Квартирантка

Татьяна Чекасина, 2023

Татьяна Чекасина – писатель-реалист. Её произведения имеют реальную основу и выполнены методом реализма, который является вершиной литературного искусства. Представленные в этой книги истории имеют подзаголовок «житейские». Можно так определить и любое произведение Льва Толстого, Уильяма Фолкнера, Эрнеста Хемингуэя, Максима Горького, Михаила Шолохова и других великих традиционных писателей. В произведениях, вошедших в книгу под названием «Квартирантка», тоже не одни лишь житейские коллизии. В каждой из этих историй, а это, по сути, небольшие повести, отражены социальные проблемы общества, философские концепции восприятия мира, глубокая психология людей, находящихся в нелёгких жизненных ситуациях. Повести написаны ярким современным языком художественной литературы. Писатель Татьяна Чекасина тяготеет к жанру трагикомедии, а потому в её произведениях много юмора, они легко читаются, но и помогают читателю найти ответы на вопросы бытия.

2

Вера

Весенняя история

— Закрой дверь, Щепёткина! Вот так! А теперь скажи, как думаешь жить? Мотова ревёт, ты её обругала этой, лизоблюдбиянкой, мне не выговорить, а ведь она специалист! Ты не там.

В кабинете Клавдии Ивановны Маркушевой плакат: «Кто трудится, — получает». Под ним — фотографии. Нади Щепёткиной там нет.

— Хочешь или нет стать человеком?

Да, она хочет. Накануне, вроде бы, стала, когда тот дяденька читал древнюю книгу. А утром убита благодать ругнёй с Мотовой, у которой глаза крупные, а зрачки мелкие и бегают в этих немалых орбитах. Рот развалистый, таким гаркать на товарок по нарам. Ей любопытно, ходит туда Надежда или нет? Но лесбиянкой не надо было: Мотова Клавдии Ивановне стучит, будто они на зоне.

Клавдия Ивановна напоминает покойную мать: лицо доброе, хоть и строгое. Хорошая начальница! Доверила… деньги! Теперь идёт мириться с Мотовой, да — за продуктами. Пуговицы (у агрегата одежда ворохом) нагонит, работая допоздна.

Опять на пути Вера Пименова. Улыбка затаённая:

— Придёшь к нам?

Щепёткина оглядывается на дверь: там тёплая лицом и голосом Клавдия Ивановна: «Пименову обходи».

— Нет, — кивает на деньги в руках. — Будем отмечать Первомай.

— Вроде, не обязательно, — цедит Вера.

Неловко от этого разговора.

Им на разные операции в цехе. Пименовой — в уголок у окна (она одна «ручная швея»). Целый конвейер: кудри, чёлки, «шишки» модные. У Веры косы, голова плотная, неприкрытая.

Мотова уверенно ведёт заострённым мелком, обводя лекало, будто не видит Надю.

— Доверили? Горе с тобой, ну идём. — С притворной неохотой откладывает мел, надо же воспитывать девчонку! — Кликни Валюху Ершову.

В магазинах берут много, едут на такси. Ценные продукты на хранение — этим двоим, Щепёткиной — хлеб.

Впереди пикник, отдых, а она в муках: как жить? На воле говорить не с кем! А там две подруги: одна — проститутка, вторая — политическая. Проститутка глупая, а политическая (ударила во время несанкционированного митинга мента) и стихи читает, и болтает о нехватке свобод, но несчастная. Пуговицы, они и в колонии, и на воле — пуговицы.

Толька, Анатолий, брат (тоже вышел) говорит:

— Читай Льва Толстого. Он великий гений.

Взяла.

— Скука.

Брат глядит, как на убогую:

— Тебе не открылось.

— Что?

— Главное.

— Так открой!

Говорит, но путано, она не поняла.

— Выходит — дурак: не могу объяснить. — Вздыхает брат.

Не на ограде колючка, на мозгах. И никуда от неё!

Они с Толькой левый товар налево сбывали, вот и отбыли. Он-то теперь продвинулся. Она — нет. У неё тату на руке: «Нет счастья без понимания главного».

Утро, май, встреча на вокзале. Бабы с мужьями. У Мотовой унылый. У Валюхи Ершовой хохотун: «Водка — главная ценность!»

— Это — наша Надежда! — тепло говорит им Клавдия Ивановна Маркушева о Наде Щепёткиной.

Супруг начальницы, как она, плотный дядька, лет сорока пяти. В электричке играют в карты. Надю не уговорить: до ходки продула в казино пятьдесят долларов.

В окне лес буроватый, очнулся от холода недавно; утро у него, не умыт, но передали — будет дождь. Пока идут до какого-то места, где эти дядьки и тётки и в советские времена отмечали Первомай, коротко, пробно брызнуло.

Поляна выглядит готовой. Отметина от костра, доски, брёвна, чтоб уютно у огня. Главное — берёза. «Наша» — опять тепло говорит Клавдия Ивановна.

Идут добывать хворост.

Валька Ершова говорит Людке Мотовой:

— Опять залетела я. После Первомая пойду.

