории много противоречий, и некоторые из его коллег считают, что он и сам безумен. Но именно он помог мне, когда умер мой муж и я была настолько подавлена, что едва могла встать с постели. Это он подтвердил мое предположение, что Люсинда Ван Хельсинг находится в Кранкенхаусе, хотя и не мог сказать, где именно. Но, может быть, Грета расскажет нам что-то новое?

— Да, мадам, — сказал мальчик. У него, как и у Ханны, был сильный австрийский акцент, и, как только он заговорил, Мэри наконец поняла, что это не он, а она, хотя в роли мальчика эта девочка выглядела даже убедительнее Дианы. В сущности, она была очень похожа на Чарли и держалась с той же типично лондонской развязностью, хотя Мэри догадывалась, что здесь эту развязность следует называть типично венской. Должно быть, уличные мальчишки во всех больших городах по всему миру одинаковы.

— Она здесь, на третьем этаже, не знаю только, в какой комнате. — Грета показала на чертеже место, где стояла подпись: «Dritte Etage»^[39]. — Все сведения я получила от горничной, швабки по имени Аника Краузе: она работает на кухне, и одна из ее обязанностей — развозить пациентам еду на тележке. Она помнит, что отвозила еду девушке по имени Люсинда: когда она ее привозила, эта девушка сидела на койке и смотрела в пол. При ней все время была охрана — правильно я говорю? Eine Wache. Потом Аника приходила снова, забрать поднос, но еда оставалась нетронутой. Она потому эту девушку и запомнила — еда каждый раз осталась нетронутой. И она все гадала, что же такого могла натворить такая молодая девушка, что ее заперли на третьем этаже, вместе с преступниками.

— А, так вот почему Зигмунд не мог ее найти, — сказала Ирен. — Он сказал, что к пациентам с третьего этажа его не допускают. А как выглядит план лечебницы? Он мне описал здание в общих чертах, но у тебя, я уверена, есть более подробная информация. Он, как большинство философов и мечтателей, не слишком наблюдателен, когда дело касается материального мира. Мне случалось видеть, как он раскланивался с вешалкой в прихожей.

— Да, мадам. Первый этаж — служебный. Второй — для частных пациентов, а третий — для преступников. На втором и третьем этажах все окна с решетками, и комнаты всегда заперты, даже… то есть кроме тех часов, когда пациентов выпускают размяться или отдохнуть. Левое крыло на втором и третьем этажах — женское, правое — мужское. На третьем этаже оба крыла все время заперты. Никто не может туда войти без разрешения директора. Частным пациентам и преступникам не разрешают между собой смешиваться… я правильно говорю? Mischen. И у главного, и у черного входа в Кранкенхаус стоят охранники, чтобы никто не прошел. Передачи приносят к черному ходу, и охранники их проверяют. Я спрашивала Анику, нельзя ли их подкупить, но она сказала — нет, уж больно хорошо им платят. Входить и выходить можно только тем, кто работает в Кренкенхаусе — то есть имеет разрешение. Посетителей не пускают, даже родственников. Анику обыскивают каждый раз, когда она приходит, и всех санитаров тоже. Мне не пришлось платить ей за эти сведения, мадам. Она очень гордится своей работой и хвасталась без удержу, так что мне оставалось только слушать. Я даже думаю, что, если бы я предложила ей деньги, она начала бы меня подозревать.

— А что там с внутренней охраной? — спросила Ирен. — Зигмунд говорит, что на втором этаже охранников нет. А на третьем?

— Она мне не говорила, — сказала Грета. — А расспрашивать мне не хотелось — я видела, что она и так уже начинает задумываться, почему это я задаю столько вопросов. Я сама разглядела, что больница окружена высокой стеной — футов девять, по-моему, с металлическими шипами наверху. Если вы хотите услышать мое откровенное мнение, das, was ich glaube^[40]…

— Разумеется, — сказала Ирен.

— По-моему, это невозможно. Кранкенхаус не похож на те места, в которых мы раньше… — Она замолчала и поглядела на всех с подозрением, особенно на Диану. — То есть я хочу сказать — это совсем не то, что забраться в частный дом или даже в Хофбург. Это уж скорее похоже на подготовку побега из тюрьмы!

— Спасибо, Грета, — сказала Ирен. — Ты, как всегда, проявила чрезвычайную находчивость. Почему бы тебе не оставить себе те деньги, что мы выделили для мисс Краузе? А теперь тебе, наверное, надо поспать. Я знаю, что ты всю ночь провела на ногах — у тебя ведь были еще и другие дела.

Грета кивнула:

— Кстати, о тех, других делах…

— Давай об этом после поговорим, вместе с остальными девочками.

Грета снова кивнула, развернулась и вышла из комнаты — широким шагом, засунув руки в карманы.

— Как видите, — сказала Ирен, — у меня тоже есть свои нерегулярные полицейские силы с Бейкер-стрит, хотя я предпочитаю работать с девочками — часто спасенными от уличной жизни, как Грета. Она младшая сестра Ханны. Они обе были в тюрьме, когда я… в общем, я их, можно сказать, спасла. Девочки могут проникнуть куда угодно, сделать что угодно, даже стать кем угодно. Они ведь не привлекают внимания.

— Вот видите? Я вам все время это говорю, — сказала Диана. — А Мэри разве позволит мне делать что угодно? Нет.

— Ну что, есть какие-нибудь идеи? — спросила Ирен. — Должна признаться, сама я пока в тупике. Как же мы вытащим оттуда эту девушку? Сейчас мы даже не можем с ней связаться. Посещения запрещены, внутрь никто войти не может, если только его не знают охранники у той или другой двери. А на третьем этаже, возможно, еще и дополнительная охрана есть. Даже если Гретина осведомительница ошибается и охранников все-таки можно подкупить — людей, которых нельзя подкупить, вообще очень немного, нужно только подобрать нужную валюту, — на это уйдет время, а Шерлок говорит, что времени у вас нет. Что же нам остается? Трюк с переодеванием? В кого же нужно переодеться, чтобы добраться до Люсинды? Да хотя бы в сам Кранкенхаус проникнуть.

— А этот друг, о котором вы упомянули? — спросила Жюстина. — Тот толкователь снов?

— К сожалению, не думаю, что он сможет еще что-нибудь для нас сделать, — сказала Ирен. — У него есть право доступа в Кранкенхаус, но только к пациентам второго этажа. На третий его не допускают, и, если его увидят там, у него могут быть неприятности. Когда я получила письмо от Шерлока, то попросила своих девочек разузнать, где Ван Хельсинг живет в Вене. Около года назад Ван Хельсинг снял дом неподалеку от университета, за пределами Рингштрассе. Его жена с дочерью поселились там, а сам он то приезжал, то уезжал, когда того требовали его исследования. Несколько месяцев назад его жену поместили в психиатрическую лечебницу — да, в Кранкенхаус Марии-Терезы. По словам его экономки, фрау Мюллер, она умерла за несколько дней до того, как пропала ее дочь. Полиция считает, что Люсинду похитили несколько человек, вероятно, для того, чтобы затребовать выкуп, — на клумбах в саду обнаружены их следы. Но я подумала — если Ван Хельсинг мог запереть жену в сумасшедший дом, то мог отправить туда же и дочь, инсценировав похищение, чтобы отвести подозрения от себя. Тогда я и попросила своего друга заглянуть в книгу регистрации пациентов, и там значилась фройляйн Ван Хельсинг, а также причина ее помещения в лечебницу: неврастения, истерия, суицидальные наклонности. Нам повезло, что Ван Хельсинг поместил ее туда под настоящим именем, иначе бы нам ее не найти. Должно быть, решил, что, если полицию еще можно провести фальшивым похищением, то директор Кранкенхауса его знает и догадается, кто такая Люсинда. Мой друг искал ее на втором этаже и не нашел. Даже это было для него опасно: помимо его спорных теорий, он в придачу ко всему еще и еврей, а жизнь евреев в Вене становится все труднее. Если его застанут на третьем этаже, это может подорвать его карьеру. Вот поэтому я и послала Грету — вдруг ей удастся собрать еще какие-то сведения. Грета мастер по этой части, как вы могли убедиться. Нам нужно как-то попасть внутрь, чтобы дать знать Люсинде, что мы пытаемся ей помочь, и, конечно, найти способ освободить ее. Но как?

