Голуби над куполами

Татьяна Окоменюк, 2020

Новый остросюжетный роман немецкого русскоязычного прозаика Татьяны Окоменюк поднимает проблему выживания человеческого сообщества в замкнутом пространстве. Автор переносит читателя в самое настоящее подземелье – старое заброшенное бомбоубежище времен Советского Союза. Именно там проводят несколько лет своей жизни семеро мужчин, ставших по воле рока рабами одной из этнических преступных группировок Москвы. Героев романа трудно назвать ангелами. Каждый из них имеет свои странности, обладает непростым характером и оригинальным представлением о должном и сущем. Но все они – обычные люди, которым просто не повезло. Кто-то из них попал в неволю по собственной глупости, кто-то оказался «в ненужное время в ненужном месте», кто-то принял происходящее с ним за реалити-шоу. Жизнь мужчин в плену мучительна и трагична. Они не видят солнечного света, питаются отбросами, тяжело работают. У них нет лекарств, теплой одежды, самых необходимых вещей. При этом герои справляются со своей главной экзистенциальной задачей – сохраняют свою личностную идентичность и находят в себе силы, чтобы остаться людьми.

Глава 6

Злыдень

Для Паштета эта ночь оказалась ничем не лучше предыдущей. Зарывшись с головой в спальник, отец Георгий громогласно «сражался» со своими ночными бесами. Иван насиловал слух сожителей противным лающим кашлем. Владик храпел, как рота пьяных стройбатовцев. Лялин все время ворочался, то и дело сдавливая свои пластиковые бутылки. Последние издавали щелчки, похожие на выстрелы. А еще Павлу в ухо гудела проходящая рядом труба.

«Зачем я только выбрал эти верхние нары? — подумал он с раздражением. — Все остальные спят внизу, один я, как горный орел, «высоко сижу — далеко гляжу». Завтра же оборудую спальное место где-нибудь подальше от бабахалок и тарахтелок, да хоть между цистерн с технической и питьевой водой».

Головная боль становилась невыносимой. Настолько, что мужчина на время забыл о страшном кожном зуде. Какая-то злая сила проламывала черепную коробку, взрывала мозг, заливая все внутренности горячей жижей. Сон никак не шел. Он уже и овец считал, и числа в уме складывал, и баюкал себя песнями собственного сочинения…

Только под утро Павлу удалось впасть в забытье. Снилось ему лето в деревне у родителей Чмырюка, куда мать с отчимом отфутболивали его на все каникулы. И так там было сейчас хорошо и совсем не скучно, как ему казалось раньше. Не жизнь — приволье, разворачивающее душу на ширину плеч. Соловьи поют, солнышко светит. Банька, истопленная яблоневыми поленьями, пахнет свежими березовыми вениками. А как сладок сон в шалаше из еловых лап! И грибная «охота» с сельскими мальчишками, и утренние обливания колодезной водой, и рыбалка с дедом Егором. А запахи природы? Пряный аромат левкоев, гармония боярышника, можжевельника и шиповника, оглушительная свежесть озерной воды и утренней росы… А бабВерины пироги с клюквой и брусникой? А чтение «Графа Монте-Кристо» в гамаке под старой сливой? «Каким же я раньше был дебилом, — корил себя Пашка. — Когда меня в следующий раз надумают слить в Дубровку, упираться не буду — сам туда попрошусь».

Павла вернул в реальность какой-то неясный шум. С каждой секундой он становился все более звучным и отчетливым. Мужчина открыл глаза, прислушался. Стук когтей по бетону,

громкое шуршание хвостов по полипропилену, писк и противное шипение свидетельствовали о том, что повторный обыск не принес грызунам удовлетворения. Нет еды в привычных местах и все тут! Оно и понятно: все запасы муки и круп были вчера засыпаны в сосуды, сделанные из пластиковых бутылок, а «недельные выбросы» уже третий день находились в противопожарном шкафу.

«Опять приперлись, утырки! — психанул Тетух, снимая с лампы каску. — Ведь только-только уснул». Испугавшись света, часть крыс благоразумно ретировалась. Но не все. Некоторые продолжали бесчинствовать: ворошили пакеты, грызли ножки стола, прыгали по мешкам с готовой продукцией, бегали по ногам Владика — их привлекал запах, который издавали его гноящиеся раны. Самое забавное, что сам он при этом спал сном праведника. «Интересно, прекратил бы Зомби храпеть, если бы крысы отгрызли ему причинное место? — проскочила в голове Павла озорная мысль. — А что? С них станется. Вымахали до размера выдры, хвосты вон — длиннее, чем у кошки и, определенно, толще. Не пасюки, а мутанты, переместившиеся в реальность из старого пиндосовского триллера «Крысы».

