Роковой подарок

Татьяна Устинова, 2022

Остросюжетный роман прославленной звезды российского детектива Татьяны Устиновой «Роковой подарок» написан в фирменной легкой и хорошо узнаваемой манере: закрученная интрига, интеллигентный юмор, достоверные бытовые детали и запоминающиеся персонажи. Как всегда, роман полон семейных тайн и интриг, есть в нем место и проникновенной любовной истории. Знаменитая писательница Марина Покровская – в миру Маня Поливанова – совсем приуныла. Алекс Шан-Гирей, любовь всей её жизни, ведёт себя странно, да и работа не ладится. Чтобы немного собраться с мыслями, Маня уезжает в город Беловодск и становится свидетелем преступления. Прямо у неё на глазах застрелен местный деловой человек, состоятельный, умный, хваткий, верный муж и добрый отец, одним словом, идеальный мужчина. Маня начинает расследование, и оказывается, что жизнь Максима – так зовут убитого – на самом деле была вовсе не такой уж идеальной!.. Писательница и сама не рада, что ввязалась в такое опасное и неоднозначное предприятие…

© Устинова Т. В., 2022

© Оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2022

Знаменитая писательница Марина Покровская — в миру Мария Алексеевна Поливанова — стояла посреди комнаты, оглядывалась по сторонам, подслеповато щурилась и часто моргала.

— Что такое? — пробормотала она наконец. — Почему ничего не видно, ты не знаешь?

Вопрос был адресован небольшой белой собаке. Порода называлась «мини-бультерьер», очень напоминала свинью, и писательнице Поливановой нравилось это сходство.

Пес задрал остроухую башку и пристально посмотрел на хозяйку.

— Ах, да! — спохватилась Маня, то есть Мария Алексеевна Поливанова, нашарила в коротких волосах скособоченные очки и водрузила на нос.

— Теперь видно, — удовлетворённо сообщила она бультерьеру.

Комната показалось ей огромной, и было полутемно — жалюзи на окнах опущены, из тонких щелей длинными стрелами бьёт солнце, в лучах танцуют редкие пылинки. Стены до потолка увешаны картинами в золотых и серебряных рамах, вдоль стен витрины.

Маня подошла к стене, посмотрела и хмыкнула в изумлении.

Картины оказались… иконами.

Огромная комната была сплошь завешана иконами. Лики на всех иконах одинаковые — Серафим Саровский.

Маня нагнулась над витриной: внутри были разложены нательные и настольные иконы, кресты с эмалевыми вставками, панагии — всё во славу Батюшки Серафима.

Маня двинулась вдоль витрин, пёс настороженно последовал за ней.

Вдруг в комнате зажёгся свет, и тяжёлый голос произнёс отчётливо:

— Добрый день.

Она оглянулась, почему-то перепугавшись.

— Я Максим Андреевич, — продолжал человек как будто с досадой и двинулся к ней. — А вы, оказывается, молодая, в телевизоре выглядите старше.

— В телевизоре все выглядят старше и толще, — пробормотала Маня. — За это я отдельно его люблю.

Он подошёл, протянул руку, она пожала.

— Здесь только часть коллекции. — Максим Андреевич обвёл глазами стены. — На самом деле я собрал гораздо больше списков.

— Зачем? — выпалила Маня. — Зачем вы их собрали столько?

И тут же выругала себя: человек совсем посторонний, а она так бестактна!

Но он засмеялся.

— Вы хотите и обо мне написать роман?

Маня пожала плечами.

…Почему-то все думают, что она, писательница Покровская, хочет написать о них роман! Водители, продавцы, пилоты самолётов, случайные попутчики в поездах, стоматолог, у которого Маня просидела в кресле полтора часа, до отказа разинув рот, а стоматолог всё это время ковырялся у неё в зубах и безостановочно говорил о своей судьбине.

Как правило, это звучало так: «Сейчас я расскажу вам свою историю, вам обязательно пригодится для романа!»

— Вообще-то, — сказала Маня, рассматривая хозяина, — я собираюсь писать роман о пропавшей иконе. Ну, вот есть знаменитая история о том, как в тысяча девятьсот четвёртом году какие-то прохиндеи украли Казанскую Божью Матерь, и ведь до сих пор не нашли!

Максим Андреевич посмотрел на неё с интересом.

— Это правда знаменитая история! — протянул он. — Вот об этом бы и написали.

…Почему-то все думают, что лучше неё, Мани, знают, о чем ей писать! Знает издатель Анна Иосифовна: «Манечка, голубчик, напиши о краже картины из музея, главное, побыстрее, к четвёртому уложишься?» Знает редактор Катька Митрофанова: «Мань, послушай, что я тебе скажу. Напиши о том, как обманывают дольщиков, нас с Володькой почти надули!!» Знает Александр Шан-Гирей, мужчина Маниной жизни и на самом деле великий прозаик: «Маня, брось ты свои детективы, напиши уже что-нибудь приличное, ты сможешь!»

И этот дядька тоже знает, оказывается!

— Я бы написала о Казанской, — сказала Маня наконец, — да боюсь, не потяну, там столько архивных материалов и всяких версий! Я для начала хочу о чём-то… менее известном. Вы ведь всё знаете об иконах Серафима Саровского, ну, по крайней мере, мне о вас именно так рассказывали! Была какая-то загадочная история с его прижизненным списком, да?

Вместо ответа Максим Андреевич спросил:

— Хотите посмотреть? Вот здесь иконы начала двадцатого века, а дальше по возрастающей, всё ближе к нашему времени. Я расскажу.

Маня ждала захватывающей истории о чудесах, но Максим Андреевич говорил как-то на редкость скучно и всё больше о том, в какой мастерской был написан тот или иной лик, где изготовлен оклад, а где краски.

Они продвигались вдоль стены очень медленно. У Мани устали ноги, и время от времени она украдкой зевала, не разжимая челюстей. Во время одного такого зевка у неё пискнуло в горле, и она с испугом посмотрела на рассказчика: вдруг заметит?…

Но он ничего не замечал, всё говорил и говорил.

Манин приятель Рома Сорокалетов уверял, что его партнёр по бизнесу, вот этот самый Максим Андреевич, знает о Серафиме Саровском и его изображениях всё, но Маня и предположить не могла, что это самое «всё» обернётся таким занудством!

Зря она попросила Рому их познакомить, ничего из этого дела не выйдет, придётся искать какие-то другие источники.

Хотя!..

Может, если его разговорить, он что-нибудь интересное расскажет?…

Манин бультерьер Волька, утомившись, брякнулся на бок с гулким звуком, как пустая бочка.

— Вам неинтересно?

— Ну что вы! — фальшиво вскричала Маня. — Страшно интересно! Мне просто немного трудно стоять, я на той неделе с велосипеда упала, нога болит…

— Тогда, может быть, присядем?

Маня с восторгом согласилась присесть.

Максим Андреевич повёл её по просторным залам, обставленным словно музейные — экспозиция «Жизнь и быт дворянской усадьбы на рубеже веков», — мимо лестниц красного дерева, картин и ваз с сухими цветами, и вдруг они оказались на улице!.. Солнце ударило в глаза, Маня прищурилась, а Волька принялся изо всех сил крутить обрубком хвоста — им сразу стало весело, будто их со скучного урока отпустили!..

Пологие ступени вели прямо в сад, видимо задуманный и воплощённый как регулярный парк, — дорожки, засыпанные розовым гравием, ровно, словно по линейке подстриженные кусты, липы с идеально круглыми кронами, купы пионов и ещё каких-то роскошных цветов, названия которых Маня не знала.

…Неужели есть люди, которые так живут? Во всей этой красоте?

Маня покосилась на Максима Андреевича, шагавшего рядом. Каждый день он приезжает сюда с работы — это же его дом! Идёт по дорожкам, поднимается до лестницам морёного дуба, смотрит на воду — вдалеке между деревьями сверкала река, — привычно ничего этого не замечая!

— Как красиво, — сказала она с чувством. — Вот просто восторг!

Максим Андреевич улыбнулся.

— Садом жена занимается. Я в цветах ничего не понимаю.

Ромка Сорокалетов говорил, конечно, что его компаньон и сотоварищ — человек не бедный, но чтоб вот так!..

Маня вздохнула и подумала с некоторым сарказмом, что хорошо бы на даче водосточную трубу переложить, а то из неё льёт прямо под фундамент.

И никакого регулярного парка!..

Мужа, и того нету!

А как бы хорошо и красиво говорить: «Садом муж занимается, я в цветах ничего не понимаю! Я больше по водосточным трубам!»

Маня фыркнула, мысль про трубы её развеселила.

— Присаживайтесь.

Посреди лужайки в пятнистой весёлой тени стояли плетёные кресла, деревянный стол, качалка, садовый диван — всё добротное, ладное, ухоженное.

Маня плюхнулась на диван и глубоко вздохнула от счастья.

— Хотите чаю? Или, может быть, шампанского?

Маня с удовольствием выпила бы глоток ледяного шампанского, но признаться в этом постеснялась и согласилась на чай.

Максим Андреевич ушёл в дом, а она порассматривала липы, понюхала кисть сирени, качавшуюся у неё за головой, закатила глаза и стала совать сирень Вольке, чтоб тот тоже понюхал. Волька сунул нос в кисть, нюхнул и, как показалось Мане, поморщился.

Вернулся Максим Андреевич с подносом.

— Я сегодня один, — объяснил он. — Женя, моя жена, ещё не вернулась, а домоправительницу я отпустил.

Мане понравилось, что он сказал «домоправительница», а не «прислуга» или «домработница»! Она как-то сразу к нему расположилась. Барин, а чай сам принёс, так трогательно!

Хозяин подал ей чашку, а перед Волькой поставил пиалу с водой — тут Маня окончательно его полюбила.

Не станет она искать никаких других источников, этот вполне подходящий, только рассказывать не умеет, но в принципе мало кто умеет рассказывать!

— Ну, а вы? — спросил Максим Андреевич, когда Маня сделала первый глоток превосходного чаю. — Как оказались в нашей глуши?

— Ничего себе глушь! — удивилась Маня. — Беловодск — большой город!

— И всё же совсем не Москва. — Максим улыбнулся. — И потом, Рома мне говорил, вы в деревне живёте.

— Да-а-а, в заповеднике. — Маня махнула рукой, словно показывая, что где-то там, в стороне, есть заповедник. — Я приехала роман писать. Не могу в Москве. Меня всё время куда-то тянет, надо не надо!.. То на съёмку, то на радио, то вдруг в Пушкинском Египетский зал открыли после реставрации! И я совершенно не могу сосредоточиться.

— Не представляю вашей работы. Я бы не смог. Часами сидеть и писать. Сдохнуть можно.

— Не, не, не, — энергично возразила Маня и ещё глотнула чаю, очень вкусного, — нельзя сдохнуть. Это страшно интересно — сидеть и писать. Понимаете, я в любую минуту могу оказаться где угодно! Вот мне захочется на яхту — бац, и я уже на яхте! И вода плещется, и палуба качается, и мачта скрипит, и солнце слепит. А потом вдруг мне захотелось на бал — раз, готово дело: люстра отражается в паркете, бриллианты сверкают, оркестр играет, а в соседней зале накрывается стол и снуют лакеи!

Максим засмеялся.

— Мне все говорят, — продолжала Маня, вдохновившись, — чтоб я бросила детективы и стала бы писать концептуальную прозу. Но там же ничего нельзя! Вообще ничего! Там есть законы, каноны, там должно быть всё только настоящее и подлинное! А мне хочется… придумывать! Это же самое интересное!

— Вот это я, наверное, понимаю, — сказал Максим с уважением, — мне нравятся люди, способные придумывать. А вы в заповеднике дом купили?

— Я живу в доме моей подруги Марины. У неё в Москве на Тверской огромный книжный магазин, знаменитый. И дача под Звенигородом, а сюда она почти не приезжает. Вот и пустила меня пожить.

— Я думал, знаменитости вроде вас живут в Питере на Дворцовой набережной, а отдыхать ездят в особняк в Сочи!..

— Тётя оставила мне квартиру в Питере, — призналась Маня, — только, конечно, не на Дворцовой, а на Мойке. А особняка у меня нету нигде, Максим Андреевич, ни в Сочи, ни в Москве.

— Почему вы хотите написать детектив об иконе? Странно, на самом деле!

— Но не писать же постоянно о том, как жена укокошила мужа, чтоб получить наследство, или племянник отравил дядю, чтобы въехать в его квартиру!

— А у вас есть детективы про жену и племянника?

— Нет, — честно сказала Маня, и Максим засмеялся.

— Пойдёмте к реке, — предложил он, когда Маня поставила чашку. — Там есть где посидеть, я помню про велосипед и вашу ногу.

Максим нравился писательнице Поливановой всё больше и больше!

— С той стороны у нас лес, — показывал он, пока они медленно шли по дорожке, выложенной розовым кирпичом, как в сказке. — Там есть калитка, можно выйти, и сразу начинается бор — сосны, черника. А за деревьями пристань, небольшая, правда, но пара катеров помещается. Я каждый вечер хожу к реке, и зимой и летом. Мне нравится.

— Да у вас тут вообще рай, — искренне сказала Маня. — Красота!

— Здесь был непролазный бурелом. Мы год только лес чистили, он был заброшен, гнил. Но ничего, расчистили.

— А почему вы не в Москве живете? — Маня посмотрела на него. — Все деловые и оборотистые должны жить в Москве. Ну, как знаменитые в Сочи!..

— В Москве скучно очень, — ответил Максим, и это было неожиданно. — И бестолково. Вся жизнь — пробки и скачки из одного места в другое. Машину не поставить, толпы, люди.

— Ну, на Остоженке всё хорошо, — заметила Маня. — Никаких особенных толп, машины все по дворам, за шлагбаумами.

— Так на Остоженке живут как у нас в Беловодске. — Максим пожал плечами. — Далеко от дома не уезжают, всех соседей и рестораны знают, по чужим местам не ходят.

Маня засмеялась:

— Я никогда об этом так не думала. А вы, должно быть, правы, Максим Андреевич!

Деревья потихоньку расступались, река сверкала всё ближе. Боковым зрением Маня заметила, что слева, у кромки леса кусты качаются из стороны в сторону, словно через них пробирается медведь.

— У вас на усадьбе медведи водятся?…

— Что? Какие медведи, где?

Максим приставил ладонь козырьком к глазам: солнце слепило — посмотрел и широким шагом двинул к лесу.

— Кто там ходит? — зычным голосом вопросил он. — Паша, это ты, что ли?…

Волька вдруг зарычал, кинулся было в высокую траву, вернулся и заметался.

— Что такое? — изумилась Маня. — Что за пляски?

Со стороны кустов раздались подряд два негромких сухих хлопка. Волька рванулся и нырнул в траву, Маня за ним. Какой-то человек убегал в лес, собака никак не могла его догнать, мешала высокая густая трава.

— Стой, стой! — кричала Маня то ли убегавшему, то ли своей собаке.

Наконец она выдохлась и остановилась. Из леса донёсся сдавленный вскрик и затрещали ветки.

— Волька, ко мне! Ко мне! Что за безобразие!

И тут Маня увидела Максима. Он почему-то ничком лежал в траве, раскинув руки.

— Максим Андреевич, зачем вы легли?! Вы что, упали?! Вам плохо?!

И как-то в одну секунду Маня вдруг поняла: зачем.

У неё потемнело в глазах, стало трудно дышать, и ноги сделались ватными. Она взялась рукой за какой-то куст.