Какое-то время все молчали.

— У меня нет никаких идей, — сказала Жюстина и покачала головой. — Как жаль, что Кэтрин не поехала с нами. Она такая находчивая — уж она-то, конечно, что-нибудь придумала бы.

Диана: — Ой, никак не могла удержаться и не похвалить себя, да?

Жюстина: — Но ведь я правда это сказала. Кажется, сказала. Когда твои слова записаны на бумаге, начинаешь доверять рукописи больше, чем собственной памяти.

— Что поделаешь, Кэтрин с нами нет, — сказала Мэри. Она и тревожилась, и злилась одновременно. Разве не она считается среди нах самой находчивой? Во всяком случае, в расследовании уайтчепелских убийств ее роль была именно такова. Но с тех пор, как они очутились за границей, Мэри чувствовала себя совершенно потерянной, мысли у нее путались — как будто она все еще на пароме и океанские волны швыряют ее то вверх, то вниз. И все-таки — надо же придумать хоть какой-нибудь план. Она наклонилась вперед и уперла подбородок в ладони, внимательно глядя на карту. Даже у неприступного Кранкенхауса должны быть свои слабые места. Где же они?

— Ой, ну, вы что, — сказала Диана. — Тут же все ясно как день! Мне, по крайней мере.

— Мне кажется, переодеться в кого-то — наилучший выход, — сказала Мэри. — Вы сказали, что миссис Ван Хельсинг там умерла. А священник на похоронах был? По-моему, из Жюстины получился бы отличный священник. Таким образом она могла бы попасть в больницу, а там уже пробраться на третий этаж. С ее силой любой замок можно просто сломать. Священника охранники не заподозрят. А что касается того, как вытащить оттуда Люсинду, — может, в гробу? В гробу можно спрятать кого угодно… Ведь не станут же они обыскивать гроб?

— Но тогда придется ждать, пока умрет еще кто-нибудь из пациентов, — сказала Жюстина. — На это может уйти несколько месяцев. А то и лет! И как я в одежде священника попаду на третий этаж? Такой наряд бросается в глаза, в нем меня сразу заметят. А если и сумею пробраться — как уложу Люсинду в гроб и куда дену настоящий труп? Многовато непродуманных моментов в твоем плане, Мэри.

Диана: — Это был самый дурацкий план из всех возможных.

Мэри: — Это был даже не план. Я и не предлагала это как готовый план, просто высказывала свои идеи.

Диана: — А к моим не прислушалась, как всегда.

— Вы меня не слушаете! — сказала Диана и лягнула стол.

— Не думаю, что мой друг Отто одобрил бы твое поведение, — сказала Ирен. — Он сделал этот стол специально для меня. Что ты хотела сказать, Диана?

Она положили руку Диане на плечо, словно хотела и успокоить ее, и удержать от новых выходок.

Что этой Диане опять нужно? Мэри вновь от души пожалела о том, что позволила сестре ехать с ними. Может быть, было бы лучше, если бы Диана сбежала в Канаду или в Австралию! По крайней мере, тогда Мэри была бы избавлена от ее капризов.

— Это же тюрьма, так? Ну, все равно что тюрьма. Как мой отец попал в тюрьму и сбежал оттуда?

Ирен покачала головой:

— Эту часть вашей истории Шерлок мне не рассказывал.

— Он не попадал в тюрьму, — сказала Мэри. Боже, какое отношение это имеет к Люсинде Ван Хельсинг? — Его арестовали и отправили в Ньюгейт за убийство сэра Денверса Кэрью.

— Ну да, а потом он же выбрался! В общем, — Диана повернулась к Ирен, — моего отца, то есть мистера Хайда, посадили в Ньюгейтскую тюрьму за убийство человека, хотя кто сказал, что тот человек не получил по заслугам? Может, его и надо было убить. Ну, в общем, он оттуда выбрался в два счета. Когда его туда привезли, он сразу заметил, где стоят охранники и когда сменяются. И он умел взламывать замки. По крайней мере, это я так думаю, как он это сделал, — наверняка-то я не знаю, он ведь ушел не прощаясь. Он не лучший отец, но другого у меня нет, так что заткнись, Мэри, — я вижу, что ты собираешься меня перебить. Ну, а я тоже могу взломать любой замок, сколько их есть на свете.

— Я не собиралась перебивать, — сказала Мэри. — То есть ты хочешь сказать — если ты попадешь туда, то сможешь и выбраться оттуда и добраться хотя бы до третьего этажа, чтобы поговорить с Люсиндой, — если там, помимо замка, нет дополнительной охраны, чего мы не знаем. Но как же ты попадешь в Кранкенхаус?

— Так же, как папаша.

— Убьешь кого-нибудь? — озадаченно переспросила Жюстина.

— Ну, ей-богу, тут никто, кроме меня, мозгами шевелить не умеет! Чтобы попасть в тюрьму, надо кого-то убить, так? Ну, а чтобы попасть в сумасшедший дом, нужно быть истеричкой и нерв… невр… — как там Ирен говорила? Ирен же говорит, что ее друг может привозить туда пациентов, так? А там уже можно разглядеть, где стоят охранники и как их обойти. Не могут же они все время стоять на месте: им нужно ходить вокруг или хоть по нужде сбегать. Плевое дело.

— Нет! — сказала Мэри. — Даже и не думай. Мы не отправим тебя в заведение для сумасшедших преступников. Ты моя сестра, и я этого не допущу. Мне все равно, каким там гениальным взломщиком ты себя возомнила. А если ты не сможешь оттуда выбраться?

— Сможет, если ее привезет Зигмунд, — сказала Ирен. — Тогда он и будет решать, как долго ей оставаться в Кранкенхаусе. Он может приказать ее выписать или перевести куда-нибудь. Если только ее не разоблачат, конечно. Тогда уж он едва ли сможет тебе чем-то помочь, Диана, и я не решилась бы так серьезно вовлекать его в это дело. Он занят важной работой — я не хочу ставить его карьеру под угрозу. Но… А ты в самом деле можешь взломать любой замок? Какой угодно?

— Еще бы, — пренебрежительно ответила Диана.

— Тогда покажи мне. Идем. — Ирен поднялась и поманила Диану за собой. Как это понимать? Она что, собирается заставить Диану продемонстрировать свое мастерство во взломе замков? И каким же образом? Мэри взглянула на Жюстину, та пожала плечами: она тоже не понимала, что происходит.

Диана двинулась за Ирен, задрав нос кверху — ни дать ни взять герцогиня, хотя все еще в ночной рубашке.

— Боже мой… — сказала Мэри и поднялась. — Идем, Жюстина. Я хочу посмотреть, что будет дальше.

Ирен провела их по коридору в дальнюю часть квартиры, а затем вниз по узкой лестнице. Это же, должно быть, первый этаж, для прислуги? Да, вот и дверь на кухню. Мэри увидела большую черную плиту, длинный стол в центре, за которым сидели Ханна с Гретой, и обычные кухонные принадлежности на полках вдоль стен. С потолка свисали связки сушеного перца и чеснока. Немолодая женщина — должно быть, фрау Шмидт, поскольку на ней был белый поварской колпак и фартук, — стояла у плиты.

— Ханна, у вас есть минутка? — спросила Ирен, остановившись в дверях.

— Конечно, мадам, — отозвалась Ханна и подошла к двери. — Что вам угодно?

— Сейчас мне нужна не горничная. Я хочу посмотреть, кто лучше умеет вскрывать замки — вы или Диана.

Ханна окинула Диану оценивающим взглядом.

— Я очень быстро умею, — сказала она.

— Да ну? — сказала Диана. — А вот сейчас посмотрим!

— Тогда идите за мной, — сказала Ирен. — Идем в кабинет.

Она привела их не наверх, а в конец коридора, и там они увидели… конец коридора. Он заканчивался тупиком, дальше ничего не было — только стена, обшитая панелями, и картина на ней. На картине был изображен синий кувшин, а в нем — алые маки. Должно быть, это были любимые цветы Ирен.

Ирен приподняла картину и повернула рычажок на стене, который прятался за ней. Мэри вздрогнула от неожиданности, когда стена открылась внутрь. Оказывается, это была не стена, а дверь.