Тут два самых наглых грызуна вскочили на стол, и Пашкина кружка, которую он перед сном тщательно ополоснул кипятком, брякнулась на пол.

«Все, сволочи, вам не жить!» — скрипнул он зубами и метнул в них свою, уже остывшую, бутылку с водой. Издав странные звуки, пасюки бросились наутек, причем, не вниз, в подпол, а наверх по вертикальной стене, к воздуховоду. «Фига се, паркурщики! — проводил он их восхищенным взглядом. — А я не верил трепу Леньки Беспалого о крысах-почтальонах, натасканных зеками на переноску маляв по воздуховоду. За это в конце пути «крысокурьеры» с привязанным к ним «грузом» получали лакомство. Таким образом, сидельцам удавалось передавать даже мобильники. Дешево, сердито, надежно и безопасно. А к таким мутантам, какие водятся здесь, на пузо можно не то, что телефон — бутылку водки скотчем примотать и кусок сала на загривок».

Паштет имел собственный опыт дрессировки крыс и знал, что те отличаются умом и сообразительностью. Познакомился он с ними в карцере, куда в очередной раз загремел за нарушение режима. Трюм — это тюрьма в тюрьме. Там наступает совершенно иной отсчет времени, а само время становится безразмерным. За пятнадцать суток (если не грузанут еще пятнадцать), которые нужно провести в темноте и одиночестве, сиделец проживает целую жизнь. Вначале он отсыпается на три года вперед, потом от безделья начинает сходить с ума. Заниматься в карцере совершенно нечем — нары привинчены к стене, табурет — к полу. Доходяжная лампочка в нише над дверью едва мерцает. Ни книжки, ни радио, ни собеседника… Сидишь весь день на табурете, перебирая в памяти эпизоды своей бестолковой жизни. Или стихи сочиняешь, которые записать все равно не на чем. Тоска… И тут — они, родимые… Услышали щелчок дверной форточки, через которую еду подают, и — тыг-дым-тыг-дым-тыг-дым — всем стадом. Знают, звери, что арестанту харч подогнали. Стало быть, и им обломится.

Никогда и никому Павел не был так рад, как тем, трюмовским, грызунам. Вначале они привыкали к новому хозяину и подбирали «упавшее с барского стола» с некоторой опаской. Недели через полторы животные уже выползали из нор по хлопку Тетуха, хватая еду прямо из его рук. А к концу срока даже участвовали в крысиных бегах, которые он им устраивал.

Но это было давно. Сегодня же Павел был зол на хвостатых. Его несказанно раздражала их шумная возня, страшила возможность подхватить какую-нибудь заразу. Еще неизвестно, откуда у него сыпь по всему телу. Носятся тут, как наскипидаренные, посуду переворачивают, трясут над ней своими стрептококками. Пока не запустишь в них чем-то тяжелым, не ретируются. Бутылка с водой, кстати, помогла. Она не просто шмякнулась о бетонный пол, но еще и «выстрелила», хрустнув, как сучок под ногой. Грызуны тут же покинули облюбованные угодья. И сразу же наступила тишина. «Этот креативчик надо бы застолбить», — подумал Тетух, все еще не решаясь превратить лампу в ночник.

И тут его взгляд уперся в нечто, сидящее на втором ярусе нар у противоположной стены, как раз над головой у свернувшегося калачиком Владика. Нечто оказалось чрезвычайно упитанной крысой с гладкой глянцево-серебристой шерстью. Ее длинный толстый хвост свисал вниз. Забавные, слегка закрученные усы шевелились, так же, как и мохнатые закругленные ушки. Узкая мордочка скалилась острыми желтыми резцами. Животное совершенно не боялось лежащего напротив мужчины. Сидело и причмокивало, широко открывая рот. Совсем как человек, у которого между зубами что-то застряло.

«Вот же злыдень! — проворчал Паштет. — Всем крысобратьям страшно, а ему нет. Знает, что может по щам получить, а все равно рискует. Совсем, как я».