«То берёза, то рябина, — пропел кто-то у неё в голове, — куст ракиты над рекой»^[1].

— Максим, — жалобно позвала Маня. — Вставай.

Она наклонилась над ним — в спине, прямо посередине, были два аккуратных отверстия, вокруг них белая рубашка потихоньку становилась красной.

— На помощь, — очень тихо проговорила Маня. — Кто-нибудь, помогите!..

— Нет, я не понял, зачем вы его застрелили.

Маня, усталая и несчастная, наклонилась вперёд, задрала на лоб очки и потёрла глаза.

— Я никого не убивала, — в десятый раз повторила она с отчаянием. До этого она плакала, потом сердилась, а теперь пришла в отчаяние. — Вы что, не слышите меня?

— Нет, это вы меня не слышите, Мария Алексеевна, — с нажимом сказал молодой оперативник. — Мой вам совет — признайтесь сразу, вам же лучше! Сотрудничество со следствием всегда только на пользу! Мы ведь вас всё равно посадим, вы должны понимать.

— Господи, — пробормотала Маня. — Да что ж это такое?

«…То берёза, то рябина, куст ракиты над рекой…»

— Рассказывайте, рассказывайте, — дружелюбно предложил оперативник, и Маня поморщилась от явной фальши, которая слышалась в его голосе. — В каких отношениях вы состояли с потерпевшим? Вы ему кто? Близкая подруга? Или просто знакомая?

Они сидели в одной из комнат роскошного дома, который только что потерял хозяина, — Мане казалось, что сидели целую вечность, а разговор не двигался с места, крутился, как воронка, засасывал до головной боли.

— Я не подруга и не знакомая, — забубнила Маня в одиннадцатый раз. — Я дружу с Романом Сорокалетовым, а он дружит с… Максимом Андреевичем, они партнёры по работе. Я собиралась писать роман об иконе Серафима Саровского, и Ромка, то есть, Роман Сорокалетов, сказал, что Максим как раз увлекается такими иконами и всё о них знает. Ну, они договорились, я приехала, Максим Андреевич показал мне свою коллекцию, а потом…

— На чем?

Маня не поняла:

— Что — на чем?

— На чем приехали?

— А, на такси, я говорила уже.

— Почему вы его отпустили?

— Кого?

Оперативник посмотрела на неё с отвращением:

— Таксиста, кого! Как вы собирались возвращаться, здесь не центр города!

— Понятия не имею, — честно призналась Маня. — Я об этом не думала.

— Всё наоборот, вы подумали! Вы застрелили хозяина и собирались скрыться через лес. Такси вам только помешало бы.

— А зачем я тогда вас вызвала? — устало спросила Маня.

Оперативник немного подумал:

— Нервишки, видать, сдали. Дамские у вас нервишки, вот и сдали. Ну? Будем признаваться или будем следствию голову морочить? Где орудие убийства?! — вдруг рявкнул он, поднялся и навис над Маней. Маня отшатнулась. — Куда вы его дели, ну?!

Волька у неё в ногах весь напрягся, зашёлся лаем и стал бросаться.

— Уберите собаку, а то пристрелю!

— Волька, нельзя! Ко мне!

Пёс оглянулся на хозяйку — глаза у него были налиты кровью, а хищная пасть скалилась, — всё же совладал с собой, отошёл и сел рядом. Короткая шерсть на загривке дыбилась.

— Мы ведь найдём ствол-то, — продолжал оперативник как ни в чем не бывало. — Вы его, небось, в кусты кинули? Или в реку?

— Я никого не убивала, и пистолета у меня нет и не было.

— Значит, будем продолжать голову морочить. Так и запишем. Откуда вы знали, что в доме никого не будет? Когда готовили преступление? Кто вам сказал?

Маня опять потёрла глаза.

— Я в этом доме в первый раз в жизни. С хозяином познакомилась только сегодня. О том, что в доме никого, кроме нас, не будет, я не знала и знать не могла.

— Да ведь всё это легко проверяется, — сообщил оперативник.

— Ну, так проверяйте!

— Да это лишняя работа! Вот вы подумайте сами, выгодно вам лишние задачи нам задавать или выгодней содействовать.

— Да в чем содействовать-то?!

— Признались бы давно, и поехали в камеру.

— Я не хочу в камеру! — завопила Маня. — Я никого не убивала! Вдоль опушки кто-то шёл, я подумала — медведь! Максим посмотрел и пошёл туда, он ещё какое-то имя назвал! Спросил, это ты? Моя собака кого-то погнала, я побежала за собакой, а потом два раза хрустнуло. Или сначала хрустнуло, а потом собака бросилась в лес, я не помню точно! Я подошла, а он лежит ничком, и руки раскинуты!.. Я его позвала, но сразу поняла, что он мёртвый. И я позвонила вам! Вы приехали и накинулись на меня!

— Разве ж я накинулся, — добрым голосом сказал оперативник, — когда я накинусь, вам мало не покажется, дамочка!.. Пожалеете, что на свет родились. Мне ведь вас уговаривать некогда, мне раскрытие нужно, а тут и раскрывать нечего, всё ясно.

— Зачем мне его убивать?

— Да почём я знаю. Вот обыщут вас в отделении, может, найдут всяко, золотишко, камушки. Дом-то богатый! Мало ли чего вам захотелось, чего у вас нет, а тут есть. Прихватили хозяина убили, чтоб шум не поднял, но тут нервы сдали вы и позвонили в полицию! Между прочим, звонок вам зачтётся. И добровольное признание тоже, вы головой-то подумайте, что вам выгодней!..

«…То берёза, то рябина, куст ракиты над рекой…»

Бедный Максим!.. Должно быть, утром, собираясь на работу, он и подумать не мог, что к вечеру его не будет в живых. Всё останется — и дом, и сад, и река, — а его не будет…

— А жена? — вдруг спросила Маня своего врага-оперативника. — Вы ей позвонили? Максим сказал, что она ещё не вернулась, и сам чай готовил.

— Мы без вас разберёмся, кому звонить, кому не звонить, вы не указывайте.

— Я не указываю, — пробормотала Маня и вдруг заплакала: так стало жалко Максима и его жену, незнакомую ей.

…Всё кончилось, всё потеряло смысл. Липы, цветы, картины. С этого прекрасного, солнечного, тёплого вечера вся жизнь семьи, дома, ближних и дальних пойдёт по-другому.

— Что же делать, — постояла Маня, раскачиваясь из стороны в сторону, — что делать…

— Признаваться, — сухо посоветовал оперативник, косясь на неё брезгливо. — Сейчас следователь приедет, а у нас уж всё готово. Труп есть, убийца по ходу есть, как в аптеке.

— Я никого не убивала.

— Снова здорово, — удивился оперативник, — вы ж почти признались! — И передразнил: — Что делать, что делать!..

Дверь распахнулась, в комнату хлынул свет, Маня зажмурилась.

— Ну, чего тут у вас?

— Всё тип-топ, — бодро и с облегчением сказал оперативник, — здравия желаю, товарищ майор. Труп видели? Огнестрел! А дамочка упирается, говорит, не убивала, хотя по ходу она и убила.

Маня вытерла слезящиеся глаза и посмотрела. Напротив неё на стул основательно усаживался человек, совсем молодой и очень лохматый. Он был в джинсах, мятой футболке и никчёмушной куртёшке.

…Следователь? Товарищ майор?

— Раневский, — представился лохматый, — Дмитрий Львович. Следователь из следственного комитета. А вы?

— Там всё написано, — сунулся оперативник.

— Мария Поливанова, — выговорила Маня, — писательница из Москвы.

— Как — писательница? — удивился следователь.

— Да враньё сплошное, товарищ майор, — опять сунулся оперативник. — Хотя паспортные данные…

— Для себя пишете? — перебил Раневский. — В стол?

— Да не в стол, — Маня шумно выдохнула, — а в издательство! Ну вот же!..

В высоком и узком книжном шкафу плотно стояли книги — насколько Маня успела заметить, книги в этом доме были в каждой комнате, — и свои они отличала моментально, несмотря на плохое зрение.

Она поднялась, подошла к шкафу — оперативник и следователь наблюдали с интересом — и вытащила книгу.

— Вот! Я в прошлом году написала, — и сунула следователю.

Тот недоверчиво взял и повертел в руках.

— Марина Покровская, — пробормотал он, — фамилия знаменитая, и фотография вроде ваша…

— Ну, не ваша же! Марина Покровская — псевдоним!

— Выходит дело, с потерпевшим вы давно знакомы, — торжествующе начал оперативник, — раз у него ваши книжки имеются!

— Они продаются в магазинах.

— Да ну?! И кто ж их покупает?!

— Люди, — буркнула Маня. — Вы не поверите. Есть люди, которые любят читать.

— Дамочка, не морочьте нам голову!..

— Погоди, погоди, — перебил следователь Раневский. — Что вы делали в этом доме? С хозяином хорошо знакомы?

Маня завела свою историю в тринадцатый раз. Волька хмурился возле её ноги: ему здесь не нравилось и хотелось домой, в деревню, где они так славно жили с хозяйкой.

— Понятно, — непонятно сказал следователь Раневский, когда Маня добубнила и повернулся к оперативнику. — Из домочадцев нашли кого-нибудь? Жена, дети где?

— Пока нет, товарищ майор.

— Этого Сорокалетова, который их свёл, разыскали?

— Никак нет, товарищ майор.

— Заросли осмотрели, куда собака пришельца погнала?

— Товарищ майор…

— Так чего стоим-то? — неприятным голосом сказал Раневский. — Кого ждем? Вперёд! А мы с вами, Мария Алексеевна, пройдёмся до места, и вы мне всё покажете, как было. Справитесь?

Маня кивнула.

Они вышли в сад, купавшийся в вечернем солнечном океане. На садовом столе среди лип и сиреней так и был накрыт чай.

— Вот здесь мы сидели и разговаривали. Мы сначала осматривали коллекцию старинных икон, я устала, у меня нога болит. С велосипеда упала, — зачем-то добавила Маня. — И вышли посидеть. Потом Максим сказал, пойдёмте к реке, там тоже есть где посидеть. И мы пошли.

— Вот по этой дорожке?

— Ну да. Максим рассказывал, что здесь был бурелом, спрашивал, почему я в Беловодске живу, а не в Сочи.

— И почему?

— Господи, да не хочу я в Сочи! А здесь в заповеднике у моей подруги прекрасный дом, она мне разрешила в нём пожить. Мне работать надо, а в Москве не получается.

— Да, — сказал следователь Раневский. — Работа у вас… своеобразная. Неужели правда кто-то до сих пор книжки читает?

Маня оскорбилась.

— Представьте себе! И многие! Лучше книг ничего не может быть на свете! Если у вас есть еда и книги — значит, жизнь есть!..

Они прошли ещё немного.

— Вот здесь мне показалось, что в кустах кто-то сидит, и я спросила, не водятся ли здесь медведи. Максим пошёл посмотреть и даже крикнул что-то, какое-то имя, я забыла. Вроде: «Саша, это ты?»

— Именно Саша?

— Я не помню точно!

— Придётся вспомнить.

— Ну вот, он пошёл, а Волька стал рычать и кидаться, а потом побежал, и я за ним.

— Здесь?

Маня кивнула, и Раневский полез в траву.

— Вот там он лежал, где примято, видите? А в ту сторону кто-то убежал, Волька его напугал. По-моему, даже укусил, я слышала вскрик. А может, и не укусил, а просто прогнал.

Следователь обошёл место, где Маня нашла Максима, и углубился в лес. За деревьями его почти не было видно.

Маня задрала голову. Деревья качались в вышине, и небо было голубое и золотое, вечернее.

Очень хотелось домой, лечь и поплакать как следует.

— Вы меня видите, Мария Алексеевна? — позвал издали Раневский.

— Нет, — встрепенулась Маня. — Но я в принципе плохо вижу!

Затрещали ветки, закачались кусты, и следователь показался из леса.

— Ну, я нашёл место, откуда стреляли, — заговорил он на ходу. — Там дерево такое… с развилкой, можно локти удобно поставить, чтоб прицелиться как следует. И трава везде притоптана сильно. Так что поджидали вас, Мария Алексеевна.

Маня посмотрела на него.

— Пистолет нужно ещё поискать, вряд ли стрелок его с собой забрал. Вы не знаете, враги у потерпевшего были?

— Я его сегодня увидела в первый раз в жизни.

— А с женой у него какие отношения?

— Послушайте, — с сердцем сказала Маня, — я вас не обманываю! Спросите Рому Сорокалетова, он вам скажет! Максим Андреевич — его приятель и партнёр по бизнесу! Когда я Роме сказала, что хочу написать про похищение иконы, он мне сразу предложил съездить к этому Максиму как к величайшему знатоку!.. Так и было! Ну, правда!

— Я верю, верю.

— А этот ваш… подельник не верил, — наябедничала Маня. — Ну тот, второй. Он всё меня заставлял чистосердечно признаться!

— Ну, признались бы, нам работы меньше, — отмахнулся Раневский.

— Да ведь я никого!..

— Я понял, понял! Значит, из города не уезжайте, когда понадобитесь, вызовем, просьба явиться. Где этот ваш дом?

— На территории заповедника, деревня Щеглово, дом тридцать девять.

— Это за первым постом или за вторым?

— За вторым.

— А кто вам пропуска выписывает?

— Хозяйка, моя подруга Марина. Это же её дом!..

— К вам туда и не проедешь, — проговорил следователь задумчиво. — Всякий раз нужно пропуск выписывать.

— У меня постоянный.

И вдруг он попросил, нет, даже велел:

— Покажите.

— Сумка на диване осталась, где мы чай пили, — припомнила Маня. — Пойдёмте!

Напрямик через ухоженный газон они подошли дивану, и Маня достала пропуск. Следователь повертел его в руках и вернул.

И спросил неожиданно:

— Автограф дадите?

— У меня с собой книжки нет, — растерялась Маня.

— Ничего, в другой раз. Мы же с вами не навсегда расстаёмся!

Всё это было… странно, двусмысленно, и она так и не поняла до конца, верит он ей или нет.

— А как вы собирались обратно добираться?

— Я об этом не подумала, вот, совсем!.. Вызову такси, когда-нибудь же оно приедет!

— Такси на территорию заповедника не пускают.

— Господи, я езжу до первого поста, а там меня местные подвозят! Есть такой дядя Николай! Он всех безлошадных от поста забирает и везёт куда кому надо.

— Странно, что вы из Москвы уехали в нашу глухомань, — сказал следователь задумчиво. — Вы же… знаменитость вроде! И в деревне поселились.

— Я не навсегда, как вы выражаетесь.

— Да и на время — странно. Скучно, небось, одной-то.

— Ко мне подруга должна приехать. У неё в школе каникулы начнутся, и она приедет.

— Подруга, — повторил следователь. — Значит, до кордона я вас на служебной отправлю, а там вы этого своего дядю вызовете.

— Да не нужно, спасибо.

— Нужно, нужно, — заключил Раневский, и Мане показалось, он хочет убедиться, что она не врёт насчёт заповедника.

К дому номер тридцать девять в деревне Щеглово Маня добралась, когда уже совсем вечерело. В летнем платье было холодно — никакой куртки она не захватила, потому что была уверена: отправляется из дома ненадолго.

…Никто, уходя из дома, по-настоящему не знает, когда вернётся и вернётся ли!

Почему люди об этом не думают?…

Волька, обнаружив родной забор, до того обрадовался, что стал подскакивать, как бочка, на всех четырех лапах. Он поскакал, потом принялся нюхать траву и орошать кустики, а потом опять скакать.