— Минутку, — сказала Ирен. — Нужно включить свет.

Мэри услышала щелчок, и комната осветилась.

— Это… это же электрический свет! — сказала Жюстина.

— Да, я провела в эту комнату электричество. Для того, чем мы будем заниматься, нужен яркий свет, газовой лампы тут недостаточно. Входите все.

Ирен придержала дверь, пока все не вошли следом за ней, а затем закрыла ее за ними.

Комната была примерно такого же размера, что и кабинет доктора Джекилла на Парк-Террейс, 11: поменьше гостиной, побольше маленькой столовой. Три стены были заставлены стеллажами с книгами и коробками для хранения архивов. На четвертой стене висело всевозможное оружие: мечи, ножи, пистолеты разных систем, даже ружье. В дальнем конце комнаты располагался большой письменный стол, что и в самом деле придавало ей сходство с кабинетом. Но в центре стоял еще один стол, темного дерева, а вокруг несколько стульев — больше похоже на зал для совещаний, что-то вроде столовой на Парк-Террейс, 11, где клуб «Афина» проводил свои собрания, — только с оружием.

— Что это за комната? — спросила Мэри, изумленно оглядываясь вокруг.

Ирен не ответила. Она молча взяла с одной из полок какую-то коробку и поставила ее на стол. Открыла и стала доставать… что это? Мэри пришлось подойти поближе, чтобы разглядеть. Что-то металлическое… а, да это замки. Разные — и старинные, и современные.

— Десять для Дианы, десять для Ханны, — сказала Ирен, раскладывая замки по двум кучкам. Снова сунула руку в коробку, пошарила там и достала секундомер, который тоже положила на стол. Затем протянула руку к голове и вынула из волос две шпильки, поддерживающие ее прическу — просто и в то же время тщательно уложенную. И как это Ирен и Беатриче умудряются делать такое со своими волосами? Мэри просто не представляла.

— Вот. — Мэри протянула Ханне с Дианой по шпильке. — Кто первой откроет все замки, та и выиграла. Я засекаю время. Готовы?

— А что выиграла-то? — спросила Диана.

— Мое уважение и восхищение. Имей в виду — Ханна в этом деле большой мастер. Вероятнее всего, лучше тебя!

— Как бы не так, — сказала Диана, но шпильку взяла. Ханна бросила на нее презрительный взгляд — так умеют смотреть только надменные горничные, это их исключительная привилегия.

Мэри взглянула на двух девушек — одна все еще в ночной рубашке, другая в строгом черном форменном платье, белом чепце и фартуке. Которая же выиграет? Мэри отодвинула в сторону стул, чтобы встать поближе к столу.

— Готовы? — спросила Ирен, беря в руки секундомер. — Начали!

Это было довольно красивое зрелище — совсем как балет. Вначале обе девушки изогнули шпильки самым удобным, по их мнению, образом. Затем осторожными, выверенными движениями стали брать по очереди все лежащие перед ними замки и поворачивать шпильки в замочных скважинах — быстро, аккуратно. Раздавался щелчок, необычно громкий в тишине комнаты, и они переходили к следующему. Замок — шпилька в скважине — поворот — щелчок. Следующий.

Да кто же она такая, эта Ирен Нортон, если у нее даже горничная умеет вскрывать замки? И эта тайная комната в доме. И целая стена, увешанная оружием. Да, конечно, она друг мистера Холмса, но это явно не все, что можно о ней сказать! Кто же она — воровка, предводительница воровской шайки? Мэри трудно было представить себе Ирен в такой роли. Может быть, она тоже сыщик, как Холмс?

Готово — пока она размышляла, Ханна как раз положила на стол последний замок. Но Дианины замки уже лежали перед ней на столе. Все открыла? Или там еще остались? Нет, она уже потягивалась и зевала во весь рот с совершенно беззаботным видом.

— Ханна — шесть минут, пятнадцать секунд. Диана — пять минут, сорок семь секунд. Если ты когда-нибудь захочешь вступить в нашу меленькую веселую шайку, для тебя найдется работа. — Ирен убрала замки обратно в коробку. — Хорошо, а теперь у меня здесь еще одно дело. Диана, может, пойдешь оденешься? Ханна, спасибо, вы побили сегодня свой рекорд. Если никто не возражает, встретимся в гостиной минут через пятнадцать. Мэри и Жюстина, задержитесь, пожалуйста, на минутку, я хочу кое о чем поговорить.

— Ты честно победила, — сказала Ханна, протягивая руку Диане. — Если хочешь, заходи потом на кухню к нам с сестрой. Мне кажется, она тебе понравится. Мы тебе расскажем всякие интересные истории, а фрау Шмидт всегда оставляет для нас в буфете что-нибудь сладкое — торт или штрудель.

— Еще бы не честно, — сказала Диана, крепко пожимая протянутую руку. — Зайду, когда мне эта компания надоест — скоро, наверное. А можно я возьму на время какую-нибудь одежду у твоей сестры, чтобы не разгуливать тут в таком идиотском виде? Идем.

Когда они обе выходили, Мэри услышала, как Диана сказала:

— А ты все-таки неплохо справилась. Я раньше не встречала никого, кто умел бы это делать почти так же быстро, как я.

Диана с Ханной ушли — одна одеваться, другая, наверное, к себе на кухню, — и Ирен повернулась к Мэри.

— Думаю, Диана справится. Думаю, она сумеет открыть эти замки. В идеале — установит связь с Люсиндой Ван Хельсинг. Я не хочу, чтобы она делала что-то еще, — достаточно будет дать Люсинде знать, что мы готовим для нее побег. Но даже если она не проберется к Люсинде, она может собрать сведения о порядках в лечебнице и, главное, о том, есть ли охранники на третьем этаже. И если есть, то сколько их там? Где они стоят и когда делают обход? Нам нужно будет знать все это, когда мы туда проберемся, хотя кто знает, когда это будет! Диана проворна и сообразительна — даже проворнее Ханны, хотя я считала, что такого быть не может. Остается вопрос — готовы ли вы отпустить ее? Я спрашиваю именно вас, потому что вы ее сестра. Я знаю, что вы с ней не всегда ладите, но также знаю, что вы всегда готовы встать на ее защиту, как и подобает старшей сестре. Дело для нее рискованное, в этом нет сомнений. Но она — наш самый верный шанс установить связь с Люсиндой и разведать обстановку. Когда она расскажет нам обо всем, что узнала, мы сможем составить план спасения. Что вы на это скажете?

Жюстина опередила Мэри с ответом.

— Ирен, я прошу прощения, но что все это значит? Потайная комната, оружие на стене… Думаю, мы… — Она переглянулась с Мэри. — Мы с Мэри хотели бы услышать какое-то объяснение.

Ирен рассмеялась.

— Думаете, я предводительница преступного мира? Или вождь радикальной политической группировки — анархистов, может быть? Нет, ничего такого романтичного. Когда я была молодой певицей и путешествовала по всей Европе, моя страна попросила меня присмотреться кое к чему. Америка — молодая страна, пока не слишком влиятельная в мире, но хочет стать влиятельной. И хочет знать обо всем, что происходит в Европе. У нас была целая сеть… скажем так — наблюдателей. Вот чем я занимаюсь — наблюдаю. Собираю сведения. На чьей стороне стоят генералы? Кто из финансистов с кем вместе пьет кофе? Нет ли у императора несварения желудка? Несварение желудка у императора — это серьезнее, чем оно же у обычных людей: оно может привести к самым непредсказуемым последствиям. И прочее в таком роде. Когда-то эта работа свела меня с королем Богемии — и так я познакомилась с Шерлоком. Я оставила ее, когда вышла замуж, но мой муж умер, и у меня не было никакой другой работы, никакой причины, чтобы жить дальше: возвращаться на сцену было уже поздно. И тогда я снова взялась за это.

— Вы шпионка! — сказала Жюстина.

Ирен снова рассмеялась. Смех у нее был глубокий, звучный, мелодичный.

