Листья на ветру

Татьяна Пуляева, 2023

Рассказ о молодых людях, которые начинают самостоятельную жизнь. Первая любовь, взаимоотношения с родными, дружба, неясные планы на будущее – все то, что может тревожить молодого человека в восемнадцать лет.

1

Бывают такие моменты, когда тебе кажется, что решается твое будущее. И трудно сделать опасный шаг, и страшно его не сделать.

В том поселке, в котором жила наша семья — бабушка, тетя и я — было одно место, которое в моем еще детском воображении было окутано, словно осенним туманом, какой-то загадочной тревогой. Представьте себе маленький поселок с населением в четыреста пятьдесят жителей, окруженный лесом, в нем есть школа, почтовое отделение, небольшой магазин, детский сад, администрация и библиотека, несколько разваливающихся деревянных домов и, построенных еще в советское время, двухэтажных многоквартирных домиков — все носит на себе печать какого-то разрушения и забытья. Все, кроме восстановленной усадьбы поэта, к которой ведет длинная, невероятно прямая аллея.

Казалось, что эта усадьба — настоящая реальность, таким новым и нарядным стоял этот дом, таким ухоженным был старинный парк. Когда я заходил в музей (в музее работала моя тетя и, конечно, я мог зайти в него бесплатно), я словно погружался в атмосферу тепла и уюта. Наверное, я сделал бы все, что угодно, чтобы иметь такой же дом. Его комнаты были не так уж просторны, но прекрасно расположены: гостиная, столовая, кабинет и спальня помещика, кабинет и спальня помещицы. Старинная мебель, шкафы с книгами позапрошлого века, причудливые вещи, цветы в вазе, заботливо поставленные моей тетей на столе в гостиной… Ни одной пылинки на рояле, ни одного пятнышка на старом ковре. Этот дом был жилым, ребенком я верил, что этот дом обитаем, потому что иначе не мог быть в нем такой порядок и такой уют. В детстве мне было страшно бродить одному по его комнатам, все мне казалось, что вот сейчас из соседней комнаты выйдет женщина, шурша кринолином, или грозный помещик с хлыстом, с налитыми кровью глазами. Я был здесь незваным гостем, это был не мой дом.

Неподалеку от поместья располагалась церковь, построенная в восемнадцатом веке. Иногда в ней проходили службы, и моя бабушка их посещала. Пока шла служба, я обычно бродил около церкви. Около неё были три могилы: помещика, его жены и одного молодого человека, брата помещицы. Судя по надписи на плите ему было не более двадцати двух лет. Я помню, мне было лет пятнадцать, когда я впервые вдруг задумался, отчего он мог умереть так рано. От чахотки? Может быть, он был убит на дуэли? В те времена это было в порядке вещей.

— Его убили на дуэли, — сказал дядя Сергей, остановившись около меня, когда я как-то стоял около старой плиты. — Глупо. Нисколько не пожил.

Я обернулся к нему. Дядя Сергей любил пропустить стаканчик, особенно по воскресеньям, вот и сегодня от него пахло спиртным, а когда он был в состоянии опьянения, то любил рассказывать сентиментальные истории. Ему нельзя было верить.

— Из-за чего? — спросил я тихо.

— Из-за женщины, конечно, из-за семьи, — равнодушно ответил он и сплюнул в сторону. — Пусть тебе это будет наукой. Вот он, лежит, убитый ни за что, а ведь, наверное, и не знал, что такое любовь, ничего не испытал, одни мечты, одни надежды. Вот она — цена этим мечтам и надеждам.

— Мало ли несчастных случаев.

— Хм, несчастных случаев-то немало, — согласился он, закуривая, — только искать их самому не надо. Дуэли устраивали. Глупо. Конечно, его оплакали, наверное, все, как положено, только знаешь, как гляну на эту плиту, так и жаль парнишку, хоть и прошло два века. Много таких и раньше было, и теперь есть, у которых гордости много да идей разных, да понятия о чести, только вот не то что счастье, а жизнь саму у них быстро отбирают, у птенцов-то таких.

