Ты дура, детка!

Татьяна Хмельницкая, 2023

Я поставила свою жизнь на паузу, и лишь необычный дар вносил в неё сумятицу. Он пришёл ко мне от прабабушки: я вижу покойников, которые пропали без вести, и помогаю правосудию, указывая на их захоронение. Но и у меня наступили непростые времена. Всё началось с публикации в СМИ заявления незнакомца, готового разоблачить кое-кого из криминальных структур из-за убийства некоего Олега Иванушкина. С этого момента трупы посыпались, точно снег зимой, и все мне на голову, а мое прошлое стало догонять меня с упорством локомотива на полном ходу.Вторая книга серии "Перстень в наследство".

Глава 5

Подоконник очень холодный, но я продолжала сидеть на нём, пялясь на освещенные тусклым фонарным светом тротуар и проезжую дорогу, возле корпуса больницы. Я здесь уже три дня. Меня сюда засунул Илюшенька — чтоб ему пусто было, и я пропустила похороны Люси.

Урод! Варвар! Сатрап!

Не прощу!

К тому же у Лоскутова были все основания запереть меня здесь. Эти гады в белых халатах посоветовали ему беречь мою психику от стрессовых ситуаций. Куда уж без потрясений на похоронах — тем и апеллировали, заперев меня в палате. Пообещали, что со временем приду в себя, и мне позволят поехать на кладбище, над могилкой скорбеть.

Открылась дверь и в палату вошел Илья. Вот ведь: козла помянешь — он в твой огород наведается.

Я не стала менять позу или как-то давать понять Лоскутову, что я заметила его. Он остановился в дверях. Не подходил — наблюдал, как за зверюшкой. Взвешивал, наверное: кинусь на него или нет? Я смотрела на отражение мужчины в стекольном полотне и чувствовала, что по щекам потекли слёзы. Не вытирала их — пусть будут.

Лоскутов приблизился ко мне и тихо произнёс:

— Привет.

Его голос казался глухим, осторожным.

— Ты лишил меня возможности попрощаться с Людой.

— Я принёс тебе… Вот тут, смотри.

— Ты лишил меня возможности проститься с Людой.

Невольно поёжилась. Обхватив себя за плечи, сжалась. Слёзы продолжали течь по моим щекам, капая на свитер. Я не поворачивалась к Илье — боялась, что не сдержусь, влеплю ему пощечину.

— Я узнавал. Тебя могут выписать на следующей неделе. Съездим на кладбище. Обещаю.

Помотала головой и уткнулась в согнутые колени. Мне было жаль себя. Жаль настолько, что хотелось выть, царапаться, выкрикивать ругательства, обвинять. Моя душа клокотала болью.

— Я испугался. За тебя.

Продолжала молчать и не рефлексировала, словно не было никого в комнате.

— Мне трудно говорить с тобой сейчас. Извиняться. Но я люблю тебя и… Всё что сделал, пусть и неправильно, это для тебя.

— Любовь? Ты сказал: «Любовь»? — мой голос стал хриплым, и перекатывался, словно проходил через жернова мельницы. — Какая любовь, Лоскутов?

— Я люблю тебя.

— Ты меня любишь. Ты, Лоскутов. Не я!

Нарывалась и понимала это, но остановиться не могла. Он отнял у меня возможность выполнить свой долг перед подругой. Мы едва ли не с рождения вместе и у меня ампутировали последние минуты с ней.

Мужчина прочистил горло:

— Да. Так было с самого начала: я любил тебя, а ты — другого. Меня всё устраивало и продолжает устраивать. Пойми, пусть даже через обиду, но прошу — пойми. Ты была в таком состоянии, что… Мы поедем на кладбище, обещаю, и…

— Тебя устраивало не это, Лоскутов, — прошелестела я. — Кому ты врёшь? Тебе нравится, что у меня весьма «подвижная» психика. Что я едва ли не признана сумасшедшей. Недееспособной. Не отвечающей за свои поступки. Я твоя игрушка! Ты нравишься себе в качестве благодетеля. Того, кто умеет платить жизнью за жизнь. Ты, наверное, считаешь, что выглядишь героем, кажешься лучше в глазах окружающих. Небось, смотришься каждый день в зеркало и гордишься собой. Я удобна тебе — ты со мной. Перестану — в расход. Но я не просила тебя платить мне за историю с Ирмой. Я могу жить без тебя. Я хочу жить без тебя.

Мы с минуту смотрели друг другу в глаза, но Илья сдался первым и выдавил сквозь зубы:

— Что? Что происходит.