— Дорогая моя, шпионка никогда не стала бы вам рассказывать, что она шпионка. Не могли бы мы вернуться к вопросу о Диане? Я свяжусь со своим другом и попрошу его помочь. Не уверена, что стоит это делать, учитывая риск для его профессиональной репутации, если кто-то узнает, что он в этом замешан. Однако я предпочла бы объяснить ему ситуацию и позволить ему самому принять решение. Даже если он не захочет помогать, он может дать нам ценный совет. Но вначале я должна знать — позволите ли вы Диане это сделать?

Мэри поняла — они обе ждут, что она скажет.

— Диане всего четырнадцать лет, — сказала она, оттягивая время. — И Жюстина знает, какая она упрямая. Она очень редко делает то, что ей говорят.

— Но ты вспомни, как она нас выручила, когда тебе пришлось идти на тот склад, чтобы спасти нас с Беатриче, — возразила Жюстина. — Если бы не она, меня бы сегодня здесь не было.

Диана: — Вот именно, и не забывай об этом!

— Да, а ты вспомни, что потом она помогла Хайду бежать! — сказала Мэри. — Она должна будет только пробраться туда и установить связь, верно? И проследить за охранниками? Сколько времени она там пробудет?

— Думаю, нужно дать ей три дня, — сказала Ирен. — Если за три дня она не сможет установить контакт, мы вернем ее и попробуем что-нибудь другое.

Мэри повернулась к стене с оружием и устремила на него неподвижный, невидящий взгляд.

— Хорошо, — сказала она через минуту. — Поговорите со своим другом, посмотрим, что он скажет. Может быть, он еще и не согласится.

Ирен кивнула. Она подошла к письменному столу, уселась за него и придвинула к себе какой-то прибор, стоявший в углу. Что это, микроскоп? С виду скорее какой-то подсвечник на подставке. Сняла что-то похожее на колпачок, каким тушат свечи… да что же это такое она там делает?

— У вас есть телефон! — сказала Жюстина.

— Мы тут, в Вене, идем в ногу со временем, — с улыбкой сказала Ирен. — Не могли бы вы ненадолго оставить меня одну? Думаю, разговор будет долгий.

— Конечно, — сказала Мэри. Выходя из комнаты, она шепнула Жюстине:

— Так вот, значит, как выглядит телефон!

— А ты разве никогда не видела телефона? — спросила Жюстина.

— Только в рекламе. Даже у мистера Холмса нет телефона. Только не говори мне, что ты их видела!

— Нет, я тоже не видела. Настоящих.

Дальше по лестнице и по коридору в гостиную они шли молча: должно быть, слишком о многом сразу им нужно было поговорить. Проходя мимо двери кабинета, где провела ночь, Жюстина похлопала себя по жилету и сказала:

— Кажется, я забыла свои карманные часы. Должно быть, оставила на столике возле дивана, а может быть, на письменном столе. С этим мужским костюмом приходится постоянно быть начеку! Все эти правила, когда снимать шляпу…

— По-моему, в женской одежде ничуть не проще, — сказала Мэри. — Просто мы к ней привыкли. Ну что ж, иди, ищи. У нас наверняка есть еще несколько минут, пока Ирен договорит по телефону. Выходит, у этого ее друга тоже есть телефон? По-моему, он так работает — вроде телеграфа, только не точками, а словами.

Она вошла вместе с Жюстиной в кабинет — там было темнее, чем в других комнатах на втором этаже, до самого потолка поднимались деревянные стеллажи, а на окнах висели плотные бархатные шторы. Диван, на котором спала Жюстина, был длинным и широким — на таком замечательно было бы свернуться калачиком с хорошей книгой. Мэри поглядела на столик у дивана, но на нем лежала только какая-то книга, а часов, которые искала Жюстина, не было. Мэри увидела заглавие на обложке и ахнула.

— О-о-о… О нет. Какая же я идиотка! — Мэри закрыла лицо руками. Если она и не покраснела от стыда, то следовало бы.

Жюстина показала ей карманные часы:

— Вот они, гляди — оставила на столе, чтобы утром сразу увидеть, и все равно забыла положить в карман. Мужчина не забыл бы. Мэри, да что с тобой?

Мэри могла только показать рукой на книгу, словно это все объясняло. На обложке было написано: «Франкенштейн. Биография современного Прометея». И она-то считала себя разумной и ответственной? Как она могла думать, что может стать сыщиком, как мистер Холмс?

— Ну, видишь ли, если говорить правду, я никогда ее не читала раньше, — извиняющимся тоном проговорила Жюстина. — Думала, будет слишком больно читать о моем отце, и об Адаме, и о том, как меня якобы убили. Но она лежала на столике, как будто Ирен искала в ней ответы на какие-то вопросы, а я утром проснулась рано, задолго до завтрака. Вот и начала читать. Сначала интересно было — о Швейцарии, о семье Франкенштейнов. Но я дошла до описания Жюстины Мориц и дальше не смогла…

Мэри рухнула на диван.

— Ты не понимаешь. Вальдман. Фамилия. Я должна была ее вспомнить. — Она стала торопливо листать книгу. Жюстина ее, может, и не прочла, но она-то читала точно — после того, как они раскрыли дело с уайтчепелскими убийствами и Адам погиб во время пожара на складе. Ей хотелось узнать о Société des Alchimistes как можно больше. Кэтрин предупредила, что эта книга ей тут ничем не поможет — Общество в ней даже не упоминается. Но она запомнила, что там было упоминание… ага, вот оно.

— Вальдман! — проговорила она с каким-то горьким торжеством и ткнула пальцем в страницу. — Он был профессором химии в университете Ингольштадта, где учился Виктор Франкенштейн. И как раз там Генрих Вальдман учился в медицинской школе. О-о-о, ну как я могла пропустить это мимо ушей?

Жюстина села на диван рядом с ней.

— Правда? Где?

Мэри протянула ей книгу и показала нужный абзац. А затем уронила голову на руки и закрыла ими лицо.

— Не понимаю, что со мной такое, — сказала она. Слова сквозь пальцы звучали глухо и неразборчиво. — С тех пор, как мы уехали из Англии, я как будто сама не своя. Все забываю, путаю, теряюсь…

Она всегда знала, что делать, всегда была так уверена в себе. Она была мисс Мэри Джекилл с Парк-Террейс, 11. А кто она тут, в этом чужом доме, в незнакомой стране? Что же с ней такое?

Жюстина обняла ее за плечи. Мэри вздрогнула от неожиданности. Жюстина редко к кому-то прикасалась: она всегда боялась, как бы не повредить кому-то ненароком. Сейчас ее прикосновение было осторожным и мягким.

— Ты не должна себя винить. Мы-то все лишились дома давным-давно. Диану забрали в Общество святой Магдалины. Кэтрин увезли на остров Моро, Беатриче пришлось покинуть отцовский сад в Падуе. А меня, само собой, увезли из моей родной Швейцарии, когда отец решил вернуть меня к жизни. А у тебя есть дом, который ты никогда еще не покидала. Ничего удивительного, что ты чувствуешь себя не в своей тарелке, как будто вдали от дома не можешь собраться с мыслями.

— Жюстина права. — Ирен Нортон стояла в дверях. Сколько же она уже здесь стоит? — Со мной было то же самое, когда я впервые уехала из Нью-Джерси — поступать в консерваторию в Нью-Йорке. И потом, когда уехала из Соединенных Штатов в Европу. Я вас не очень хорошо знаю, Мэри, — пока. Но думаю, вы из тех людей, кто привык держать все под контролем, а теперь у вас это никак не получается. Вокруг вас что-то происходит — что-то более серьезное, чем вы подозревали. Вот потому я и спросила, не мог ли еще кто-то из тех, с кем вы встречались, быть шпионом Société des Alchimistes. Вальдман… я знала, что уже слышала это имя, но не могла вспомнить где. Думаю, он потомок того Вальдмана, что был учителем Франкенштейна. Правнук, может быть? Чего я не могу понять — это почему он не назвался каким-нибудь другим именем, ведь это было бы очень легко. Может быть, это что-то вроде проверки — хотел выяснить, много ли вы знаете.

— А может быть, это случайность? — спросила Жюстина таким тоном, словно и сама в это не верила.