— А вы не знаете этой истории?

— Не знаю. Да и знать-то тут нечего, — сказал дядя Сергей с какой-то обидой, будто почувствовал, что я сомневаюсь в его словах. — Я это тебе к тому говорю, чтоб наука тебе была. Взглядывай почаще на плиту-то.

— Мне это ни к чему, да мне и не из-за кого драться, — сказал я, улыбнувшись,

и пошел к своему дому.

2

Я не был влюблен, я внушил себе, что никогда её не любил.

Хотя мы были знакомы с детства, так как жили в одном поселке, ходили по одной улице и виделись постоянно в школе, я как-то не замечал её до того дня, в начале сентября, когда мы нечаянно столкнулись на пустынной улице. Была суббота, по вечерам в субботу приезжали ребята из соседнего города, и мы играли в футбол на старом поле неподалеку от школы. Я был нападающим. В тот день я тренировался, я был настолько поглощен упражнениями с мячом, что не обратил внимания, как навстречу мне кто-то едет на велосипеде. Не знаю, почему она не сошла с велосипеда раньше, раз видела меня, но только я помню, как меня что-то толкнуло, женский крик и вот мы уже оба в пыли, на земле.

— Сумасшедший! — сказала она зло, поднимаясь и отряхивая пыль с джинсов. — Бегал бы лучше по своему полю.

Я поднялся.

— Не ушиблась?

Я часто думал потом, что мне надо было забрать свой мяч и убраться молча подальше от неё, но я почему-то остановился и смотрел на неё так, как будто видел впервые.

— Нет. А ты?

— Нет.

Тут я только заметил, что по дороге рассыпаны листы с отпечатанными нотами и стал их подбирать. Она положила их в большую папку с завязками. По-видимому, она ехала к Людмиле Дмитриевне, учительнице музыки, дававшей уроки в своем маленьком доме на самой окраине поселка. Подозреваю, что Света была её единственной ученицей за долгие годы.

— Готовишься к матчу? — спросила она.

— Да, будет сегодня, в четыре.

Она кивнула и уехала. А я остался стоять на месте и смотрел ей вслед, пока она не скрылась за поворотом. Я не знаю, почему эта встреча вдруг приобрела для меня какое-то особенное значение, что в ней было такого уж невероятного, но я почему-то думал о ней несколько часов.

Мне вдруг стало интересно, какой у неё характер. Ведь это странно видеть человека каждый день, разговаривать с ним время от времени и в то же время ничего о нем не знать. Например, зачем она учится играть на пианино, раз у неё дома пианино нет? Почему она никогда не бывает в окружении подруг? И что она подумала обо мне, когда мы так нечаянно столкнулись на этой старой пыльной улице? Считает ли она меня красивым?

Как я уже говорил, матч был назначен на четыре. К вечеру похолодало и пахло дымом от запаленных костров на приусадебных участках. Погода была пасмурная, небо все было в тяжелых темно-серых тучах, время от времени ветер нес с собой сорванные с деревьев желтые листья. Мы начали игру. Надо сказать, что игроки нашей команды не были одинакового возраста и, конечно же, не были одинаковой физической подготовки. Например, Миша, игравший в обороне, был слегка полноват и часто задыхался от бега, Родион был вратарем, но такого маленького роста, что когда вдруг мяч оказывался около наших ворот, мы все с тоской думали, что он не сможет его поймать и он его не ловил. Наши противники были и старше, и сильнее. Подозреваю, им так нравилось ездить в наш поселок на подобные матчи просто потому, что всегда они у нас выигрывали. С криком носились они по полю, точно передавая друг другу пас, пока легко не забивали мяч в наши ворота. Обычно игра заканчивалась со счетом в 6:0 не в нашу пользу, и я до сих пор не могу понять, как у нас хватало упрямства играть с ними в следующий раз, и еще раз в следующий, неизменно проигрывая и с ожесточением наблюдая, с каким самодовольством эти пришельцы выхаживают по нашим улицам, громко смеются и хвастливо смотрят по сторонам. На этих матчах почти никогда не было зрителей с нашей стороны, если не считать, конечно, дяди Сергея, который сидел обычно на вкопанном в землю колесе и курил. Мы между собой смеялись, что, когда в нас разочаруется этот старый пропойца, тогда уж можно будет, наконец, признать, что мы недостойны играть на этом поле, перепаханном ногами многими поколениями мальчишек нашего поселка. Но он упорно не хотел разочаровываться и приходил на каждый матч, и наблюдал за нами, не кричал, не подбадривал, не давал советов, он просто смотрел на нас и курил. Лишь один раз после одного разгромного матча, когда мы проходили мимо него, он вдруг с какой-то досадой сказал: «Хоть бы уж наваляли им, что ли», и, как обычно сплюнув в сторону, поплелся к своему дому.