— Пойдём ужинать, — позвала Маня. — Для тебя у меня ужин есть, а для себя нету!..

Она отперла замок — ключ был снаружи вставлен в замочную скважину, здесь все так оставляли ключи, мало ли, кому-нибудь из соседей понадобится спички взять или чаю отсыпать, — и зашла в дом.

Всего в Манином распоряжении было три комнаты — одна большая, с русской печкой прямо посередине, и две поменьше, окнами в сад. В одной из них Маня спала. К дому были подведены электричество, вода и газ, что очень облегчало жизнь, хотя свет часто выключали и приходилось коротать вечера при свечах, но Мане всё нравилось.

Она кинула сумку на великолепный кожаный диван, стоявший по левую руку, — этот диван подруга Марина, хозяйка дома, привезла когда-то из своего рабочего кабинета. На нём после многочасовой встречи с читателями однажды заснул кто-то из великих, то ли Орхан Памук, то ли Харуки Мураками, и Марина диван сберегла. Маня время от времени прикладывалась на нём полежать — чтоб набраться умных мыслей и писательского мастерства. Помогало не слишком, но Маня в диван верила.

— Волька, ужин! Неси посуду!

Пес загремел миской: у них с Маней была такая игра, как только она говорила «ужин» или «завтрак», он сразу тащил миску. Маня щедро положила собачьего паштета, сунула Вольке и вдруг поняла, что она не одна.

Кажется, Волька понял тоже, потому что напрягся и зарычал.

— Кто здесь? — спросила Маня испуганно. — Есть кто?

Тотчас ей почудились качающиеся кусты, убегавшая в лес фигура, два сухих выстрела и человек, раскинувший руки, с аккуратными дырками в спине.

Маня схватила со стола каменную штуку, держатель для бумажных полотенец. Штука была тяжёлая и холодная.

И повернулась.

За печкой явно кто-то прятался.

— Выходите! — приказала Маня. — Немедленно выходите!

Бультерьер зашёлся лаем, кинулся вперёд, и Маня бросилась за ним.

Анна Иосифовна, глава огромного издательского дома, член всевозможных книжных союзов, большой знаток и любитель литературы, умела ценить всё самое лучшее и подлинное.

В издательство покупалась удобная и дорогая мебель, на Новый год привозили живые ёлки, на Пасху заказывали настоящие куличи, а издавались исключительно талантливые, востребованные и модные авторы.

Самой яркой звездой среди них был Александр Шан-Гирей, писавший под псевдонимом Алекс Лорер. Он писал мало и нерегулярно, зато каждая его книга становилась событием не только в литературном, но и во всём культурном мире. Его обсуждали, хвалили, ругали, звали в умные телевизионные программы и к модным интервьюерам в «Ютуб». Он старательно от всех прятался, но всё же время вот времени его… настигала слава, он был вынужден «рассказывать о себе», чего терпеть не мог, но Анна Иосифовна оставалась довольна: как-то сама собой соблюдалась необходимая степень открытости и тайны, самое лучшее сочетание из возможных.

На этот раз издательница пригласила своего самого драгоценного автора не для того, чтобы попенять ему на то, что он мало пишет. В данный момент её больше заботила ещё одна литературная звезда — автор детективных романов Марина Покровская, то есть Маня Поливанова.

В последнее время Анна Иосифовна, которой до всего было дело, стала замечать, что Маня ведёт себя странно: почти не бывает в Москве, перестала приезжать в издательство, где раньше страшно любила просиживать долгие часы за кофе и компьютером, мало общается со своей подругой Катей Митрофановой, по совместительству редактором.

Анна Иосифовна попыталась вызвать Маню на разговор, но та, наученная опытом жизни с Алексом Шан-Гиреем, ловко уклонялась от встречи.

Издательница спокойно выжидала, но после сегодняшнего более чем странного и тревожного телефонного звонка поняла, что медлить больше нельзя.

И решила действовать немедленно.

— Алекс, душа моя!

Анна Иосифовна грациозно выбралась из-за стола и пошла навстречу Алексу, распахнув руки. Тот хотел было броситься наутёк, но всё же дал себя обнять.

В этом кабинете, полном антикварной мебели, дорогих безделушек и драгоценных книг, он всегда чувствовал себя неловко.

— Алекс, что такое? — Анна Иосифовна покачала головой и даже погрозила пальцем, на котором сиял гигантский изумруд, а может, сапфир. — Совсем забыли меня, старуху! Не звоните, не приезжаете!

Нужно было ответить, что никакая она не старуха, а молодая и прекрасная женщина, но Алекс этого не понял. Он вообще почти никогда не слушал, что ему говорят.

— Я занят, Анна Иосифовна, — сказал он. — Я пытаюсь писать, но у меня не получается.

Издательница посмотрела на него и вздохнула.

Как с ним можно… жить? Любить, ухаживать, терпеть? Бедная, бедная Маня!.. Впрочем, он гений, а гению можно простить всё. По крайней мере, так считается.

— Хотите кофе? С булочкой? Который час?

— Около шести.

— Как раз сейчас в буфете должны быть готовы булочки! — Анна Иосифовна вернулась за стол и нажала кнопку на переговорном устройстве: — Настенька, нам, пожалуйста, свежих булочек и кофе. Александру Павловичу, как обычно, с молоком, а мне эспрессо.

— Сейчас всё будет, Анна Иосифовна.

— Как вы поживаете, Алекс? — продолжала издательница, благожелательно рассматривая великого писателя. — Как Манечка? Я так давно её не видела!

— Я тоже.

— Что это значит? — не теряя благожелательности, весело удивилась Анна Иосифовна. — Разве вы не вместе?

— Почти нет, — сказал Алекс равнодушно. Он правда не понимал, к чему эти расспросы. — Я в Москве, а она с прошлой зимы то и дело в Питере, или вот сейчас в этом… как это называется… ну, в городе… Прошу прощения, я забыл.

— В Беловодске, — сухо подсказала Анна Иосифовна, переменив тон.

— Да-да.

Они помолчали.

Издательница прикидывала, как продолжить разговор, чтобы он имел смысл. Писатель думал о своём.

— Вы расстались? — не придумав ничего лучшего, спросила Анна Иосифовна.

— Кажется, нет.

— Алекс!

Он поднял на неё глаза.

…Господи, какие глаза!.. А ресницы! А кудри! Такие ресницы и кудри должны были барышне достаться, а достались… литературному гению!

— Алекс, что происходит?

Он пожал плечами.

— Простите, Анна Иосифовна, я не понимаю, какое это к вам имеет отношение.

— Ах, боже мой, разумеется, никакого, и я не собираюсь лезть к вам в душу, просто мне важно, чтоб у моих авторов всё было хорошо. У вас всё хорошо?

— По-разному.

— Алекс, поговорите со мной.

Он удивился: они же разговаривают!

— В прошлом году Манечка потеряла родственницу, тётю, — продолжала Анна Иосифовна. — И после этого всё изменилось. Она стала другой. Книга, которую она написала после трагедии… отличается от всех её прежних работ. Я не говорю, что она хуже, но — другая. Вы читали, Алекс?

— Нет.

— Как?!

Алекс повернулся и стал смотреть в окно. За окном плыли вечерние облака и качались ветки деревьев, одетые молодой жизнерадостной листвой.

Секретарша Настя внесла поднос, и сразу в кабинете запахло кофе и свежей сдобой, очень вкусно.

— Угощайтесь, Алекс. — Анна Иосифовна пододвинула ему чашку, сплела пальцы, посидела, задумавшись.

Алекс тоскливо думал, что сейчас придётся возвращаться домой, где никого нет, есть только стопка исписанной бумаги и компьютер, который станет смотреть на него квадратным темным глазом, требуя, чтоб Алекс включил его и начал работать, а он не хочет и не может.

…Всё бессмысленно. Никому не нужно. Особенно писательская работа.

Мане повезло. Она живёт, ни о чем не думая! И пишет тоже как придётся, не скорбя и не терзаясь. Ей всё легко, а так бывает только от… благоглупости и скудоумия.

Он отлично знал, что она неглупа и отважна, но сейчас ему хотелось думать по-другому. Так проще.

— Алекс, мне кажется, вы слишком погружены в себя.

— Как любой пишущий человек, — тут же ответил он. — Вы видели писателей, погружённых в кого-то другого, кроме себя?

— Душа моя, я не хочу вас обидеть! Но послушайте меня, может быть, вам стоит… развеяться? Поезжайте к Манечке, побудьте с ней, помогите ей! Я попрошу водителя, вас отвезут, не придётся ехать на поезде.

— Анна Иосифовна, я сейчас не в состоянии никому помогать. Да и Маня, как мне кажется, ни в чьей помощи не нуждается.

— Вы ошибаетесь. Маня — очень ранимый и тонкий человек.

— Маня жизнерадостна и полна сил, как молодая лошадь.

Они посмотрели друг на друга.

— Нет, — пробормотал Алекс наконец, — я совсем не то имел в виду…

— Да, — согласилась Анна. — Я поняла. Ну что ж… тогда мне придётся рассказать вам всё без утайки.

— Что такое?

— Примерно час назад нам звонили из следственного комитета Беловодска, прислали запрос. Требовалось подтвердить личность Марии Алексеевны Поливановой и то, что она и писательница Марина Покровская — одно лицо.

— Зачем? — не понял Алекс.

— Она стала свидетельницей убийства. И, насколько я поняла, подозреваемой.

— Час от часу не легче, — пробормотал Алекс.

— Вот именно. Поэтому я прошу… нет, настоятельно рекомендую вам отправиться в Беловодск и на месте удостовериться, что с Манечкой всё в порядке. Или я вынуждена буду поехать сама.

Алекс опять уставился в окно.

«Да соображай же быстрее! — с раздражением подумала Анна. — Что ты за пень такой, никак не раскачаешься!»

— Анна Иосифовна, в Беловодск я не поеду, — выговорил наконец великий писатель. — Во-первых, Маня меня с собой не приглашала. Во-вторых, она живёт в доме Марины, директора книжного магазина на Тверской…

— Я знаю.

–…А Марина меня терпеть не может. Я не могу ни с того ни с сего нагрянуть в её дом.

— Алекс, душа моя, дело-то не в доме, а в том, что Маня попала в передрягу.

Алекс вспылил:

— Она то и дело попадает в передряги, ваша Маня! — Он фыркнул и поднялся. — Кажется, вам это нравится, потому что потом она описывает их в детективах, и вы получаете очередной бестселлер!.. Я не могу срываться с места и кидаться невесть куда только потому, что вам что-то такое показалось, Анна Иосифовна! И потом!.. Я никогда не жил в деревне и не стану! Мне и так плохо, вы хотите, чтоб я там окончательно сошёл с ума?

— Боже сохрани, — пробормотала Анна. Такого поворота она не ожидала.

— Поверьте мне, у Мани всё прекрасно, — продолжал Алекс. — Иначе она звонила бы каждую минуту и скулила, что ей нужны помощь и моё присутствие! Раз не звонит, значит ни то ни другое ей не требуется.

— Вы уверены, что мы говорим об одной и той же Мане Поливановой?

Он осёкся и посмотрел на издательницу.

— Я всё поняла, Алекс. — Анна Иосифовна улыбнулась. — Придётся действовать по-другому, хотя, честно признаться, вы меня удивили.

— Хорошо, что я хоть на это способен, — проскрежетал Алекс. — Кого-то удивлять!..

Он вышел из кабинета, Анна проводила его глазами.

…Нужно что-то делать, только вот непонятно, что именно. Она подумала немного. Ехать — она только перепугает и стеснит девочку, Анна Иосифовна отлично знала, какой репутацией пользуется у авторов и сотрудников издательства. Оставить всё как есть — немыслимо.

…Как странно ведёт себя Алекс Шан-Гирей! Не может быть, чтобы она, Анна Иосифовна, так в нём ошибалась!

Или может?

Она немного походила по кабинету, мягко ступая лакированными туфельками по богатому ковру, сплетая и расплетая пальцы.

Потом открыла дверь в приёмную. Там было полно народу — весёлые и озабоченные молодые люди с ноутбуками, папками и ежедневниками в руках. Анне Иосифовне нравилось, когда сотрудники именно в таком настроении: весёлые и озабоченные.

— Я всех, всех приму, — уверила она разом смолкших коллег. — Настенька, зайдите ко мне.

Секретарша торопливо вбежала в кабинет, плотно прикрыла за собой дверь и приготовилась выполнять поручения.

— Вот что, найдите Наталью Леонидовну, которая сенатор в Совете Федерации, и свяжите её со мной. Скажите, что мне нужен контакт в Беловодске, как можно более ответственный, например губернатор или на худой конец начальник полиции. Попросите бухгалтерию перевести Марии Поливановой небольшой внеплановый аванс за моей подписью, конечно. И на всякий случай узнайте, какие гостиницы есть в Беловодске, мне нужна самая лучшая. Сделаете?…

— Нет, ты ненормальная! — Маня всплеснула руками. — А если б я тебя стукнула этой штукой по лбу?!

«Эта штука» так и валялась на полу, куда Маня её бросила, обнаружив за печкой не злоумышленника, а подругу Лёлю.

— Манечка, я же не знала, что ты на меня кинешься!..

— А что мне было делать? Собака рычит, мне страшно! Я должна защищаться!

— Манечка, я задремала и не слышала, как ты вошла. Я ехала долго.

— Почему ты мне не позвонила, дура?!

— Я хотела сюрпризом, — смешалась Лёля. — Ты меня извини.

— Сегодня человека убили, — продолжала неистовствовать Маня. — Прямо у меня на глазах!

— Как?!

— Я вся на нервах, а тут ещё ты за печкой!

— Маня, что случилось?!

— Со мной ничего, — отрезала Маня Поливанова. — Меня хотели посадить в тюрьму, но не посадили. Велели не уезжать из города и ждать вызова в следственный комитет.

— Маня!

— Да, да! Так всё и было!

Она с размаху бухнулась в кресло и заплакала.

Лёля подошла и растерянно присела рядом.

Маня плакала, кулаками размазывала по щекам слезы.

— Я хотела Алексу позвонить. Ну ведь я тоже человек! Мне нужно кому-нибудь позвонить, когда я в беде! И… и не стала…

— Позвонила бы мне!

— Да что от тебя толку!

— Можно подумать, от твоего Алекса толку больше.

— Главное, я им говорю, что вижу человека, ну Максима, которого застрелили, в первый раз в жизни, а мне никто не верит! Даже следователь, по-моему, не поверил и отпустил только потому, что на книге увидел мой портрет.

— Маня, я ничего не понимаю. Давай я тебя покормлю, и ты всё расскажешь по порядку.

— Есть нечего.

— Да я всё привезла! — Лёля вскочила. — Еле донесла! Я даже печёнку купила, чтоб оладьи сделать, ты же обожаешь оладьи из печёнки.

— Обожаю, — подтвердила Маня, шмыгая носом.

— Ну вот, сейчас всё будет! И Вольке мячик такой зелёный, с пищалкой! Где у тебя свет зажигается?

Маня кивком показала, где выключатель. Он был старинный, круглый, его следовало не нажимать, а поворачивать, к нему шёл толстый витой шнур наружной проводки, как положено в деревенских домах.

Мане всё это было по душе и очень нравилось.

Лёля моментально распаковала объёмистую сумку и стала вынимать и выкладывать свёртки.

— У тебя есть мясорубка?

Маня вытащила советскую металлическую мясорубку и присобачила её к краю стола.