— Когда вы имеете дело с такой организацией, как Société des Alchimistes, случайностей быть не может. — Лицо Ирен стало мрачным. Она говорила так, как будто сама была хорошо знакома с такими организациями. Анархисты? Социалисты? Наверняка именно о таких группах Ирен должна быть осведомлена…

— Простите меня, — сказала Мэри. Ей было очень стыдно. Она была совершенно уверена, что Ирен на ее месте не допустила бы такой ошибки. Станет ли об этом известно мистеру Холмсу — Шерлоку? Рука Жюстины лежала на ее плече успокаивающей тяжестью.

Ирен словно бы удивилась.

— Дорогая моя, едва ли это ваша вина. Все мы иногда совершаем глупые ошибки. И я совершила одну такую с Шерлоком. Все люди ошибаются. Из ошибок нужно извлекать уроки, вот и все. Идемте, я хочу рассказать вам, чем кончился мой разговор с Зигмундом, но нужно, чтобы при этом была и Диана, и Ханна с Гретой — для консультации. Так что довольно хандрить, Мэри, идемте в гостиную.

Миссис Пул: — Ирен Нортон — одна из самых здравомыслящих женщин, каких я знаю. Нечего причитать над пролитым молоком. Подтереть, да и за дела — так моя матушка всегда говорила.

Диана: — Если туда раньше кошка лапами не влезла и не разнесла по всему дому.

Миссис Пул: — Ох уж эти мне кошки! Не знаю уж, зачем я только позволила вам их завести.

Когда они вернулись в гостиную, Мэри позвонила в звонок. Через минуту в комнату вошли две горничные в безупречных черных форменных платьях, в белых чепцах и фартуках. В одинаковых платьях Ханна и Грета оказались на удивление похожими, только Грета была чуть пониже ростом. Следом появилась Диана, и уж ее-то костюм безупречным назвать было никак нельзя. Очевидно, она нацепила на себя ту одежду, что была на Грете утром.

— Дело обстоит так, — сказала Ирен, садясь на диван, а они все встали вокруг, ожидая, что она скажет. — Мой друг Зигмунд согласился нам помочь с одним условием: он хочет сначала познакомиться с Дианой, чтобы убедиться, что ее удастся выдать за душевнобольную. Я сказала, что это как раз нетрудно…

— Эй! — возмущенно воскликнула Диана.

— Но он хочет встретиться с ней сам. На кону его репутация и доступ в Кранкенхаус. Однако он согласился, что Люсинде непременно нужно помочь, и у него явно был какой-то профессиональный спор с Ван Хельсингом, что-то касающееся психосексуального развития… я перестаю вникать, когда ученые начинают сыпать профессиональными терминами латинского и греческого происхождения вперемешку. Из этого никогда ничего продуктивного не выходит.

Жюстина кивнула, словно бы в знак согласия. Мэри снова подумала о том, насколько было бы лучше, если бы ей не пришлось прервать занятия с мисс Мюррей. Тогда бы она хоть понимала сейчас, о чем идет речь.

— Мэри, не могли бы вы отвезти Диану к нему для консультации? Боюсь, вам придется взять кэб, так как экипаж мне сегодня понадобится. Кроме того, Зигмунд живет на другой стороне Кольца, а я не хочу, чтобы вас видели в центре Вены в моем экипаже. Как мы теперь знаем, Société des Alchimistes следит за вами, и за мной тоже следят — люди не менее, если не более опасные. Я пошлю с вами Ханну — она знает адрес.

— Хорошо, — сказала Мэри. — Когда вы хотите, чтобы мы поехали?

— Как только Диана снова переоденется в женское платье, — сказала Ирен.

— Зачем? — негодующе воскликнула Диана. — Я не хочу.

— Потому что у тебя истерия и неврастения. У девочки в пубертатном возрасте такие диагнозы не вызовут никаких подозрений.

— Сама пубертатная! — проворчала Диана и шепнула Ханне: — Это же плохое слово, да? Я даже не сомневаюсь, что это плохое слово.

— Жюстина и Грета, я хочу, чтобы вы отправились в Кранкенхаус. Не входите ни с кем в контакт и никому не показывайтесь на глаза. Просто изучите окрестности и найдите место, откуда мы сможем наблюдать, когда Диана будет там. Может быть, вам удастся снять комнаты в каком-нибудь из соседних домов? Проверьте, хороший ли оттуда обзор. Пока Диана будет пытаться связаться с Люсиндой, мы будем вести наблюдение снаружи, на случай, если ей понадобится помощь. И пора подумать о возможных сценариях побега. Все всё поняли?

Ханна и Грета почти хором сказали:

— Да, мадам.

Жюстина кивнула. Диана все еще злилась на то, что ей придется надевать женское платье, и даже кивать не стала. Она стояла, скрестив руки на груди и нахмурив брови.

Мэри положила ей руку на плечо.

— Хорошо, — сказала она. — Если план таков, будем действовать по плану.

Через пятнадцать минут они с Дианой и Ханной сидели в кэбе, грохочущем по камням Рингштрассе — длинного, окруженного деревьями бульвара, охватывающего кольцом центр Вены. В кошельке у Мэри было достаточно крон, чтобы расплатиться с возницей и покрыть любые другие расходы, которые могут возникнуть в Вене, — Ирен дала их ей перед выходом. Денег было слишком много, она так и сказала Ирен, — впрочем, она не очень твердо помнила курс валют, а заглянуть в Бедекера было некогда. Диана не отрывалась от окна и то и дело на что-нибудь жаловалась.

Мэри ее не слушала. До чего же глупой была ее ошибка с Вальдманом. Нужно быть внимательнее, особенно теперь, когда они знают, что кому-то из членов Société des Alchimistes известно о них и о том, что они в Вене. Кто-то следил за ними, возможно, всю дорогу от Лондона. Мэри взглянула на карточку, которую дала ей Ирен и которую она показала вознице. «Доктор Зигмунд Фрейд. Берггассе, 19, Альзергрунд». Она надеялась, что доктор Фрейд сумеет им помочь.

Глава VII. Адрес в Сохо

— Дьявол возьми этих кошек! — сказала миссис Пул.

— Что они натворили на этот раз? — Кэтрин подняла взгляд от обеденного стола: она рассматривала карту Лондона.

— Сжевали телеграмму. Я ее на минутку только положила, хотела дверь запереть, и вот — поглядите! — Миссис Пул протянула ей листок бумаги, и впрямь потрепанный и слегка влажный.

— Это от Мэри?

Кэтрин отодвинула от себя карту. Она пыталась разобраться, каким путем лучше всего добраться до Поттерс-лейн по лабиринту улочек Сохо.

— Нет, от той подруги мистера Холмса, миссис Нортон. Вот, сами взгляните.

Кэтрин взяла телеграмму, положила на стол и прочитала:

МЭРИ ЖЮСТИНА ДИАНА ПРИБЫЛИ

БЛАГОПОЛУЧНО ПОЗАБОЧУСЬ

КАК СОБСТВЕННЫХ ДОЧЕРЯХ

НЕ ВОЛНУЙТЕСЬ МИССИС ПУЛ НО СОВЕТУЮ

БЫТЬ ОСТОРОЖНЕЕ ОНИ СТОЛКНУЛИСЬ

АГЕНТОМ S.A. ПОЕЗДЕ НЕ ОТВЕЧАЙТЕ

БЕЗ КРАЙНЕЙ НЕОБХОДИМОСТИ

ВСЕГО ДОБРОГО ИРЕН НОРТОН

— И что это, по-вашему, значит: «столкнулись агентом S.A. поезде»?

Голос у миссис Пул был встревоженный.

— Видимо, в одном поезде с ними оказался кто-то из S.A., — сказала Кэтрин. — А это значит, что Société des Alchimistes следит за нами. Черт! Мы-то думали, они даже не знают о нашем существовании. Видимо, теперь придется действовать намного осторожнее. — Она снова взяла телеграмму. — «Столкнулись агентом S.A. поезде». Неужели нельзя было пояснее написать? А кто принес телеграмму?

— Мальчик из телеграфной конторы, — сказала миссис Пул. — Кажется, самый обычный мальчик с телеграфа, правда, без фуражки, и выговор у него какой-то странный. Не ирландский. Вроде австралийского, но не совсем. А почему вы спрашиваете?

— Сама не знаю. Кажется, я начинаю уже всех подряд подозревать. Вряд ли, конечно, мальчик с телеграфа будет шпионить для S.A., даже если он австралиец!