Мы стали играть. Кажется, прошло не больше десяти минут, как мы забили первый гол и остановились, пораженные случившимся. Мы стояли, глазея на растерянных соперников, и вдруг пошел дождь. Это было невероятно. «Волки» пошли в атаку, мы стали защищаться, но этот дождь, он как-то странно действовал на нервы, никогда раньше мы не играли в дождь, я бы даже сказал, у нас не было ни одного поражения в дождь, и мы двинулись в контратаку и забили второй гол. Я не могу объяснить, что вдруг с нами сделалось, мы кричали, обнимались, упиваясь своей победой, мы как-то выросли в собственных глазах и не были уже ни толстыми, ни неуклюжими, ни маленького роста, мы были хитрыми, коварными и быстрыми, мы стали быстро перестраиваться, обходить «волков» и забили третий гол. Наверное, мне никогда не забыть этой игры под проливным дождем. Мы выиграли со счетом 7:0, это был самый невероятный матч в моей жизни. Мы выиграли в первый и в последний раз, больше те мальчишки в наш поселок не приезжали играть ни разу.

После матча мы шли, обнявшись, по улицам поселка и горланили песню своей команды. Люди высовывались из окон, и, увидев нас, грязных, мокрых и безумных от счастья, кричали: «Ну наконец-то, медведи!» Мы махали им сорванными футболками, как флагами, и кричали: «Ура!», как будто возвращались не с матча, а с войны.Мы были героями, мы отвоевали свой поселок, это была наша земля.

3

— Какой же ты смешной, — сказала тетя, когда я вернулся домой. — Подумаешь, какой-то матч. Это же всего лишь игра.

— Нет, это была битва.

— Воин, ты знаешь который час? Ты весь грязный, сейчас будет звонить твоя мать, и если ты покажешься ей в таком виде…

Тетя не договорила и погрозила пальцем, как будто в этом случае меня ждала страшная кара.