На слове «злыдень» пасюк издал странный звук, будто хотел опротестовать данную ему характеристику. «Не нравится? Привыкай. Не всем зекам по сердцу их погремухи, однако ж отзываются». Тот спорить не стал, но уходить не собирался. Сидел и, не мигая, смотрел на Павла, будто гипнотизировал.

«Ладно, иди сюда, — неожиданно для себя произнес мужчина. — Будешь себя прилично вести, возьму на баланс. Дружить тут больше все равно не с кем — одни муфлоны».

Два раза повторять не пришлось. Крыса бесстрашно соскочила с верхотуры на стол, перебежала по нему на другой конец и, прыгнув на свисающую вниз куртку Паштета, взобралась по ней к нему на шконку.

Тот чуть дар речи не потерял. Нет, он и раньше знал, что крысы, помимо сообразительности, отличаются терпением и упорством. Что состав их крови, геном и некоторые другие особенности организма близки к человеческим. Что известны случаи, когда ручные пасюки помогали хозяину выбраться из плена, перегрызая путы или принося ключи от темницы. Но он никогда не слышал о грызунах, понимающих человеческую речь.

Примостившись на краю спальника, животное уставилось на Пашку, мол, зачем звал? Тот, растерявшись, молчал. Крыса терпеливо ждала, не сводя с него своих необычных глаз: левый был черным, а правый — рубиновым. Наконец он взял гостью на руки, погладил ей щечки, шею и за ушами. Шерстка животного, состоящая из чередующихся серебристых и темно-серых волосков, стала вздыматься, обнажая рыжие участки с черными и белыми полосками. Мужчина осторожно приподнял вверх мощный серый хвост, под ним оказались два продолговатых яичка, размером чуть меньше желудя. «Выходит, ты у нас — крутопацан, — уважительно произнес он. — Ну, что, дружить будем?». Крысак встал на задние лапы и начал делать мордой круговые движения. При этом он шевелил усами, принюхиваясь к Паштету. Получив необходимую информацию, пасюк облизал хозяину руку. Стало быть, присягнул на верность. Тетух с облегчением вздохнул. Каким бы отмороженным не считали его окружающие, он остро нуждался в чьей-то, если не любви, то хотя бы привязанности. Что делать, если в роли друга судьба послала ему крысака? Видно, не заслужил он у нее других приятелей.

— Ладно, Злыдень, я ложусь спать, — зевнул Павел, поглаживая грызуна по хвосту. — А своим передай: увижу здесь хоть одну крысиную морду, — о присутствующих речь не идет — устрою геноцид. Давай-ка я тебя помечу, чтоб, часом, не пришибить. А то глаза твоего рубинового издалека не видать.

Из-под спальника он достал клубок с синей полипропиленовой нитью и, оторвав кусок, завязал его бантиком на шее нового друга.

— Красавец! Все твои сородичи от зависти удавятся — гарантирую.

Пискнув что-то в ответ, животное метнулось к воздуховоду. «Нет, фауна тут, конечно, стремная, не подчиняющаяся закону всемирного тяготения, — подумал мужчина. — А, может, этот, поглотивший нас, черный колодец нереален? Может, мы попали в иное измерение и, пройдя через портал, вскоре вернемся обратно, каждый — в свою привычную жизнь? Артист будет играть алкашей в сериалах, мент ловить бандитов, батюшка — венчать-крестить-отпевать. Владик подастся искать родаков в телепередачу «Жди меня», а я буду дальше торговать телефонами и коцанными иномарками, втюхивать дебилам БАДы^[13] и играть на спортивном тотализаторе»… На этой мысли сознание Павла «отключилось от сети».

Разбудило его доносящееся с воли глухое баханье, которое Лялин назвал работой свайного вибропогружателя. Пашка открыл глаза. Все остальные уже были на ногах: батюшка молился, мент боксировал у самопальной груши, Владик дежурил по кухне, белорус наводил марафет: подравнивал ножницами свою бородку, маленьким густым гребешком расчесывал брови, выщипывал пинцетом волоски из ноздрей, чистил зубы порошком из фальшивых таблеток.

«Перед кем он тут выпендривается, аккуратист гребаный? — с раздражением подумал Тетух, у которого не было ни зеркальца, ни несессера с бритвенными принадлежностями, ни полотенца. — Сразу видно польскую шляхту с батистовыми носовыми платочками и кальсонами из шерсти мериноса».