А не видела ли она в последние дни кого-нибудь возле Парк-Террейс? Но нет, ничего подозрительного не припоминалось. Просто нужно быть осторожной, особенно сегодня: она ведь собирается выяснить, что замышляют Сьюард и Прендик. В Сохо лучше ехать в мужской одежде. Костюм преподобного Джозайи Крэшоу пропал, но осталась еще одежда, украденная в свое время у Летающих братьев Каминских. Сгодится. Интересно, что это за дом такой — Поттерс-лейн, 7. Вероятнее всего, меблированные комнаты, а может быть, паб? Почему Сьюард встречается с Прендиком там, а не в собственном кабинете в Перфлите? Она понятия не имела. Разумеется, было бы лучше побывать там заранее, разведать обстановку. Но сначала они все в лихорадочной спешке собирали в дорогу Мэри с Жюстиной, а потом нужно было дописать статью для «Женского мира» — за нее обещали два фунта, а они были нужны до зарезу. Кэтрин сказала Мэри, чтобы они с Жюстиной брали с собой денег, сколько понадобится в дороге, — а теперь ведь им еще и за Диану нужно платить, черт бы подрал эту девчонку! А значит, вести хозяйство на Парк-Террейс теперь приходилось на крайне скудные средства.

Миссис Пул нахмурилась и уперла руки в бока.

— Я просто волнуюсь за мисс Мэри и остальных, вот и все. Хоть бы они прислали настоящее письмо: эти телеграммы — все равно что египетские иероглифы, вроде тех, что теперь выставлены в Британском музее. Толком и не разберешь, что они означают. А что касается Альфы и Омеги — и неужели нельзя было назвать их нормальными, приличными кошачьими именами, хоть Том и Китти, что ли, — так вы хоть следите, чтобы они не лезли ко мне на кухню. Вчера они там двух дохлых мышей на полу оставили! Я утром на одну наступила, пришлось подошвы карболкой отмывать!

— Ну что же, — рассудительно сказала Кэтрин, — это ведь значит, что они делают свою работу, согласитесь? Вы же сами сказали — пусть остаются, если будут ловить мышей. Они, должно быть, слышали ваши слова. И две дохлые мыши на кухне — лучше, чем две живые, не правда ли?

— Пфф! — ответила на это миссис Пул.

Миссис Пул: — Я никогда не издаю таких неприличных звуков!

Мэри: — Это правда, миссис Пул никогда таких звуков не издает.

Жюстина: — Никаких неприличных «пфф». Наша миссис Пул не такая!

Беатриче: — Что верно, то верно. Миссис Пул никогда не издает никаких неприличных звуков.

Диана: — Дурака валяете, да? Эй, вы чего смеетесь?

И в эту минуту раздался звонок.

Миссис Пул: — Вообще-то он раздался только через полчаса, но если уж вы взялись сочинять небылицы, не стану вам мешать!

Кэтрин: — Так действие получается живее.

Миссис Пул пошла открывать дверь, но Элис, должно быть, успела раньше: она уже входила в столовую в сопровождении человека великанского роста, в костюме, несколько тесноватом для его выпирающих мускулов. Он был похож на мешок с картошкой, засунутый в чулок.

Жюстина: — Вот и неправда, Кэтрин! Атлас самый добрый и мягкий человек из всех, кого я знаю. И совсем он не похож на мешок с картошкой.

Кэтрин: — А я думала, ты любишь картошку. Как бы то ни было, это хорошее сравнение, нравится тебе или нет.

— Этот джентльмен хотел видеть вас, мисс, — сказала Элис. — Он говорит, что вы знаете его по цирку.

— Атлас! — Кэтрин выскочила из-за стола и почти бегом бросилась к двери — обнимать гостя. Сколько же времени прошло с тех пор, как она в последний раз виделась с ним и с другими своими друзьями из «Волшебного цирка чудес»? Несколько месяцев: она не бывала там с тех пор, как поселилась на Парк-Террейс, 11, только письмо написала Лоренцо, где рассказала обо всем, что случилось с ней и с Жюстиной. Цирковой силач осторожно обнял ее в ответ.

— Здравствуй, Кэт! — проговорил он, улыбаясь во весь рот. У него было широкое, веснушчатое лицо, на лоб падали разлохмаченные светло-рыжеватые волосы, что придавало ему некоторое сходство с львом. Симметрию лица нарушал нос, когда-то сломанный и теперь навсегда искривленный, но то, что у другого казалось бы безобразным, ему даже придавало своеобразное очарование.

Кэтрин: — Ну как, я реабилитировалась? Так тебе больше нравится?

Жюстина: — Да. Лев лучше, чем картошка, и сравнение точнее.

— Садись же скорее, ради бога, и рассказывай все про цирк, — сказала Кэтрин. — Знаешь, как я по вам по всем соскучилась!

Он сел на стул, и тот скрипнул под его тяжестью.

— Я пришел отдать тебе оставшиеся деньги от Лоренцо — он очень сожалеет, что смог прислать их только сейчас! И еще хотел узнать, все ли у вас в порядке — у тебя и у Жюстины. Жюстина-то здесь? — Он огляделся вокруг, словно ожидал, что Жюстина прячется где-нибудь в комнате, хотя скрыться тут было негде, тем более такой великанше.

— Ага, теперь вижу, зачем ты на самом деле пришел, — сказала Кэтрин и уселась на стул рядом с ним. — Нет, ее сейчас нет дома. — Ни к чему рассказывать ему, что Жюстина в Вене. Только беспокоиться за нее начнет — он и так все время за нее беспокоился, когда они вместе работали в цирке. В холодные зимние вечера заходил к ним в палатку — проверял, хорошо ли греет печка, и про здоровье всегда расспрашивал, словно боялся, что она простудится. — Но я скажу ей, что ты заходил, Мэтью.

Это было его настоящее имя, то, которое он получил при крещении: Мэтью Тейлор. Когда Кэтрин пришла в «Волшебный цирк чудес Лоренцо», он уже выступал там: демонстрировал чудеса силы и свою великолепную, хоть и несколько чрезмерно развитую мускулатуру. Родом он был из Манчестера, и его отец, и отец его отца были портными, пока швейные фабрики не положили конец их семейному делу. Кэтрин видела, как он штопал носовой платок — аккуратно, будто заправская швея, хоть и забавно было видеть, какой маленькой, почти невидимой кажется иголка в его огромных пальцах. Он был боксером, пока однажды ему не сломали нос и он не пролежал без памяти несколько дней с сотрясением мозга. Тогда-то он и решил подыскать себе более спокойную профессию. Кэтрин знала наверняка, что в свободное время он пишет стихи, потому что некоторые из них он посвятил Жюстине.

Жюстина: — И неплохие стихи, между прочим. Взять хоть эти: «Зачем ты, дева бледная, сегодня так грустна…»

Беатриче: — Очень мило, и образ весьма точный.

Диана: — Какой же вздор все эти стихи. Кроме Киплинга. Вот Киплинг — это да, особенно то, где в конце все умирают.

Жюстина: — Только не Киплинг, а Теннисон. «Под жерла орудий подставлены груди — но мчатся и мчатся шестьсот»? Ты ведь про эти стихи говоришь?

Диана: — Да-да, про эти самые! Как ты догадалась?

Жюстина: — Ты бросила раскрытую книгу на полу у меня в мастерской. На этой странице осталось пятно красной краски.

— Да, так вот они, значит, твои деньги, — сказал Атлас, и виду у него был такой разочарованный, что Кэтрин очень захотелось хоть чем-то его утешить — сказать хотя бы, что Жюстина его хорошо вспоминала. Но она ни словом не упомянула его с того дня, как они ушли из цирка. — Ровно пять фунтов — и его извинения за то, что не смог расплатиться сразу. Дела-то в цирке в последнее время идут неважно. В этом месяце должны были выступать в Девоншире, но целых три городка предпочли нам цирк Бартоли — у них там слон есть. Так что мы пока в Лондоне — остановились в Клеркенуэлле. Ты бы зашла в гости — это прямо на Клеркенуэлл-Грин, недалеко от Сент-Джеймса. Мы там, правда, недолго простоим, скорее всего, — у Лоренцо уже новая идея.