Мама звонила обычно в девять часов вечера. Сначала она разговаривала со мной, потом с бабушкой и очень редко с тетей. Она с папой работала в Москве вот уже семь лет, и виделись мы только по праздникам. Сначала родители попеременно приезжали, как только у каждого из них был отпуск, затем эти приезды стали реже: только на новогодние каникулы и на мой день рождения. Но звонили они через день. Помнится, я очень скучал по ним в первые полгода, но затем привык и уже не мог представить свою жизнь рядом с ними. Они стали как-то отдаляться от меня, смешно, но временами я уже начинал как-то неловко чувствовать себя при разговоре с ними и, когда я думал, что через год мне придется поехать в Москву и жить там, так как маме хотелось, чтобы я непременно учился в Москве, мне становилось тоскливо. Да и как жить втроем в однокомнатной квартире? Я был у них пару раз и я не могу сказать, чтобы мне понравился район, в котором они жили, их съемная квартира. Я помню, мы гуляли по Москве, было пасмурно, моросил мелкий дождь, но мы все равно поехали в Третьяковку, я очень устал, продрог и был голоден, когда мы вернулись, я упал на свою раскладушку и проспал весь вечер. Я не знаю, какие возможности мама видела для меня в этом городе. Она говорила, что у меня нет честолюбия, нет стремления вырваться из рутины, я не понимал этого слова. Для меня мой поселок был огромным и интересным миром и пусть я был знаком лишь с сотней его жителей, но это были все необычные люди. «Неужели тебе там не скучно?» — спрашивала мама. Мне не было скучно. По воскресеньям я подолгу ездил верхом на лошади — не было такой тропы в нашем лесу, по которой мы не прошли бы вместе с ней неспешным шагом, — ловил карасей в озере, неподалеку от заброшенной деревни, собирал грибы, а наша игра в футбол летом и в хоккей зимой? Кроме того, иногда, не чаще одного раза в месяц, мы ездили с ребятами в областной центр и гуляли по огромному торговому центру. Обычно обо всех своих приключениях я рассказывал тёте вечером за чаем. Она пила чай только с вареньем, и, когда я рассказывал, сколько проехал в этот день верхом, она слушала, широко раскрыв карие глаза и, наконец, вздыхала: «Ах, если бы я была мальчишкой!» Она брала с меня клятву, что я научу её рыбачить и различать грибы, но вообще-то её никуда нельзя было вытянуть дальше музея-усадьбы. Все, что было дальше старого парка, внушало ей какой-то трепетный ужас, казалось непроходимыми дебрями, в которых любого подстерегает множество опасностей. Весь мир был для неё сосредоточен в музее. Я думаю, она любила его гораздо больше, чем нашу старую квартиру на втором этаже кирпичного двухэтажного дома. Ей нравилось представлять себе, что этот большой уютный дом принадлежит ей и часто, когда приходила Света, она просила её сыграть на старом рояле какой-нибудь романс или вальс. И, когда медленные грустные звуки разносились по этому пустому, но ярко освещенному по вечерам дому, казалось он оживал, и лицо тети становилось другим, еще красивее и приветливее. Нет, она бы тоже не уехала из нашего поселка, она меня понимала.

В тот вечер я недолго разговаривал с родителями, рассказывать им было нечего, о футболе я умолчал, мама бы сказала, что это пустое ребячество. Вместо того, чтобы болтаться на улице, я должен больше заниматься, чтобы летом успешно сдать ЕГЭ. «Открывай книгу, читай, разбирай, учи, — обычно она повторяла эти слова как заповедь, — иначе будешь глупым и необразованным и не поступишь в институт. Я надеюсь, ты не хочешь всю жизнь прожить там?» Я бы хотел всю жизнь прожить здесь, но я понимаю, что это невозможно просто потому, что здесь нет работы. Я не смогу здесь содержать себя, и я буду вынужден уехать так же, как мои родители. Но у меня был впереди год, нет, даже меньше, чем год.

Ночью я долго не мог заснуть. Я вдруг подумал, что я не должен думать о ней, ведь это все равно ничем не может закончиться еще и потому, что через год меня здесь не будет. Но все же, это так долго, целый год! И это так мало, всего лишь год.

4

«О чем ты думаешь, парень? Ты словно не от мира сего!» — я слышу это на работе постоянно. К вечеру я так устаю, что, приходя с работы, сразу ложусь спать и странное дело, не могу уснуть. Наконец, чтобы погрузиться в сон, я начинаю вспоминать, я переношусь в другой мир.

Наверное, именно с этого дня я заболел. Никак иначе я не могу объяснить того состояния, в котором я находился. Я вдруг постоянно стал думать о ней, и она стала мне сниться. Эти сны были так реальны, что, когда я просыпался, я подолгу не мог сообразить что это: отрывки воспоминаний из каких-то событий или всего лишь мои фантазии. Я встречал её каждый день, мы попадались на глаза друг другу постоянно, даже не желая этого. Наверное, в этом не было ничего удивительного, ведь наш поселок так мал, что трудно не встретить в нем каждый день своего знакомого, но до того дня я её не встречал. Мне казалось, я знаю о ней все: над чем она смеется, из-за чего грустит, о чем мечтает, что будет делать вечером, хотя мы не сказали друг другу ни единого слова. Я вдруг вспомнил, как она качалась на качелях около своего дома, когда нам было шесть лет, как обожгла руку, пытаясь вытащить запеченную картошку из костра, когда нам было восемь, как играла в салки с подругами в старом парке и визжала так же пронзительно, как и остальные десятилетние девчонки. Я помню, как она рассказывала стихотворение нашего помещика, стоя у школьной доски, и тонкий солнечный луч играл на её черных, слегка вьющихся волосах. Она читала стих без всякого выражения, смотря в окно, как будто думала о совсем другом, и вдруг, запнувшись, замолчала и посмотрела на меня, как будто ища поддержки и я прошептал ей забытую ею фразу. В тот день я не знал этого стихотворения и в тот день я вдруг запомнил его на всю жизнь. Я слышал эти слова постоянно весь остаток дня и, даже засыпая вечером, я услышал вдруг её голос, нет, шепот, произносивший эти слова, и увидел её глаза, её лицо, и солнечный луч, скользящий по её щеке и по её губам.