Ему явно тяжело дались короткие слова, и как бы я не хотела, признавала, что так сыграть растерянность невозможно. Потому, смягчившись, добавила:

— Прости. Я не совсем тебя имела в виду. Твой брат — это его замысел. Однажды он сумеет тебе доказать, что я перестала отвечать твоим запросам. Не знаю, когда такое случится, но оно произойдёт. Сергей ждёт, пока ты наиграешься. Услышь брата. Он столько лет кричит тебе, чтобы ты бросил меня. Я столько лет мечтаю, чтобы ты бросил меня! Ты — деловой человек. К тому же жить с сумасшедшей, которая имеет справку — трудно. Опасно. Не достойно большого босса. Не подобает тебе. Потому все твои россказни про чувства — ересь. Смотри на пять метров вглубь земли, как это делает Сергей. Я удобна сейчас тебе — я у тебя есть. Когда ты уже наиграешься?

Последнюю фразу прошептала и была услышана Ильёй. Он побледнел, поджал губы.

— Запихнуть меня сюда, уверена, посоветовал Сергей.

Я увидела отклик в глазах мужчины, и невольно ухмыльнулась, но продолжила бить в неприкрытую бронёй самоуверенности точку:

— Он лучше всех понимает, что сделка, которую провернули его конкуренты и заставили его принять невыгодное предложение Семёнова — начало игры, долгой и сложной. Положив меня в клинику, он подстелил соломку себе и тебе. Он разыгрывает косвенную партию, где-то там, на стороне. Я понимаю его — смешно, но это так. Некто совершил подрыв усадьбы — ты в печали из-за расшатавшейся психики «невесты». Сделка срывается. К тому же перед братвой Семёнова есть возможность прикрыться.

Я хохотнула, и нарисовала в воздухе кавычки, а затем продолжила:

— Часть инвестиций твой братишка собирался предоставить со счёта, открытого на моё имя. Туда скоро придёт серьёзная сумма денег. Сейчас я не в себе, потому и переговоры откладываются. Вторым обоснованием может быть желание разобраться: кто же запалил домик и поджарил аж пятерых человек? Видишь, косвенно я очень тебе удобна.

— Ты бредишь.

— Возможно. Даже понимаю, что всё, что сказала тебе сейчас, выглядит действительно абсурдом. Но я здесь, а сделка? А деньги на мой счёт поступили? Не ответишь?

Я помолчала, вызывающе глядя на Илью. Он буравил меня взором, но безмолвствовал, потому продолжила сама:

— Не ответишь. Так вот сделка, я уверена в этом, приостановлена ещё вчера. Братва разбирается в деле. К тому же покушение на Семёнова рассматривается прокуратурой. Первая версия какая? Правильно: профессиональная деятельность. Ребята опасаются. Не так ли? Меня решили подержать в больнице, не светить перед полицией, пока криминал не разберётся, ведь иностранных инвесторов волновать не стоит. Они пугливые. А фирма, открытая под моё имя и есть тот буфер, на который должны упасть бабки.

Илья сделал шаг ко мне и, облизнув губы, как он делал в моменты сильного волнения, прошептал:

— Я люблю тебя. Любую. Ты сейчас зла, и я понимаю, мало того — осознаю, что поступил не так, как должен был. Неправильно. Очень надеюсь, когда ты окажешься дома, мы сможем снова сблизиться.

Илья шумно выдохнул, а я невольно потянулась к его груди с желанием погладить, успокоить, но остановила себя — слишком привыкла так делать. Пора отвыкать. Конечно, мой жест не остался незамеченным.

— Пойми. Ты кричала тогда… Кричала, что кто-то по имени Артём пожалеет об этом. Что ты найдёшь его, и он поплатится. Я понял, что в твоём прошлом кто-то был, и он мог убить тебя. Грешен — испугался. Заставил перевернуть твоё прошлое.

Ага! Твой брат перевернул его ещё семь лет назад! Опоздал парнишка. Мы давние друганы с Серёженькой.

— Я знаю, что твоё имя при рождении Мария Александровна Суздальцева. Ты сменила всё кроме отчества, но сделала это после больницы… После суицида. Ты лечилась целый год. Отчима твоего пригласили преподавать в Германии, а ты вернулась в институт. Перед отъездом ты стала Тереховой — взяла его фамилию.