— Да? И какая же? — рассеянно спросила Кэтрин. Деньги, конечно, пригодятся — с финансами у них сейчас туго. Но ее мысли уже были заняты теми приключениями, что ждали ее впереди. Что она увидит в Сохо? Почему Сьюард с Прендиком встречаются именно там? Нужно прийти на Поттер-Лейн, 7, заранее, за час до их назначенной встречи, и посмотреть, нельзя ли там где-нибудь спрятаться, — может быть, там шкаф есть или кладовка какая-нибудь? Так или иначе, она должна выяснить, что происходит.

— Некоторые из нас поедут в Париж. Будем давать представления три вечера подряд. А потом он думает ехать дальше — может быть, в Берлин! Ты только представь себе. Я, Саша и Кларенс. Три акробата и заклинательница змей. Это мадам Зора, она у нас новенькая. Лоренцо говорит, на континенте сейчас такие штуки в моде — все необычное, макабрическое. Вот бы и вам поехать с нами: женщина-кошка и великанша были бы в самый раз! Кстати, Саша передает привет, а Кларенс велел мне тебя обнять.

— Ты это, кажется, уже сделал, — с улыбкой сказала Кэтрин. — А знаешь, мне тоже жаль, что я не могу поехать. Я скучаю по цирку, и я никогда не была в Париже. Но у меня тут столько дел.

— Понятно, — сказал Атлас. — А ты хорошо выглядишь, Кэт. Похоже, ты нашла свой настоящий дом. Я рад за тебя — и за Жюстину, конечно.

Нашла ли она свой настоящий дом? Кэтрин пока что не была в этом уверена. Но она взяла его за руки и сжала их.

— Мэтью, с Жюстиной дело вот в чем… она слишком многое пережила. Я дам тебе знать, когда она вернется, тогда, может быть, зайдешь в гости. Принеси ей цветы — ты же знаешь, она цветы любит. Не сдавайся. Ее сердце давно разбито, и я не знаю, когда эта рана затянется. Но ты можешь ей помочь…

Это была не вся правда, не совсем точное описание того, что пришлось пережить Жюстине, но Кэтрин хотелось объяснить так, чтобы он понял. Настоящую историю, о том, как она умерла и как ее вернули к жизни, пусть уж сама Жюстина рассказывает, если захочет. А тем более об Адаме — об этом уж точно не Кэтрин рассказывать.

— Благослови тебя Бог, — сказал Атлас и тоже сжал ей руки, немного не рассчитав силы. У него была такая милая улыбка, хотя сейчас в ней читалась неуверенность пополам с надеждой. Сможет ли Жюстина когда-нибудь оттаять после той истории с Адамом и довериться другому мужчине? Этого Кэтрин не знала.

— Ну что ж, когда увидишь ее, скажи, что я передавал привет и что я очень хочу с ней увидеться. Цветы, говоришь? Я запомню. Не очень-то я разбираюсь в таких вещах, никогда этого толком не умел.

Он поднялся.

— Все приходит с опытом, — сказала Кэтрин. Она встала на цыпочки, чтобы поцеловать его в щеку, — ему для этого пришлось наклониться.

И тут в дверь снова мышкой шмыгнула Элис. Она умела появляться и исчезать совершенно бесшумно!

— Проводить вас, сэр?

В руках она держала видавшую виды твидовую кепку.

— Спасибо, юная мисс, — сказал он, кивнул и взял у нее кепку. — Так ты заходи к нам, Кэт, когда время будет. Пансион миссис Протеро — адреса я не помню, но там тебе любой покажет. Мы там пробудем до конца недели.

Через минуту Кэтрин услышала, как хлопнула входная дверь. Ой, как хорошо, что он зашел! Там, в цирке, у нее была хорошая жизнь. Нелегкая, но интересная и до поры до времени безопасная. А эта новая жизнь — в чем-то даже лучше, но, пожалуй, не такая безопасная, хоть она и живет теперь в роскошном доме возле Риджентс-парка. Тут свои опасности — вроде тех, что поджидают ее в Сохо.

— Мисс?

Элис уже опять стояла в дверях.

— Да, Элис? И, ради бога, не могла бы ты называть меня Кэтрин? Или Кэт, если тебе так больше нравится. Или «эй, ты».

— Да, мисс. Я сейчас относила мисс Беатриче завтрак («Зеленую тину», — подумала Кэтрин), и она сказала, что с вами сегодня не пойдет.

— Нет, не пойдет, это слишком опасно. — Кэтрин снова придвинула к себе карту. — Мне придется где-то прятаться, и места там, вероятнее всего, будет немного. Если мы с Беатриче будем прятаться вместе, она может меня отравить. Не нарочно, но это ведь от нее не зависит.

— Да, я помню! — с чувством проговорила Элис. Еще бы — ведь она сама чуть было не отравилась ядом Беатриче на складе в доках, о чем рассказывается в книге «Странная история дочери алхимика» — у всех лучших книжных торговцев, всего по два шиллинга.

Мэри: — А тебе не кажется, что уже достаточно?

Кэтрин: — Когда будет достаточно, я перестану.

— Конечно, жаль, что остальных здесь нет, — сказала Кэтрин. — Жюстина, пожалуй, слишком большая, а Диана слишком буйная, но вот Мэри очень пригодилась бы, хотя бы просто как наблюдатель.

Мэри: — Ну спасибо, конечно! Я умею далеко не только наблюдать.

Можно, конечно, попросить Чарли, но… дело ведь касается Прендика. Ей как-то не хотелось впутывать сюда Холмса или его нерегулярные полицейские силы с Бейкер-стрит. Все, что знают они, станет известно и ему, а это дело слишком личное.

— А я? — спросила Элис. — Не знаю, будет ли от меня много толку, но уж наблюдать-то я умею не хуже других.

Кэтрин изумилась:

— Но Элис, ты же все время говоришь, что хочешь быть только судомойкой. Никаких приключений, помнишь? Ты очень решительно на этом настаивала.

Элис уставилась на свои башмаки и стала теребить край фартука.

— Да, мисс… Кэтрин. Но с моей стороны было бы трусостью бросить вас одну, когда я могла бы помочь. Мне кажется, мисс Мэри ожидала бы от меня другого.

Кэтрин нахмурилась.

— Ты полностью уверена? Нам может угрожать опасность, не забывай.

Элис снова подняла глаза и кивнула.

— Да, Кэтрин. Полностью.

Кэтрин подождала немного — и еще немного: вдруг Элис все же передумает.

— Ну ладно. Тогда иди сюда. Я хочу, чтобы мы с тобой как следует запомнили расположение улиц в этой части Сохо. И помни — когда кругом будут дома, все будет выглядеть совсем иначе.

Мэри: — Ты знаешь, что могла бы и не ходить. Тебе не нужно было ничего доказывать — ни мне, ни кому-то еще.

Элис: — Я знаю, но я рада, что пошла, даже несмотря на то, что случилось потом. Если не рисковать, никогда не станешь собой, правда же?

Мэри: — Да, думаю, правда. Мне просто жаль, что я не смогла уберечь тебя от беды.

Элис: — Если бы мне снова пришлось решать, я бы сделала то же самое.

Беатриче: — Браво, Элис. Нам всем нужно брать с тебя пример.

Когда они вышли с Парк-Террейс, 11, было около трех часов дня. По пути к Мэрилебон-роуд Кэтрин то и дело озиралась: не следит ли кто за ними? Какой-нибудь нищий, торговец кониной или старьевщик — кто-нибудь, похожий на агента S.A.? Но она не увидела никого, кроме Джимми — мальчика с Бейкер-стрит, одетого чистильщиком, с ящиком и щетками. Кто-нибудь из нерегулярных сил Холмса постоянно вертелся поблизости и приглядывал за ними. Если бы не они, Парк-Террейс была бы совершенно пустынной. Когда они с Элис проходили мимо, Кэтрин тихонько махнула Джимми рукой, и он кивнул в ответ. На Мэрилебон-роуд они сели в омнибус до Пикадилли-Серкус. Затем двинулись пешком запутанными улочками и переулками — все дальше и дальше в лабиринт Лондона.

Перед выходом из дома миссис Пул напомнила им, чтобы не рисковали понапрасну.