— Гляди, какая вещь! Как полагается! А дядя Николай мне винт наточил, так она теперь режет, как песню поёт, без всяких усилий!

— Мясорубка поёт? — усомнилась Лёля.

— Постой, как ты сюда попала? — вдруг сообразила Маня. — За шлагбаумы не пускают!

— Так у меня же пропуск! Помнишь, ты Марину просила? Она мне сделала. Я у неё позавчера забрала!

— А замок? — не отставала авторша детективных романов. — Он же заперт был!

— Но ключ-то торчал!

— Когда я приехала, дверь была заперта! А ты же вошла!

Лёля перестала вертеть ручку чудо-мясорубки и посмотрела на Маню.

— Я вошла, ключ оставила снаружи, а изнутри дверь закрыла на крутилку.

— Зачем? — удивилась Маня.

— Вообще-то двери принято запирать.

— Ну, у нас не принято.

Когда они сели за стол под висячим абажуром и Лёля выставила целую горку оладий в обливной керамической миске, Маня поняла, что на сегодня все волнения и горести закончились.

Можно, обжигая пальцы, хватать оладьи, хрустеть свежим огурцом — ни о чем не думать.

— Почему тебя так рано отпустили с работы? Или русский и литературу в школах теперь совсем отменили?

— Не рано, нормально. Конец мая. А на ЕГЭ я в этом году не присутствую, директриса меня пожалела.

— А Марфа?

Марфой звали Лёлину дочку, и она была… нездорова. Маня никогда не могла запомнить, как называется сложная болезнь нервной системы, какой-то синдром. В прошлом году Марфа была совсем плоховата, и Манина тётя Эмилия, знаменитый на весь Питер экстрасенс, её лечила.

Потом тётя погибла, и Марфа осталась без помощи. Но Мане казалось, что дело идёт, девочка стала общаться, полюбила Маню и Манину собаку и как-то… доверилась^[2].

Лёля никогда не отпускала дочь от себя.

— Марфа в Пушкиногорье, — радостно сообщила Лёля. — Мы нашли такого отличного педагога, представляешь? Она собирает таких сложных детей и волонтёров из родителей и везёт всех в Шаробыки, это село такое! И Марфа поехала.

— Одна?! — поразилась Маня.

— Нет, я отвезла, конечно. И оставила, мне кажется, ей там понравилось.

— То есть у тебя полноценный отпуск?

— В первый раз за всю жизнь, — призналась Лёля. — Я дома, когда одна осталась, вообще не знала, куда деваться! И что нужно делать, когда делать ничего не нужно!

Маня засмеялась:

— Я доем последнюю? Ты не будешь?

— Доедай, конечно! А потом вспомнила, что ты меня звала, и приехала. Ничего? Или ты меня просто так звала?

— Ничего не просто так! — Сытая Маня откинулась на спинку стула и вздохнула. — Я очень рада! Особенно, что не шарахнула тебя по голове.

— Расскажешь? — осторожно спросила Лёля.

— Пойдём на улицу.

Уже совсем вечерело, было прохладно, и на поручнях террасы лежала роса. Волька скатился с крыльца, помчался по дорожке и пропал в сумерках.

— Скоро можно будет купаться, — сказала Маня, помолчав. — Тут чудная речка, называется Белая. Она и правда по утрам белая, когда над ней туман. И мне нравится, что дважды в день на моторке проходит егерь и следит за порядком. Заповедник!..

— Принести тебе чего-нибудь накинуть?

Маня кивнула.

Лёля вернулась с курткой и телогрейкой для Мани. От телогрейки прекрасно пахло сеном и немного дымом — Маня в ней разводила огонь в уличной печке.

— А у этого дядьки, которого застрелили, не сад, а парк, самый настоящий. И пристань с катерами. Я всё представляю себе, как его жена приезжает домой, а там…

— Манечка, не плачь.

— Я стараюсь.

Маня принялась рассказывать, должно быть, в пятнадцатый раз за невозможно длинный сегодняшний день, как приехала, как её поразило обилие списков Серафима Саровского, как в саду они разговаривали с хозяином, и Максим говорил, что не хочет жить в Москве. Как она заметила движение в кустах, а потом услышала сухие щелчки и ничего не поняла поначалу.

Лёля слушала внимательно и сочувственно.

— Понимаешь, он сказал, что каждый день, зимой и летом, ходит именно по этой дорожке к пристани, это его обычный маршрут. То есть подкараулить его там ничего не стоило! А с другой стороны, кто мог знать, что именно в этот день в доме никого не будет? Что садовник не ковыряется в саду, водитель не надраивает капот, а жена не занимается йогой на лужайке?

— Она занимается йогой?

— Откуда я знаю!

Они помолчали.

— И ещё он позвал кого-то по имени, но я не могу вспомнить! Ну, никак! Может, узнал? Волька бросился, и тот человек убежал. Он забежал за дерево, прицелился и выстрелил? Два раза! Раневский сказал, что нашёл место, откуда стреляли.

— Кто такой Раневский?

— Следователь. Он меня как раз отпустил, не посадил в тюрьму. Хотя мог.

— Брось ты, Маня.

— Нет, я не понимаю. Не могу себе представить.

Маня стала ходить по террасе туда-сюда.

— Вот мы идём. Убийца ждёт в засаде. Так? Понимает, что Максим не один, с ним кто-то ещё. Убийце нужно Максима подманить поближе, или он может промахнуться и попасть в меня. Да?

— Маня, я не знаю.

— Он начинает шуметь, чтоб привлечь внимание, собака брешет, Максим идёт, чтоб посмотреть, кто там, убийца забегает за дерево, целится и дважды стреляет. Похоже?

Лёля беспомощно посмотрела на неё.

— Нет, — Маня покачала головой, — не похоже. Очень много лишних движений! Сначала некто караулит в кустах, потом выходит, потом отбегает обратно в лес и уже оттуда стреляет, а тут ещё моя собака!.. Мне показалось, что человек в лесу вскрикнул, то ли от испуга, то ли Волька его всё-таки цапнул. Что-то тут не так.

— Манечка, всё не так! Это же… убийство.

— Вот именно. Пойдём спать, Лёлик, мне завтра с утра за работу. Ты меня прости, но тебе придётся как-то самой развлекаться. Я писать должна.

— Ой, я с удовольствием, — отозвалась Лёля, — поразвлекаюсь на лежанке с книжечкой! Или в саду посижу. Сидеть одной в саду — это же счастье, Маня. Тебе не понять.

— Это то-очно, — протянула Маня. — Где уж мне.

Маню разбудил телефонный звонок, прервав наконец-то тёмный ужас, который снился ей всю ночь.

Она махом села в постели и ошалело посмотрела вокруг.

Ничего не происходит. Стены не рушатся, из подпола не лезут чудовища, в окна не ломится нечисть. Звонит телефон.

— Господи Иисусе, — пробормотала писательница Поливанова, нашарила трубку и нажала кнопку. — Алё!

Звонил тот самый Роман Сорокалетов, давний приятель, который познакомил Маню с Максимом Андреевичем. Он что-то быстро и напористо говорил, Маня почти ничего не разобрала, пытаясь прогнать из сознания чудовищ.

–…Сможешь? Маня, ты слушаешь меня?

— Нет.

— Ты сможешь приехать?

— Ромка, который час?

— Десять утра.

Маня застонала. В её системе координат десять утра — ещё даже не рассвет!..

Но собеседник не отставал. Очень убедительно он повторил, что Мане просто необходимо приехать к нему на работу прямо сейчас.

— Даже не я тебя прошу, — настаивал Роман, — то есть и я тоже, но Жене очень нужно с тобой поговорить.

— Кто такой Женя?

— Женя — супруга Максима. Она хочет, чтоб ты рассказала… как всё случилось. Маня, ты же понимаешь, в каком она состоянии! Приезжай.

Маня медленно начинала соображать.

— Ром, я в деревне, за кордонами, машины у меня нет. И потом!.. Я не хочу. Мне и так всю ночь кошмары снились.

Он помолчал в трубке.

— Маня, ей правда очень нужно.

— Я понимаю.

Она откинула одеяло, Волька у неё в ногах поднял заспанную, недовольную морду. Маня слезла с кровати и подошла к окну.

Солнце сияло, птички чирикали, белочки скакали.

Впрочем, никаких белочек — это она придумала.

— Хорошо, — сказала она наконец. — Только я должна очухаться. Я так рано не встаю.

— Когда тебя забрать? — тут же спросил Роман. — Я встречу у первого шлагбаума.

— Ну, давай в двенадцать, что ли!..

Маня нажала отбой, кинула телефон в развал подушек и распахнула оконные створки. И высунулась наружу.

…Как хорошо жить на свете. Как хорошо, что всё это есть — трава, клён, соседская курица, забредшая на её дорожку. Курица прицеливалась то одним, то другим глазом, а потом — раз, и с торжествующим видом склевала букашку.

Как славно дожить до утра и понять, что ужас ночи — только сон. Он прошёл и следа не оставил.

Как жаль, что Алекс ничего этого не хочет понимать и тянет ужас ночи сюда, в реальность, в утро. И не объяснить ему, и не помочь, и не спасти.

Маня была уверена, что должна спасти Алекса, и мучилась от того, что спасает плохо, ленится, увиливает. Прячется за работу, живёт в заповеднике, и ей прекрасно, а он там пропадает с тоски.

— Манечка, чаю или какао? Я только что сварила!..

Маня прошлёпала босыми ногами по дощатому полу и открыла дверь. Лёля, умытая и свежая, оглянулась от плиты.

— Ты давно проснулась?

Лёля налила в кружку какао и понюхала с наслаждением.

— В восемь.

— Что это тебя в такую рань подбросило?!

— Маня, я привыкла вставать в шесть тридцать. Сегодня прямо заспалась, тут у тебя такая тишина и покой!..

— Да уж, — пробормотала Маня, подумав о своих кошмарах, — покой… В город поедем?

— Зачем?!

— Повстречаться с женой Максима. То есть вдовой. Она хочет, чтоб я ей всё рассказала. Как было.

— Маня, можно я не поеду?

Писательница вздохнула:

— Ну, конечно, Лёлик. Сейчас я штаны натяну и сгоняю на велике в Дорино, там люди держат ферму и продают яйцо и дивных кур! Станем яичницу жарить. Мы с Романом на двенадцать договорились, успеем.

Разумеется, Маня сильно опоздала, и когда дядя Николай на старенькой «Ниве» лихо подрулил к шлагбауму, Манин приятель уже расхаживал по небольшой стоянке туда-сюда и мусолил модный нынче электрический курительный прибор. Эти приборы Маню отчего-то смешили.

— Ром, привет, извини меня, — на ходу заговорила Маня, подбегая тяжеловесной рысью. — Но я правда не привыкла так рано…

— Здравствуй, Манечка, — перебил Роман. — Садись.

— Нам долго ехать?

— В самый центр.

До города было километров сорок по хорошей дороге.

— Видела бы ты, что у нас на работе творится, — говорил Роман, выруливая. — Полный развал колхоза. Никто себя в руки взять не может. И полиция в офисе торчит, документы изымает.

— Ещё бы. — Маня посмотрела в окно. — Гром среди ясного неба.

— Ну да. Макс, конечно, был… жесткач, но как без него работать, никто не понимает.

— А ты?

— И я пока не понимаю. Я закупками занимался, оборудованием, а заказы, связи — всё на нем.

— Ром, у вас есть враги?

— Какие, блин, враги?! — вдруг взвился Роман. — Ты как следователь этот! Придумали врагов каких-то! Как в кино! Ну, есть у нас конкуренты, есть фирмачи, мы заказы у них время от времени перехватываем, но из кустов стрелять — вообще другие дела!

Маня покивала с сочувствием. Должно быть, нелегко ему приходится, и дальше будет только хуже.

— Я не знаю, кто Макса укокошил! Ну, не знаю я!.. И гадать не хочу!

Маня помолчала, а потом всё же спросила:

— А жена? Тоже не знает?

— Да она вообще не при делах!.. Она в нашей конторе не работала никогда!

— А вообще работала?

— Вроде да, я особо не вникал.

— Они давно женаты?

Роман взглянул на писательницу.

— Да всю жизнь, как мы с Юлькой. А что такое?

Маня пожала плечами.

Предстоящий разговор с… вдовой её пугал. Она не знала, как следует держаться, и только и делала, что представляла себя на её месте.

…Сколько ей может быть лет, вдове? Если они были женаты «всю жизнь», значит, чуть за сорок — ещё совсем молодая, чтобы продолжать жить, но уже не слишком для того, чтобы начинать жизнь сначала!.. А ей придётся начинать — совсем одной!

— Ром, а у них есть дети?…

— Сын и дочь.

— Взрослые?

— Дочка в прошлом году в университет поступила, а сын, по-моему, закончил уже.

— Работает?

— Слушай, Мань, что ты прицепилась ко мне, как репей?!

— Просто так. — Маня вздохнула. — Не знаю, что я сейчас ей буду говорить, как это всё вчерашнее описывать…

Офис компании «Регионстальконструкции» — это нелепое слово Маня прочла на солидной вывеске — располагался в старинном особняке в самом центре Беловодска. Едва выбравшись из машины, Маня поняла, насколько прекрасно он располагался! Особняк венчал собой две сходящиеся под прямым углом набережные, высокие двери выходили на небольшую площадь, на которой толпились и фотографировались туристы — от красоты захватывало дух.

— Здесь Белая сливается с Которослью, — сказал Роман. — Видишь, вода разная?

Вода и впрямь была разноцветная! Светлая, почти белая, и синяя, словно нарисованная неразбавленной гуашью!.. Они сходились, сливались, и дальше начинался голубой простор, и ветер налетал, и далёкие лодки качались, и чайки кричали на лету.

Маня подошла к парапету и стала смотреть, приставив ладонь козырьком к глазам. Вокруг теснились люди, разговаривали, смеялись, ели мороженое — Маня всё смотрела. Роман, сунув руки в карманы, сопел у неё за плечом.

— Я извиняюсь, можно с вами сфотографироваться?

Маня повернулась.

— Мы с дочкой! Можно?

Какая-то жизнерадостная тётка размахивала у неё перед носом телефоном.

— А я вас сразу узнала и говорю: Наташ, это точно Покровская, а она мне: быть такого не может, что ей у нас в Беловодске делать, а я: да точно она! Можно?

— Конечно, — разрешила Маня и нацепила на физиономию сияющую улыбку.

Как только тётка с дочкой отошли, подбежала пара. Он — лысенький, пузатенький, в подтяжках, она — худая, как рыба сиг, востренькая, в шляпке с незабудками.

— А нам можно?

Маня сфотографировалась и с ними тоже.

Потом народ пошёл косяком, справедливо рассудив, что слияние рек Белой и Которосли никуда не денется, а знаменитость в два счета улизнёт из-под носа.

Растерявшийся Роман наблюдал за происходящим с некоторым испуганным изумлением.

Маня фотографировалась со всеми, расписывалась на туристических буклетах и теплоходных билетах, улыбалась и делала Роману страшные глаза: уводи меня отсюда скорей!

Он её сигналов не понимал.

— А вы по телевидению за деньги выступаете или просто так?

— Просто так, гонораров за программы я не беру.

— Эх, ну и зря!..

— Как я рада видеть вас живой!

— И я рада, что жива, вы не поверите!

— А вот ещё с сыном сфоткайтесь! Сына, сына, иди сюда, сфоткайся с тётей!

— Ой, а вы такая молодая! И не такая толстая!

— Уж какая есть.

— Подпишите для моей бабушки, она в молодости очень любила ваши книжки.