Вот и отговорка. Артём сработал катализатором для приостановки сделки. Они начнут его искать — вполне себе повод для обеих сторон. Меня станут охранять, раз уж мне кто-то угрожал. Чувствую, что дома наступит ад. Меня будут расспрашивать, а я…

Что буду делать я?

М-да. Отличный вопрос. Потом подумаю. А сейчас надо играть, как делают это они.

— Значит, ты знаешь моё настоящее имя, — хмыкнула я. — Мало того я не просто так в этой больнице. Хорошо. Вам с братом нужно время понять: в чём дело — оно у вас есть.

— Я люблю тебя.

— Мои вещи где? Мне не говорят. Будь добр, ты скажи.

— Они в гардеробной. Но тебе запрещено гулять.

— Отчаливай. Надоел. Дай спокойно долечиться.

Было заметно, что Илье не очень нравится мой грубый тон, но он стерпел. Чмокнул меня в лоб и губы, ещё раз произнёс слова любви, а затем спокойно отбыл. А я не двинулась с места, ведь нужно было продолжать разыгрывать из себя жертву. Только теперь я была не она, скорее уж походила на гончую, взявшую след.

Увидев Лоскутова на улице, я кивнула ему, отвечая на прощальный взмах рукой. Убедившись, что он скрылся на подъехавшей машине, спрыгнула с подоконника и бросилась по длинному коридору в гардеробную, где висели мои вещи. Отыскав куртку, обшарила карманы и выудила из нагрудного, открытку. На ней всё также на красивом фоне из букета роз едва заметно проступали часы, показывающие без пяти минут двенадцать. Только на обратной стороне слов не было. Пусто.

Повертев открытку в руках, я принюхалась — обычный типографский запах. Такой бывает в книжном магазине или на почте.

Произошла подмена послания. Когда? Либо здесь, в больнице, либо в карете «Скорой помощи», либо там, на пикнике. Последнее, мало вероятно, хотя про «Скорую» тоже как-то не верилось. А вот в больнице любой в состоянии войти в гардеробную и сделать, что душе угодно.

Я не понимала, что именно добивался от меня Артём. Поначалу, когда обсуждала эпистолу с Люськой на пикнике, она усмотрела в часах и букете цветов некий сакральный смысл или намёк. Мы, прогуливаясь по парку, обсуждали, чтобы всё это значило, и почему часы показывали именно такое время. Подруга считала, что в полдень должно что-то произойти. Теперь я понимала, что речь шла о полуночи.

К чему эта головоломка? Выглядела она пошло, вульгарно, словно Артём начитался бульварных детектив и теперь рассовывал подсказки — некий устрашающий посыл.

Зачем?

Дешёвая постановка! Ненужный жест и убогость мышления! На него не похоже. Артём никогда не прятался бы за маниакальную ширму. Получалось, что открытку от него мне подбросили. А вот с этим следовало разобраться. Рано радоваться отменённому Дню сурка, но странно всё, нелепо, потому обнадёживает.

Переодевшись, взяла куртку, отправилась в свою палату, чтобы забрать сумку, написать расписку, и отчалить. Моя извечная безалаберность в отношении вещей сыграла мне же на руку — сумку забыла в припаркованной машине, и она не сгорела. Мало того, в сохранности оказались не только документы, но и деньги: зарплата за месяц плюс отпускные.

В общем, на первое время, даже с разъездами по городу вполне себе можно существовать. А я собиралась это делать, переехав на квартиру отчима, которая год назад досталась ему по наследству.

Сразу за поворотом к моей палате я услышала голос лечащего врача, того самого, к которому ложилась на обследование каждый год в течение трёх лет.

Остановилась — пусть поговорит с родственником пациента, уйдёт, и я спокойно заберу свои вещи.

Михаил Самуилович — психиатр от Бога. Мне повезло, что попала именно к нему. Возможно, после первого суицида я сделала бы вторую попытку, но теперь по-настоящему. Его усилиями я всё ещё топтала грешную землю.

Первый раз наш с ним разговор показался мне мукой. Он резал по нервам, жёг сердце. Высокий, очень худой мужчина, с карими внимательными глазами, не желал меня отпускать в палату на первом приёме, продолжая задавать неудобные вопросы. Ему было трудно меня разговорить, но случилось, и я обрекла себя на длительную терапию, а затем и полное выздоровление… До последнего момента.

За семь лет Михаил Самуилович не изменился — такой же высокий, худой. Всё также спокойно говорил, мягко улыбался. Только седины добавилось на висках, а на рабочем столе в ординаторской обосновался портрет симпатичной девочки лет пяти.

Конец ознакомительного фрагмента.