— А я боюсь в больницу.

Противозачаточных, вроде, полно. У Надежды с этим никак: пока она в колонии, парень ушёл в армию. Придёт, но женится ли на такой? Да, и ей не до этого. Дети будут спрашивать. Не ответит такая мать, зачем люди живут.

Зачем живёт-крутится Клавдия Ивановна? Зачем рвёт горло на митингах Мотова? Спросить у них? Они немолодые, опытные. Ей двадцать, но время уходит песком, верещит будильниками. Надежда в надежде на открытие себя и людей: у огня поговорят.

От земли прохладно, но костёр пылает, молния на куртке нагрелась. А берёза-то — двоим не обхватить! В ней рана с кулак, бьёт сок: кружка полна! Ершов рад: водку запивать.

— Тебе бы только о ней! — реагирует Валька Ершова.

— На отдыхе я. Должен радоваться!

— Я вам говорю, друзья-товарищи, огонь не там, где в прошлый раз. Дым в палатку. — Нудит Мотов.

— Это ты палатку не там ставишь, Мотя, — возражает добряк Маркушев.

— Я верно ставлю, а вы, друзья-товарищи, развели высоко.

— Мотя, ты ослеп? Костёр в яме! — орёт хлопотливый Ершов.

— Он костровой, — информирует Надежду Маркушев, — а Мотов любит линию гнуть.

— Только бабу свою ему не перегнуть! — хохот Ершова.

— Он теперь руководитель, — и Маркушев хихикает, в улыбке нехватка зубов, — ведёт к победам коллектив. Не наш, наш мы ему не дадим возглавить! — Обводит руками лес, и он — «наш коллектив».

Мужики — за палатку. Вернулись. Их жёны стелют клеёнку.

— Чё вы раньше времени! — орёт Мотова: — Никакого терпения! Нет, чтоб у стола нормально, — тайно халкают!

— Мы на лоне, Люда, — говорит робко Мотов.

— На лоне, не на лоне, а культура в массах должна быть. Я девок в цехе окультуриваю, опять лекцию им прострочила. Какой вы даёте пример?

— Да некого тут окультуривать! — наивно выкрикнул Ершов.

— Все мы тут с усами, — уверенно заявляет Маркушев.

— Прямо! — выдаёт им Мотова. — А Щепёткина? Мы её должны на путь… Ты, Надя, ещё не встала. У тебя может быть и обратный ход. Ты и грубость иногда. Намедни меня обозвала этой… Тебе — не кривой тропинкой вилять, а напрямки на благо нашего предприятия!

Обидная речуга! И Клавдии Ивановны нет! Но вот и она с ведром воды:

— Людмила Кирилловна, ну ты даёшь, от озера отлетает, да, вроде, говорить так немодно.

— Людка, как на коммунистическом митинге! — хвалит Валюха.

— От тюрьмы и от сумы… — Мотов глядит на жену с восхищённой опаской.

Щепёткина, как немая столбом у огня.

— Надя, отойди маленько, — оттолкнула её, светясь добротой, Клавдия Ивановна, и они с Мотовой крепят над костром ведро с водой, на дне картошка, лук, купленная рыба.

Наверное, и обижаться глупо? Как ей велят, села на бревно, оголённое, без коры; в нём туннели, проеденные червями, и людей они так, когда те умрут.

Клавдия Ивановна по-матерински:

— Надюша, нарежь хлеб.

Да-да! Это она готова…

Тётки на коленях перед расстеленной на земле клеёнкой, на которой много еды. Жратвы вообще полно. Щепёткина отъелась после колонии и опять равнодушна к еде, как обычно.

— Ешь, — велит Клавдия Ивановна.

Едят… Пьют за Первомай, за трудовые успехи.

— За грузоподъёмность! — Крановщик Ершов пьёт торжественно, горд нелёгким трудом.

Пьют и за Мотова (на автостанции бригадир, недавно был дальнобойщиком).

За Маркушева и за его токарный станок.

Электричка невидимая, но будто рядом. Ура! Ура!

— Девки, нам не дело за них опрокидывать! Наш цех, как говорили, в передовиках! Даём продукцию на уровне мировой: не хуже корейцев, лучше китайцев. — Клавдия Ивановна за плечи обняла с одной стороны Мотову, с другой — Щепёткину. — Люда — закройщик опытный, Ершова Валентина — машинистка-скоростница, а Надежда наша, она… молодец. Пуговицы шир-пыр… А ну-ка, ответьте, мужики, на какое изделие идёт пришыв с запошивом? — юморит Клавдия Ивановна.

— Вот кто ас! Клава! Без Клавы мы — без работы мы! Кто наш цех ведёт? Вот кто! — У Мотовой пятна по лицу цвета малины. — Вот кто! — С доброй грубостью тычет пальцем Маркушевой в грудь. — А то бы на мели к маю. За Клавдию! Материя — наш хлеб. Правильная материя! Нет материи, сколько не матерись, не пошьёшь!

Конец ознакомительного фрагмента.