— Нет, а где вы сюжеты берете? И вообще, как вы начали писать?…

— Роман! — вскричала Маня, кинулась и ухватила приятеля за рукав. — Мы же опаздываем! Нам давно пора идти! Да?!

— Вот ещё со мной сфотографируйтесь!

— И с нами, в первый раз плохо вышло!

— Пойдём быстро, — процедила Маня, не отпуская Романов рукав. — Очень быстро пойдём!

Они рысью перебежали брусчатку, самые активные граждане поспешали за ними с программками, буклетами, билетами и телефонами.

Прямо у подъезда особняка Маня почти наткнулась на высокого и лохматого человека, очень знакомого.

— Ба, — сказал человек весело, и Маня сообразила, что перед ней следователь Раневский, — Мария Алексеевна!.. А я думал, народное вече у нас возродилось!

— Возродилось, возродилось, — подтвердила Маня на ходу. — Давайте зайдём уже!

— Вот ещё здесь подпишите, ну, пожалуйста! На работе расскажу, никто не поверит!

— А мне для тёти! Она вас читает! Мне некогда, а ей делать нечего, она на пенсии уже!

— И селфи! Ну, пожалуйста!

Маня лихо расписалась ещё несколько раз, скроила несколько улыбок, забралась по пологим ступенькам и нырнула в глубь особняка.

— У-у-уф!..

Охранники стояли в дверях и смотрели на неё, вытаращив глаза.

— Вы и вправду знаменитость, Мария Алексеевна. Я как-то сразу не понял.

— Это потому, что вы книг не читаете, — огрызнулась Маня.

— Роман Андреевич, мы не знали, что делать, — виновато проговорил один из охранников, видимо старший. — Мы не ожидали.

— Да всё нормально.

— Вам нужно свисток носить, — сказал Раневский. — И свистеть в него, когда на вас люди бросаются. Чтоб охолонули.

Маня покивала.

— И часто так бывает?

Маня посмотрела на него и сказала неопределённо:

— Бывает.

— А вы зачем здесь?

Роман Сорокалетов быстро взял её под руку.

— Вдова Максима Андреевича очень просила с ней поговорить. Здесь, в офисе. Дома она находиться не может.

— Оно и понятно, — протянул следователь Раневский. — Выходит дело, все в сборе, вся компания! И вдова, и заместитель, вы ж заместитель, да? И вот… знаменитая писательница!.. Если вдове так нужно поговорить, поговорите, а я заодно ещё разок послушаю.

Маня вовсе не была уверена, что вдове захочется разговаривать с ней в присутствии следователя Раневского, и по писательской привычке всё примерять на себя она опять подумала, как ужасно случившееся и что она, Маня, совсем не знает, что бы стала делать в таком положении!

По широкой пологой лестнице с расписными вазами на нижних и на верхних ступенях они поднялись в вестибюль, светлый и просторный, окнами выходивший на старые липы в сквере.

— Максим Андреевич в том крыле сидел, — проинформировал Роман. — Нам туда.

Маня шла, втянув голову в плечи, и старательно не смотрела по сторонам. Ей казалось, что в помещении стоит гробовая тишина и люди за стеклянными перегородками как по команде поворачивают головы и провожают их глазами.

…Беда, какая беда.

За огромным старинным столом в просторной приёмной сидела девушка. Она плакала и сморкалась в бумажную салфетку. Несколько мокрых бумажных комков валялись перед ней — должно быть, плакала она уже давно.

Завидев процессию, она отвернулась, изо всех сил вытерла глаза, смахнула на пол комки и поднялась.

— Роман Андреевич, мы вас… ждём. Я не знаю, что делать, все звонят, а я… я не знаю, что отвечать!

Глаза у неё снова налились слезами. Маня почувствовала, что тоже вот-вот заплачет.

— Раневский из следственного комитета, — отрекомендовался следователь. — Вы кто? Помощница?

— Секретарь, — старательно выговорила девушка, губы у неё кривились, и лицо сильно припухло. — Помощник ещё… ещё не приходил. И, наверное, не придёт сегодня. Она… в больнице с гипертоническим кризом. Утром «Скорая» увезла, когда… стало известно про Романа Андреевича.

— Там? — Роман кивнул на двери в кабинет, и секретарша затрясла головой.

Маня собралась с силами, расправила плечи, выпрямилась, сразу оказавшись с Раневским почти одного роста, и мрачно сказала, что зайдёт одна.

— Дайте нам пять минут. — Она выразительно посмотрела на следователя. — Всё равно ничего нового я не скажу.

Раневский помолчал, а потом открыл перед ней дверь.

Кабинет был огромный и на первый взгляд совершенно пустой. В нём странно сочетались арочные окна, как в дворянском собрании, ультрасовременная мебель, как на выставке прогрессивных дизайнеров, резной книжный шкаф, как из кабинета баснописца Ивана Андреевича Крылова, и огромные фотографии машин и механизмов на стенах, как на Франкфуртской промышленной биеннале!

Двери на балкон были распахнуты, ветер шевелил лёгкие шторы.

— Женя! — позвал вошедший следом за Маней Роман. — Ты здесь?…

Маня вдруг подумала, что незнакомая ей Женя не дождалась и выбросилась в окно — просто чтобы больше не ждать!..

За тонкой шторой возник человек — тёмный силуэт.

— Я здесь.

Роман подтолкнул Маню в сторону балкона, и она пошла как под наркозом.

Балкон оказался целой террасой — с деревянным полом, диванами, креслами и барной стойкой. И цветы! Везде цветы дивной красоты.

— Здравствуйте, — пробормотала Маня в сторону женщины, сидящей на диване. — Меня зовут Маня Поливанова. Вы меня извините, я совершенно не умею выражать соболезнования…

— Не выражайте, — сказала женщина. — Присаживайтесь.

Маня плюхнулась напротив, изо всех сил стараясь не смотреть на вдову. Но не выдержала и быстро взглянула.

Женщина казалась словно стёртой ластиком: серые щеки, зеленоватые губы, глаза, подёрнутые пеленой, как у больной птицы. Только на щеках горели два алых пятна.

— Меня зовут Евгения, — сказала женщина стёртым голосом. — Можно Женя. Я жена Максима. Расскажите мне, как всё вчера было. Я и не знала, что вы должны приехать, Макс мне не говорил.

— Да мы на ходу договорились, Жень, — тихо проговорил Роман. — Я ему утром позвонил и спросил, можно ли Маня заедет иконы посмотреть.

— Я книжку собралась писать, — пробормотала Маня Поливанова, — про похищение иконы.

— Макс увлекается изображениями святого Серафима Саровского и всё о них знает. Но я не слышала, чтобы их крали! Есть знаменитая история о Казанской Божьей Матери, как раз о похищении.

— Я хотела расспросить о Серафиме.

Маня собралась с духом и посмотрела ей в лицо. Вдова улыбалась.

Должно быть, в прошлой, вчера закончившейся жизни она была красивой женщиной: статная, с округлыми плечами, длинной шеей и породистым носом. Короткие светлые волосы пострижены первоклассно — понятно было, что утром женщина не смотрела на себя в зеркало и всё же выглядела ухоженной.

Только ногти все обгрызены, и лак облупился — этот диссонанс почему-то поразил Маню.

— Я приехала к вам домой довольно рано, ну, в первой половине дня. Максим Андреевич показал мне коллекцию икон Серафима Саровского. А потом мы пошли в сад, и он принёс чай. И пригласил меня на пристань.

— Это он любит, — согласилась Женя. — Всех гостей туда таскает.

— И по дороге… всё случилось, — беспомощно выговорила Маня. — Я не знаю, как об этом вам рассказать!..

— Как всем, — перебила вдова, — так и мне. Я вас прошу. Мне нужно знать.

— Жень, там в приёмной следователь из комитета, — вмешался Роман. — Если он придёт с вопросами, ты… того… не пугайся.

— Чего же мне пугаться? — спросила Женя и опять улыбнулась. Лучше бы она не улыбалась! — Теперь-то уж точно нечего. — И перевела взгляд на Маню. — А с нашим Романом вы давно знакомы?

— С институтских времен, — сказала Маня.

— Мы из нашего политеха к ним в универ на дискотеки ходили. У нас парни, а у них девицы. В порядке культурного обмена, так сказать.

— Дружите? — Женя посмотрела на Романа, а потом снова на Маню. — Вы же такая знаменитость!

Та промолчала.

— Хорошо, — продолжала вдова, — что вы не забываете старых знакомых. Максим тоже никогда не забывает. Как вас зовут, я забыла? Людмила?

— Псевдоним Марина Покровская, а вы зовите Маней.

— Расскажите мне в подробностях про вчерашний день, Маня. Вчера ведь был выходной. Вы по выходным работаете?

— По-разному, — пробормотала Маня. — Бывает, что работаю — когда роман нужно сдавать, а у меня конь не валялся.

— Вы смешно говорите.

— Вчера утром позвонил Ромка, то есть Роман, — продолжала Маня, — и сказал, что договорился с Максимом Андреевичем и я могу подъехать.

— Ты был с ним здесь, на работе?

— Нет, — удивился Роман, — я ему позвонил. Он сказал, что минут через сорок будет дома и готов принять Марину Покровскую, если ей нужна консультация.

— Странно, — заметила вдова. — А я подумала, что вы оба были здесь, в офисе.

— Макс, может, и был, а я точно не был.

— И вы поехали, Маня? Максим был один?

— По-моему, один. В саду я никого не видела, и меня никто не встречал. Я позвонила в ворота, мне открыли, и я зашла в дом. И сразу попала в комнату с иконами. — Тут Маня вспомнила. — Да, он сказал, что никого нет, даже домоправительницы! И принёс чай. Это уже когда мы на улицу вышли.

Вдова смотрела на Маню, и взгляд у неё словно не фокусировался, расплывался.

Маня терзалась чувством вины: с ней-то, с Маней, ничего не случилось, а мужа этой женщины убили! Застрелили прямо у неё на глазах!..

— Мы выпили чаю, поговорили…

— О чём?

— О Москве и о Сочи. Ваш муж сказал, что знаменитости должны отдыхать в особняках в Сочи, а не в деревне, а я сказала, что все деловые люди должны жить на Остоженке в Москве, а не в Беловодске.

Женя опять засмеялась.

— Да, мы как-то никогда не хотели в Москву. Когда сын учился, мы регулярно приезжали, но так, по необходимости и без всякой охоты.

Маня дорого бы дала, чтобы сейчас её… отпустили. Чтоб не рассказывать дальше.

И словно её кто-то услышал. Вдруг налетел ветер — ни с того ни с сего! — разметал цветы, погнал по дощатому полу террасы сорванные молодые листочки, поднял в сквере столб пыли. Моментально потемнело, и ударил отвесный дождь. По дорожкам, прикрывая головы руками и пакетами, в разные стороны побежали люди.

— Скорей, скорей! — Роман придержал балконную дверь.

Маня вскочила в комнату и сразу стала отряхиваться, как мокрая собака. Следом вошла Женя, с её волос на ковёр падали крупные капли.

— Вот и дождь, — зачем-то сказала она.

На пороге появился следователь Раневский и спросил деловито:

— Поговорили?

Маня посмотрела на него, и Роман посмотрел, а вдова не обратила никакого внимания.

Полой рубахи Маня протёрла забрызганные стекла очков, Роман стряхнул дождевую пыль с брюк. На левой ноге, выше носка, у него был намотан свежий бинт.

Маня посмотрела на бинт, хотела было что-то спросить, но осеклась.

Женя села на диван, должно быть, на своё привычное место — наверняка у неё в кабинете мужа было «своё место»! — и позвала Маню:

— Рассказывайте дальше, пожалуйста.

Маня уселась напротив и уставилась в ковёр.

Богатый ковёр, огромный, шёлковый. Глаз не оторвать.

Раневский уселся верхом на стул и провозгласил:

— Заметьте, протокол не ведётся, так что говорите смело, Мария Алексеевна.

Маня собралась с духом и очень быстро дорассказала то, что рассказывала уже сто раз — как они с Максимом шли по дорожке, как померещился ей медведь или ещё какой — то большой зверь, как залаял её пёс, как Максим пошёл по траве в сторону леса, как дважды что-то сухо щёлкнуло, как ей показалось, что Волька кого-то настиг, и как она потом увидела лежащего в траве Максима.

У-уф, слава богу, всё.

— Как вы думаете, — наконец прервала молчание вдова, — я могла его спасти, если бы оказалась дома?…

— Нет, — твёрдо ответила Маня.

— А где, кстати сказать, вы проводили вчерашний выходной день, Евгения? — вмешался Раневский.

Тут вдова сказала:

— Я не помню.

Следователь удивился:

— Как, совсем не помните?

Но она не слушала его.

— Расскажите мне ещё раз, Маня.

Та перепугалась:

— Нет, я больше не могу! Правда не могу! Вы… простите меня! Можно я домой поеду?

— Пока нет, — безмятежно ответил Раневский. — Вы пока вот там посидите, а я с Евгенией поговорю.

Маня была уверена, что из разговора ничего не выйдет, но послушно отошла, садиться не стала и принялась вышагивать вдоль стен.

В резном книжном шкафу была пропасть книг: старинные волюмы «Царской охоты в России», альбомы, тома в кожаных переплётах с застёжками — как видно, Максим разбирался не только в иконах, но и в старинных книгах. На длинной стойке были навалены иллюстрированные журналы со странными названиями, вроде «Чёрная металлургия», «Ледоколы», «Машины и механизмы», и стояла небольшая, искусно сделанная вещица. Маня не поняла, подошла и прочитала подпись на металлической пластине: «Модель первой мартеновской печи, Сормовский завод» — ого!..

Ещё были фотографии — мальчика постарше и девочки помладше, должно быть, дочери и сына. Мане понравилось, что фотографии явно любительские, не новые, никакого глянца и фотошопа. И совсем старенькая черно-белая фотография двух пацанов в трусах на берегу речки — смешная.

Она дошла до стены с огромными цветными постерами под стеклом и стала рассматривать.

Раневский тем временем старательно пытал вдову.

— Вы откуда приехали, когда наш человек позвонил?

— По-моему, из салона.

— Из какого салона?

— Маникюрного.

— Название салона?

Вдова пожала плечами.

— В центре. Я туда постоянно хожу.

— Постоянно ходите и не помните?

Маня оглянулась, сразу отвернулась и нахмурилась: так ей было жалко эту женщину!

— Я сейчас вообще ничего не помню.

— Хорошо, ну, а где ваши дети? Вы помните?

— Маша в Москве, у неё сессия. А Федя в отпуске в Карелии. Они с друзьями в поход пошли.

— Проверим, — пообещал Раневский. — Вы им уже сообщили о… происшествии?

Женя смотрела в сторону. Казалось, она не слышит.

— Евгения. — Раневский взял её за руку и встряхнул. — Вам нужно собраться. Если вы хотите, чтобы мы нашли убийцу вашего мужа. Вы должны отвечать на мои вопросы, ясно? Чем больше мы тянем время, тем меньше шансов, что найдём!

Вдова кивнула.

— Итак, где вы были вчера днём?

— Я не помню.

— Мне придётся вас задержать.

— Маня, — окликнула вдова. — В столе, в третьем ящике, сигареты. Дайте мне, пожалуйста.

Маня кинулась, изо всех сил стараясь услужить, споткнулась, чуть не упала, носом почти ткнулась в ковёр. Выдвинула ящик и достала сигареты — самые обыкновенные, никакой не электрический прибор, — и тяжёлую золотую зажигалку.

