Коробка с пуговицами. Рассказы

Татьяна Янушевич, 2010

Татьяна Янушевич – геофизик, путешественник, прозаик. Автор книг «Мое время. Записки счастливого человека» (2004) и «Мифология детства» (2005), вышедших в Новосибирске. В новой книге собраны рассказы и эссе, написанные в последние годы. Герои их самые разные: озорные школьницы, предприимчивые старушки, экстравагантная бомжиха, певец из перехода метро, окружающие люди, друзья и друзья друзей, далекие и близкие. Впрочем, всегда близкие, потому как каждый заслуживает того, чтобы о нем было рассказано. И Татьяна Янушевич рассказывает. Оригинально, тонко и увлекательно.

Всё путём

Фирменный поезд «Сибиряк», кроме купейных, возит два плацкартных вагона. Между собой их различают «ковровый» и «бесковровый». Ну и по цене соответственно. Старая рядовая интеллигенция выбирает «бесковровый».

Анна Матвеевна всегда немножко нервничает перед отъездом. Московские приятели подшучивают над такой провинциальностью, но покорно тащатся провожать и еще минут сорок торчат на перроне. Впрочем, радуются, потому что выкраивается внутри житейских забот вольный момент будто бы из былой бравой молодости. У кого-нибудь обязательно оказывается фляжка с ее любимым коньком. Пьют из горлышка, хохочут, курят.

В этот раз Анна прилетела на похороны старинного общего друга. Поэтому веселья не было. Расцеловались. Проследили, как ее подростковая фигурка в смешном, не по возрасту полушубке поднялась на площадку тамбура, обернулась, постояла, прижав кулачки к подбородку, встретилась взглядом по порядку с каждым, махнула рукой, чтобы уже шли, и скрылась. Да и холодно было на исходе ноября.

В вагоне Анна Матвеевна сняла полушубок, оставшись в брючках и свитере. Придвинулась к окну, достала книжку.

Напротив, за столиком сидела девушка. Тоже в свитере и брюках, тоже листала книгу. Надо же, учебник по математике. Светленькая, челка свесилась на глаза. Выпятив губу, дунула вверх, челка разлетелась, и на миг стрельнул из-под нее пытливый зрачок. Разведка показала, что можно отодвинуть занавес рукой, выйти из укрытия.

Женщины обменялись взглядами — примерно так мимоходом на улице сверяются они с отражением в стекле витрины.

— Девчонки, мы пока посидим тут у вас? Ой, простите…

В общем да, с лицом уже не ошибаются, — подумала Анна Матвеевна. Хотя были у ней еще яркие, длинно размеченные глаза, были темные брови вразлет, стрижка под пажа. Резкая на черном седая прядь могла сойти за нарочно покрашенную, будь она помоложе. В ответ улыбнулась. Девушка вмиг опустила челку.

К ним в боковой отсек набились парни в военной форме, сели на лавки тесно. Ну, конечно, дембели возвращаются домой. Моего раньше привезли… Живой. Мариночка дождалась…

Пахло сапожной ваксой, сырым брезентом, заскорузло шаркали бушлаты, когда терлись соседние рукава. Лица были как будто плохо промыты, они стояли в нахохленных воротниках довольно угрюмо. Как у сильно уставших крестьянских мужиков. И почти не различались.

Чего-то все ждали. Может, еще какого-то дополнительного приказа, может, просто отхода поезда. Тихо и коротко сообщали друг другу:

— Чечня. Десантная часть, номер…

— Калининград, погранвойска…

— Чечня… номер…

— Северный флот… Чечня…

И так далее. Вроде как и не знакомились. Без эмоций, без рукопожатий. Иногда назывались местности и цифры… Анна охнула, догадываясь, — это место боя и число потерь.

По проходу торопливо проталкивалась лоточница в фартуке поверх пуховика:

— Кто еще забыл купить мороженое?..

Воины стали шарить по карманам.

— На тебя брать?

Теперь сидели и ели. Как дети. Один достал чайную ложку и съел свое очень быстро. Сгрыз стаканчик. Ложку облизал. Протянул соседу:

— Надо? Так удобнее. Из дому еще захватил. Видишь, подписана. Не расстаюсь с ней.