Сейчас в Пашке говорила зависть. Он не выспался, был измочален и изрядно помят. Ему хотелось согреться и закурить, но ни то, ни другое не представлялось возможным. Холод на поверку оказался для него самой страшной пыткой. Курточка у Павла была стильной, но довольно тонкой, джемпер, надетый на голое тело, тоже. Это не пуховик белоруса, который тот носил внаброску поверх шерстяной футболки, рубахи и жилета.

«Пора алкаша раскулачить, — твердо решил Тетух, дрожа все телом. — Подсажу на карты, а потом выиграю у него самые теплые кишки^[14]. Во-первых, он весьма азартен, во-вторых, знаком с понятием «долг чести».

В том, что его замысел осуществится, Пашка ни минуту не сомневался. Опыт мгновенного распознавания людей приходит в местах заключения очень быстро и остается на всю жизнь.

— Всем доброго утречка и не самого похабного денечка! — поприветствовал он сожителей, соскакивая с нар на пол.

Павел вел себя так, будто не помнил о своих вчерашних закидонах. Он был вспыльчивым, но не злопамятным. Жил по принципу: «Кому я должен — всем прощаю!».

Русич, Бурак и Владик ему ответили. Опер же, молча, отрабатывал удары на «груше». Он был раздет до пояса, и, казалось, совсем не чувствовал подвального холода. Богатырский рост, воловья шея, покатые плечи в буграх мышц, тренированный пресс не могли не вызвать у Паштета острой зависти. «Везет же некоторым, — думал он с досадой. — Робокоп, а не человек».

Сам Павел был далек от занятий спортом. Подобная мысль даже не закрадывалась в его черепную коробку. Ему бы как-то избавиться от жуткой чесотки, не дающей покоя ни днем, ни ночью…

Сняв джемпер, Тетух с опаской посмотрел на свой живот и ужаснулся. Вместо вчерашней сыпи, тело украшали огромные красные волдыри. «Нельзя было расчесывать, — корил он себя. — Да че уж теперь? После драки кулаками не машут».

— Мужики, че это со мной? — растерянно простонал Пашка.

— Как говорил ослик Иа, душераздирающее зрелище, — присел перед ним на корточки белорус. — Не иначе, холодовая аллергия. Не привык еще организм к низким температурам. У Владика в позапрошлом году такая же забубень была.

— И как он ее лечил? — вопрос был адресован Бураку, хотя Зомби находился рядом и был в состоянии ответить.

— Дык утренней мочой. Как гласит реклама уринотерапевтов: «Теплая моча против снадобий врача!».

Лицо Тетуха налилось кровью, на лбу набухла вена. Липкая горячая волна рванула от желудка к горлу. Закрывая рот руками, он помчался в туалет. По возвращении долго рассматривал расчесанные волдыри в зеркальце белоруса, прикидывая, чем бы можно было заменить мочу.

— Паш, а что это у тебя на боку за шрам? — оседлал любимого конька Владик, заливая кипятком китайскую лапшу из пакетика.

— След от ножевого ранения, полученного за Сигуриану.

— За кого? — вытаращил глаза Бурак.

— Да вы все знаете эти «поющие трусы» с нечеловеческим силиконовым бюстом. Ее голос звучит сейчас из каждого утюга.

Я бы тебе отдалась — ась,

Но я боюсь, не возьмешь — ёшь.

Нет, это не ерунда — да,

А настоящий песец — ец,

— пропел Тетух тонким писклявым голосом.

Лица слушателей не отразили никаких эмоций. «Нашел с кем обсуждать достоинства отечественного секс-символа, — подумал Павел. — Та еще аудитория: монах, иностранец и чел, потерявший память».

— Ладно, не в том трабла, — махнул он рукой. — Сидел я, короче, по второй ходке с хачем одним, большим ее поклонником. Задрал он уже всех дебильными песнями Сигги, которые круглосуточно гугнявил.

Однажды на рабочке я не выдержал и высказал ему свое мнение о творчестве певицы и о ее «неземной красоте». Хач выхватил из кармана сделанную из ложки заточку и пырнул меня в бочину. Вся моя непутевая житуха за миг пронеслась перед глазами, и я растекся лужей аккурат под плакатом: «Запомни сам, скажи другому, что честный труд — дорога к дому». После операции лепила^[15] сказал мне, что я — фартовый, так как лезвие прошло в сантиметре от печени. Ливерка и крупные сосуды чудом спаслись — не изошел кровянкой. Шрам, знамо дело, остался, но с зеками эстетикой не заморачиваются — скажи спасибо, что вообще залатали.