Отдала Жене и вернулась к столу.

И заглянула в ящик — что-то ей показалось…

Странное дело.

В ящике, в самой глубине лежала фотография Жени, в такой же рамке, как и фотографии детей.

…Почему она в ящике, а не на виду? Что это может означать?…

И на ковре она обнаружила нечто непонятное. Она и не заметила бы, если б не кинулась за сигаретами и не споткнулась!..

Пока Раневский продолжал задавать вопросы, на которые вдова упорно не отвечала, Маня ещё раз обошла стол, присела и посмотрела.

…Так и есть!

— Что ты там нашла, Маня? — спросил Роман, отвернувшись от окна.

— Ничего, — моментально ответила та. — Ковёр такой красивый!

Очень аккуратно, стараясь быть незаметной, и от этого ещё более неловкая, чем всегда, Маня сделала некоторые пассы вокруг кресла, прошлась туда-сюда, стянула со столешницы длинный голубой конверт — целая пачка лежала на краю, — нагнулась и стала собирать неровные красные чешуйки.

— Что это вы делаете, Мария Алексеевна? — наконец заметил её манёвры следователь. — Улики собираете?

Так оно и было на самом деле, но не могла же она признаться!

— Эээ, — проблеяла писательница, — здесь какой-то мусор, я подобрала.

И потной рукой сунула конверт с чешуйками в карман.

Раневский, хоть и не подавал виду, но был растерян и не знал, что делать.

Нет, разумеется, знал: вдову препроводить в отделение, как следует надавить, она признается, ведь наверняка она и стреляла, и зарегистрировать на себя раскрытие. Всего и делов-то!.. Но как-то уж очень… стрёмно. Максима Андреевича в городе все знали и уважали: его завод работал бесперебойно, люди получали зарплаты и премии, путёвки в профилакторий или что там у них выдают, на заводе! Убитый на народе мошной не тряс, богатство своё не обозначал, по ресторанам с барышнями не гуливал — честь ему и хвала. Даже дом отгрохал за городом, чтоб глаза никому не мозолил. Хозяйничал он давно и успешно, ни в какие разборки не встревал, ходили слухи про каких-то высоких покровителей из Москвы, но толком никто ничего не знал.

И тут — здрасьте-пожалуйста! — застрелили в собственном доме, да ещё на глазах у… знаменитой писательницы!

Раневский специально вчера проверил, что знаменитая, — забежал в книжный, попросил Покровскую.

— Новой нет, — сказала продавщица с сожалением, — должно быть, пишет. Да и старые почти все разобраны. Вот эту возьмите, последняя. Я оторваться не могла!

Книга стоила тысячу рублей — ничего себе цены! — и Раневский покупать не стал, решил, что потом в доме потерпевшего позаимствует, у него полно, никто не заметит.

Вся эта петрушка — убитый местный воротила, писательница в свидетелях, вдова словно без сознания — следователя беспокоила всерьёз.

Он был ещё совсем молод, майора получил за блестящее раскрытие дела о подпольном казино — тогда целую сеть накрыли! — и полковник, отправляя его на выезд, велел быть особенно внимательным и смотреть в оба.

— Сейчас нам только какого-нибудь особого контроля не хватает, мать его, — говорил полковник, вид у него был взъерошенный, — ещё, мать его, Следственный комитет РФ в наши дела влезет, не приведи господи! Так что ты давай, Диман, твою ж мать, по-быстрому разберись, и чтоб завтра, крайний день послезавтра, раскрытие доложил, ясно тебе?

Раневский знал — из учебников, ибо опыта у него всё же было маловато, — что если убит муж, хватай жену, в девяти случаях из десяти не ошибёшься! Нужно только копнуть малость — может, потерпевший разводиться хотел, а наследство делить не собирался, а у неё дети, им тоже жить охота. А может, просто он её допёк!.. Да и кто лучше жены знает, как у них в доме и в саду всё устроено, мимо какого дерева муж уж точно пойдёт, и откуда удобно стрельнуть, и по каким дням прислуга отсутствует!

Всё это верно, но уж больно… компания подобралась заметная, как бы впросак не попасть, да так, что очередного звания придётся ещё лет пятнадцать дожидаться!..

Законные основания задержать супругу потерпевшего без решения суда у него есть, так что будем задерживать.

— Продолжим беседу в следственном комитете, — неприятным голосом объявил он и решил немного поднадавить уже сейчас. — Хотя дело представляется совершенно ясным. За что вы застрелили мужа, Евгения, и где орудие убийства?…

— А какое оно? — спросила вдова с интересом. — Это орудие?

Раневский вдруг раздражённо подумал, как бы она на самом деле с ума не сошла. Ещё не хватает с невменяемой возиться! Одних экспертиз не оберёшься!..

— Дмитрий Львович, — заговорила писательница Поливанова, и он удивился, что она запомнила имя. Должно быть, у писателей профессиональная память! — Вы совершаете ошибку. Мне кажется, нужно сначала поговорить с сотрудниками, потом с домочадцами или наоборот, а уж потом делать выводы.

— Спасибо за совет, а вообще-то когда кажется, креститься нужно. Пройдёмте со мной, Евгения. Кабинет я опечатаю. Сотрудников мы опросим позже, так что пусть все остаются на местах. Включая вас, гражданин заместитель. А вы, гражданка писатель, пока свободны. Но вас вызовут.

— Вы же не повезёте меня домой? — спросила Женя. — Дело в том, что я никак не могу поехать домой.

Раневский подтолкнул её к выходу.

— Наверное, нужно адвокату позвонить, да? — глупо спросил Роман, и Раневский усмехнулся:

— Ну попробуйте.

Маня напоследок ещё раз окинула взглядом кабинет и вышла следом за остальными.

В приёмной возле секретарского стола толпился народ — много, — все приглушённо говорили, гудели. И завидев процессию, замолчали.

Раневский повозился с бумажкой, оттиснул печать, прилепил к двери и повёл вдову прочь.

— Э-эх! — вслед выговорил Роман с тоской. — Чтоб тебя черти съели! Маня, подожди, я правда адвокату наберу. А вы что здесь торчите?! — вдруг рявкнул он на сотрудников. — Все по местам! Сейчас нас будут… опрашивать!

Но люди разом заговорили снова:

— Роман Андреевич, а что, жена убила, да? Зачем её повели?

— Рома, что же дальше с нами будет? Закроемся? Или нет?

— Роман, мне договор нужно подписать срочно. За шефа ты подпишешь или кто? У нас отгрузки встанут, если мы вовремя документы не сдадим!

— Всё потом! — Роман махнул на сотрудников рукой. — Маня, жди меня здесь. Я сейчас. Давайте, давайте, каждый на своё рабочее место!..

— Да какая работа, Роман Андреевич!..

— Господи, пришла беда откуда не ждали.

— А вдруг правда жена и убила? Такая женщина хорошая, вроде добрая, а там кто её знает.

Постепенно все разошлись, и Маня с секретаршей остались вдвоём. Девушка больше не плакала, лишь время от времени судорожно вздыхала, плечи вздрагивали. Маня смотрела в окно: на голубую воду, сливавшуюся с солнечным небом. Дождь давно прошёл.

— Вы, может быть, кофе хотите? — наконец спросила секретарша. — Или чаю?…

Маня захотела кофе.

Пока секретарша возилась в отдельной комнатке с кофемашиной, писательница обошла приёмную, изучила постеры — сплошь машины и механизмы, вроде той самой модели мартеновской печи из Сормова, — посмотрела на колбу с законсервированной розой, странно неуместную в роскошной приёмной, почитала надписи на дипломах, они занимали отдельную стену.

— Присаживайтесь, пожалуйста, — проговорила девушка.

Маня оглянулась, вздохнула и уселась в кресло.

— Как вас зовут?

— Инга, — сказала девушка. — Я сегодня совсем… потерялась, вы ж понимаете.

— Ещё бы!

— Мы как услышали, что Максима Андреевича… убили, так все с ума сошли. Правда! Он же… он же… — тут губы у неё повело, личико скривилось, — он такой прекрасный человек! И начальник хороший!

И она заплакала.

Маня крохотными глотками пила кофе, и так ей было всех жалко!.. И как-то особенно жалко… пропавшей жизни! Этой приёмной, так хорошо устроенной, террасы за лёгкой шторой, где прекрасно было сидеть тёплым летним днём, того дядьку, который не знал, кто подпишет договор! Только вчера всё было налажено, понятно и будущее представлялось выстроенным на железобетонном пьедестале.

И вдруг не стало никакого будущего и пьедестал разрушен до основания.

— Вы давно здесь работаете? — спросила Маня безутешную Ингу, просто чтоб не молчать и не думать.

— Два года, — отозвалась та, сморкаясь. — Я после института довольно долго работу искала, а потом меня папа сюда устроил, к Максиму Андреевичу. Нет, сначала к Роману Андреевичу! А потом я к Максиму перешла. Они оба хорошие! — Она часто заморгала. — И оба Андреевичи!

— Очень удобно, — заметила Маня. — Вы вчера работали?

— Нет, вчера воскресенье было!.. Мы по воскресеньям почти никогда не работаем, только уж если какой-то аврал.

Маня покивала.

— Моя мама очень любит вас читать. — Инга улыбнулась. — У неё целая библиотека, она, по-моему, ни одной вашей книжки не пропускает.

— Как приятно.

— У меня времени нет книжки читать, я мало читаю!

— На самом деле, — заметила писательница, поставив чашку, — для чтения совершенно не нужно времени. Нужна сформированная привычка, и больше ничего. У вас наверняка есть привычка путешествовать по всяким сайтам и ютубам! И вы там бываете, есть у вас время, нет ли!.. Так и с чтением. Если вы привыкли читать, время всегда найдётся.

— Может быть, — без энтузиазма отозвалась Инга. — А вы ещё заедете? Я книжку привезу, подпишете для мамы?

— Ну, конечно. — Маня подумала, спросить или нет, и всё же спросила: — В кабинете Максима Андреевича каждый день убирают?

Инга опешила немного.

— Ну… да… А как же?! А почему вы спрашиваете?

— И по выходным?

— Зачем по выходным?! В пятницу вечером уборщица приходит, а потом в понедельник вечером, почему вы спрашиваете?!

Маня и сама хорошенько не знала, зачем ей нужно знать, как и когда убирают кабинет Максима, и сказала первое, что пришло в голову:

— Мне для романа нужно. Я же в офисе не работаю, и мне интересно знать, как тут всё налажено.

Инга посмотрела на неё с недоверием.

Наверное, она могла быть очень хорошенькой девушкой, но её красота требовала обязательных… как бы это выразиться… подпорок. Без искусного макияжа, накладных ресниц, продуманной укладки волос она казалась… неопределённой, словно лицу чего-то не хватало. Или, наоборот, было лишним! Накачанные губы казались переставленными с чьего-то другого лица, и должно быть, требовалось немало усилий, чтобы нарисовать черты так, чтобы эти губы гармонично вписывались в портрет!

Бедные, несчастные девчушки, подумала Маня. Губы приставляют, груди надувают, носы выпрямляют, а толку всё равно никакого. Может, кто и польстится, но… так, на короткое время.

Впрочем, тут же остановила она себя, можно подумать, что ты со своей «естественной красотой» счастлива и окружена вниманием!.. И сама «естественная красота» сомнительна, и возраст уж давно вышел, и замуж никто не берет!.. Ингу-то ещё, может, возьмут, а вот её, Маню, вряд ли!.. Уж больно она «неформатна» — высокая, неловкая, в очках, никакого «лёгкого дыхания», а сплошная «гренадерская поступь», да ещё романы пишет!..

Она даже на фитнес ходить не способна! Однажды записалась и честно пришла, соскучилась примерно минут через двадцать и ушла. И с тех пор улучшением фигуры больше не занималась!

— А вы на тренировки ходите, да? — с некоторой завистью спросила Маня у Инги. — Вот вы молодчина! У меня не получается никак!

— С чего вы взяли?

— У вас сумка под столом. — Маня показала подбородком. — Мне показалось, спортивная.

Инга посмотрела себе под ноги, подвинула сумку туфлей и ничего не ответила.

Дверь распахнулась, зашёл Роман Сорокалетов, очень сердитый.

— Маня, я тебя отправлю с водителем, — заговорил он на ходу. — Чёрт знает что такое! Инга, я мобильный выключил, звонят каждую секунду. Я свою приёмную предупредил и тебе тоже говорю: будут спрашивать, ты не знаешь, где я и когда буду. И вообще ничего не знаешь!

— Как же так, Роман Андреевич?…

— А вот так! Говори глупость какую-нибудь, типа, компания вскоре выпустит заявление, поняла? Маня, тебя куда везти?

— Обратно к шлагбауму, куда ж ещё!

— Хорошо. Я сейчас дождусь адвоката, он сюда подъедет, и мы с ним вместе к следователю отправимся.

Роман запустил руку в волосы и с силой подёргал несколько раз.

— Чёрт знает что, — повторил он жалобно. — Маня, я тебя провожу.

Машина — громадный чёрный «мерседес» представительского класса — ждала их во внутреннем дворе, и селфи вместе с автографами удалось счастливо избежать.

— Я тебе позвоню. — Роман, придерживая дверь, наклонился к ней в салон. — Не кисни, Маня.

— Ты мне обязательно скажи, как Женя. Её должны отпустить! Насколько я понимаю, у следователя на неё ничего нет.

— Сейчас нет, а там, может, будет, — морщась, сказал Роман. — Мы ж ничего не знаем! Давай, счастливо!

Машина катила по улицам старинного города, и Маня, любившая дорогие машины, непременно бы получила удовольствие от поездки — вчера. Сегодня она сидела на удобном кресле как-то на редкость неудобно, нахохлившись, ссутулив плечи, и в конце концов водитель, посматривавший на неё в зеркало заднего вида, сказал, что кресло регулируется и она может подвинуть его, как удобно.

— Спасибо, — сказала Маня, откинулась на спинку, достала из кармана конверт и посмотрела внутрь.

Красные чешуйки были на месте, довольно много. Маня встряхнула конверт, и они переместились, как в калейдоскопе. Она ещё посмотрела и спрятала.

Дозвониться дяде Николаю не удалось. Маня вышла у первого шлагбаума, совершенно не понимая, как станет добираться. До Щеглова километров двадцать, пешком не дойдёшь.

Человек в зелёной форме, карауливший шлагбаум, посматривал на неё, пока она топталась возле его будочки с телефоном в руках.

— Не отвечает? — спросил он в конце концов.

— Нет, — с сердцем сказала Маня.

— Подождите, сейчас кто-нибудь поедет, попросим, подвезёт!..

Маня пожала плечами. Очень сомнительно, кто это захочет её подвозить! Да и опасно! Разве можно садиться в машину к посторонним и ехать… в лес!..

К шлагбауму бодро подскакал видавший виды джип, заляпанный грязью по самую крышу.

Стекло опустилось. За рулём сидел бородатый загорелый мужик в камуфляже — они тут все такие, Маня уже давно обратила на это внимание. Бородатые, загорелые и в камуфляже!..

— Здоров, Серег. Открывай давай. Пропуск вон под зеркалом, не видишь, что ли?

— А то я не знаю, где у тебя пропуск, — пробормотал охранник. — Захвати дамочку до Щеглова, она без колёс.

Камуфляжный высунулся и оглядел Маню с головы до ног. Та встревожилась не на шутку — ещё не хватает с таким ехать!..

— Да легко! — Он вдвинулся в салон, потянулся и распахнул пассажирскую дверь: — Садитесь, дамочка!