Мне надо было обо всем этом подумать. «Ты стал какой-то тихий, — говорила тетя, — уж не влюбился ли? Может быть, что-то в школе не так?» Я никогда не мог понять, как эти женщины все подмечают, но это становилось невыносимо. Я старался уйти из дома, и у меня был хороший предлог: по воскресеньям я договаривался с дядей Семёном, что погуляю с его лошадью, Звездочкой. Ей нужна была хорошая пробежка, а дяде Семену было лень лишний раз выводить её на старый луг, и я упрашивал его разрешить мне на ней прокатиться. Я неплохо езжу верхом лет с десяти и даже могу брать небольшие препятствия. Звездочка очень умна и мы с ней быстро подружились. Когда стоишь рядом с нею и гладишь её, например, по шелковистой мордочке, она бьет правым копытом и как будто кланяется, она терпеливо дает вычистить свои подковы, расчесать гриву и хвост, обожает яблоки и кусочек свежего батона. Она знает все тропинки нашего леса гораздо лучше меня и, стоит мне задуматься и опустить поводья, как она сама решает отвезти меня в поселок. Она любит класть свою голову мне на плечо, совершенно не думая о том, что она тяжелая. У неё удивительные карие глаза с огромными пушистыми ресницами, и, когда она внимательно на тебя смотрит, кажется, что она умнее и лучше человека, что она все понимает и знает про тебя. Дядя Семен разрешал мне кататься на Звездочке в обмен на работу в музее-усадьбе, он работал там дворником. По выходным обычно приезжали туристы и все тропинки старого парка, длинная аллея, ведущая к усадьбе, должны были быть тщательно выметены, что непросто было сделать из-за сильного листопада. Дядя Семен не справлялся один с этой нелегкой работой, и я ему помогал. После трех часов такой работы, поначалу у меня так болели руки, что я не мог поднести к губам чашку с водой, такой тяжелой мне казалась метла, но за то лето и осень я привык к работе дворника и с удивлением обнаружил, что руки и плечи стали у меня мускулистыми. Тетя сказала, что я когда-нибудь стану похожим на Герасима из рассказа Тургенева «Муму», но я думаю, что это неплохо. В общем, мне хотелось, конечно же, чтобы Света когда-нибудь увидела меня скачущим верхом на лошади, но наша следующая встреча произошла тогда, когда я подметал дорожки в усадьбе. Увидев меня, она насмешливо и как-то брезгливо подняла брови и, усмехнувшись, кивнула. Я еле слышно сказал ей «привет» и так и не услышал ответа. Она важно прошла по выметенной дорожке к дому, где стояла группа незнакомых ребят. Я видел, как они разговаривают о чем-то, хотя всеми силами старался не смотреть в ту сторону. Они все были хорошо одеты и у всех были какие-то странные одинаковые стрижки. Как бы это объяснить: от них разило благопристойностью и воспитанностью за несколько километров, складывалось впечатление, что им уже за сорок, и они работают по дипломатической части. Это были чужие люди. Я сел на скамейку, решив передохнуть. Вечером надо будет спросить у тети, откуда приехали эти мальчишки.

Конец ознакомительного фрагмента.