— Присоединяюсь, — сказала Беатриче. Она стояла в дверях, пока они натягивали перчатки и надевали шляпы, которые должны были придать им вид лондонских клерков, идущих со службы домой, на съемные квартиры. — Как жаль, что я не могу пойти с вами! Неужели я всю жизнь так и просижу дома, потому что тем, кого я люблю, от меня больше вреда, чем пользы?

— Вот когда мне нужно будет кого-то отравить, я к тебе сразу обращусь, — ответила Кэтрин. А кстати, может быть, и не такая уж плохая идея — отравить Прендика. Разве не поделом ему? Она задвинула злые мстительные мысли в самый дальний уголок сознания — пусть полежат до тех пор, когда можно будет обдумать их без спешки. Сейчас не время — сейчас нужно мыслить четко, логически. Ого, она начинает рассуждать совсем как Мэри!

— Вот уж не знаю, к чему Элис с вами идти, — обеспокоенно заметила миссис Пул. — Я-то надеялась, что она сегодня поможет мне со штопкой. Неужели так уж необходимо подвергать ее опасности?

— Миссис Пул, это дело поважнее штопки! — сказала Кэтрин. — И к тому же сейчас она не Элис, а Альфред.

На Элис были Дианины брюки и пиджак, висевшие мешком на ее худеньком теле, хотя Кэтрин и подобрала для нее вещи самого маленького размера. Сама Кэтрин тоже была одета в мужской костюм, правда, на ней он сидел заметно лучше.

— Идем, Альфред, — сказал Чарльз — это было имя, которое Кэтрин выбрала для себя. Она положила руку на плечо Элис, стараясь, чтобы этот жест выглядел по-мужски, и, прежде чем миссис Пул успела еще что-то возразить, они уже были за дверью и шагали по Парк-Террейс в направлении Мэрилебон-роуд.

День выдался жаркий, и в городе было нечем дышать, словно его накрыли стеклянным колпаком. Весь Лондон пропах водорослями. На втором этаже омнибуса мест не было, и им пришлось ехать внизу, в закрытом салоне, да еще и на разных сиденьях. Только когда они вышли и зашагали по улочкам и переулкам Сохо, дышать стало хоть немного полегче.

По карте, которую начертила Кэтрин, они вышли к Поттерс-Корт — унылым, однообразным зданиям, выстроившимся полукругом вдоль тонкой полоски парка — словно полумесяц.

— Ну и где же тут искать эту Поттерс-лейн? — спросила Кэтрин. От тупика разбегались в разные стороны три узких улочки, но ни на одной из них не было табличек с названием. Они прошли по первой, затем по второй, затем по третьей. Все три были неотличимы друг от друга, с той единственной разницей, что каждая следующая оказывалась еще грязнее и мрачнее предыдущей.

— Прошу прощенья, мэм, — обратился Альфред к женщине, сидевшей на крыльце и курившей какую-то необыкновенно вонючую трубку. На вид ей было лет сто, но на самом деле она наверняка была намного моложе — бедность, как ничто другое, умеет прочертить морщины на лбу и вокруг рта, согнуть в дугу молодое крепкое тело. — Я тут братца своего ищу, Джо — это мы его так зовем, а вообще-то он Джозеф… живет на Поттерс-лейн, пять. Рыжий такой, как огонь, такого не проглядишь. Может, вы нам подскажете — мы хоть на ту улицу попали-то? Уж больно матушка об нем беспокоится.

Где это Элис успела подцепить говор лондонских улиц? Слышала бы ее сейчас миссис Пул! Обычно Элис очень следила за своей речью. Пусть слов в ее лексиконе не всегда хватало, но выговор всегда был великолепный, как и подобает горничной из хорошего дома.

Элис: — Я же родилась и выросла в Лондоне. По-моему, кое-кто об этом иногда забывает. Когда я попала в дом мистера Джекила, то стала слушать, как говорит Энид, и повторять за ней. Мне же не хотелось, чтобы миссис Пул и другие слуги считали меня какой-то уличной бродяжкой!

— Ну да, правильно вы пришли, — сказала женщина. — Третий дом по той стороне — там и номер увидите, с дороги-то его толком не разглядишь. Что ж ваш братец натворил-то такого, что матушка беспокоится?

— Да запил, горюшко наше. И ведь какой был славный малый когда-то! А вот угораздило ж связаться с плохой компанией, — проговорил Альфред, качая головой.

— А вот так оно всегда и бывает, — сказала женщина. — Ну, надеюсь, вы его найдете — ради вашей матушки!

Она снова затянулась, и Кэтрин заметила, что зубы у нее совсем пожелтели от табака.

— Спасибочки вам, мэм, — сказал Альфред. Кэтрин, она же Чарльз, кивнула и сунула ей пенни — тот сразу же исчез в обтрепанном кармане.

И правда, на дверях третьего дома был написан номер 5, хотя его с трудом можно было разглядеть: краска на двери совсем облупилась и отваливалась длинными полосами. На следующем доме номера не было вовсе, но, рассуждая логически, это должен был быть дом номер семь. Он стоял немного поодаль от улицы, а перед ним был крохотный дворик — полоска земли и пожухлой травы. Парадный вход был в тени от соседних домов, окна на первом этаже заколочены. Был и второй этаж, и там уже на окнах висели занавески, но вскарабкаться было не по чему.

— Эта женщина нас не видит? — спросила Кэтрин.

— Вряд ли, — сказала Элис. — Ее от меня загораживает угол дома, значит, и ей меня, скорее всего, не видно. А что? Что вы хотите делать?

— Постой-ка пока на карауле, хотя, если кто-то появится, едва ли ты сможешь что-то сделать. Но тут дела-то на минуту.

Она провозилась значительно дольше минуты и в какой-то момент даже опасалась, как бы шпилька, вставленная в замок, не сломалась пополам. Но вот наконец послышался щелчок. Кэтрин очень надеялась, что старалась не зря, что они пришли по нужному адресу и что номера домов на Поттерс-лейн идут подряд, а не в каком-то другом загадочном порядке — а то ведь в Лондоне иногда и такое случается! А вдруг — мало ли что бывает — вдруг она вообще неправильно запомнила адрес? С чего бы Сьюарду назначать встречу Прендику в таком месте?

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Центральную Европу (нем.).

2

Боже мой (фр.).

3

Что с тобой? (ит.).

4

Моя маленькая (фр.).

5

Да-да. Посмотрите — здесь стоит ваше имя. Мадемуазель Мэри Фрэнк (фр.).

6

В восемнадцатом округе (фр.).

7

Хотите? (фр.)

8

Какой у вас красивый сын, мадам. Вы только посмотрите на эти рыжие волосы! (фр.)

9

Сестра (фр.).

10

Минуточку (фр.).

11

Нет, мадемуазель. У меня для вас три билета. Месье Джастин Фрэнк в одном купе, мадемуазель Мэри Фрэнк и мадемуазель Диана Фрэнк в другом. Восточный экспресс, отправление сегодня. Ваш паспорт, пожалуйста? (фр.)

12

Это все? (фр.)

13

Благодарю, мадемуазель (фр.).

14

Не мадемуазель, а мадам (фр.).

15

Женскую одежду (фр.).

16

Иди сюда, малышка (фр.).

17

Какая прелестная девочка! (фр.)

18

Сколько это стоит, мадемуазель? (фр.)

19

Еще одно прелестное платье, юбку, рубашку… (фр.)

20

Все, что нужно (фр.).

21

Благотворительный магазин (фр.).

22

Только в Париже! (фр.)

23

Счастливого пути (фр.).

24

Бог (фр.).

25

Счастливого пути, мадемуазель и месье! (фр.)

26

Шоколадного торта (фр.).

27

Музей истории искусств (нем.).

28

Будьте здоровы (нем.).

29

Патологической анатомии (нем.).

30

Друзья (фр.).

31

«Большое спасибо». «Сколько это стоит?» «Где находится картинная галерея?» (нем.)

32

Моя милая Диана (фр.).

33

Игру (фр.).

34

На чай (фр.).

35

Один господин (нем.).

36

Две дамы (нем.).

37

Блинчиков (фр.).

38

Доброе утро (нем.).

39

Третий этаж (нем.).

40

То, что я думаю… (нем.)