— Нет, спасибо, я лучше подожду.

— Чего подождёте-то? Того гляди дождь хлынет! Садись, не жмись, я не буйный!

Маня глянула на небо — над лесом заходила сизая туча.

— Поезжайте, — сказал им охранник. — У нас тут укрыться негде. И не бойтесь вы, тут все свои, сто раз пересчитанные!

— Ничего я не боюсь, — пробормотала Маня и неловко полезла в салон. — Спасибо вам большое.

Джип не спеша тронул с места и покатил по лесной дороге. За первым шлагбаумом сразу начинался настоящий лес.

— Никита, — представился водитель. — Дайте-ка я вас назад подвину. Доски возил, кресло в упор поставил.

И на ходу полез куда-то Мане в ноги. Та дёрнулась, задрала колени, ударилась о ручку двери, больно!

— Да не дёргайся ты! Р-раз, и готово дело!

Маня вместе с креслом резко отъехала назад.

— Ты ж высокая, тебе в упор сидеть неудобно.

— Спасибо вам большое, — повторила писательница, на лбу у неё выступил испарина.

— Тебя как звать-то?

— Мария.

— Дом в Щеглово купила?

— Я у подруги живу. В её доме.

— Места у нас хорошие. — Водитель с удовольствием посмотрел в окно. — Замечательные места! Хочешь, я тебе оленей покажу?

— Что вы, не надо! — окончательно перепугалась столичная писательница. — Вы меня до деревни довезите только, а больше мне никуда не надо.

— Да мы и не поедем никуда! Сейчас на дороге они будут, олени!

Маня посмотрела на него подозрительно.

— Откуда вы знаете?

— Знаю.

— Вы в курсе их расписания? Когда они из леса выходят на дорогу?

— А может, и в курсе!

— Вы что? Лесник?

— И лесник, и речник, и пасечник. — Водитель захохотал. — И рыбак, и охотник, и повар, и плотник!..

Маня не хотела улыбаться, но почему-то улыбнулась.

Машина катила не торопясь, словно водитель и вправду ждал, что на дорогу вот-вот выйдут олени.

— А вы где живете?

— В Тургиново.

Маня подумала немного и сообразила.

— А, это на той стороне, за мостом, да?

— Так и есть.

— Там берег красивый, я только один раз была. От нас на велосипеде далековато.

— Я тебя на машине свожу.

Маня опять ощетинилась — по столичной привычке.

— Спасибо, не надо, — сказала она холодно. — Я замужем.

— Так я вас с мужем и свожу! — Водитель засмеялся. — Машина большая, места для всех хватит! И для мужа, и для детей!.. Да не бойся ты меня, я смирный! И вообще толковый!

— Хотелось бы верить, — пробормотала Маня.

Он вдруг притормозил и показал загорелой рукой куда-то влево:

— Во-он они, гляди! Во-он семейка целая! Сейчас будут переходить.

Маня носом уткнулась в стекло.

И правда! Среди молодых берёз показались пятнистые бока и ровные спины — такие красивые! Олени, их было довольно много, большие и маленькие, по одному выходили на шоссе, неторопливо оглядывались и переходили на другую сторону.

Маня смотрела затаив дыхание.

Машина остановилась в паре метров от них.

Вот малыш взбрыкнул тонкими ножками словно в белых носочках, сделал усилие, перепрыгнул канаву, наполненную стоячей тёмной водой, и поскакал за матерью. Вот перебежала элегантная красавица, должно быть, совсем молодая, Мане показалось, что она любуется собой. А вон пожилая матрона, ещё не до конца перелинявшая, очень недовольная, Маня подумала, что её раздражает резвый молодняк, путается под ногами!

Наконец все перешли и понемногу затерялись между деревьями на той стороне.

— Ну? — спросил водитель и тронул машину. — Что я говорил?

— Откуда вы знали?! Что они пойдут?! И вот прямо сейчас?!

— Так я здесь живу и всё знаю! Я дядька-лесовик, лесной человек!

— Нет, ну, правда!

— Да правда!

— И какие красивые, — сказала Маня с чувством. — Такие… настоящие! И у них дивные белые попы!

— Так и есть. Попы белые, чтоб оленёнок взрослых не потерял. А так он видит пятно и бежит за ним.

— Да ладно!

— Точно тебе говорю, так и есть.

— А здесь можно охотиться? — вдруг спросила Маня, подумав о плохом и страшном.

— Во! Ты что, охотница? Какая тебе охота, заповедник тут! Только санитарный отстрел, а с лицензиями — пожалуйте за территорию!

— Это хорошо, — моментально успокоилась Маня. — Отлично просто.

— Слушай, я заеду в сельпо? На пять минул! Тебе ничего не нужно?

После оленей Маня с радостью согласилась заезжать в сельпо!..

Они миновали второй пост, пропуска у обоих проверили тщательно, и въехали в деревню.

Магазинчик располагался прямо у дороги, на пятачке сидели три тётки, перед каждой стояло ведёрко прошлогодней картошки, немного пожухшей даже на вид, а у средней тётки еще какие-то ранние грибы в корзинке.

— Женскому совету привет! — провозгласил водитель, выпрыгнув из джипа. — Сидите, девчонки?! Много высидели?! Или без толку?!

— Покупай, вот и будет толк, — ответила самая бойкая. — Сам-то, небось, за сегодня много наторговал! А, Никитос?

— Ой, наторговал! Ой, много!

Махнул рукой и скрылся в избе, переделанной под магазин.

Маня выбралась из машины и поздоровалась с тётками:

— Здрасьте, будь здорова, — вразнобой заговорили они, рассматривая её без всякого стеснения. — Купи картошечки, вот, не надо тебе?

Маня сказала, что ей не надо, спасибо большое, и вбежала в магазин.

Никитос покупал колбасу.

— Машина открыта, — сказала Маня ему в спину.

— Да и шут с ней. — Он обернулся. — Бери, чего тебе надо, у меня позиций много!

Маня подумала и попросила пакет муки и гречку.

Продавщица плюхнула перед ней два пакета, Маня расплатилась и вышла, хотя в избе-магазине было очень интересно! Тут продавалось всё и сразу: водка, селёдка, пиво, сало, огурцы, хозяйственное и земляничное мыло, стиральный порошок, коса, обёрнутая в промасленную бумагу, утюг в коробке, резиновые сапоги, вёдра, лейки, грабли, хлеб, редиска, игральные карты, сосиски и мочёные яблоки в мутном белёсом рассоле.

Маня поставила пакеты в джип, себе в ноги, и, помедлив, подошла к тёткам, ей было неловко.

— Сама-то с Юрьева?

— Из Щеглова, — сказала Маня.

— А Никитос чего? От поста тебя везёт?

— Да, да. Дядя Николай куда-то делся, вот… Никита и подвозит.

— Бери картошку-то, пока все остатки не поели! Через десять дён уж погреба начнём сушить, никакой тебе картошки!

— Да мне пока не нужно, спасибо. — Маня заглянула в корзинку и спросила с изумлением: — А это что?! Сморчки?!

— Как есть они, — согласилась средняя тётка. — Бери хоть сморчки!

Маня точно знала, что вкуснее ранних сморчков нет ничего не свете, что купить их трудно, дорогие и не везде продаются, а тут — на дороге возле сельпо!

— Я возьму, — сказала она, воодушевившись, — конечно, возьму! Сколько?

— Давай триста рублей.

— У нас их не особо едят, — заметила первая тётка ревниво. — Говорят, на мозги похожи, ешь непонятно что!

— Да что вы, они такие вкусные!

— А ты что, умеешь приготовить?

— Умею, — выпалила Маня и достала пятисотрублевую бумажку. — С макаронами! Восторг!

— У меня и сдачи-то нету.

— Да не нужно мне сдачи!

— И как ты готовишь?

— Как это без сдачи?! Погоди, я к Любе забегу, у неё наверняка размен есть!

— Ну, заливаю водой, промываю, чтоб песок сошёл, варю, воду подсаливаю обязательно. Потом на сковородку, в сливочное масло. Обжариваю, не сильно, добавляю белое вино, полстакана.

— Ну?! — удивились тетки. — Прям в грибы вино льёшь?!

— Прям в грибы! Петрушкой рубленой засыпаю. Перчу, солю, а потом сверху на макароны выкладываю. Так вкусно получается! Но нужны именно сморчки!

Одна из тёток толкнула товарку локтем в бок.

— Шур, твой-то если с вином, так и без сморчков макароны стрескает, а?

И они засмеялись.

Из магазина выбежала та, что продавала сморчки, и стала совать Мане двести рублей сдачи. Маня отказывалась и не брала.

— Вы мне лучше скажите, где бы дров купить, только не сырых. Я сырыми топить совсем не умею.

— Дорого встанут, сухие-то!

— И сколько тебе надо? Три куба, пять?

Маня понятия не имела, сколько ей надо, и что это за единица измерения дров — кубы!..

— Дак у Никитоса и возьми!

— Он что, дровами торгует? — удивилась Маня.

— И дровами, и лесом торгует, — дружно заговорили тётки. — У него ж пилорама, да не одна! Он тебе привезёт, и по-свойски сторгуетесь! Везде по четыре двести за куб просят, а он тебе, может, по четыре продаст!

— Кому чего продать? — зычно спросил Никита, загружая в джип покупки. — Щас продам!

— Да вот твоей-то дрова нужны, Никитос! А она не знает, где взять! Чего ж ты ей не подскажешь?

— Моей? Это которой?

— Мне, — призналась Маня и откашлялась хриплым басом.

— Что за вопрос, договоримся! Садись, поехали! Доброго здоровьица, девушки!

Тётки помахали им вслед.

— Тебе вправду дров привезти, что ли?

— А вы можете?

— Чего ж не могу, я всё могу!.. Сколько тебе? Три куба? Пять?

Маня вдруг рассердилась:

— Да что это за кубы?!

— Ну, кубометры! Не на весах же дрова вешать и килограммами продавать! Их кубометрами продают.

— Откуда я знаю, сколько мне нужно! — проговорила Маня, уставившись в окно. — Печку топить.

— У тебя голландка?

— Обычная русская печь у меня!

— Постой, у тебя в доме газа, что ли, нету?! Тут вроде у всех имеется!

— И у меня имеется, — ещё больше рассердилась Маня. — И газ, и отопление и вода и плита!

— А зачем тебе печку топить?

— Что вы ко мне привязались?! Я люблю, когда в доме живой огонь! Люблю на лежанке спать, когда печка тёплая! Готовить милое дело!

— Эт точно! Кашу пшённую знаешь как вкусно в печи запарить?… Или щи?

— Для этого дрова нужны, а у меня почти все кончились!

— Да вообще не проблема, привезу я тебе дров. Куда здесь, налево, направо?

Маня посмотрела и сообразила, что весельчак Никитос привёз её почти к дому.

— Остановите, я тут выйду. Вон наш дом.

— Да погоди ты, не прыгай! Я с тобой зайду, дровник посмотрю.

Маня совершенно не желала, чтоб он с ней… заходил!

Он усмехнулся, всё поняв:

— Я просто посмотрю, — сказал он миролюбиво, — сколько дров везти. Может, пять кубов у тебя и не уместятся!

Они вышли из машины, Маня сгребла свои пакеты с мукой, гречкой и сморчками, и тотчас же в приоткрытую калитку вылетел Волька и стал напрыгивать на хозяйку, похрюкивая от счастья.

— На свинью похожа, — заметил Никитос.

— Все так говорят, — отозвалась Маня. — За красоту и держу!..

Пока она гладила собаку, чесала и приговаривала, ловкий Никита обежал дом и прокричал с терраски:

— И чего, вся поленница?!

Маня закатила глаза, сунула пакеты в руки вышедшей на шум Лёле и тоже зашла за дом:

— Поленница в сарае была, а здесь я остатки сложила.

— А сарай где?

Маня махнула рукой в глубь участка.

— Кто это? — спросила Лёля. — Кого ты привезла?

— Это он меня привёз, — возразила Маня. — Дядя Николай потерялся, а этот в нашу сторону ехал.

— Деловой, — заметила Лёля.

Вдалеке за кустами в сарае что-то гремело и падало. Наконец на дорожке показался Никита. Он шагал широко и вытирал о штаны загорелые руки.

— Ну, туда и семь кубов войдёт. Только тебе крышу нужно до осени поправить, слышь, Мария? Сарайка ничего, постоит ещё, а крыша в одном месте совсем худая, дождём заливать будет.

Он дошёл до террасы, увидел Лёлю и поздоровался вежливо:

— Здрасьте.

Лёля тоже вежливо поздоровалась и спросила:

— Хотите чаю?

— Мне ехать надо, — отказался Никитос, как показалось Мане, с сожалением. — Ну чего, хозяйки? Сначала дровник нужно починить, а потом уж дрова покупать.

— Как же мы его будем чинить? — спросила Маня, чувствуя себя дурой.

— Хотите, я людей подошлю! Только им заплатить придётся!

— Сколько?

— Прикинем. Мимо поеду, привезу плотника, он оценит. Ну, всего хорошего!

И пропал с глаз, с той стороны дома замолотил двигатель.

— Как ты съездила, Манечка?

— Ужасно, как! Всё пришлось повторять заново, и не посторонним людям, а вдове, а она, знаешь, как будто ничего не понимает. Он у неё спрашивает, где она вчера была, а она отвечает: «Я не помню».

— Кто — он?

— Следователь Раневский. И забрал её! У меня, говорит, есть все основания считать, что вы застрелили собственного мужа! А вчера у него были такие же основания считать, что Максима застрелила я!

— О господи.

— Ничего я не понимаю в работе правоохранительных органов, — пожаловалась Маня. — В детективах всё не так. Алекс мне сто раз говорил, что любой детектив — ложь от первого до последнего слова.

Лёля подумала немного:

— Самая серьёзная и большая правда детектива в том, что за преступлением всегда следует наказание. В любом случае. Это самая наиглавнейшая правда, Маня. Я тебе как преподаватель литературы говорю.

— В литературе так и есть, а в жизни?

— В жизни тем более!

Остаток дня Маня провозилась со сморчками, сама перед собой делая вид, что сейчас сморчки гораздо важнее, чем брошенный на полуслове текст. Когда пошёл дождь — он всё-таки пошёл! — Маня решила, что нужно затопить печь, и долго возилась ещё с печью.

Лёля валялась с книжкой на диване имени Орхана Памука или Харуки Мураками и время от времени лениво интересовалась, не нужна ли Мане её помощь.

Мане помощь была не нужна.

Натянув штормовку, она отправилась в сарай и прикатила оттуда тачку дров — последнюю. Дождь стучал по брезентовому капюшону штормовки как по железной крыше.

Волька мужественно сопровождал хозяйку, весь вымок и продрог.

Маня перетаскала дрова к печке, скинула мокрую одежду, посмотрела в огонь и сказала громко и тоскливо:

— Всё не так. Они или что-то скрывают, или пытаются защититься, но они почему-то врут.

— Кто врёт, Манечка?

— Все, — ответила Маня.

Весь следующий день Маня прилежно писала, этому очень способствовал дождь. Он зарядил надолго, у крыльца стали лужи, и Манин любимый куст пионов совсем поник от воды.

В романе у неё тоже сразу же пошёл дождь, и герой путешествовал туда-сюда, мокрый насквозь.

Алекс всегда ругал Маню за излишний натурализм и за то, что она, как акын, который «что вижу, то пою», пихала в роман всё, что её окружало, — дурную погоду, собаку, собственную лень, подслушанный разговор. Алекс считал, что литература не есть отражение жизни, а Маня запальчиво отвечала, что литература есть преломление жизни, и это самое интересное!..