Поезд дернулся. Раз, другой, заскрежетал…

— Успел примерзнуть.

Хозяин ложки посмотрел на ручные часы. Ровно через пять минут — снова. И словно все ждали-таки команды, молча поднялись и схлынули.

Анна взяла сигареты и пошла курить. Из тамбура в дверь рванулся белесый дым. Она сноровисто скользнула в толпу бушлатов. Солдаты передавали друг другу бутылку водки. Пили, держа палец на условной отметке. Никакого смеха. Те же короткие сообщения. Доложил, отпил, передал следующему. Анне хотелось быть среди них. Но и неловко как-то.

Вернулась. Якобы уткнулась в книжку. Девочка, надо же, еще что-то усердно писала в тетрадке.

— Задачи решаешь?

С ней рядом устроился владелец домашней ложки, что лежала теперь на столе, мельхиоровая, с витой надписью. Парень уже снял куртку. В гимнастерке с белой полоской подворотничка выглядел совсем юным. Каким и был на самом деле.

— Хочешь, я тебе все решу? Для меня это семечки…

— Нет, я люблю сама. И потом, экзамены-то мне сдавать!

Наверно, был смышленым школяром, смотрела Анна Матвеевна, чубчик все теребит. Стесняется вряд ли.

— Где учишься?

— В универе. Новосибирском. На мехмате.

— Клево. Я тоже буду поступать. Не выбрал еще куда. Хочется только домой!

— А где ты живешь?

— На Урале. Вот ночью сойду в Екатеринбурге, потом автобусом три часа. Может, попутка будет. Пешком бы побежал!

— Чё, задачки решаете?

Подсел тощий жилистый паренек. С половиной узкого лица. Вторая упрятана в бинты между марлевой шеей и шапочкой на голове.

— Не боись! Там все будет путем. Даже глаз на месте. Хочешь, дырочку проковыряю?

Подошли четверо ребят. Анна хотела прижаться совсем в угол, но вовремя сообразила: еще двое несли бутылки, общипанную буханку хлеба.

— Подождите, пожалуйста.

Она вытащила свои дорожные припасы, напластала на газетке сыра и колбасы, напластала, — отметила сама, — так ухватистее брать руками. И отсела на край полки к проходу. Девушка Вика, как откуда-то сразу стало всем известно, спрятав тетрадку, высыпала на столик конфеты и яблоки. А книжку приткнула к окну, словно табличку: «Курс высшей математики». Защищается на всякий случай, подумала Анна.

— Простите, а как вас звать? — спросил ее чернявый, с невыбритой верхней губой. — Вы похожи на мою маму.

Она вспыхнула и прижала кулачки к подбородку.

— Да, у меня такой же сын. Тоже черноволосый. Он… Он сержант. Анна Матвеевна меня зовут.

— Ну, значит, братка. Вы с нами выпьете? Сейчас…

Он допил из своей кружки, налил и подал ей. Тостов никто не говорил. Просто время от времени разливали по кружкам, сколько их хватало, выпивали, прежде стукнувшись краями, доливали и передавали другим. Пили какую-то бормотушку подешевле. Но не наотмашь.

Опьянел только один, забинтованный Генрих. Он вообще заговаривался. Может, слишком спешил шутить, может, узко ему было, неудобно открывать рот. И все вязался к Вике, чтобы поцеловала его:

— Смотри, я специально место оставил. Все время видел тебя в мечтах, как ты целуешь меня сюда, — тыкал тощим пальцем в щеку, — сюда, хоть один разок.

Вика смахивала челку рукой, смеялась. Ей нравилось быть в мужском обществе.

— Ну, хорошо. Только обещай, что сразу полезешь спать. Вот сюда, на верхнюю полку, — она потыкала пальчиком над собой.

Генрих расстелил бушлат. Он лег на живот, вниз лицом и поджав плечи внутрь, словно накрывшись собственной спиной.