После завтрака Русич сделал из технической ваты тампоны и, пропитав их чайной заваркой, прошелся по волдырям Павла. Затем присыпал их порошком из меловых таблеток. Чего-чего, а этого добра было у них выше крыши.

— Ты крещеный? — поинтересовался монах.

— Да, — произнес тот после некоторой паузы. — С какой целью интересуешься?

— Ложись на мое место и закрывай глаза.

Пашка безоговорочно выполнил указания отца Георгия. Он готов был на все, лишь бы прекратились зуд и жжение.

«О Господь мой, Создатель мой, прошу помощи Твоей, даруй исцеление рабу Божьему Павлу, омой кровь его лучами Твоими. Прикоснись к нему силою чудотворною, благослови все пути его к выздоровлению. Боль отступит, и силы вернутся, и раны заживут его телесные и душевные, и придет помощь Твоя. Слава и благодарность силе Господа. Аминь», — шептал Русич над страждущим, осеняя его крестным знамением. Маска страдания постепенно сходила с бесцветного, словно оберточная бумага, лица мужчины, и он уснул, убаюканный тихим монотонным голосом монаха.

— Где вас гипнозу учат: в монастыре или в семинарии? — поинтересовался Лялин, наблюдавший за действиями батюшки. — Ушептал ты нашего буйного, прям, как Каа Бандерлогов.

— Тихий голос дальше слышен, — улыбнулся тот. — Не гипноз это, а молитва, через которую человек подходит ближе к Богу и становится недоступным для болезней.

— Даже такой человек, как этот?

— В музыке всего семь нот, а какое количество произведений сочинено! Вот и людей в мире миллиардов семь, не могут же все жить одинаково. У кого-то получается лучше, у кого-то хуже. Было бы желание жить, никого не осуждать, никому не досаждать. А ты, Юрий, себя блюди, а за грехами других смотрит Праведный Судья.

— Не могу, батюшка, — развел тот руками. — Работа у меня такая — следить за грехами других. Стало быть, я и есть тот самый праведный судья. Упрощенный земной вариант.

— Все мы под Богом ходим. Не суди, да несудим будешь, — поправил скуфейку на голове отец Георгий. — Владик, иди сюда. Будем твои раны обрабатывать.

Тот закатал штаны выше колен и уселся на скамью, что-то ворча себе под нос.

— Говорил я тебе, упрямцу: не ерепенься. Моча — мочой, а ничего целебней святой воды еще не придумано. Я вон на ней заварочку чайную настоял, чтобы цветом панацею твою напоминала…

Лялин расхохотался в голос. То, что происходило вокруг последние три дня, напоминало ему сумасшедший дом. Он чувствовал себя Алисой, по недоразумению, попавшей в Страну Чудес.

— Прошу прощения, что прерываю ваш диалог, — приложил опер руку к груди, — но не могу не поинтересоваться: где вы здесь взяли святую воду?

— Из крана в туалете, — простодушно ответил Владик.

От нового приступа смеха Юрий сполз на пол. «Как можно всерьез общаться с этими комическими персонажами?» — не давала ему покоя назойливая мысль.

Закончив обрабатывать язвы Владика, батюшка повернулся лицом к хохочущему Лялину.

— Любая вода, набранная из крана в ночь с восемнадцатого на девятнадцатое января с 0 часов 10 минут до 1 часа 30 минут испокон века считается чудотворной. В это время «открывается небо» и молитва, обращенная к Богу, будет услышана.

— А как вы время без часов узнаете, если даже дни отмечаете таблетками на трубах?

— Так Храм Божий рядом, — прошелестел Русич сухими губами. — Крещенский сочельник — великий праздник и единственное время, когда с колокольни можно услышать особый Водосвятный Перезвон, сообщающий мирянам о чине Великого освящения воды. Его не спутаешь ни с каким другим. Это — поочередные удары от большого колокола к малому — по семь раз в каждый.

— Ну, слава богу! — выдохнул Лялин, заподозривший окружение в слабоумии. — Не так все и запущено в нашем колхозе.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

13

Биологически активные добавки.

14

Одежда.

15

Врач.