Текст получался плохой, вялый, слова какие-то… хлипкие, студенистые, и Маня отлично знала, почему так. Она неотрывно думала об убийстве, и приключения собственного героя ей были неинтересны.

Под вечер она решила, что с утра поедет в город, в библиотеку.

…А что такое?… Ей нужны… эээ… материалы. Она должна как можно больше узнать о списках Серафима Саровского, а узнать о них она может только в библиотеке!

Маня понятия не имела, где именно в Беловодске библиотека и какая она, но легко убедила себя, что ей туда прямая дорога. Она вообще виртуозно умела убедить себя в чём угодно.

Приехав в город, разумеется, ни в какую библиотеку она не пошла, а отправилась прямиком в особняк «Регионстальконструкции», господи помилуй.

Роман Сорокалетов, завидев писательницу на пороге своего кабинета, отчего-то нисколько не удивился.

— Хорошо, что ты приехала, Маня, — сказал он мрачно. — Проходи, садись. Тебя без пропуска пустили?

— Меня без пропуска только в Государственную Думу не пускают, — отмахнулась Маня. — У них особый режим. А так в основном везде!

Маня плюхнула на диван рюкзачок.

— Как там Женя? Её отпустили?

— Да, как же! — выговорил Роман с отвращением. — Пока они раскачаются!

— А что?

— Проверяют алиби. Она же не говорит, где в воскресенье была!

Маня вздохнула:

— А почему не говорит, ты не знаешь?

Роман пожал плечами и почесал бороду.

Деловые люди, как и лесники, нынче все при бородах, подумала Маня. Только эти, деловые, бороды отличаются от бород лесных!.. Эти бороды чешут, умащивают, стригут, холят, а те как попало растут!..

— Ромка, расскажи мне про них, про Женю и Максима. Какие они?

— Маня, — взмолился Роман, — я уже следователю двадцать раз рассказывал! И ты туда же!

— Я туда же, — подтвердила Маня.

Роман поднялся, походил по кабинету, достал из стеклянного ящика, по всей видимости холодильника, «Боржоми» и предложил:

— Хочешь? — И, не дожидаясь ответа, глотнул прямо из горлышка. — Ну, я их знаю лет двадцать. Мы в каком году институт окончили?

Маня закатила глаза.

— Ну вот именно. Я года два отработал в НИИ машиностроения, скука смертная и денег три рубля. А Максим тогда первый завод перепрофилировал. Ну, и взял меня инженером!..

— Где был завод?

— Первый? В Дмитрове. Я в Москве жил, он на производство из Беловодска ездил, потом поблизости избушку купил, чтоб ночевать и поменьше мотаться. Потом мы вместе второй завод наладили, уже здесь, в Беловодске. Мы с Юлькой сюда переехали, с тех пор живём.

— А жена Максима? Кто она? Откуда?

— Вроде питерская, но точно я не знаю! У нас она никогда не работала и в наши дела не встревала. Но она такая… правильная, Женя. У неё всё по порядку. Дети учатся, всякий там конный спорт, шахматные секции, языки. Гостей принимает в любое время дня и ночи, если Максу нужно, и губернатора может принять, и министра!..

— Скучная? — подумав, спросила Маня.

— Да не скучная она! Правильная, я же говорю! И не могла она Макса застрелить, ну, не могла, ты понимаешь? Он для неё смысл жизни!

— Она так его любила?

— Мань, чего ты как в пионерском лагере-то? Может, и любила, почём я знаю! Она ничем, кроме него, не занималась! Его гостями, его друзьями, его домом, его обедом! Чтоб у него дело шло!

— Ну, — сказала Маня, — это классика жанра. Жена ухаживает, муж растёт. Потом вырастает и меняет старую жену на новую. Максим не собирался, не знаешь?…

Роман посмотрела на неё, словно решался, сказать или нет, и… не решился.

— Я не знаю. — Он отвернулся, и Маня поняла: врёт.

Всё он знает.

Стало быть, портрет, засунутый в самую глубину выдвижного ящика, неспроста.

— Маня. — Роман с размаху селя рядом и допил из бутылки воду. — Послушай меня. Ты же мастер всяких… головоломок. Маня, ты должна найти убийцу.

— Здрасти-приехали.

— Маня, мы должны сами, ты пойми! Этот Раневский мальчишка совсем, его, должно быть, на это дело и кинули, потому что не жалко. Ну, напортачит, спишем! А мне убийца нужен. Как я работать стану, если не узнаю? А вдруг правда какие-то конкуренты у нас завелись и следующий я?…

Маня подняла брови.

— Да, да, всякое может быть! Если я чего-то не знаю? У меня дети, Маня! И Юлька!

— А ты сам? — спросила писательница и прищурилась. — Ты не убивал его, Ромка?

— Сдурела?!

— А вдруг у тебя план захватить бизнес? Не половину, а весь, целиком?

— Маня! — Роман хлопнул ладонью по кожаному подлокотнику дивана. — Мне и половины много! Я его целиком не вывезу, бизнес этот!.. И потом!

— Что?

Он вдруг как-то сник. Помолчал и выговорил, морщась:

— Меня ведь тоже могут посадить. Если окажется, что у Жени алиби, следующий кандидат на нары — как раз я. Даже ты спрашиваешь, не собирался ли я захватить бизнес!

— Н-да-а-а, — протянула Маня. — Но из меня сыщик аховый, Ромка. Я только в книжных убийствах разбираюсь.

— Ничего, в этом тоже разберёшься.

Они посидели молча.

— Что у тебя с ногой? — рассеянно спросила Маня.

— А?…

— Вон, нога забинтована, ты что, упал?

— На корте полез за мячом и о проволоку ободрался.

— Понятно.

И они ещё посидели.

— У Максима есть ещё родственники, кроме жены и детей? Родители? Может, тётя с дядей?

Роман какое-то время вспоминал.

— Брат есть, что я точно знаю. Они почти не общались вроде, он сидел по малолетству, а может и не только по малолетству.

— Так, может, брат его застрелил?!

— Маня, всё может быть! Разберись, я тебя как человека прошу!

…Зря он старается! Маня всё для себя давно решила — она и приехала сегодня в особняк, потому что точно знала: этого дела она так не оставит.

Человека застрелили у неё на глазах, и самое меньшее, что она может сделать, — узнать, кто и за что убил!

— Я бы съездила к ним в дом, — сказала Маня. — Ты можешь договориться, чтоб меня впустили? Или там нет никого?

Роман поднялся, подошёл к столу и стал выдвигать ящики, один за другим.

— Сейчас, сейчас, — бормотал он.

И наконец выудил связку ключей.

— Что это? — удивилась Маня.

— Ключи от дома Макса, — как ни в чём не бывало ответил Роман. — Вот это брелок от ворот, таблетка от калитки, а это от замков.

— Почему у тебя его ключи?!

— А у него от моего. — Роман грустно улыбнулся. — Мы так в своё время договорились, запасные ключи держать на работе. Хотели охранникам отдать, а потом решили, что у себя держать надёжней. И чтоб ни у кого соблазна не было, поменялись, понимаешь?

Маня смотрела на приятеля во все глаза.

— Ну, если у него ключи вытащат, они к его дому всё равно не подойдут, потому что это мои! А вот этими мой тоже не откроешь.

— Тонко, — оценила Маня. — У вас там, небось, вооружённая до зубов личная королевская охрана и снайперы на крыше, а вы ключами поменялись, как маленькие!

— Нет у нас снайперов никаких, Маня.

— Ты всё же позвони, в доме наверняка кто-то есть.

В дом Максима Маня отправилась на той же роскошной машине, которая третьего дня везла её в деревню.

После дождя город выглядел умытым, весёлым, чистеньким. Может, оттого, что не было пыли, а может, оттого, что прохладный воздух был как-то удивительно прозрачен, хрустален и пахло рекой и молодой листвой — хорошо!

Маня нервничала и мёрзла, ноги в летних кроссовках совсем заледенели.

Она поджимала пальцы, пересаживалась и всё думала, думала. В её мыслях как будто постоянно присутствовал ещё и Алекс. Она с ним спорила, не соглашалась или, наоборот, внимательно слушала и всё что-то хотела ему доказать, чтоб он увидел наконец, какая она умная, находчивая и самоотверженная!

Но он не видел.

— Приехали, — сказал водитель. — Подождите, я вам открою дверь.

Маня выбралась из машины, постояла, посмотрела по сторонам — никого, только монументальный забор и ветви деревьев над ним, и позвонила в калитку.

Открыли почти сразу, как в тот, первый раз, когда приехала смотреть иконы.

Маня пошла по дорожке, вымощенной, как в сказке, розовым кирпичом, к едва видневшемуся вдалеке дому.

…Что она станет здесь искать?… Зачем приехала?… Разве она на самом деле находчивая и умная?! Всё наоборот — размазня, лентяйка, обманщица, обманывает себя, Лёлю вот обманула, ибо не собиралась ни в какую библиотеку, обманывает Алекса, который уверен, что она много работает и уезжает в дальние края, исключительно чтобы работать!

А она уезжает… от него.

Хорошо бы от себя тоже уехать.

На пороге дома поджидала женщина средних лет в джинсах, толстовке и чёрной газовой косынке на голове, повязанной концами назад, — знак траура.

— Здравствуйте, — поздоровалась Маня.

Женщина тихо поздоровалась в ответ.

— Меня зовут…

— Я знаю, Роман Андреевич предупредил, — перебила женщина. — Проходите.

В доме было тихо, как в склепе, слышно, как где-то тикают часы. Зеркала в передней завешаны чёрной тафтой.

— Такое горе у нас, — проговорила женщина, заметив её взгляд. — Да вы проходите, проходите. Не разувайтесь, у нас не принято. Вы ведь с Максимом дружили, да?

Маня согласилась: да, дружили.

— Я так и поняла, — кивнула женщина. — Меня Маргаритой зовут, я присматриваю за домом.

— Давно? — тут же спросила Маня. — Присматриваете?

— Да как дом построили, так я и пришла, — Маргарита улыбнулась. — Тому уж лет семнадцать! Маша совсем маленькая была, я её вырастила. А вы прям в тот… день у нас были?

Маня кивнула.

Маргарита махнула рукой, глаза у неё налились слезами.

— Как дети выросли, я по выходным перестала приходить. А если бы здесь была, может… ничего бы и не стряслось! Господи, да что ж это делается! Таких людей разве можно убивать?! Их на выставку достижений нужно, чтоб на них все смотрели и пример брали!..

— Мы в тот день с Максимом Андреевичем разговаривали в его кабинете, — начала врать Маня. — И я там забыла… очки. Не эти, — и она сдёрнула очки с носа, — а другие! Можно я посмотрю?

— Конечно, конечно, проводить вас? Или вы знаете?

— Знаю, — соврала Маня ещё более лихо. — На второй этаж, да?

— Да, да, и направо. Если помощь не требуется, я с вами не пойду, не могу, и так уж третий день плачу. А там всё как будто он только на работу уехал. Я вам чаю согрею. Будете? Или хотите, кофе сварю? С бутербродами? Я страсть как люблю ваши книжки читать, и как передача какая с вашим участием, никогда не пропущу, уж больно толково вы говорите!

— Спасибо, — пробормотала Маня. — Чаю выпью с удовольствием.

По лестнице морёного дуба с резными панелями по стенам она поднялась на второй этаж и замерла — слишком много дверей, а времени маловато.

Добрая Маргарита наверняка не станет ждать её с чаем час или полтора.

И — самое главное! — Маня понятия не имела, что именно будет искать. Какие такие улики и вещественные доказательства?…

Маня наугад открыла первую дверь и оказалось в библиотеке — от пола до потолка книжные шкафы, стремянка на латунных колёсиках, покойные кресла, торшеры, окна в сад. Она с удовольствием осталась бы тут жить, её всегда тянуло остаться жить в любой библиотеке, но она мужественно заставила себя выйти и открыть следующую дверь.

По всей видимости, это и был кабинет Максима — очень похожий на рабочий, но всё же попроще, полегче. Здесь на стенах вместо фотографий машин и механизмов были пейзажи, кресло барское, разлапистое, на столе книжка страницами вниз.

Маня посмотрела.

Алексей Толстой, «Пётр Первый».

Ни цветов, ни фотографий детей и жены.

Маня обошла стол, заглянула в бумаги — какие-то сметы, счета, схема на миллиметровке. С правой стороны прибор — серебряный поднос, на нём штоф и два хрустальных толстодонных бокала. Маня открыла пробку и осторожно понюхала. Так и есть, виски. На двухэтажной подставке красного дерева лежали папки, Маня перебрала их.

Договоры, соглашения о намерениях, статья в журнал «Чёрная металлургия».

В самой нижней зелёной папке оказались плотные, словно на картоне, фотографии, переложенные папиросной бумагой. Маня аккуратно откинула тонкий покров и посмотрела.

И удивилась.

Никакой чёрной металлургии и механизмов!

На фотографиях, больше похожих на картины, были изображены… драгоценности. Жемчужное ожерелье, очень искусно снятое, словно живое. Маня потрогала картинку, уверенная, что ощутит гладкую прохладу жемчуга. Венчал ожерелье изумруд дивной красоты в обрамлении крупных бриллиантов. Изумруд был размером, Маня прикинула, с циферблат мужских часов, то есть огромный!.. Ожерелье было сфотографировано с разных сторон, в разном свете и ракурсах.

Маня переложила несколько картонок.

Серьги — крупные жемчужины на изумрудных каплях — тоже были сфотографированы со всех сторон, очень тщательно.

…Что это может быть? Музейный экспонат? Максим Андреевич на досуге промышлял кражами царских драгоценностей из Грановитой палаты?

Маня подумала, воровато оглянулась и сунула папку в свой рюкзак.

Выбралась в коридор, бесшумно открыла следующую дверь и тут же обо что-то споткнулась так, что не удержалась на ногах, бухнулась на колени, зашипела от боли, вскочила и прислушалась.

Вроде всё тихо.

Ноге было больно, Маня наклонилась и стала тереть её изо всех сил, а потом посмотрела, что попалось ей на пути — чемодан. Огромный синий чемодан на колёсиках. От Маниного падения он отъехал далеко в сторону и замер, упёршись в кресло.

Судя по всему, она оказалась в комнате Жени. Здесь было светло, просторно, легкомысленные шторы, диван с подушками. В кресле торчал большой меховой кролик, раскинувший смешные длинные уши — очень женский интерьер.

Маня попробовала приподнять чемодан — он оказался очень тяжёлым, видимо, его собрали в какую-то дальнюю поездку. Куда Женя собиралась уезжать и когда?…

Потом Маню заинтересовали картины на стенах — роскошные натюрморты, сплошь цветы, фрукты и вазы. Они была написаны на… фарфоре, на огромных фарфоровых пластинах, очень тонко, филигранно. Маня читала когда-то о такой росписи фарфора — технология считалась уникальной и стоила бешеных денег.

На столе, обитом розовой кожей, Маня обнаружила альбом для рисования, карандаши, несколько книг по истории Средневековья, целую коллекцию ручек и больше ничего, ни одной записи, ни одной картинки в альбоме, пусто.

Зато на комоде позади кресла теснилось множество фотографий детей, маленьких и подросших, Максима, совсем молодого и постарше, за фотографиями обнаружился диплом в солидной золочёной рамке.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Строчка из песни А. Пришельца «Наш край».

2

Татьяна Устинова. «Судьба по книге перемен».