Никто не говорил о войне. Хотя большинство здесь было из Чечни. Разве что пограничник из Калининграда, деликатный Миша, хозяин ложечки, тот, задачки кому, словно семечки. Наверно, он на радарах там служил. Да еще вот чернявый балагур Серега, который постоянно проверял молодые усы, подводник Северного флота. Остальных Анна не успевала выделить. Они перемещались к другим компаниям в вагоне, уходили курить или за вином, сюда прибывали новые, все уже знали друг друга, подхватывали с полуслова. Кому-то нужно было выходить. Тогда все снимались с места, и Вика с ними, бежали провожать. Возвращались разгоряченные с мороза.

Как быстро они передружились, думала Анна, впрочем, если вспомнить, не так ли и мы?.. Молодость сразу схватывает. А эти особенно… Правильно, что не говорят о страшном.

Она заметила, что уже глубокая ночь. Заметила вдруг, что проход весь забит узлами. И сидят на них или, где есть местечко, на боковых полках, сидят цыгане. Как в общем вагоне. На какой же это станции? И наверно, ждут, когда освободятся места после Урала.

Она заметила, что держит ладошки цыганенка, красные ледышки, отогревает их, оттаивает, а он плачет.

— Конечно, больно, миленький. Как же ты без рукавичек на таком морозе? Чуть-чуть еще, сейчас все будет хорошо.

— Мы не цыгане, мы молдаване, — почему-то поясняли ей кучерявые тетки в курчавых же пуховых платках, — из далёка едем, не думали, что так холодно. Потерял перчатки. Не сказал.

Темные мужики смотрели без выражения. Пацанчик уже не плакал. Он спал, доверив и голову свою Анне, уткнувшись ей в колени. Она тихонько покачивалась, хотелось баюкать.

Ребята же болтали напропалую.

— Мамане налейте, — спохватывался Серега. Готовил бутерброд, выравнивал по хлебу куски сыра, сверху кружок колбасы. Подносил кружку близко к губам, чтобы не тратить ей движений, ждал, сколько захочет отпить:

— Вот так славно будет.

Трогал усы.

— Как думаете, успеют отрасти до дома?

Болтали напропалую. Солдатские истории мало отличались друг от друга, как и фотографии, которые ходили из рук в руки в стандартных альбомчиках. Анне не удавалось ладом разглядеть. Слушала. Смотрела в лицо каждому — мой мальчик так же бы рассказывал…

Незатейливые истории сливались в одну общую. Да и что в них могло оставаться особенного, за вычетом всех ужасов. В одинаковых интонациях звучали будущие планы:

— Сначала добраться до дому! Месяц буду гулять без просыпу! Или два! Ну три, от силы. Потом пойду учиться. Это точно. Иначе пропадешь.

Дорогие мои мальчишки, думала Анна, все это благие мечты… Осядете вы в своих деревнях и засосет…

— Стой-ка, подожди! Какая красивая девочка!

Сейчас ребята показывали друг другу отдельные альбомчики. У каждого был такой, где хранились фотографии девушек, с которыми они переписывались. У Сереги было целых два заветных альбома.

— Дай еще посмотреть. Я прямо влюбился!

— Без шуток? Тогда я тебя познакомлю. Держи фотку. Адрес там записан. Знаешь, сколько я пар уже свел? Вика, ты не смейся. Письма валом валят в часть. А девчонки ведь надеются. Я собираю те, что никто не взял, и отвечаю. Ну на всех бы женился! Чего вы ржете? Я хоть и веселый, но верный. Это все сестренки хорошие. А моя? А моя меня ждет.

— Покажи, которая?

— Не, она не здесь, она вот где, — похлопал по груди.

Поезд подходил к Екатеринбургу. Засуетились. Многие были из уральских сел. Вика достала фотоаппарат и тетрадку.

— Ребята, скорее пишите свои адреса! И давайте сначала выскочим раздетые, я всех сниму. Здесь не поместимся. Потом будем прощаться.

К утру ряды поредели. Рассосались и молдаване. Потихоньку все устроились спать.

На другой день отсыпались долго.

— Пу-усть сол-да-ты немно-о-го по-спя-ат… — напевала Вика, разгребая столик для чая.

— Ой, ложечка! Миша забыл. Отдать ее проводнице?..

— Да зачем же? Прибери к себе. Потом пошлешь ему. У тебя же есть адрес.

— Ой, конечно. Спасибо, Анна Матвеевна. Вообще, спасибо вам. Вы так здорово все сделали!

— Что ты, девочка моя! Я тут вовсе не при чем. Это ребята такие славные. И ты — умница.

— Ну, разве ж я не понимаю!

Пили чай. Тихонько разговаривали. Вика училась на втором курсе. В Москву ее срочно вызвали к любимой тете, которая чуть не умерла. Но все, слава Богу, обошлось.

— Я бы себе не простила никогда! Она мой самый большой друг! Она, как Вы, ничего не нужно объяснять. С родителями сложно.

Анна Матвеевна молча слушала, улыбалась.

Когда она ходила курить, шла по проходу, на боковых местах за столиками сидели молдаване, по двое, ели какую-то горячую мясную еду. Поднимали серьезные свои, без выражения лица, кланялись ей… Она тоже улыбалась. А тетки, те трещали по-своему. Парнишка выглядывал из-за мамкиной спины. Глядел будущими взрослыми глазами.

К вечеру спустился с полки Генрих. Он был вял, спокоен. Немножко веко дергалось. От общего ужина не отказался. Еще подошли двое ребят. Олег и Василий. Им нужно было всем добираться потом до Томской области. Держались вместе.

Особенно уже и не балагурили. Этот промежуток времени был как бы лишним. Первый гребень слетел, следующий накапливали к дому. Вечер предстояло просто погасить.

Снова достали фотографии. Рассматривали, соединив головы крýгом. Анна Матвеевна теперь была даже и в центре. Генрих разложил свой альбом у нее на коленях, водил тощим пальцем:

— Здесь меня еще провожают. Мамка, дед. Это я. В другой жизни. Вот сеструха…

— Это присягу принимаем. Вот он я. А то вы и лица моего не запомните…

— Погоди-ка, не листай дальше, — Василий открыл «свою присягу», — смотри, на том же месте! Видишь, тот же самый транспарант, знамя с оторванным уголком… Мать твою! Зацеловали. А я тогда подумал — боевое… И сразу погнали в горы. Значит, конвейер…

— Ладно, кончай. Тут мы на марше. Не переживайте вы так, всё путём.

У Анны мелко дрожали колени. Вика обняла за плечи. Крепко. Щекотно было от ее волос.

— Здесь мы с другом. Лучший мой друг!

— Саша… Это Сашенька…

Анна Матвеевна прижала кулачки к лицу.

— Ваш сын?

Генрих схватил ее за руки, сильно ткнулся марлевым лбом.

— Я не знал. Нас тогда всех убили. Он закрыл меня. Я не знал! Простите! Простите!

— Его не убили… Он дома…

Она сидела оцепенев. Слезы текли, текли, заливая какую-то ненормальную, как сейчас казалось, улыбку.

— Его не убили. Он живой.

— Хорошо, хорошо…

Парни закутали ее в одеяло, притащили горячего чаю, уложили. Сидели подле, сменяя друг друга. До утра. До Новосибирска.

— Они будут меня встречать. С женой. Сами увидите.

— Конечно, конечно…

Они все стояли в тамбуре. Поезд медленно тормозил. Через замерзшее стекло не было ничего видно. Проводница открыла дверь, подняла подножку, встала в сторонке.

Напротив выхода негусто толпились встречающие, и ждала уже инвалидная коляска, или кресло такое, за спинку его держала молодая женщина.

— Я же говорила. У нас так принято, провожать и встречать. Это жена его, Мариночка.

Анна Матвеевна спускалась даже и не суетно. Несколько напряженнее выпрямила свою и так прямую фигурку. Подошла. Поцеловала обоих.

— Сашенька, не поверишь, со мной вместе ехал твой друг…

В кресле сидел модно одетый человек, в черное длинное пальто и глубокую шляпу. Разве что чуть старательнее одетый, чем естественно. Пусто блестели темные очки. На лице понизу растянулась улыбка.

Генрих накрыл ладонями ровно сложенные перчатки.

— Здоров, братишка. Ну я рад, что у тебя всё путём.

2001 г.